Сигал Эрик. Сильнодействующее средство

   – Еще! – прокричала она, как юная поклонница на рок-концерте.
   – Нет, – помотал головой Адам. – Теперь твоя очередь.
   – Ладно, – уступила она. – Давай обедать.
   Возвращаясь вечером в свое бунгало, Тони снова заговорила о том, что произошло днем.
   – Знаешь, – сказала она, – на вышке ты совсем другой человек. Когда ты летишь к воде, ты такой красивый… Даже не знаю, с чем сравнить.

* * *

   Когда они обустроили свое бунгало, Лиз приняла их приглашение погостить, благо в саду имелся и небольшой гостевой домик.
   Обстоятельства, при которых две женщины встретились во второй раз, разительно отличались от их первого знакомства. На похоронах Макса Тони держалась в сторонке и всячески выражала свое сочувствие. Сейчас же она отчетливо уловила силу привязанности между Адамом и Лиз, и в ней проснулось инстинктивное чувство соперничества.
   Демонстрируя, как того требовали приличия, интерес к детскому психоанализу, Тони в то же время не считала нужным особенно скромничать относительно своей работы в министерстве.
   Она в открытую говорила о влиянии, которое ей пришлось пустить в ход, когда она направила судебных исполнителей для охраны директора одной клиники во Флориде, который по просьбе беременных женщин делал им аборты.
   В этой связи у них с Адамом состоялся единственный неприятный разговор за все время, что они были вместе.
   – Жаль, что ты недолюбливаешь Лиз, – заметил он по возможности беспечным тоном.
   – С чего ты взял?
   – Считай, что это мое предположение, – ответил он. – Ну скажи, при всех твоих заслугах, так ли уж обязательно было хвастаться тем, что ты отстаивала чье-то право на аборт, перед женщиной, страдающей бесплодием?
   – Перестань, Адам, – рассердилась Тони. – Извини, если я, как ты говоришь, «хвасталась». Но ведь Лиз живет в реальном мире, в котором большинство женщин могут иметь детей и рожают их. Ты же не можешь всю жизнь ограждать ее от разговоров, травмирующих ее психику.
   – Ладно, не нужно только седлать моего любимого конька и говорить о деторождении. Просто впредь постарайся быть тактичнее, хорошо?
   Тони уже научилась распознавать момент и, когда требуется, могла сменить пластинку.
   – Вот в чем твоя неотразимость: в тебе непостижимым образом сочетаются трепетность натуры и мужская сексуальность.
   Устоять перед столь явной лестью он не смог. И мгновенно переключился на гораздо более волнующие мысли.

* * *

   Остаток месяца пролетел со скоростью оборотов центрифуги, которая в данном случае разгоняла частицы душевной энергии.
   В последние курортные выходные наступила кульминация.
   Как-то само собой вышло, что сразу после утренней прогулки они занялись укладкой чемоданов. Сборы происходили в той самой спальне, где они провели весь этот счастливый месяц. Теперь же между ними словно происходила беззвучная, но жаркая дискуссия.
   Неожиданно Адам пробурчал:
   – Не хочу, чтобы это кончалось.
   Тони подняла на него взгляд, исполненный боли от предстоящей разлуки.
   – Я тоже, – тихо сказала она.
   После неловкой паузы Адам закончил:
   – Тони, это не должно вот так закончиться.
   – Мы будем в каком-то часе лёта друг от друга, – напомнила она, отлично понимая, что это слабое утешение.
   – Нет, – не унимался Адам, – этого мало. Мы должны быть вместе.
   Он был прав. Именно в этом и заключалось самое главное.
   Тони посмотрела на него и спросила:
   – Думаешь, ты смог бы жить в Вашингтоне? В Институте здравоохранения возможностей не меньше, чем в Гарварде.
   – А может, лучше тебе перебраться? В Бостоне полно знаменитых адвокатских контор.
   – Адам, для меня Вашингтон – совершенно особенное место. Я не могу объяснить словами, что такое динамика политической власти. Я еще в самом начале карьеры – и не только в правительстве. С января я начинаю вести еженедельный семинар по конституционному праву в Джорджтауне, это для меня большая честь.
   – Перестань, Тони, – ласково произнес он. – В стране полно знаменитых юридических школ, и Гарвардская по праву считается самой прославленной.
   Она уронила голову и едва слышно проговорила:
   – Черт, я знала, что этим все кончится. Я только не знала, что будет так больно. У меня просто сердце рвется на части.
   Адам в тот же миг заключил ее в объятия.
   – Пожалуйста, Тони, – взмолился он. – Я люблю тебя. Ты мне нужна. Обещай, что хотя бы подумаешь.
   – А ты думал, почему я весь месяц так мучилась?
   – Послушай, давай не будем спешить.
   Она опять опустила голову.
   – Не могу.
   Адам опешил.
   – Ты хочешь сказать, что готова расстаться со мной ради карьеры?
   Тони подняла на него сияющие глаза.
   – Да!
   – Что – да? – спросил он, чувствуя, как почва уходит у него из-под ног.
   – Да, Адам, я тебя люблю и хочу стать твоей женой. И если для этого надо переехать в Бостон, что ж, я согласна.
   Адам вновь воспрянул духом. Он был вне себя от счастья. Но его тут же стали одолевать сомнения и угрызения совести, ведь из-за него Тони придется идти на большую жертву.
   Они поцеловались и упали на постель. И предались такой страсти, что Тони опоздала на прямой рейс до Вашингтона. Иными словами, теперь им оставалось только ехать на машине в аэропорт Логан в Бостоне. В этом были и свои преимущества: они еще два часа будут вместе!

