Признаюсь, от этого первого выхода на совместную с народом прогулку я ожидал едва ли не чудесной разгадки всех тайн, включая природу точку сингулярности и роль Посвященного Эльфа в мировой истории. И откуда такая детская наивность накатила?
Не скрою и другого: с наибольшим нетерпением предвкушал я встречу со Светланой Борисовной Петровой, чья фотография так неотвязно преследовала меня уже полгода. Честно говоря, я даже рассчитывал избавиться от этой злосчастной карточки на второй или третий день знакомства. Никто мне подобных инструкций не давал, так ведь и запрещающих директив не поступало. Значит, что хочу, то и делаю.
И, между прочим, на досуге я уже проработал несколько версий, связанных с пресловутой Светой Петровой, в девичестве Равингеровой. Во-первых, я навел справки по обычным каналам и с удовлетворением отметил, что папа ее со странно обрусевшей немецкой фамилией, несмотря на пенсионный возраст, по сей день трудится в МИДе, а стало быть, проходит и по нашему любимому ведомству, где дослужился до весьма внушительного звания – подполковник. Немудрено, что и девочку свою едва ли не сразу после школы устроил он в швейные мастерские КГБ. Я, конечно, запросил архив за те годы, в официальной части все было скучно до оскомины: карьерный рост от простой швеи до модельера в спецателье; незаконченное высшее, известное мне еще по стандартному досье, гэбэшной окраски не имело; загранпоездки – только с родителями; в девятнадцать лет – замужество, потом подряд двое детей: сын (1982) и дочь (1984) с перерывом меньше двух лет, и, наконец, плавный переход от хождения на службу к надомной работе. Муж Семен Васильевич Петров тоже работал в КГБ – слесарем в автохозяйстве Девятого главного управления, но был уволен за пьянку. Никаких интересных контактов ни у него, ни у нее не прослеживалось, и только в одной характеристике пятнадцатилетней давности наткнулся я на слова: «Петрова С.Б. выполняла также особые поручения руководства». Как собака, почуявшая след, я не пожалел нескольких дней на разработку очередной шпионской гипотезы. В итоге добродушный майор с Лубянки просветил меня, что подобная формулировка означает не более чем дежурное предложение постучать на ближних. И кстати, не поленился он для меня выяснить, что Светлана не слишком усердствовала в этом древнем искусстве, даже наоборот считалась сексотом неперспективным, так как начальство свое ни в грош не ставила, а друзей уважала. Потому частенько ершилась, обижалась и с детской непосредственностью грозила нажаловаться папе. В общем, и тут у меня облом получился.
Наконец, существовало еще одно предположение. А что, если Светлана Борисовна Равингерова-Петрова-Рыжикова (последняя фамилия – это бульварная кличка, образованная от имени ее собаки – Рыжего) является Посвященной? Но и от этой версии следовало отказаться, ведь и мои хвойно-лиственные начальники, и наши пернатые кураторы ясно дали понять: с Посвященными мне не то что работать, а и встречаться ни в коем случае нельзя. Не стали бы они меня к опасному контакту подталкивать.
Таким образом, возможностей оставалось совсем немного, если не сказать, что просто две: либо имело место чисто случайное портретное сходство Светланы с Никой и не менее случайное бульварное знакомство ее с Мурашенко и Редькиным; либо всех этих людей, включая меня, связывало нечто, доселе неведомое никому, какое-нибудь мистическое родство душ, или как любил говаривать Редькин, начитавшийся всякой эзотерической ахинеи, единение на астральном уровне.
В любом из двух вариантов, возврат портрета-путешественника его хозяйке представлялся очень интересным и даже конструктивным ходом. Тем более, что ни Верба, ни кто другой из наших, не сумели внятно объяснить мне, откуда в стандартном досье выплыла художественная фотография. Во, бардак-то! Ну, я и надеялся, что хоть сама Светлана прольет свет на эту крайне корявую ситуацию.
Конечно, на первую прогулку я с собой фотокарточку не потащил, тем более, что и Белка моя ничего о ней слыхом не слыхивала, ну а потом… Впрочем, лучше обо всем по порядку.
