Был он человеком сугубо практическим и прямо-таки донельзя приземленным. Циником он был, а потому, когда такая петрушка приключилась с ним – Зигфридом Израилевичем Абдуллаевым, генералом ФСБ и некоронованным королем одной из мощнейших российских мафиозных группировок, – он просто оторопел, просто выпал в осадок. Много дней подряд мучительно пытался проснуться, прежде чем примирился со случившимся. Ну а уж потом, когда примирился – развил бурную деятельность.
Исландия, куда он угодил волею судьбы, страшно ему не понравилась. Нравы викингов, в целом похожие на нравы московской братвы, раздражали еще сильнее. Тупость благородных героев и изощренная подлость негодяев, превалирование животных инстинктов у всех без исключения, мужеподобность женщин наряду с их беспробудным блядством, кровосмесительство, тошнотворные людоедские обычаи, дремучая полигамия, полное пренебрежение к мозгам и неуемные восторги по непонятным поводам. Например: сказочно красивый меч (в действительности выкованный до ужаса коряво) или – волшебно чарующие глаза (а баба-то – уродина, ни рожи ни кожи). Все это напрягало безумно.
Пожалуй, лишь одно его на острове радовало: обилие горячих источников и в связи с этим наличие в каждом богатом замке обязательного бассейна с теплой водой. Возможность по-человечески помыться Зига ценил высоко и у себя в Борге соорудил натуральный санузел с канализацией, умывальником, унитазом, ванной и душем, горячая и холодная вода текла у него раздельно, и даже смеситель был. Однако не только же в этом счастье.
Добившись среди исландцев всего, чего в принципе мог добиться человек с его способностями, Зига имитировал свою гибель и бежал в более теплые и, как ему казалось, более цивильные страны. Там, а конкретно в Германии, Абдулла Конопатый и узнал, что о подвигах его уже слагают легенды. Англы, франки, бавары, саксы, бургунды, вандалы и прочие немцы пели всякие песни, коверкая славное имя Нифлунг, превращая его в странное, неугодное Одину – Нибелунг. Зато именно германцы научились правильно произносить первое и самое любимое имя Зиги: в балладах своих называли они величайшего из Нибелунгов Зигфридом Отважным, тогда как треклятые обезьяноподобные викинги придумали кликуху на свой манер – Сигурд. Ну, именно эта кликуха в итоге к Абдуллаеву и приклеилась.
Из Германии Зига со временем перебрался в Польшу. Со временем… Со временем творилось что-то неладное. Люди, с которыми он общался, старели и умирали, у них рождались дети, вырастали на глазах, тоже старели и тоже умирали. Мудрецы, пытавшиеся объяснять Зиге смысл жизни, исчисляли его возраст сотнями лет. Сам Зига не чувствовал, что прожил так долго. Во-первых, он был по-прежнему молод и силен, во-вторых, мир вокруг него в целом ни капельки не менялся (между пятым и десятым веками в культурном, техническом и бытовом аспектах разницы не было практически никакой), а в-третьих, все дни тянулись до омерзения медленно, и невозможно было даже представить себе, что пройдено по жизни таких дней уже сильно больше ста тысяч…
Но так или иначе к середине десятого века, если верить летосчислению католических попов, а также их убогим знаниям в области географии, Зига все-таки оказался в Польше. Строго говоря, никаких четких границ на тот момент в Европе не существовало, паспортов и виз закованные в латы таможенники не спрашивали. Ясно было только одно: слева от Одера еще германские племена, а справа уже в основном славянские. «Гей, славяне!» – обрадовался Зига и решил остаться в Зеленой Гуре. Россия по тем временам, если он правильно помнил, вид имела еще весьма жалкий, кроме Великого Новгорода, и посмотреть не на что, а двигаться дальше – на Кавказ, в какое-нибудь царство Урарту или, не дай Бог, южнее – в Иудею, не хотелось. Кто там Иерусалим сжег и когда, помнил он совсем плохо, но чувствовал, что хорошего в Палестине мало. Спасибочки, на Восток ему не надо, не настолько он, знаете ли, уважает своих предков по этим линиям. Новый русский, он и есть новый русский. Новый, старый – дело десятое, главное – русский, славянский, значит, и Польша ему симпатичнее как-то.
В двадцатом веке, кстати, Зига успел с «пшиками» поработать, и весьма продуктивно. Вот уж кто торговать умеет и, наверное, всегда умел – так это «пшики»! Стало быть, здесь и надо разворачиваться.
