Так что в армии я мог служить хоть до старости, если бы не один досадный случай, из-за которого все и полетело кувырком. Накануне того дня поспать мне не удалось вовсе. Из Германии на побывку приехал мой школьный друг Димка Самсонов, с которым мы не виделись лет пять. Гудели ночь напролет. Наутро глаза у меня были красными, ноги заплетались, а запах изо рта шел такой, словно из пасти Змея Горыныча - никакой одеколон не спасал. А тут еще в часть приехал проверяющий из штаба округа. «Это что у вас такое? - опешил он, когда я вывалился отдать рапорт командиру части. - Да он же в говно!» И тут же - уволить. Наш «батя» Савелыч, хороший мужик из Иваново, попытался замять дело. Дескать, строгача мне влепят и все такое. И проверяющий почти согласился на компромисс. Только я не знал о достигнутом соглашении и при первой удобной возможности от души смазал ему по мордам… Под трибунал не попал лишь чудом. Зато в военном билете появилась замечательная запись: «Уволен из рядов Вооруженных Сил РФ за невыполнение условий контракта».
   Считаете, что я алкоголик? Ошибаетесь. Я глушил душевные позывы. Служба в войсковой части, если честно, меня убивала. Поначалу, когда это все разворачивалось перед восемнадцатилетним юношей, мне нравилось. Я потомственный военный: мой прадед служил в царской армии, мой дед сражался с фашистами и погиб в сорок четвертом, мой отец дослужился до подполковника (он сейчас на пенсии, живет на дачке под Тутаевым). Я с десятилетнего возраста собираю «калаш» с закрытыми глазами, имею корочки кандидата в мастера спорта по пулевой стрельбе. Но потом, после Чечни, когда я осел в гарнизоне, а ощущение новизны от службы растаяло, я обнаружил, что мне чего-то не хватает. Трудно сказать чего, но одно я знаю точно - солдат не должен сидеть в казарме. Он должен сражаться, бить врага, Родину там защищать. Вон викинги - опытные вояки, прекрасно об этом знали. Когда им становилось скучно, они отправлялись искать счастья в дальнем походе: резать врагов и громить города. Максимум, что я громил, - витрины магазинов. Но это совершенно не тот адреналин.
   Когда меня выкинули из армии и нам пришлось съехать с гарнизонной квартиры, жена поставила мне ультиматум. Я бросаю пить и нахожу работу. Только при исключительном выполнении двух этих условий она и Настюха остаются со мной. В противном случае наша семья перестает существовать. Я попросил дать мне два месяца. Она дала один. И я справился. Самое главное было в том, чтобы найти замену водке. Ведь я пил, чтобы заполнить пустоту в своей жизни.
   Замена отыскалась с неожиданной стороны. Я стал вырезать деревянные ложки.
   Когда меня прихватывало желание вмазать стакан, я брал в руку резец и заготовку. Чем больше мне хотелось удовлетворить желание, тем сосредоточеннее я вонзал жало в податливую древесину и выводил контуры. К тому моменту, когда Гаджиев предложил мне работу в «Вымпеле», деревянные ложки валялись по всей квартире тещи, у которой мы временно разместились. Настюха ради развлечения расписывала некоторые красками, а Юлька пошутила, что работу я уже нашел, осталось только найти рынок сбыта.
   Конечно, я бросил пить вовсе не потому, что начал вырезать ложки. Все гораздо сложнее. Я взялся за переоценку своих ценностей и приоритетов. Не сделай я этого, снова бы вернулся к водке, никакие бы ложки не спасли. Может и хорошо, что меня выкинули из армии? Не быть мне военным. Не достоин я отца, подполковника в отставке, и деда, сгоревшего в танке. Надо искать другой смысл в жизни и другие пути самореализации. Какие? Я пока не знал. Но эта тихая работа на спецхранилище за тридевять земель от городской суеты позволяла не спеша пораскинуть мозгами.
* * *
   На протяжении первых недель работы в новой должности я постигал смысл фразы «охрана объекта, заброшенного к черту на рога». На меня обрушились организационные и хозяйственные вопросы, требующие незамедлительного решения. С энтузиазмом человека на новом рабочем месте я окунулся в них с головой.
