Взглянув на фотографию в магазине, я задался вопросом: «Почему именно меня выбрали объектом атаки?» И не задумываясь ответил: «Потому что я ее жаждал. Какой угодно. Лишь бы выбила из привычной колеи».
   Я то и дело мысленно возвращался к нашим встречам с Лусиндой. Прокручивал их в сознании, как рабочий материал на редакционном компьютере и «Мовиоле»[45]. Как мило она сказала: «Я за вас заплачу».
   В тот день она меня подцепила.
   Лусинда и мужчина завернули в открытое кафе и взяли обезжиренные персиковые оладьи и бублички; мужчина заказал кофе.
   Они сидели за маленьким столиком. Плечи их соприкасались, лица иногда застилал пар.
   Сначала я держался к ним спиной, потом нырнул за газетный стенд. Я опасался, как бы она меня не заметила, хотя вообще-то зря: узнать меня было трудно.
   Во-первых, я похудел. После того, как моя жизнь пошла под откос, у меня испортился аппетит, а затем и вовсе исчез. Одежда висела на мне, как на плечиках. Во-вторых, пополнив благодаря coup de grace[46] Барри Ленге ряды безработных, я бросил бриться. Моя эспаньолка превратилась в настоящую бороду. Несколько дней назад в ванной комнате я посмотрел в зеркало и увидел лице вроде тех, что показывают в кинофильмах о заложниках. Иностранный дипломат, пробывший несколько месяцев в заточении, – вот как я теперь выглядел.
   Мне надоело подглядывать за ними из-за газетного щита.
   Меня начала разбирать злость. Она поднялась во мне внезапно, как тошнота. Чувство необыкновенной силы. Такую злость я испытывал только к Богу из-за болезни Анны – в те дни, когда в Него верил и не верил. У меня сжались кулаки, и я представил, как запускаю их в рожу Васкеса. И в ее прекрасное лицо.
   Но я подавил желание выйти и сказать, что обо всем догадался. Что знаю, как она меня обманула. Надо было дождаться своего часа. Вернуть деньги Анны. Для этого требовалось найти Васкеса. А чтобы найти Васкеса, нужна была Лусинда.
   Рано или поздно, она приведет меня к нему.
* * *
   Я понял, что Лусинда сменила имидж: она больше не была брокером. Мне удалось подслушать их разговор. Мужчина сообщил, что играл на понижение для своего клиента, который был для него чем-то вроде кормушки. Значит, истинный брокер он, а не она. Потому что мог, поддавшись любопытству, справиться у коллег насчет некоей Лусинды и обнаружить, что таковая в их среде не числится. Значит, теперь она косила под юриста, страхового агента, цирковую гимнастку или кого-нибудь еще. И звалась не Лусиндой.
   Зато имя мужчины мне было известно. Я узнал его в то утро, когда они распивали кофе. К ним кто-то подошел и сказал: «Привет, Сэм Гриффин. Как дела?»
   Дела его оказались не очень. Он побледнел и онемел. А Лусинда отвернулась и принялась изучать висевшее на стене меню.
   – Прекрасно, – ответил Сэм, обретя голос.
   А Лусинда поднялась и пересела за другой столик. Случайная попутчица. Вместе сошли с поезда, очутились в одном кафе и сейчас разъедутся на метро. Мистер Гриффин пять минут поболтал с не вовремя возникшим приятелем. А когда тот ушел, с облегчением вздохнул и вытер лицо грязной салфеткой.
   Я нервничал; нелегко так близко находиться от жертвы и не иметь возможности предупредить ее об опасности. Словно видишь, как к ребенку приближается машина. Схватить бы его, увести с мостовой, но нет сил. И в результате наблюдаешь страшную смерть крупным планом в замедленном темпе. Ужасно!
* * *
   По-моему, однажды она меня заметила.
   Я следовал за ними к кафе, расположенному севернее Чайнатауна. Они заняли столик у окна. Гриффин потянулся к ее руке, и Лусинда не отстранилась.
