Без могучего ума и дружбы Макса Рудольфа, согревавших его холодными зимними вечерами, бостонские морозы сделались невыносимыми. Единственным спасением оставалась работа, и Адам с головой ушел в последний и самый важный проект своего учителя.
   Теперь Адам тоже загорелся этой мечтой – и твердо решил завершить исследования, чтобы в конце концов получить возможность взойти на кафедру Нобелевского комитета и объявить: «Эта награда целиком принадлежит Максу Рудольфу».
   Но, несмотря на то что он был постоянно загружен работой и очень уставал, боль утраты никак его не отпускала.
* * *
   Когда университет переманил на пост Макса Рудольфа Йена Каванага из Оксфорда, коллектив, конечно, всецело поддержал назначение и быстро вернулся к работе.
   Лиз советовала ни с кем не ссориться – «не повредит даже легкая лесть», говорила она, – однако Адам сохранял с новым руководством дистанцию. Ему было тяжело входить в застекленный кабинет, где некогда безраздельно царил Макс Рудольф, а теперь воцарился этот англичанин.
   Пожалуй, от сотрудника такого ранга, как Адам, Каванаг ожидал более почтительного к себе отношения. Всей лаборатории моментально стало ясно, что Адам был выделен особо. Если других работников новый шеф называл по именам, то фаворита своего предшественника – всегда только по фамилии.
   Раз в неделю, а иногда и чаще, Адам вез Лиз в ресторан – вопреки ее отказам под тем предлогом, что у него, дескать, есть и более интересные занятия. Лиз это неизменно трогало. Польщенная, она прилагала все усилия к тому, чтобы заменить молодому человеку наставника, которого он всегда имел в лице ее мужа.
   – Сходи с ним пообедать. Играй по правилам. Каванаг – ученый первой величины, он быстро разглядит твои способности. Но ты должен помочь ему тебя получше узнать.
   – Боюсь, с этим я уже опоздал, – подавленно произнес Адам. – Не далее как сегодня утром он преподнес мне сюрприз: в силу «финансовых затруднений» он намерен урезать мой бюджет на следующий год. А заодно и мою зарплату. Вдвое.
   Лиз возмутилась:
   – Ну, тогда извини. Я, кажется, его переоценила. Урезать самый дорогой Максу проект! Он только показал этим мелочность своей натуры. И что это за бездарное вранье – «финансовые затруднения»! Одна из причин, по которой он получил это место, – как раз его умение выбивать гранты, не говоря уже о его связях в биохимической промышленности. Скорее всего, Адам, он тебя побаивается. Но ты, главное, не позволяй ему одержать над собой верх и ни в коем случае не пиши заявления об уходе. А чтобы не класть зубы на полку, возьми дополнительную нагрузку в клинике. – Лиз решительным жестом похлопала Адама по руке. – Обещай, что не сдашься.
   – Нет, Лиз, не сдамся, – с жаром ответил тот. – Я должен проявить упорство ради Макса.
   – Нет, мой мальчик, – возразила Лиз. – Не ради Макса, а ради себя.
* * *
   Адам решил до конца биться за ту территорию, которая пока еще принадлежала ему в бывшей лаборатории Макса Рудольфа. Чтобы восполнить потерю в заработке, он нанялся на должность старшего ординатора в гинекологическом отделении стационара.
   Это означало, что старшие врачи могли переложить всю рутину на ординаторов и быть спокойны – в случае любого осложнения Адам всегда вовремя вмешается.
   А поскольку по должности от Адама требовалось лишь быть в досягаемости, то он имел возможность больше времени проводить в лаборатории, откуда до любой палаты было рукой подать. И всякий раз, как научные изыскания начинали казаться ему бесплодными и вгоняли в уныние, он находил утешение во врачебной работе.
   Адама всегда приводило в восторг появление на свет хнычущих, раскрасневшихся младенцев – ведь этим крохам предстояло навсегда изменить жизнь своих родителей.
   А может быть, изменить мир.
   Однако этот аспект своей работы он едва ли мог обсуждать с Лиз. Его не покидало чувство, что смерть Макса лишь усугубила горечь в душе Лиз, вызванную бездетностью. Но с течением времени вдова стала понемногу свыкаться с утратой. И тем отчетливее видела, что Адам со своей потерей еще не смирился.
   – Адам, поверь мне, Макс бы не обрадовался, если бы увидел, как ты превращаешься в отшельника. Ты еще совсем молодой. Тебе надо думать о своих детях, а не только о чужих.
   Адам пожал плечами.
