Страница:
Но и в тылу у султана все было отнюдь не спокойно. На этот раз восстал его вассал египетский паша Махмед-Али, и вооруженная и обученная французскими военными инструкторами египетская армия под командованием сына паши Ибрагима, заняв всю Палестину и Малую Азию, в 1831-1832 гг. победным маршем двигалась на Стамбул, встав лагерем на азиатском берегу Босфора к январю 1833 г. Султан оказался в ловушке. Армии у него почти не было (ее в 1828-1829 гг. разбили русские войска), традиционную «преторианскую гвардию» султанов — янычар — он, реформируя госустройство, незадолго до того разогнал.
В панике Махмуд обратился за помощью к Англии, Франции и России: срочно пришлите военный флот и войска для защиты султанского дворца. Определенного ответа от двух великих держав не последовало. Французы ограничились присылкой лишь нового посла, а англичане — популярного журналиста (затем он станет секретарем британского посольства в Стамбуле) Джеймса Уркарта.
В контексте европейской истории понять французскую и британскую дипломатию в начале 30-х годов XIX в. можно. Во Франции в 1830 г. произошла очередная революция, и режим «короля-банкира» Луи-Филиппа Орлеанского еще только укреплялся внутри страны. А у англичан под боком вновь восстали собственные «египтяне» — в Ирландии в 1830 г. вспыхнул очередной мятеж против британского господства. Единственным, кто отреагировал молниеносно, был Николай I. Едва российский посланник в Стамбуле А.П. Бутенев получает паническое письмо о помощи (конец января 1833 г.), как уже 20 февраля русские военные фрегаты бросают якорь в Босфоре, прямо перед дворцом султана. Одновременно царь направляет к египетскому паше своего посланника по особым поручениям статс-секретаря Н.Н. Муравьева (его сыну будет еще ранее поручена другая, не менее деликатная миссия, но в Палестине) и добивается от паши приказа — пока не штурмовать Стамбул, который его сын Ибрагим неохотно выполняет. В апреле 1833 г. на берегах Босфора при посредничестве французских и русских дипломатов начинаются секретные мирные переговоры, которые завершаются в мае полной политической капитуляцией султана. В обмен на номинальное правление Махмуд отдавал египетскому паше в управление фактически весь Ближний Восток (нынешние Сирию, Ливан, Израиль, т.е. всю Святую землю).
Казалось бы, «полицейская миссия» России закончилась, пора поднимать паруса и отплывать из Босфора восвояси. Как бы не так! Оказывается, султан еще 20 марта 1833 г. все через того же Бутенева умолял прислать не только флот, но и русских морских пехотинцев. И это пожелание царь с удовольствием и молниеносно выполнил — в начале апреля три дивизии морских пехотинцев с полным вооружением (более 12 тыс. штыков) прибыли на Босфор и разбили лагерь на берегу Дарданелл.
Четыре месяца, с апреля по июль 1833 г. русские войска «охраняли» Черноморские проливы. В европейских столицах поднялась настоящая паника — «русские на Босфоре!», сбывается их вековая мечта о «щите на вратах Царьграда!». И вдруг к середине июля так же внезапно, как они прибыли, русские пехотинцы сворачивают свой бивуак, грузятся на десантные суда и отбывают в Россию.
Послы Франции и Англии срочно строчат депеши в свои столицы: «Слава богу, русские ушли, Черноморские проливы вновь свободны…»
Эйфория от «капитуляции царя» длилась лишь месяц. В августе одна из британских газет публикует сверхсекретный русско-турецкий договор от 8 июля 1833 г. подписанный с русской стороны особо доверенным лицом Николая I (к концу его царствования он сменит Бенкендорфа на посту шефа тайной полиции) графом А.Ф. Орловым в местечке Ункяр-Искелеси сроком на восемь лет.
Ункяр-Искелесийский договор фактически создавал военный союз Турции с Россией, свободный проход не только торговых, но и военных российских судов через проливы, причем дополнительный военный протокол обязывал султана по первому требованию России закрывать доступ в Черное море иностранным военным судам, а в случае угрозы — приглашать вновь русскую «морскую пехоту».
На деле это означало полный торговый и военный контроль России над Черноморскими проливами и всей акваторией Черного моря, тот самый «щит на вратах Царьграда», прибить который на Босфоре тщетно пытались Екатерина II, Павел I и Александр I.
Многим в России стало ясно, что после такого договора Европа не оставит николаевскую империю в покое, и лучше всех это понимал сам царь. Вспыхнувшая через год после Ункяр-Искелесийского договора «большая кавказская война» (1834-1859 гг.) третьего имама Дагестана Шамиля, вызвавшая в советские времена столь противоречивые оценки, была отнюдь не случайной.
Не вдаваясь в существо этих идущих до сих пор споров, отметим следующие факты.
Снабженный секретными инструкциями и профинансированный премьером Великобритании лордом Пальмерстоном «писатель» Дж. Уркарт в 1833 г. совершил большую поездку на Ближний Восток с целью изучения сырьевых и торговых возможностей обширных провинций, формально входивших в Османскую империю.
Свои наблюдения и выводы английский разведчик изложил в книге «Турция и ее ресурсы», вышедшей в Лондоне в том же 1833 г. Главный вывод автора: Черное море отныне недоступно для английской торговли, особенно потому, что «побережье Абхазии и Грузии полностью закрыто для нас».
В 1834 г. летом на британском военном фрегате «Туркуаз» в порт Сухум-кале прибыл Уркарт для встречи со старейшинами кавказских горских племен. Русская военная разведка на побережье Черноморья сразу засекла британского «агента» (см. их обширные донесения в «Турецком столе» в АВПРИ МИД РФ за 1833-1835 гг.). В 1835 г. Уркарт был назначен секретарем британского посольства в Стамбуле и развернул бурную деятельность по поддержке движения Шамиля (посылка оружия, военных инструкторов и т.п.).
Все это было хорошо известно и в российском посольстве в Турции, и в МИД в Петербурге благодаря работавшему в ближайшем окружении Уркарта «двойному агенту» карачаевцу Андрею Хайю, европейскому кавказцу (долго жил в Европе, принял протестантскую веру, свободно говорил на шести языках).
Ответные меры Николая I не заставили себя долго ждать. В конце 1834 г. побережье от Анапы до Батуми специальным указом царя закрывается для стоянки иностранных судов. И уже в мае 1835 г. русская морская береговая охрана задерживает английскую шхуну «Лорд Чарлз Спенсер» на траверсе геленджикского порта. По-видимому, англичане сумели скрытно выгрузить оружие и боеприпасы ранее, ибо таможенники ничего не нашли и отпустили шхуну с миром.