   Я невольно вспомнил свое ощущение, когда ее рука ложилась на мою ладонь. Вспомнил всего на мгновение. И какое наслаждение доставляли мне эти руки в отеле «Фэрфакс». Словно открываешь китайскую шкатулочку и находишь в ней другую. Открываешь следующую и видишь новую. Еще и еще – каждая меньше и теснее предыдущей. Открываешь все быстрее и вдруг в последней – ничего. У меня перехватило дыхание.
   Погруженный в воспоминания о греховных наслаждениях, я не успел справиться с волнением к тому времени, как они показались на пороге кафе. Пришлось срочно пересечь улицу. На противоположном тротуаре я задержал дыхание, сосчитал до десяти и, скрестив пальцы, медленно повернулся к Лусинде: неужели узнала?
   Но нет, обошлось. Влюбленные сели в такси и укатили.
* * *
   А затем я их потерял.
   Не видел день.
   Другой.
   Третий.
   Неделю. Ни Лусинды. Ни Гриффина.
   С раннего утра до позднего вечера я бегал по вокзалу, как заведенный, и все без толку.
   Меня охватила паника: я решил, что опоздал. Что Лусинда уже заманила куда-нибудь свою жертву и Васкес накрыл их. Забрал бумажники и устроил мистеру Гриффину допрос с пристрастием: мол, какого хрена изменяешь супруге. А может быть, сейчас звонит милому Сэму домой и просит деньги. Взаймы, всего десять тысяч взаймы, и он исчезнет с глаз долой.
   Не найдя парочку и на следующей неделе, я впал в отчаяние. Собрался поднять лапки вверх. Признать, что сорокапятилетнему бывшему рекламщику не дано одолеть матерых бандитов. Пора смириться с поражением.
   Я готовился выбросить белый флаг.
   Но вдруг кое-что вспомнил.

Сошедший с рельсов. 35

   – Надолго вы хотите остановиться?
   Портье был тот же самый, что давал мне в ноябре ключ от номера 1207.
   Я почесал затылок:
   – А сколько будет стоить за две недели?
   – Пятьсот двадцать восемь долларов.
   – Прекрасно.
   Хотя с деньгами у меня было не ахти, но такая сумма нашлась – это приемлемая цена в Нью-Йорке, даже если ковер в номере запятнан кровью, а матрас провонял сексом.
   Я уплатил наличными и получил ключ. На спинке просиженного дивана – единственного предмета мебели в вестибюле – лежали журналы. «Спортс иллюстрейтед» за прошлый год, «Популярная механика», два номера «Эбони» и старый «Ю-эс ньюс энд уорлд рипорт». Я взял спортивное издание и глянул на дату.
   Восьмое ноября.
   За неделю до того, как я сел на поезд 9.05 и слетел с катушек.
   В лифт я вошел вместе с мужчиной в пиджаке, украшенном эмблемой Университета Оклахомы. Он и выглядел человеком из Оклахомы. Турист с немного шальным взглядом, клюнувший на обложку брошюры, где отель «Фэрфако» был представлен фотографией 1955 года, когда гостиница еще не субсидировалась чеками федерального социального обеспечения. Провинциал вкусил прелести нью-йоркской жизни, купил у продавца на углу «самый настоящий „Ролекс“» и поднимался в номер, чтобы не сегодня завтра отправиться домой.
   Впрочем, я тоже.
   Повернув ключ в плохо смазанном замке, я на мгновение испугался, что меня вот-вот толкнут в комнату и собьют с ног. Разумеется, ничего подобного не произошло. Однако, прикрыв за собой дверь, я вздохнул с облегчением.
   Комната оказалась меньше, чем я думал. Видимо, мое воображение привело ее в соответствие с размерами катастрофы, которая меня здесь постигла. Обыкновенный номер в заурядной гостинице. Площадь, достаточная для двоих, и то вознамерившихся не отрываться друг от друга. Пространство, где двое, – это радость, а трое – уже беда.