   – Дай мне немного времени, Лиз, – уклончиво ответил он. – Пока что Каванаг всеми силами старается осложнить мне жизнь.
   – А кстати, как у тебя дела с той миловидной девушкой из Вашингтона?
   Адам развел руками.
   – Что тут можно сказать? Она там, я здесь. Все решает география.
   – Почему бы тебе не перевезти ее сюда?
   Адаму не хотелось вдаваться в подробности непростого социального положения Тони. Но он поддался на уговоры Лиз и, во всяком случае, не стал противиться собственным желаниям. В тот же вечер он позвонил в Вашингтон и навязался в гости на выходные. Тони не скрывала своей радости.
* * *
   Она встречала его в аэропорту. Что-то в ней изменилось. Стала спокойнее?
   Из аэропорта они ехали в ее машине. Хотя они мимолетно поцеловались еще в аэропорту, теперь оба почему-то испытывали неловкость. Наконец Тони произнесла:
   – Спасибо тебе.
   – За что?
   – За то, что ты хочешь, но никак не можешь мне сказать – что ты рад меня видеть.
   – Откуда такая уверенность? – спросил Адам.
   – Люди редко улыбаются, если чему-то не рады.
* * *
   Адам снял пиджак, повязал фартук и стал помогать Тони готовить салат. Они молча трудились вместе, как коллеги по лаборатории.
   – Что это ты сегодня такой разговорчивый? – заметила она с иронией.
   – Я ведь ученый, – стал оправдываться Адам, стряхивая воду с салатных листьев. – Сначала должен проанализировать полученные данные.
   – И к какому же выводу ты приходишь, доктор?
   Адам повернулся к ней и дал выход досаде, которую почувствовал с первых минут их встречи.
   – Тони, мне очень не по себе, – откровенно признался он. – Все слишком непросто. С одной стороны, ты даешь мне понять, что я тебе небезразличен. С другой стороны, мы с тобой оба знаем, что у тебя есть определенные обязательства.
   – Да, Адам. Перед моей фирмой. То есть Министерством юстиции. Ты-то уж должен это понять!
   – Точнее – перед твоим начальством.
   Тони не на шутку разозлилась.
   – Если не возражаешь, я хотела бы заметить, что сама – начальство. Можешь мне не верить, но у меня в подчинении двое младших юристов и два секретаря. Как я провожу свободное время, тебя не касается. Я же тебя не спрашиваю о твоих романах в Бостоне.
   – Могу тебя заверить, Тони, у меня нет романов с замужними женщинами, – огрызнулся он.
   – Тебе повезло, Адам. – Она ядовито рассмеялась. – Ты живешь в городе, где соотношение между мужчинами и женщинами получше, чем один к пяти. Позволь заметить, что эта деревня – не только столица нашего государства, но и большой политический гарем.
   Она помолчала, после чего спросила:
   – Ты что же, специально летел из Бостона, чтобы ссориться? У меня такое впечатление, будто ты из кожи вон лезешь, стараясь подавить свои чувства ко мне.
   – Угадала, – признался Адам. – На медицинском языке это называется реакцией отторжения.
   Внезапно она нежно положила руку ему на затылок и прошептала:
   – Адам, у меня с ним все кончено. После того как я вернулась от тебя домой, я с ним порвала. Я собиралась тебе сказать, но не на похоронах же! Я открыла для себя разницу между тем, когда мужчина тебя хочет и когда ты ему нужна. Надеюсь, ты не сочтешь меня самонадеянной, если я скажу, что, по-моему, я кое-что изменила в твоей жизни.
   – Да, изменила. И продолжаешь менять. Жаль только, что ты мне этого раньше не сказала.
   – Ну, во-первых, я сказала как раз вовремя. И как теперь настроение? Изменилось хоть чуть-чуть?
   – Я бы сказал, изменилось кардинально.
* * *
   Те выходные стали своего рода прологом к серьезным отношениям. Тони наконец увидела в нем близкого человека, которому можно было открыть и сердце, и душу.
   Ее детство было полной противоположностью детству Адама. Если Адам стремился подняться выше отца и ради этого карабкался на вышку для ныряния, то она, напротив, с ранних лет взирала на мир с высоченного пьедестала, куда водрузил ее отец.
   С матерью Тони отец развелся и после этого еще дважды был женат. От этих браков у него было два сына, ни один из которых не мог сравниться с Тони жизненной энергией.
