Страница:
Бес заявил, что ему по пути, и, как я ни ворчал, побежал следом.
Халва оказалась бесподобной. Ни в самом дорогом магазине, ни даже на базаре такой не купишь. Впрочем, у шефа имеются собственные, свято оберегаемые, каналы во все части света. Рассказывают о неких настырных личностях, которые о каналах этих пронюхали и попытались впрячь нашего ифрита[3] в контрабанду наркоты. Сперва сулили златые горы, затем угрожали, а затем исчезли. Если не ошибаюсь, они попали именно туда, куда так упорно рвались. В «Золотой треугольник». Пополнили ряды рабов на опийных плантациях. Кстати, та история имела продолжение. Чуть позже нехорошо заболел один из наших сотрудников. У него загнил язык, и стали быстро зарастать толстой подошвенной кожей ушные отверстия. Сейчас он глухонемой инвалид…
В общем, чувства юмора Сулейману не занимать. Правда, чувству этому очень уж много, чрезвычайно много лет. Отчего оно изрядно почернело.
Раньше оно было кроваво-красным. Жерарчику, видимо, не терпелось поболтать, но на людной улице показывать знание человеческой речи он не решался. Он забегал вперед, трогательно поскуливал и заглядывал мне в глаза. Фантастически подобревший от халвы, я смилостивился и взял его на руки. Бес тут же приник к моему уху, изображая, будто ласкается к горячо любимому хозяину, и горячо залопотал:
– Соблазни ее, Павлуша! Соблазни Софью, и дело с концом. Она вполне готова разделить с тобой ложе любви, я это унюхал. Ты ей жутко интересен как мужчина – шкурой клянусь.
– Отстань, – сказал я.
– Ну, чего ты ломаешься? – не унимался паршивец. – Она вовсе даже ничего. Скажешь, старовата? Так ведь не в первый же раз.
На что это он намекает, скотина?
– А вот сейчас ка-ак швырну тебя под грузовик! – гневно проговорил я.
Жерар поджал хвостик. Под грузовик ему не хотелось.
Проходящие мимо девчонки-сестренки, очень юные и миловидные, прыснули и уравняли шаги с моими.
– Молодой человек, вы почто животинку тираните?
– Ха! – воскликнул я, останавливаясь. – Это еще большой вопрос, кто кого тиранит. А густая кровь жертвенного козлища, – я обжег беса яростным взглядом, – весьма любезна богам.
Из груди терьера исторгся душераздирающий вопль. Глаза наполнились слезами.
Девчонки, уже попавшие в силки его обаяния, посмотрели на меня с укором.
– К чему подобное зверство? Вы его лучше нам подарите, такого мяконького. Такого сладенького. Заодно и познакомимся поближе. Мы и вас в гости пригласим. У нас уютная квартирка. Мы там вдвоем обитаем и симпатичным гостям всегда рады. Меня зовут Лада. А я Леля, – представились они, блестя шальными глазами.
Имена их показались мне смутно знакомыми. Откуда бы?
– Между прочим, – они переглянулись, и озорства в их голосах добавилось, – мы ну такие неразлучные, что все делаем на пару. Все-все…
Все-все? И как это прикажете понимать? Я пристальней всмотрелся в девчонок. Они не были, конечно, ослепительными красавицами, но молодость, здоровье и отличное настроение делали свое дело. Смотреть на них было приятно. Действительно, хороши. У обеих на шее золотенькие кулончики в виде рога изобилия. Обе хохочут-заливаются, но, кажется, предлагают себя на полном серьезе. Какой, однако, сегодня насыщенный день!
– Хочешь, пойдем к девушкам, песик? – промурлыкал я. – Они угостят нас вкусненьким. Правда, Лада? Верно, Леля?
– Ой, непременно угостим! – с жаром подтвердили сестрички и выразительно облизнулись, разом вытягиваясь в струнку и похлопывая себя по плоским животам. Почему-то несколько ниже, чем расположен желудок. Под тонкими маечками с изображением дородной большеголовой женщины, простершей длинные руки к небу, обрисовались аппетитные грудки. – Мы ведь и сами уже проголодались.
Я уж совсем было собрался ответить им согласием, но бесенок мой вдруг чего-то струхнул. Обнял меня лапами за шею и явственно задрожал. Не желаю, дескать, с хозяином расставаться – ни за какие вкусности. Положительно, соблазн отдать его на растерзание (хотел сказать: на милование) шаловливым проказницам был силен, однако уступать соблазну права я не имел. Все-таки Жерар, какой ни есть, но напарник. В разведку вместе ходим. И вообще, предательство, даже по отношению к нечистому духу, безобразно.
– Да вы с ним замучаетесь, – сказал я, морща нос. – Он, подлец, мебель грызет и электрошнуры. И в тапки писает. А сейчас вдобавок еще глистов где-то подхватил. Опять, наверное, на улице чужой помет жрал. Ух ты, грязнулька моя! Поросеночек ты мой! – просюсюкал я и, сжав зубы, быстро поцеловал его в морду. – Вот, несу к ветеринару. Составите компанию?
Девчонки посмотрели на меня с хорошо видимой брезгливостью, отрицательно замотали головами и резко сорвались с места. Я проводил их грустным взглядом и столь же безрадостным вздохом. Ответом мне был перепляс тугих ягодиц сестричек под шелковыми бриджиками – и ответом, выражающим полное, безоговорочное презрение.
А кобелек на мои слова о пожирании им помета вдруг обиделся. Заворчал недовольно. Зубки-иголочки показал.
– Вздумаешь укусить, – сказал я, кривовато улыбаясь и сплевывая попавшую в рот шерстинку, – пожалеешь!
– Глупо было бы…– высокомерно молвил он. – Нужно мне кусаться. Что я, собака?
– Нет, – сказал я. – Ты, Жерарчик, определенно не собака. Ты собачонка. Моська.
– С какими колоссальными грубиянами приходится работать, – пожаловался бес сам себе. – Добра не помнят, советов не слушают. А между тем я старше этого мальчика раз в тридцать и во столько же раз мудрей. Кабы не я, его бы сегодня высосали до дна во славу матери сырой земли, а шкурку подкинули в какую-нибудь заштатную больничку. Однако благодарности от него нипочем не дождешься. Ведь ему, растяпе, и в голову не пришло, что эти милые грации не кто иные, как вышедшие промышлять мужского семени Макошевы отроковицы. И это при том, что они честно назвались по именам!
Так вот оно что, сообразил я. Конечно, как я мог запамятовать! Лада и Леля – это же мифические спутницы богини матери сырой земли Макоши. Она и на майках девчонок была намалевана. И рог изобилия тоже ее атрибут. Выходит, прав мой бес: нужно быть с незнакомыми девицами осмотрительней. Поскольку сейчас самый разгар весенних полевых и садово-огородных работ, нет для последовательниц культа Макоши большей ценности, чем свеженькая семенная жидкость. Земельку ею удобрять. Кстати, беса моего, попади мы к ним в руки, они выдоили бы тоже. Досуха. Только если людей от дистрофии кое-как еще лечат и даже, случается, вылечивают, то собак… Так что зря Жерарчик брюзжит. Он в первую очередь свои гонады[4] от фатального истощения спасал, не мои.