Однако чисто репрессивные меры на Кавказе были лишь частью обширной программы восточной политики Николая I, впоследствии вошедшей в литературу по Восточному вопросу под названием программы «военного православия».
Программу составляли:
— принятие решения (1832 г.) о строительстве второго (первый — на Воробьевых горах — к 1825 г. разворовали, что дало повод Н.М. Карамзину в 1826 г. сказать: «Ничего нового в России, кроме как по-прежнему воруют») Храма Христа Спасителя в Москве на Волхонке (строить начали с 1839 г. после того как взорвали стоявший на этом месте Алексеевский женский монастырь XVII в.);
— оглашение триады «православие, самодержавие, народность» (1832 г.);
— начало реализации плана «монументальной пропаганды» Отечественной войны 1812 г. и заграничного похода русской армии и ополчения в 1813-1814 гг. (Александровский столп в Петербурге в 1832 г. памятник-часовня с могилой П.И. Багратиона на батарее Раевского на Бородинском поле в 1839 г. Триумфальная арка в Москве, памятники в Смоленске, Можайске, Малоярославце, Вязьме и т.д.).
Существенное место в этой политике «военного православия» заняла Святая Палестина. Надо сказать, что еще в 1806 г. со времени начала активных русско-наполеоновских войн, при военном ведомстве и походной дипломатической канцелярии стали формироваться небольшие походные типографии, выпускавшие листовки и воззвания к солдатам и офицерам противника. В 1812-1814 гг. эта пропаганда «приравнивания пера к штыку» была существенно расширена. Целые толпы молодых «архивных юношей» из дворян, опасаясь идти на передовую, оттачивали свое перо именно в этих типографиях или в «особенной экспедиции» при МИД России, координировавшей всю эту антинаполеоновскую (или антианглийскую, или антитурецкую, в зависимости от того, с кем в этот момент воевала Россия) пропаганду, приобретая одновременно некоторый литературно-публицистический опыт Подробней см.: В. Сироткин. Наполеон и Александр I. — М. 2003 (Гл. 7. «Война перьев» двух императоров).
В 1813 г. «особенная экспедиция» начала издавать еженедельную газету «Conservateur Impartial» («Беспристрастный консерватор»). Кстати, к редакции этой газеты в 1817 г. был прикомандирован А.С. Пушкин.
Николай I не только не закрыл эту «экспедицию», а, наоборот, значительно расширил ее, создав нечто вроде хрущевского АПН. Именно к этому АПН и был в конце 20-х годов причислен (подобно Пушкину в 1817-1820 гг.) посредственный поэт (в 1826 г. его стишата высмеял Пушкин в ядовитой эпиграмме), но наблюдательный путешественник Андрей Николаевич Муравьев (1806-1874), сын русского дипломата. Вскоре после заключения Адрианопольского мира Муравьев как паломник и литератор, «путешествующий по частной надобности», отправился в Святые места.
Подобно англичанину Уркарту (но только на три года раньше), «паломник» Муравьев на «казенный кошт» объехал за полтора года весь Ближний Восток, написав по возвращении в конце 1830 г. очень обстоятельный и интересный отчет для своего начальства.
Когда же после Ункяр-Искелесийского договора 1833 г. и восстания горцев Шамиля в 1834 г. англо-русские отношения на Востоке обострились, а в Россию еще и попала книга Дж. Уркарта о ресурсах Турции, начальство предложило Муравьеву литературно обработать свой отчет и выпустить его отдельной книгой, что он и сделал в 1835 г. Книга имела шумный успех и вдохновила М.Ю. Лермонтова на стихотворение «Ветка Палестины». Много лет спустя Муравьев вспоминал: «Жуковский и Пушкин наиболее хвалили мою книгу: первый — потому, что принимал во мне участие (помогал публиковать стихи молодому автору в журналах. — Авт.), последний же — оттого, что чувствовал себя виноватым за эпиграмму, написанную против меня еще в 1826 г.».
Как установили позднее пушкинисты, великий поэт действительно собирался написать на книгу Муравьева позитивную рецензию и даже набросал ее план-черновик, но по каким-то причинам не закончил и не опубликовал.
Важно, однако, другое — палестинская тема в «военном православии» к концу жизни импонировала и Пушкину, и Гоголю, что уже отмечалось литературоведами (см. например, статью 1933 г. С. Франка «Религиозность Пушкина»).
Как бы то ни было, Муравьев нащупал «жилу» и всю оставшуюся жизнь от нее уже не отходил. Он еще несколько раз (но уже как действительно паломник — частное лицо) посетил Палестину и в 40-50-х годах выпустил еще два трактата по два тома в каждом.
После Муравьева палестинская тема становится в русской литературе XIX — начала XX в. одной из центральных (поэт и переводчик Петрарки А.С. Норов, П.А. Вяземский, библиофил и первый издатель полного собрания сочинений Н.А. Некрасова, религиозный общественный деятель С.И. Пономарев, известный художник-баталист В.В. Верещагин, И.А. Бунин, поэты Н.С. Гумилев и В.И. Иванов — все они совершили паломничество в Святые земли) и не прервется для многих из них в эмиграции.
Между тем дипломатически палестинская тема как составная часть всего Восточного вопроса (как и движение Шамиля на Северном Кавказе) продолжала торчать занозой в русско-английских отношениях.
К началу 40-х годов случилось новое обострение международной обстановки на Ближнем Востоке. На этот раз войну там начал сам престарелый султан Махмуд: он двинул свои войска против слишком усилившегося египетского паши и в апреле 1839 г. вновь занял Сирию. Более того, ссылаясь на союзный договор 1833 г. султан начал требовать от царя военной помощи, главным образом русским Черноморским военным флотом.
Николай I вовсе не был намерен воевать на стороне Турции против Египта, и тут подвернулась идея Меттерниха урегулировать Восточный вопрос на международной конференции. Идея пришлась как нельзя кстати: Ибрагим-паша наголову разбивает армию султана в Сирии (не пережив позора, султан 30 июня умирает), а командующий всем военно-морским флотом Османской империи Капудан-паша Ахмед (из-за интриг с визирем-премьером и подстрекаемый Францией) уводит весь турецкий флот из-под Стамбула и сдает его… египетскому паше. Возникла уникальная в мировой практике ситуация — у дивана (правительства) империи не осталось для своей защиты ни солдат, ни матросов! Единственной защитницей стала «бумага» — нота от 27 июня 1839 г. пяти великих держав (ее подписала и Россия): отныне турецкое правительство берет под свою защиту «мировое сообщество».
