Страница:
На экстренном совещании у Дедушки присутствовали, естественно, Тимоти Спрингер, Судзуки Кумахира, ставший теперь третьим человеком в службе ИКС, и все региональные представители: Клаус Ван Клоден (Западная Европа), ухитрявшийся одновременно ухлестывать за Алиной Заборски (Восточная Европа) и Терезой Чикуито (Латинская Америка), депутат кнесета Узи Яар и член ООП Халим аль-Таан (оба — Ближний Восток), отлично ладившие друг с другом, Сынь Цзефэй (Дальний Восток), неожиданно бойко начавший говорить с Сергеем на одном из языков банту (у Ясеня до китайского как-то руки не дошли, а Сынь вырос в Гонконге и слабо понимал, зачем ему может понадобиться русский, зато они оба воевали в Анголе, где местное население говорит не только на португальском, но и на родном). Было еще несколько человек из Африки, Штатов, Канады, Австралии, Юго-Восточной Азии, но я их не запомнила, потому что со всеми пообщаться физически не успела. Совещание уложилось в три дня, а потом Дедушка предложил нам провести неделю отпуска на Майами-Бич.
— Неужели вам не хочется просто поваляться на песке? — спросил он.
— Хочется, — ответили мы практически хором.
— Тогда — вперед! Я разрешаю. Точнее, санкционирую и осуществляю практическое обеспечение вашего отпуска.
И мы с Сергеем почувствовали, что действительно пора.
— Только без нашей девочки грустно, — сказала я.
— Да ну! — удивился Дедушка. — Разве такой маленький ребенок даст отдохнуть?
— Отдых — понятие относительное, — объяснила я. Пока работаем, мы слишком редко видим свою дочку да и потом пусть Катя тоже в Карибском море искупается. Возражений нет?
Возражений не было.
— Я сгоняю за ними? — предложил Сергей.
— Зачем? — удивился Дедушка. — Ты же отдыхать собрался, а не работать. Зубы еще разболятся в полете. Зачем? Позвони, и пусть немедленно собираются к нам.
Мы позвонили в тот же вечер. Катя отказалась. Она как раз уже собиралась предупредить нас о своей срочной командировке в Осетию и передаче Машеньки с рук на руки Лидии Михайловне, жене дяди Семена. Мы пригласили их обоих в Штаты, и они с удовольствием дали согласие привезти нашу девочку, а заодно отметить на пляжах Флориды победу российской демократии. Потом мы звонили Тополю и Кедру с Пальмой, выдали самые свежие инструкции. Тополь с восторгом, буквально взахлеб рассказывал нам о Бакатине, называя его Вадиком и уверяя всех, что этому человеку еще поставят памятник в центре Москвы, например, на месте Железного Феликса. Потом мы звонили Платану, Осокорю, Рябине, Вязу — всем нашим. Я даже Стасу Чистякову звякнула из Майами. Мы все поздравляли друг друга с торжеством демократии, с началом счастливого этапа в истории планеты, с Новым годом, с Рождеством Свободы, черт знает с чем. Никогда не забуду совершенно сказочного ощущения эйфории, ощущения почти детского восторга. Коммунизму конец! Свобода! Мы победили! Господи, какая, на хер, свобода? Кто победил? Что изменилось?.. Как мы были наивны! Даже поверить теперь трудно.
Удар, жуткий отрезвляющий удар обрушился на нас очень скоро и совсем не с той стороны, откуда его ждали. Победа Ельцина над ГКЧП, предательство Болдиным Горбачева, чеченский суверенитет, назревающий пожар в Югославии и рассоединение Украины с Россией — все, все, все показалось полнейшей чепухой в одночасье, в один миг…
Мы сидели втроем в резиденции Дедушки и пили чай. Это было на пятый день нашего пребывания в Америке, и пить что-нибудь спиртное казалось уже совсем невозможно будь то шотландское солодовое виски умопомрачительной выдержки, коллекционнейший французский коньяк или изысканные итальянские вина. Мы пили чай.
Сосредоточенно, вдумчиво, медитативно. Как японцы. Мы сидели молча, смотрели друг на друга и оттягивались, пытаясь прочувствовать до мелочей, как лучший в мире сорт редкого китайского чая проникает в самое сердце через расширившиеся навстречу ему сосудики и сосуды. Такой чай пить с сахаром как бы даже оскорбительно, но сахарница в порядке соблюдения общих правил стояла на столе.
Вошел Корнелио. Шестидесятичетырехлетний помощник Базотти, его старейший верный соратник. Приблизился, наклонился к уху Дедушки, неслышно пошевелил губами. И Дедушка вмиг окаменел. Это не литературный образ — это констатация факта. Его лицо, плечи, руки сделались абсолютно неподвижными. А потом щеки и лоб приобрели в один миг дикий, неправдоподобный голубовато-серый цвет. Это было так жутко, что хотелось закрыть глаза, да только глаза не слушались.
— Самолет разбился, — проговорил Дедушка.
Он сказал это еле слышно, одними губами и по-итальянски, но я сразу поняла и даже не стала переспрашивать, какой самолет. Я перевела взгляд на Сергея и долго смотрела, как он кладет сахар в свою маленькую чашечку с чаем: одну ложку, вторую, третью, пятую, десятую. Чай перелился в блюдце, а потом и блюдце переполнилось, и рыжее пятно стало расплываться по белоснежной скатерти, а он все накладывал и накладывал сахар в крохотную чашечку из тончайшего, китайского фарфора…
Дальнейшее я помню в отрывках. Все куда-то звонят, входят и выходят люди в форме и полуобнаженные господа, срочно выдернутые с пляжа. Докладывают, получают новые распоряжения, кивают, козыряют. А я сижу и пью граппу. Из горлышка, как пепси-колу. Сколько там было в этой бутылке? Ноль семьдесят пять? Ни в одном глазу. Только становится очень жарко, и я иду в душ. Вдруг замечаю, что в ванной комнате я не одна. Неужели сексуальный маньяк? Нет, это Джуди из группы личной охраны руководящего персонала. «Джуди, дурашка, я не собираюсь вскрывать себе вены. Дай помыться спокойно». Одеваюсь. И не нахожу в карманах не только любимой «беретты», но и пружинного десантного ножа, и даже тщательно припрятанной стреляющей ручки «Стингер». Вот идиоты. Я выхожу на улицу, никто не останавливает меня. Совершенно не представляю, где в этот момент находится Ясень. На улице почему-то темно. Магазин фирмы «Таурус интернешнл» на Сорок девятой авеню. Я предъявляю им свое удостоверение сотрудника ФБР и покупаю пижонско-ковбойский револьвер, любимую игрушку Клинта Иствуда — «магнум-44». Правда, у него был «смит и вессон», но это неважно… Рядом со мной почему-то стоит Бенжамино из той же группы личной охраны. «Дай посмотреть», — говорит он ласково и берет у меня из рук тяжелый блестящий револьвер. Потом добавляет: «Тебе нельзя такой, ты еще маленькая». Я резко, не разворачиваясь, из случайного положения бью его по лицу…
Автобус, аэропорт, снова аэропорт, снова автобус. Нет, это не Москва, это Менло Парк, штат Калифорния, центр духовной помощи, или как там у супругов Гроф называется это богоугодное заведение. Теперь я все время пью коньяк, а мне объясняют, что это нехорошо, и пудрят мозги понятием трансформирующего кризиса и пробуждением энергии Кундалини. Наконец находится добрый доктор, который вкатывает мне порцию ЛСД. И сразу становится хорошо.