Между тем бес закончил свой обвинительный монолог прочувствованным восклицанием: «О времена, о нравы!»– и попросил уже обычным тоном:
– Опусти-ка меня возле вон той арки, Павлуша. До арки было метров сто. Неси его, поганца. Небось, сам докостыляет. Я разжал объятия. Он не слишком ловко приземлился на все четыре лапы, встряхнулся. Какой он все-таки крошечный, беззащитный, вдруг умилился я. Тяжело, наверно, такому на улицах без покровителя приходится.
– Слушай, может, тебя проводить? – великодушно предложил я.
– Глупо было бы…– спесиво тявкнул бес. – Обойдусь!
– Тогда адью. Да смотри, берегись кошек, малыш! – посоветовал я ему почти без ехидства.
Чуток отбежав, Жерар принялся витиевато ругать меня по-венгерски. Должно быть, считал, что не пойму. Я бы и не понял. Способности мои к языкам довольно средние. Или, точнее, избирательные – что-то запоминаю без проблем, что-то с огромным трудом. Брань, однако, особая категория. В ней я большущий дока. А собирание иноязычных ругательств – мое скромное, неафишируемое хобби. Узнай о нем матушка, вообразила бы, что это еще одна наследственная черта, благодарить за которую я должен негодяя-папочку.
Когда бес, кончив поминать лягушатников, петушатников да байстрюков, перешел на чрево Божьей Матери и половую жизнь двенадцати апостолов, мне сделалось понятно, что пришла пора вмешаться. Подобную дерзость нельзя прощать даже напарнику. Я воздел длань и слева направо, как мадьяры (они же католики, верно?), размашисто перекрестил ему спину. Жерар пронзительно, не по-человечески и не по-звериному, а точно ирландский предвестник смерти баньши или отечественная Карна-печальница, взвыл и покатился кувырком. Путь его закончился около опрокинутого бачка для мусора.
Бум-с! – глухо загудел бачок.
«Экий конфуз», – подумал я, глядя, как бес барахтается среди омерзительных даже на вид отбросов.
Сочувствия к нему не было. К тому же я был уверен, что и крестное знамение, и мусорные бачки он мне когда-нибудь припомнит. Обязательно. И «Моську» припомнит, дай только срок.
Возле двери меня перехватил молодцеватый, атлетически сложенный милиционер в чине старшего лейтенанта. Он был высок и, точно британский морской офицер, безукоризненно прям. Прям был его тонкий нос и бескомпромиссный срез волевого подбородка, пряма полоска бровей и твердая линия рта. По стрелкам его брюк можно было чертить проекты скоростных железных дорог. Жаль, оттопыренные ушки-лопушки несколько портили общее впечатление. При нем была тоненькая офицерская планшетка и складной зонт в чехле. Из планшетки торчал краешек наручников.
– Павел Викторович Дезире?
– Он самый, – сказал я, звеня ключами.
– Лейтенант Стукоток. Ваш участковый. Разрешите войти?
– Пожалуйста. – Я отпер дверь, пригласил молодцеватого Стукотка на кухню, пододвинул ему табурет и спросил, почему-то старомодно: – Чему обязан?
Участковый снял фуражку, взбодрил растопыренной пятерней свой короткий светлый «бобрик», планшетку с зонтиком примостил на стол, но садиться не спешил. Озирался цепким взглядом, кажется, принюхивался и при этом сухо, отрывисто, до невыносимости официально говорил:
– Не чему, а кому. Проживающий над вами гражданин Тищенков утверждает, что вы. чрезмерно увлекаетесь курением. Марихуаны. Чуть ли не притон содержите.
– С чего он взял? – спросил я удивленно.
– Да вот взял с чего-то. – Стукоток перестал озираться, сосредоточился на изучении моего лица. Должно быть, отыскивал следы волнения. Ужас застуканного (pardon!) на горячем преступника. Взгляд у него был тоже прямой и будто бы доброжелательный, но в то же время пронизывающий до самого спинного мозга. Под таким не слишком повиляешь. Он разжал губы: – Сигнал поступил. Мы обязаны отреагировать.
– Боже, какая нелепица! – с отвращением проговорил я, держась все того же архаичного тона. – Марихуана! Помилуйте, мне и табак-то противен. А вообще, если желаете, можете совершить обыск. Хоть сейчас. Санкции не потребую. Прошу вас, приступайте! Времени много не займет. У меня и вещей-то…
Лейтенант после недолгой паузы, за которую успел что-то там для себя обдумать и решить, отгородился, протестуя, рукой.
– Зачем обыск, что вы. – В голосе его наконец проскользнули теплые нотки. – Я и так вижу, что все в ажуре. Слушайте… а сам этот Тищенков… Что за птица?
– Птица канюк, – находчиво сказал я, преисполняясь мстительного чувства. – Знаете, который все просит жалобно: «Пить! Пить!»
– Зашибает, стало быть? Я вздохнул:
– Случается.
– Стало быть, зашибает, – задумчиво повторил Стукоток. – Вот и мне показалось. Шумит?
Тут даже врать не пришлось:
– Иногда прегромко.
– Ладно, учтем. – Лейтенант водрузил фуражку на голову, привычно вымерил двумя пальцами положение козырька. – Извините за вторжение. Служба. Вам, кстати, известен телефон нашей дежурной части?
Я сделал виноватое лицо:
– Нет.
– Запишите. Будет сильно барогозить, – Стукоток коротко дернул головой в направлении потолка, – вызывайте наряд.
После ухода участкового я решил навестить соседа сверху. Мне захотелось укоризненно посмотреть в его бесстыжие глаза. Пусть ему станет неловко. А то взял моду свои похмельные глюки мне приписывать! Ему кони, выходящие из пола, прямо с утра мерещатся, а виноват, значит, я. Курящий, оказывается, в это время траву. Удивительный ход мыслей! Перенос, так сказать, воображаемого с больной головы на здоровую. Непостижимая логика иного мира. Или отдаленного будущего.
Однако пообщаться с прогрессивным логиком мне не удалось. Вокруг его квартиры наблюдалось необыкновенное оживление. Деловитое движение туда и сюда в высшей степени любопытных личностей. Я решил, что разговор подождет, и устроился на подоконнике на лестничной площадке, потягивая колу и следя за посетителями.
Было их много, и все были разные.