Итогом этого коллективного демарша стал Лондонский протокол от 15 июня 1840 г. (Англия, Россия, Австрия и Пруссия; Францию не пригласили), по которому четыре великие державы брали под свою коллективную — дипломатическую и военную — опеку турецкого султана, предъявив египетскому паше ультиматум: в течение десяти дней вывести войска из Сирии, Святых земель — Палестины и с о. Крит, но оставить за собой в наследственное пользование Египет.
В результате сложных дипломатических интриг Франции удалось сорвать выполнение этого протокола, но ровно через год, 13 июня 1841 г. опять же в Лондоне был подписан второй «восточный протокол» (на этот раз с участием Франции), состоявший из двух частей:
1) о широкой автономии Египта в рамках Османской империи;
2) о нейтрализации Черноморских проливов (т.е. фактически об отмене сепаратной русско-турецкой конвенции 1833 г. срок которой, однако, истекал именно в июле 1841 г.).
Для Святой Палестины самым важным было то, что она с 1841 г. освободилась от присутствия как турецких, так и египетских войск.
Лондонские протоколы 1840-1841 гг. не решили Восточного вопроса (и свидетельством этому станет Крымская война 1853-1856 гг.), но загнали его «под ковер». Прежняя борьба за наследие «больного человека Европы» (Османской империи) видоизменилась, приняв характер дипломатического и религиозного проникновения в Святые земли.
Пользуясь тем, что формально Турция с 1840 г. находилась под «коллективной защитой» великих держав, а египетские войска покинули Палестину, все они первым делом начали открывать свои дипломатические консульства в Иерусалиме, Бейруте, Дамаске, а также направлять в Святую Палестину своих миссионеров, для чего начали учреждать еще и духовные миссии (католические, протестантские, православные).
Первыми приступили к этому протестанты. Пруссия не только открыла дипломатическое консульство в Иерусалиме, но вскоре послала туда же протестантского епископа (открыла духовную миссию). Подобным же образом поступила Франция, открыв в Иерусалиме консульство и католическую духовную миссию.
Николай I также поспешил открыть в 40-х годах в Иерусалиме дипломатическое консульство. В 1847 г. наступила очередь духовной миссии.
Обе миссии возглавили два образованных и далеко смотрящих в будущее человека. Духовную — архимандрит Порфирий, начавший еще в 40-х годах скупать «впрок» земельные участки в Иерусалиме и вокруг него для будущего строительства церквей, подворий, больниц, школ. Он же составил и направил Николаю I обширную записку с конкретным планом расширения паломничества в Святые земли из России. К сожалению, всегда существовавшая в России «ведомственная дипломатия» помешала тогда, в 40-х годах, кардинально решить этот вопрос: царь направил записку архимандрита в МИД, а тот дал на нее отрицательное заключение: не дело-де «каких-то попов» лезть в «государеву вотчину» — дипломатию. В итоге Николай положил проект расширения паломничества под сукно.
Очень много сделал и первый дипломатический консул России в Иерусалиме К.М. Базили. Однокашник Гоголя по Нежинской гимназии, именно он принимал своего знаменитого земляка-писателя, возил его по Святой земле. Он же опекал в 1850 г. и Вяземского с женой. Трактат Базили «Сирия и Палестина под турецким правительством…» (СПб. 1875) и сегодня почитается востоковедами как серьезный исторический труд.
И хотя ни одного квадратного метра территории, отвоеванной у Персии и Турции в 1826-1829 гг. Россия по Парижскому миру 1856 г. не потеряла и границы Российской империи остались теми же, что и до Крымской войны, в морально-политическом плане «севастопольская страда» нанесла сильный удар по всей идеологии «православия, самодержавия, народности». Даже ее символ — храм Христа Спасителя в Москве — к началу Крымской войны так и не был достроен (и потребуется еще 25 лет, чтобы его завершить).
«Палестинская тема» — паломничество также в значительной степени осталось при Николае I на бумаге: с 1829 г. и до начала Крымской войны, то есть почти за 25 лет, Святые земли в Палестине посетило всего около 500 человек. Причем в основном ездили либо чиновники-"публицисты" за казенный счет, либо аристократы.
Василий Николаевич Хитрово, один из главных протагонистов и основателей ИППО, посетивший в первый раз Святую землю в 1871 г. позднее писал о полном «небрежении» и Русской православной духовной миссии, и Иерусалимского патриархата (где преобладали греки) к нуждам русских паломников, число которых «просто мизерно».
В той обстановке критики и обличения николаевской эпохи, которая охватила просвещенные круги России после позора Крымской войны, «палестинская тема» зазвучала очень мощно.
Новый царь Александр II откликается на чаяния общественности. В 1859 г. маломощный координационный Палестинский комитет (1853 г.) при МИД под тем же названием преобразуется в общественно-государственный орган при правительстве и Синоде. В него входят члены императорской семьи, в частности супруга Александра II Мария Федоровна. В 1864 г. его полномочия еще более усилятся, и он станет Палестинской комиссией, которая в марте 1889 г. вольется в ИППО.
Очень важным инструментом для организации массового паломничества во второй половине XIX — начале XX в. становится учреждение (с участием государства) в 1856 г. российской пароходной компании в Одессе с задачей регулярного пассажирского сообщения со всеми Святыми местами (Палестина, Синай в Египте, Святая гора Афон в Греции).
Через два года, в 1858 г. Русское общество пароходства и торговли (РОПИТ) открывает в Иерусалиме постоянную контору по обслуживанию паломников. Результаты не замедлили сказаться: с 1857 г. число паломников из России резко возрастает и к 1882 г. (году учреждения ИППО) достигает уже почти 13 тыс. человек.
Тогда же, в конце 50-х — начале 60-х годов, стали поступать и крупные пожертвования. Одно из первых сделала жена царя Александра II Мария Федоровна на строительство на Оливковой (Масличной) горе в библейском «Гефсиманском саду» («Гефсимании») женского православного монастыря с восьмиглавой («московского чина») церковью Марии Магдалины с высокой звонницей («Русской свечой», как ее называют и сегодня). На участке помимо церкви и звонницы было построено еще два подворья (гостиницы) для паломников, поэтому иногда весь комплекс сегодня называют Мариино-Магдалинским подворьем. По современным ценам участок в 10 га с фруктовым садом и системой орошения (три цистерны для воды) был куплен всего за 14 тыс. франц. фр. (менее 5 тыс. долл. США сегодня), но на само строительство всего комплекса с окружающей его капитальной двухметровой стеной ушло свыше 300 тыс. фр.
