Сивинских Александр. Проходящий сквозь стены

   – Ага, – сказал я, отстраняясь от Стукотка. – Но знаешь, больше всего мне нравятся крючья на ногах. А еще, конечно, количество и цвет глаз.
   – Когда ты по малолетству пугал в деревне стариков, оборачиваясь разными страшилищами, вряд ли был привлекательней, – ворчливо сказал шеф. Приготовленный им сюрприз стремительно терял праздничную окраску. А ему так хотелось выступить благодетелем! Он, еще на что-то надеясь, подмигнул и легким тоном добавил: – Между нами, мальчиками, говоря, вы, комбинаторы, все одинаковые.
   – Я хотя бы никого не убивал, – сухо сказал я, глядя самозваному папочке в глаза. – И не бросал женщин, беременных моим ребенком.
   Сул от всей души чертыхнулся.
   – А как же Жухрай? – беззлобно парировал Стукоток. – Ты здорово пощекотал его ножичком, сынок! Засадил в самый ливер. – Он наконец опустил руки, поняв, что обнять меня не получится. – А женщины… Женщины у тебя еще будут, не расстраивайся. От нас, Стукотков, они прямо без ума. Правда, милая? – крикнул он через плечо. – Войди, уже можно.
   – Правда, – сказала, входя, Лада и взяла его за руку. – Знаешь, Поль, у тебя замечательный отец! И такой молодой. Даже странно…
   – Ну, Сул, так мы пойдем? – оживленно спросил сияющий Стукоток. – Ребенок поражен и пока не вполне осознал, как счастливо переменилась его жизнь. Пусть чуток оклемается. Скоро увидимся, мой мальчик! – пообещал он мне, увлекая Ладу за собой. – И не говори маме, что видел меня, ладно? Всем привет!
   – Ну и барахло у меня папочка, – сказал я громко ему в. спину.
   Лада обернулась и укоризненно покачала головой. А Стукоток звучно расхохотался. Будто похвалу получил.
   – Родителей не выбирают, – вздохнул Жерар. – Тебе еще, можно сказать, повезло. Мой был гораздо большим козлом.
   – Вас что, не учили уважению к старшим? – сердито спросил Сулейман. Он был мрачен и с остервенением теребил бороду. – Козел… Барахло… Когда-то за меньшее непочтительных детей засекали до смерти.
   – Шеф! – возопили мы, переглянувшись. – Для нас отец родной – это вы! Других знать не хотим!
   Он заметно подобрел, хоть и продолжал сохранять строгое выражение лица.
   Мы следили за ним преданными взглядами. Я прижимал ладони к сердцу. Жерар остервенело крутил хвостом. Сулейман откашлялся, прекратил терзать свою роскошную растительность и прошел к столу, с трудом сдерживая торжествующую улыбку. Усевшись, достал из ящика черепаховый гребень и плойку для завивки волос.
   – Вы правы, конечно, – сказал он, начав расчесывать бороду. – Дурак он. Я о твоем отце, Павлинчик. Дурак и бабник. Да вдобавок чернокнижием балуется. Но – комбинатор великолепный. Лучше, чем… Ну, не станем о присутствующих. Жалко бросать такое золото. Подберет ведь кто-нибудь все равно. – Он изогнул шею, пытаясь рассмотреть, насколько ровно ложатся пряди.
   – Зеркало нужно? – с особыми угодливыми придыханиями пискнул Жерар.
   – Что ж, сбегай. У секретаря…
   – Не извольте беспокоиться, имеем свое! Паша, организуй!
   Я начинал понимать, что бес что-то задумал. Ох, не лишиться бы нам за это голов!
   – Живо! – прикрикнул Жерар, одновременно корча в мою сторону страшные гримасы и умильно улыбаясь ифриту.
   Действуя как сомнамбула, я вытащил зерцало Макоши и передал Сулейману. Если ему известно, что это такое…
   – О! – сказал он; вертя зерцало в руках. Я помертвел. – Занятная вещица. – Он воткнул гребешок в переплетение волос и наконец заглянул в магический овал.
   Стало тихо.
   Через мгновение его глаза подернулись поволокой. Он сладко причмокнул. Гребень выпал, и пальцы Сулеймана поплыли по воздуху, лаская что-то невидимое для нас, но отчетливо округлое.
   – Гурии…– завистливо вздохнул бес. – А я все думал, способны ли ифриты любить…
   С этими словами он вскочил на стол шефа и начал следить за его левой рукой. Вдруг подобрался, мощно прыгнул и вцепился зубами в знаменитый черно-зеленый перстень. Сулейман, однако, словно не замечал, что с него стаскивают драгоценность, весь поглощенный тем, что творилось в серебряных глубинах зерцала. Наконец Жерар скатился на пол, держа перстень в зубах.
   – Зачем? – только и спросил я.