Сперва пожаловала увешанная побрякушками своей шарлатанской аппаратуры, четверка мошенников из Института биоэнергетики. Бравые парни, щеголяющие фирменной униформой и зачем-то нацепившие обтекаемые спортивные очки с желто-коричневыми стеклами. Вылитые «охотники за привидениями» из одноименного фильма. Хотел бы я посмотреть, как они поведут себя при встрече с настоящим призраком. Впрочем, штаны у них выглядели достаточно мешковатыми, чтобы скрыть признаки любого волнения, вплоть до самого крайнего.
Затем прибыл православный батюшка. Сопровождал его молоденький служка, нагруженный не менее чем тремя литрами святой воды.
И наконец, притопал водопроводчик с огромной брезентовой сумкой.
Я допил газировку и довольно улыбнулся. Сообразительный мужичонка не упустил ничего. Отныне можно спать спокойно.
Отдых есть функция, обратно пропорциональная усталости.
Эта свежая мысль тяжело, точно пробуждающийся медведь в берлоге, ворочалась в моей несвежей голове, пока я нога за ногу тащился к двери.
Проспал я хорошо если час.
Звонок надрывался.
Сулейман Маймунович терпеть не может телефонов, факсов, пейджеров и прочих современных средств связи. В особенности он не может терпеть электронной почты и сотовых мобильников. Когда-то он очень здорово нарвался с любовью к электронике. Как-никак, считал он, электроника – область науки, оперирующая потоками данных, строго упорядоченной энергией, а значит, самая близкая к магии. Сулейман, с головой ныряя в ее изучение, надеялся возродить былую славу джиннов, ифритов и прочих энергетических сущностей, скрестив спиритическое с материальным. Вдохнуть в машину пусть не душу, но – «духа». Вследствие своего бескрайнего энтузиазма он и стал одним из главных фигурантов знаменитого «дела кибернетиков». Имеется в виду – настоящих фигурантов, для обуздания которых, собственно, и была загублена вся советская кибернетика. От расправы ему пришлось скрываться в Средней Азии, где он провел полтора десятка лет, едва ли не самых жутких за последние век-два. Вернуться в столицы Сулейман так и не решился и до сих пор не может без содрогания вспоминать свой тогдашний бурный «роман с ЭВМ».
Поэтому в офисе «Серендиба» нет ни единого компьютера. Зато имеется «Феликс» – металлический счетный агрегат с клавиатурой, как у пишущей машинки, и рукояткой, которую следует крутить. При вычислениях «Феликс» совершенно неповторимо звенит на разные голоса, да вот беда – постоянно сбивается в действиях с дробями. Им пользуется наш ничем не примечательный старенький бухгалтер. С другой стороны, бухгалтер имеет редкое эллинское имя Менелай Платонович Архэ и обладает одной странностью – никогда не кушает яблок.
Для передачи известий наш добрый старомодный шеф предпочитает употреблять посыльных и нарочных, а также пользоваться оказией и слать гонцов. Особую любовь он испытывает к почтовым птицам. Сегодня, впрочем, он ограничился обыкновенным курьером.
– Ну? – сказал я, страдальчески глядя на Зарину, и широко зевнул.
Как мне уже приходилось отмечать (и, возможно, придется еще не раз), Сулейман – тонкий психолог. Зная, что Павлин-мавлин, хоть и выглядит паинькой, бывает подчас невыносимо грубым, он поступил чрезвычайно хитроумно. Откомандировал ко мне свою любимицу. Не потому, конечно, что я остерегусь отправить ее к черту из опасения его прогневать. А потому что Зарина и моя любимица тоже. К ней все относятся с нежностью. На первый взгляд это симпатичная восьмилетняя девчушка с черными глазищами в пол-лица. На второй тоже. Да хоть на тридцать третий. В самом же деле Зарина – карлица, чей возраст далеко перевалил за… В общем, далеко за. Ни к чему вам знать. Я сам, откровенно говоря, не знаю. Притом она ведет себя совершенно как ребенок.
Обожает игрушки, карамель на палочке, всегда остается по-детски непосредственной и веселой. Баловать ее подарками – сплошное удовольствие.
Однако я был не в том настроении, чтобы кого-то чем-то баловать.
– Ну?.. – повторил я нетерпеливо.
– Дедушка тебя кличет, Павлуша, – сказала она, не вынимая изо рта «Чупа-чупса». – Надо поторопиться. Чего-то он озабоченный.
– Ладно, – сказал я. – Сейчас соберусь. Зайдешь?
– А Жерарчик здесь?
– Разве моя квартира напоминает псарню?
– Говоря о чистоте и начистоту – есть маленько. Вот язва.
– Жерарчика здесь нет, – проскрежетал я.
– Тогда не зайду. Ты сегодня какой-то скучный и злой. Наверное, тебе нужно больше отдыхать. Чао, Павлинчик!
Она помахала на прощание ладошкой и ускакала.
Выходя из дому, я был все еще мрачен. Но, вспомнив, что по пути можно завернуть в «FIVE O'CLOCK», к куколке моей Аннушке, чуток приободрился.
От китайца за версту разило псиной и каким-то удушливо-тяжелым одеколоном. Я поспешно уступил дорогу. Он кивнул, казенно улыбнулся. На миг показались мелкие острые зубки. Сквозь толстенные линзы очков блеснули темно-карие, без белков глаза. Сопровождавший его громила (руки – с мое туловище, грудь – как аэростат, загривок – от самых ушей; не думал я, что среди желтых встречаются подобные монстры!) вонял так же тошнотворно. Передвижной зверинец плюс агрессивный парфюм «Eau de Peregare» от BODUN's.
Секретарем нашим Максиком точно выстрелили из-за стола. Захлебываясь словами почтения, он побежал провожать важных пахучих гостей до двери. И за дверь. И по лестнице. Так спешил, что на ногу мне наступил.
Чертов лизоблюд. Чертовы китайские лисы-оборотни. Эх, если бы мне возле Аннушки еще на пять минуточек задержаться…
Чертов график работы магазина!
Я вошел к шефу.
Надрывно гудел кондиционер, выгоняя из кабинета ароматы лисьего метаболизма.
– Паша, – без обычного кривляния и даже без акцента с места в карьер взял Сулейман. Это было скверным знаком. – Паша, как ты отреагируешь, если я предложу тебе посетить стрип-шоу в «Скарапее»? Имеется билетик в VIP-зал. Сегодня с гастролями «Римские любовницы». Восемь кисок, прямиком из Вечного города. Покажут, как можешь догадаться, «Патрицианские ночи». Между нами: единственное выступление не только в Императрицыне, но и вообще в России. Сам бы не отказался, да заботы, видишь… Все заботы проклятущие… – Он принялся крутить на левом мизинце любимый варварски роскошный перстень из поглощающего свет черно-зеленого металла с изумрудом карат на пятьдесят. Камень, ограненный в форме яйца и удерживаемый оправой из трех головок фламинго с раскрытыми клювами, мерцал. Совсем не в такт вращению.