Дальнейшее читателю известно. Зигфрид Зеленогурский настолько широко развернулся, что в какой-то момент забыл о главной цели своей теперешней жизни. А ведь цель его была прежней – разыскать подлых затейников всей этой скверно придуманной истории с перемещением во времени. Мечтал Зига поймать их на наживку и заставить отослать его обратно в родной двадцатый век.
Однако Абдулле Конопатому, то есть теперь уже даже не Сигурду, а Жилину, начало вдруг нравиться в десятом веке. Имя Жилин, кстати, взял он себе в честь одного расстрелянного конкурентами друга – вора в законе Костика Жилина по кличке Жила. В Польше такое имя звучало нормально, никто глупых вопросов не задавал. В Польше вообще не много задавали глупых вопросов. Ребята кругом по преимуществу деловые были, хваткие. И Зига со временем даже стал коллекционировать людей, умеющих задавать ну если не глупые, то странные вопросы, – колдунов, магов, чудаков всяких. Потому в итоге и привлек его особое внимание рыцарь из Страны Логров по имени Тристан.
К моменту их знакомства Жилин Зеленогурский Сигурд Отважный Абдулла Конопатый уже не знал толком, о чем сильнее мечтает: о мировом господстве в десятом веке или о власти надо всей Россией в двадцать первом. Ведь в двадцать первом мировое господство явно не светило. А сама идея абсолютной власти щекотала нервы необычайно сильно и сладко.
Ему частенько снился один и тот же сон. Лето. Дедушкина дача в Барвихе. Фредику (так его звали в детстве) лет восемь или десять, не больше. Он поймал в саду и держит двумя голыми руками колючего ежика, воинственно встопорщившего иголки. Бежать зверьку некуда, но и раздавить его невозможно: чем сильнее нажмешь, тем глубже впиваются в ладони проклятые, как будто стальные острия. Зыбкое равновесие, паритет. Ну погоди, непобедимый маленький хитрец! Думаешь, я устану держать и отпущу тебя, нет, я буду легонько сжимать и разжимать ладони, пока кожа моя огрубеет достаточно, чтобы не чувствовать твоих жестоких уколов. И тогда я надавлю с такою силой, что ты запищишь, ты поймешь, что проиграл, ты сдашься, попросишь о пощаде и станешь моим слугою, моим рабом…
Он все-таки сдвинул тогда руки и сразу взвыл от боли, а еж скатился в траву и был таков. После этого ладони у мальчика болели, наверное, дней двадцать, если не месяц. В ранки еще какая-то дрянь попала, воспаление началось, несколько раз в поликлинику ездили, повязки меняли…
А теперь ему снился вновь тот самый зловредный лесной зверек, только ежиком сделалась для Зиги вся планета Земля. Он уже чувствовал, что держит ее в своих ладонях, и казалось, еще чуть-чуть, ну совсем немного терпения, и он сумеет совладать со всеми людьми, даже с хитрыми, бесстрашными и упрямыми, выставляющими ему навстречу острые, ядовитые иголки. Он уже не боялся их, он был почти готов сдвинуть руки. «Думаете, не смогу? – спрашивал он неизвестно каких богов. – Смогу! Я просто растягиваю удовольствие».
Зига лукавил, обманывая самого себя. Для реального установления мирового господства ему требовалось пожить в этом мире еще немного – может быть, десять лет, а может, и сто. Он бы и пожил, но, с другой стороны, здесь ни за какие деньги нельзя было купить тех маленьких, но совершенно незаменимых удобств, которыми там, дома, пользовался любой задрипанный инженер или учитель. И это опять же напрягало. Да-да! Ужасно напрягало. Именно такая мелочь, презренная мелочь лежала на противоположной чаше весов и зримо перетягивала, сводя на нет все наполеоновские амбиции.
К черту мировое господство! Хочу назад. Маша, помоги!
Конечно, Зига исповедовался Маше уже много позже, когда они остались один на один и попытались разобраться, что же произошло с миром, окружавшим их некогда в тихом московском переулке.