Я сижу на берегу ручья и, опустив в холодную быструю воду руки, промываю крупный песок и камешки, отброшенные на мелкую металлическую сетку. Камешки цветные, скользкие, очень разные, я отмываю их от крепко присохшего грунта, гнилых растений, дерьма и крови. Я отмываю их, и камешки тают, тают, растворяются один за другим. Это вообще не камешки — это сплошное засохшее дерьмо. Это моя жизнь. И я пытаюсь отмыть ее от всей налипшей за годы грязи. Вода холодная, чистая, и грязь уходит, уходит. Не остается ничего. Наконец в самом центре большой сетки сверкает нечто. Камешки вокруг превращаются в крошево, в жижицу, в мутные разводы. Все дерьмо утекает. Остается ясный, бесстыже желтый, сияющий самородок. Я беру его пальцами и подношу к лицу. Хорошо. Я засыпаю. Или просыпаюсь. Сама не поняла. Передо мной на одеяле лежит мое обручальное кольцо. Зачем я сняла его? Золотая поверхность ослепительно сияет в лучах солнца.
Когда я уже окончательно пришла в норму, мы встретились с Сергеем в нью-йоркском офисе Базотти. До отлета в Москву оставалось несколько часов. Под правым глазом у Ясеня расплывался разными цветами огромный фингал. Так эти синяки выглядят примерно на третий день после удара, но мне совершенно не хотелось спрашивать, что случилось: вряд ли это было по работе. И я спросила о другом:
— Какие-нибудь подробности известны?
— Да, но их немного. Самолет рухнул в океан в пятистах километрах от ближайшей суши. Экипаж не передал по радио ни единого сообщения о неисправностях. На месте аварии не найдено ничего: ни обломков, ни трупов. О «черном ящике» никто и не говорит — там глубина три километра. Есть только свидетельства моряков с испанского сейнера, что падал самолет практически «свечкой», носом вниз, и в воду вошел без взрыва. Имена всех пассажиров известны точно, все-таки, сама понимаешь, рейс отправлением из Москвы. Террористов на борту не было и быть не могло. Вместе с дядей Семеном и тетей Лидой (разумеется, они об этом не знали) летел любимый агент Дедушки Джеф Кауэн. Он тоже ничего не передал по каналам спецсвязи. Так что основная версия — неисправность двигателей, всю ответственность вешают на техников. Дополнительная версия — что-то вроде Бермудского треугольника, хотя до самого треугольника они как раз не долетели. Вот и все.
— Вот и все, — повторила я тихо. — Где мой «магнум»?
— Не «магнум», а «таурус», — поправил Сергей. — «Магнум» — это тип патрона. Револьвер только чайники так называют. — И добавил, помолчав: — Его вернули фирме, а деньги оставили в качестве компенсации за моральный ущерб.
— А-а-а, — протянула я. — Все равно новый куплю. И убью его из сорок четвертого калибра. Говорят, если все шесть зарядов высадить, от башки ничего не остается.
Я сделала паузу, наслаждаясь произведенным впечатлением.
— Верба, ты все еще бредишь, — выговорил он наконец. — Кого ты решила убить?
— Ясно, кого. Это что, по-твоему, несчастный случай? Неужели ты не
понял? Их всех убил Седой. Это его почерк. Возможно, он охотился на Джефа, возможно, главным для него был Семен Федорович, но скорее всего он убивал Машку. Снова убивал Машку. На остальных, то есть на экипаж и семьдесят девять пассажиров, ему, конечно, наплевать. Это его стиль. И раз убита Машка, значит, теперь очередь Машкиных родителей, то есть нас с тобой. Правда, со мной у него ничего не получится. Я же заговоренная. Вот тут-то и понадобится оружие сорок четвертого калибра.
Он слушал меня, и я читала в его глазах легкую панику, торопливую толкотню отчаянных вопросов: «Обнять ее? Прекратить монолог поцелуем? Закричать? Налить коньяку? Или вколоть дозу? Только чего — ЛСД, транквилизатора, усыпляющего?»
Он ничего не сделал. Я сама замолчала, шагнула к нему, прижалась щекой к груди. К чему говорить еще что-то — он не понимает меня. И от этого захотелось плакать. Но я уже не могла плакать. Слезы остались в тех, предыдущих жизнях, в этой — посреди необъятной и грязной решетки будней сиял самородным золотом лишь начищенный до зеркального блеска толстый короткий ствол револьвера «таурус-44 магнум».
По ночам мы с Сергеем любили друг друга. Страстно, по-настоящему. Мы и днем продолжали любить, было все: нежность, ласки, общие интересы, юмор, доступный лишь нам двоим, доверие, понимание, откровенность, но исчезло нечто большее и, быть может, главное, что связывало раньше, — исчезла общая цель. После той трагической потери цели наши сделались окончательно разными. Он не понимал, зачем копаться в прошлом и мстить загадочному злодею, а я не понимала, зачем копаться в будущем и пытаться осчастливить человечество, которое у нас пичего такого не просит. Это было очень тяжелое непонимание, и отношения наши сделались странными. Весьма странными.
Бороться в одиночку — красиво и романтично. Но союзники все равно нужны любому. И я нашла себе нового союзника. Я снова отправилась в Непал. Сергей знал об этом и не возражал. Там, на Тибете, в одинокой хижине великого отшельника, в комнате для медитаций — да, именно в комнате для медитаций — я еще раз рассказала все, от самого начала и до последних подозрений по поводу катастрофы. Он слушал, не задавая вопросов. Потом произнес:
— В этой истории есть страшная тайна. Чего ты хочешь от меня?
— Разгадки. Хочу, чтобы ты рассказал мне, где найти Седого.
— Я не волшебник, Таня. Не телепат, не лозоходец и не медиум. Я просто ученый. Мне казалось, ты поняла это еще в прошлый раз.
— Ты лукавишь, Анжей, — не поверила я. — Ты же творишь настоящие чудеса с людьми.
— С людьми, — подчеркнул он последнее слово. — Люди — это мой рабочий материал, как глина у скульптора. А вон они, мои чудеса. — Он кивнул в сторону огромных книжных стеллажей. — Кто не поленится прочесть это все, а после чуть-чуть пораскинуть мозгами, тот сможет делать почти то же самое, что и я.
— Почти, — поймала я его на слове.