Блин, еще один скверный знак!
– Наличных подкину.
Последняя фраза вообще выходила за ВСЯКИЕ рамки. Наш скупердяй подкинет наличных? Мне? Восточная сказка. Тысяча и одна хрень. Он что, решил меня тамошним питонам скормить?
«Скарапея» – один из самых модных, самых дорогих и недоступных для большинства ночных клубов города. Там повсюду ползают живые удавы и гады помельче, а обслуга – младые негритянки с голой грудью или мускулистые папуасы в одних плавках. Как гостям больше нравится. Каждому приглашенному гарантируется полное моральное (а при желании – и физическое) разложение по высшему разряду. Безумно заманчивая обитель всяческих пороков. Потусоваться там на халяву, да еще в VIP-зале? Где перед вами пресмыкаются самые клевые аспиды и гаитянки? Е, парни!!! В смысле – было бы крайне, крайне заманчиво.
Кабы, повторяю, не подозрительная ласковость и щедрость дядюшки Сулеймана.
– Это как-то связано с Софьей Романовной? – спросил я прямо.
– Это никак не связано с Софьей Романовной.
– Тогда почему я?
– Потому что больше некому. Во-первых, ты, весь из себя молодой и стильный, будешь там смотреться э-э… в самую масть. В жилу. Короче, уместно. Особенно с теми наличными, что я пообещал. Во-вторых, необходим человек с твоей сообразительностью.
Польстил. Сейчас я должен закатить глазки и замурлыкать.
– Сулейман-ага, – сказал я сладеньким и гаденьким голоском ябеды, – а вы не забыли, что среди молодых ваших сотрудников имеются личности гораздо сообразительней меня?
Дело в том, что не так давно секретарь наш Максик приволок откуда-то набор бланков для определения IQ– коэффициента интеллекта. И шеф будто на пчелу сел. Сейчас же загорелся узнать, кто у него чего стоит в плане мозгов. Как будто без того не ясно. Тестирование было проведено немедленно, итоги… итоги каждому обследовавшемуся сообщены приватно. Разглашать собственные показатели настоятельно не рекомендовалось. Во избежание. Как пример для всяческого подражания был отрекомендован один лишь Менелай Платонович. IQ у него вплотную подобрался к двумстам. Как у Эйнштейна. «Тут, должно быть, закралась какая-нибудь ошибка, – скромно прокомментировал фантастический результат сам бухгалтер. – Впрочем, старому греку на моей работе нельзя быть полным дураком». Мой коэффициент получился вполне себе средним, чего и следовало ожидать. Хотя ожидал я – как, наверное, любой – сами понимаете, другого.
Вся работа в тот день, разумеется, встала, народ друг на друга косился с недоверием, атмосфера делалась взрывоопасной. Запоздало раскаявшийся в опрометчивом поступке Сулейман разогнал нас по домам раньше времени и объявил назавтра дополнительный выходной. После выходного психологический климат в коллективе вроде как нормализовался. Но не прошло и недели, как данные начали помаленьку всплывать. И вдруг выяснилось, что у юного нашего секретаря Максика интеллектик-то о-го-го! Сто семьдесят без малого; а это, между прочим, ДО ХРЕНА! Чрезвычайно. Все обалдели, а Максик (без чьего участия в разглашении секретов, видимо, не обошлось) сделал вид, что ничуть своей гениальностью не возгордился. Но это сперва. Сейчас он считает нормальным наступать мне на ноги и забывать извиняться при этом. Кто бы мог подумать, что гусачья гордыня – обязательная спутница выдающегося ума?
– Я никогда ничего не забываю. А ты, если б не перебивал своего Богом данного шефа, – Сулейман сделал строгое лицо, – узнал бы, что существует не только во-первых и во-вторых, но еще и в-третьих. Так вот, в-третьих… В-третьих, сам знаешь почему.
Ага. Не для того кота держат, чтобы брюшко себе в удовольствие лизал, а для того, чтобы мышей в подполе ловил.
– Придется работать?
– Скорее всего.
– О-хо-хо…– Я сделал кислое лицо и с протяжным вздохом жеманницы закатил глаза.
– Стены там нормальные, это проверено, – сообщил, шеф, демонстративно игнорируя мои гримасы.
– Я буду один?
– Абсолютно.
– Абсолютно? – переспросил я. Как-то мне не понравилось его шмыганье носом. Откуда бы у ифрита взяться насморку? В конце мая. – Ну, я хотел еще Убеева для страховки…
– Убеева?! – испугался я. – Железного Хромца?
– Ага. – Да ведь он же полный придурок! —
Придурок, – с удовольствием подтвердил шеф. – И даже, пожалуй, хуже. Зато стреляет, как бог.
В том-то и проблема, что стреляет. Неужели Сулейман запамятовал, вследствие каких снайперских подвигов этого нервного калмыка с предыдущего места вышибли? Перед тем, как мы его подобрали? Зато я помню. Превосходно помню. Потому что сам копировал сведения о нем из личного досье начальника «Булата». Ну, того самого охранного агентства, где Убеев раньше инструктором по стрельбе был. Собственного информатора он сдуру шлепнул. Две пули в голову, одна в сердце – всего за полсекунды. Потрясающе быстро и абсолютно надежно. Высший класс!
Я своей головой дорожу. Сердцем тоже. Посему решил быть несгибаемо твердым:
– Нет, эфенди. Лучше буду вовсе без прикрытия, чем с таким отморозком. Да и в кого там ему стрелять? В «Римских любовниц»? В удавов?
– В удавов, – неожиданно поддакнул шеф. – В анаконд. «Скарапею», Паша, держат трансвеститы. Сам знаешь, какая у них репутация. Хуже только у людоедов Амазонии, да и то не у всех. – Он огладил двумя руками бороду, поднес к губам перстень, дохнул на него и потер камень о рукав. Отвел руку в сторону, любуясь результатом. Изумруд все еще мерцал. – Если тебя там поймают, запросто гадам скормить могут.
О какой-то там особенно людоедской репутации трансвеститов я услыхал впервые. Ходят, конечно, разные слухи (а о ком они не ходят?): ну, на иглу, дескать, могут насильно посадить или поиметь крайне извращенным способом. Но чтобы вот так, раз – и змеям на корм… «Ох, Паша, – смекнул я, враз заскучав, – похоже, ты круто влетел! Точно бабочка в сачок. Не успеешь крикнуть „караул!“, как в коллекцию угодишь. Весь из себя засушенный и крылышки врастопырку. Может, послать Сулеймана с его делами куда подальше, пока не поздно?» Последний вопрос был, конечно, риторическим. «Поздно» стало уже тогда, когда шеф выплатил мне первую премию за первое конфиденциальное дельце, связанное, помнится, с… С тем-то и тем-то. О сгнившем языке одного болтливого сотрудника я, случайно, не упоминал? Ну, то-то!