А там, в бане, немая сцена закончилась массовым бестолковым братанием. Курнебралу и Бригитте было сказано, что это знатные люди по-польски беседуют, а потом вопреки всякой логике возникли две разные версии знакомства королевы с герцогом Жилином. Для Курнебрала – на скоттском языке – о том, что они еще в Ирландии дружили, когда Сигурд Отважный очередных мерзавцев в капусту рубил. А для Бригитты – на староиспанском – о том, как Изольда ездила вместе с королем Марком в Орлеан и там несколько дней общалась с герцогом Зеленогурским, приехавшим в столицу в качестве чрезвычайного и полномочного посла Польского королевства. Все это был чистейшей воды бред, но и оруженосец, и камеристка предложенными объяснениями удовлетворились вполне, а потому, перестав опасаться за жизнь королевы, уже не возражали оставить госпожу в обществе высокого гостя, только отвели сначала в ее собственные покои.
Уже светало, и все были рады лечь спать немедленно. Слуги так и сделали, а вот господа уснуть, разумеется, не смогли. Так и проболтали Маша Изотова и Зига Абдуллаев до самого восхода. Потом пришлось проводить знатного сеньора через окно и договориться о следующей тайной встрече при посредничестве Курнебрала или Бригитты. Прочих людей в Тинтайоле пока ни во что посвящать не хотелось, потому что до самого главного дорогие друг другу современники так и не добрались в ту ночь.
Они рассказали многое каждый о себе, но не успели решить, что же им теперь делать, куда податься, кого и как о помощи просить. Все это было еще впереди, и Зига обещал не ударить лицом в грязь: с учетом новой информации за день все продумать и даже тезисы подготовить.
«Во чума-то! – думала Маша, оставшись одна. – Свалился на мою голову. Нибелунг закавказский! Действительно оказался Зигфридом Отважным. Ах, Мырддин, Мырддин, что же ты творишь? А может, я просто сплю? Не многовато ли для двух дней? Курнебрал, кот, приемник, Бригитта, Абдулла… Кто следующий? Спасибо, Тристанчик милый, хороший подарочек прислал мне, веселенький такой и с очень солидной нагрузочкой. Ну конечно, ты и не подозревал, бедняга, что друг твой Жилин в погоню за котом ринется на край света! Я же говорила, всегда тебе говорила – шпион ты недоученный! А ты не слушал. Ну ладно, все. Больше ни о чем не могу думать. Спать охота – сил нет!»
Разумеется, Маша выложила Зигфриду не все, что знала. Про Мырддина, например, пока и слова не сказала. Мало ли что. Пусть уж сам приходит, если хочет общаться с новым членом их странного коллектива. Ведь не случайно же за столько лет Мырддин ни разу не являлся ни Сигурду в Исландии, ни Жилину в Польше. Значит, свой-то он свой, да не совсем. И надо держаться поосторожнее с ушлым, хитроумным мафиози.
Впрочем, Маша с удивлением отметила, что вся ее классовая ненависть к этому человеку напрочь улетучилась. Во-первых, как равнодушный и жестокий убийца он никого бы в десятом веке удивить не смог. Во-вторых, по сравнению со здешними дремучими тупарями московский недоучка с примитивно практическим складом ума смотрелся гигантом мысли. С ним было о чем поговорить! Как это прекрасно – поговорить с новым человеком из своего времени! Она и не верила в такую возможность. Поэтому, быть может, была слегка очарована Зигой.
Полная несовместимость их миров, их нравов, вкусов, образов жизни там, в Москве, – здесь оказалась необычайно легко преодолимой. Собственно, ее уже и не надо было преодолевать. Не было больше никакой несовместимости. Бездна веков и мрачный опыт здешней жизни перечеркнули все противоречия, существовавшие между ними, и Маша ощутила искреннюю симпатию к бандиту Зиге, как к родному человеку.
И что уж в этой ситуации говорить о самом Зиге! Он, безусловно, увлекся Машей, да что там – попросту влюбился в нее, влюбился, как мальчишка. Глупые сексуальные фантазии отчаянно мешали ему сосредоточиться на решении важных практических проблем, заслоняли все на свете. Больше всего в жизни хотел он теперь переспать с этой прекрасной белокурой королевой. И понял: обязательно добьется своего. Потому что всегда в обеих жизнях достигал всех поставленных перед собою целей. Иначе просто перестанет уважать себя. А значит, больше ничего не сможет сделать в этом мире. Придя к такому выводу, Зига несколько успокоился и вернулся к мыслям о насущном.
Вся романтическая история любви Тристана и Изольды не слишком тронула его, обязательность следования легенде показалась подозрительной, брак с королем Марком – вполне разумным шагом, а страдания и тоска – глупой лирикой, элементарно неуместной в их возрасте и при их положении. Одно он вычленил сразу: Тристан ему соперник, серьезный соперник, и может помешать не только в делах любовных, но и в делах масштабно-эпохальных, то есть в его попытках раскрыть тайну перемещения во времени и вернуться назад.