   – «Тысячу и одну ночь» читал? В курсе, что среди джиннов и ифритов встречаются не только рабы лампы, но и кольца?
   – Думаешь?..
   – Без сомнения. Пока вы с Платонычем готовились криптографией заняться, а каменный старикан змей членил, я весь подвал обнюхал. Досконально. Была там пара ламп, но – обычных. Стало быть – кольцо. И именно это. Сто пудов.
   – И что теперь?
   – Теперь ты поедешь к Лельке.
   – К кому? А… А зачем?
   – Бараном не прикидывайся! С тех пор как Лада замутила с твоим папашкой, Макошь… э-э… сняла обеты с отроковиц своих. Кажется, так. С обеих, понял? Короче говоря, сестрички больше не обязаны вести себя как весталки. И глупо было бы прохлопать такую пруху. Сейчас, чувачок, самое время успокаивать Лелю. Отпаивать ee ананасовым соком, снимать губами слезки с ресниц и далее по обстоятельствам. Ну, чего рот раззявил? Действуй, напарник. А я пока тут…– Он плотоядно посмотрел на издающего странные нутряные звуки и пускающего слюну Сулеймана. – Кто-то скоро мне за все заплатит. А то, понимаем, всем сестрам по серьгам, а Жерару опять кошек гонять да блох выкусывать? Колоссально! А вот вам шиш! Госсподи, да как же оно действует? – забормотал он, пытаясь натянуть кольцо на лапку. – Ага, кажется, готово!
   Перстень наконец наделся. Жерар быстрыми точными движениями касался его в разных точках, что-то нажимая; слышались странные звуки – мелодичные и глубокие, точно от камертона. Затем бес соорудил на морде торжественную гримасу и со словами: «Дорого искупается – быть бессмертным: за это умираешь не раз живьем…» – с видимым усилием повернул перстень на полный оборот.
   Сейчас же потянуло озоном. В каких-то неведомых щелях засвистал и загудел ветер. Воздух наполнили микроскопические светящиеся частицы; они то сооружали столб, подобно комарам-толкунцам, то устраивали ураганную круговерть, то распадались облаком танцующих в солнечном луче пылинок. Сулейман восстал из-за стола. Силуэт его плыл и раздваивался. Лицо мучительно исказилось. Борода торчала дыбом, щеки опали; плотно сжатые губы подергивались. Один глаз, налитый кровью и дико вращающийся, продолжал косить в зерцало, другой, полный одновременно ненависти и покорности, обратился на Жерара:
   – Повелевай, пес! Что для тебя сделать? Построить дворец или разрушить город?
   – Шеф, вы переигрываете, – протявкал Жерар, изо всех сил демонстрируя хладнокровие. Но хвост его был спрятан далеко под брюшком, а заметное дрожание икр – как правой, так и левой – явно не являлось «великим признаком». Голос его, тем не менее, был на редкость тверд: – И вообще, «умеренность есть лучший пир». Поэтому глупо было бы… Мне нужна самая малость. Человеческое тело.
   – Закрой глаза и открой глаза!
   Жерар быстро моргнул. Ничего не изменилось. Он моргнул снова – уже медленно. Снова тщетно. Сулейман презрительно расхохотался.
   – Ну, ты повелся, псина! Да где ж я его возьму? Рожу?
   – Было бы занятно поглядеть, – подал я голос. Шеф, багровея, погрозил мне кулаком.
   – Здоровое мужское тело, – деловито конкретизировал бес. На бессмысленные обиды он сейчас не разменивался. – Молодое. Согласен на тело вашего преданного раба Максика.
   – А ты уверен, что оно волосатое? – спросил я кобелька, вспомнив наш давнишний разговор.
   Теперь погрозил мне лапкой уже он. Сулейман через силу отвел-таки взгляд от зерцала и удивленно поинтересовался:
   – Максима? Губа не дура. А его-то самого – куда прикажешь? Кончить?
   – Ну уж нет! Так легко он не отделается, – провыл Жерар и хитренько посмотрел на меня. – Чувачок, мы с шефом в затруднении. Советом поможешь? Я кивнул. Жерар медленно заговорил:
   – Для типчика, который обожает плясать на задних лапках перед хозяином… лизать ему руки… лаять на тех, кто не может огрызнуться…
   – Лучше всего подойдет шкура йоркширского терьера, – закончил я. – Сто пудов.
   – Так тому и быть! – провозгласил довольный бес. – Зовите сюда этого счастливца.
   Однако Сул схватился руками за голову и голосом базарной торговки запричитал, что это откровенный грабеж среди бела дня. Что он на это не пойдет – ни при каких условиях. Что сейчас, слава Всевышнему, не те времена, когда можно было живого человека без его собственного согласия… и так далее.
   Жерар нарочито утомленным голосом осведомился, что он в таком случае предлагает?