   Я улегся в ботинках на постель и смежил веки.
   Открыв глаза через несколько минут, я долго не мог сообразить, где нахожусь. Дома? Но куда подевалась Диана? Спустилась на кухню соорудить что-нибудь вкусненькое на ужин? А Анна? Сидит по соседству в Интернете? Небось положила на колени тетрадки с уроками, чтобы при моем появлении разыграть примерную ученицу.
   Я осмотрелся.
   Номер пропах плесенью – прокис сильнее, чем моя меблированная квартира. У окна – призрачные силуэты стола и стула. Я вернулся к гнусной действительности и застонал. Оборвать бы пронзительный сигнал, да кнопки такой нет на свете.
   Я встал и направился в ванную ополоснуть лицо холодной водой. Тело ломило от жесткого комковатого матраса, во рту пересохло. Я глянул на часы: двадцать пять минут восьмого. Я проспал целый день.

Сошедший с рельсов. 36

   Я сидел на продавленном диване в вестибюле.
   На мне была низко надвинутая на глаза бейсбольная кепка. Я всматривался в людской поток, словно зоркий постовой-регулировщик.
   «Надолго вы хотите остановиться?» – спросил меня портье, когда я регистрировался в гостинице.
   Но важнее был другой вопрос: почему я вообще здесь поселился?
   В тот день мы вышли из поезда и сели в такси.
   В машине я сам предложил эту гостиницу.
   Но сам ли?
   Вначале я показал на одну, но Лусинда мотнула головой: «Не-а». Другая тоже ей не понравилась. И, только подъехав к ее мнимой работе, я заметил «Фэрфакс». «Может, здесь?» И она ответила: «То, что надо». Так кто же выбрал место?
   Получается, она.
   Мне устроили ловушку, и я элементарно в нее попался.
   Меня озарило, когда я бесплодно бродил по платформе вокзала.
   Нет никаких оснований опасаться, что Лусинда с Васкесом поменяют место.
   Они меняют только клиентов.
   Скоро, скоро наступит время лишить мистера Гриффина большей части его сбережений и изрядной доли достоинства.
   Я сидел на диване в вестибюле «Фэрфакса».
   Я ждал.
* * *
   Ночью мне приснился сон.
   Будто я снова еду на электричке 9.05. И опять роюсь в карманах, потому что надо мной нависает кондуктор и требует денег.
   «Сто тысяч долларов», – говорит он.
   «Почему так много?» – недоумеваю я.
   «Штрафы выросли», – объясняет он.
   Лусинда и на сей раз предлагает за меня заплатить, но я отказываюсь.
* * *
   На следующее утро я вновь был на посту.
   Я прочитал оба номера «Эбони» и узнал из «Популярной механики», как осуществляется горячее водоснабжение, какой гаечный ключ предпочтительнее использовать, как уложить на пол плитку и какой самый легкий кровельный материал.
   «Терпение, – уговаривал я себя, – терпение. Бери пример с Лусинды. Сколько ей пришлось вытерпеть, прежде чем она сумела затащить меня в этот номер! Дружеские обеды, романтические ужины… Если она выдержала, то выдержу и я».
* * *
   Как-то днем я позвонил из номера Барри Ленге выяснить, как идет расследование. Прикоснулся к реальному миру. Реальный мир – кажется, так солдаты во Вьетнаме называли свой дом, то есть то, что существовало где-то далеко от фронта. А я и был на линии фронта – сидел в засаде, карауля противника.
   Военные ассоциации порождало мое нынешнее казарменное положение. Каждое утро я делал зарядку: отжимался, гнулся, прыгал, махал руками и ногами – наращивал мускулы. Чтобы Васкес, когда снова скажет мне: «Хороший мальчик», – узнал, насколько я вправду хорош.
   И еще. При мне по-прежнему был пистолет Уинстона. Я завернул его в полотенце и спрятал за батареей в ванной номера 1207.
