ВОЛОС: Спрашивай, начальник. Что помню, то расскажу. Тебе ведь не про евреек надо знать, и зубы золотые из их хавал ты тоже подсчитывать не собираешься. Что надо? Спрашивай!
   КОРОТКОЕ: Ты мне про Фоглера расскажи. И не надо пока углубляться в прошлое, те его грехи уже кому положено подсчитали. Ты мне расскажи, как в Свердловске с ним встретился, какие задания выполнял, какие суммы за это получал, кого привлекал к выполнению заданий.
   ВОЛОС: Я так и думал, что этот немец нас помажет. Хрен бы вы на меня вышли, если бы не господин штурмбаннфюрер. Так ведь, гражданин начальник?
   КОРОТКОЕ: Это у нас с тобой смешно получается, Волос. Это я тебя допрашиваю, а не ты меня. Вот и веди себя соответственно, я же вроде приоритеты расставил, или тебе все сначала объяснять?
   ВОЛОС: Не надо. То, что вы мне уже объяснили, я усек. Вполне было доступно. Я же не двоечник, повторений не требую. Можно начать так? С штурмбаннфюрером Паулем Фоглером я познакомился в одна тысяча девятьсот сорок третьем году. К тому времени я входил в подпольную группу «За Родину и свободу», и наша пятерка занималась распространением листовок на колхозном рынке.
   КОРОТКОЕ: Можно. Только про листовки и свою патриотическую деятельность покороче, а вот про то, как ты советских людей предавал и в гестапо стучал, тут излагай подробней, развернутей.
   Историю падения Волоса можно было пропустить, ничем особым она не выделялась из тысяч иных историй пособников, полицаев и прочей черной пены, пузырящейся на кровавой волне военных событий той поры. И совсем не важно было, струсил Волос или поддался низменным инстинктам, был ли сознательным врагом советской власти или руководила им корысть, главное было даже не в том, почему он это делал, главным было то, что он совершил.
   ВОЛОС: А когда наши начали лупить немца, я понял, что ничего хорошего от жизни мне ждать не следует. С немцами я был повязан кровью, но им я не был нужен, лагеря, в которых я работал, ликвидировались, а геройствовать в тылу русских войск, совершая диверсии и теракты, я не был готов. НКВД и до войны работал хорошо, а уж в войну совсем злым стал, я ведь знал, чем для меня все это может кончиться, грехов у меня тогда было как сала на кнуре. Документы я заранее приготовил, хорошие у меня были документы, надежные, хозяин их в гестапо пропал, а паспорт его со всеми справками я припас, догадывался, что они мне пригодятся. Ну, в общем, понял я, что мне с немцем не по пути, разошлись наши дороги, ну, ушел я с квартиры, где меня немцы перед очередной заброской держали, поселился в селе, а через неделю туда аккурат Красная Армия и пришла. Призвать меня не могли, по документам я полным инвалидом был, сам порой удивлялся, что еше на свете живу. Поэтому Красная Армия своей дорогой пошла, а я в противоположную ей сторону. И все было бы хорошо, осел бы я где-нибудь в Сибири, женился бы, может быть, только в поезде у меня все документы украли. Обратиться я никуда не мог, сами понимаете, с моими грехами только в небесной канцелярии направление получать, да и тут никаких сомнений не будет, куда это самое направление выпишут. Вот и пристал к бегунам. С этого дня все время жил на нелегальном положении. Васену случайно встретил в Вятке. Уже после войны. Он поначалу испугался, потом все-таки вспомнил меня и успокоился — уж я-то точно не пойду чекистам о его грехах рассказывать, свои гирей висят. После этого мы уже держались вместе. Вдвоем было веселей и спокойнее. Слушай, начальник, дал бы тряпку какую-нибудь кровь подтереть!
   КОРОТКОВ: Пусть подсыхает. И руками не лапай, инфекцию занесешь. Потом умоешься. Рассказывай дальше.