   – Вот это уже деловой разговор, – сказал ифрит. – Итак, первое, или алеф…
   Пожалуй, я больше был им не нужен. Я на цыпочках вышел из кабинета и осторожно притворил за собою дверь.
   Аннушка, куколка не моя, ангел высокогорный, пристроилась на краешке секретарского стола и перебирала Максику волосы. А тот сидел жених женихом и счастливо жмурился. Увидев меня, он отодвинулся от девушки и, демонстрируя снисходительное участие признанного любимца фортуны к записному неудачнику, спросил:
   – Ну как? – Про удар в ухо он великодушно забыл. Еще бы! Ведь это его гладила по головке Аннушка, а не меня!
   – «Пять розог без целования за невосторженный образ мыслей», – сообщил я.
   – А? – Максик растерянно моргнул. Умница наш. Эрудит.
   – Классику читать надо, – сказал я, берясь за дверную ручку, и, не сдержавшись, добавил: – Кутенок.
   – Утенок? Почему ты назвал меня утенком?
   – «Розги направо, – услышал я вдруг смеющийся голос Аннушки, – ботинок…» Впрочем, целование вам не назначено, – добавила она уже от себя.
   Я, не оборачиваясь, чтобы не выдать снизошедшее на меня удовольствие глупым выражением лица, тряхнул над головой пятернею с растопыренными пальцами.
   – Высший балл, – прокомментировала Аннушка. – Учись, малек! – Прозвучало это насмешливо и относилось, видимо, к осрамившемуся кавалеру.
   Жерар нагнал меня, когда я спускался по лестнице. В зубах у него было зажато зерцало Макоши.
   – Неужели сорвалось? – тревожно спросил я, озирая его крошечную фигурку, и принял магическую вещицу.
   – Не то чтобы сорвалось, – вздохнул он, – но придется сколько-то потерпеть. Сам знаешь, быстро только кошки родятся. А тут… предварительный этап, то, се…
   – Куда ты теперь?
   – С тобой, напарник. Я тут пораскинул мозгами… Вдруг Лелька на тебя сердится? А у меня колечко заветное. Понимаешь? Потом я, конечно, свалю, ты не думай…
   Не прогонишь?
   Он побежал рядом. Тяжелый перстень на лапе заставлял его двигаться какою-то странной иноходью: боком и вприскочку.
   – Чувачок…– залаял он умоляюще, в очередной раз споткнувшись. – Понеси меня, а?
   – Но ведь тебя тошнит на высоте.
   – Ну, чувачок… Ну, потерплю. Ты вообще-то чего такой бука?
   Я остановился.
   – Поклянись, что, став Максиком, перестанешь ухлестывать за Аннушкой.
   – Во дает парень! – восхитился он. – Одну ягодку беру, на другую смотрю, третью примечаю, четвертая мерещится. Молодцом! Стукоток может гордиться таким наследником.
   Я насупился. Он присвистнул:
   – У-у, как все запущено-то… Да нужна она мне сто лет! – Глазки у него, однако, бегали.
   – Скажи, что клянешься.
   – Ну, типа того, – начал он вилять, но внезапно посерьезнел. – Ладно. Клянусь.
   Через минуту мы садились в такси. Жерар, стоило открыть дверцу, почему-то стал нервно облизываться, беспокойно крутить головой и подергивать шерстью на загривке. Должно быть, не понравился запах дезодоранта, которым пользовался таксист. Мне, впрочем, тоже.
   – Улица Высоцкого, – распорядился я, также морщась от назойливого запаха жасмина, пропитавшего затемненный салон автомобиля. – Дом пять. Поехали.
   – Хе, – сказал водила грудным женским голосом.
   – Что значит – «хе»? – спросил я, обмирая от скверного предчувствия.
   – Это значит, – услышал я, – что сначала авто поедет туда, куда нужно даме.
   Будто затворы расстрельной команды, клацнули, запираясь, замки на дверцах. Водитель обернулся. Из-под низко надвинутой кепки-восьмиклинки на меня смотрело знакомое щучье лицо с блистающими глазами и перламутрово-алыми губами, обрамленное словно бы застывшими языками пламени. На верхней губе были приклеены тонкие усики-стрелки. Запах жасмина усилился многократно. Меня обдало жаром.
   – А ты все не сдаешься, гадкий мальчишка! Продолжаешь преследовать беззащитную женщину. – Глаза щучки выразительно блеснули. Красиво очерченные ноздри затрепетали, как у хищника, почуявшего запах крови. – Охотишься с собаками… Что ж, посмотрим, легко ли тебе будет победить меня на этот раз…
   И под торжествующий хохот похитительницы такси сорвалось с места.
   А Жерар повалился на спину и, дрыгая всеми четырьмя лапами, заливисто залаял.
 
   1998, 2002-2003 гг.