— Разумеется, почти. Ведь каждый человек индивидуален. А некоторые, — он улыбнулся, перефразируя Оруэлла, — индивидуальное других. Естественно, чтобы писать, как Пушкин, недостаточно знать русский язык в том же объеме, что и он, но если буквально в том же, это уже полдела. Так что в первую очередь именно знания позволяют мне изменять людей. И если бы ты привела мне Седого, я бы, пожалуй, сумел сделать его другим, но сделать Седого из воздуха, из ничего — не могу. А розыск — не моя профессия. Во всяком случае, ты знакома с этим делом намного лучше меня.
— Так что, считать этот долгий пассаж отказом в помощи?
Я еще не злилась, но была уже близка к этому.
— Нет. — Он отрицательно покачал головой. — Я попытаюсь помочь тебе. Я ведь слушал очень внимательно и услышал гораздо больше, чем ты сказала. Поэтому теперь послушай меня. Ты ведешь свое расследование обычным способом, и тот, кого ты называешь Седым, ведет его параллельно с тобой. Убегая от тебя, он одновременно идет по пятам. Разумеется, он не всесилен, но могуществен, изощрен, многолик и многорук. Поэтому он будет всегда на шаг впереди. Старая задача про Ахиллеса и черепаху. Асимптота и бесконечное приближение к ней.
Я вздрогнула, услышав это слово.
— Чтобы шагнуть по ту сторону недостижимого предела, — продолжал Анжей, — нужно выйти из плоскости тривиальных представлений, отбросить стандартную логику, положиться на то, что мы называем интуицией. Поверь ощущениям, а не мыслям. Попробуй обобщить все известные тебе факты по какому-нибудь совершенно случайному признаку. Найди парадоксальные аналогии в своей судьбе и судьбе Маши, Маши и Ясеня, дяди Семена и твоего тренера. Рамазана и Кости Градова — словом, всех, кто мог иметь к этому хоть малейшее отношение. И даже тех, кто ни малейшего отношения не имел. Аналогии обязательно найдутся. Попробуй понять, что они означают. Вывод придет сам собою. Это единственный путь. А ни я, ни кто другой не раскроет за тебя эту тайну.
Да, еще имей в виду: обычное рутинное расследование, то есть сбор и накопление информации, сколь угодно пустой и даже лживой, совершенно необходимо. Без достаточного числа фактов, без достаточного приближения к заветному пределу скачок по ту сторону невозможен. Это как вольтова дуга: чтобы она возникла, требуется определенное напряжение и определенное расстояние между электродами. Я говорю не слишком сложно? — Он улыбнулся. — По-моему, все в объеме учебника физики для седьмого класса.
— Да, — сказала я почему-то шепотом. — Спасибо тебе. Анжей.
В тишине послышались раскаты далекого грома, и крупные капли редкого в этих краях дождя забарабанили ло пологой крыше, выложенной сплошь солнечными элементами.
Глава восьмая
— Неужели вам не хочется просто поваляться на песке? — спросил он.
— Хочется, — ответили мы практически хором.
— Тогда — вперед! Я разрешаю. Точнее, санкционирую и осуществляю практическое обеспечение вашего отпуска.
И мы с Сергеем почувствовали, что действительно пора.
— Только без нашей девочки грустно, — сказала я.
— Да ну! — удивился Дедушка. — Разве такой маленький ребенок даст отдохнуть?
— Отдых — понятие относительное, — объяснила я. Пока работаем, мы слишком редко видим свою дочку да и потом пусть Катя тоже в Карибском море искупается. Возражений нет?
Возражений не было.
— Я сгоняю за ними? — предложил Сергей.
— Зачем? — удивился Дедушка. — Ты же отдыхать собрался, а не работать. Зубы еще разболятся в полете. Зачем? Позвони, и пусть немедленно собираются к нам.
Мы позвонили в тот же вечер. Катя отказалась. Она как раз уже собиралась предупредить нас о своей срочной командировке в Осетию и передаче Машеньки с рук на руки Лидии Михайловне, жене дяди Семена. Мы пригласили их обоих в Штаты, и они с удовольствием дали согласие привезти нашу девочку, а заодно отметить на пляжах Флориды победу российской демократии. Потом мы звонили Тополю и Кедру с Пальмой, выдали самые свежие инструкции. Тополь с восторгом, буквально взахлеб рассказывал нам о Бакатине, называя его Вадиком и уверяя всех, что этому человеку еще поставят памятник в центре Москвы, например, на месте Железного Феликса. Потом мы звонили Платану, Осокорю, Рябине, Вязу — всем нашим. Я даже Стасу Чистякову звякнула из Майами. Мы все поздравляли друг друга с торжеством демократии, с началом счастливого этапа в истории планеты, с Новым годом, с Рождеством Свободы, черт знает с чем. Никогда не забуду совершенно сказочного ощущения эйфории, ощущения почти детского восторга. Коммунизму конец! Свобода! Мы победили! Господи, какая, на хер, свобода? Кто победил? Что изменилось?.. Как мы были наивны! Даже поверить теперь трудно.
Удар, жуткий отрезвляющий удар обрушился на нас очень скоро и совсем не с той стороны, откуда его ждали. Победа Ельцина над ГКЧП, предательство Болдиным Горбачева, чеченский суверенитет, назревающий пожар в Югославии и рассоединение Украины с Россией — все, все, все показалось полнейшей чепухой в одночасье, в один миг…
Мы сидели втроем в резиденции Дедушки и пили чай. Это было на пятый день нашего пребывания в Америке, и пить что-нибудь спиртное казалось уже совсем невозможно будь то шотландское солодовое виски умопомрачительной выдержки, коллекционнейший французский коньяк или изысканные итальянские вина. Мы пили чай.
Сосредоточенно, вдумчиво, медитативно. Как японцы. Мы сидели молча, смотрели друг на друга и оттягивались, пытаясь прочувствовать до мелочей, как лучший в мире сорт редкого китайского чая проникает в самое сердце через расширившиеся навстречу ему сосудики и сосуды. Такой чай пить с сахаром как бы даже оскорбительно, но сахарница в порядке соблюдения общих правил стояла на столе.
Вошел Корнелио. Шестидесятичетырехлетний помощник Базотти, его старейший верный соратник. Приблизился, наклонился к уху Дедушки, неслышно пошевелил губами. И Дедушка вмиг окаменел. Это не литературный образ — это констатация факта. Его лицо, плечи, руки сделались абсолютно неподвижными. А потом щеки и лоб приобрели в один миг дикий, неправдоподобный голубовато-серый цвет. Это было так жутко, что хотелось закрыть глаза, да только глаза не слушались.
— Самолет разбился, — проговорил Дедушка.