Тот день выдался не слишком морозным, но и не слякотным, а этаким мягким, ласковым, со свежевыпавшим чистым снежком, от которого наши четвероногие братья всегда приходят в неописуемый восторг. Так что народу на Бульвар пришло изрядно. Почти всех в один вечер и довелось повидать. И узнавал я своих фигурантов сразу и безошибочно, как старых знакомых. Практически всех. Даже женщин, внешность которых куда сильнее подвержена сезонно-возрастным изменениям (макияж, прическа, одежда, даже настроение на прекрасный пол влияет сильнее). Узнал я чуть ли не издалека и Ланку Маленькую, и Валю Карандину. А вот Рыжикову – не узнал.
Она просто оказалась другой. То есть совсем другой. Словно и не два года прошло, а все двадцать. Впрочем, кто мне сказал, что пресловутый снимок делался в девяносто седьмом? Ну, да ладно, все равно грустно: вместо сверкающих изумрудов – усталые глазки-щелочки над огромными страшными мешками; вместо румянца – впалая бледность щек, а тонкие губы печально поджаты и почти не видны; вместо рыжих локонов – нелепая вязаная шапочка, надвинутая на лоб; наконец, изящная фигурка упрятана под безразмерной курткой и вместо спортивной осанки – сутулость умученной домохозяйки. Кто это? О какой сексапильности, о какой магической силе мы говорим? Отдать фото с портретом той коварной искусительницы в руки вот этой женщине здесь и сейчас – издевка, нонсенс, почти кощунство… Одному Богу известно, о чем думал я в свой первый вечер на Бульваре, не узнав, а лишь вычислив Ланку Рыжикову.
Зато ее узнала Белка. Как говорится, всего не предусмотришь. В который уж раз мы пришли к выводу, что Москва – город маленький. Рыжикова узнала Ольгу еще раньше. Не мудрено: Белочка-то не слишком постарела с тех пор. С каких именно? Оказывается, с девяностого года. «Так долго не живут», – прокомментировала Ланка, и я невольно вздрогнул от этой ее мрачной шутки: разве девять лет – так много? Впрочем, для меня – очень много. Видать, и для нее тоже… Так вот, в девяностом обе девушки ходили на курсы вязания крючком в некую школу в Тетеринском переулке, рядом с Таганкой. Помню, помню, Белка одно время увлекалась всякими такими курсами, странная была эпоха, многие подались в шитье, вязанье и прочее рукоделье – купить-то ни черта невозможно было. Потом все как-то разом изменилось…
В общем, теперь у Белки сразу появилась на бульваре подруга, это облегчило наше дальнейшее общение с компанией, да и потомственный дворянин Рыжий с первого взгляда влюбился в юную Капу. Сучки на Бульваре вообще в дефиците. А тут еще такая красивая и неискушенная. А Рыжий – он ведь настоящий ловелас, к тому же признанный хозяин Бульвара и полный оторвыш по характеру. В общем, все получилось неожиданно здорово. Я тут же выкинул из головы мутную детективную ерунду, забыл про фотографию, мистику, чудеса и настроил себя на простые земные радости: веселая компания, чудесные собаки и славная погода. В тот же вечер нам намекнули, что здесь для новичков принят ритуал «прописки», в ближайшую пятницу или субботу полагалось принести пару бутылок. Ну, уж с этим у Разгонова никогда заминки не было! «Все, – решил я, – работать буду дома, за компом, а на бульвар надо выходить для отдыха». Вот так.
3
А вообще все было крайне забавно. Я ведь появился в компании как абсолютно новый человек, меня никто здесь ни разу в жизни не видел, но я-то знал их всех, как облупленных, и в лицо, и по фактам биографий, я только обязан был скрывать это строго по системе Станиславского. Удалось? Да, как будто удалось. Шпионы редко ловятся на избыточном знании, гораздо чаще страдают недоучки. Причем осведомленность необходимо было скрывать, ну, максимум месяц. Дальше она сделалась естественной, и уже вряд ли хоть один из аборигенов стал бы задаваться вопросом, от кого именно я услыхал ту или иную подробность, пусть даже интимного свойства. Бульварный коллектив и спустя два года после исчезновения отсюда Редькина оставался уникальным сообществом, почти семьей, где доверяли друг другу самые неожиданные тайны.