* * *

   Это было похоже на извержение вулкана.
   – Нет, Куперсмит, ни в коем случае. Сначала реки повернут вспять! – проревел Томас Хартнелл, для убедительности грохнув кулаком по столу. – Ты ни при каких обстоятельствах не затащишь мою дочь в эту глухомань. И городом-то назвать язык не повернется.
   – Папа, ради бога, успокойся.
   – Так, Шкипер, ты исчезни, я с ним сам разберусь.
   – Нет уж! Речь идет о моем будущем. Точнее – о том, как вы собираетесь меня делить между собой.
   Тони осталась смотреть, как воюют два самых дорогих ей человека. Дело зашло так далеко, что в какой-то момент ей показалось, что сейчас в ход пойдут кулаки.
   – Мистер Хартнелл, вы меня выслушаете или нет, в конце концов? – не выдержал Адам.
   – Могу вас огорчить, доктор Куперсмит, ничего интересного вы мне сообщить не сможете. И хочу вас опередить: я признаю, что обязан вам жизнью, но дочерью я вам никак не обязан! Она для меня дороже жизни.
   – Сэр, я же не в Тимбукту ее увожу.
   – Если вы готовы выслушать мое мнение, то любая географическая точка за пределами Вашингтона является неприемлемой. Адам, как вы не поймете: мне достаточно снять эту трубку – и через десять секунд вы получите место в Институте здравоохранения и зарплату вдвое выше нынешней. Сдался вам этот Гарвард!
   – Мне очень трудно это объяснить, – негромко сказал Адам. – Считайте, что мое объяснение заключено в одном имени: Макс Рудольф.
   – Но он уже умер! Вы можете все его проекты продолжить здесь. А заодно и его жену сюда перевезти. Тащите уж все скопом.
   После небольшой заминки Адам признался:
   – Я понимаю, вы сочтете меня безумцем, но это для меня не одно и то же. Когда я вхожу в его лабораторию, он как будто еще там. И когда я со своего места заглядываю в его застекленный кабинет, я словно вижу его за столом. А если я спрашиваю у него совета, он нет-нет да и ответит.
   Тони пришла в восхищение от бесстрашия, которое Адам проявил перед всесокрушающей тактикой ее могущественного отца. Никто и никогда не говорил с Боссом таким независимым тоном.
   – Какой же вы упрямец, – проворчал Хартнелл.
   И все же, при всей храбрости, Адам не нашел в себе сил открыть свои сокровенные мотивы, которые заключались как раз в том, чтобы вырвать Тони из-под влияния отца. Ему казалось, что Босс ее подавляет.
   Наконец Тони сама разрубила гордиев узел.
   – Пап, если тебе интересно мое мнение, то я намерена быть там, где будет Адам. То есть в Бостоне.
   – А твоя карьера? Забыла? Готова пустить ее псу под хвост ради этого лабораторного червя?
   – А ты попробуй взглянуть на это моими глазами, – парировала она. – Карьера-то у меня была, а вот настоящего мужчины, такого, чтоб как за каменной стеной, – никогда. А это куда важней.
   – Шкипер, доверься мне. Ты увлекающаяся натура. Ты уже имела опыт…
   Адам вскинулся:
   – Это совсем не то!
   Хартнелл гневно повернулся к нему:
   – А тебя, мальчишка, я уже достаточно терпел! Даю тебе тридцать секунд развернуться кругом и покинуть мой дом.
   – Нет, папа, – перебила Тони. – Нам понадобится не менее часа.
   – Что?! – не на шутку распалился старик.
   Дочь кивнула и тихо сказала:
   – Мне надо сложить вещи. Потому что я еду вместе с ним.