Он сказал это еле слышно, одними губами и по-итальянски, но я сразу поняла и даже не стала переспрашивать, какой самолет. Я перевела взгляд на Сергея и долго смотрела, как он кладет сахар в свою маленькую чашечку с чаем: одну ложку, вторую, третью, пятую, десятую. Чай перелился в блюдце, а потом и блюдце переполнилось, и рыжее пятно стало расплываться по белоснежной скатерти, а он все накладывал и накладывал сахар в крохотную чашечку из тончайшего, китайского фарфора…
Дальнейшее я помню в отрывках. Все куда-то звонят, входят и выходят люди в форме и полуобнаженные господа, срочно выдернутые с пляжа. Докладывают, получают новые распоряжения, кивают, козыряют. А я сижу и пью граппу. Из горлышка, как пепси-колу. Сколько там было в этой бутылке? Ноль семьдесят пять? Ни в одном глазу. Только становится очень жарко, и я иду в душ. Вдруг замечаю, что в ванной комнате я не одна. Неужели сексуальный маньяк? Нет, это Джуди из группы личной охраны руководящего персонала. «Джуди, дурашка, я не собираюсь вскрывать себе вены. Дай помыться спокойно». Одеваюсь. И не нахожу в карманах не только любимой «беретты», но и пружинного десантного ножа, и даже тщательно припрятанной стреляющей ручки «Стингер». Вот идиоты. Я выхожу на улицу, никто не останавливает меня. Совершенно не представляю, где в этот момент находится Ясень. На улице почему-то темно. Магазин фирмы «Таурус интернешнл» на Сорок девятой авеню. Я предъявляю им свое удостоверение сотрудника ФБР и покупаю пижонско-ковбойский револьвер, любимую игрушку Клинта Иствуда — «магнум-44». Правда, у него был «смит и вессон», но это неважно… Рядом со мной почему-то стоит Бенжамино из той же группы личной охраны. «Дай посмотреть», — говорит он ласково и берет у меня из рук тяжелый блестящий револьвер. Потом добавляет: «Тебе нельзя такой, ты еще маленькая». Я резко, не разворачиваясь, из случайного положения бью его по лицу…
Автобус, аэропорт, снова аэропорт, снова автобус. Нет, это не Москва, это Менло Парк, штат Калифорния, центр духовной помощи, или как там у супругов Гроф называется это богоугодное заведение. Теперь я все время пью коньяк, а мне объясняют, что это нехорошо, и пудрят мозги понятием трансформирующего кризиса и пробуждением энергии Кундалини. Наконец находится добрый доктор, который вкатывает мне порцию ЛСД. И сразу становится хорошо.
Я сижу на берегу ручья и, опустив в холодную быструю воду руки, промываю крупный песок и камешки, отброшенные на мелкую металлическую сетку. Камешки цветные, скользкие, очень разные, я отмываю их от крепко присохшего грунта, гнилых растений, дерьма и крови. Я отмываю их, и камешки тают, тают, растворяются один за другим. Это вообще не камешки — это сплошное засохшее дерьмо. Это моя жизнь. И я пытаюсь отмыть ее от всей налипшей за годы грязи. Вода холодная, чистая, и грязь уходит, уходит. Не остается ничего. Наконец в самом центре большой сетки сверкает нечто. Камешки вокруг превращаются в крошево, в жижицу, в мутные разводы. Все дерьмо утекает. Остается ясный, бесстыже желтый, сияющий самородок. Я беру его пальцами и подношу к лицу. Хорошо. Я засыпаю. Или просыпаюсь. Сама не поняла. Передо мной на одеяле лежит мое обручальное кольцо. Зачем я сняла его? Золотая поверхность ослепительно сияет в лучах солнца.
Когда я уже окончательно пришла в норму, мы встретились с Сергеем в нью-йоркском офисе Базотти. До отлета в Москву оставалось несколько часов. Под правым глазом у Ясеня расплывался разными цветами огромный фингал. Так эти синяки выглядят примерно на третий день после удара, но мне совершенно не хотелось спрашивать, что случилось: вряд ли это было по работе. И я спросила о другом:
— Какие-нибудь подробности известны?
— Да, но их немного. Самолет рухнул в океан в пятистах километрах от ближайшей суши. Экипаж не передал по радио ни единого сообщения о неисправностях. На месте аварии не найдено ничего: ни обломков, ни трупов. О «черном ящике» никто и не говорит — там глубина три километра. Есть только свидетельства моряков с испанского сейнера, что падал самолет практически «свечкой», носом вниз, и в воду вошел без взрыва. Имена всех пассажиров известны точно, все-таки, сама понимаешь, рейс отправлением из Москвы. Террористов на борту не было и быть не могло. Вместе с дядей Семеном и тетей Лидой (разумеется, они об этом не знали) летел любимый агент Дедушки Джеф Кауэн. Он тоже ничего не передал по каналам спецсвязи. Так что основная версия — неисправность двигателей, всю ответственность вешают на техников. Дополнительная версия — что-то вроде Бермудского треугольника, хотя до самого треугольника они как раз не долетели. Вот и все.
— Вот и все, — повторила я тихо. — Где мой «магнум»?
— Не «магнум», а «таурус», — поправил Сергей. — «Магнум» — это тип патрона. Револьвер только чайники так называют. — И добавил, помолчав: — Его вернули фирме, а деньги оставили в качестве компенсации за моральный ущерб.
— А-а-а, — протянула я. — Все равно новый куплю. И убью его из сорок четвертого калибра. Говорят, если все шесть зарядов высадить, от башки ничего не остается.
Я сделала паузу, наслаждаясь произведенным впечатлением.
— Верба, ты все еще бредишь, — выговорил он наконец. — Кого ты решила убить?
— Ясно, кого. Это что, по-твоему, несчастный случай? Неужели ты не
понял? Их всех убил Седой. Это его почерк. Возможно, он охотился на Джефа, возможно, главным для него был Семен Федорович, но скорее всего он убивал Машку. Снова убивал Машку. На остальных, то есть на экипаж и семьдесят девять пассажиров, ему, конечно, наплевать. Это его стиль. И раз убита Машка, значит, теперь очередь Машкиных родителей, то есть нас с тобой. Правда, со мной у него ничего не получится. Я же заговоренная. Вот тут-то и понадобится оружие сорок четвертого калибра.
Он слушал меня, и я читала в его глазах легкую панику, торопливую толкотню отчаянных вопросов: «Обнять ее? Прекратить монолог поцелуем? Закричать? Налить коньяку? Или вколоть дозу? Только чего — ЛСД, транквилизатора, усыпляющего?»
Он ничего не сделал. Я сама замолчала, шагнула к нему, прижалась щекой к груди. К чему говорить еще что-то — он не понимает меня. И от этого захотелось плакать. Но я уже не могла плакать. Слезы остались в тех, предыдущих жизнях, в этой — посреди необъятной и грязной решетки будней сиял самородным золотом лишь начищенный до зеркального блеска толстый короткий ствол револьвера «таурус-44 магнум».
