Страница:
– Большая и дорогая, – пробормотал я с иронией. – И разобрана. На лоджии поместилась. Ага, ага… Ну конечно, зверь. Ее там не покоробит? Перепады температур, осадки и тому подобное…
Он сконфузился. Тогда я подхватил его на руки, приблизил мордашку к собственному лицу и сказал:
– Зверь, тебе незачем стыдиться своего облика. Даже в таком теле ты лучший из всех моих знакомых. Мм… мужского пола.
После чего сконфузился уже я. А бес… он молча лизнул меня в нос.
Проклятье! И эту сентиментальщину разводят субъекты, которые каких-то двадцать минут назад объявили себя негодяями! Жерара, похоже, посетила аналогичная мысль. Мы отвели друг от друга глаза и принялись торопливо разбирать постели.
– Заведи будильник на четыре, – буркнул бес, забираясь в корзинку. – Вдруг Овлан проспит. Спокойной ночи.
Будильник я хоть и «завел на четыре», но включать сигнал не стал. Мне хотелось, чтобы Жерар хорошенько выспался. Хотя бы часиков до семи. Завтра на него обрушится слишком много неожиданностей. Пусть встретит их хотя бы со свежей головой.
Наконец он начал похрапывать. Я ужом выскользнул из-под одеяла, тихомолком собрал одежду, проверил, плотно ли задернуты оконные портьеры, и на цыпочках выбежал из комнаты. Быстро оделся и прокрался в комнату, где спал Убеев. Там я уже не старался как-то особенно осторожничать. Добрые профессиональные наушники закрытого типа (и как он в них улегся-то? во, спартанец!) надежно изолировали Железного Хромца от шумов окружающего мира. Недолго покопавшись, я переустановил таймер включения проигрывателя на 8:00. Потом пробрался в прихожую, где запихал в недра убеевского пистолета канцелярскую скрепку, помня, что гнев в ряде случаев способен сделать из славного старичка Овлана Мудреновича законченного психа. Который, в свою очередь, способен сделать из виновника гнева дуршлаг. Я, конечно, люблю пасту по-итальянски, но не настолько, чтобы всю оставшуюся жизнь отцеживать для нее макароны. Напоследок я стащил мобильник и покинул гостеприимную квартиру.
Замки, к счастью, работали бесшумно.
Во дворе я отошел к соседнему подъезду, примостился на укрытую ветвями скамейку и сделал несколько звонков. Не все абоненты в этот поздний час быстро соображали, однако я был терпелив, убедителен и максимально точен. Затем дождался вызванного такси и назвал хмурому водиле адрес Леди Успех и Элегантность.
В саду, окружавшем шале Софьи Романовны, насколько я знал, никаких датчиков не имелось. Так же, как и сторожевых собак. А расположение камер наблюдения было мне отлично известно. Одна над въездными воротами, одна около парадного подъезда, одна у двери черного хода. Ночью они включались только при срабатывании звонка, возвещавшего о появлении посетителя. Впрочем, звонить я не собирался. Да и зачем мне двери?
Отпустив машину за квартал до места, я неспешным шагом направился по асфальтовой тропинке, огибающей особняк с тыла. И тут меня вдруг начали одолевать сомнения. Зефир струил эфир даже без помощи Жерара, луна лила чарующий свет на свежую листву, самозабвенно пел где-то соловей, комары были редки и скромны до целомудрия – словом, ночь была создана для прогулок, объятий и признаний в любви. А какого рожна я тут делаю? Вместо того чтобы шептать милые глупости на ушко млеющей подруге, готовлюсь залезть в чужой дом. Причем в дом женщины, которая мне, безусловно, симпатична. О, господи! Может, плюнуть на эти опасные заморочки и умотать к бабушке в деревню? Ленка, внучка бабушкиного соседа, наверняка приехала на каникулы. Мы дружили, пока она была девочкой, а этой весной ей исполнилось шестнадцать, самый романтичный возраст, и возобновить дружбу, только уже на качественно новом уровне, более чем реально. Бродить по лесу, купаться, рыбачить, дурачиться. Целоваться, наконец…
Сладостные мечты прервались. Я достигнул знакомого кирпичного забора. Теперь меня ждал его штурм. Целую минуту я взвешивал за и против. Шестнадцатилетняя Ленка при всей своей стройности и хрупкости была крайне весомым аргументом, но в итоге перетянули все-таки иные соображения. В конце концов, что мне помешает поехать к бабушке уже завтра? Только провал операции. Так станем же, черт подери, кузнецами собственного счастья!
Я разделся (количество комаров тут же возросло как минимум втрое, во столько же раз усилилось их человеколюбие) и перебросил пакет с одеждой на ту сторону. Мягкий ком плюхнулся на куст и с шуршанием свалился на землю. Я затаился. Внезапно тишину разорвал гортанный лягушечий крик, затем другой – и квакушки будто сорвались с цепи. Они орали с таким воодушевлением, будто собирались докричаться не до своих императрицынских мокрых невест, а до хабаровских и владивостокских. И знаете, мне кажется, это вполне могло им удаться.
Откуда их здесь столько, удивился я и, широко раскинув руки, приник к забору.
Нет, ребята, что ни говори, а пронизывать старый добрый кирпич – это удовольствие не из рядовых! Все равно что окунуться жарким душным днем в прохладную чистую речную воду. Нырнуть к самому дну, отдаться течению и плыть, чувствуя всей кожей движение живых ласковых струй. Жаль, в стене, как и под водой, оставаться надолго нельзя. Влипший комбинатор ненамного благополучнее утопленника. Пусть он не раздувается безобразно. Пусть не бывает пожираем рыбами и пиявками. Пусть не темнеет отвратительно, подобно лежалому сырому картофелю на срезе (впрочем, последнее недоказуемо). Зато утопленников хоть вытаскивают на берег и хоронят по-людски.
Я медленно выбрался наружу. И здесь, когда я стоял, блаженно вздрагивая от испытанного наслаждения, меня вдруг посетила крамольная мысль, что не все увязшие комбинаторы попали в безвыходную ситуацию против собственной воли. Всегда от нас кто-то чего-то хочет, куда-то гонит, требует, умоляет и приказывает. Никогда мы не бываем предоставлены исключительно себе. Никогда. Только в стене. И, наверное, для каждого из нас наступает момент, когда хочется забить на всю эту возню; забить – и остаться внутри. Навечно. Ad finem seculorum[34].
Я втянул воздух сквозь сжатые до боли зубы. Мотнул головой, стряхивая пораженческую квелость, подхватил тюк с одеждой и, пригибаясь, короткими перебежками устремился к дому. Голая бледная кожа матово белела в лунном свете. Мышцы, как всегда после проникновения через материал, содержащий кремний, были перенапряжены и вспучивались твердокаменными узлами. Суставы припухли, зубы словно бы заострились, меня мучила жажда – и я казался сам себе начинающим вампиром, подбирающимся к первой в послежизни добыче.