Халва оказалась бесподобной. Ни в самом дорогом магазине, ни даже на базаре такой не купишь. Впрочем, у шефа имеются собственные, свято оберегаемые, каналы во все части света. Рассказывают о неких настырных личностях, которые о каналах этих пронюхали и попытались впрячь нашего ифрита[3] в контрабанду наркоты. Сперва сулили златые горы, затем угрожали, а затем исчезли. Если не ошибаюсь, они попали именно туда, куда так упорно рвались. В «Золотой треугольник». Пополнили ряды рабов на опийных плантациях. Кстати, та история имела продолжение. Чуть позже нехорошо заболел один из наших сотрудников. У него загнил язык, и стали быстро зарастать толстой подошвенной кожей ушные отверстия. Сейчас он глухонемой инвалид…
В общем, чувства юмора Сулейману не занимать. Правда, чувству этому очень уж много, чрезвычайно много лет. Отчего оно изрядно почернело.
Раньше оно было кроваво-красным. Жерарчику, видимо, не терпелось поболтать, но на людной улице показывать знание человеческой речи он не решался. Он забегал вперед, трогательно поскуливал и заглядывал мне в глаза. Фантастически подобревший от халвы, я смилостивился и взял его на руки. Бес тут же приник к моему уху, изображая, будто ласкается к горячо любимому хозяину, и горячо залопотал:
– Соблазни ее, Павлуша! Соблазни Софью, и дело с концом. Она вполне готова разделить с тобой ложе любви, я это унюхал. Ты ей жутко интересен как мужчина – шкурой клянусь.
– Отстань, – сказал я.
– Ну, чего ты ломаешься? – не унимался паршивец. – Она вовсе даже ничего. Скажешь, старовата? Так ведь не в первый же раз.
На что это он намекает, скотина?
– А вот сейчас ка-ак швырну тебя под грузовик! – гневно проговорил я.
Жерар поджал хвостик. Под грузовик ему не хотелось.
Проходящие мимо девчонки-сестренки, очень юные и миловидные, прыснули и уравняли шаги с моими.
– Молодой человек, вы почто животинку тираните?
– Ха! – воскликнул я, останавливаясь. – Это еще большой вопрос, кто кого тиранит. А густая кровь жертвенного козлища, – я обжег беса яростным взглядом, – весьма любезна богам.
Из груди терьера исторгся душераздирающий вопль. Глаза наполнились слезами.
Девчонки, уже попавшие в силки его обаяния, посмотрели на меня с укором.
– К чему подобное зверство? Вы его лучше нам подарите, такого мяконького. Такого сладенького. Заодно и познакомимся поближе. Мы и вас в гости пригласим. У нас уютная квартирка. Мы там вдвоем обитаем и симпатичным гостям всегда рады. Меня зовут Лада. А я Леля, – представились они, блестя шальными глазами.
Имена их показались мне смутно знакомыми. Откуда бы?
– Между прочим, – они переглянулись, и озорства в их голосах добавилось, – мы ну такие неразлучные, что все делаем на пару. Все-все…
Все-все? И как это прикажете понимать? Я пристальней всмотрелся в девчонок. Они не были, конечно, ослепительными красавицами, но молодость, здоровье и отличное настроение делали свое дело. Смотреть на них было приятно. Действительно, хороши. У обеих на шее золотенькие кулончики в виде рога изобилия. Обе хохочут-заливаются, но, кажется, предлагают себя на полном серьезе. Какой, однако, сегодня насыщенный день!
– Хочешь, пойдем к девушкам, песик? – промурлыкал я. – Они угостят нас вкусненьким. Правда, Лада? Верно, Леля?
– Ой, непременно угостим! – с жаром подтвердили сестрички и выразительно облизнулись, разом вытягиваясь в струнку и похлопывая себя по плоским животам. Почему-то несколько ниже, чем расположен желудок. Под тонкими маечками с изображением дородной большеголовой женщины, простершей длинные руки к небу, обрисовались аппетитные грудки. – Мы ведь и сами уже проголодались.
Я уж совсем было собрался ответить им согласием, но бесенок мой вдруг чего-то струхнул. Обнял меня лапами за шею и явственно задрожал. Не желаю, дескать, с хозяином расставаться – ни за какие вкусности. Положительно, соблазн отдать его на растерзание (хотел сказать: на милование) шаловливым проказницам был силен, однако уступать соблазну права я не имел. Все-таки Жерар, какой ни есть, но напарник. В разведку вместе ходим. И вообще, предательство, даже по отношению к нечистому духу, безобразно.
– Да вы с ним замучаетесь, – сказал я, морща нос. – Он, подлец, мебель грызет и электрошнуры. И в тапки писает. А сейчас вдобавок еще глистов где-то подхватил. Опять, наверное, на улице чужой помет жрал. Ух ты, грязнулька моя! Поросеночек ты мой! – просюсюкал я и, сжав зубы, быстро поцеловал его в морду. – Вот, несу к ветеринару. Составите компанию?
Девчонки посмотрели на меня с хорошо видимой брезгливостью, отрицательно замотали головами и резко сорвались с места. Я проводил их грустным взглядом и столь же безрадостным вздохом. Ответом мне был перепляс тугих ягодиц сестричек под шелковыми бриджиками – и ответом, выражающим полное, безоговорочное презрение.
А кобелек на мои слова о пожирании им помета вдруг обиделся. Заворчал недовольно. Зубки-иголочки показал.
– Вздумаешь укусить, – сказал я, кривовато улыбаясь и сплевывая попавшую в рот шерстинку, – пожалеешь!
– Глупо было бы…– высокомерно молвил он. – Нужно мне кусаться. Что я, собака?
– Нет, – сказал я. – Ты, Жерарчик, определенно не собака. Ты собачонка. Моська.
– С какими колоссальными грубиянами приходится работать, – пожаловался бес сам себе. – Добра не помнят, советов не слушают. А между тем я старше этого мальчика раз в тридцать и во столько же раз мудрей. Кабы не я, его бы сегодня высосали до дна во славу матери сырой земли, а шкурку подкинули в какую-нибудь заштатную больничку. Однако благодарности от него нипочем не дождешься. Ведь ему, растяпе, и в голову не пришло, что эти милые грации не кто иные, как вышедшие промышлять мужского семени Макошевы отроковицы. И это при том, что они честно назвались по именам!
Так вот оно что, сообразил я. Конечно, как я мог запамятовать! Лада и Леля – это же мифические спутницы богини матери сырой земли Макоши. Она и на майках девчонок была намалевана. И рог изобилия тоже ее атрибут. Выходит, прав мой бес: нужно быть с незнакомыми девицами осмотрительней. Поскольку сейчас самый разгар весенних полевых и садово-огородных работ, нет для последовательниц культа Макоши большей ценности, чем свеженькая семенная жидкость. Земельку ею удобрять. Кстати, беса моего, попади мы к ним в руки, они выдоили бы тоже. Досуха. Только если людей от дистрофии кое-как еще лечат и даже, случается, вылечивают, то собак… Так что зря Жерарчик брюзжит. Он в первую очередь свои гонады[4] от фатального истощения спасал, не мои.