Турецкое законодательство до 1914 г. не предусматривало купчей на юридических лиц, сделки совершались лишь лицами физическими. Поэтому эта покупка (как и все последующие) была оформлена на российского консула в Иерусалиме А.И. Васильева и лишь 20 марта 1897 г. была переведена на имя русского правительства, для чего потребовался специальный указ (фирман) турецкого султана. В свою очередь, правительство передало функции верховного управления и распоряжения этой собственностью Русской духовной миссии в Иерусалиме. В 1897 г. все имущество вместе с участком и садом оценивалось в 402 260 фр.
…В январе 1994 г. вместе с российскими телевизионщиками я побывал в этом подворье. Оно явно разрослось по сравнению с 1897 г. ухожено. Во дворе большое количество надгробий над могилами монахов и мирян (последних особенно много за 20-е и 60-е годы, почти все — эмигранты первой волны). Подворье после карловацкого раскола (1921 г.) на белую и красную РПЦ попало под духовную юрисдикцию белой церкви. И по сию пору красных попов туда не пускают, о чем нас предупредили в духовной миссии Московского патриархата в Иерусалиме заранее.
Но мы — не попы, мы — миряне, паломники, и после небольших переговоров у домофона в воротах нашу телегруппу впустили, хотя особо возиться с нами не стали. Ни экскурсию проводить, ни показывать какие-либо церковные раритеты (а они, мы знаем, были) — снимайте все, что снаружи, и все. Даже к трапезе «московитов» не позвали, и мы все три часа были предоставлены сами себе.
Зато была другая интересная встреча. На крыше одного из подворий заметил я человека в черном строительном халате, но явно не монашеского вида, он перекрывал крышу жестью. Вскоре он спустился и… заговорил по-русски. Оказался паломником из Германии, помощником машиниста тепловоза, уже несколько лет проводившим часть своего отпуска в Святых местах, бесплатно работая «на Бога» (за кров и скромную монашескую пищу) в Мариино-Магдалинском подворье: помогает по хозяйственным делам — в этот раз перекрывает крышу.
Нет, он не эмигрант-диссидент и не уезжал из СССР по «еврейской визе», он вообще никогда не бывал в России, ибо родился в самом конце войны в Германии от русской матери и немца-солдата, который погиб в последних боях за Берлин. Набожная мать воспитала его в русско-православном духе, не дала забыть русский язык (хотя учился он в немецкой школе и немецком «паровозном» техникуме) и перед смертью взяла с сына слово обязательно посетить Святую землю. Один раз приехал и вот теперь приезжает каждый год за свой счет, иногда даже делая небольшие пожертвования. Вот такой «неожиданный союзник» встретился нам в Иерусалиме.
В 1880 г. в Святую землю в очередной раз приезжает В.Н. Хитрово. «Патриархию (Иерусалимскую. — Авт.) я нашел в очень невзрачном виде, — писал он в следующем году в первом номере нового „Православного палестинского сборника“, — заботы о патриархии сводятся к нулю, и положение последней более чем безотрадное. Школ ни одной, а про храмы лучше не говорить». Одна из основных причин неуспеха русского православного дела в Палестине — длящийся с 40-х годов ведомственный конфликт Русской духовной миссии (Священный синод) с Русским дипломатическим консульством (МИД), которые никак не могут определить, кто из них главнее в Святой земле.
В 1881 г. Хитрово представил в МИД и обер-прокурору Священного синода К.П. Победоносцеву очередную (с 1871 г. пятую) обстоятельную записку с предложением разграничить «ведомственные функции» многочисленных российских и зарубежных духовных миссий, у каждой из которых почему-то оказался свой «хозяин».
Традиционно исторически первые духовные миссии стали возникать при посольских церквах России за границей с XVIII в. Для этого с целью проведения религиозных служб по рекомендации Синода и с утверждением их МИДом стали отправлять русских священников (эта практика после 1988 г. возродилась в РФ вновь). Некоторые крупные церковные приходы при посольствах тогда же стали преобразовывать в целые духовные посольства (миссии), главами которых назначались не менее чем архимандриты, а членами — исключительно монахи («черное духовенство»). Постепенно эти духовные миссии и территориально отделились от светских российских посольств: в Риме при Ватикане, где при М.С. Горбачеве прежнюю духовную миссию возглавил советский посол при Папе римском и Мальтийском ордене, в Стамбуле, Афинах, Иерусалиме, Александрии, Сеуле, Токио и др.
Иногда такие духовные миссии исполняли сразу две функции — религиозную и дипломатическую, как, скажем, Пекинская православная духовная миссия с 1712 г. поскольку МИД России весь XVIII в. и половину XIX в. никак не мог установить с Китаем дипломатические отношения из-за неприятия китайского церемониала (правители Поднебесной империи требовали, чтобы иностранные послы вручали верительные грамоты… ползком, на коленях).
До середины XIX в. с управлением большинства заграничных миссий у российских властей не было больших проблем. Субсидировались они из бюджета МИД, по духовным делам находились в подчинении либо Санкт-Петербургской епархии, либо (Иерусалимская, Пекинская, Японская с 1871 г. и Сеульская с 1897 г.) непосредственно в ведении управления внешних церковных связей Священного синода в Петербурге Полтавская И. В. (Петербург). Русские православные духовные миссии на Дальнем, Среднем и Ближнем Востоке (обзор документов РГИАП) // Дипломатический ежегодник. — М. 1995, С. 112-123.
Первый диссонанс внес… сам Николай I. В 1847 г. рядом с Иерусалимским патриархатом он учреждает еще и Русскую православную духовную миссию, а затем открывает и дипломатическое консульство. Понятное дело, три «хозяина» сразу начинают враждовать, что с горечью отмечает В.Н. Хитрово. Дело доходит до того, что на иерусалимского патриарха Никодима 19 марта 1888 г. совершается покушение — наемный террорист едва не заколол его кинжалом. Хуже всего было, однако, другое — распыление и воровство пожертвований паломников. Как пишет наш современник протоиерей Александр Кравченко, «более чем щедрые субсидии, которые не раз получал Блаженнейший Никодим (в 1883-1890 гг. — глава Иерусалимского патриархата. — Авт.), не окупались ничем; без какой-либо определенной пользы разошлись они по карманам кредиторов Иерусалимской патриархии».