* * *

   Через два месяца Тони и Адам обвенчались в церкви Святого Иоанна на Лафайетт-сквер – так называемой «президентской» церкви, как раз напротив Белого дома. Среди приглашенных был и хозяин Овального кабинета – несомненно, в знак уважения к человеку, который в немалой степени привел его на вершину власти.
   Вручая единственную дочь жениху, могущественный Томас Хартнелл выдавил из себя улыбку.
   А министр юстиции произнес тост за свадебным столом.

11
Адам

   Доктор Адам Куперсмит с супругой сняли квартиру на последнем этаже престижного дома на Бикон-хилл. И Тони засела за подготовку к приемному экзамену в адвокатскую коллегию Массачусетса.
   Оба были страстно увлечены карьерой и друг другом. Потом они станут вспоминать этот период как самое счастливое время своей жизни вдвоем.
   Освободившись с работы часов в одиннадцать, они вливались в толпу таких же яппи, которые заполняли рестораны и бары на Чарльз-стрит, превращая весь район в одну гигантскую вечеринку.
   Когда Тони отправилась на поиски работы, недостатка в адвокатских конторах, жаждущих причислить к своему штату бывшего помощника министра юстиции (а Тони получила повышение в должности как раз перед увольнением), не ощущалось. С точки зрения зарплаты, не говоря уже о престижности, заманчивее всех оказалась фирма «Девейн и Остеррайх».
   Адам меж тем добился заметных успехов в работе, которая была начата его учителем. Новый руководитель наконец-то нашел время изучить его отчет о работе по теме идиопатических привычных выкидышей.
   Каванаг был не глуп, особенно когда дело касалось реальной ценности научного проекта. Он быстро уловил в проводимых Адамом исследованиях огромный потенциал, как научный, так и практический.
   И великодушным жестом восстановил в его штате две должности докторов-исследователей, которых до этого самолично ликвидировал.
   Кроме того, он без конца напоминал о том, что в возглавляемой им с недавних пор лаборатории установлен новый порядок научных публикаций.
   – Макс любил держаться в тени, – с многозначительной улыбкой растолковывал он. – Я же предпочитаю свет. И поскольку я возглавляю лабораторию, то хотел бы, чтобы мое имя в списке авторов стояло первым.
   С точки зрения этики его требование было вопиющим, однако в научном мире, к сожалению, такая практика была далеко не редкостью. Адам изо всех сил старался не лезть на рожон и подчиняться новым «правилам», убеждая себя, что это производственная необходимость. Он должен закончить то, что начал еще вместе с Максом. Едва ли англичанин присвоит себе и публикацию, к которой вообще не имел никакого отношения. Увы, амбиции этого гражданина были гораздо выше его моральных принципов.
   – Правило есть правило, старина. Давай-ка сразу все сделаем как надо. Конечно, фамилию Макса надо будет обвести в рамку – ну, как это делается, когда человек уже умер.
   И статья пошла в международный журнал «Проблемы репродукции» как результат изначального совместного труда английского и американского ученых, которые и знакомы-то друг с другом не были. Неужели Каванаг в самом деле думал, что медицинское сообщество отнесется к этому так называемому соавторству с доверием и уважением?
   Адам решил не высовываться и продолжал свои эксперименты. Тони тем временем с успехом осуществила то, что сама назвала «двойной игрой». Практически одновременно она получила приглашение из коллегии адвокатов штата и положительный результат теста на беременность.
   Вдохновленный перспективой отцовства, Адам работал с удвоенной энергией. Его будто подхлестывало подсознательное научное соперничество. За последующие месяцы он повторил все эксперименты Макса Рудольфа, отмеченные в его толстом лабораторном журнале, применив кортикостероиды для подавления эмбриотоксической реакции в организме ожидающих потомства белых мышей.
   После немалых душевных мук, вызванных необходимостью сопоставить побочные действия стероидов и их вероятную эффективность, он скрепя сердце приступил к лечению женщин, чьи анализы показывали, что они смогут иметь детей только в случае, если удастся каким-то образом подавить опасные токсины.
   Насколько возможно, он старался ограничить свое присутствие на работе – будь то лаборатория или клиника – дневными часами, чтобы не обделять Тони своим вниманием и заботой.
   Ее стремление во всем быть лучшей и независимой касалось и беременности. Усилием воли Тони заставляла себя ничего не менять в распорядке дня и работе, невзирая на утреннюю тошноту. Она ни разу не позвонила Адаму в лабораторию, чтобы паническим тоном сообщить о спазмах матки, – она сама прочла всю необходимую литературу и знала, что так называемые сокращения Брэкстона – Хикса не что иное, как ложные схватки.
   На тридцать девятой неделе беременности у Тони начались роды. Она в точности исполняла все требования акушеров и, в нужный момент «раздышавшись», благополучно произвела на свет трехкилограммовую Хедер Элизабет Куперсмит.
   Наверное, в истории американской адвокатуры Тони была первой, кто оформил отпуск по уходу за младенцем. И тут же обратилась за услугами няни, дабы немедленно вернуться к работе.
   Лиз, воспринявшая свою роль крестной со всей серьезностью, не стала скрывать недоумения по этому поводу.
   – Я знаю, так теперь модно делать. Но маму малышке никто не заменит, тем более в таком возрасте, – дипломатично заметила она.
   Тони постаралась ответить как можно более вежливо:
   – А если мама должна работать?
   – Ну, если должна, тогда конечно, – согласилась Лиз.
   – Вот и хорошо, – с нажимом произнесла Тони. – Это как раз мой случай.
   Вечером Тони пожаловалась Адаму на вмешательство Лиз, которое казалось ей слишком назойливым.
   – В следующий раз, когда будешь говорить с этой женщиной по душам, объясни ей, пожалуйста, что я согласилась на ее роль крестной нашего ребенка, но не на роль моей свекрови.
   – Она же старается как лучше, – слабо возражал Адам.
   – Охотно верю, – признала Тони. – Но не могу же я компенсировать ей бездетность.

