Гастону наплел про зубного врача. Маринке по телефону сказал, что может задержаться в конторе. Если вдруг съемку отменят, чтобы не удивлялась. И поехал. До метро «Автозаводская», а дальше пешочком. Почему-то подумалось: негоже перед ГБ выпендриваться, мол, такой я крутой, городским транспортом не пользуюсь.
Поднялся на шестой этаж, позвонил. Отворил ему симпатичный молодой человек, так и оставшийся затем в прихожей, а в комнате за накрытым чайным столом встречал майор Терехов, и с ним капитан Сомов, как представился новый искусствовед – очень маленький, кругленький, розовощекий, совсем нетипичный и оттого еще более раздражавший.
– Садитесь, вот ваша чашка.
Что-то очень похожее было с ним недавно. Ах, ну да! Разборка в ГСМ. Только там Гастон чаю не предлагал. Ну, и слава Богу.
– Чаю, между прочим, рекомендую выпить, – заботливо пояснил Терехов. – Мы туда ничего не подмешивали, уверяю вас, а чтобы не нервничать, согласитесь, все-таки лучше глоток-другой, в горле-то небось и так уже пересохло…
«Сволочь, – подумал Давид. – Вот только начни спрашивать, я на тебе отыграюсь».
А спрашивать начали издалека. Никаких чудес. Рутина. Родился, учился, женился… Не женился? Ну и правильно! К отцу как относился? Хорошо? А как еще можно относиться к отцу? Ах, ну да, можно еще относиться плохо! Нет, он хорошо относился. Ну а такая фамилия – Бергман что-нибудь говорит ему? Что-нибудь говорит. Бергман Игорь Альфредович. Ах, Альфредович! А я-то думал, речь об Ингмаре Бергмане, «Земляничная поляна», понимаете ли, «Осенняя соната», «Фанни, понимаете ли, и Александр». Улыбаются. Юмор оценили.
– Где познакомились?
Слова звучат очень жестко. Глаза смотрят холодно. Похоже, театр абсурда закончился и начинается допрос.
– Где познакомились? У него дома, разумеется, и познакомились.
– Адрес, телефон – откуда?
– От отца, естественно! (Молодец, Дод! Молодец. Кто бы подумал, что ты так сможешь! Ведь они это проглотили, они поверили! Вперед, смелее!)
– Вы встречались с Бергманом где-нибудь еще, кроме его дома?
– Н-нет, впрочем… ну как же! На митингах встречался. Четвертого февраля, например, на Октябрьской, у «Шоколадницы». Место сбора у нас там было.
Товарищи в штатском заскучали. И тогда розовощекий кругленький капитан спросил, не отрывая глаз от своей чашки:
– Давид Юрьевич, вы читали книгу под названием «Заговор Посвященных»?
– Нет, никогда. А кто ее написал? (Получите, гады! Ухожу в несознанку, да еще попутно пробую у вас кое-что узнать.)
– Вопросы здесь задаем мы.
(Фи, какая банальность! Однако узнать ничего не удалось. И не удастся. Счет один-один.)
– Конечно, конечно, – принял он правила игры. – Я просто думал уточнить, по названиям, знаете, не все книги помню. Много читать приходится.
– Что, и такого много?! – Искреннее удивление на лице Сомова, и сразу взгляд обратно в чашку.
– Какого такого? – спросил Давид.
Сомов тяжко вздохнул и сообщил:
– Эдуарда Абрамовича Цукермана, Эдика Цукермана убили агенты Моссада из-за этой самой книжки. А книжка опять пропала… Такие дела, Давид Юрьевич, а вы говорите: «нет, никогда, какого-такого»…
Быстрый, очень быстрый взгляд из-под бровей, и опять – сосредоточенно так ложкой по донышку чаинки двигать. Интеллектуальное занятие.
Давид покосился на майора Терехова – и тот глаза прячет.