В панике Махмуд обратился за помощью к Англии, Франции и России: срочно пришлите военный флот и войска для защиты султанского дворца. Определенного ответа от двух великих держав не последовало. Французы ограничились присылкой лишь нового посла, а англичане — популярного журналиста (затем он станет секретарем британского посольства в Стамбуле) Джеймса Уркарта.
В контексте европейской истории понять французскую и британскую дипломатию в начале 30-х годов XIX в. можно. Во Франции в 1830 г. произошла очередная революция, и режим «короля-банкира» Луи-Филиппа Орлеанского еще только укреплялся внутри страны. А у англичан под боком вновь восстали собственные «египтяне» — в Ирландии в 1830 г. вспыхнул очередной мятеж против британского господства. Единственным, кто отреагировал молниеносно, был Николай I. Едва российский посланник в Стамбуле А.П. Бутенев получает паническое письмо о помощи (конец января 1833 г.), как уже 20 февраля русские военные фрегаты бросают якорь в Босфоре, прямо перед дворцом султана. Одновременно царь направляет к египетскому паше своего посланника по особым поручениям статс-секретаря Н.Н. Муравьева (его сыну будет еще ранее поручена другая, не менее деликатная миссия, но в Палестине) и добивается от паши приказа — пока не штурмовать Стамбул, который его сын Ибрагим неохотно выполняет. В апреле 1833 г. на берегах Босфора при посредничестве французских и русских дипломатов начинаются секретные мирные переговоры, которые завершаются в мае полной политической капитуляцией султана. В обмен на номинальное правление Махмуд отдавал египетскому паше в управление фактически весь Ближний Восток (нынешние Сирию, Ливан, Израиль, т.е. всю Святую землю).
Казалось бы, «полицейская миссия» России закончилась, пора поднимать паруса и отплывать из Босфора восвояси. Как бы не так! Оказывается, султан еще 20 марта 1833 г. все через того же Бутенева умолял прислать не только флот, но и русских морских пехотинцев. И это пожелание царь с удовольствием и молниеносно выполнил — в начале апреля три дивизии морских пехотинцев с полным вооружением (более 12 тыс. штыков) прибыли на Босфор и разбили лагерь на берегу Дарданелл.
Четыре месяца, с апреля по июль 1833 г. русские войска «охраняли» Черноморские проливы. В европейских столицах поднялась настоящая паника — «русские на Босфоре!», сбывается их вековая мечта о «щите на вратах Царьграда!». И вдруг к середине июля так же внезапно, как они прибыли, русские пехотинцы сворачивают свой бивуак, грузятся на десантные суда и отбывают в Россию.
Послы Франции и Англии срочно строчат депеши в свои столицы: «Слава богу, русские ушли, Черноморские проливы вновь свободны…»
Эйфория от «капитуляции царя» длилась лишь месяц. В августе одна из британских газет публикует сверхсекретный русско-турецкий договор от 8 июля 1833 г. подписанный с русской стороны особо доверенным лицом Николая I (к концу его царствования он сменит Бенкендорфа на посту шефа тайной полиции) графом А.Ф. Орловым в местечке Ункяр-Искелеси сроком на восемь лет.
Ункяр-Искелесийский договор фактически создавал военный союз Турции с Россией, свободный проход не только торговых, но и военных российских судов через проливы, причем дополнительный военный протокол обязывал султана по первому требованию России закрывать доступ в Черное море иностранным военным судам, а в случае угрозы — приглашать вновь русскую «морскую пехоту».
На деле это означало полный торговый и военный контроль России над Черноморскими проливами и всей акваторией Черного моря, тот самый «щит на вратах Царьграда», прибить который на Босфоре тщетно пытались Екатерина II, Павел I и Александр I.
Многим в России стало ясно, что после такого договора Европа не оставит николаевскую империю в покое, и лучше всех это понимал сам царь. Вспыхнувшая через год после Ункяр-Искелесийского договора «большая кавказская война» (1834-1859 гг.) третьего имама Дагестана Шамиля, вызвавшая в советские времена столь противоречивые оценки, была отнюдь не случайной.
Не вдаваясь в существо этих идущих до сих пор споров, отметим следующие факты.
Снабженный секретными инструкциями и профинансированный премьером Великобритании лордом Пальмерстоном «писатель» Дж. Уркарт в 1833 г. совершил большую поездку на Ближний Восток с целью изучения сырьевых и торговых возможностей обширных провинций, формально входивших в Османскую империю.
Свои наблюдения и выводы английский разведчик изложил в книге «Турция и ее ресурсы», вышедшей в Лондоне в том же 1833 г. Главный вывод автора: Черное море отныне недоступно для английской торговли, особенно потому, что «побережье Абхазии и Грузии полностью закрыто для нас».
В 1834 г. летом на британском военном фрегате «Туркуаз» в порт Сухум-кале прибыл Уркарт для встречи со старейшинами кавказских горских племен. Русская военная разведка на побережье Черноморья сразу засекла британского «агента» (см. их обширные донесения в «Турецком столе» в АВПРИ МИД РФ за 1833-1835 гг.). В 1835 г. Уркарт был назначен секретарем британского посольства в Стамбуле и развернул бурную деятельность по поддержке движения Шамиля (посылка оружия, военных инструкторов и т.п.).
Все это было хорошо известно и в российском посольстве в Турции, и в МИД в Петербурге благодаря работавшему в ближайшем окружении Уркарта «двойному агенту» карачаевцу Андрею Хайю, европейскому кавказцу (долго жил в Европе, принял протестантскую веру, свободно говорил на шести языках).
Ответные меры Николая I не заставили себя долго ждать. В конце 1834 г. побережье от Анапы до Батуми специальным указом царя закрывается для стоянки иностранных судов. И уже в мае 1835 г. русская морская береговая охрана задерживает английскую шхуну «Лорд Чарлз Спенсер» на траверсе геленджикского порта. По-видимому, англичане сумели скрытно выгрузить оружие и боеприпасы ранее, ибо таможенники ничего не нашли и отпустили шхуну с миром.
Однако чисто репрессивные меры на Кавказе были лишь частью обширной программы восточной политики Николая I, впоследствии вошедшей в литературу по Восточному вопросу под названием программы «военного православия».