В спальне, расположенной на втором этаже, горел свет. Хм? Я прокрался к узкому арочному окошку «привратницкой» комнатушки и осторожно заглянул внутрь. За знакомым столиком перед знакомым компьютером кемарил, оперев голову на кулак, новый порученец Софьи. Сменивший меня мальчик на побегушках был ладно скроен и крепко сбит. Черная майка с тонкими проймами казалась нарисованной на его молочном теле. Длинные прямые волосы медной волной падали на веснушчатое мускулистое плечо. Из уголка расслабленного рта свешивалась ниточка слюны, что несколько портило впечатление о супермене.
Этот конопатый субъект был мне хорошо знаком. Тезка. Телохранитель Софьи. Следовательно, и хозяйка тут.
По совести говоря, направляясь сюда, я слабо в это верил. Любопытно, почему она до сих пор не укатила куда подальше? Или мсье Кракен попросту не обеспокоился предупредить ее о грозящей опасности? Ну да ладно, скоро выясню.
В дом я проник через стену кухни. Первым делом с жадностью напился, затем открыл окно и затащил одежду – пакет был повешен мною на ветку черемухи. Прикрыл створки, однако запирать не стал; не стал я и одеваться. Кредо всякого уважающего себя бога из машины, как и хрена с горы – внезапность. Непредсказуемость. А что может быть внезапней появления нагого гостя в дамской спальне далеко за полночь?
Особенно, если он прошел незваным сквозь запертую дверь.
Беззвучно обследовав первый этаж, я не нашел никого, кроме упоенно клюющего носом бодигарда. Слюнка уже коснулась стола. Затем я легко взбежал по ступенькам, скользнул к спальне и прислушался. Говорили двое. И, гадом буду, мужской голос принадлежал Кракену.
Ох уж эти мне самонадеянные пришельцы-конкистадоры…
– Ой! – пискнула Софья, увидев меня, и инстинктивно запахнула пеньюар на груди. Но через секунду узнала, и во взгляде ее отразился пробуждающийся интерес. Откровенно изучая меня глазами, она воскликнула: – О-ла-ла! Мой пропавший французский паж! Что случилось, Поль, мальчик? Почему ты в таком виде? То есть мне, конечно, нравится. Нет, правда! Но все-таки?
– Не мучься, дорогая. Это он умышленно. Чтобы появление было эффектней. – Кракена смутить было невозможно. – Здравствуйте, Поль. Ай-ай, вы без приглашения. Следует понимать, сейчас сюда пожалуют ваши друзья?
– Не раньше, чем я их впущу.
– Так впускайте. Они уже в доме?
– Пока нет.
– Ну так просите же их, просите! Изнутри все двери отпираются без ключей. Секретарю скажете, дескать, Сонечка разрешила. – Он щелкнул пальцами и воскликнул, дурачась: – Проведите ко мне этих человеков, я хочу увидеть у них лицо! – Он встретил осуждающий взгляд Софьи и сконфузился: – Или что-то в этом роде…
– Сначала – некоторые разъяснения, – сказал я. – Лично для меня.
– А вы, простите за недоверие, полномочны?.. Ну, получать разъяснения?
– О да. Сейчас убедитесь. Софья Романовна, вы позволите? – Я показал на туалетный столик перед большим и красивым овальным зеркалом. – Мне требуется карандаш и бумага. Соорудить верительные грамоты.
– Да бога ради…– сказала она. – Что угодно. Арест, смотри, как превосходно сложен мальчик. А ты утверждал, что человечество вырождается. Это же Адонис!
– Скорее Эрот, – хохотнул Кракен.
Он был отчасти прав. Карельская береза двери оказала ожидаемый и весьма стойкий (прошу прощения!) эффект. Впрочем, я был к этому заранее готов, а потому – невозмутим. Во всяком случае, внешне. Кроме того, бумажная салфетка, с которой мне пришлось иметь дело, была чересчур рыхлой, изображаемые символы – сверх меры заковыристы, а подводочный карандаш, предназначенный для нужной женской кожи век, – излишне мягок. Даже при том, что я сравнительно неплохо рисую, требовалась полная концентрация.
Наконец я закончил свой труд.
– Думаю, достаточно.
– Ага, – серьезно сказал Кракен, разглядев мои каракули. – Я подозревал, что вам беспременно захочется вскрыть футляр. Только не был уверен, что на это хватит времени.
– Я его разбил. Благо там было обо что… а я в некоторых случаях могу быть очень силен.
– Не сомневаюсь. Насчет ряда случаев я ни мгновения не сомневаюсь…– Он показал глазами, какой случай имеет в виду, и вновь хохотнул.
Скотина.
– Память у вас, разумеется, профессиональная. То, что манускрипт – это своеобразный словарь, с помощью которого можно осуществить перевод с давно умершего языка на один из более-менее известных, я вам, кажется, зачем-то сказал. И вы, видимо, решили, что владение древними знаниями превратит вас в значительную фигуру.
– По крайней мере в ваших глазах.
– По крайней мере в моих глазах… Странная логика. Если я уничтожаю нежелательный к прочтению документ, что помешает мне уничтожить знающего о его содержании человека? Так ведь? Ну да ладно… Вы, кстати, поняли, на чьей коже был выполнен текст?
– По-видимому, ламии.
– Совершенно верно. В те времена, когда создавался манускрипт, эти гадкие твари не были столь самостоятельны, как теперь. Собственно, их для того и вывели. Остроумный эксперимент помешанного гения. Доверить сохранение памяти об угасающей цивилизации тому, что более или менее нетленно. Не камню, не металлу, а великолепно приспособленному к изменениям окружающей среды искусственному существу. Взаимное расположение чешуек, их форма и окрас…
– Это я понял, – перебил я его.
– Ну да, конечно…– Он кивнул. – Между прочим, для того, чтобы прочесть послание, надо суметь перевести язык чешуи на человеческий язык. Прежде всего следует особым образом снять кожу, выделать. И расположить – тоже не абы как. Притом учтите: каждый экземпляр соответствует всего лишь одной главе текста. Внушительной по объему информации, но всего одной. Сколько у вас на примете ламий, согласных расстаться со своей шкурой ради удовлетворения чьего-то любопытства?
– Пусть вас это не беспокоит, – отрезал я. – Найдутся, если потребуется.
– С вашими знакомыми – пожалуй, – легко согласился он. – На редкость кровожадные субъекты. Однако вынужден вас разочаровать, дорогой друг. В сейфе находилась фальшивка. Об этом не догадывались даже сами хранители – но это так. Расшифровка ее ничего не даст, только все еще больше усложнит и запутает. Я вас направил по ложному следу. И сделал это нарочно. С провокационной целью. Было интересно посмотреть, кого заинтересует совершенный вами вояж. Подействовало, как сами видите, превосходно. Все стороны – во всяком случае, наиболее решительно настроенные – себя уже обозначили. Более того, занялись взаимным истреблением, что не может не радовать. Жухрая, конечно, жалко… но даже в его гибели имеются положительные моменты. Вы были правы, он начал забирать слишком много власти.