   Первым делом мне пришлось искать лампочки для фонарей, освещавших территорию. Караульные жаловались, что по ночам не видят и половины объекта. У лампочек был особый цоколь, в хозтоварах поселка таких не нашлось, но сердечные люди направили меня к электрику ткацкой фабрики Коле. Коля обещал осыпать меня такими лампочками, если я позволю ему демонтировать пятьдесят метров кабеля с задней стены казармы на спецхранилище. Так как казармы были уже основательно пограблены войсковой частью, уходившей с объекта, я решил, что кабеля никто не хватится, и мы ударили по рукам.
   Разобравшись с этой проблемой, я обнаружил, что у нашего служебного карабина СКС закончился срок разрешения на хранение и использование. Пришлось срочно ехать в город в УВД для оформления нового разрешения, да еще самому печатать приказ по «Вымпелу», без которого разрешение было не получить. Крутясь с этими бумажками в головном офисе, я попутно получил на складе для своих новую спецодежду и кой-какие мелочи по хозяйству.
   Попутно с решением этих и других насущных вопросов, съедавших львиную долю моего времени, я знакомился с поселком, где жили мои подчиненные и где на ближайшие полтора-два года осел я. Коровьино населяли около двух тысяч человек. Панельные пятиэтажки, бревенчатые многоквартирные дома и частные дворы расположились вокруг дореволюционной ткацкой фабрики, работниками которой являлась половина жителей. «Вымпел» снял для меня квартиру на окраине в многоквартирном бревенчатом доме, населенном в основном бабушками-пенсионерками. Так как на дворе стояло лето, к ним на каникулы понаехали внучки и внучата. Дом и прилегающий двор, порой, гудели от их визга, крика и гуканья. Моей Настеньке, перешедшей в третий класс, скучать здесь явно не придется.
   Впрочем, квартирой свое жилище я погорячился назвать. Это была коммуналка, которую разделили перегородками на три крошечные каморки с отдельным входом, комнаткой и коридорчиком, выполняющим роль прихожей и кухни. Общий выгребной туалет располагался в задней части дома. Ни душа, ни, тем более, ванной не предусматривалось в принципе - большинство жителей поселка пользовались баней. Вода в «квартиру» доставлялась при помощи рук и ведра из водопроводной колонки.
   Моя семья продолжала жить в городе у тещи: Юлька принимала выпускные экзамены. К концу июня они закончатся, она отгуляет на выпускном балу подшефного класса, сходит с ним в маленький поход на Волгу, после чего приедет ко мне. К этому времени я собирался привести в порядок жилье, так как Фомин, обитавший здесь до меня, оставил настоящий разгром. Юлька и Настя поживут здесь до осени. Что будет дальше, я не знал. В принципе Настя могла бы ходить в Коровьинскую школу, а Юлька преподавать в ней. Правда, ей не хотелось уходить из своей школы, там у них сложился дружный коллектив. Да и я не собирался навечно оставаться в Коровьино, меня ждала охранная структура банка. В общем, надолго мы пока не загадывали.
   В заботах пролетели первые недели на новом месте. Все это время меня неудержимо тянуло в бункер. В детстве кроме книг про войну я периодически читал научную фантастику. Поэтому неудивительно, что мне хотелось еще раз взглянуть на инопланетные артефакты, пощупать их, убедиться, что они существуют и реальны, а не привиделись мне от полуторамесячного алкогольного воздержания.
   Однако больше всего притягивал пришелец в морозильной камере. Мне хотелось изучить его тщательно, а не сквозь мутную пелену выступивших от тошноты слез. Хотелось разобраться в строении тела. Рассмотреть лицо. Заглянуть под веко. Есть ли под ним зрачок? Какой он? Круглый, как у человека, или щель, как у рептилии? В общем, пришелец был мне страшно интересен. Но я оттягивал поход в бункер до лучших времен, словно бутылку марочного коньяка, уверенный, что новизна работы уйдет, решение хозяйственных вопросов наскучит, и моими единственными развлечениями останутся деревянные ложки и это.
   Правда, обстоятельства заставили меня спуститься в бункер намного раньше, чем я планировал.
* * *
   Тот день начался с того, что ранним утром я проснулся с неожиданной идеей проверить, не дрыхнут ли на посту мои караульные. Я побрился, сварил яичко вкрутую, позавтракал, покурил на крылечке, глядя солнышко, поднимающееся над лесом за рекой, потом надел черную куртку с надписью «ОХРАНА» поперек спины и отправился в путь. Уже в шесть утра в воздухе ощущалась духота, и я подумал, что грозы сегодня не миновать.
   Сильной грозы.