Программу составляли:
— принятие решения (1832 г.) о строительстве второго (первый — на Воробьевых горах — к 1825 г. разворовали, что дало повод Н.М. Карамзину в 1826 г. сказать: «Ничего нового в России, кроме как по-прежнему воруют») Храма Христа Спасителя в Москве на Волхонке (строить начали с 1839 г. после того как взорвали стоявший на этом месте Алексеевский женский монастырь XVII в.);
— оглашение триады «православие, самодержавие, народность» (1832 г.);
— начало реализации плана «монументальной пропаганды» Отечественной войны 1812 г. и заграничного похода русской армии и ополчения в 1813-1814 гг. (Александровский столп в Петербурге в 1832 г. памятник-часовня с могилой П.И. Багратиона на батарее Раевского на Бородинском поле в 1839 г. Триумфальная арка в Москве, памятники в Смоленске, Можайске, Малоярославце, Вязьме и т.д.).
Существенное место в этой политике «военного православия» заняла Святая Палестина. Надо сказать, что еще в 1806 г. со времени начала активных русско-наполеоновских войн, при военном ведомстве и походной дипломатической канцелярии стали формироваться небольшие походные типографии, выпускавшие листовки и воззвания к солдатам и офицерам противника. В 1812-1814 гг. эта пропаганда «приравнивания пера к штыку» была существенно расширена. Целые толпы молодых «архивных юношей» из дворян, опасаясь идти на передовую, оттачивали свое перо именно в этих типографиях или в «особенной экспедиции» при МИД России, координировавшей всю эту антинаполеоновскую (или антианглийскую, или антитурецкую, в зависимости от того, с кем в этот момент воевала Россия) пропаганду, приобретая одновременно некоторый литературно-публицистический опыт Подробней см.: В. Сироткин. Наполеон и Александр I. — М. 2003 (Гл. 7. «Война перьев» двух императоров).
В 1813 г. «особенная экспедиция» начала издавать еженедельную газету «Conservateur Impartial» («Беспристрастный консерватор»). Кстати, к редакции этой газеты в 1817 г. был прикомандирован А.С. Пушкин.
Николай I не только не закрыл эту «экспедицию», а, наоборот, значительно расширил ее, создав нечто вроде хрущевского АПН. Именно к этому АПН и был в конце 20-х годов причислен (подобно Пушкину в 1817-1820 гг.) посредственный поэт (в 1826 г. его стишата высмеял Пушкин в ядовитой эпиграмме), но наблюдательный путешественник Андрей Николаевич Муравьев (1806-1874), сын русского дипломата. Вскоре после заключения Адрианопольского мира Муравьев как паломник и литератор, «путешествующий по частной надобности», отправился в Святые места.
Подобно англичанину Уркарту (но только на три года раньше), «паломник» Муравьев на «казенный кошт» объехал за полтора года весь Ближний Восток, написав по возвращении в конце 1830 г. очень обстоятельный и интересный отчет для своего начальства.
Когда же после Ункяр-Искелесийского договора 1833 г. и восстания горцев Шамиля в 1834 г. англо-русские отношения на Востоке обострились, а в Россию еще и попала книга Дж. Уркарта о ресурсах Турции, начальство предложило Муравьеву литературно обработать свой отчет и выпустить его отдельной книгой, что он и сделал в 1835 г. Книга имела шумный успех и вдохновила М.Ю. Лермонтова на стихотворение «Ветка Палестины». Много лет спустя Муравьев вспоминал: «Жуковский и Пушкин наиболее хвалили мою книгу: первый — потому, что принимал во мне участие (помогал публиковать стихи молодому автору в журналах. — Авт.), последний же — оттого, что чувствовал себя виноватым за эпиграмму, написанную против меня еще в 1826 г.».
Как установили позднее пушкинисты, великий поэт действительно собирался написать на книгу Муравьева позитивную рецензию и даже набросал ее план-черновик, но по каким-то причинам не закончил и не опубликовал.
Важно, однако, другое — палестинская тема в «военном православии» к концу жизни импонировала и Пушкину, и Гоголю, что уже отмечалось литературоведами (см. например, статью 1933 г. С. Франка «Религиозность Пушкина»).
Как бы то ни было, Муравьев нащупал «жилу» и всю оставшуюся жизнь от нее уже не отходил. Он еще несколько раз (но уже как действительно паломник — частное лицо) посетил Палестину и в 40-50-х годах выпустил еще два трактата по два тома в каждом.
После Муравьева палестинская тема становится в русской литературе XIX — начала XX в. одной из центральных (поэт и переводчик Петрарки А.С. Норов, П.А. Вяземский, библиофил и первый издатель полного собрания сочинений Н.А. Некрасова, религиозный общественный деятель С.И. Пономарев, известный художник-баталист В.В. Верещагин, И.А. Бунин, поэты Н.С. Гумилев и В.И. Иванов — все они совершили паломничество в Святые земли) и не прервется для многих из них в эмиграции.
Между тем дипломатически палестинская тема как составная часть всего Восточного вопроса (как и движение Шамиля на Северном Кавказе) продолжала торчать занозой в русско-английских отношениях.
К началу 40-х годов случилось новое обострение международной обстановки на Ближнем Востоке. На этот раз войну там начал сам престарелый султан Махмуд: он двинул свои войска против слишком усилившегося египетского паши и в апреле 1839 г. вновь занял Сирию. Более того, ссылаясь на союзный договор 1833 г. султан начал требовать от царя военной помощи, главным образом русским Черноморским военным флотом.
Николай I вовсе не был намерен воевать на стороне Турции против Египта, и тут подвернулась идея Меттерниха урегулировать Восточный вопрос на международной конференции. Идея пришлась как нельзя кстати: Ибрагим-паша наголову разбивает армию султана в Сирии (не пережив позора, султан 30 июня умирает), а командующий всем военно-морским флотом Османской империи Капудан-паша Ахмед (из-за интриг с визирем-премьером и подстрекаемый Францией) уводит весь турецкий флот из-под Стамбула и сдает его… египетскому паше. Возникла уникальная в мировой практике ситуация — у дивана (правительства) империи не осталось для своей защиты ни солдат, ни матросов! Единственной защитницей стала «бумага» — нота от 27 июня 1839 г. пяти великих держав (ее подписала и Россия): отныне турецкое правительство берет под свою защиту «мировое сообщество».