– Арест, прервись на минутку, – сказала вдруг Софья. На протяжении разговора она полулежала на водной постели и томно попивала белое вино. А сейчас – поднялась и прошествовала к платяному шкафу. – Мне, безусловно, симпатична твоя нагота, Поль, и та естественность и непосредственность, с которой ты ею распоряжаешься… Но, по-моему, ты закоченел. Набрось халат.
– Спасибо, Софья Романовна, – сказал я, принимая из ее рук легчайшее белоснежное чудо, сотканное точно из лебяжьего пуха. – Я действительно немножко озяб.
Она с материнской улыбкой кивнула, медленно провела пальцем по моему животу (я мгновенно вспыхнул) и возвратилась к постели и вину.
– Продолжайте, мужчины.
– А продолжать, собственно, и нечего, – сказал Кракен. – Наш гость почему-то возомнил, что, причастившись страшных тайн, сделался чрезвычайно влиятельным господином. Перед которым всякий обязан, так сказать, «колоться до жопы». Прости, Сонечка. Только я так не думаю. Он всего лишь, выражаясь фигурально, кошка, перекинутая через забор для отвлечения своры злобных псов. Псы, демонстрируя охотничьи инстинкты, с восторженным лаем устремились по следу. Это мне и требовалось. А то обстоятельство, что кошке удалось уцелеть и даже стянуть походя кусок колбасы, ровным счетом ничего не меняет. Тем более, колбаса оказалась с душком. Сожалею, Поль. Как это ни банально звучит, но такова жизнь. Подставь ближнего своего сегодня – ибо, подставив тебя завтра, он возрадуется. Ну, где же ваши обещанные друзья? – спросил он. – Я начинаю за них волноваться. В саду вокруг дома – тьма комаров. Зачем нам здесь люди, взвинченные затянувшейся борьбой с назойливыми насекомыми? Давайте, давайте, Поль. Вы презанятный мальчик, но время уже позднее, пора бы познакомиться и со взрослыми. Уверен, мы столкуемся. Мне нужна замена бедняге Жухраю. Найдутся и другие вакансии. Давайте…– повторил он и побудительно пошевелил пальцами.
– А чего давать, – спокойно сказал я. – Я пришел один.
– То есть как один? – Кракен на мгновение растерялся. – Лихо… Лихо. Я поражен. В таком случае знаешь что? – Он заложил руки за спину и вдруг рявкнул: – Пошел прочь, сопляк!
Я постукивал карандашиком по лаковой поверхности туалетного стола и улыбался. Кракен взорвался:
– Щенок поганый… еще щерится… а ну, проваливай отсюда!
– А вы меня выставьте, – предложил я провокационно. – Покажите даме, что не только…
Он подскочил в два огромных прыжка. Лицо его было искажено бешенством. Он схватил меня за отвороты халата и сильно дернул на себя. Я задушенно пискнул, покачнулся навстречу… и беспощадно саданул коленом в пах. Щупальца там у него росли вокруг гениталий или другая какая ерунда, – удар достиг цели. Кракен открыл рот, зрачки его скачком расширились, заполнив всю радужку. Он отпустил халат и начал медленно, словно преодолевая сопротивление внутренней пружины, приседать.
Из-за спины донесся протяжный вздох. Я обернулся. Софья смотрела на меня с восторженным ужасом.
– Ты его убил?
– Не думаю, – сказал я. – Простите, Софья Романовна, но мне жутко хотелось сделать это. Еще со времени нашей первой встречи. Не стоило ему меня тогда оскорблять, называя «дамой с собачкой». Между прочим, – я повернулся к согбенному, нечленораздельно мычащему Аресту, – в дальнейшем это желание только усиливалось. Ясно вам, мсье Кракен?
Вместо ответа он хлопнулся на пол, завозился, судорожно дергая ногой. Неженка.
– Но ты, кажется, пришел сюда не за этим? За какими-то разъяснениями? – спросила Софья уже довольно спокойно. – Что-то там рисовал…
Поразительно хладнокровная женщина. Любовнику на ее глазах расплющили причиндалы, а она интересуется отвлеченными темами. Наверное, и ее Арест Горделивович успел донять своими барскими манерами.
– Да, – спохватился я. – Разумеется. Вопросов фактически всего два. Кто они такие и зачем подсовывают нам «Гугол»? Что касается «Гугола», то тут возможны, как говорится, варианты. Зато первое… Есть у меня подозрение, что в прошлом человечество уже сталкивалось с ними и контакт получился так себе. Иначе зачем им уничтожать какие-то древние пергамента?
– Пергаменты? – заинтересовалась Софья. – Уничтожать?
– Ну да, – сказал я и показал ей салфетку со своими художествами. – Посмотрите, такие письмена я нашел в тайнике, куда меня под угрозой побоев направлял этот стонущий господин. Я должен был развеять документ в прах.
Софья подвигала пальцами, и я вложил салфетку ей в руку. Она присела, разгладила листок на оголившемся бедре. Я тактично отвел взгляд.
– Ничего не понимаю, – вскоре призналась она. – Китайская грамота какая-то. Думаешь, записи представляют соотечественников Ареста в черном цвете?
– Вернее всего, – согласился я. – Не зря же он пытался уверить меня, что манускрипт – фальшивка.
При этих словах Кракен заныл громче. Возражал? Сетовал на мою проницательность? Бог весть… Я мельком посмотрел на него (он по-прежнему изображал растоптанного червяка) и спросил Софью:
– Так вы мне скажете, откуда они?
– Ах, Поль, если б я знала сама…– протянула она. – Ведь Арест ничего не говорил мне. Лишь иногда со смехом тыкал пальцем в потолок. Но в одном я уверена точно. Они – такие же люди, как мы. Абсолютно.
– При всех телесных аномалиях?
– Угу, – сказала она и пожала плечиком, как бы удивившись парадоксальности собственных слов.
– Простите, Софья Романовна, но откуда такая уверенность? Вы – биолог?
– Я женщина. А земная женщина способна забеременеть только от человека. Не правда ли?
– Вы?.. – потрясенно сказал я. Она с мягкой улыбкой кивнула.
– Дура… Ну, ты и дура…– просипел Кракен. – Самка… Я подскочил к нему и со всего маху влепил пощечину.
– Какой мерзавец, – с отвращением сказала Софья. – Поль, добавь-ка ему от меня!
Кракен успел закрыться локтем, поэтому пришлось ограничиться подзатыльником. Впрочем, подзатыльник получился увесистым: у меня аж ладошка заныла. Арест Пугливович снова съежился и заскулил. Было противно смотреть, как рослый красивый мужчина, без сомнения, очень сильный, валяется в ногах у полуголого мальчишки и ноет.