   ВОЛОС: А чего там рассказывать? Сами знаете, вывел штурмбаннфюрера на меня переводчик бывший, он тоже где-то здесь окопался. Гнида еще та, я б гопак сплясал, если бы вы и его к ногтю прижали.
   КОРОТКОЕ: Спляши, а я посмотрю. Ваш переводчик через три камеры от тебя кукует. Все бумагу требует, мемуары, сука, пишет.
   ВОЛОС: Веришь, начальник, даже на душе легче стало. Пусть пишет, ему, гниде, много чего рассказать надо, ты его спроси, за что ему немцы ефрейтора дали и бронзовой медалью «За храбрость» наградили. Нет, начальник, умеешь ты человека утешить, я на тебя даже за мордобой сейчас обиды не держу! Честное слово!
   КОРОТКОВ: Вот и славно все у нас с тобой устроилось. Про переводчика мы еще с тобой пошепчемся. Поехали дальше.
   ВОЛОС: Переводчик меня сдал, он знал, что я время от времени у Акима отлеживаюсь. Аким собачий жир варит, первейшее средство от моего туберкулеза. Когда уж окончательно прихватит, я всегда к нему, он меня своими средствами за неделю на ноги ставил! Не знаю как, но господин Фоглер меня у Хвостарева и прижал. Он опять при разведке, прибыл к нам сюда аэродромы искать. Ну, нажал на меня натурально — давай, Волос, помогай по старой Памяти, а не будешь помогать, я тебя чекистам сдам… У вас у всех одна песня, гражданин начальник, — помогай, или мы тебя к ногтю! Начал я со своими странниками эти аэродромы искать. А куда было деваться. Только ничего мы найти не успели, повязали нас. Вот и получилось, что я за чужое жито своим золотом плачу. Обидно, гражданин начальник!
   КОРОТКОЕ: Все?
   ВОЛОС: Как на духу, начальник. С мамой родной менее откровенным был. Так мама меня лаской брала, а у вас аргументы другие, они куда весомее будут!
   КОРОТКОЕ: Саша, закрой дверь на ключ, гражданин Волос не понимает! Нехорошо обманывать, Дмитрий, очень нехорошо. А ты и Фоглера дурил, и меня сейчас собираешься надуть. Ведь ты знал, что никаких аэродромов нет. И с этими зелененькими у тебя контакты еще до Фоглера были. Вот и расскажи, что собой эти зелененькие представляют. А заодно припомни, где ты тушку одного из них взял. Ту самую, которую ты господину штурмбаннфюреру презентовал.
   ВОЛОС: Вот и не верь предчувствиям. А ведь прав я был, Зойка-то на вас работала, поганка паскудная. То-то она свой нос во все дыры совала!
   БАБУШ: Это вы о ком, Волос?
   ВОЛОС: Да все о ней же, о помощнице вашей, о Чазовой Зое. А Васена мне еще не поверил, говорит: «Давай не будем грех на душу брать. Безобидная бабка, чего ее в озере топить!»
   КОРОТКОЕ: Значит, притопили безобидную старушку?
   ВОЛОС: По нашей жизни, гражданин начальник, безобидных не бывает. На иного пацана глянешь — и не подумаешь, что истинный Павлик Морозов. А старики чаще всего в Сусанины рвутся. Но мы ее не топили, Васена ее только до озера проводил, дальше она уж сама от грехов избавлялась. Предательство, начальник, самый великий грех, не зря же Иуду прокляли.
   КОРОТКОЕ: Ты смотри, какой ревнитель устоев. Забудем пока про старушку. Ты лучше скажи, что это за зеленые морды у тебя в подземельях обитали?
   ВОЛОС: Ну, раз ты это знаешь, темнить не буду. Веришь или не веришь, а эти зелененькие, начальник, к нам с другой планеты прилетели. А у меня случайно оказались. Заблудились в лабиринтах и к озеру вылезли. Толку с них никакого, я их больше для авторитета, для укрепления веры держал. Странники мои поначалу их боялись, потом даже зауважали — они ведь боль снять могли, мелкие порезы и раны заживляли запросто. Только недолго они в наших подземельях протянули. Пришлось их по возможности для науки сохранить. Один так в Теплой горе и лежит, а второго я Фоглеру презентовал, когда обман раскрылся.