А к тому же состав участников несколько переменился с тех пор
Зловещего Пахомыча, служившего некогда «в одном полку» с Грейвом, на бульваре больше не было. Нет, никто его не убивал, даже посадить не пытались. По слухам, Геннадий Мурашенко просто тихо спивался дома, и с некоторых пор сторонился шумных компаний и старых знакомых того периода, когда судьба столкнула его, хотелось верить уже в последний раз, со страшным, и казалось уже не раз погибшим сослуживцем. Очередная «реинкарнация» Никулина-Чуханова не сулила его младшему товарищу ничего хорошего, и отставной полковник ГРУ подсознательно, чисто интуитивно избегал новых приключений на Бульваре.
Совсем канула без следа главная участница позапрошлогодней драмы – Юлька Соловьева. Эта вышла замуж за американца и обреталась теперь где-то в Оклахоме.
Тимофея Редькина тоже встречать не приходилось, и бульварной компании, и спецслужбам было хорошо известно, что он навсегда переселился в Тверь. Да и кому он был теперь нужен?
Наконец, бывшая семья Редькина, как известно, еще накануне того зимнего взрыва в Лушином переулке переехала назад в свое Чертаново, а восстановленную за счет службы ИКС квартиру, они некоторое время сдавали, затем поддались на уговоры и очень выгодно продали некой фирме. Понятно, что фирма была подставной и платили Редькиным, разумеется, опять мы. Но речь о другом. Согласитесь, было бы крайне странно привозить далматинку Лайму из Чертанова на Покровский бульвар выгуливать. Марину Редькину и, тем более, мать ее Веру Афанасьевну совершенно не тянуло в отныне страшные для них места.
Полковник Жмеринский, все так же успевавший помимо преподавания в академии работать на коммерческой фирме, где за куда меньшее рабочее время платили куда большие деньги, потому что там, в отличие от армии ценили не звездочки на погонах, а его инженерные знания и умения. Эрдель Боб стал совсем старым, плохо видел и слышал, случалось, не мог дотерпеть до прогулки и делал лужи дома, как маленький, в общем, доставлял массу хлопот и вызывал глухое недовольство Гошиной жены Нелли.
Ланка Маленькая по-прежнему работала медсестрой за какие-то смешные копейки, хотя опыт ее и авторитет ценили теперь в поликлинике намного выше. А Ваня Бухтияров крутился, как мог, но после кризиса все не удавалось ему вернуться к прежнему уровню заработков.
Олег Карандин, днем собиравший для денег музыкальные звонки в школах или подключавший мигающие гирлянды на чахлых московских деревьях, по ночам упорно писал все более сложные компьютерные программы. На всякий случай я поручил спецам из Спрингеровского Центра влезть через Интернет в компьютер Олега и проанализировать последние разработки. Результаты оказались ошеломительными. Карандин, возможно, не до конца осознавая, что делает, подбирался к проблеме управления и контроля над глобальной сетью. Тополь сразу предложил вербануть его. Шактивенанда категорически не советовал. И, наконец, вмешался Чиньо.
– Вы что, ребята, обалдели?! – примерно так, если перевести на русский, высказался он в ходе сверхсекретного совещания. – На Бульваре может находиться только один агент службы Икс. Сегодня это Разгонов, и пока он не завершит там свою миссию, никакое иное вмешательство недопустимо.
А я, если честно, ни черта не понимал в собственной миссии, поэтому не только завершить, но и начать ее выполнение было для меня несколько проблематично. Ну, да ладно. Я же вам про обитателей Бульвара рассказываю. Вернемся к составу участников.
Появились и новые любопытные персонажи, органично вписавшиеся в компанию.
Сашка Пролетаев, бывший слесарь, бывший строитель, бывший водитель троллейбуса, а ныне охранник широкого профиля, стороживший сутками, посменно, все что поручат: от заснеженного склада дорожной техники до шикарного бутика, торгующего элитными мехами, от детской поликлиники до ночного клуба. Единственный член сообщества, не имеющий в настоящий момент собственной собаки, он недавно развелся с женой, вернулся к маме, в район своего детства, общего по дворам и школе с Ваней Бухтияровым. На Бульвар выходил всегда, если не дежурил, наша компания была для него единственным спасением от одиночества и тоски. Если не считать водки. Пил Сашка регулярно, не только с нами, но человеческого вида никогда не терял, и вообще был добрейшей души человеком. Отсутствие образования компенсировал ему живой ум, и Пролетаев, особенно после стакана, был способен поддерживать разговор на любую тему.