   Где-то в среднем управляющем звене «Бэнк оф Америка» имелся даже Томас Хартнелл Второй. Этот «второй» сильно разочаровал своего отца и тезку, предпочтя тихую жизнь менеджера бурному круговороту жизни политического истеблишмента. А юный Нортон Хартнелл оказался еще более склонен к уединению – он преподавал английский некоренным американцам в небольшом техасском поселке.
   Так и вышло, что Тони – или Шкипер, как по давнишней флотской привычке называл ее отец, – была его любимым «сыном».
   Адам понял, что ее пристрастие к зрелым мужчинам логически вытекало из глубокой привязанности к отцу.
   Зная, с чем и с кем ему предстоит соперничать, Адам нашел в себе мужество поведать подруге о своих тревогах.
   – Послушай, Тони. Никто лучше меня не знает, как ты близка с отцом. Думаешь, эти отношения не помешают твоей личной жизни?
   – Не знаю. – Она пожала плечами. – Давай не будем забегать вперед.
   – Понимаешь, – улыбнулся Адам, – я просто пытался мыслить в категориях будущего. Или, по-твоему, это чересчур обременительно?
   – Честно говоря, – ответила девушка, – я вообще себе не представляю, что такое счастливая семейная жизнь.
   – Я тоже. Вот и еще одно сходство между нами. Что, если нам летом поехать в свадебное путешествие? Снять домик на Кейп-Код… Если понравится, можно будет потом пожениться.
   – Что-то новенькое, – просияла Тони.
   – Ну, ты же знаешь, – улыбнулся Адам, – я обожаю эксперименты.

9
Изабель

   16 марта
   На днях я нашла у папы старый учебник латыни. Для меня будто новый мир открылся.
   Я обнаружила корни такого количества английских слов! Это было страшно увлекательно.
   Я боялась, что папа меня заругает, когда узнает, что я потратила часть драгоценного времени на что-то, помимо точных наук. И очень удивилась, когда он сказал, что у меня потрясающая интуиция. И что этот так называемый «мертвый» язык – не только хорошая гимнастика для ума, но что если я его выучу, то смогу запросто обсуждать «химические темы» и такие слова, как «карбонат» или «ферментация», будут мне понятны без перевода.
   В первый раз папа обрадовался, что я заинтересовалась чем-то, помимо наших занятий. Наверное, как раз потому, что это оказалась латынь, которая служит основой терминологии многих естественных наук.
   Хорошая новость – Питера только что приняли в университетскую футбольную команду. Я так рада!
* * *
   Изабель только-только исполнилось одиннадцать, когда она сдала экзамены за курс средней школы, что теоретически давало ей возможность поступать в колледж – конечно, при условии, что она успешно преодолеет единый экзамен – так называемый «тест академических способностей».
   Дождливым воскресным утром в октябре 1983 года Рей с Мюриэл (которая еще силилась удержать за собой хотя бы небольшую роль в духовном развитии дочери) отвезли Изабель в ближайшую среднюю школу. Вместе с учащимися выпускного класса – на пять, а то и шесть лет старше ее – девочка писала ответы на вопросы единого экзамена, по которым вузы потом станут судить об уровне ее гуманитарных и математических способностей. Затем был обеденный перерыв, во время которого Рей подкреплял силы дочери шоколадными пирожными. После этого Изабель сдала еще три дополнительных экзамена – по физике, математике и латинскому языку.
   На первом листе экзаменационной работы она указала названия учебных заведений, куда хотела бы ее переслать, – Калифорнийский университет в Сан-Диего и Беркли.
   Второй вуз в этом коротком списке был упомянут по предложению Рея – просто чтобы посмотреть, как результаты Изабель будут восприняты в лучшем университете штата. Разумеется, речь не шла о том, чтобы отсылать дочь учиться в другой город в столь юном возрасте.
   Изабель освободилась только вечером, но вышла из школы бодрая, как будто день еще только начался.
   Ее оптимизм оказался обоснованным – когда пришли результаты тестов, выяснилось, что Изабель набрала ровно 1600 баллов по двум основным экзаменам и показала такие высокие знания по дополнительным предметам, что оба университета выразили готовность зачислить ее сразу на старшие курсы. Хотя об этом она мечтала меньше всего.
   И все же ни одна здравомыслящая и уважающая себя приемная комиссия не могла проигнорировать такой немаловажный факт, как возраст абитуриентки. Ректоры обоих университетов прислали родителям Изабель письмо с предложением повременить с поступлением годик-другой – к примеру, поучить пока какой-нибудь иностранный язык.