   Путь от Коровьино до спецхранилища пролегал по проселочной дороге через луга, холм и перелески. Расстояние было внушительным, порядка шести километров. Транспорт здесь не ходил, разве что УАЗик фермера Ипатова, хозяйство которого располагалось за моим объектом, и его же трактор. Так что добираться до места службы мне приходилось пешком. Утром туда, вечером обратно. Каждый день. Поначалу такой расклад показался мне забавным и даже полезным для здоровья, но дня через два, попав под ливень, я всей душой возненавидел этот путь. Проселок моментально раскис, подошвы скользили, норовя опрокинуть меня в грязь, одежда промокла до нитки. Домой я добрался без сил. После того случая я стал подумывать о велосипеде.
   По пути на спецхран мне попалась пастушка Дарья, перегонявшая общественное стадо через дорогу на берег реки, где трава была посочнее. Под выцветшим на солнце платком багровели обветренные щеки. Завидев меня, Дарья улыбнулась. В рту у нее отсутствовала добрая половина зубов. Я вскинул руку, показывая, что тоже рад ее видеть. Мы пересекались с ней каждое утро и каждый вечер, словно работали в одну смену.
   До спецхрана я добрался за час с небольшим. Спустившись с холма, сошел с дороги, крадучись прошел вдоль колючки, преодолел ворота и незаметно подобрался к караулке. Дежуривший сегодня Морозов, белобрысый двадцатилетний парень, не спал, но занимался чем-то недозволенным - чем, я не успел рассмотреть. При виде начальника, выросшего в дверном проеме на час раньше положенного срока, он вскочил, опрокинув табурет, испуганно что-то пряча за спиной.
   Я кашлянул, прочищая горло. Не поздоровавшись, прошел через помещение. Налил холодного кипятка в стакан из чайника. Морозов с волнением наблюдал, как я неторопливо пью.
   - Ты вдоль периметра ходишь? - Я вытер губы.
   - Хожу, - осторожно ответил он.
   - Неправда. Трава вдоль колючки даже не примята.
   - А че я-то сразу! - заволновался Морозов, тараща на меня белесые глаза. - Вдоль колючки никто не ходит. Там бурьян выше головы.
   Сухой стук возвращенного на столик стакана оборвал его оправдания.
   - Что у тебя за спиной?
   Гоша съежился. Пристально глядя, я шагнул к нему.
   - Тебе известно, что во время дежурства караульный не имеет права заниматься посторонними делами. Что там у тебя? - Я протянул ладонь. - Дай сюда.
   Он вытащил руку из-за спины. В ней оказалась книга в мягких обложках: «Сборник типовых упражнений по физике для поступающих в вузы».
   Я повертел книжку в руках.
   - Это еще зачем?
   - А всю жизнь что ли в караулке сидеть? - огрызнулся Морозов, глядя на меня волком. - Следующим летом в город поеду, в политехнический поступлю. А в Коровьино только два занятия: ткацкая фабрика и бухло. Я тупею с каждым днем.
   - Пока ты читаешь книжки в караулке, враг сейчас проникает на территорию вверенного тебе объекта.
   - Да, конечно! Толпами валит на эти развалины!… Кому они нужны!
   - Все равно, тебе по должностной не положено отвлекаться.
   - Ничего вы не понимаете! - вспыхнул Морозов. - Вы такой же, как и остальные военные. У вас только одно на уме: чтобы сапоги блестели да маршировали в ногу!
   Я вернул ему книжку.
   - Спрячь. Это нужно читать дома, а не в карауле. Еще раз увижу - влеплю выговор.
   Он забрал книжку, взирая на меня с лютой ненавистью. Ершистый парень, думает, все на свете знает. Но люблю таких. В боевых условиях при соответствующем обучении они набираются ума и становятся отличными солдатами… Если прежде не схлопочут по глупости пулю.
   То, что мои подчиненные не обходят периметр, стало для меня открытием. Майор Фомин, этот гад-хохотун, держался с ними в панибратских отношениях, отчего караульные распустились и стали принимать работу за нечто вроде оплаченного безделья на свежем воздухе. Оставлять это без внимания было никак нельзя.
   К полудню я собрал перед караулкой на пятачке вытоптанной травы всю четверку. Морозова, Сидельникова, Тарасыча и Орехова. Они обливались потом в душном предгрозовом воздухе и были страшно недовольны, что я вытащил их на объект в нерабочую смену среди белого дня, оторвав от грядок, домашних дел и телевизора.
   Но нужно было поставить вопрос ребром.