По ночам мы с Сергеем любили друг друга. Страстно, по-настоящему. Мы и днем продолжали любить, было все: нежность, ласки, общие интересы, юмор, доступный лишь нам двоим, доверие, понимание, откровенность, но исчезло нечто большее и, быть может, главное, что связывало раньше, — исчезла общая цель. После той трагической потери цели наши сделались окончательно разными. Он не понимал, зачем копаться в прошлом и мстить загадочному злодею, а я не понимала, зачем копаться в будущем и пытаться осчастливить человечество, которое у нас пичего такого не просит. Это было очень тяжелое непонимание, и отношения наши сделались странными. Весьма странными.
Бороться в одиночку — красиво и романтично. Но союзники все равно нужны любому. И я нашла себе нового союзника. Я снова отправилась в Непал. Сергей знал об этом и не возражал. Там, на Тибете, в одинокой хижине великого отшельника, в комнате для медитаций — да, именно в комнате для медитаций — я еще раз рассказала все, от самого начала и до последних подозрений по поводу катастрофы. Он слушал, не задавая вопросов. Потом произнес:
— В этой истории есть страшная тайна. Чего ты хочешь от меня?
— Разгадки. Хочу, чтобы ты рассказал мне, где найти Седого.
— Я не волшебник, Таня. Не телепат, не лозоходец и не медиум. Я просто ученый. Мне казалось, ты поняла это еще в прошлый раз.
— Ты лукавишь, Анжей, — не поверила я. — Ты же творишь настоящие чудеса с людьми.
— С людьми, — подчеркнул он последнее слово. — Люди — это мой рабочий материал, как глина у скульптора. А вон они, мои чудеса. — Он кивнул в сторону огромных книжных стеллажей. — Кто не поленится прочесть это все, а после чуть-чуть пораскинуть мозгами, тот сможет делать почти то же самое, что и я.
— Почти, — поймала я его на слове.
— Разумеется, почти. Ведь каждый человек индивидуален. А некоторые, — он улыбнулся, перефразируя Оруэлла, — индивидуальное других. Естественно, чтобы писать, как Пушкин, недостаточно знать русский язык в том же объеме, что и он, но если буквально в том же, это уже полдела. Так что в первую очередь именно знания позволяют мне изменять людей. И если бы ты привела мне Седого, я бы, пожалуй, сумел сделать его другим, но сделать Седого из воздуха, из ничего — не могу. А розыск — не моя профессия. Во всяком случае, ты знакома с этим делом намного лучше меня.
— Так что, считать этот долгий пассаж отказом в помощи?
Я еще не злилась, но была уже близка к этому.
— Нет. — Он отрицательно покачал головой. — Я попытаюсь помочь тебе. Я ведь слушал очень внимательно и услышал гораздо больше, чем ты сказала. Поэтому теперь послушай меня. Ты ведешь свое расследование обычным способом, и тот, кого ты называешь Седым, ведет его параллельно с тобой. Убегая от тебя, он одновременно идет по пятам. Разумеется, он не всесилен, но могуществен, изощрен, многолик и многорук. Поэтому он будет всегда на шаг впереди. Старая задача про Ахиллеса и черепаху. Асимптота и бесконечное приближение к ней.
Я вздрогнула, услышав это слово.
— Чтобы шагнуть по ту сторону недостижимого предела, — продолжал Анжей, — нужно выйти из плоскости тривиальных представлений, отбросить стандартную логику, положиться на то, что мы называем интуицией. Поверь ощущениям, а не мыслям. Попробуй обобщить все известные тебе факты по какому-нибудь совершенно случайному признаку. Найди парадоксальные аналогии в своей судьбе и судьбе Маши, Маши и Ясеня, дяди Семена и твоего тренера. Рамазана и Кости Градова — словом, всех, кто мог иметь к этому хоть малейшее отношение. И даже тех, кто ни малейшего отношения не имел. Аналогии обязательно найдутся. Попробуй понять, что они означают. Вывод придет сам собою. Это единственный путь. А ни я, ни кто другой не раскроет за тебя эту тайну.
Да, еще имей в виду: обычное рутинное расследование, то есть сбор и накопление информации, сколь угодно пустой и даже лживой, совершенно необходимо. Без достаточного числа фактов, без достаточного приближения к заветному пределу скачок по ту сторону невозможен. Это как вольтова дуга: чтобы она возникла, требуется определенное напряжение и определенное расстояние между электродами. Я говорю не слишком сложно? — Он улыбнулся. — По-моему, все в объеме учебника физики для седьмого класса.
— Да, — сказала я почему-то шепотом. — Спасибо тебе. Анжей.
В тишине послышались раскаты далекого грома, и крупные капли редкого в этих краях дождя забарабанили ло пологой крыше, выложенной сплошь солнечными элементами.
Глава восьмая
— Что он сказал? — спросил Сергей, встретив меня в аэропорту.
— Нанда сказал, что я должна непременно найти Седого.
— Буквально так и сказал? — не поверил Сергей.
— Ну, не совсем, в общем, смысл был такой, — выкрутилась я.
— Тогда объясни, какой именно: должна — в смысле обязана или должна — в смысле найдешь в любом случае?
— Во всех смыслах. Ясень, чего ты ко мне привязался? Анжей не против, чтобы я занималась этим расследованием, он даже за. Потому что если я не найду Седого, то просто сойду с ума.
— Ну, это-то тебе не грозит, — улыбнулся Ясень, и я узнала в нем того прежнего Сергея, из давней-давней эпохи, четыре года назад.
— Скотина, — откликнулась я ласково. — Сам-то — гигант мысли!
— При чем здесь гигант мысли? — подколол он еще раз. — Я не имел в виду, что тебе сходить не с чего — просто такое событие два раза не случается.
Я бы ему, конечно, ответила и на это, но тут мы подошли к машине. Еще метров с десяти он отключил сигнализацию, и я присвистнула: Ясень приехал на новом «Ниссане-Террано», мощном и удивительно обтекаемом трассовом джипе последней модели.
— А где «Патроль»?
— Дома стоит. Этот пока не мой, дали покататься, предлагают поменять. А я попробовал — ну, удобно, конечно, комфортный он, приемистый, а «Патроль» все равно лучше.
— Но это тоже специсполнение? — спросила я.
— Конечно. Может, для тебя взять? Я оглядела пижонский кожаный салон, погладила обтянутую мягким баранку, тронула ручку передач.
— Ничего. Классная тачка. — Бери, — сказал Ясень, словно продавец в автосалоне. — Я точно решил: с «Патролем» не расстанусь. Даже стишок на эту тему написал. Хочешь прочту?
— Прочти.
Мы уже вывернули на Ленинградку, и за окном, размазываясь широкой желто-красной полосой, летели деревья. Сергей с легкостью выжимал почти двести из этого Энского монстра и читал:
— А ты не извиняйся. Я теперь много чего хуже стал делать. Машину водить, например. — Он нарочно и очень резко вильнул рулем на ровном месте. — Трахаться стал совсем неинтересно, по-рабоче-крестьянски. И на гробах танцую без фантазии, без души как-то, вот потому и стихи…
— Что ты несешь?! — перебила я его, посмотрела пристально и вдруг поняла. — Остановись. Останови машину!