   КОРОТКОЕ: Значит, инопланетяне?
   ВОЛОС: Трудно поверить? Только это правда, начальник. Они даже показывали, откуда прилетели. Только я ведь в астрономии ни бум-бум. Помню, звездочка такая маленькая на севере, только вот убей, я ее тебе показать не сумею.
   КОРОТКОЕ: Допустим, я тебе верю. Только что они у нас делали? А, Волос?
   ВОЛОС (равнодушно): А я откуда знаю? Шпионили, наверное…
   — Вот и покажи такое начальству, — сказал Коротков с явным огорчением. — Тебя же к психиатрам и отправят.
   — А мне кажется, что он не врет, — робко возразил Бабуш. — В самом деле, такого существа, что в контейнере лежит, еще никто никогда не видел. Может, он и вправду с Марса прилетел? А что? Я до войны читал, как к нам марсиане прилетели Землю завоевывать. У них еще треножники огромные были и лучи тепловые — они этими лучами английские военные корабли топили.
   — Ты это начальству расскажи, — посоветовал Коротков, уныло оглядывая кабинет Бабуша. — Нет, не с того конца мы с тобой за дело взялись. Надо было его давить по Харькову и лагерям, тем более что компромату на него поверх крыши. Все равно его рано или поздно к хохлам этапируют. А мы бы здесь отчитались — на медальку или орденок. А раскручивать религиозное подполье, на этом, брат, особой славы не заработаешь. Ну и хрен с ним. Дело мы сделали, вон каких бобров похватали, можно немного и отдохнуть. Я тебе, Саня, точно говорю, поверь старику, не надо в этом деле активности проявлять. Раскрыли шпионскую сеть? Честь нам и хвала. А разные там инопланетяне… Нутром чую, что, кроме неприятностей, нас в этом разрезе ничего не ожидает. А раз так, то и суетиться нечего. Сейчас самый раз куда-нибудь в длительную командировку свалить, пока все не заглохнет. Это сейчас мы причастны к какой-то хреновине, которую потом государственной тайной обзовут. Не дай Бог, начальство секретиться начнет, тут всем причастным и хана. А когда ты вдруг уедешь куда, то потом все по документам судить будут — ага, причастен был к задержаниям, медаль тебе на грудь или звание внеочередное за то, что не вник глубоко, не отяготил свою память ненужными воспоминаниями. А с причастных, Саня, спрос куда больше, ты мне поверь, я ведь не зря по стране помыкался. Вот он я, перед тобой, живой и здоровый, а мои любознательные и въедливые товарищи давно уже или в нужных государству местностях соцсоревнование на лесоповалах ведут, или, что еще хуже, отчет в своих делах где-то совсем уже высоко дали, есть, говорят, на небесах особо интересующиеся.
   Умный был майор Коротков, это Бабуш уже потом понял, когда петух жареный его в темечко клюнул. А тогда, слушая Короткова, Александр Николаевич даже запрезирал его слегка — тоже мне охотник за званиями и медалями, паникер несчастный, на вид вроде и деловой, а на самом деле — лишь бы не работать. Потому и гоняли тебя по управлениям, товарищ Коротков, что не отдавался ты, знаток оперативного дела, работе со всем пылом и жаром. Глупый тогда был оперуполномоченный Бабуш, хоть и пороха вдосталь нюхнул, и войну прошел, что называется от Урала до Германии. А когда вдруг резко поумнел, то понял — раньше надо было умнеть-то; оперуполномоченному МГБ, обслуживающему побережье Северного Ледовитого океана, мозги да ум вроде бы и не в тягость, но и особой нужды в них не ощущается. А на оленях да собаках Александр Николаевич Бабуш наловчился ездить не хуже чукчей. И копальхен есть научился, и красную икру в период нереста заготовлять.