Между тем бес закончил свой обвинительный монолог прочувствованным восклицанием: «О времена, о нравы!»– и попросил уже обычным тоном:
– Опусти-ка меня возле вон той арки, Павлуша. До арки было метров сто. Неси его, поганца. Небось, сам докостыляет. Я разжал объятия. Он не слишком ловко приземлился на все четыре лапы, встряхнулся. Какой он все-таки крошечный, беззащитный, вдруг умилился я. Тяжело, наверно, такому на улицах без покровителя приходится.
– Слушай, может, тебя проводить? – великодушно предложил я.
– Глупо было бы…– спесиво тявкнул бес. – Обойдусь!
– Тогда адью. Да смотри, берегись кошек, малыш! – посоветовал я ему почти без ехидства.
Чуток отбежав, Жерар принялся витиевато ругать меня по-венгерски. Должно быть, считал, что не пойму. Я бы и не понял. Способности мои к языкам довольно средние. Или, точнее, избирательные – что-то запоминаю без проблем, что-то с огромным трудом. Брань, однако, особая категория. В ней я большущий дока. А собирание иноязычных ругательств – мое скромное, неафишируемое хобби. Узнай о нем матушка, вообразила бы, что это еще одна наследственная черта, благодарить за которую я должен негодяя-папочку.
Когда бес, кончив поминать лягушатников, петушатников да байстрюков, перешел на чрево Божьей Матери и половую жизнь двенадцати апостолов, мне сделалось понятно, что пришла пора вмешаться. Подобную дерзость нельзя прощать даже напарнику. Я воздел длань и слева направо, как мадьяры (они же католики, верно?), размашисто перекрестил ему спину. Жерар пронзительно, не по-человечески и не по-звериному, а точно ирландский предвестник смерти баньши или отечественная Карна-печальница, взвыл и покатился кувырком. Путь его закончился около опрокинутого бачка для мусора.
Бум-с! – глухо загудел бачок.
«Экий конфуз», – подумал я, глядя, как бес барахтается среди омерзительных даже на вид отбросов.
Сочувствия к нему не было. К тому же я был уверен, что и крестное знамение, и мусорные бачки он мне когда-нибудь припомнит. Обязательно. И «Моську» припомнит, дай только срок.
Возле двери меня перехватил молодцеватый, атлетически сложенный милиционер в чине старшего лейтенанта. Он был высок и, точно британский морской офицер, безукоризненно прям. Прям был его тонкий нос и бескомпромиссный срез волевого подбородка, пряма полоска бровей и твердая линия рта. По стрелкам его брюк можно было чертить проекты скоростных железных дорог. Жаль, оттопыренные ушки-лопушки несколько портили общее впечатление. При нем была тоненькая офицерская планшетка и складной зонт в чехле. Из планшетки торчал краешек наручников.
– Павел Викторович Дезире?
– Он самый, – сказал я, звеня ключами.
– Лейтенант Стукоток. Ваш участковый. Разрешите войти?
– Пожалуйста. – Я отпер дверь, пригласил молодцеватого Стукотка на кухню, пододвинул ему табурет и спросил, почему-то старомодно: – Чему обязан?
Участковый снял фуражку, взбодрил растопыренной пятерней свой короткий светлый «бобрик», планшетку с зонтиком примостил на стол, но садиться не спешил. Озирался цепким взглядом, кажется, принюхивался и при этом сухо, отрывисто, до невыносимости официально говорил:
– Не чему, а кому. Проживающий над вами гражданин Тищенков утверждает, что вы. чрезмерно увлекаетесь курением. Марихуаны. Чуть ли не притон содержите.
– С чего он взял? – спросил я удивленно.
– Да вот взял с чего-то. – Стукоток перестал озираться, сосредоточился на изучении моего лица. Должно быть, отыскивал следы волнения. Ужас застуканного (pardon!) на горячем преступника. Взгляд у него был тоже прямой и будто бы доброжелательный, но в то же время пронизывающий до самого спинного мозга. Под таким не слишком повиляешь. Он разжал губы: – Сигнал поступил. Мы обязаны отреагировать.
– Боже, какая нелепица! – с отвращением проговорил я, держась все того же архаичного тона. – Марихуана! Помилуйте, мне и табак-то противен. А вообще, если желаете, можете совершить обыск. Хоть сейчас. Санкции не потребую. Прошу вас, приступайте! Времени много не займет. У меня и вещей-то…
Лейтенант после недолгой паузы, за которую успел что-то там для себя обдумать и решить, отгородился, протестуя, рукой.
– Зачем обыск, что вы. – В голосе его наконец проскользнули теплые нотки. – Я и так вижу, что все в ажуре. Слушайте… а сам этот Тищенков… Что за птица?
– Птица канюк, – находчиво сказал я, преисполняясь мстительного чувства. – Знаете, который все просит жалобно: «Пить! Пить!»
– Зашибает, стало быть? Я вздохнул:
– Случается.
– Стало быть, зашибает, – задумчиво повторил Стукоток. – Вот и мне показалось. Шумит?
Тут даже врать не пришлось:
– Иногда прегромко.
– Ладно, учтем. – Лейтенант водрузил фуражку на голову, привычно вымерил двумя пальцами положение козырька. – Извините за вторжение. Служба. Вам, кстати, известен телефон нашей дежурной части?
Я сделал виноватое лицо:
– Нет.
– Запишите. Будет сильно барогозить, – Стукоток коротко дернул головой в направлении потолка, – вызывайте наряд.
После ухода участкового я решил навестить соседа сверху. Мне захотелось укоризненно посмотреть в его бесстыжие глаза. Пусть ему станет неловко. А то взял моду свои похмельные глюки мне приписывать! Ему кони, выходящие из пола, прямо с утра мерещатся, а виноват, значит, я. Курящий, оказывается, в это время траву. Удивительный ход мыслей! Перенос, так сказать, воображаемого с больной головы на здоровую. Непостижимая логика иного мира. Или отдаленного будущего.
Однако пообщаться с прогрессивным логиком мне не удалось. Вокруг его квартиры наблюдалось необыкновенное оживление. Деловитое движение туда и сюда в высшей степени любопытных личностей. Я решил, что разговор подождет, и устроился на подоконнике на лестничной площадке, потягивая колу и следя за посетителями.
Было их много, и все были разные.