Итогом этого коллективного демарша стал Лондонский протокол от 15 июня 1840 г. (Англия, Россия, Австрия и Пруссия; Францию не пригласили), по которому четыре великие державы брали под свою коллективную — дипломатическую и военную — опеку турецкого султана, предъявив египетскому паше ультиматум: в течение десяти дней вывести войска из Сирии, Святых земель — Палестины и с о. Крит, но оставить за собой в наследственное пользование Египет.
В результате сложных дипломатических интриг Франции удалось сорвать выполнение этого протокола, но ровно через год, 13 июня 1841 г. опять же в Лондоне был подписан второй «восточный протокол» (на этот раз с участием Франции), состоявший из двух частей:
1) о широкой автономии Египта в рамках Османской империи;
2) о нейтрализации Черноморских проливов (т.е. фактически об отмене сепаратной русско-турецкой конвенции 1833 г. срок которой, однако, истекал именно в июле 1841 г.).
Для Святой Палестины самым важным было то, что она с 1841 г. освободилась от присутствия как турецких, так и египетских войск.
Лондонские протоколы 1840-1841 гг. не решили Восточного вопроса (и свидетельством этому станет Крымская война 1853-1856 гг.), но загнали его «под ковер». Прежняя борьба за наследие «больного человека Европы» (Османской империи) видоизменилась, приняв характер дипломатического и религиозного проникновения в Святые земли.
Пользуясь тем, что формально Турция с 1840 г. находилась под «коллективной защитой» великих держав, а египетские войска покинули Палестину, все они первым делом начали открывать свои дипломатические консульства в Иерусалиме, Бейруте, Дамаске, а также направлять в Святую Палестину своих миссионеров, для чего начали учреждать еще и духовные миссии (католические, протестантские, православные).
Первыми приступили к этому протестанты. Пруссия не только открыла дипломатическое консульство в Иерусалиме, но вскоре послала туда же протестантского епископа (открыла духовную миссию). Подобным же образом поступила Франция, открыв в Иерусалиме консульство и католическую духовную миссию.
Николай I также поспешил открыть в 40-х годах в Иерусалиме дипломатическое консульство. В 1847 г. наступила очередь духовной миссии.
Обе миссии возглавили два образованных и далеко смотрящих в будущее человека. Духовную — архимандрит Порфирий, начавший еще в 40-х годах скупать «впрок» земельные участки в Иерусалиме и вокруг него для будущего строительства церквей, подворий, больниц, школ. Он же составил и направил Николаю I обширную записку с конкретным планом расширения паломничества в Святые земли из России. К сожалению, всегда существовавшая в России «ведомственная дипломатия» помешала тогда, в 40-х годах, кардинально решить этот вопрос: царь направил записку архимандрита в МИД, а тот дал на нее отрицательное заключение: не дело-де «каких-то попов» лезть в «государеву вотчину» — дипломатию. В итоге Николай положил проект расширения паломничества под сукно.
Очень много сделал и первый дипломатический консул России в Иерусалиме К.М. Базили. Однокашник Гоголя по Нежинской гимназии, именно он принимал своего знаменитого земляка-писателя, возил его по Святой земле. Он же опекал в 1850 г. и Вяземского с женой. Трактат Базили «Сирия и Палестина под турецким правительством…» (СПб. 1875) и сегодня почитается востоковедами как серьезный исторический труд.
* * *
Свою 30-летнюю политику «консервативной модернизации» в одной «отдельно взятой стране» Николай I с треском проиграл в Крымскую войну.И хотя ни одного квадратного метра территории, отвоеванной у Персии и Турции в 1826-1829 гг. Россия по Парижскому миру 1856 г. не потеряла и границы Российской империи остались теми же, что и до Крымской войны, в морально-политическом плане «севастопольская страда» нанесла сильный удар по всей идеологии «православия, самодержавия, народности». Даже ее символ — храм Христа Спасителя в Москве — к началу Крымской войны так и не был достроен (и потребуется еще 25 лет, чтобы его завершить).
«Палестинская тема» — паломничество также в значительной степени осталось при Николае I на бумаге: с 1829 г. и до начала Крымской войны, то есть почти за 25 лет, Святые земли в Палестине посетило всего около 500 человек. Причем в основном ездили либо чиновники-"публицисты" за казенный счет, либо аристократы.
Василий Николаевич Хитрово, один из главных протагонистов и основателей ИППО, посетивший в первый раз Святую землю в 1871 г. позднее писал о полном «небрежении» и Русской православной духовной миссии, и Иерусалимского патриархата (где преобладали греки) к нуждам русских паломников, число которых «просто мизерно».
В той обстановке критики и обличения николаевской эпохи, которая охватила просвещенные круги России после позора Крымской войны, «палестинская тема» зазвучала очень мощно.
Новый царь Александр II откликается на чаяния общественности. В 1859 г. маломощный координационный Палестинский комитет (1853 г.) при МИД под тем же названием преобразуется в общественно-государственный орган при правительстве и Синоде. В него входят члены императорской семьи, в частности супруга Александра II Мария Федоровна. В 1864 г. его полномочия еще более усилятся, и он станет Палестинской комиссией, которая в марте 1889 г. вольется в ИППО.
Очень важным инструментом для организации массового паломничества во второй половине XIX — начале XX в. становится учреждение (с участием государства) в 1856 г. российской пароходной компании в Одессе с задачей регулярного пассажирского сообщения со всеми Святыми местами (Палестина, Синай в Египте, Святая гора Афон в Греции).
Через два года, в 1858 г. Русское общество пароходства и торговли (РОПИТ) открывает в Иерусалиме постоянную контору по обслуживанию паломников. Результаты не замедлили сказаться: с 1857 г. число паломников из России резко возрастает и к 1882 г. (году учреждения ИППО) достигает уже почти 13 тыс. человек.
Тогда же, в конце 50-х — начале 60-х годов, стали поступать и крупные пожертвования. Одно из первых сделала жена царя Александра II Мария Федоровна на строительство на Оливковой (Масличной) горе в библейском «Гефсиманском саду» («Гефсимании») женского православного монастыря с восьмиглавой («московского чина») церковью Марии Магдалины с высокой звонницей («Русской свечой», как ее называют и сегодня). На участке помимо церкви и звонницы было построено еще два подворья (гостиницы) для паломников, поэтому иногда весь комплекс сегодня называют Мариино-Магдалинским подворьем. По современным ценам участок в 10 га с фруктовым садом и системой орошения (три цистерны для воды) был куплен всего за 14 тыс. франц. фр. (менее 5 тыс. долл. США сегодня), но на само строительство всего комплекса с окружающей его капитальной двухметровой стеной ушло свыше 300 тыс. фр.