   Иногда, стоя на песчаном берегу и глядя на серо-зеленую океанскую воду, он вспоминал наставника, который ухитрился тогда в пятидесятом умотать в командировку куда-то в Среднюю Азию, перекрывать контрабандные тропы в горном Бадахшане, удивлялся, качал головой и думал, кем майор Коротков закончил свою карьеру, в каком чине вышел на пенсию, если высшие силы по недосмотру своему позволили ему это сделать.
   Слишком уж умен и предусмотрителен был майор Коротков, честно говоря — не по чину. Такие люди своей смертью не помирают.

Часть третья
Обида победы

   СТРАНА ПРАЗДНУЕТ 32-Ю ГОДОВЩИНУ СОВЕТСКОЙ АРМИИ И ВОЕННО-МОРСКОГО ФЛОТА
   На первой полосе газеты портреты Генералиссимуса И.В. Сталина и Маршала Вооруженных Сил СССР Василевского с соответствующими торжественностью случая статьями. Передовица по случаю праздника написана генералом армии Штеменко.
Газета «Правда» 23 февраля 1950 года, четверг.

Глава первая

   Министр государственной безопасности Абакумов находился в дурном расположении духа. Прошедшие праздничные дни улучшению настроения не способствовали. Конфронтация с Берией все усиливалась. Абакумов поднял, что расчеты его были неверны, он явно пытался откусить от пирога больше, чем позволял рот. Что говорить, щенком он смотрелся рядом с Лаврентием Павловичем, глупым описавшимся щенком, И все потому, что не понял реалий жизни. А жизнь во власти оказалась сложнее примитивных расчетов. Абакумов был назначен начальником СМЕРШа с подачи Берии, который в свое время не учел, что, поднявшись по служебной лестнице, Абакумов становится заместителем наркома обороны и получает прямой выход на Хозяина. А может, он просто не поверил, что Абакумов способен глупо и непродуманно тяпнуть благодетеля за руку. Как бы то ни было, из подчиненного Лаврентия Павловича Абакумов превратился в его соперника. Власть кружит головы и более умным людям. В сорок третьем году, еще командуя СМЕРШем, Абакумов без санкции Берии арестовал комиссара госбезопасности Ильина, ведавшего в НКВД агентурно-оперативной работой в среде творческой интеллигенции. Тому было немало причин, и первая из них — определенная независимость Ильина.
   Еще до войны Ильин был направлен Берией в Ростов и Орел для расследования дел о троцкистских диверсиях на железных дорогах. Было это во времена оттепели, когда стали выпускать тех, кто был посажен еще Ежовым, а еще раньше — Ягодой. Сообщение Ильина о надуманности обвинений и о фабрикации местными чекистами дел пришлось Берии как нельзя кстати: по настоянию Ильина были арестованы два осведомителя, через которых шла фальсификация дел, а Ильин получил награду — знак «Почетный чекист». А чего греха таить — к фальсификации ростовского дела Абакумов был непосредственно причастен. В сорок третьем году этот Ильин опять перебежал дорогу Абакумову — он по телефону предупредил своего знакомого из штаба ВВС генерал-майора Тештинского о том, чтобы тот был разборчивее в знакомствах и осторожнее в высказываниях. В разговоре он крайне нелестно отозвался об Абакумове. Генерал-майор Теплинский разрабатывался СМЕРШем по подозрению в нелояльности, так как были известны его хвалебные высказывания о репрессированных с Тухачевским командармах. Абакумов потребовал, чтобы Берия отстранил Ильина от работы. Лаврентий Павлович был возмущен — вчерашний червь пытался шипеть! По его указанию Меркулов ограничился дружеским внушением Ильину. Тогда Абакумов доложил Сталину, что Ильин срывает оперативную проверку комсостава ВВС. Участь Ильина была решена. По указанию Сталина его немедленно арестовали, как и Теплинского. Ильин оказался крепким орешком: его избивали, пытали бессонницей, однако он не признавал себя виновным и даже не подписывал протоколы допросов, а без них Абакумов не мог предстать перед Сталиным. Поэтому он держал Ильина в тюрьме и понимал, что эта история постоянно находится в фокусе внимания его бывшего шефа и тот только ждет случая, чтобы обернуть историю против самого Абакумова. А министр чувствовал, что отношение вождя к нему меняется, и не в лучшую сторону: Берия свое дело знал гораздо лучше бывшего начальника военной контрразведки и плел свою паутину не спеша и с иезуитским тщанием.