Писатель Владимир Иванович Елагин, на двадцать лет меня старше, литературовед, пушкинист, поэт. Конечно, два писателя в одной маленькой компании – это недопустимо высокая концентрация творческих личностей на квадратный километр, особенно, если учесть, что жена его Лиза, почти наша ровесница – обаятельная переводчица с французского тоже подвизалась на литературном поприще. Но если не задумываться над астрально-мистическими аспектами, общаться с этой семьей было очень приятно. И собака с ними ходила замечательная – бернский зенненхунд по кличке Воланд. А как еще вы назвали бы зверя, у которого один глаз от природы черный, а второй – небесно-голубой?
И, наконец, Арина Бенуа, парикмахер-стилист, сохранившая свою изысканную фамилию от первого мужа – французского циркового режиссера, уехавшего обратно в родной Марсель. Вторым мужем Арины был простой русский бандит Ломов, за шесть лет совместной жизни подаривший ей дочку и неплохой набор материальных ценностей, а потом, примерно год назад, исчезнувший без следа. Живых денег при этом не осталось, наоборот, одни долги, но не без помощи друзей с Бульвара, Арина сумела отмазаться от всех наездов, и теперь достаточно спокойно жила с третьим мужем Дмитрием Чепизубовым, на всякий случай не расписываясь. Дима играл на клавишных в ресторанных ансамблях, торговал элитными спиртными напитками, служил мелким клерком в серьезных банках, ремонтировал иномарки, разводил щенков – и все это как-то по-любительски, лишь в одном он был профессионалом – не боялся ввязываться в новое дело, то есть он был профессиональным аферистом. Так что Арина все острее ощущала, что конец их отношений будет практически «ломовским». Зато собаку они завели такую же, как у Елагиных – швейцарскую овчарку, только девочку по имени Тойота.
В общем, исследуя астральный смысл совпадений я обнаружил, что Бульвар тяготеет к экзотическим парам: два писателя, два зенненхунда, две Ланки, когда-то было два далматина, не говоря уже о парах обыкновенных, например супружеских. Из этого правила выпадал лишь Сашка, да номинально замужняя Рыжикова, ее запойного Сеню никто отродясь на Бульваре не видел.
Перебирая в уме всех этих странных типов, я словно раскладывал пасьянс, и смысл заключался не в отдельных картах, а в их сочетании. Ведь персональный состав менялся, но компания в целом, объединенная собаками и неистребимой привычкой к взаимопомощи, хранила нечто главное. «Духом Бульвара» назвал эту нематериальную субстанцию один из агентов службы ИКС, приставленный два года назад к Тимофею Редькину. Где-нибудь в КГБ за подобный отчет вышибли бы с работы как профнепригодного, но Причастные понимали чуточку больше в тонкой структуре мира, и если однажды именно здесь сплелись в тугой клубок интересы мощнейших международных организаций, значит, не так все просто, господа, и следовало отнестись с предельным вниманием ко всем оставшимся с тех пор членам коллектива, да и к новым персонам – тоже.
Однако со всей неизбежностью приближался Новый год – феерический карнавал, начинающийся с первых намеков на католическое рождество и заканчивающийся апофеозом нелепости, не мыслимым ни в одной стране мира, кроме России, праздником – Старым Новым Годом, – а иными словами, почти трехнедельный всенародный запой. И я на этот раз почему-то решил не отставать от своего народа, наверно, очень соскучился без него за четыре оборота вокруг солнца, да и обстановка бульварная располагала.
Компания нравилась мне все больше и больше, Гоша и Олег стали настоящими друзьями, копать ни под кого мне уже совершенно не хотелось, зато пилось на удивление легко и весело. А тут еще Кречет прислал совершенно чумное письмо о том, что ведет почти такой же образ жизни (в смысле необычности для себя): от жены ушел, поселился в гостинице, ходит всюду пешком, балдея от собственного демократизма и пьет регулярно.