* * *

   В обеденный перерыв, когда вся лаборатория усаживалась за принесенные из дома сэндвичи и кофе, Адам решил поделиться с коллегами своей радостью. Огласив вслух компьютерную распечатку, он торжественно возвестил:
   – Мы побили собственный рекорд. И все благодаря стероидам. Семьдесят процентов наших самых безнадежных наконец преодолели первую треть беременности. Вариантов два: или мы имеем дело с чудом, или мы гении…
   Младший научный сотрудник Лен Кутник расплылся:
   – Может, поставим на голосование, а, шеф?
   – Позвольте вам напомнить, доктор, тут лаборатория, а не избирательный участок, – рассмеялся Адам. – Окончательные выводы я сделаю, когда дождусь рождения детей.
   И он дождался. Больше того – процесс принял совершенно неожиданный поворот: почти все женщины, которым прежде не удавалось сохранить беременность, после благополучного рождения первого ребенка начинали производить на свет здоровых малышей одного за другим.
   Но чем было объяснить столь поразительный феномен? Почему больные, долгое время страдавшие серьезной патологией, вдруг ее побеждали? Ответ на этот вопрос мог стать ключом к разгадке всей тайны.
   А пока результат исследований нельзя было признать удовлетворительным. Беременные женщины начали жаловаться на побочное действие стероидов – избыточный вес, отек конечностей, заплывшее лицо. Не говоря уже о риске глаукомы, диабета и функциональной зависимости от препарата – хотя такое наблюдалось в редких случаях. Макса Рудольфа это бы точно не порадовало.
   Тем временем проблема репродукции стала актуальна и для самого Адама. Хедер было уже почти три года, и Адам все чаще заговаривал о втором ребенке.
   – Мне хватает Хедер, – отвечала Тони. – Если честно, я не представляю себе, как можно управляться с двумя детьми, не бросая адвокатской практики.
   – Дети быстро растут, – возразил Адам.
   – Это я знаю, – ответила жена. – Только не вижу смысла в том, чтобы увеличивать и без того разросшееся население Земли.
   – Тони, мы с тобой не в Китае живем. А кроме того, наукой установлено, что единственному ребенку в семье грозят серьезные психологические проблемы.
   – Я тоже была единственным ребенком в семье, – напомнила она. – Я ведь никогда со своими братьями не жила. И ничего. Кажется, не страдаю.
   «Я бы не стал говорить так уверенно», – подумал Адам, а вслух сказал:
   – Тони, ты себе представить не можешь, какие душевные страдания мне приходится видеть изо дня в день. Передо мной проходят женщины, которые готовы на любые мучения, лишь бы родить. Они воспринимают детей как дар божий. И так оно и есть на самом деле. А ты… Совершенно здоровая женщина – и лишаешь себя радости, за которую иные готовы все отдать. Когда я прихожу домой и ко мне бросается наша девочка, я – самый счастливый человек на свете.
   – Ты уверен, что тут не примешивается самолюбие? – предположила Тони. – Может, ты просто считаешь, что у твоих пациенток появится дополнительная уверенность, если они будут знать, что у тебя куча детей?
   – Еще один ребенок? И это ты называешь кучей детей? – Адам не на шутку рассердился.