– Зачем вы с ним сошлись? – спросил я прямо.
– Сначала – деньги, а затем…– Она одним глотком допила вино и налила снова. Щеки у нее горели, не то от спиртного, не то от решимости. – Ты, наверное, меня осудишь, Поль… Должно быть, я порочная женщина. Но Арест… он фантастический любовник. Ничего подобного я в жизни не знала и… Впрочем, остальное – только мое. Личное, – резко завершила она.
– И что вы будете делать теперь? – спросил я тихо.
– А… – Софья беспечно махнула рукой с бокалом, расплескивая вино. По-моему, она порядком опьянела. – Пусть все идет, как есть. Знаешь, Арест пришел мне сказать, что «СофКом» закрывается, вместо него появится новая фирма. С другим штатом, с другим управляющим. Кажется, даже в другом городе. А он… он готов поддерживать меня финансово и дальше. Как благородно! Почетно! Содержанка монстра…
Из дальнейшего разговора (моя собеседница надралась со страшной скоростью и выкладывала передо мной всю свою исстрадавшуюся бабью душу) выяснилось, что Кракен и словом не обмолвился о том, почему закрывается «СофКом». Как и о том, что Софья, являвшаяся его директором, находится в большой опасности. Он вообще с самого начала реализации проекта «Гугол» держал ее вдалеке от информации. То есть, конечно, он обсуждал с ней какие-то второстепенные вопросы – скажем, поставки зерна и леса, – но не более того. Видно, заранее решил в случае возникновения неприятностей бросить ее идущим по следу гончим, как кость. Такая вот сволочь. А он, еще недавно громогласно объявлявший себя «конквистадором в панцире железном», сломался. Быстро и окончательно. Не пытаясь что-либо изменить – только зыркал затравленно исподлобья да безостановочно грыз ногти. На попытки заговорить реагировал демонстрацией фигуры из трех пальцев. Странно. По голове я ему вроде бы не бил. «Ну да ничего, – думал я, глядя на нахохлившегося и потерявшего интерес к жизни Кракена. – Скоро сюда явится Сулейман (один из звонков я сделал его любимой карлице Зарине, поскольку сам шеф обходится без телефона). Вот тогда и посмотрим, что запоет наша пташка. Полагаю, ифриты при нужде умеют развязывать языки. Кому угодно. Наконец дверь распахнулась. Однако шагнул в комнату вовсе не Сулейман.
– Чувак, а ты не так прост, как хочешь казаться! – восторженно пролаял Жерар, скользнув в комнату между ног Убеева. – Решил срубить марсианских тугриков в одиночку? Салют, Сонечка! Видела когда-нибудь аттракцион «говорящий йоркширский терьер»?
Софья Романовна, расплывшись в блаженной улыбке, помотала головой и закрыла глаза. В следующий момент ее обмякшее тело расслабленно повалилось на кровать.
– Обморок? – тявкнул бес, возбужденно подпрыгивая. – Паша, скажи мне, это настоящий обморок? Как в старинном романе? Колоссально! О-бо-жаю такие моменты… Старичок, глянь, какая фемина встречает тебя, возлежа на царственном ложе! – проверещал он, оборотившись к Железному Хромцу. Энергия била из Жеpapa неиссякаемым потоком. – В одном неглиже. Ей-богу, ты обязан пробудить ее лобызаниями, старичок. Не захочешь же ты, чтобы это проделал Паша? Он и без того почти что устроил нам кидалово. Вероломный мальчишка! Красавец! Моя выучка! А это у нас кто? – завопил он, кузнечиком проскакав к Кракену. – Ба, ба, ба! Неужто сам Сын Неба? Точно, он. Аллоу, сударь, вы что, под балдой? Паша, признавайся, какого хрена ты сотворил с Сыном Неба? Он же в полной просрации!
– Пусть не лезет, – хмуро сказал я. – Кто из вас не спал?
– Оба, – лаконично сказал Убеев, с очевидным интересом изучая взглядом беспамятную Софью.
Я скинул с себя пуховый халат и бережно укрыл женщину. Убеев хмыкнул. Взгляд его перекочевал на клочок бумаги, выпавший из ее руки. Я хотел было метнуться вперед, но калмык был проворнее. Он подхватил салфетку с таинственными знаками, брови его удивленно полезли вверх, он прищелкнул языком и сунул салфетку в карман. Блин, и здесь облажался, чертыхнулся я про себя.
Убеев двинулся к Кракену.
– Мы оба не спали, чувачок! – торжествующе воскликнул бес, крутнувшись волчком и в момент оказавшийся возле меня. – Ловко тебя разыграли?
– Как по нотам, – сказал я, нервно прислушиваясь. Мне показалось, что в коридоре есть кто-то еще. – Вы через кухню влезли?
– Обижаешь, напарник. Глупо было бы… Мы ж не воры. В парадное вошли. Как белые люди. Сперва позвонили, а потом Овлан взял меня за ножку и изобразил, что хочет размозжить мою головушку о ствол дерева. А достоверности сценке придала рыдающая девочка, хватавшая злого старика за полы одежды. Тутошний привратник оказался субъектом на удивление чувствительным, к тому же считал себя большим мастером каратэ. Овланчику пришлось его в этом быстренько разубедить. Так что наш план удался на все сто.
– Какая еще девочка? – спросил я, холодея от недоброго предчувствия.
– Паша, не разочаровывай меня. Прояви сообразительность.
– Зарина?
– Ну, чувачок…– Бес состроил на мордашке выражение крайнего огорчения. – Так нечестно. Ты знал, ты знал!
Он вновь расплылся в улыбке, а я грязно, через семь колен выругался.
Между тем Железный Хромец пытался о чем-то поговорить с Кракеном. Однако все его попытки были безуспешны. Сын Неба таращился на него, точно дебил, время от времени показывая кукиш и глупенько хихикая. В конце концов терпение Убеева исчерпалось. Он произвел какое-то резкое движение – и спустя секунду, бедняга Арест уже стоял перед ним навытяжку и подвывал от боли. Его правая кисть была зажата у Хромца под мышкой, а локоть смотрел в сторону под неестественным углом.
– Пойдем-ка отсюда, амиго. Ты здесь какой-то скованный, – ласково приговаривал Убеев. – Пообщаемся у меня дома. На кухоньке, непринужденно. Скажу по секрету, у меня там имеются разные интересные предметы. Например, консервный нож, штопор, терка и старая добрая чугунная мясорубка. А еще давилка чеснока, тостер, электрозажигалка для газовой плиты… Чем дальше Убеев перечислял имеющиеся в его кухоньке «интересные предметы», тем более осмысленным становилось лицо Кракена. Он боком, на цыпочках семенил впереди Хромца, кажется, собирался заговорить, но только сдавленно пищал. – Пора и нам, Паша, – пролаял бес. – А Софья?