В общем, прочухавшись где-то ближе к февралю, я с некоторым удивлением обнаружил себя все в той же московской квартире и на всякий случай полетел на Тибет к великому гуру Шактивенанде, он же Ковальский Анжей Иванович (это отчество не я придумал, а его детдомовские собратья в Куйбышеве). Анжей быстро понял мое состояние и не то чтобы сильно испугался, но констатировал явную уникальность случая.
– Михаил, – объяснил он мне, – я и раньше знал, что контролирующие центры в организме поддаются регулировке, в частности, многократному ослаблению вплоть до полного отключения, но я не думал, что этот процесс может зайти так глубоко без сознательной направленности индивида. Вы же не стремились к этому? Я правильно понял?
– Не стремился, – кивнул я.
– Вот это и чудно. Без всякого злого умысла порушили систему, которую мы с вами четыре года назад так тщательно выстраивали.
– Интересно, зачем? – спросил я в задумчивости.
– Вы должны спрашивать самого себя. Но если угодно, я отвечу. Как правило, мои пациенты решались на такой шаг в двух случаях. Ради нетривиального решения той или иной сверхсложной научной проблемы. Или – что бывало чаще – для полноты любовных ощущений.
– Что?! – не поверил я.
– Подчеркиваю, – решил повторить он, – не сексуальных, а именно любовных ощущений. Полный контроль над своим организмом лишает человека возможности совершать безумные, то есть нелогичные поступки, а именно это и называют в быту любовью. Вы в кого-то влюбились, Михаил?
– Нет, – честно ответил я.
И улетал в Москву крайне озадаченный. О конце света мы даже не поговорили.
Или все это как раз и было о конце света?
4
В Москве меня ждала встреча со старым другом из Питера, предложившим весьма любопытный проект – крупный интернет-магазин. В Европе, а особенно в Америке таких было уже полно, в России подобный бизнес двигался пока ощупью по совершенно не освоенному виртуальному пространству. А я всегда любил новые неординарные задачи, да и засиделся уже без живой работы, без общения с людьми, без будоражащего кровь коммерческого риска. Все-таки занятия мелким бизнесом в прошлой московской жизни не прошли для меня бесследно, да и крупный бизнес в Берлине кое-чему научил. И что интересно, писалось мне лучше, когда возникал дефицит времени. Чисто литературный труд – это прямой путь к хроническому пьянству и сумасшествию.
Правильно говорят, писатель – не профессия. Призвание, проклятие, болезнь, судьба – все что угодно, но не профессия. Я еще с советских времен привык творить по ночам в свободное от работы время.
В общем, я с радостью впрягся в организацию московского филиала питерской интернет-компании «Эй-зоун». Название ребята придумали себе наглое такое – «Зона А», то есть первая, главная зона интернета и со знаменитым американским ресурсом «Амазон» созвучно. Собственно, они и собирались догнать и перегнать Америку, торгуя по всему миру книгами, кассетами, дисками, а в перспективе и всем остальным. Ребята были, как и я, фантастами в прошлом и мыслить привыкли глобально. В раскрутку проекта уже был вложен миллион долларов. Мне предлагалось погасить расходы и добавить еще два лимона на развитие на первый год, а дальше посмотрим. Я, конечно, схитрил, найдя двух серьезных компаньонов в Германии и Франции, объявил, что моих денег там всего пятьсот тысяч, на самом деле все было наоборот. Моих крутилось ровно два с половиной миллиона. Уж играть, так играть по-крупному. У Белки дух захватывало от этих наполеоновских планов, и она всерьез увлеклась нашим проектом. Писала бизнес-планы (после работы в финансовой империи Кузьмина опыт у нее был солидный), занималась общей стратегией. Короче, уже через неделю я решил посадить ее гендиректором в Московском офисе, а за собой оставил наблюдательно-консультативные функции.
В те дни я совершенно бросил пить. Мы носились вдвоем задеря хвост с совещания на совещание, с брифинга на брифинг, мы лично выбирали компьютеры и контролировали монтаж сетей, лично подыскивали место для большого склада и офиса, лично принимали оборудование и устраивали собеседования ответственным сотрудникам, принимаемым на работу. Все было жутко интересно.