Матерь Божья, что ж это за новая форма допроса: вместо камеры с голыми стенами, сильной лампы в лицо и стеклянных, бесстрастных, немигающих глаз – уютная комнатка, ароматный чай и интеллигентская стеснительность палачей! С ума они, что ли, все посходили? И чего им от меня надо? Они же все знают. А про меня знают больше меня. Зачем же, спрашивается, вызывали?..
И вдруг он начал понимать. А может, просто вспомнил. Из рассказов Бергмана.
Они его изучают. Наблюдают, как диковинного зверя. Не в лаборатории, не в зоопарке, а в заповеднике – в условиях, приближенных к естественным. Впрочем, до клетки уже рукой подать.
Пауза затянулась, и Давид спросил:
– Чего вы от меня хотите?
– Понимания, – ответил Сомов охотно. – Искренности.
– Шагов навстречу, – добавил Терехов. – Помогите нам. Мы, например, готовы вам помочь. Вам ведь плохо, Давид Юрьевич?
– В каком смысле?
– Вы одиноки. Разве не так? И вам никто не поможет. Ни ваша… жена. Ни «Группа спасения мира». Вергилий Наст мир спасает. И своих детей. От нищеты. До вас ли ему?
– Это несправедливо, – обиделся вдруг Давид.
Может, потому и обиделся, что сам в последнее время думал примерно так же. Но кто дал право этому мерзавцу говорить про Гелю?
– Справедливо, справедливо, – отмахнулся мерзавец. – Вы это скоро поймете. И все равно придете к нам. Потому что вы станете никому не нужны, совсем никому, а мы такими, как вы, занимаемся профессионально. Ну что, так и договоримся? В следующий раз сами придете? Вот телефончик…
И тут Давид понял окончательно, со всей своей нечеловеческой ясностью понял, что гэбуха-то блефует, что не знают они, как с ним справиться, не знают, только убить могут, а убивать жалко, не наигрались еще, да и не только жалко, а страшно. Вот оно! Эти двое его боятся. Потому и глаза попрятали, голубчики. Потому и позвали сюда, на специально оборудованную квартиру и подальше от своего паучьего центра. Не только эти двое – они там все боятся его!! Или это уже мания величия? Проверим! Что-то ты, товарищ Терехов, уж больно смело смотришь на меня. Шалишь, товарищ Терехов…
И он попробовал сделать с майором ГБ то же, что когда-то с инспектором ГАИ на Рублевке.
Нет. Майор оказался ушлый, отвернулся сразу и буркнул то ли Сомову, то ли ему:
– Хватит на сегодня. Давайте заканчивать.
Они оба резко поднялись, и Давид невольно поднялся тоже.
– Я могу быть свободен?
– Разумеется, голубчик, – гнусно проворковал кругленький Сомов.
Давид шагнул в прихожую и остолбенел. Третий, самый молодой, стоял, широко расставив ноги, и целился в него из какой-то чудовищной базуки или гранатомета, целился и приговаривал:
– Да вы не пугайтесь, Давид Юрьевич, это не «стингер», это вообще не оружие, это у нас прибор такой.
Может, молодой и не врал, но «прибор такой» еще больше не понравился Давиду, особенно алый огонек лазерного прицела. Или не прицела? Он был точно такого же глубокого красного свечения, как глаза Анны в тот день… Скверная ассоциация, неуместная. Мышцы его тела напряглись, плечи расправились, кулаки сжались, ноги вросли в пол.
Терехов был профессионалом и моментально заметил это. И заорал из-за спины Давида:
– Лейтенант! Отставить прибор!!
И лейтенант со своей базукой быстро ретировался на кухню.
– Извините нас, ради Бога, – пробормотал майор, глядя в стену.
А Сомов, прощаясь, для пущей надежности даже ладонью глаза прикрыл, с понтом потирая их:
– Устал, знаете ли, как собака. Тяжелый день сегодня выдался. Так вы звоните, Давид Юрьевич, не забывайте нас.