   Барри Ленге сообщил, что расследование продолжается: они подбивают бабки и ставят точки над i. Похоже, для меня все оборачивается не лучшим образом. Так что напрасно я не принял предложение. Во всяком случае, он мне вскоре позвонит.
   Я поблагодарил его за то, что он уделил мне время, и положил трубку.
   Затем проверил мобильник и обнаружил весточку от Дианы.
   «Тебе звонил детектив Паламбо, – сказала она. – Заявил, что это очень важно. Я ответила, что тебя нет в городе».
   Время истекало.
   Оно кончалось и для меня, и для Сэма Гриффина. Если для него еще не кончилось.
* * *
   Пятница, утро.
   Я листал «Ю-эс ньюс энд уорлд рипорт» с заголовком на обложке «Проба сил в округе Палм-Бич». Иногда на меня бросал взгляд портье, иногда его помощник, иногда коридорный, но никто не говорил ни слова.
   Такая уж это была гостиница – в ней останавливались бездельники. Поэтому никто не ожидал от них особой прыти. Можно было весь день спокойно сидеть на диване и наслаждаться чтением старых журналов.
   «Гор уверен в абсолютной победе», – гласил очередной заголовок.
   Коридорные размножились: к белому присоединился черный, оба в грязно-зеленой форме. Негр облокотился о конторку и беседовал с напарником.
   Я захотел позвонить Анне. Мобильник был наверху. Я встал и направился к лифту. Белый коридорный мне кивнул, а черный отвернулся.
   Мне показалось, я узнал негра. Это он дежурил в тот день, когда мы с Лусиндой сняли здесь номер. Двери лифта раздвинулись. Я вошел в кабину. Поднялся на двенадцатый этаж. Миновал коридор, мурлыкая под нос какую-то мелодию. Открыл дверь. И в комнате понял, что ошибся. Я видел негра не тогда.
   Я поспешил обратно в лифт и нажал кнопку вестибюля.
   Черный коридорный по-прежнему трепался с белым. Он стоял ко мне спиной, и я не мог определить, правильно ли мое предположение.
   «Тебя зовут Чаком?»
   Затаив дыхание, я обогнул конторку. И, скосив глаза, увидел лицо негра: сначала в четверть, затем в полный профиль.
   «Если бы ты был из наших, тебя бы так и звали».
   «Алфабет-Сити». Одиннадцать утра. Угол Восьмой улицы и авеню Си. Я ждал Васкеса. Но ко мне подошел не Васкес.
   «Я отведу тебя к нему. Иначе какого хрена я сюда притащился?»
   Теперь я видел черное лицо в три четверти. У меня закружилась голова, на лбу выступил липкий пот.
   Это был точно он.
   Тот крепыш, что обыскивал меня в узком проходе.
   Я быстро повернулся к портье, и тот поднял на меня взгляд, словно спросил: «Насколько ты сообразителен, Чарлз?» Очень сообразителен – по крайней мере больше, чем семь месяцев назад.
   Ведь даже у дураков бывает озарение.
   Впервые я не предполагал, а знал.
   Знал, где эта шайка собирается провернуть свое дельце опять.

Сошедший с рельсов. 37

   В магазине «Вижн хат» на Сорок восьмой улице я купил темные очки. Я был уверен, что черный коридорный меня не вспомнил. Слишком был не похож бородатый исхудавший человек в вестибюле на того, которого он обыскивал в узком переулке.
   Но предосторожность не помешает.
   К семи утра я пятьдесят два раза отжался и семьдесят пять раз разогнулся в положении сидя.
   Спустился вниз. Проходя мимо конторки коридорных, бросил:
   – Привет!
   – Привет, – отозвался белый коридорный.
   – Работы сегодня много?
   – Не очень.
   – Давно здесь служите?
   Он посмотрел на меня с подозрением. На вид ему было лет сорок – сорок пять. Напомаженные волосы причесаны в стиле помпадур – по моде сорокалетней давности.
   – Порядком.
   – Выходные бывают?
   – А вам-то что?
   – Просто интересуюсь. Поддерживаю разговор.