Он сконфузился. Тогда я подхватил его на руки, приблизил мордашку к собственному лицу и сказал:
– Зверь, тебе незачем стыдиться своего облика. Даже в таком теле ты лучший из всех моих знакомых. Мм… мужского пола.
После чего сконфузился уже я. А бес… он молча лизнул меня в нос.
Проклятье! И эту сентиментальщину разводят субъекты, которые каких-то двадцать минут назад объявили себя негодяями! Жерара, похоже, посетила аналогичная мысль. Мы отвели друг от друга глаза и принялись торопливо разбирать постели.
– Заведи будильник на четыре, – буркнул бес, забираясь в корзинку. – Вдруг Овлан проспит. Спокойной ночи.
Будильник я хоть и «завел на четыре», но включать сигнал не стал. Мне хотелось, чтобы Жерар хорошенько выспался. Хотя бы часиков до семи. Завтра на него обрушится слишком много неожиданностей. Пусть встретит их хотя бы со свежей головой.
Наконец он начал похрапывать. Я ужом выскользнул из-под одеяла, тихомолком собрал одежду, проверил, плотно ли задернуты оконные портьеры, и на цыпочках выбежал из комнаты. Быстро оделся и прокрался в комнату, где спал Убеев. Там я уже не старался как-то особенно осторожничать. Добрые профессиональные наушники закрытого типа (и как он в них улегся-то? во, спартанец!) надежно изолировали Железного Хромца от шумов окружающего мира. Недолго покопавшись, я переустановил таймер включения проигрывателя на 8:00. Потом пробрался в прихожую, где запихал в недра убеевского пистолета канцелярскую скрепку, помня, что гнев в ряде случаев способен сделать из славного старичка Овлана Мудреновича законченного психа. Который, в свою очередь, способен сделать из виновника гнева дуршлаг. Я, конечно, люблю пасту по-итальянски, но не настолько, чтобы всю оставшуюся жизнь отцеживать для нее макароны. Напоследок я стащил мобильник и покинул гостеприимную квартиру.
Замки, к счастью, работали бесшумно.
Во дворе я отошел к соседнему подъезду, примостился на укрытую ветвями скамейку и сделал несколько звонков. Не все абоненты в этот поздний час быстро соображали, однако я был терпелив, убедителен и максимально точен. Затем дождался вызванного такси и назвал хмурому водиле адрес Леди Успех и Элегантность.
В саду, окружавшем шале Софьи Романовны, насколько я знал, никаких датчиков не имелось. Так же, как и сторожевых собак. А расположение камер наблюдения было мне отлично известно. Одна над въездными воротами, одна около парадного подъезда, одна у двери черного хода. Ночью они включались только при срабатывании звонка, возвещавшего о появлении посетителя. Впрочем, звонить я не собирался. Да и зачем мне двери?
Отпустив машину за квартал до места, я неспешным шагом направился по асфальтовой тропинке, огибающей особняк с тыла. И тут меня вдруг начали одолевать сомнения. Зефир струил эфир даже без помощи Жерара, луна лила чарующий свет на свежую листву, самозабвенно пел где-то соловей, комары были редки и скромны до целомудрия – словом, ночь была создана для прогулок, объятий и признаний в любви. А какого рожна я тут делаю? Вместо того чтобы шептать милые глупости на ушко млеющей подруге, готовлюсь залезть в чужой дом. Причем в дом женщины, которая мне, безусловно, симпатична. О, господи! Может, плюнуть на эти опасные заморочки и умотать к бабушке в деревню? Ленка, внучка бабушкиного соседа, наверняка приехала на каникулы. Мы дружили, пока она была девочкой, а этой весной ей исполнилось шестнадцать, самый романтичный возраст, и возобновить дружбу, только уже на качественно новом уровне, более чем реально. Бродить по лесу, купаться, рыбачить, дурачиться. Целоваться, наконец…
Сладостные мечты прервались. Я достигнул знакомого кирпичного забора. Теперь меня ждал его штурм. Целую минуту я взвешивал за и против. Шестнадцатилетняя Ленка при всей своей стройности и хрупкости была крайне весомым аргументом, но в итоге перетянули все-таки иные соображения. В конце концов, что мне помешает поехать к бабушке уже завтра? Только провал операции. Так станем же, черт подери, кузнецами собственного счастья!
Я разделся (количество комаров тут же возросло как минимум втрое, во столько же раз усилилось их человеколюбие) и перебросил пакет с одеждой на ту сторону. Мягкий ком плюхнулся на куст и с шуршанием свалился на землю. Я затаился. Внезапно тишину разорвал гортанный лягушечий крик, затем другой – и квакушки будто сорвались с цепи. Они орали с таким воодушевлением, будто собирались докричаться не до своих императрицынских мокрых невест, а до хабаровских и владивостокских. И знаете, мне кажется, это вполне могло им удаться.
Откуда их здесь столько, удивился я и, широко раскинув руки, приник к забору.
Нет, ребята, что ни говори, а пронизывать старый добрый кирпич – это удовольствие не из рядовых! Все равно что окунуться жарким душным днем в прохладную чистую речную воду. Нырнуть к самому дну, отдаться течению и плыть, чувствуя всей кожей движение живых ласковых струй. Жаль, в стене, как и под водой, оставаться надолго нельзя. Влипший комбинатор ненамного благополучнее утопленника. Пусть он не раздувается безобразно. Пусть не бывает пожираем рыбами и пиявками. Пусть не темнеет отвратительно, подобно лежалому сырому картофелю на срезе (впрочем, последнее недоказуемо). Зато утопленников хоть вытаскивают на берег и хоронят по-людски.
Я медленно выбрался наружу. И здесь, когда я стоял, блаженно вздрагивая от испытанного наслаждения, меня вдруг посетила крамольная мысль, что не все увязшие комбинаторы попали в безвыходную ситуацию против собственной воли. Всегда от нас кто-то чего-то хочет, куда-то гонит, требует, умоляет и приказывает. Никогда мы не бываем предоставлены исключительно себе. Никогда. Только в стене. И, наверное, для каждого из нас наступает момент, когда хочется забить на всю эту возню; забить – и остаться внутри. Навечно. Ad finem seculorum[34].
Я втянул воздух сквозь сжатые до боли зубы. Мотнул головой, стряхивая пораженческую квелость, подхватил тюк с одеждой и, пригибаясь, короткими перебежками устремился к дому. Голая бледная кожа матово белела в лунном свете. Мышцы, как всегда после проникновения через материал, содержащий кремний, были перенапряжены и вспучивались твердокаменными узлами. Суставы припухли, зубы словно бы заострились, меня мучила жажда – и я казался сам себе начинающим вампиром, подбирающимся к первой в послежизни добыче.