… А Геля как ни в чем не бывало вынырнул из небытия в очередной раз, и уже наступил март, и народ готовился к светлому женскому празднику, на котором всеми любимый генеральный директор, конечно же, будет пить только апельсиновый сок и фанту. Так уж был устроен Геля: не признавал праздников, ни пролетарских, ни церковных, а пил по своему, только ему понятному графику. Сложно был устроен Геля, даже слишком сложно.
Когда увидел Давида – внизу, у лифта, оба вежливо раскланивались с общими знакомыми из Центра, – не сумел скрыть удивления. Уже в следующую секунду справился с чувствами, картинно улыбнулся, руку поднял для залихватского приветствия ударом ладонь в ладонь, но Давид успел все-таки заметить растерянность и даже испуг. И пришло на память литературное: так убийца смотрит на воскресшую жертву. Ну, это уж ты, брат, загнул! Конечно, загнул – «гипербола» называется, но смысл ясен: Геля ждал увольнения Давида. Геля знал о гнусном «приложении к заявлению», знал расстановку сил в конторе, может быть, даже выдал инструкции, уходя. А машина не сработала. Скажите, пожалуйста! Тут кто хочешь удивится… Но почему? Почему не сработала машина?! И почему – это важнее всего – почему Геля(!) хотел его уволить?!!
Давид уже сидел за своим столом. В кабинете никого не было. Почему, почему Геля так поступил? Вопрос мучил его. Простых, земных объяснений этому не находилось. Вывод напрашивался один: начинаются «разборки» среди Посвященных.
И как только он понял это, прямо в воздухе перед ним замерцало неясное изображение. Давид прикрыл глаза и внимательно вгляделся в то, что видел.
В шикарной мраморной ванне, в ядовито-зеленой, чуть пенной воде лежал старик – грузное, дряблое, безжизненное тело, морщинистая кожа в темных пятнах (трупных?), оплывшее, небритое, почти бордовое лицо, глаза открыты, но совершенно пусты. Это был Геля. Мертвый Геля. Нет, почти мертвый: вот он моргнул, вот колыхнулась, поднимая волну, его туша, вот он пробует взяться рукой за край ванны… Это было отвратительно! Тяжелый влажный запах перегара, пота и ароматической соли вызывал тошноту. Давид содрогнулся от омерзения и открыл глаза.
Жуть.
Он вышел в коридор. И решил тут же зайти к Насту. Чтобы стряхнуть наваждение.
Держался нарочито индифферентно: а что, собственно, случилось? Ничего не случилось. Гастон все, что считал нужным, доложил или еще доложит, а нам с тобой, Геля, говорить уже не о чем. Строго говоря. О Шумахере забыли. Все! Какой Шумахер? Не было его, и Климовой не было, все хорошо, Восьмое марта близко-близко, расти, расти моя… ну да, я как раз об этом, а ты думал, мы тут за работой уже и о женщинах думать перестали, как можно-с, как можно-с!..
Потом обсудили еще одну модную тему. Скоро, уже очень скоро – в середине мая – состоится наша «Ялтинская конференция» – Второй съезд Фонда Спасения Мира. Первый, учредительный, прошел в Московском Доме журналистов в сентябре. Прошел, признаться, наспех – так надо было, ловили момент – и потому получилось бледненько: мало участников, мало публики, мало журналистов. Компенсируем теперь. Южный берег Крыма. Синее море, белый пароход. Шикарный отель и иностранцев больше, чем людей. Гулять – так гулять! Заодно и отдохнем, кстати.
– А вот скажи, Геля, с девушкой можно будет туда поехать?
– Кому, Дейв, тебе? Ну конечно, можно!
Давид специально не конкретизировал, с какой девушкой. Он еще не знал этого наверняка.
Съемки фильма у Маринки кончились. И начался запойчик. Небольшой такой, скромненький, но запойчик. Может, оттого, что режиссер укатил в Америку, а может, и так – от общей тоски. Давид «оформил ей бюллетень», то есть предупредил: до следующего понедельника девушки не будет. А Гастон сказал:
– Если девушки и в понедельник не будет, передайте ей, пусть не приходит совсем. Я вас предупреждал, Давид.