   Абакумов с запозданием понял, какого противника он пытался переиграть. Робкие попытки примириться с Берией оказались безуспешными, Лаврентий Павлович был не из тех людей, кто забывает и прощает обиды.
   Отношение Хозяина к министру медленно менялось. В этом, несомненно, тоже был повинен Берия. Пользуясь близостью к Хозяину, он осторожно и умело настраивал его против Абакумова, министр чувствовал это по взглядам Хозяина, его неоправданно резким репликам, по повышенной требовательности, которая начинала граничить с мелочной придирчивостью.
   Из власти не уходят просто так. Это Абакумов понимал хорошо, примеры наркомов Ягоды и Ежова не давали повода для сомнений. Говорят, что перед расстрелом Ежов пел «Интернационал». Иногда Абакумов с черной иронией спрашивал себя, что запоет, оказавшись у выщербленной стенки под дулом нагана палача.
   Тем не менее он еще пытался проявлять активность.
   Неожиданно оживился Рюмин. Вызванный на прием к Сталину, он не только не доложил о беседе с вождем министру. Он еще стал и надувать щеки, всем своим видом показывая, что его отношения со Сталиным Абакумова абсолютно не касаются, а поручение вождя не есть поручение, данное МГБ, но есть просьба Хозяина, адресованная лично ему, Рюмину. «Погоди, — думал с ненавистью Абакумов. — Дай уцелеть. Я тебя, сволочь, так трахну — ни один колхоз тебя не возьмет даже коз пасти!» И туг же с унынием понимал, что для этих оптимистических надежд оснований остается слишком мало.
   Судя по докладам следователей, Рюмин обратился к письму кремлевского врача Лидии Тимошенко и сейчас бурно разрабатывал его, мелкая жалоба начинала разрастаться, обрастать материалами, которые придавали правдоподобность, а это обещало новый процесс.
   Смущало и то, что Сталин, заинтересовавшийся проблемой странных летательных аппаратов в уральском небе, в последнее время интереса к докладам министра по это|Qпроблеме не проявлял, но у Абакумова складывалось твердое мнение, что информация Хозяину поступает по какой то иной линии, к которой не мог не быть причастен Берия. И этот факт заставлял министра переживать и тревожится, ощущение ненужности, живущее в нем последние месяцы, все обострялось. Понятное дело, сначала в тебе перестают нуждаться, потом тебе это показывают, а потом хватают за шиворот, как ненужного в доме щенка, и выбрасывают за порог. Хорошо, если все ограничится понижением в должности, как это в свое время произошло с командующим войсками в Крыму Козловым, но ведь могут и расстрелять, как генерала Павлова в первые месяцы войны. Теперь Абакумов понимал, что уйти из верхнего эшелона власти куда-нибудь во второй эшелон, затеряться среди второстепенных персонажей и больше не попадаться на глаза Хозяину и его окружения было бы идеальным решением вопроса. Сам Абакумов не мечтал о великих постах: высоко подниматься к солнцу опасно, можно крылья обжечь. Вознесенный случаем в первые ряды, сейчас он мечтал только об отступлении, пусть даже не слишком почетном, лишь бы оно дало возможность уцелеть.