   Рея это не смутило, и он вызвался отвезти дочь в Беркли на машине на собеседование.
   – Ты же говорил, что в Беркли посылаешь документы просто наудачу? А теперь тащишь ее туда? Не слишком ли ты увлекся? – позволила себе возразить Мюриэл. – Зачем ехать в такую даль, если Изабель не собирается туда поступать?
   Но одного только взгляда на мужа оказалось достаточным, чтобы разгадать его тайный замысел. Мюриэл набрала в грудь побольше воздуха и твердым голосом заявила:
   – Нет, Рей. Считай, что это последняя капля. Мы не едем ни в какой Беркли.
   Ответ мужа ее потряс.
   – Разве я говорил, что поедем мы?
   – Господи, – взорвалась Мюриэл, – да ты рехнулся! Неужели ты думаешь, что хоть один суд в этом штате присудит тебе опеку над двенадцатилетней девочкой?
   Рей сохранял олимпийское спокойствие.
   – Кто говорит об опеке? Мы с тобой не собираемся разводиться. Мы просто поступаем так, как будет лучше для нашей дочери.
   – И ты считаешь, что оторвать девочку от матери в такой ответственный период ее жизни будет лучше для нее?
   – С точки зрения интеллекта – да.
   – Тебя только это волнует, да? – разбушевалась Мюриэл. – Что ж, я больше не намерена наблюдать, как ты калечишь нашу дочь. Я пойду в суд и добьюсь запрета.
   Рей улыбнулся. В этой улыбке можно было безошибочно угадать жестокость.
   – Никуда ты не пойдешь. Ты ведь прекрасно понимаешь, что она никогда не будет счастлива, если ты разлучишь ее со мной. Твои действия будут иметь обратный эффект. Так что, Мюриэл, подумай об этом хорошенько.
   Помолчав, он добавил:
   – А пока я отвезу Изабель в Сан-Франциско.
* * *
   У председателя приемной комиссии университета Беркли имелись не только восторженные рекомендательные письма о юной абитуриентке, но и пара конфиденциальных посланий, которые вызвали у него определенную тревогу. Первое письмо было от председателя экзаменационной комиссии школы, в которой Изабель сдавала единые испытания. Этот преподаватель лично проводил с девочкой устный экзамен. Второе письмо пришло от матери Изабель. В обоих случаях, в весьма похожих выражениях, речь шла о «противоестественно близких отношениях между девочкой и отцом».
   Эти тревожные опасения подтвердились, едва декан Кендалл открыл дверь и пригласил девочку войти. Он опешил: отец следовал за ней по пятам. Оказавшись в щекотливом положении, профессор подчеркнуто холодным тоном произнес:
   – Мистер да Коста, если не возражаете, я бы хотел побеседовать с вашей дочерью наедине.
   – Но ведь… – начал Реймонд, но до него тут же дошла нелепость ситуации.
   – Прошу меня извинить, – спокойно оборвал его декан, – но, если она достаточно взрослая, чтобы поступать в колледж, полагаю, ей будет тем более под силу побеседовать со мной без вашей помощи.
   – Ну да, конечно, – пробормотал Реймонд, испытывая неловкость. – Вы совершенно правы. – Он повернулся к дочери: – Я буду ждать в коридоре, дорогая.
   Оставшись с девочкой наедине, декан Кендалл проявил верх деликатности. Одаренность ребенка не вызывала сомнений, но так же ясно было и наличие некоторых серьезных проблем. Ни словом не упоминая об отце, декан как бы между делом спросил:
   – Изабель, если мы тебя примем учиться, ты сможешь жить в общежитии с другими девушками? Многим из них будет вдвое больше лет, чем тебе. Что ты на это скажешь?
   – Нет, – жизнерадостно ответила та. – Я буду жить с папой.
   – Да-да, конечно, – согласился декан. – На первых порах это было бы разумно. Но ты не считаешь, что это… как бы тебе объяснить? Что это отразилось бы на твоей личной жизни?
   Девочка лучезарно улыбнулась.
   – Ну что вы! К тому же мне еще рано думать о личной жизни.
   Попрощавшись с папой и дочерью, декан испытал противоречивые чувства. «Слишком мала. Совсем еще ребенок. Личность еще не сформирована. На самом деле ей бы поучиться в подготовительной школе, пока не повзрослеет. Но черт побери, если ее не возьмем мы, то наверняка перехватит Гарвард!»
   Раздираемый чувствами вины и жадности, декан скрепя сердце составил письмо, уведомляющее Изабель да Коста о приеме в университет. Ей предлагалось место на первом курсе физического факультета.