– Я все помню, – потупил взор Маревич.
Когда он пришел в тот день с работы, Маринка спала, не раздевшись, в кресле. Он пришел злой, как тысяча чертей. Даже хотелось выпить. Но посмотрел на Маринку, и расхотелось. Просто открыл окно на кухне, сварил кофе, закурил.
Геля кончился для него навсегда. Без выяснения обстоятельств. Просто было противно копаться в грязном белье. Коммерция, рвачество, доносы, бабские обиды – и все это называется «Группа спасения мира»! Как это по-нашему, по-советски!
Он только забыл еще одну составляющую. Геля, Климова и он – Посвященные. Вот такой винегретик. А ведь проблемы Посвященных – это не то, от чего можно отмахнуться. Оставался майор Терехов, как дырка в голове, оставался загадочный Шумахер, оставалась давняя пропавшая книга, то и дело напоминавшая о себе. С кем можно обо всем этом? Со своими. Только Геля теперь не казался ему своим. Он сделался физически неприятен, и это было сильнее логики, сильнее Высшего Закона Посвященных. Значит, уж лучше Климова. Простим женские слабости, будем выше этого. И он набрал Алкин домашний.
Подошла ее мать:
– Кто? Кто это? Не слышу! А, Давид… Дави-и-ид…
И она заплакала.
Насилу он добился элементарного, минимального набора вразумительных фраз…
Не было больше Климовой.
На этом уровне бытия Алки Климовой больше не существовало.
Поехала в Питер. Попросила: если что случится, на работу ни в коем случае не сообщать, потому что с этой работой она больше не хочет иметь ничего общего. И ведь случилось! Как чувствовала доченька. В день приезда у самого Московского вокзала. Грузовик. Водитель – олух, молодой, неопытный, резко затормозил. Гололед.
– Гололед, гололед был, – повторяла мать и на этом слове захлебывалась.
Он положил трубку и обещал перезвонить. Зачем? Ведь Климову уже похоронили.
Растолкал Маринку.
– Мара, слышишь, Мара, накрылась твоя «лямур де труа». Алку Климову убили.
– Что? Кто?! – Маринка трезвела на глазах.
– В Питере. Автокатастрофа.
– И чего, дура, туда потащилась? – растерянно проговорила Маринка, а потом закрыла лицо руками и завыла в голос.
Теперь оставался один Шумахер. Ну, еще, конечно, Владыка, так ведь он телефона не оставил, а Америка без телефона – это, считай, тот же иной мир. Существовал, разумеется, как запасной вариант еще один достаточно экстравагантный способ – ходить по Москве и «на ощупь» искать своих. Однако, помимо Закона Случайных Чисел, существовал в ином мире еще какой-то закон – явно не случайных и даже совсем не чисел. По этому закону получалось, что Давид встречает своих в десятки, в сотни раз реже, чем они все встречают друг друга. Кто-то там наверху оберегал его от этих встреч. Или других оберегал от него. Ведь дай волю Давиду, и посвященным станет не каждый четвертый, а каждый второй без всякого изменения мира. Владыка еще год назад обратил внимание Давида на это странное обстоятельство: Маревич не находит друзей по «посвященности».
Один раз, впрочем, нашел, ну и попал пальцем в небо. Если не сказать в дерьмо. Ведь ГСМ, как теперь выяснялось, это нечто враждебное Посвященным. Не зря говорят: слова умерших приобретают особый смысл. Что, если убитая Климова (да, убитая, он знал, убитая!) сказала ему правду о Шумахере?
Телефон выдающегося химика современности Маревич выудил у Ивана Ивановича непосредственно. Чернухин даже не слишком интересовался, зачем. «Вы уже не мальчик, Давид, вы директор солидной фирмы, вас в пору Давидом Юрьевичем величать», – говорил ему, бывало, ветеран советской научной журналистики. А Маревич не стал ему рассказывать, кто именно совсем недавно называл его Давидом Юрьевичем. Тем более что на этот раз Чернухин воздержался от привычной риторики, а просто продиктовал питерский номер членкора Шумахера директору солидной фирмы.