В спальне, расположенной на втором этаже, горел свет. Хм? Я прокрался к узкому арочному окошку «привратницкой» комнатушки и осторожно заглянул внутрь. За знакомым столиком перед знакомым компьютером кемарил, оперев голову на кулак, новый порученец Софьи. Сменивший меня мальчик на побегушках был ладно скроен и крепко сбит. Черная майка с тонкими проймами казалась нарисованной на его молочном теле. Длинные прямые волосы медной волной падали на веснушчатое мускулистое плечо. Из уголка расслабленного рта свешивалась ниточка слюны, что несколько портило впечатление о супермене.
Этот конопатый субъект был мне хорошо знаком. Тезка. Телохранитель Софьи. Следовательно, и хозяйка тут.
По совести говоря, направляясь сюда, я слабо в это верил. Любопытно, почему она до сих пор не укатила куда подальше? Или мсье Кракен попросту не обеспокоился предупредить ее о грозящей опасности? Ну да ладно, скоро выясню.
В дом я проник через стену кухни. Первым делом с жадностью напился, затем открыл окно и затащил одежду – пакет был повешен мною на ветку черемухи. Прикрыл створки, однако запирать не стал; не стал я и одеваться. Кредо всякого уважающего себя бога из машины, как и хрена с горы – внезапность. Непредсказуемость. А что может быть внезапней появления нагого гостя в дамской спальне далеко за полночь?
Особенно, если он прошел незваным сквозь запертую дверь.
Беззвучно обследовав первый этаж, я не нашел никого, кроме упоенно клюющего носом бодигарда. Слюнка уже коснулась стола. Затем я легко взбежал по ступенькам, скользнул к спальне и прислушался. Говорили двое. И, гадом буду, мужской голос принадлежал Кракену.
Ох уж эти мне самонадеянные пришельцы-конкистадоры…
– Ой! – пискнула Софья, увидев меня, и инстинктивно запахнула пеньюар на груди. Но через секунду узнала, и во взгляде ее отразился пробуждающийся интерес. Откровенно изучая меня глазами, она воскликнула: – О-ла-ла! Мой пропавший французский паж! Что случилось, Поль, мальчик? Почему ты в таком виде? То есть мне, конечно, нравится. Нет, правда! Но все-таки?
– Не мучься, дорогая. Это он умышленно. Чтобы появление было эффектней. – Кракена смутить было невозможно. – Здравствуйте, Поль. Ай-ай, вы без приглашения. Следует понимать, сейчас сюда пожалуют ваши друзья?
– Не раньше, чем я их впущу.
– Так впускайте. Они уже в доме?
– Пока нет.
– Ну так просите же их, просите! Изнутри все двери отпираются без ключей. Секретарю скажете, дескать, Сонечка разрешила. – Он щелкнул пальцами и воскликнул, дурачась: – Проведите ко мне этих человеков, я хочу увидеть у них лицо! – Он встретил осуждающий взгляд Софьи и сконфузился: – Или что-то в этом роде…
– Сначала – некоторые разъяснения, – сказал я. – Лично для меня.
– А вы, простите за недоверие, полномочны?.. Ну, получать разъяснения?
– О да. Сейчас убедитесь. Софья Романовна, вы позволите? – Я показал на туалетный столик перед большим и красивым овальным зеркалом. – Мне требуется карандаш и бумага. Соорудить верительные грамоты.
– Да бога ради…– сказала она. – Что угодно. Арест, смотри, как превосходно сложен мальчик. А ты утверждал, что человечество вырождается. Это же Адонис!
– Скорее Эрот, – хохотнул Кракен.
Он был отчасти прав. Карельская береза двери оказала ожидаемый и весьма стойкий (прошу прощения!) эффект. Впрочем, я был к этому заранее готов, а потому – невозмутим. Во всяком случае, внешне. Кроме того, бумажная салфетка, с которой мне пришлось иметь дело, была чересчур рыхлой, изображаемые символы – сверх меры заковыристы, а подводочный карандаш, предназначенный для нужной женской кожи век, – излишне мягок. Даже при том, что я сравнительно неплохо рисую, требовалась полная концентрация.
Наконец я закончил свой труд.
– Думаю, достаточно.
– Ага, – серьезно сказал Кракен, разглядев мои каракули. – Я подозревал, что вам беспременно захочется вскрыть футляр. Только не был уверен, что на это хватит времени.
– Я его разбил. Благо там было обо что… а я в некоторых случаях могу быть очень силен.
– Не сомневаюсь. Насчет ряда случаев я ни мгновения не сомневаюсь…– Он показал глазами, какой случай имеет в виду, и вновь хохотнул.
Скотина.
– Память у вас, разумеется, профессиональная. То, что манускрипт – это своеобразный словарь, с помощью которого можно осуществить перевод с давно умершего языка на один из более-менее известных, я вам, кажется, зачем-то сказал. И вы, видимо, решили, что владение древними знаниями превратит вас в значительную фигуру.
– По крайней мере в ваших глазах.
– По крайней мере в моих глазах… Странная логика. Если я уничтожаю нежелательный к прочтению документ, что помешает мне уничтожить знающего о его содержании человека? Так ведь? Ну да ладно… Вы, кстати, поняли, на чьей коже был выполнен текст?
– По-видимому, ламии.
– Совершенно верно. В те времена, когда создавался манускрипт, эти гадкие твари не были столь самостоятельны, как теперь. Собственно, их для того и вывели. Остроумный эксперимент помешанного гения. Доверить сохранение памяти об угасающей цивилизации тому, что более или менее нетленно. Не камню, не металлу, а великолепно приспособленному к изменениям окружающей среды искусственному существу. Взаимное расположение чешуек, их форма и окрас…
– Это я понял, – перебил я его.
– Ну да, конечно…– Он кивнул. – Между прочим, для того, чтобы прочесть послание, надо суметь перевести язык чешуи на человеческий язык. Прежде всего следует особым образом снять кожу, выделать. И расположить – тоже не абы как. Притом учтите: каждый экземпляр соответствует всего лишь одной главе текста. Внушительной по объему информации, но всего одной. Сколько у вас на примете ламий, согласных расстаться со своей шкурой ради удовлетворения чьего-то любопытства?
– Пусть вас это не беспокоит, – отрезал я. – Найдутся, если потребуется.
– С вашими знакомыми – пожалуй, – легко согласился он. – На редкость кровожадные субъекты. Однако вынужден вас разочаровать, дорогой друг. В сейфе находилась фальшивка. Об этом не догадывались даже сами хранители – но это так. Расшифровка ее ничего не даст, только все еще больше усложнит и запутает. Я вас направил по ложному следу. И сделал это нарочно. С провокационной целью. Было интересно посмотреть, кого заинтересует совершенный вами вояж. Подействовало, как сами видите, превосходно. Все стороны – во всяком случае, наиболее решительно настроенные – себя уже обозначили. Более того, занялись взаимным истреблением, что не может не радовать. Жухрая, конечно, жалко… но даже в его гибели имеются положительные моменты. Вы были правы, он начал забирать слишком много власти.