   «По крайней мере пытаюсь».
   – Ну ладно. У меня есть то, что вам надо.
   – Да?
   – Вам белую, черную или смуглую?
   – Простите?
   – Вы же хотели девочку?
   Я покраснел:
   – Нет… Просто поговорить.
   – Хорошо, – отозвался коридорный. – Отлично.
   «Значит, его обязанности не ограничиваются переноской багажа».
   – Вы здесь только коридорный, и все? – постарался я повернуть беседу в нужное мне русло.
   – А что?
   – Любопытно, можно ли у вас…
   – Послушайте, мистер, что вам надо? – взорвался он. – Имеете что-то к Декстеру? Его и спрашивайте.
   «Декстер. Значит, фамилия негра Декстер».
   – А когда работает… этот Декстер?
   Он пожал плечами:
   – По средам и пятницам.
   – Ясно.
   – Вам требуется куда-нибудь отнести чемоданы?
   – Чемоданы? Нет.
   – Отлично. Видите ли, я здесь старший коридорный. И если вам не нужно никуда нести чемоданы…
   Это прозвучало, как призыв к молчанию. Я заткнулся и ретировался на диван, где и просидел до обеда.
* * *
   Декстера я увидел через несколько дней. Он стоял за конторкой и читал журнал.
   Меня вновь охватил страх. В огромных черных очках я хоть и выглядел внушительно, но внешность порой обманчива. Например, Декстер в зеленой униформе казался вполне безобидным. Я не сомневался: если его хорошенько попросить, он даже поможет мне перенести чемоданы. Он ничем не напоминал того типа, который прижимал меня к стене, грозя нанести удар в живот.
   Я почувствовал боль в солнечном сплетении. Тело предупреждало меня: «Что ты делаешь, Чарлз? Уймись. Или забыл, как тебе досталось? Ты плакал. Не мог продохнуть. Забыл?»
   Я все прекрасно помнил.
   Была еще одна причина, почему у меня чуть не подкосились ноги.
   «По средам и пятницам», – ответил мне старший коридорный на вопрос о расписании Декстера.
   Но сегодня был вторник.

Сошедший с рельсов. 38

   Я поднялся в номер и достал пистолет. Он был горячим на ощупь. Я не собирался им воспользоваться – просто хотел убедиться, что он на месте: не завалился в дырку, не перекочевал в карман горничной.
   Я хранил его, как палочку-выручалочку. Как залог того, что мое заветное желание исполнится.
   Подержав, я положил пистолет обратно, за батарею. И вернулся в вестибюль.
   Декстер, оперевшись подбородком на руки, читал женский культуристский журнал.
   Я медленно подошел к конторке и поворошил туристические брошюры. Одна рекламировала «Экскурсию по Бродвею». То, что самим ньюйоркцам никогда не придет в голову.
   Неподалеку от конторки семейная пара ждала такси. Муж то и дело выглядывал на улицу и объявлял, что машина еще не подошла. Жена кивала и предрекала, что они непременно опоздают. «Накаркаешь», – урезонивал ее муж. И через две минуты сообщал, что такси так и не подали. Жена повторяла свое заклинание.
   Оклахомец жаловался портье, что в его номере не оказалось Библии короля Якова[47].
   – Смеетесь? – возражал портье.
   Слева от лифта стоял, опираясь на ходунок, сгорбленный старик. Возможно, он не стоял, а шел, но настолько медленно, что глаз не улавливал движения.
   Я порадовался, что вокруг люди. Сложно было вообразить, что со мной случится беда в присутствии инвалида с ходунком и постояльца, требующего Библию.
   Декстер посмотрел на меня в упор и спросил, сколько времени.
   – Восемь, – брякнул я.
   И весь напрягся, ожидая, что он меня вспомнит: «Постойте, я же вас знаю. Какого черта вы здесь околачиваетесь?»
   Но коридорный вновь углубился в чтение.