Турецкое законодательство до 1914 г. не предусматривало купчей на юридических лиц, сделки совершались лишь лицами физическими. Поэтому эта покупка (как и все последующие) была оформлена на российского консула в Иерусалиме А.И. Васильева и лишь 20 марта 1897 г. была переведена на имя русского правительства, для чего потребовался специальный указ (фирман) турецкого султана. В свою очередь, правительство передало функции верховного управления и распоряжения этой собственностью Русской духовной миссии в Иерусалиме. В 1897 г. все имущество вместе с участком и садом оценивалось в 402 260 фр.
…В январе 1994 г. вместе с российскими телевизионщиками я побывал в этом подворье. Оно явно разрослось по сравнению с 1897 г. ухожено. Во дворе большое количество надгробий над могилами монахов и мирян (последних особенно много за 20-е и 60-е годы, почти все — эмигранты первой волны). Подворье после карловацкого раскола (1921 г.) на белую и красную РПЦ попало под духовную юрисдикцию белой церкви. И по сию пору красных попов туда не пускают, о чем нас предупредили в духовной миссии Московского патриархата в Иерусалиме заранее.
Но мы — не попы, мы — миряне, паломники, и после небольших переговоров у домофона в воротах нашу телегруппу впустили, хотя особо возиться с нами не стали. Ни экскурсию проводить, ни показывать какие-либо церковные раритеты (а они, мы знаем, были) — снимайте все, что снаружи, и все. Даже к трапезе «московитов» не позвали, и мы все три часа были предоставлены сами себе.
Зато была другая интересная встреча. На крыше одного из подворий заметил я человека в черном строительном халате, но явно не монашеского вида, он перекрывал крышу жестью. Вскоре он спустился и… заговорил по-русски. Оказался паломником из Германии, помощником машиниста тепловоза, уже несколько лет проводившим часть своего отпуска в Святых местах, бесплатно работая «на Бога» (за кров и скромную монашескую пищу) в Мариино-Магдалинском подворье: помогает по хозяйственным делам — в этот раз перекрывает крышу.
Нет, он не эмигрант-диссидент и не уезжал из СССР по «еврейской визе», он вообще никогда не бывал в России, ибо родился в самом конце войны в Германии от русской матери и немца-солдата, который погиб в последних боях за Берлин. Набожная мать воспитала его в русско-православном духе, не дала забыть русский язык (хотя учился он в немецкой школе и немецком «паровозном» техникуме) и перед смертью взяла с сына слово обязательно посетить Святую землю. Один раз приехал и вот теперь приезжает каждый год за свой счет, иногда даже делая небольшие пожертвования. Вот такой «неожиданный союзник» встретился нам в Иерусалиме.
* * *
Кардинальный перелом в «палестинской политике» официальных властей России и иерархов РПЦ наступает в 1880-1881 гг.В 1880 г. в Святую землю в очередной раз приезжает В.Н. Хитрово. «Патриархию (Иерусалимскую. — Авт.) я нашел в очень невзрачном виде, — писал он в следующем году в первом номере нового „Православного палестинского сборника“, — заботы о патриархии сводятся к нулю, и положение последней более чем безотрадное. Школ ни одной, а про храмы лучше не говорить». Одна из основных причин неуспеха русского православного дела в Палестине — длящийся с 40-х годов ведомственный конфликт Русской духовной миссии (Священный синод) с Русским дипломатическим консульством (МИД), которые никак не могут определить, кто из них главнее в Святой земле.
В 1881 г. Хитрово представил в МИД и обер-прокурору Священного синода К.П. Победоносцеву очередную (с 1871 г. пятую) обстоятельную записку с предложением разграничить «ведомственные функции» многочисленных российских и зарубежных духовных миссий, у каждой из которых почему-то оказался свой «хозяин».
Традиционно исторически первые духовные миссии стали возникать при посольских церквах России за границей с XVIII в. Для этого с целью проведения религиозных служб по рекомендации Синода и с утверждением их МИДом стали отправлять русских священников (эта практика после 1988 г. возродилась в РФ вновь). Некоторые крупные церковные приходы при посольствах тогда же стали преобразовывать в целые духовные посольства (миссии), главами которых назначались не менее чем архимандриты, а членами — исключительно монахи («черное духовенство»). Постепенно эти духовные миссии и территориально отделились от светских российских посольств: в Риме при Ватикане, где при М.С. Горбачеве прежнюю духовную миссию возглавил советский посол при Папе римском и Мальтийском ордене, в Стамбуле, Афинах, Иерусалиме, Александрии, Сеуле, Токио и др.
Иногда такие духовные миссии исполняли сразу две функции — религиозную и дипломатическую, как, скажем, Пекинская православная духовная миссия с 1712 г. поскольку МИД России весь XVIII в. и половину XIX в. никак не мог установить с Китаем дипломатические отношения из-за неприятия китайского церемониала (правители Поднебесной империи требовали, чтобы иностранные послы вручали верительные грамоты… ползком, на коленях).
До середины XIX в. с управлением большинства заграничных миссий у российских властей не было больших проблем. Субсидировались они из бюджета МИД, по духовным делам находились в подчинении либо Санкт-Петербургской епархии, либо (Иерусалимская, Пекинская, Японская с 1871 г. и Сеульская с 1897 г.) непосредственно в ведении управления внешних церковных связей Священного синода в Петербурге Полтавская И. В. (Петербург). Русские православные духовные миссии на Дальнем, Среднем и Ближнем Востоке (обзор документов РГИАП) // Дипломатический ежегодник. — М. 1995, С. 112-123.
Первый диссонанс внес… сам Николай I. В 1847 г. рядом с Иерусалимским патриархатом он учреждает еще и Русскую православную духовную миссию, а затем открывает и дипломатическое консульство. Понятное дело, три «хозяина» сразу начинают враждовать, что с горечью отмечает В.Н. Хитрово. Дело доходит до того, что на иерусалимского патриарха Никодима 19 марта 1888 г. совершается покушение — наемный террорист едва не заколол его кинжалом. Хуже всего было, однако, другое — распыление и воровство пожертвований паломников. Как пишет наш современник протоиерей Александр Кравченко, «более чем щедрые субсидии, которые не раз получал Блаженнейший Никодим (в 1883-1890 гг. — глава Иерусалимского патриархата. — Авт.), не окупались ничем; без какой-либо определенной пользы разошлись они по карманам кредиторов Иерусалимской патриархии».