   В этом скорее всего и была причина того, что удивительные события на Урале не потрясли министра. Трудно удивляться, если над головой занесен меч. Думается, что французская королева Антуанетта на гильотине совершенно не удивилась, наблюдая в момент казни ангелов или бесов. Скорее бы подумала, если бы, конечно, успела: «Это за мной!»
   Что и говорить, своя рубашка всегда ближе к телу, поэтому, оказавшись на краю пропасти, Абакумову абсолютно не хотелось думать о Родине и о судьбах народа. Это он оставлял другим, более способным.
   События меж тем нарастали.
   Среди Уральских гор было обнаружено кукушечье гнездо, при этом было совершенно непонятно, грозит ли наличие этого гнезда опасностью, или же опасности не существует.
   — Какое Политбюро? — пренебрежительно сказал Сталин. — Им только намекни, обгадятся со страху. Разве ты не помнишь, Лаврентий, как они в сорок втором драпали из Москвы?
   Сам он помнил, как во время немецкого наступления под Москвой решил с охранником пройтись по опустевшим кабинетам Кремля. В кабинете Микояна со стен содрали шкуры смушки, которыми они были обиты согласно вкусу хозяина. Одна шкура повисла высоко под потолком, в суматохе ее так и не сорвали. Сталин попросил охранника:
   — Лейтенант, достань!
   Охранник высоко подпрыгнул и сорвал шкуру. Гладя тонкие завитки серой шерсти, Сталин вернулся в свой кабинет, вызвал Поскребышева и, не глядя на него, спросил:
   — Где все?
   — Уехали, товарищ Сталин, — сказал Поскребышев.
   — На завтра назначаю заседание Политбюро, — глухо сказал Сталин. — Всех предупредить. Тех, кто без уважительных причин будет отсутствовать, выкину из Политбюро и отправлю на лесоповал. Так и скажи.
   В глубине души он был доволен случившимся. Вождь показывает личное мужество, в то время как его окружение празднует труса. В приподнятом настроении он позвонил генералу Жукову и сказал ему:
   — Больше отступать некуда, товарищ генерал. Будем копать могилы здесь.
   — Зачем же могилы? — возразил Жуков. — Мы еще поживем, товарищ Сталин. Мы еще повоюем.
   — Тогда воюй, — разрешил вождь.
   Истории годились для творимой им легенды. Но уважение к соратникам Сталин потерял раз и навсегда. Поэтому последние годы он старался приближать тех, кто в войну был на фронтах, а значит, вдали от его внимания. Само понятие фронта подразумевало наличие у человека мужества и отваги. Сталин ценил эти качества, он считал это главным наряду с жесткостью и способностью четко добиваться достижения поставленных целей. Потому он благоволил к Жукову, ценил Говорова, Чуйкова, Конева и адмирала Кузнецова, по-своему любил Рокоссовского, который не только хорошо показал себя на фронте, но и не сломался на следствии перед войной, не оговорил себя и других, как это частенько случалось. Именно за храбрость, пусть даже граничащую с глупостью, Сталин не наказал Льва Мехлиса, одного из главных виновников поражения в Крыму. Деспоты сентиментальны, они порой принимают решения под воздействием эмоций, хотя это и бывает крайне редко. Сейчас Сталин был деловит и отметал эмоции в сторону, быть может, именно потому, что перед ним сидел не герой, но человек, которого вождь уважал за острый ум и четкое понимание собственных желаний. Человек этот, как и сам вождь, был равнодушен к почестям и знал им цену, но в достижении целей умел быть жестким и решительным, даже если приходилось перешагнуть через труп в буквальном понятии этих слов.
   — Надо принимать решение, — сказал Сталин, глядя на вьющиеся за окном снежинки.
   — Ты — вождь, — пожал плечами Берия. — Тебе и решать, Коба.
   — Я тоже могу ошибиться, Лаврентий, — не поворачиваясь, сказал Сталин.
   — Ты — вождь, — повторил Берия. — Вожди не ошибаются. Даже ошибки их полны мудрости.