Да только не порадовал Маревича вкрадчивый голос Посвященного Бориса.
Можно ли по голосу узнать своего? Владыка уверял, что нет, но ведь Давид не обыкновенный человек – экстрасенс, ядрена вошь! – и он почувствовал: на том конце провода Посвященный. Хотя на том конце провода вообще никого не было. Только высококачественный японский автоответчик голосом Бориса Шумахера на русском, английском и немецком сообщил: «Извините. Хозяин отбыл в Нью-Йорк, ожидается прибытием в июне месяце».
«Псих ненормальный! – подумал Давид. – Ну, кто такие вещи на автоответчик наговаривает? Обворуют же квартиру. Или она у него на охране в милиции?»
Давид почти не ошибся: квартира Шумахера стояла на такой охране, что все мелкие и даже не очень мелкие воришки, сунувшиеся туда, крепко пожалели бы о содеянном и другим наказали бы нехорошее место не трогать. Только Давид узнал об этом много позже, а тогда…
Тогда он понял: кто-то там наверху подарил ему трехмесячный отпуск. Выкинуть из головы: Гелю, Шумахера, Веню, Владыку, Алку и даже Анну. Жить как все. Не ворошить прошлое. не торопить будущее, то есть смерть. Жить настоящим. Кто это ему советовал? Ах, ну, конечно, Гастон. Вы правы, Гастон!
Что мы имеем в настоящем: Маринку, интересную работу и достаточно денег. Уже неплохо. А что мы имеем в ближайшей перспективе? Новый «Москвич» и Ялту – ну просто великолепно! И КГБ нас не трогает, уже две недели не звонит и не пишет – ура!
Новый «Москвич». Самая современная из выпускаемых в стране машин. По замыслу. Исполнение, конечно, хромало, как это у нас обычно принято, но все, что было не дотянуто в прямом и переносном смысле, дотягивал Жора Грумкин – дотягивал в лучшем виде и за бесплатно, то есть за свою зарплату. Давид совсем перестал употреблять алкоголь – он безвылазно сидел за рулем. И Марина потихонечку училась пить меньше – то ли положительный пример действовал, то ли просто жизнь сделалась спокойнее. Из ГСМ она уволилась, сказав:
– Не намерена больше терпеть этих девэровских штучек! В понедельник ему надо выйти обязательно. А пошел он на хрен! Может, я во вторник выйти хочу или в среду. Додик, ну ты же заработаешь на меня денег?
Раздраженный тон менялся на ласковый, грубые словечки – на нежные, и они вдвоем начинали мечтать, как поедут сначала к братану Зяме в Симферополь, а потом на ЮБК – оттянуться по-настоящему за казенный счет.
– Слушай, – ворковала Марина, – в этой вашей конторе коммуниздят все, кто сколько может. Надо же и нам с тобой, котик, урвать свою пайку.
Они пристрастились к воскресным поездкам за город. Не большой пьяной компанией, а именно вдвоем, с бутылкой сухого вина или совсем без бутылки, главное, чтобы никого вокруг, березы, птицы, свежий воздух. И они любили друг друга каждое воскресенье, как в первый раз, сначала в машине, а потом, когда стало теплеть, – на земле, расстелив что-нибудь. И, наконец, уже совсем ничего не расстилая, на мягкой молодой травке, под зеленым пухом едва намечающейся листвы.
За неделю до отъезда в Ялту Давид на всякий случай подошел к Гастону. Уточнить, все ли в порядке. Ведь Юра уже заказывал билеты, а Лида расписывала народ по номерам. Хотелось убедиться, что никаких препятствий не возникнет.
– Гастон, вы в курсе, что мы едем вдвоем с Мариной?