Сперва пожаловала увешанная побрякушками своей шарлатанской аппаратуры, четверка мошенников из Института биоэнергетики. Бравые парни, щеголяющие фирменной униформой и зачем-то нацепившие обтекаемые спортивные очки с желто-коричневыми стеклами. Вылитые «охотники за привидениями» из одноименного фильма. Хотел бы я посмотреть, как они поведут себя при встрече с настоящим призраком. Впрочем, штаны у них выглядели достаточно мешковатыми, чтобы скрыть признаки любого волнения, вплоть до самого крайнего.
Затем прибыл православный батюшка. Сопровождал его молоденький служка, нагруженный не менее чем тремя литрами святой воды.
И наконец, притопал водопроводчик с огромной брезентовой сумкой.
Я допил газировку и довольно улыбнулся. Сообразительный мужичонка не упустил ничего. Отныне можно спать спокойно.
Отдых есть функция, обратно пропорциональная усталости.
Эта свежая мысль тяжело, точно пробуждающийся медведь в берлоге, ворочалась в моей несвежей голове, пока я нога за ногу тащился к двери.
Проспал я хорошо если час.
Звонок надрывался.
Сулейман Маймунович терпеть не может телефонов, факсов, пейджеров и прочих современных средств связи. В особенности он не может терпеть электронной почты и сотовых мобильников. Когда-то он очень здорово нарвался с любовью к электронике. Как-никак, считал он, электроника – область науки, оперирующая потоками данных, строго упорядоченной энергией, а значит, самая близкая к магии. Сулейман, с головой ныряя в ее изучение, надеялся возродить былую славу джиннов, ифритов и прочих энергетических сущностей, скрестив спиритическое с материальным. Вдохнуть в машину пусть не душу, но – «духа». Вследствие своего бескрайнего энтузиазма он и стал одним из главных фигурантов знаменитого «дела кибернетиков». Имеется в виду – настоящих фигурантов, для обуздания которых, собственно, и была загублена вся советская кибернетика. От расправы ему пришлось скрываться в Средней Азии, где он провел полтора десятка лет, едва ли не самых жутких за последние век-два. Вернуться в столицы Сулейман так и не решился и до сих пор не может без содрогания вспоминать свой тогдашний бурный «роман с ЭВМ».
Поэтому в офисе «Серендиба» нет ни единого компьютера. Зато имеется «Феликс» – металлический счетный агрегат с клавиатурой, как у пишущей машинки, и рукояткой, которую следует крутить. При вычислениях «Феликс» совершенно неповторимо звенит на разные голоса, да вот беда – постоянно сбивается в действиях с дробями. Им пользуется наш ничем не примечательный старенький бухгалтер. С другой стороны, бухгалтер имеет редкое эллинское имя Менелай Платонович Архэ и обладает одной странностью – никогда не кушает яблок.
Для передачи известий наш добрый старомодный шеф предпочитает употреблять посыльных и нарочных, а также пользоваться оказией и слать гонцов. Особую любовь он испытывает к почтовым птицам. Сегодня, впрочем, он ограничился обыкновенным курьером.
– Ну? – сказал я, страдальчески глядя на Зарину, и широко зевнул.
Как мне уже приходилось отмечать (и, возможно, придется еще не раз), Сулейман – тонкий психолог. Зная, что Павлин-мавлин, хоть и выглядит паинькой, бывает подчас невыносимо грубым, он поступил чрезвычайно хитроумно. Откомандировал ко мне свою любимицу. Не потому, конечно, что я остерегусь отправить ее к черту из опасения его прогневать. А потому что Зарина и моя любимица тоже. К ней все относятся с нежностью. На первый взгляд это симпатичная восьмилетняя девчушка с черными глазищами в пол-лица. На второй тоже. Да хоть на тридцать третий. В самом же деле Зарина – карлица, чей возраст далеко перевалил за… В общем, далеко за. Ни к чему вам знать. Я сам, откровенно говоря, не знаю. Притом она ведет себя совершенно как ребенок.
Обожает игрушки, карамель на палочке, всегда остается по-детски непосредственной и веселой. Баловать ее подарками – сплошное удовольствие.
Однако я был не в том настроении, чтобы кого-то чем-то баловать.
– Ну?.. – повторил я нетерпеливо.
– Дедушка тебя кличет, Павлуша, – сказала она, не вынимая изо рта «Чупа-чупса». – Надо поторопиться. Чего-то он озабоченный.
– Ладно, – сказал я. – Сейчас соберусь. Зайдешь?
– А Жерарчик здесь?
– Разве моя квартира напоминает псарню?
– Говоря о чистоте и начистоту – есть маленько. Вот язва.
– Жерарчика здесь нет, – проскрежетал я.
– Тогда не зайду. Ты сегодня какой-то скучный и злой. Наверное, тебе нужно больше отдыхать. Чао, Павлинчик!
Она помахала на прощание ладошкой и ускакала.
Выходя из дому, я был все еще мрачен. Но, вспомнив, что по пути можно завернуть в «FIVE O'CLOCK», к куколке моей Аннушке, чуток приободрился.
От китайца за версту разило псиной и каким-то удушливо-тяжелым одеколоном. Я поспешно уступил дорогу. Он кивнул, казенно улыбнулся. На миг показались мелкие острые зубки. Сквозь толстенные линзы очков блеснули темно-карие, без белков глаза. Сопровождавший его громила (руки – с мое туловище, грудь – как аэростат, загривок – от самых ушей; не думал я, что среди желтых встречаются подобные монстры!) вонял так же тошнотворно. Передвижной зверинец плюс агрессивный парфюм «Eau de Peregare» от BODUN's.
Секретарем нашим Максиком точно выстрелили из-за стола. Захлебываясь словами почтения, он побежал провожать важных пахучих гостей до двери. И за дверь. И по лестнице. Так спешил, что на ногу мне наступил.
Чертов лизоблюд. Чертовы китайские лисы-оборотни. Эх, если бы мне возле Аннушки еще на пять минуточек задержаться…
Чертов график работы магазина!
Я вошел к шефу.
Надрывно гудел кондиционер, выгоняя из кабинета ароматы лисьего метаболизма.
– Паша, – без обычного кривляния и даже без акцента с места в карьер взял Сулейман. Это было скверным знаком. – Паша, как ты отреагируешь, если я предложу тебе посетить стрип-шоу в «Скарапее»? Имеется билетик в VIP-зал. Сегодня с гастролями «Римские любовницы». Восемь кисок, прямиком из Вечного города. Покажут, как можешь догадаться, «Патрицианские ночи». Между нами: единственное выступление не только в Императрицыне, но и вообще в России. Сам бы не отказался, да заботы, видишь… Все заботы проклятущие… – Он принялся крутить на левом мизинце любимый варварски роскошный перстень из поглощающего свет черно-зеленого металла с изумрудом карат на пятьдесят. Камень, ограненный в форме яйца и удерживаемый оправой из трех головок фламинго с раскрытыми клювами, мерцал. Совсем не в такт вращению.