Господи! Он же в полуистерическом состоянии: туповатый разговор о «Патроле» и «Террано», все эти шуточки, да и стихотворение, не столько нескладное, сколько надрывное какое-то, лоскутное, дерганое… Как же я сразу не почувствовала? Слишком была занята собой?
Он съехал с дороги, едва не завалив машину на бок, вышел и сел в своем белом плаще на мокрую после недавнего дождя и, конечно, грязную придорожную траву.
— Что-нибудь случилось? — задала я риторический вопрос.
Он выкурил целую сигарету, прежде чем ответил:
— Я снова убил человека.
— Кого? — спросила я, даже не вздрогнув.
— Курдюмова.
— Почему Курдюмова?
— Я расскажу. Просто раньше было нельзя. Все было строго конфиденциально. Дедушка не велел даже тебе говорить. И правильно. Я бы тогда не смог… Ладно. Поехали.
— Поехали. Только за руль я сяду. И возражения не принимаются.
Курдюмов, один из незаметных, но могучих хозяев расформированного Секретариата ЦК, готовил смену власти. Сентябрь, а может быть, октябрь должен был стать покруче августа. Страшно теперь представить, какие силы могли подключиться к контрперевороту в момент эйфории, расслабухи и форменного бардака в стане победившей демократии. Бакатина в КГБ любили примерно так, как Ленина в православной церкви, а бывшие партчиновники еще нежнее любили Ельцина. Может, чуточку лучше обстояло дело у маршала Шапошникова с армией, но и там все оказывалось непросто. А Курдюмов был человек тихий, серенький, неприметный, но известный в определенных кругах и свой до мозга костей. Поддержка негласная, но жесткая была ему обеспечена, ну а шумную и яркую фигуру для кремлевского кабинета и трибуны во Дворце съездов найти было проще пареной репы.
Сигнал пришел вовремя, и московские горячие головы рвались бросить на Старую площадь батальон спецназа. ВДВ. «Тогда уж лучше ракетно-бомбовый удар! — посмеялся кто-то. — Жертв точно меньше будет». Подумали еще раз, взгрустнули. Дедушка просчитал у себя в Колорадо всю ситуацию и сообщил через Малина: оптимальным является физическое устранение главной персоны. И чем быстрее, тем лучше. Если не позднее двух суток, планы заговорщиков развалятся напрочь.
Один из лучших профессиональных убийц в стране, полковник ГРУ Константинов ответил на это с военной прямотой: «Лично я лучше пойду убирать Саддама Хусейна». Международные эксперты подтвердили такую оценку.
Москва — город специфический, тут вам не Рим: из базуки по машинам особо не постреляешь. (Господи! Кто из них тогда мог подумать, что в девяносто пятом среди бела дня шарахнут из гранатомета по американскому посольству и этого народного умельца даже не станут толком искать?) А убирать Курдюмова с ближней дистанции не позволит лучшая в мире охрана, пожалуй, действительно лучшая на тот момент. Вот тогда Дедушка и предложил: пойдет лично Малин. С целью переговоров. В КГБ абсолютно все знали: Малин никогда не убивает. А значит, и в аппарате ЦК знали. За Малина поручится, к примеру, лично Крючков, сидевший тогда в тюрьме, или еще кто-нибудь из уважаемых стариков Лубянки. Пойдет Сергей Николаевич, разумеется, без оружия, с одной только улыбочкой на лице, ну а дальше — дело техники: шею ломать его еще в Анголе научили. Ясень согласился не сразу. Он взял тайм-аут на час.
— Ты думал о том, что будет, если откажешься? — спросила я.
— Конечно. Я много о чем думал в тот долгий-долгий час в «Белом доме» на Краснопресненской набережной. Если бы я отказался, кто-нибудь из новоявленных демократов от КГБ (они почему-то хуже всех соображали) убил бы меня, а Дедушка убил бы их вместе со всем российским руководством, вместе с Ельциным; верные российскому президенту войска решили бы, что это Курдюмов, и, очевидно, все-таки долбанули бы ракетно-бомбовым ударом по центру Москвы, оставшиеся люди Курдюмова решили бы, что это Горбачев, и на всякий случай убрали бы и его тоже. В общем, к Новому году в России не осталось ни одного серьезного политика, кроме Тополя, а поскоольку Тополь — еврей, его убили бы арабы, русский народ поддержал бы это доброе начинание, и в итоге Россия вошла бы в состав великого Ирака, ведомого вождем всех мусульман Хусейном… Но это сейчас я так весело рассказываю, а тогда не до смеха было. Главное, что в случае моего согласия могло бы получиться всё то же самое: охранники Курдюмова убивают меня, Дедушка убивает их, так далее, смотри выше.
Ясень помолчал.
— Шея у него очень легко сломалась. И оставили нас один на один. Но самое противное не это. Самое противное было, когда начальник его охраны пожал мою мужественную руку и, глядя преданными собачьими глазами мне в лицо, как новому хозяину, сказал: «Знаете, наверно, я всю жизнь мечтал убить его. Только сам не догадывался об этом. Точнее, сам себе боялся признаться. Боялся». Они хотели встретить меня как героя, но я вызвал и Платана, тот подкатил на моем «Патроне», и мы просто рванули домой жрать коньяк. В тот день мне не хотелось больше жить и работать в этой стране. Вот видишь, и я теперь стал говорить не «в России», а «в этой стране».
— А сейчас? — спросила я. — Ты хочешь работать в России?
Ясень задумался.
— Сейчас? — Сергей помолчал. — Анекдот про человека в ОВИРе: «Слушайте, вы наконец решите, в какую страну вас оформлять? Вот вам глобус — выбирайте!» Помнишь, что он ответил после долгих поисков?
— Помню, — сказала я. — «Простите, а у вас нет другого глобуса?»
Город, где убили Чистяковых.
Я уговорила Сергея поехать со мною вместе. Ему — для разрядки, мне — для поддержки. И действительно, мы неплохо отдохнули. Однако от полученной под занавес информации стало нехорошо. Один из убийц скончался в тюрьме в том же восемьдесят третьем при невыясненных обстоятельствах, а другой был жив до сих пор, но содержался в психушке. Он был абсолютно невменяем с тех пор, как местные бандиты порешили всю его семью. Бразилии тоже разборки бывают лихие. И все-таки я встретилась с сумасшедшим Педро. Зачем? Чем шизоиднее информация, тем больше шансов на успех. Чокнутый мексиканец лопотал целыми днями полную абракадабру, но я не поленилась записать ее и, внимательно прослушав, вычленила несколько навязчиво повторявшихся фраз. Одна из них была такая: iltaliano es la cagada! (Итальянец — говно!) Какой итальянец, почему итальянец? Местная полиция не знала ни бандита с такой кличкой, ни хоть отчасти связанных с Педро граждан Италии.