* * *
   Соблюдая видимость объективности, Рей позволил высказаться и жене. Мюриэл с трудом сдерживала возмущение.
   – Рей, я тебя ненавижу за то, что ты сделал с дочерью. И со мной. Но ты прав, в суд я не пойду. По одной простой причине: в отличие от тебя мне небезразлично, кем она в конечном счете вырастет. И в отличие от тебя я хочу, чтобы она стала взрослым – и счастливым! – человеком. Я не хочу, чтобы она пала жертвой родительской тяжбы.
   Рей слушал молча, рассчитывая, что, выпустив пар, Мюриэл поостынет. Тактика себя оправдала, и в конечном счете Мюриэл ничего не оставалось, как капитулировать.
   – Забирай ее, если это так необходимо, но хотя бы не вычеркивай меня из ее жизни.
   Муж быстро согласился на ее условия перемирия, которое правильнее было бы назвать безоговорочной капитуляцией. Не показывая своего триумфа, он тихо произнес:
   – Клянусь тебе, этого хочет сама Изабель. Можешь ее спросить. В Беркли один из самых сильных физфаков в мире. Все каникулы мы будем проводить дома, обещаю тебе. – Помолчав, он спросил: – Ну что, договорились?
   – Да, – тяжело вздохнула Мюриэл. – Только семьи у нас больше нет.
* * *
   Едва отъехав от дома, Изабель забеспокоилась:
   – Папа, ты мою скрипку взял?
   Отец сурово повернулся к ней:
   – Вообще-то я…
   – Тогда вернемся.
   – Дорогая, я это сделал намеренно. Ты теперь студентка, и на развлечения у тебя времени не будет.
   – Но ты же знаешь, я так люблю играть…
   Рей не ответил.
   – Папа, я знаю, ты считаешь, что скрипка как-то привязывает меня к дому. Но клянусь тебе, она нужна мне сама по себе!
   – Конечно, конечно, – поспешно согласился отец. – Извини, это я виноват. Я попрошу, чтобы нам ее прислали.
   – Или мама привезет, когда приедет в гости.
   С угрюмым видом Реймонд ответил:
   – Да-да… Конечно.
   Это прозвучало не слишком убедительно.
* * *
   24 августа
   В начале нашего путешествия я чувствовала возбуждение и радость, как чувствовал бы на моем месте каждый человек, отправляющийся в дальние края. Но чем ближе мы подъезжали к Беркли, тем страшнее мне становилось.
   Одно дело – выполнять вузовские задания под руководством собственного отца. И совсем другое – насколько я могу себе представить – сидеть в аудитории со студентами, которые вдвое тебя старше и, возможно, вдвое умней. Папа всеми силами старался меня успокоить, и мы даже детально изучили с ним университетский каталог (он вел машину, а я читала вслух), чтобы убедиться, что мы выбрали нужные учебные курсы.
   Если не считать «Введения в мировую литературу», на котором я сама настояла – хотя папа грозился все равно меня от него освободить, – все остальные предметы были из категории продвинутых. Мы выбрали пять разделов физики – квантовую механику, электромагнетизм, оптику, теорию элементарных частиц и физику твердого тела.
   Кроме того, мы будем много заниматься прикладной математикой – там есть такие курсы, как «Вычислительные системы» и «Программные комплексы».
   Мне кажется, благодаря разговору на научные темы мы худо-бедно справились с нахлынувшими переживаниями.
   И все равно, оказавшись в Беркли, я почувствовала себя на грани паники. А когда мы добрались до симпатичной квартирки, которую папа для нас снял на Пьемонт-авеню, я чуть не расплакалась оттого, что надо было столько книг затащить на третий этаж.
   Хорошо еще, что внизу оказались трое студентов атлетического вида. Они все были в спортивных джемперах с отрезанными рукавами – наверное, специально, чтобы бицепсами похвастаться. Они-то и помогли нам затащить вещи наверх.
   Папа хотел дать парням на чай, но они сделали вид, что засмущались. Они, видите ли, предпочли бы, чтоб мы с ними выпили пивка!
   Отец обещал, что в другой раз сделаем это обязательно. Но когда ребята ушли, он мне шепнул: «Нужны они нам! Лучше не создавать прецедент».
   Насколько я знаю, двенадцатилетних студентов, кроме меня, на курсе нет, так что вряд ли мне удастся найти себе подходящих друзей.