   - Сегодня мне стало известно, что вы не выполняете прямые обязанности, - сказал я, прохаживаясь перед строем со сложенными за спиной руками. - Вы не обходите периметр. Это недопустимо. Это нарушение вашей должностной инструкции.
   - Да нам насрать на твою инструкцию! - с вызовом произнес Орех, молодой обалдуй с глазами садиста и прокуренным голосом. Этот тип людей я тоже знаю. И не люблю. Обучению не поддаются.
   - Периметр не обойти, там чертополох с репейником в человеческий рост. - Сидельников был единственным, кто служил в армии, причем не абы где, а в десантных войсках. Коренастый, основательный по характеру, в разговоре каждое его слово звучало весомо. К нему обращались «дядя Саня», хотя Сидельникову не было и тридцати. Вот и сейчас, когда он говорил, все повернулись к нему. Все кроме Ореха, который с кислым выражением лица плевал себе под ноги.
   - Если проблема в этом, - сказал я, - тогда нужно скосить сорняки. У нас есть коса?
   Косы у нас не оказалось.
   - Ничего, я найду где-нибудь, - пообещал я. - Предлагаю с завтрашнего дня в дополнение к графику смен выводить на покос по человеку.
   Они взвыли.
   - Ну вот еще!
   - Размечтался, начальник!
   - Это наше личное время!
   Бог мой, мне достался настоящий сброд.
   - Если кому-то не нравится, я не держу.
   - Да увольняли нас уже! - нервно пробубнил Тарасыч. У него на плече синела татуировка якоря. Он говорил всем, что в 1965-ом служил на боевом крейсере, хотя на самом деле работал в порту на узле связи. - Увольняли, только потом назад взяли - никто на эту работу не идет!
   Блин, как же с ними, чертями, бороться? Увольнения не боятся, наказания по барабану, гауптвахты нет, да и не в армии мы, свободные вольнонаемные.
   Сидельников неожиданно вырос возле меня.
   - Ты это, начальник, - сказал он, обняв меня за плечо, - занимайся своими делами, ладно? А нас не трогай. Мы сами разберемся, как нам службу нести.
   Подтвердив свои слова широченной, составленной из крепких зубов улыбкой, Сидельников отодвинулся в сторону. Я вытер взмыленную шею. Во рту было сухо, как в Сахаре. Пальцы сжались, пытаясь стиснуть рукоять несуществующего резца. Не хватало мне сейчас только ложки вырезать!
   Я обвел подчиненных суровым взглядом.
   - Вы получаете премиальные, - произнес я с расстановкой. - На мой взгляд, слишком большие. Я поговорю с Гаджиевым, чтобы сделать их соразмерными выполняемым обязанностям. Думаю, это пойдет вам на пользу.
   Они затихли. Ропот прекратился. Лица выглядели обескураженными.
   Я был доволен собой.
   - Слушай, капитан, че ты выделываешься? - вдруг подал голос Орех. - Мы же все про тебя знаем. Тебя из части за пьянство уволили. Бухал по-черному. Че ты нас строишь, на себя посмотри. Какая те разница, ходим мы вокруг колючки или не ходим - никому до этого спецхрана дела нету. А ты все равно уйдешь через год. Вот и выбирай, мирно ты этот год проведешь или с проблемами. А то, знаешь, некоторые проблемы заканчиваются отделением травматологии, трепанацией и прочей фигней, неприятной для организма.
   Его выступление стало для меня неожиданным, как удар под дых. Не в смысле угроз, я их не воспринимаю в принципе. Куда более неприятной была просочившаяся информация о причине моего увольнения. Теперь в их глазах я упал до уровня майора-ракетчика, превратившись в свояка парня, с которым можно разговаривать на «ты», приказы которого можно не выполнять, а если он станет изображать начальника, нужно просто приобнять его за плечо со словами: «Да ладно тебе, Палыч! Ну подумаешь, вдоль колючки не ходим. Велика трагедия!»
   По инерции я сделал несколько шагов вдоль стоя, пытаясь понять, как мне поступить дальше, чтобы вернуться к привычной расстановке «начальник-подчиненные». Когда я добрел до Тарасыча, стоявшего в строю последним, то неожиданно понял. А ведь сукины дети правы. Меня на самом деле уволили за пьянство. И сюда я не царствовать приехал, не порядки свои наводить, а год-полтора отбыть в ссылке. Так чего выеживаться?