   Старик вдобавок к проблемам с ногами страдал еще чем-то вроде эмфиземы. Он сопел, кряхтел и пыхтел при каждом шажке.
   В гостиницу ворвалась дама на каблуках в шесть дюймов – вот она-то явно не испытывала трудностей с передвижением. За ней ввалился толстяк-коротышка в потертом костюме. Дама вильнула к стойке, подхватила ключи, которые быстро выложил портье, и обернулась к толстяку:
   – Дорогуша, не отставай!
   Коротышка вышколенно проследовал за ней по вытертому ковру к лифту.
   Затем явились две молодые пары с багажом и спросили, сколько стоит номер. Женщины, совсем еще девочки, с отвращением обозрели вестибюль. А на старика уставились так, словно он ковылял нагишом. Я их тоже, судя по всему, не очаровал.
   Было слышно, как девчонки шепчутся с приятелями. Те уговаривали их остаться: цена ведь приемлемая. Но подружки уперлись. Парни пожали плечами. И, не поблагодарив портье, компания покинула помещение.
* * *
   – В следующем месяце… мой… день рождения, – просипел старик.
   И я вспомнил игру, которой забавлялся в детстве. Суть ее заключалась о том, чтобы незаметно подобраться к ведущему. Мне всегда нравилось водить: я закрывал глаза, говорил: «Красный свет, зеленый свет, раз, два, три» – и резко оборачивался, стараясь поймать ребят на движении. А если не удавалось, то удивлялся: как это неподвижные фигуры приближаются ко мне? Та же история со стариком: он вроде был далеко и вдруг очутился у меня под боком.
   – Восемьдесят… три… – добавил он с одышкой.
   В Вегасе приняли бы ставки на хороших условиях, если бы кто-то решился спорить, что он дотянет до восьмидесяти четырех.
   – Поздравляю вас, – проговорил я.
   – Жил здесь… Двадцать лет назад, – поведал старик между судорожными вдохами.
   На заре упадка отеля.
   – Всего вам хорошего, – пожелал я.
   Мне всегда было трудно общаться со стариками. Как с иностранцами. Обычно я ограничивался жестами и снисходительными замечаниями. Но в то утро мне хотелось говорить с кем угодно. Потому что меня одолевали два страха. Что Лусинда, Васкес и Декстер уже обчистили господина Гриффина. И что они не успели этого сделать.
   – Спасибо, – выдохнул старик.
   Меня тянуло в туалет: нервы. Мочевой пузырь требовал опорожнения уже около часа, но я внушал себе, что не имею права покидать пост. И все-таки пришлось. Я двинулся к лифту.
   Двери шумно открылись, я поспешно шагнул в кабину и нажал кнопку. «Ну же… ну…» Створки начали сходиться. Вестибюль сужался дюйм за дюймом, пока не осталась полоска серебристого света – дюймов десять, не шире.
   Но достаточно широкая, чтобы я заметил, как в отель вошли Лусинда и Сэм Гриффин.

Сошедший с рельсов. 39

   Это то, чего я дожидался.
   Мне захотелось крикнуть: «Нет, только не сегодня!»
   Однако я доехал до двенадцатого этажа, не потеряв сознания. И на том спасибо. По дороге в номер на меня не напали. Большая удача! Я справил свои дела и принялся расхаживать по комнате, как огромная кошка в зоопарке Бронкса. С той лишь разницей, что больше был похож на льва из «Волшебника из страны Оз», которому не хватало храбрости.
   Но храбрость у меня имелась, разве не так? Только она была спрятана – завернута в полотенце и положена за батарею в ванной. Я запустил руку за радиатор, вынул и распеленал мою храбрость.
   Поднял глаза, посмотрел в зеркало. И увидел слепца. Слепца с пистолетом.
   Снова отправился в вестибюль. На этот раз по пожарной лестнице. Со стен там и сям свисали асбестовые лохмотья, на площадках сновали крысы. Внизу я слегка приоткрыл дверь и глянул в щель. Лусинда и Гриффин исчезли.