   Мы распаковали вещи. Начали, конечно, с книг. Потом отец вышел на улицу, купил огромную пиццу, и мы поели в последний раз перед тем, что папа назвал пугающим термином – «начало новой главы» в моей жизни.
   Я долго ворочалась в постели, никак не могла уснуть.
   Странно, но меня не пугала перспектива учебы как таковой. Я боялась общения с людьми. Тем более что папа не предупредил меня, какой сюрприз меня ждет наутро.
   Потом я наконец поняла причину своей бессонницы. Она никак не была связана с тем, что должно было случиться на другой день.
   Я вылезла из-под одеяла, нашла свой рюкзак и достала своего лучшего друга.
   Стоило мне положить рядом с собой мишку, как я тут же уснула.

10
Адам

   У Адама и Тони оказалось множество товарищей по уединению. Летом Кейп-Код полон отдыхающих, которых можно поделить на две почти равные категории – представителей бостонского и вашингтонского истеблишмента.
   Оба крайне редко брали выходные и отгулы, так что у них накопилось столько отпусков, что истратить их полностью было бы затруднительно. И все же, поскольку, по ироничному выражению Тони, август в Вашингтоне – мертвый сезон (если только не случается какой-нибудь «Уотергейт»), она со спокойной душой уехала отдыхать, оставив дверь кабинета на замке. Кроме того, Тони с недоумением осознала, что на данный момент не работа занимает самое важное место в ее жизни.
   Оба удивлялись тому, насколько легко они влились в окружение друг друга.
   – Тут дело вот в чем, – рассуждал вслух Адам. – Я общаюсь с теми, кто ищет магическую пулю, а твое окружение разрабатывает управляемые ракеты. Так что мы, можно сказать, сошлись на почве вооружений.
   Однако они сумели так распорядиться своим временем, чтобы как можно чаще оставаться вдвоем. Будь то утренняя пробежка по берегу или вечерний костер – они наслаждались обществом друг друга. А физическая близость с каждым разом доставляла им все большее удовольствие.
   На август выпадало тридцатилетие Антонии. Ее пожелания по поводу празднования оказались на удивление незамысловатыми: обед на открытом воздухе в ресторане курортного отеля «Си-Спрей» в Чатеме.
   Адама ее выбор сперва озадачил. Но ровно до того момента, как он увидел, где именно она заказала столик. Рядом с гигантским бассейном.
   Глядя ему прямо в глаза, Тони нежно произнесла:
   – Перед тем как мы приступим к пиршеству, я хочу получить полагающийся мне подарок.
   Проследив за ее взглядом, устремленным на вышку для прыжков, Адам понял, чего от него ждут.
   – Плавки, надеюсь, при тебе? – спросила Тони.
   – Да. Точнее – на мне.
   Она улыбнулась.
   – Отлично. А теперь продемонстрируй мне былую доблесть Адама Куперсмита. Кажется, этот мальчик умел летать?
   – Перестань, Тони, столько лет прошло…
   – Это будет принято во внимание высоким жюри, – радостно возвестила она. – Ну давай же, прыгни для меня разок.
   Адам двинулся в раздевалку, быстро разделся, сделал пару наклонов, чтобы размять мышцы, и, волнуясь, направился к вышке.
   Он шагал по лестнице, утешая себя тем, что это все-таки не спортивная вышка, а вдвое ниже. Поднявшись на мостик, Адам занял стойку, а внизу все вдруг разом смолкли: при виде его мускулатуры и уверенной позы все предвкушали предстоящее зрелище. Адам сделал глубокий вдох, шагнул вперед, оттолкнулся и мастерски «ласточкой» вошел в воду.
   Он вынырнул, отыскал глазами Тони и покричал:
   – Довольна?
   – Ни в коем случае, – улыбнулась она. – Я не успокоюсь, пока не увижу хотя бы одно сальто.
   – Хочешь, чтобы я шею себе сломал? – заныл Адам.
   – Нет, – покачала головой Тони. – Хочу убедиться, что ты мне не зря хвалился.
   Он рассмеялся, подплыл к краю бассейна и одним ловким движением вскочил на бортик.
   Когда Адам вновь появился на вышке, даже официанты замерли и задрали головы вверх. По его жилам побежал адреналин, сердце бешено забилось. Адам быстро шагнул к краю мостика, высоко подпрыгнул, поджал ноги, перекувырнулся через голову и чисто вошел в воду.
   На сей раз наградой ему были общие аплодисменты.
   Гордый собой, Адам повернулся к Тони, ожидая похвалы. Та с восторгом хлопала в ладоши.