– Да, я в курсе. Давид, помните анекдот? Как вы относитесь к решениям последнего съезда КПСС? Поддерживаю и одобряю. А к постановлениям последней сессии Верховного Совета? Поддерживаю и одобряю. А к международной политике нашей партии и правительства? Поддерживаю и одобряю. Ну а свое-то мнение у вас есть? Есть. Но я его не поддерживаю и не одобряю. Вот и у меня, Давид, по этому поводу есть свое мнение, которое я не поддерживаю и не одобряю.
– Ну, зачем вы так?
– А затем. Геля вам разрешил – я знаю. И вообще вы упрямый как черт. Но Марина уже давно не наш сотрудник.
– Я за нее заплачу.
– Да перестаньте, Давид, разве в этом дело. Вы – директор, какой вы подаете пример подчиненным? Это опять все тот же разговор. Очевидно, Ян был все-таки прав тогда, а Юра просто слишком хорошо к вам относится.
– Ах, вот как! – вспылил Давид. – Значит, я просто еще не дослужился до того, чтобы ездить на отдых за казенный счет с любовницей. Не дослужился – так и скажите, открытым текстом, а что вы мне мозги компостируете!
– Вы именно так ставите вопрос? И кого же, простите, вы имели в виду, говоря о любовницах? – завелся в ответ Гастон.
– Да ладно, мы же с вами интеллигентные люди! Не будем разбирать по пунктам всю эту гадость. Цитирую по памяти.
Давид развернулся и пошел.
– Постойте, Давид, постойте. Всего два слова.
Давид остановился и закурил, уже готовый извиняться за резкость. Разговор происходил в коридоре, и курить здесь, слава Богу, можно было, ни у кого не спрашивая.
– Всего два слова, Давид. Даже во времена господства коммунистов у некоторых из нас не удавалось отнять права свободного выбора. Сегодня тем более выбор у вас есть. Делайте его, мой юный друг.
– А я уже сделал, господин директор. Мне поздно менять решение.
– Очень жаль, – Девэр подвел черту, и теперь уже он собирался уходить.
– Мне тоже, – несколько загадочно откликнулся Давид, оставляя последнее слово за собой.
Ах, если бы Гастон Девэр мог знать, какой именно выбор стоял перед Давидом Маревичем, какие именно проблемы приходилось ему решать. Впрочем, Девэр был человеком необычайно прозорливым и, кажется, что-то чувствовал. Может, поэтому и не торопился гнать взашей давно зарвавшегося юнца. Двадцать лет разницы в возрасте позволяли ему считать Давида мальчишкой.
А в Ялте было не просто хорошо, в Ялте было замечательно. Правда, в связи с обострившейся политико-экономической ситуацией в стране и мире из всех многочисленных иностранцев на Съезд пожаловали один болгарин и один поляк. Зато приехал широко известный ученый-социолог и публицист академик Василий Евгеньевич Ладинский-Пестель. Он был безусловным гвоздем программы. Давид и в конференц-зале, и в приватных беседах слушал Ладинского буквально с открытым ртом, и только расстраивался ужасно, что молчит его сердечная сигнализация – еще один достойнейший человек пролетел мимо Посвящения по идиотскому Закону Случайных Чисел.
Ладинский-Пестель в один из первых же дней выступил с сенсационным докладом под условным названием «Советский Союз наутро после вчерашнего: социологический прогноз». Он четко разложил по полочкам и расставил по углам все происходящее в стране, каждому политику дал лакониченое определение и убедительно объяснил, где кому место. Ельцина неожиданно окрестил властным и удачливым диктатором, а Горбачева назвал отыгравшим свое и исполняющим ныне роль английской королевы, то есть почетной персоны без реальной власти. Затем краткими тезисами обосновав полную бесперспективность союзной экономики, он добавил сюда чудовищные ошибки в национальной политике, а также общеизвестную гибель старой идеологии и предрек неизбежный развал Империи Зла к концу лета – началу осени текущего года. В мае месяце еще ни у кого не хватало смелости на такое предположение, полную фантастичность которого засвидетельствовал присутствовавший в зале модный писатель-фантаст Грегор Шунтиков.