   Мои подопечные, обнаружив, что я малость забыл про них, потихоньку разбрелись, сели на велосипеды и гуськом покатили в сторону поселка (за исключением Тарасыча, сменившего на карауле Морозова). Клякса, наш пес, долго бежал за ними, потом вернулся. Его конура находится здесь, рядом с караулкой. Кто-то сердобольный подобрал его щенком на свалке возле ткацкой фабрики и принес сюда. Клякса здесь вырос, превратившись в черного взлохмаченного пса. Когда он лежит, то невозможно понять, где у него лапы, а где голова. Когда возле караулки появляется чужак, Клякса громко лает, прижавшись к конуре. Нападать боится. А еще он обожает носиться за велосипедистами…
   Тарасыч бродил вокруг караулки, попыхивая папироской и поглядывая на меня с ехидной ухмылкой. По его лицу было видно, что ему дюже понравилось, как нового командира опустили с небес на землю. Это подняло ему настроение. А я, погруженный в раздумья, стоял возле ворот, словно передо мной по-прежнему находился строй, которому я должен был ответить.
   Потом мне надоело так стоять.
   Я сказал Тарасычу, что вернусь через час-полтора. Если что случится, вызовет меня по рации. На словах «если что» он подавился папиросным дымом. Типа, ему стало смешно, так как здесь с роду ничего не происходило. Ну да бог с ним.
   Я прошел через луг, пересек неглубокий ручей, поросший густым ивняком, проследовал вдоль окученных рядов картофельного поля. Владения фермера Ипатова состояли из двухэтажного особняка, двух больших сараев и коровника. Я долго стучал в дверь особняка, но мне никто не открыл. Побродив по двору, я обнаружил в коровнике мальчишку лет тринадцати, среднего сына фермера. Я представился и попросил косу до вечера. Смущенный грозной надписью на моей куртке, мальчишка заторможено ответил, что косы у них вообще-то нет.
   - А чем же вы траву косите? - изумился я.
* * *
   Раздетый по пояс Тарасыч сидел возле караулки на табурете и ремонтировал башмак. Табурет под ним был тяжелым, громоздким, дерева в нем было больше, чем свободного пространства. Карабин лежал на коленях. Когда Тарасыч увидел меня возвращающимся через поле с моторизированной косой через плечо, то проткнул иголкой палец. Мое приближение к КПП было встречено его отчаянными матюгами.
   С востока надвигались тяжелые клубы туч. Подул холодный ветер. Я подумал, что пока ливень не начался, можно покосить заросли с наружной стороны ограждения. Потом перейду на внутреннюю. Пусть мои подчиненные отказались браться за эту работу, но у меня всегда есть я. В конце концов, надо же чем-то заняться - остальные насущные вопросы я решил. Безделье вполне может вернуть меня в русло прежнего хобби.
   Под рев двигателя, нож моторизированной косы послушно срезал крапиву, репейник и толстые стебли двухметрового пырея. Сорняки аккуратно ложились от меня справа и слева. Чувствовалось, что машинка не новая, поработавшая, не раз перебранная, но исполнявшая обязанности добросовестно и четко. Надо попросить такую у Гаджиева. Не каждый же день ходить к Ипатову - дадут раз, два, потом перестанут давать.
   Далеко на востоке громыхнуло. Так звучно, словно выстрел из артиллерийского орудия. Тарасыч с тревогой поглядел в том направлении и вместе с табуретом убрался в караулку, после чего его лицо показалось в окне. Он осторожно наблюдал, последую ли я его примеру. А я продолжал косить. Дождя пока не было, гром меня не пугал, а молния скорее ударит в почерневший стальной стержень громоотвода над казармами.
   Тучи вообще выглядели устрашающе. Особенно передняя. Она напоминала эдакую черно-синюю гору и занимала половину неба. Внутри нее полыхали белые вспышки. Туча казалась такой тяжелой, что рухни она вниз - посреди луга останется огромный кратер, а прилегающий лесок под названием Прилуг ляжет веером, как тайга на месте падения Тунгусского метеорита. В общем, мне было не по себе, что эта громадина двигалась прямиком на нас.
   Я заглушил косу и задрал голову, чтобы получше разглядеть исполинского посланника природы. Когда рев мотора оборвался, а в ушах на некоторое время установилась тишина, я услышал шепот…
   На этом месте рассказа вы можете усмехнуться, а в тот момент я покрылся липким потом. Негромкий, катящийся по траве словно стрекот кузнечиков, шепот раздавался из-за колючей проволоки, с территории вверенного мне объекта. Это был именно шепот, тихие безголосые слова, обращенные то ли ко мне, то ли к надвигающейся буре, будь она неладна!