Поэтому самое первое, что сделал Зига, уйдя из замка, так это дотрюхал до гавани, разыскал там лихого трувера, отправляющегося в Арморику, и, дав парню много денег, действительно много, подробно объяснил, что именно следует рассказать Тристану Лотианскому, живущему при дворе Хавалина. Корабль шел при попутном ветре и прибыл в порт города Карэ в рекордные сроки – за четыре с небольшим дня. Бригитта же, отплывшая на материк лишь пятью днями позже (раньше оказии не было), добиралась, как назло, кружным путем – с заходом в Кентербери и Руан, да еще в бурю дважды попадала, а трижды – в полнейший штиль.
Вот как свершилась эта подлость, вот почему между этими двумя событиями Тристан и успел жениться на Изольде Белорукой.* * *А в Тинтайоле меж тем день подходил к концу. Зига проснулся на закате и тезисов никаких сочинить уже не успел, зато успел прикупить чудесного вина у купцов из Пуатье и надрать по дороге шикарный букет роз. Марка, по счастью, и в этот вечер в Тинтайоле не ожидали. Так что Изольда беспрепятственно выехала из замка и двинулась к лесу в сопровождении Бригитты и Периниса. Встречу от греха подальше решили они организовать в маленьком брошенном домике лесника на опушке ближайшей рощи.
Романтичная получилась встреча. Слуг попросили уехать сразу, велено было вернуться лишь к утру. И принялись за обсуждение важнейших проблем современности.
– Ну, – спросила Изольда, – где твои тезисы?
– Вот, – ответил он, – первый тезис.
И показал рукой на роскошные розы, уже поставленные в глиняную вазу.
– А вот – второй!
И он извлек бочонок дорогого французского вина и два золотых кубка, очевидно, приготовленных специально для подобного случая. А затем и корзинку со всякой вкусной и даже небывалой для здешних мест снедью. Например, безусловным центром натюрморта являлся ананас, добытый Бог знает у каких торговцев. Лихо гулял Зига, по-кавказски.
Конечно, можно было продинамить его, послать куда подальше, припомнив все его московское душегубство, весь вред, нанесенный, так сказать, молодой российской демократии. Или – совсем по-другому, изобразив оскорбленную невинность, прикинувшись верной до гроба Тристану и королю Марку. (Да, да, именно, бывает и такая верность!) А вот про лесбийские игры она ему, кажется, ничего не рассказывала, так что насчет верности Бригитте и Марте можно было помалкивать. Однако продинамить кавказца, пришедшего на тайное свидание с вином, гостинцами, цветами и даже с ананасом, – дело по меньшей мере рискованное, а к тому же Изольда настроена была мирно, доброжелательно и – более того – игриво. Ей захотелось вдруг сделаться пьяной, она так прямо и сказала. Зига оживился и активно подливал ей чудесного сладкого вина. Не забывал он и про себя, тоже веселел с каждою минутой. И наконец разошелся так, что начал опять рассказывать о своих грандиозных захватнических планах. Совершенно безумную, но тщательно продуманную геополитическую концепцию он излагал увлеченно, в мельчайших подробностях, с жаром, однако Изольда в своей веселости уже перешла некую грань и была не способна слушать все это всерьез, ей стало по большому счету наплевать, Аттила перед ней, Александр Македонский или просто Абдулла Конопатый. Перед ней сидел мужчина, который хотел ее, и в сущности она уже хотела его. Все получалось складненько, строго по сценарию, написанному Зигой, классическому сценарию, заготовленному вместо тезисов.
И он взял ее, взял грубо, как невоспитанный деревенский увалень, то ли действительно не обучен был тонкостям секса, то ли манера у них, у бандитов, такая, считают, что женщинам грубость нравиться должна.
Изольде не то чтобы понравилось, но было любопытно. Такого мужчину она еще ни разу к себе не подпускала. Что ж, наверное, все в жизни следует попробовать. Но вообще-то – невкусно. И она твердо решила: больше с этим – никогда. И вообще с ему подобными – никогда.
Как же неверны оказались на деле все эти теоретические выкладки! Стирание противоречий между филологом и бандитом под тяжестью веков! Ну прямо стирание граней между городом и деревней, между умственным и физическим трудом. Чушь собачья! Хам, он и есть хам в любой стране, в любое время, при любом режиме. Не стал ей Зига родным, понятным и близким. Иллюзия это все, смешная и глупая иллюзия.