А Давид слушал, и дьявольское его сверхчутье подсказывало: Ладинский знает, что говорит, все так и будет. Ну, видел он, что не Посвященный этот академик, ну и что?! Все равно после доклада подошел к нему и спросил:
– Василий Евгеньевич, а вы сами верите в предсказание будущего?
– Эх, молодой человек, – вздохнул Ладинский. – Молодой человек, я давно уже ни во что не верю. И вам не советую. А будущее можно и нужно рассчитывать. Чем я и занимаюсь, между прочим.
– Вы меня не поняли, наверно, Василий Евгеньевич. Вы верите, что ваши расчеты влияют на исход событий в будущем?
– И в это тоже не надо верить, чудак вы человек! Это очевидная истина. Во-первых, в силу известного физического закона о влиянии любого прибора на измеряемую величину, а во-вторых, разве не для того мы с вами вместе создали этот Фонд спасения мира? Именно для того, чтобы активно влиять на происходящее.
Разговор-то был, в общем, чисто теоретический, но потом Давид не раз и не два вспоминал его, улавливая в каждой реплике скрытый смысл. Неужели такое возможно? Два человека, ну, не самых простых человека – гениальный академик Ладинский-Пестель и чокнутый Посвященный-экстрасенс Давид Маревич постояли минут пять рядом на узкой улочке, сбегающей к пронзительно синему морю, обменялись уникальной информацией, выкурили по сигарете и… бац! Девятнадцатое августа, ГКЧП, танки на улицах, развал Империи. Смешно связывать напрямую? Наверно, смешно. Но так уж вышло, у Давида – связалось. И не до смеха было.
А в остальном Ялта была Ялтой – нормальным сказочным городом на берегу сказочного Черного моря посреди сказочной теплой весны. И все как будто помолодели, и даже никто ни на кого не злился, никто никому не завидовал. Да и зачем? Геля резвился с Лидой Кубасовой, при том, что полконторы лично и хорошо знало его Верку, быть может, не самую замечательную женщину на свете, но любящую и заботливую; Плавник был верен своей Илоне, а она ему, что уже начинало казаться всем даже трогательным; а Попов, любитель самых юных девочек, тайно встречался с Юлей, и выглядело это ужасно смешно, ведь какие, к черту, тайны могут быть в родном коллективе. Про неженатых и говорить не стоило, обстановка располагала, и даже самые безнадежные импотенты во время «Ялтинской конференции» приводили к себе в номер каких-нибудь девушек.
Так шли дни.
Цветущие магнолии, олеандры и глицинии, массандровские мускаты и игристые вина, странные, очень вкусные мексиканские сигареты «Импала» с ментолом за пять пятьдесят в местном магазине, вкуснейшие копченые куры, домашняя колбаса, зелень и корейская морковка с рынка, эротические фильмы вечерами и ночами по кабельному каналу отеля и нежное, страстное «Люблю тебя, люблю!», которое только здесь, на Юге, под запах роз и моря, под пение цикад и шелест волн звучит так сладко и неповторимо, и совсем неважно, что цикады не поют в мае, совсем неважно…
Ради этого, в сущности, стоило наплевать и на Гастона, и на Гелю, и на всех прочих евреев французского происхождения, а также хохлов с древнеримскими именами.
А какие вопросы обсуждало высшее руководство ГСМ на своих закрытых собраниях по ходу форума, Давид совершенно не запомнил, хотя все их исправно посещал и даже пьяным вроде не был. Больше того, как раз тогда, перед отъездом в Крым (поводом стал шальной гонорар, кажется, из «Нового мира»), Давид на все имевшиеся в наличии деньги купил фантастическую по тем временам игрушку – видеокамеру «Нэшнл» – почти по цене нового автомобиля. И взял ее с собой.