Блин, еще один скверный знак!
– Наличных подкину.
Последняя фраза вообще выходила за ВСЯКИЕ рамки. Наш скупердяй подкинет наличных? Мне? Восточная сказка. Тысяча и одна хрень. Он что, решил меня тамошним питонам скормить?
«Скарапея» – один из самых модных, самых дорогих и недоступных для большинства ночных клубов города. Там повсюду ползают живые удавы и гады помельче, а обслуга – младые негритянки с голой грудью или мускулистые папуасы в одних плавках. Как гостям больше нравится. Каждому приглашенному гарантируется полное моральное (а при желании – и физическое) разложение по высшему разряду. Безумно заманчивая обитель всяческих пороков. Потусоваться там на халяву, да еще в VIP-зале? Где перед вами пресмыкаются самые клевые аспиды и гаитянки? Е, парни!!! В смысле – было бы крайне, крайне заманчиво.
Кабы, повторяю, не подозрительная ласковость и щедрость дядюшки Сулеймана.
– Это как-то связано с Софьей Романовной? – спросил я прямо.
– Это никак не связано с Софьей Романовной.
– Тогда почему я?
– Потому что больше некому. Во-первых, ты, весь из себя молодой и стильный, будешь там смотреться э-э… в самую масть. В жилу. Короче, уместно. Особенно с теми наличными, что я пообещал. Во-вторых, необходим человек с твоей сообразительностью.
Польстил. Сейчас я должен закатить глазки и замурлыкать.
– Сулейман-ага, – сказал я сладеньким и гаденьким голоском ябеды, – а вы не забыли, что среди молодых ваших сотрудников имеются личности гораздо сообразительней меня?
Дело в том, что не так давно секретарь наш Максик приволок откуда-то набор бланков для определения IQ– коэффициента интеллекта. И шеф будто на пчелу сел. Сейчас же загорелся узнать, кто у него чего стоит в плане мозгов. Как будто без того не ясно. Тестирование было проведено немедленно, итоги… итоги каждому обследовавшемуся сообщены приватно. Разглашать собственные показатели настоятельно не рекомендовалось. Во избежание. Как пример для всяческого подражания был отрекомендован один лишь Менелай Платонович. IQ у него вплотную подобрался к двумстам. Как у Эйнштейна. «Тут, должно быть, закралась какая-нибудь ошибка, – скромно прокомментировал фантастический результат сам бухгалтер. – Впрочем, старому греку на моей работе нельзя быть полным дураком». Мой коэффициент получился вполне себе средним, чего и следовало ожидать. Хотя ожидал я – как, наверное, любой – сами понимаете, другого.
Вся работа в тот день, разумеется, встала, народ друг на друга косился с недоверием, атмосфера делалась взрывоопасной. Запоздало раскаявшийся в опрометчивом поступке Сулейман разогнал нас по домам раньше времени и объявил назавтра дополнительный выходной. После выходного психологический климат в коллективе вроде как нормализовался. Но не прошло и недели, как данные начали помаленьку всплывать. И вдруг выяснилось, что у юного нашего секретаря Максика интеллектик-то о-го-го! Сто семьдесят без малого; а это, между прочим, ДО ХРЕНА! Чрезвычайно. Все обалдели, а Максик (без чьего участия в разглашении секретов, видимо, не обошлось) сделал вид, что ничуть своей гениальностью не возгордился. Но это сперва. Сейчас он считает нормальным наступать мне на ноги и забывать извиняться при этом. Кто бы мог подумать, что гусачья гордыня – обязательная спутница выдающегося ума?
– Я никогда ничего не забываю. А ты, если б не перебивал своего Богом данного шефа, – Сулейман сделал строгое лицо, – узнал бы, что существует не только во-первых и во-вторых, но еще и в-третьих. Так вот, в-третьих… В-третьих, сам знаешь почему.
Ага. Не для того кота держат, чтобы брюшко себе в удовольствие лизал, а для того, чтобы мышей в подполе ловил.
– Придется работать?
– Скорее всего.
– О-хо-хо…– Я сделал кислое лицо и с протяжным вздохом жеманницы закатил глаза.
– Стены там нормальные, это проверено, – сообщил, шеф, демонстративно игнорируя мои гримасы.
– Я буду один?
– Абсолютно.
– Абсолютно? – переспросил я. Как-то мне не понравилось его шмыганье носом. Откуда бы у ифрита взяться насморку? В конце мая. – Ну, я хотел еще Убеева для страховки…
– Убеева?! – испугался я. – Железного Хромца?
– Ага. – Да ведь он же полный придурок! —
Придурок, – с удовольствием подтвердил шеф. – И даже, пожалуй, хуже. Зато стреляет, как бог.
В том-то и проблема, что стреляет. Неужели Сулейман запамятовал, вследствие каких снайперских подвигов этого нервного калмыка с предыдущего места вышибли? Перед тем, как мы его подобрали? Зато я помню. Превосходно помню. Потому что сам копировал сведения о нем из личного досье начальника «Булата». Ну, того самого охранного агентства, где Убеев раньше инструктором по стрельбе был. Собственного информатора он сдуру шлепнул. Две пули в голову, одна в сердце – всего за полсекунды. Потрясающе быстро и абсолютно надежно. Высший класс!
Я своей головой дорожу. Сердцем тоже. Посему решил быть несгибаемо твердым:
– Нет, эфенди. Лучше буду вовсе без прикрытия, чем с таким отморозком. Да и в кого там ему стрелять? В «Римских любовниц»? В удавов?
– В удавов, – неожиданно поддакнул шеф. – В анаконд. «Скарапею», Паша, держат трансвеститы. Сам знаешь, какая у них репутация. Хуже только у людоедов Амазонии, да и то не у всех. – Он огладил двумя руками бороду, поднес к губам перстень, дохнул на него и потер камень о рукав. Отвел руку в сторону, любуясь результатом. Изумруд все еще мерцал. – Если тебя там поймают, запросто гадам скормить могут.
О какой-то там особенно людоедской репутации трансвеститов я услыхал впервые. Ходят, конечно, разные слухи (а о ком они не ходят?): ну, на иглу, дескать, могут насильно посадить или поиметь крайне извращенным способом. Но чтобы вот так, раз – и змеям на корм… «Ох, Паша, – смекнул я, враз заскучав, – похоже, ты круто влетел! Точно бабочка в сачок. Не успеешь крикнуть „караул!“, как в коллекцию угодишь. Весь из себя засушенный и крылышки врастопырку. Может, послать Сулеймана с его делами куда подальше, пока не поздно?» Последний вопрос был, конечно, риторическим. «Поздно» стало уже тогда, когда шеф выплатил мне первую премию за первое конфиденциальное дельце, связанное, помнится, с… С тем-то и тем-то. О сгнившем языке одного болтливого сотрудника я, случайно, не упоминал? Ну, то-то!