   — Льстец, — проворчал вождь, оборачиваясь. — Почему я тебя терплю, Лаврентий? Я же вижу тебя насквозь!
   — Поэтому ты меня и терпишь, Коба, — философски сказал Берия. — Когда человек понятен, в нем нет угрозы. Ты ведь знаешь, что я готов отдать за тебя жизнь.
   — Ты ее за Родину отдай, — улыбнулся Сталин. — За идею. Значит, принять решение?
   — Ты его уже принял, Коба, — остро глянул собеседник. — Или мне показалось?
   — Вот за что ты мне нравишься, — вождь снова раздвинул в улыбке усы, — так это за решительность и торопливость. С тобой мамалыгу несоленую хорошо есть — не дашь подавиться. И что же я решил?
   Между собой они всегда разговаривали по-грузински, только на людях Сталин переходил на русский, считая неэтичным говорить непонятно для присутствующих. Возможность говорить на родном языке всегда радовала Сталина, хотя он считал себя русским по происхождению, ведь вся зрелая жизнь его прошла за пределами маленькой Грузии.
   Заданный вождем вопрос не обескуражил Берию и не заставил его поспешить с ответом. Нет ничего опаснее, чем озвучивать решения вождя, вождь от этого решения немедленно откажется только для того, чтобы сохранить самостоятельность и независимость мышления и выставить в глупом свете подчиненного.
   — Откуда мне знать? — пожал плечами Берия. — Просто по искринкам в твоих умных глазах, Коба, я понял, что ты задумал что-то особенное.
   Сталин засмеялся, неслышно подошел к заместителю Председателя Совета Министров, потрепал его одобрительно по плечу.
   — Особенное? — по-русски спросил он. — Пожалуй…

Глава вторая

   Сов. Секретно
   Начальникам облкрайуправлений НКВД СССР
 
   ОРИЕНТИРОВКА
   НКВД УССР разыскивается изменник Родины военный преступник САПОГОВ Василий Алексеевич, 11 ноября 1920 года рождения, уроженец дер. Выселки Кореновского района Краснодарского края, русский, беспартийный, образование 7 классов, ранее несудимый, происхождение — из крестьян.
   В 1942 году САПОГОВ, будучи старшиной пехотной роты РККА, добровольно сдался в плен к немцам и дал гестапо подписку о сотрудничестве. Использовался гестапо для выявления советских граждан, нелояльно настроенных к оккупационной власти, г. Сумы. Участвовал в расстреле евреев, проживавших в г. Сум* и г. Харькове, в расстреле цыган в районе Холодной горы г. Харькова. При этом проявил жестокость и расчетливость. По показаниям свидетелей, САПОГОВ лично выбирал и расстреливал граждан, имеющих золотые коронки и протезы во рту, после чего выдирал их специальными пассатижами, которые всегда носил с собой. За это среди полицаев получил кличку Васька-зубник, а немецким командованием ему было присвоено звание ефрейтора немецкой армии. За заслуги перед фашистской Германией награжден бронзовой медалью «За храбрость».
   В 1943 году обвинен в краже немецкого армейского имущества и отправлен в трудовой лагерь, откуда бежал.
   По неподтвержденным данным, имел намерение выехать центральные районы России, при себе имел документы погибших в лагере лиц. По данным тех же источников, при одной бомбежек в 1943 году получил увечье, потеряв при этом кист правой руки или ступню правой ноги.
   Приметы: рост 185 см, спортивного телосложения, физически развит, лицо круглое, глаза серые, волосы русые, нос вздернут, уши плотно прилегают к черепу, губы толстые/ брови густые, левая бровь рассечена небольшим шрамом в результате падения в детстве с дерева.
   Особые отличительные приметы: на запястье левой руки татуировка танка БТ-5 на фоне развернутого знамени, ниже надпись «Так победим!», на животе шрам длиной 8—10 см, как следствие оперирования гнойного аппендицита в 1940 году.