   – Ну, это ты сейчас так говоришь. Но если опять родится девочка, не сомневаюсь, тебе захочется лепить их до тех пор, пока не получится мальчик.
   – Если честно, может, ты и права. Но разве такое желание противоестественно?
   – Ладно, – сказала Тони, теряя терпение. – Раз уж мы ссоримся, давай обсудим разом все неприятные моменты. Имей в виду: я ни за что не разрешу тебе назвать его Максом! Ты ведь об этом мечтаешь, так?
   – Совсем необязательно, – солгал он. И скрепя сердце добавил: – Если хочешь, назовем его Томасом. Или Маленьким Боссом.
   К его удивлению, Тони от этого предложения нисколько не смягчилась.
   – Так, – объявила она сердито, – хоть в чем-то вы с моим отцом совпали. Но я не позволю вам давить на меня с двух сторон. Какое имя ни придумывай – малыш все равно до двух лет спать не даст, а я пока не готова снова через это пройти.
   Тони растаптывала мечту Адама с небрежностью человека, беспечно наступившего на тонкое стекло.
   Какое-то время Адам сидел молча. В душе он был страшно обижен. Потом сами собой вырвались слова:
   – Вот уж такого я никак не ожидал…
   – Хочешь сказать, жалеешь, что женился? – прямо спросила Тони.
   – Нет, конечно, – возразил он. – Просто очередную мечту придется убрать в папку с грифом «Невыполнимо». Вместе с золотой олимпийской медалью по прыжкам в воду.
   Тони чувствовала, что ссора зашла слишком далеко, и поспешила исправить положение. Она нежно обняла мужа и решила польстить его самолюбию.
   – Дорогой, ты кое-что забыл. Ты сам еще ребенок и нуждаешься в материнской ласке. Я связала свою жизнь с гением. И хочу обеспечить ему надлежащую заботу, чтобы он смог получить Нобелевскую премию. Поверь мне, мы все делаем правильно.

* * *

   Хедер росла, а ее мама все дольше и дольше засиживалась на работе, предоставив Адаму следить за тем, чтобы девочка не все время оставалась на попечении нянь, которых у Тони в запасе был целый взвод.
   Временами Адам не мог заставить себя уйти, даже если дочь спала: вдруг ей приснится страшный сон, а утешать ребенка будет не мама или папа, а нанятая за деньги чужая тетка.
   К радости дочери, в такие дни он надевал на нее теплую одежду прямо поверх пижамки и брал с собой в лабораторию. Там он укладывал ребенка на диван вместе с лягушонком Кермитом, укрывал пледом, и девочка спала ровно до того момента, как надо было ехать домой.
   На самом деле Адаму такой порядок даже начинал нравиться – куда приятнее смотреть на дочку, чем тревожиться, как она там.
   Бывали, однако, случаи, когда его вызывали к неотложному больному и приходилось по телефону умолять Тони приехать и приглядеть за ребенком.
   Однажды такой разговор произошел в разгар оживленного совещания с партнерами по адвокатской конторе. Тони никак не могла встать и уйти.
   – Адам, когда ты наконец поймешь, что ты не единственный хирург на свете? – набросилась она на него. – Возьми и поручи это дело кому-то еще.
   – А ты когда поймешь, что мать не может все время перепоручать другим свои обязанности? – взорвался он.