Король Марк при всех его недостатках и естественной дремучести – настоящий мужчина, благородный и воспитанный. С ним проще, с ним легче, с ним приятнее. А бандит остается бандитом. Берегись, Изольда! Дело не в эпохе. Дело в психологии. И в воспитании. Здесь тоже есть приличные люди, вспомни хотя бы Будинаса из Литана. Вот и делай ставку на таких, как он. На Ланселота Озерного, на Периниса в конце концов – и то лучше, – а этого… Берегись, Маша!
Они еще не успели кончить, когда легкий на помине Перинис ворвался в избушку лесника с криком:
– Изольда, скорее, Марк вернулся!
Собственно, Маша кончать и не собиралась, сразу поняла, что с таким партнером у нее ничего не получится, как ни старайся. А Зига, злобно огрызнувшись в сторону так беспардонно вломившегося слуги, ускорил свои движения до судорожного темпа и, конечно же, получил что хотел. Ведь он всегда добивался цели, даже если ему активно мешали. Потом слез с Изольды, сел рядом на постели и, тяжело дыша, попросил, невольно цитируя какой-то старый-старый, по детству памятный мультфильм:
– Позволь, я отрублю ему голову.
– Не надо, – спокойно возразила Изольда. – Это мой самый верный, самый исполнительный слуга. Он был со мною еще в Ирландии, и без него мне будет трудно жить в Тинтайоле. Перинис поступил абсолютно верно. Его не за что наказывать.
– Ну и нравы! – пробурчал Зига. – Черт бы их всех побрал, этих ваших англичан!
– Здесь еще нет англичан. А Перинис – вообще итальянец, – сочла нужным сообщить Изольда.
– Ну и какая разница?! Все они тут дикие, как папуасы.
Зига улыбнулся собственной остроте и, кажется, наконец подобрел. Он смотрел на лежащую перед ним обнаженную женщину совершенно неземной красоты и был по-своему счастлив, оттого что всего минуту назад грубо мял мозолистыми ручищами это хрупкое тело. Оно принадлежало ему, пусть и очень недолго, но принадлежало. Будет о чем рассказать детям и внукам, будет чем похвастаться перед тысячами и тысячами своих подданных. Он одержал очередную победу, а то, что концовку смазали – так для разнообразия даже и неплохо. Немного перчику иногда не помешает, ведь, если честно признаться, появление Периниса лишь обострило его ощущения.
– Ладно, девушка Маша, давай собираться.
Но Зига, задумавшись с блаженной улыбкой на лице, явно опоздал со своим предложением. Маша раньше него начала одеваться. Повод-то был действительно серьезный. Следовало поспешить.
Предусмотрительный Перинис пригнал им двух лошадей, а в дороге была отработана нелепейшая, на взгляд ушлого Зиги, легенда о нападении на королеву коварных лесных разбойников. Красивее всех в этой истории выглядел Перинис, потому что он один одолел в итоге семерых укравших королеву злодеев. Жилин никак в рассказе не фигурировал. Про него королю Марку знать не полагалось. Но даже Изольде показалось уж слишком наивным и неправдоподобным скороспелое вранье Периниса, поэтому она позволила себе поинтересоваться, каким же образом и где ее украли, а также подумал ли слуга, почему королева вне пределов замка была одна, в частности без него. Итальянец только рукой махнул, мол, кто о таких мелочах думает. И оказался прав, что характерно.
Король Марк ни минуты не сомневался в честности Изольды и Периниса, он с легкостью проглотил эту сладенькую сказочку, а к тому же пребывал в отличном настроении, и соскучился без любимой жены, и обрадовался ей очень. Рассказывал все больше о своих делах, а ее почти ни о чем не расспрашивал.
И только уже совсем перед сном вдруг поинтересовался:
– А что, милая, не Тристан ли вновь объявился в наших краях?
– Что вы, дорогой мой король, о нем уж и забыли все. Нет, нет, я ничего о нем не слыхала в последнее время.
– Жаль, что о нем забыли, – странно отреагировал король. – Жаль. Я бы хотел вновь увидеть моего племянника. А собачку-то волшебную разве не он тебе прислал?
– Не слушайте, мой король, что люди говорят, – спокойно ответила Изольда. – Кто-то здесь, в Тинтайоле, по-прежнему не любит меня. А собачку волшебную с колокольцем прислала мне мать, королева Ирландии Айсидора, через одного шведского купца. Мама всегда любила подобные штучки. Я же рассказывала вам, дорогой мой господин.