   Я оглянулся на домик караулки. Не с бывшим ли портовым связистом случился припадок, малоизвестный для медицины? Но нет, во-первых, караулка находилась совершенно в другой стороне. А во-вторых, физиономия Тарасыча торчала в окне, и его губы, насколько я мог разглядеть, были сомкнуты. Не он это шепчет.
   Кто-то другой.
   Позади в небесах негромко бухнуло. Шепот замер, на миг вселив в меня надежду о слуховой галлюцинации, но затем возродился вновь. Кто-то за колючкой с непонятным упрямством наполнял воздух неразборчивыми словами. Я стряхнул зеленое крошево, усеявшее кисти рук после косьбы, взвалил моторизированную косу на плечо и, вернувшись к караулке, оставил косу у стены.
   Невысокие металлические ворота, ведущие на территорию хранилища, украшали красные звезды. На створах, между обрезков полдюймовых труб, была натянута колючая проволока. Я немного постоял возле ворот, прислушиваясь к шепоту и пытаясь определить его направление. Определенно он раздавался из глубины спецхранилища, откуда-то из-за казарм. Я отпер навесной замок, приоткрыл левый створ и вошел.
   Некоторое время я блуждал по территории, прислушиваясь тихим неразборчивым словам, то исчезающим, то появляющимся, пока не остановился перед земляным холмиком, в одну из сторон которого была забетонирована гермодверь. И я неожиданно вспомнил, что именно охраняю на этом богом забытом лугу. Не бочки с соляркой под протекающим навесом, не стоящие на ободе ЗИЛы, не превратившиеся в труху казармы. Моим главным объектом является двухуровневый лабораторный бункер, оборудованный изолированной вентсистемой и холодильной установкой. Шепот раздавался именно от этого сооружения, изнутри неприметного на вид холмика.
   Сзади с яростным треском в луг вонзилась молния. Почти в ту же секунду шарахнул гром. От испуга у меня настолько внезапно ослабли колени, что показалось, будто из-под ног выбили землю. Барабанные перепонки контузило, и шепот исчез, сменившись в звоном в одном ухе и невнятными шумами в другом.
   Вы спросите, страшно ли мне было? Да обделаться можно. Когда со спины, сверкая молниями, надвигается исполинская туча, а из запертого бетонного бункера, где лежит мертвый инопланетянин, раздается шепот - покажите мне человека, который будет чувствовать себя комфортно. Он наверняка герой или дебил. Как я подозреваю, это одно и то же.
   Дневной свет потемнел, и на ступени, ведущие к заглубленной бронированной двери, упали первые капли. Пока я бродил по хранилищу в поисках источника шепота, туча накрыла речку и луг. Я повертел головой в поисках навеса, под которым мог бы спрятаться от дождя, но до караулки было метров сто пятьдесят, а крыши стоящих рядом казарм от времени превратились в сито.
   Пока я вертел головой, дождь начался. Хотя не дождь это был вовсе. С неба обрушился настоящий водопад - холодный, колючий. Куртка промокла в одно мгновение, в ботинках захлюпало. Еще две молнии долбанули в землю, причем одна из них ударила в территорию спецхрана, в остатки асфальта на поросшем травой плацу.
   Собственно, размышлять о поисках убежища было некогда. К тому же в памяти живо всплыло двухнедельной давности сообщение в местных новостях, что в районе поселка Курба молния убила пастуха и двух коров. Я, конечно, не собираюсь жить вечно, но и погибать так рано не намерен.
   Под хлещущими струями воды я нашел на связке нужный ключ и, спустившись к гермодвери бункера, отпер навесной замок. Дождь лил уже сплошной стеной, и я с радостью юркнул в бетонный проем.
   Здесь было тихо, темно и пахло плесенью. На ступени, ведущие вниз, в помещения лаборатории, снаружи вода не заливалась. Вход в бункер был оборудован грамотными водостоками, военные архитекторы не зря ели свой хлеб (или красную икру с маслом).
   Я привалился к стене.
   Идущий снизу холод от морозильной установки быстро пробрал до костей. Я стащил мокрую куртку и сложил ее на ступенях. Теплее не стало, но хотя бы можно растереть бока и грудь. К этому времени отпустило уши, и голову наполнило шуршание ливня, звонкий стук молотящих по жестяному козырьку над дверью капель, затаенное урчание морозильной установки под ногами.