   Я вышел в вестибюль. Декстер по-прежнему сидел за конторкой, но был словно на иголках. Может, он дергался, потому что тревожился за свои чаевые?
   Не чувствуя пола под ногами, я подошел к стойке и обратился к портье:
   – Разрешите у вас кое-что спросить?
   – Слушаю.
   – Эта женщина, которая только что пришла…
   – Какая женщина?
   – Женщина, которая пришла с мужчиной… только что. Темноволосая. Очень симпатичная. По-моему, я ее знаю.
   – И что с того?
   – Мне интересно, она это или нет. Как ее фамилия?
   Портье посмотрел на меня с таким видом, будто я спросил телефон его жены или точные размеры его члена.
   – Я не даю такую информацию, – сурово объявил он.
   – Отлично, – смирился я. – Тогда скажите, в каком она номере, и я ей позвоню.
   – Сначала назовите ее имя.
   – Лусинда.
   Портье сверился с регистрационной книгой:
   – Ничего подобного.
   – В таком случае мужчина – Сэм Гриффин.
   – Нет.
   На мгновение мне захотелось потребовать перепроверки. И если бы он снова начал все отрицать, обвинить его во лжи. Ведь это был точно Сэм Гриффин! Но в следующую минуту я понял, что портье сказал правду. Сэм Гриффин не стал регистрироваться под собственным именем.
   – Не важно, – бросил я, подошел к стеклянной двери и посмотрел на залитый солнцем тротуар.
   «Вот как они все это организуют, – думал я. – Лусинда заманивает клиентов в гостиницу и сообщает Васкесу „когда“. Васкес передает Декстеру, и тот говорит „где“. Васкес заступает на дежурство и выколачивает из клиента деньги. Декстер получает гонорар, наверное, за каждый случай. Он работает по средам и пятницам. Но бывает, выходит по вторникам. Если его просит Васкес».
   Я вновь подошел к стойке.
   Мне любым способом требовалось узнать номер комнаты.
   – Извините, – наклонился я к портье.
   – Да?
   – Эта женщина… о которой я у вас только что спрашивал, – произнес я шепотом, – она… моя жена.
   – Что?
   – Я ждал ее здесь. Хотел убедиться, что она придет. Понимаете?
   Он все понял. На то он и был гостиничным портье, чтобы все прекрасно понимать.
   – Но я не могу вам сказать номер, сэр.
   – А если за сто долларов?
   Он заколебался, окинул взглядом вестибюль, словно опасался, как бы нас не подслушали.
   В моем бумажнике было около двухсот восьмидесяти долларов.
   – Хорошо, – прошептал я. – Двести восемьдесят. И я никому не скажу, что вы предлагаете шлюх.
   Портье покраснел и смерил меня глазами. «Сколько неприятностей может доставить этот тип?» – говорил его взгляд. Наконец он согласился:
   – Ладно.
   – Но за двести восемьдесят долларов я хочу еще ключ.
   – Комната восемь-ноль-семь, – прошептал портье.
   Я пододвинул ему деньги. А он взамен пододвинул мне ключ.

Сошедший с рельсов. 40

   Я вернулся на пожарную лестницу.
   И почувствовал, что я тут не один. Но не сразу. Поначалу я целиком сосредоточился на том, чтобы хватило сил подняться пешком на восьмой этаж. Мне казалось, я хриплю так же громко, как старик с ходунком.
   А потом я услышал голос. Кто-то время от времени ругался.
   По-испански.
   «Лусинда и Гриффин, наверное, уже в комнате, – подумал я. – Лусинда с наигранной застенчивостью снимает платье и чулки, повернувшись к нему спиной. А он от всего сердца благодарит милостивого Бога за выпавшее счастье. А Васкес стоит на лестничной площадке и ждет своего часа».
   Я вынул пистолет из кармана, несколько раз глубоко вздохнул и продолжил подъем.
   Я увидел его на площадке между седьмым и восьмым этажами. Он стоял, привалившись к дверному косяку.