Так появилась в этой истории новая загадка.
Следующей точкой моего мистического путешествия в поисках истины стал Неаполь. Сергей снова поехал вместе со мной. Во-первых, он стал элементарно бояться отпускать меня одну, во-вторых, Неаполь был для него не просто городом — велико оказалось искушение поворошить прошлое, а в-третьих, подходил уже конец декабря, мой день рождения и Новый год — грех расставаться в такие дни. В общем, когда в Москве над Кремлем торжественно опускали красный флаг и поднимали трехцветный, в Неаполе по традиции выбрасывали из окон на улицу всякую дребедень, а мы слушали, как все это со звоном и грохотом падает, и смотрели по телевизору, конечно же, московскую программу, и Миша Задорнов поздравлял с наступающим обалдевший от неожиданности, замерший в растерянности советский народ, и все это было ужас как символично. А потом в шикарном отеле вдруг отключили горячую воду (может, кто-то по случаю Нового года решил выбросить старый водопровод, «сработанный еще рабами Рима»), и мы, уже выпив по бутылке роскошного шампанского, хохотали в голос, складываясь пополам який раз, когда входил вызванный нами коридорный, чувствующий лично себя безмерно виноватым в случившейся аварии, и когда с присущей только итальянцам экспрессией перед нами многословно и яростно извинялись по телефону. Мы говорили друг другу: «Вот видишь, не только красные отключают горячую воду!» И снова хохотали, и Сергей предполагал: «А может, это происки „Красных бригад“?» Потом мы отправились на городской пляж (все равно горячей воды нет, а в море приятнее, чем под душем) и на потеху местной публике искупались в ледяных волнах Неаполитанского залива, разумеется, без всяких плавок и купальников. Потом, растеревшись полотенцами и накинув пуховые куртки, мы тут же на берегу пили чинзано, которым нас угостили местные рыбаки, и граппу, любезно предоставленную нам для согреву докерами. Здорово было.
— Нанда сказал, что я должна непременно найти Седого.
— Буквально так и сказал? — не поверил Сергей.
— Ну, не совсем, в общем, смысл был такой, — выкрутилась я.
— Тогда объясни, какой именно: должна — в смысле обязана или должна — в смысле найдешь в любом случае?
— Во всех смыслах. Ясень, чего ты ко мне привязался? Анжей не против, чтобы я занималась этим расследованием, он даже за. Потому что если я не найду Седого, то просто сойду с ума.
— Ну, это-то тебе не грозит, — улыбнулся Ясень, и я узнала в нем того прежнего Сергея, из давней-давней эпохи, четыре года назад.
— Скотина, — откликнулась я ласково. — Сам-то — гигант мысли!
— При чем здесь гигант мысли? — подколол он еще раз. — Я не имел в виду, что тебе сходить не с чего — просто такое событие два раза не случается.
Я бы ему, конечно, ответила и на это, но тут мы подошли к машине. Еще метров с десяти он отключил сигнализацию, и я присвистнула: Ясень приехал на новом «Ниссане-Террано», мощном и удивительно обтекаемом трассовом джипе последней модели.
— А где «Патроль»?
— Дома стоит. Этот пока не мой, дали покататься, предлагают поменять. А я попробовал — ну, удобно, конечно, комфортный он, приемистый, а «Патроль» все равно лучше.
— Но это тоже специсполнение? — спросила я.
— Конечно. Может, для тебя взять? Я оглядела пижонский кожаный салон, погладила обтянутую мягким баранку, тронула ручку передач.
— Ничего. Классная тачка. — Бери, — сказал Ясень, словно продавец в автосалоне. — Я точно решил: с «Патролем» не расстанусь. Даже стишок на эту тему написал. Хочешь прочту?
— Прочти.
Мы уже вывернули на Ленинградку, и за окном, размазываясь широкой желто-красной полосой, летели деревья. Сергей с легкостью выжимал почти двести из этого Энского монстра и читал:
Стихотворение оказалось ужасно длинным и тоскливым. Были там, например, такие милые строчки:
Не отдам за новый «Террано»
Свой разбитый «Ниссан-Патроль».
Как болят мои старые раны,
как устал я играть эту роль!..
Или такие:
Мы живем на планете шизоидов,
Параноики правят кретинами.
За дрова заплатив чистым золотом,
Мы дома свои топим картинами.
— По-моему, ты стал хуже писать стихи, — заметила я, помолчав. — Извини, конечно.
И все те же дымы над полями,
И проклятый песок на зубах.
И сорим мы свинцом и рублями,
И танцуем опять на гробах…
— А ты не извиняйся. Я теперь много чего хуже стал делать. Машину водить, например. — Он нарочно и очень резко вильнул рулем на ровном месте. — Трахаться стал совсем неинтересно, по-рабоче-крестьянски. И на гробах танцую без фантазии, без души как-то, вот потому и стихи…
— Что ты несешь?! — перебила я его, посмотрела пристально и вдруг поняла. — Остановись. Останови машину!
Господи! Он же в полуистерическом состоянии: туповатый разговор о «Патроле» и «Террано», все эти шуточки, да и стихотворение, не столько нескладное, сколько надрывное какое-то, лоскутное, дерганое… Как же я сразу не почувствовала? Слишком была занята собой?
Он съехал с дороги, едва не завалив машину на бок, вышел и сел в своем белом плаще на мокрую после недавнего дождя и, конечно, грязную придорожную траву.
— Что-нибудь случилось? — задала я риторический вопрос.
Он выкурил целую сигарету, прежде чем ответил:
— Я снова убил человека.
— Кого? — спросила я, даже не вздрогнув.
— Курдюмова.
— Почему Курдюмова?
— Я расскажу. Просто раньше было нельзя. Все было строго конфиденциально. Дедушка не велел даже тебе говорить. И правильно. Я бы тогда не смог… Ладно. Поехали.
— Поехали. Только за руль я сяду. И возражения не принимаются.
Курдюмов, один из незаметных, но могучих хозяев расформированного Секретариата ЦК, готовил смену власти. Сентябрь, а может быть, октябрь должен был стать покруче августа. Страшно теперь представить, какие силы могли подключиться к контрперевороту в момент эйфории, расслабухи и форменного бардака в стане победившей демократии. Бакатина в КГБ любили примерно так, как Ленина в православной церкви, а бывшие партчиновники еще нежнее любили Ельцина. Может, чуточку лучше обстояло дело у маршала Шапошникова с армией, но и там все оказывалось непросто. А Курдюмов был человек тихий, серенький, неприметный, но известный в определенных кругах и свой до мозга костей. Поддержка негласная, но жесткая была ему обеспечена, ну а шумную и яркую фигуру для кремлевского кабинета и трибуны во Дворце съездов найти было проще пареной репы.