– Арест, прервись на минутку, – сказала вдруг Софья. На протяжении разговора она полулежала на водной постели и томно попивала белое вино. А сейчас – поднялась и прошествовала к платяному шкафу. – Мне, безусловно, симпатична твоя нагота, Поль, и та естественность и непосредственность, с которой ты ею распоряжаешься… Но, по-моему, ты закоченел. Набрось халат.
– Спасибо, Софья Романовна, – сказал я, принимая из ее рук легчайшее белоснежное чудо, сотканное точно из лебяжьего пуха. – Я действительно немножко озяб.
Она с материнской улыбкой кивнула, медленно провела пальцем по моему животу (я мгновенно вспыхнул) и возвратилась к постели и вину.
– Продолжайте, мужчины.
– А продолжать, собственно, и нечего, – сказал Кракен. – Наш гость почему-то возомнил, что, причастившись страшных тайн, сделался чрезвычайно влиятельным господином. Перед которым всякий обязан, так сказать, «колоться до жопы». Прости, Сонечка. Только я так не думаю. Он всего лишь, выражаясь фигурально, кошка, перекинутая через забор для отвлечения своры злобных псов. Псы, демонстрируя охотничьи инстинкты, с восторженным лаем устремились по следу. Это мне и требовалось. А то обстоятельство, что кошке удалось уцелеть и даже стянуть походя кусок колбасы, ровным счетом ничего не меняет. Тем более, колбаса оказалась с душком. Сожалею, Поль. Как это ни банально звучит, но такова жизнь. Подставь ближнего своего сегодня – ибо, подставив тебя завтра, он возрадуется. Ну, где же ваши обещанные друзья? – спросил он. – Я начинаю за них волноваться. В саду вокруг дома – тьма комаров. Зачем нам здесь люди, взвинченные затянувшейся борьбой с назойливыми насекомыми? Давайте, давайте, Поль. Вы презанятный мальчик, но время уже позднее, пора бы познакомиться и со взрослыми. Уверен, мы столкуемся. Мне нужна замена бедняге Жухраю. Найдутся и другие вакансии. Давайте…– повторил он и побудительно пошевелил пальцами.
– А чего давать, – спокойно сказал я. – Я пришел один.
– То есть как один? – Кракен на мгновение растерялся. – Лихо… Лихо. Я поражен. В таком случае знаешь что? – Он заложил руки за спину и вдруг рявкнул: – Пошел прочь, сопляк!
Я постукивал карандашиком по лаковой поверхности туалетного стола и улыбался. Кракен взорвался:
– Щенок поганый… еще щерится… а ну, проваливай отсюда!
– А вы меня выставьте, – предложил я провокационно. – Покажите даме, что не только…
Он подскочил в два огромных прыжка. Лицо его было искажено бешенством. Он схватил меня за отвороты халата и сильно дернул на себя. Я задушенно пискнул, покачнулся навстречу… и беспощадно саданул коленом в пах. Щупальца там у него росли вокруг гениталий или другая какая ерунда, – удар достиг цели. Кракен открыл рот, зрачки его скачком расширились, заполнив всю радужку. Он отпустил халат и начал медленно, словно преодолевая сопротивление внутренней пружины, приседать.
Из-за спины донесся протяжный вздох. Я обернулся. Софья смотрела на меня с восторженным ужасом.
– Ты его убил?
– Не думаю, – сказал я. – Простите, Софья Романовна, но мне жутко хотелось сделать это. Еще со времени нашей первой встречи. Не стоило ему меня тогда оскорблять, называя «дамой с собачкой». Между прочим, – я повернулся к согбенному, нечленораздельно мычащему Аресту, – в дальнейшем это желание только усиливалось. Ясно вам, мсье Кракен?
Вместо ответа он хлопнулся на пол, завозился, судорожно дергая ногой. Неженка.
– Но ты, кажется, пришел сюда не за этим? За какими-то разъяснениями? – спросила Софья уже довольно спокойно. – Что-то там рисовал…
Поразительно хладнокровная женщина. Любовнику на ее глазах расплющили причиндалы, а она интересуется отвлеченными темами. Наверное, и ее Арест Горделивович успел донять своими барскими манерами.
– Да, – спохватился я. – Разумеется. Вопросов фактически всего два. Кто они такие и зачем подсовывают нам «Гугол»? Что касается «Гугола», то тут возможны, как говорится, варианты. Зато первое… Есть у меня подозрение, что в прошлом человечество уже сталкивалось с ними и контакт получился так себе. Иначе зачем им уничтожать какие-то древние пергамента?
– Пергаменты? – заинтересовалась Софья. – Уничтожать?
– Ну да, – сказал я и показал ей салфетку со своими художествами. – Посмотрите, такие письмена я нашел в тайнике, куда меня под угрозой побоев направлял этот стонущий господин. Я должен был развеять документ в прах.
Софья подвигала пальцами, и я вложил салфетку ей в руку. Она присела, разгладила листок на оголившемся бедре. Я тактично отвел взгляд.
– Ничего не понимаю, – вскоре призналась она. – Китайская грамота какая-то. Думаешь, записи представляют соотечественников Ареста в черном цвете?
– Вернее всего, – согласился я. – Не зря же он пытался уверить меня, что манускрипт – фальшивка.
При этих словах Кракен заныл громче. Возражал? Сетовал на мою проницательность? Бог весть… Я мельком посмотрел на него (он по-прежнему изображал растоптанного червяка) и спросил Софью:
– Так вы мне скажете, откуда они?
– Ах, Поль, если б я знала сама…– протянула она. – Ведь Арест ничего не говорил мне. Лишь иногда со смехом тыкал пальцем в потолок. Но в одном я уверена точно. Они – такие же люди, как мы. Абсолютно.
– При всех телесных аномалиях?
– Угу, – сказала она и пожала плечиком, как бы удивившись парадоксальности собственных слов.
– Простите, Софья Романовна, но откуда такая уверенность? Вы – биолог?
– Я женщина. А земная женщина способна забеременеть только от человека. Не правда ли?
– Вы?.. – потрясенно сказал я. Она с мягкой улыбкой кивнула.
– Дура… Ну, ты и дура…– просипел Кракен. – Самка… Я подскочил к нему и со всего маху влепил пощечину.
– Какой мерзавец, – с отвращением сказала Софья. – Поль, добавь-ка ему от меня!
Кракен успел закрыться локтем, поэтому пришлось ограничиться подзатыльником. Впрочем, подзатыльник получился увесистым: у меня аж ладошка заныла. Арест Пугливович снова съежился и заскулил. Было противно смотреть, как рослый красивый мужчина, без сомнения, очень сильный, валяется в ногах у полуголого мальчишки и ноет.