* * *

   Адам записался в местный загородный клуб и стал по воскресеньям возить Хедер в бассейн. Это был специальный утренний сеанс для родителей с детьми, и мамы и папы вдохновенно учили своих малышей плавать по-собачьи.
   Хедер оказалась способной ученицей. Девочка все время рвалась продемонстрировать папе, как хорошо она умеет плавать.
   По дороге домой она обычно рассуждала о том, кем станет, когда вырастет. На тот момент в ее планах было две задачи – стать доктором и прыгуном в воду.
   В лаборатории тем временем грянул взрыв, привлекший внимание мировой прессы. Предшествовавшие скандалу события держались в такой строгой тайне, что даже Адам с Тони узнали о нем только после того, как гром прогремел.
   Йен Каванаг сделал себе имя в научном мире – а также и состояние – преимущественно на службе в компании «Гематикс», биотехнологической корпорации, по заказу которой проводил испытания нового искусственного кровезаменителя, разработанного для больных гемофилией. Считалось, что это более перспективная субстанция по сравнению с имевшимися ранее.
   Новаторская диссертация Каванага доказывала эффективность препарата и существенно подняла репутацию ученого в глазах научного сообщества – как и акции «Гематикс» на фондовом рынке.
   Однако последовавшие попытки других лабораторий повторить эксперимент Каванага успехом не увенчались. Раздавались все более настойчивые голоса с требованием обнародовать его исходные данные. Никого не убедили жалкие оправдания англичанина, ссылавшегося на то, что электронные таблицы для обработки первоначальных данных, дескать, бесследно исчезли.
   Стоило редактору научного отдела «Бостон глоб» учуять первые признаки назревающего скандала, как он поднял шум и недвусмысленно обвинил прославленного профессора Каванага в подтасовке научных данных. Скандал подхватили все крупнейшие агентства.
   Ни у кого в Гарвардском университете не было сомнений, что Каванаг виновен. Карающий меч просвистел, мгновенно перерубив все нити, связывающие проштрафившегося ученого с этим достойным научным учреждением.
   Утром, когда пребывающий в счастливом неведении Адам подъехал к служебной парковке, его остановил полицейский и сообщил, что проезд на территорию закрыт.
   – Но я здесь работаю! – возмутился Адам.
   – Послушайте, доктор, у меня приказ. А кроме того, насколько я слышал, тут кое-какие головы слетели, так что не исключено, что ваш пропуск на стоянку уже недействителен.
   С трудом пристроив машину на Киркланд-стрит, Адам, вне себя от злости, бегом домчался до лаборатории.
   На подходе к зданию он с изумлением различил толпу журналистов, телесъемочные группы и, что самое странное, полицию.
   Адам протолкнулся через толпу и увидел, как под руководством офицеров полицейского управления старшекурсники выносят из здания коробки документов и загружают их в пикап профессора Каванага.
   Администратор в форме вежливо, но твердо втолковывал растрепанному, небритому англичанину – Адам еще никогда не видел его в таком состоянии, – что тот больше на факультете не работает. Соответственно, со своего рабочего места ему разрешено забрать только личные вещи.
   – Позвольте вам напомнить, доктор Каванаг, что сделать это надо до полудня – после этого в лаборатории будут поставлены новые замки.
   Все это время репортеры наперебой выкрикивали свои вопросы, на которые, впрочем, никто не реагировал.
   В дверях стоял еще один кордон. Их постоянный охранник по имени Мэл беспомощно держался в сторонке, в то время как его обязанности взял на себя один из старших офицеров охраны. В руках он держал списки допущенных и не допущенных в здание.
   На Адама вдруг напал страх – что, если он тоже в черном списке? С трепетом он назвал себя.
   Офицер бросил быстрый взгляд на его пропуск и учтиво произнес:
   – Пожалуйста, проходите, профессор Куперсмит.
   Поднявшись на десятый этаж, Адам набрал номер Тони. Надо срочно сообщить ей, что у него все в порядке.
   – Хочешь сказать, тебя не перехватили? – удивилась жена.
   – Кто?
   – Репортеры, конечно. Они не задержали тебя внизу?
   – Да с чего бы? – Адам почувствовал, что раздражается. – К этому грязному делу я не имею никакого отношения.
   – Конечно нет, дорогой, – нежно произнесла Тони. – Зато ты имеешь очень большое отношение к лаборатории.
   – Не понимаю тебя.
   – Как только ты ушел, позвонил декан. Но тебя уже было не догнать. Жаль, что ты меня до сих пор не послушал и не установил себе телефон в машине.