Сигнал пришел вовремя, и московские горячие головы рвались бросить на Старую площадь батальон спецназа. ВДВ. «Тогда уж лучше ракетно-бомбовый удар! — посмеялся кто-то. — Жертв точно меньше будет». Подумали еще раз, взгрустнули. Дедушка просчитал у себя в Колорадо всю ситуацию и сообщил через Малина: оптимальным является физическое устранение главной персоны. И чем быстрее, тем лучше. Если не позднее двух суток, планы заговорщиков развалятся напрочь.
Один из лучших профессиональных убийц в стране, полковник ГРУ Константинов ответил на это с военной прямотой: «Лично я лучше пойду убирать Саддама Хусейна». Международные эксперты подтвердили такую оценку.
Москва — город специфический, тут вам не Рим: из базуки по машинам особо не постреляешь. (Господи! Кто из них тогда мог подумать, что в девяносто пятом среди бела дня шарахнут из гранатомета по американскому посольству и этого народного умельца даже не станут толком искать?) А убирать Курдюмова с ближней дистанции не позволит лучшая в мире охрана, пожалуй, действительно лучшая на тот момент. Вот тогда Дедушка и предложил: пойдет лично Малин. С целью переговоров. В КГБ абсолютно все знали: Малин никогда не убивает. А значит, и в аппарате ЦК знали. За Малина поручится, к примеру, лично Крючков, сидевший тогда в тюрьме, или еще кто-нибудь из уважаемых стариков Лубянки. Пойдет Сергей Николаевич, разумеется, без оружия, с одной только улыбочкой на лице, ну а дальше — дело техники: шею ломать его еще в Анголе научили. Ясень согласился не сразу. Он взял тайм-аут на час.
— Ты думал о том, что будет, если откажешься? — спросила я.
— Конечно. Я много о чем думал в тот долгий-долгий час в «Белом доме» на Краснопресненской набережной. Если бы я отказался, кто-нибудь из новоявленных демократов от КГБ (они почему-то хуже всех соображали) убил бы меня, а Дедушка убил бы их вместе со всем российским руководством, вместе с Ельциным; верные российскому президенту войска решили бы, что это Курдюмов, и, очевидно, все-таки долбанули бы ракетно-бомбовым ударом по центру Москвы, оставшиеся люди Курдюмова решили бы, что это Горбачев, и на всякий случай убрали бы и его тоже. В общем, к Новому году в России не осталось ни одного серьезного политика, кроме Тополя, а поскоольку Тополь — еврей, его убили бы арабы, русский народ поддержал бы это доброе начинание, и в итоге Россия вошла бы в состав великого Ирака, ведомого вождем всех мусульман Хусейном… Но это сейчас я так весело рассказываю, а тогда не до смеха было. Главное, что в случае моего согласия могло бы получиться всё то же самое: охранники Курдюмова убивают меня, Дедушка убивает их, так далее, смотри выше.
Ясень помолчал.
— Шея у него очень легко сломалась. И оставили нас один на один. Но самое противное не это. Самое противное было, когда начальник его охраны пожал мою мужественную руку и, глядя преданными собачьими глазами мне в лицо, как новому хозяину, сказал: «Знаете, наверно, я всю жизнь мечтал убить его. Только сам не догадывался об этом. Точнее, сам себе боялся признаться. Боялся». Они хотели встретить меня как героя, но я вызвал и Платана, тот подкатил на моем «Патроне», и мы просто рванули домой жрать коньяк. В тот день мне не хотелось больше жить и работать в этой стране. Вот видишь, и я теперь стал говорить не «в России», а «в этой стране».
— А сейчас? — спросила я. — Ты хочешь работать в России?
Ясень задумался.
— Сейчас? — Сергей помолчал. — Анекдот про человека в ОВИРе: «Слушайте, вы наконец решите, в какую страну вас оформлять? Вот вам глобус — выбирайте!» Помнишь, что он ответил после долгих поисков?
— Помню, — сказала я. — «Простите, а у вас нет другого глобуса?»
* * *
Я решила начать как бы с конца. Нормальный ход для нормального сыщика. Бразилиа, столица Бразилии. Город-шедевр, произведение архитектурного гения двадцатого века.Город, где убили Чистяковых.
Я уговорила Сергея поехать со мною вместе. Ему — для разрядки, мне — для поддержки. И действительно, мы неплохо отдохнули. Однако от полученной под занавес информации стало нехорошо. Один из убийц скончался в тюрьме в том же восемьдесят третьем при невыясненных обстоятельствах, а другой был жив до сих пор, но содержался в психушке. Он был абсолютно невменяем с тех пор, как местные бандиты порешили всю его семью. Бразилии тоже разборки бывают лихие. И все-таки я встретилась с сумасшедшим Педро. Зачем? Чем шизоиднее информация, тем больше шансов на успех. Чокнутый мексиканец лопотал целыми днями полную абракадабру, но я не поленилась записать ее и, внимательно прослушав, вычленила несколько навязчиво повторявшихся фраз. Одна из них была такая: iltaliano es la cagada! (Итальянец — говно!) Какой итальянец, почему итальянец? Местная полиция не знала ни бандита с такой кличкой, ни хоть отчасти связанных с Педро граждан Италии.
Так появилась в этой истории новая загадка.
Следующей точкой моего мистического путешествия в поисках истины стал Неаполь. Сергей снова поехал вместе со мной. Во-первых, он стал элементарно бояться отпускать меня одну, во-вторых, Неаполь был для него не просто городом — велико оказалось искушение поворошить прошлое, а в-третьих, подходил уже конец декабря, мой день рождения и Новый год — грех расставаться в такие дни. В общем, когда в Москве над Кремлем торжественно опускали красный флаг и поднимали трехцветный, в Неаполе по традиции выбрасывали из окон на улицу всякую дребедень, а мы слушали, как все это со звоном и грохотом падает, и смотрели по телевизору, конечно же, московскую программу, и Миша Задорнов поздравлял с наступающим обалдевший от неожиданности, замерший в растерянности советский народ, и все это было ужас как символично. А потом в шикарном отеле вдруг отключили горячую воду (может, кто-то по случаю Нового года решил выбросить старый водопровод, «сработанный еще рабами Рима»), и мы, уже выпив по бутылке роскошного шампанского, хохотали в голос, складываясь пополам який раз, когда входил вызванный нами коридорный, чувствующий лично себя безмерно виноватым в случившейся аварии, и когда с присущей только итальянцам экспрессией перед нами многословно и яростно извинялись по телефону. Мы говорили друг другу: «Вот видишь, не только красные отключают горячую воду!» И снова хохотали, и Сергей предполагал: «А может, это происки „Красных бригад“?» Потом мы отправились на городской пляж (все равно горячей воды нет, а в море приятнее, чем под душем) и на потеху местной публике искупались в ледяных волнах Неаполитанского залива, разумеется, без всяких плавок и купальников. Потом, растеревшись полотенцами и накинув пуховые куртки, мы тут же на берегу пили чинзано, которым нас угостили местные рыбаки, и граппу, любезно предоставленную нам для согреву докерами. Здорово было.