– Да, да, – как бы вспомнил Марк. – А все же жаль, что там был не Тристан.
Вот такую странную фразу произнес король под конец этого разговора.
Где «там»? Почему жаль? О чем он? Но Изольда почла за лучшее не продолжать разговора. Только подумала вдруг: «А что, если Марк гораздо умнее, чем я привыкла о нем думать?»
И они, усталые оба, велели загасить свет, чтобы можно было спать спокойным и крепким сном.
Глава двадцать первая,
в которой добрый волшебник Мырддин приходит ко многим из героев нашего повествования и в лучших традициях своей довольно странной доброты объясняет им всем, кому, когда и как следует умирать, однако на подобные речи каждый реагирует по-своему
Ивновь добрый волшебник Мырддин прибыл ко двору Марка в Тинтайоль в своем замшелом обличье, узнаваемом и привычном для всех королей Логрии. Плащ его на этот раз был еще более драным и по-осеннему грязным, ненатуральная борода, путавшаяся едва ли не в ногах, всклокочена сверх всякой меры, а посох весь покрылся мхом, будто еще вчера торчал где-нибудь на болоте в виде гнилого деревца, и было страшно подумать, что произойдет, тресни старик чуть посильнее своей палкой о каменные плиты. Неимпозантная могла бы получиться сцена. Так он – чай не дурак! – и не собирался посохом по полу долбить почем зря. Просто прошел в покои короля и часа три беседовал с ним о чем-то.
Все поголовно хронисты и поэты, включая литературоведов последнего времени, о содержании этой беседы короля Корнуолла с любимым добрым волшебником жителей Логрии умалчивают, как будто сговорились. Не будем и мы нарушать сложившуюся в веках традицию. Заметим лишь, что тремя днями раньше Мырддин провел историческую беседу в Камелоте с королем Артуром, по ходу которой напоминал о скорой и неминуемой гибели всего королевства. Из пламенной речи старика получалось так, что уж и вариантов-то никаких не осталось. Другой бы на месте Артура возмутился, затрепыхался, задергался, начал бы клянчить хоть какую-никакую отсрочку. Но не было в мире более достойного короля, чем легендарный вождь логров. Лишь голову склонил он в знак полного понимания слов Мырддина. Уж если в свое время не убоялся даже слоноподобного африканского рыцаря Органона, не позволил тому отстричь свою роскошную, истинно королевскую бороду для так и не сшитого супостату богомерзкого плаща, а вышел на поединок и победил урода, наводившего ужас на многие страны, значит, и теперь не убоится король Артур никого и ничего, в том числе и самой смерти.
Владыка Корнуолла во время той беседы в Камелоте не присутствовал – так уж вышло, пропадал он опять в Сан-Любине по очередному «свинскому» делу. А жаль. Все ж таки приходился Марк королю Логрии не просто вассалом, а младшим двоюродным братом, рожденным сестрою матери Артура Игрейны. Быть может, из-за того Мырддин… Впрочем, мы ведь договорились молчать об этом. Есть иная интересная тема для рассказа.
Завершив разговор государственной важности, Мырддин попросил призвать к нему Белокурую Изольду и изъявил желание прогуляться с королевою в лес на пару-другую часиков, благо погода хорошая, какая нередко случалась ранней осенью в окрестностях Тинтайоля. И тогда вспомнил Марк, как двумя годами раньше Мырддин уже уединялся с его женою аккурат накануне испытания раскаленным железом и никакого вреда, кроме пользы, от этого не было ни королю, ни Изольде, ни кому другому при дворе. Потому согласился, не раздумывая, и проводил королеву на прогулку со спокойным как будто сердцем. А на самом-то деле предчувствие нехорошее томило душу короля Марка, вот только бессилен он был противостоять судьбе, а как человек весьма неглупый понимал, что это именно судьба явилась к нему в образе Мырддина.
Изольда отправилась в лес в сопровождении Периниса и Марты – только их двоих королева и признавала рядом с собою в последнее время. Да еще Бригитту, но ее любимая ирландская камеристка недавно вновь уехала куда-то. Марк не знал куда, в общем, это было не важно. А сам по себе сверхскромный эскорт Изольды тревоги не вызывал. Во-первых, не в дальний путь собралась, а во-вторых, рядом с Мырддином еще отродясь ни у кого никаких неприятностей не происходило.