– Зачем вы с ним сошлись? – спросил я прямо.
– Сначала – деньги, а затем…– Она одним глотком допила вино и налила снова. Щеки у нее горели, не то от спиртного, не то от решимости. – Ты, наверное, меня осудишь, Поль… Должно быть, я порочная женщина. Но Арест… он фантастический любовник. Ничего подобного я в жизни не знала и… Впрочем, остальное – только мое. Личное, – резко завершила она.
– И что вы будете делать теперь? – спросил я тихо.
– А… – Софья беспечно махнула рукой с бокалом, расплескивая вино. По-моему, она порядком опьянела. – Пусть все идет, как есть. Знаешь, Арест пришел мне сказать, что «СофКом» закрывается, вместо него появится новая фирма. С другим штатом, с другим управляющим. Кажется, даже в другом городе. А он… он готов поддерживать меня финансово и дальше. Как благородно! Почетно! Содержанка монстра…
Из дальнейшего разговора (моя собеседница надралась со страшной скоростью и выкладывала передо мной всю свою исстрадавшуюся бабью душу) выяснилось, что Кракен и словом не обмолвился о том, почему закрывается «СофКом». Как и о том, что Софья, являвшаяся его директором, находится в большой опасности. Он вообще с самого начала реализации проекта «Гугол» держал ее вдалеке от информации. То есть, конечно, он обсуждал с ней какие-то второстепенные вопросы – скажем, поставки зерна и леса, – но не более того. Видно, заранее решил в случае возникновения неприятностей бросить ее идущим по следу гончим, как кость. Такая вот сволочь. А он, еще недавно громогласно объявлявший себя «конквистадором в панцире железном», сломался. Быстро и окончательно. Не пытаясь что-либо изменить – только зыркал затравленно исподлобья да безостановочно грыз ногти. На попытки заговорить реагировал демонстрацией фигуры из трех пальцев. Странно. По голове я ему вроде бы не бил. «Ну да ничего, – думал я, глядя на нахохлившегося и потерявшего интерес к жизни Кракена. – Скоро сюда явится Сулейман (один из звонков я сделал его любимой карлице Зарине, поскольку сам шеф обходится без телефона). Вот тогда и посмотрим, что запоет наша пташка. Полагаю, ифриты при нужде умеют развязывать языки. Кому угодно. Наконец дверь распахнулась. Однако шагнул в комнату вовсе не Сулейман.
– Чувак, а ты не так прост, как хочешь казаться! – восторженно пролаял Жерар, скользнув в комнату между ног Убеева. – Решил срубить марсианских тугриков в одиночку? Салют, Сонечка! Видела когда-нибудь аттракцион «говорящий йоркширский терьер»?
Софья Романовна, расплывшись в блаженной улыбке, помотала головой и закрыла глаза. В следующий момент ее обмякшее тело расслабленно повалилось на кровать.
– Обморок? – тявкнул бес, возбужденно подпрыгивая. – Паша, скажи мне, это настоящий обморок? Как в старинном романе? Колоссально! О-бо-жаю такие моменты… Старичок, глянь, какая фемина встречает тебя, возлежа на царственном ложе! – проверещал он, оборотившись к Железному Хромцу. Энергия била из Жеpapa неиссякаемым потоком. – В одном неглиже. Ей-богу, ты обязан пробудить ее лобызаниями, старичок. Не захочешь же ты, чтобы это проделал Паша? Он и без того почти что устроил нам кидалово. Вероломный мальчишка! Красавец! Моя выучка! А это у нас кто? – завопил он, кузнечиком проскакав к Кракену. – Ба, ба, ба! Неужто сам Сын Неба? Точно, он. Аллоу, сударь, вы что, под балдой? Паша, признавайся, какого хрена ты сотворил с Сыном Неба? Он же в полной просрации!
– Пусть не лезет, – хмуро сказал я. – Кто из вас не спал?
– Оба, – лаконично сказал Убеев, с очевидным интересом изучая взглядом беспамятную Софью.
Я скинул с себя пуховый халат и бережно укрыл женщину. Убеев хмыкнул. Взгляд его перекочевал на клочок бумаги, выпавший из ее руки. Я хотел было метнуться вперед, но калмык был проворнее. Он подхватил салфетку с таинственными знаками, брови его удивленно полезли вверх, он прищелкнул языком и сунул салфетку в карман. Блин, и здесь облажался, чертыхнулся я про себя.
Убеев двинулся к Кракену.
– Мы оба не спали, чувачок! – торжествующе воскликнул бес, крутнувшись волчком и в момент оказавшийся возле меня. – Ловко тебя разыграли?
– Как по нотам, – сказал я, нервно прислушиваясь. Мне показалось, что в коридоре есть кто-то еще. – Вы через кухню влезли?
– Обижаешь, напарник. Глупо было бы… Мы ж не воры. В парадное вошли. Как белые люди. Сперва позвонили, а потом Овлан взял меня за ножку и изобразил, что хочет размозжить мою головушку о ствол дерева. А достоверности сценке придала рыдающая девочка, хватавшая злого старика за полы одежды. Тутошний привратник оказался субъектом на удивление чувствительным, к тому же считал себя большим мастером каратэ. Овланчику пришлось его в этом быстренько разубедить. Так что наш план удался на все сто.
– Какая еще девочка? – спросил я, холодея от недоброго предчувствия.
– Паша, не разочаровывай меня. Прояви сообразительность.
– Зарина?
– Ну, чувачок…– Бес состроил на мордашке выражение крайнего огорчения. – Так нечестно. Ты знал, ты знал!
Он вновь расплылся в улыбке, а я грязно, через семь колен выругался.
Между тем Железный Хромец пытался о чем-то поговорить с Кракеном. Однако все его попытки были безуспешны. Сын Неба таращился на него, точно дебил, время от времени показывая кукиш и глупенько хихикая. В конце концов терпение Убеева исчерпалось. Он произвел какое-то резкое движение – и спустя секунду, бедняга Арест уже стоял перед ним навытяжку и подвывал от боли. Его правая кисть была зажата у Хромца под мышкой, а локоть смотрел в сторону под неестественным углом.
– Пойдем-ка отсюда, амиго. Ты здесь какой-то скованный, – ласково приговаривал Убеев. – Пообщаемся у меня дома. На кухоньке, непринужденно. Скажу по секрету, у меня там имеются разные интересные предметы. Например, консервный нож, штопор, терка и старая добрая чугунная мясорубка. А еще давилка чеснока, тостер, электрозажигалка для газовой плиты… Чем дальше Убеев перечислял имеющиеся в его кухоньке «интересные предметы», тем более осмысленным становилось лицо Кракена. Он боком, на цыпочках семенил впереди Хромца, кажется, собирался заговорить, но только сдавленно пищал. – Пора и нам, Паша, – пролаял бес. – А Софья?