Я с удивлением обнаружил, что Россия реально начинает выползать из кризиса. Люди требовали себе солидных окладов, проявляли немалый профессионализм во многих вопросах и готовы были пахать, не слишком оглядываясь на затрачиваемое время и нервы. Примерно месяц прошел в обстановке полнейшей эйфории. Изучение книжного рынка, налаживание современной логистики, обучение персонала, серьезное знакомство с глобальной сетью и новейшими программными продуктами… Дел и проблем – выше крыши для всех, но удивительным образом по вечерам и в выходные я успевал писать роман и не просто успевал, а (хотите верьте, хотите – нет) – работал быстрее прежнего.
Но в марте эйфория кончилось.
Во-первых, начала заедать рутина. Наметилась некоторая усталость, к счастью, не у сотрудников наших, но у меня и у Белки – точно. А во-вторых, фирма разрослась, уже невозможно стало контролировать лично весь процесс от и до. Даже в штат начали набирать людей без серьезного согласования с нами, кому-то клюнуло чисто по-западному приглашать людей через службу рекрутинга. Ненавижу все эти пирсинги, мониторинги, рекрутинги и дайвинги – русского языка, великого и могучего не хватает им, гадам!
И вот совершенно внезапно для нас обоих на ключевую фактически должность исполнительного директора взяли странного типа – бывшего разведчика из алжирской резидентуры, уволенного за пьянку, недоучку с плохим французским и начатками английского, простака с солдафонскими манерами, скверно воспитанного и тупого от природы. Как он только разведшколу закончил? За взятки, что ли? Вдобавок новый директор книжного интернет-магазина Зеварин Сергей Иванович последнюю книгу, похоже, читал в школе, и в книжной торговле разбирался, примерно как я в молекулярной генетике, но искренне считал, что руководителю специальные знания ни к чему. Хамил он всем без разбору, на женщин смотрел откровенно раздевающим взглядом, отпускал сальные шуточки, при этом внешность имел крайне неприятную: рожа красная, глазки мелкие, бесцветные, глубоко посаженные, волосенки редкие, уши большие, сутулый, вечно потеющий как бы от неловкости, и ладонь, подаваемая для приветствия, всегда вялая и влажная. Девушки наши считали его антисексуальным, мужики подозревали в неправильной ориентации, в частности, ссылаясь на любовь к голубым рубашкам. А еще был у Зеварина такой дефект речи, что не только на французском, но и на родном не всегда удавалось понять его.
Более омерзительного типа я в жизни своей не встречал. Потому и не поленился описать в таких подробностях. Добавлю, что был он на пять лет моложе меня, но выглядел на все десять старше. И только в одном этот человек оказался по-настоящему талантлив – в интриганстве. На том и держался, переходя из фирмы в фирму, конфликтуя, подсиживая, донося, бесстыдно воруя, предавая всех, к кому успевал втереться в доверие.
Я почуял неладное и связался с Тополем, дабы навести справки и посоветоваться: уволить этого гада сразу, пользуясь моим негласным контрольным пакетом или создать ему нечеловеческие условия – пусть сам слиняет. Оказалось, делать нельзя ни того, ни другого. Да и справки наводить ни к чему.
– Он, что, из наших?! – не поверил я сам своей первой догадке.
– Хуже, – сказал Вайсберг. – Он из ихних.
– ЧГУ? – спросил я коротко, так как разговор шел по защищенному каналу.
– Увы.
– Приехали. И зачем же им пасти меня на таком высоком и неприкрытом уровне?
– Спроси что-нибудь полегче, – буркнул Тополь. – И, пожалуйста, никому ни слова.
– Даже Ольге?
– Ольге-то твоей в первую очередь и нельзя говорить.
Мне сразу сделалось кисло. Я не слишком понял, почему Белке не следовало знать правды, но в таких случаях спорить с Леней Вайсбергом было совершенно бесполезно. Ну и что? Опять лететь на Тибет к Анжею и молиться всем его древним богам, чтобы уберегли от беды? Молиться я принципиально не умел, и беда нас, конечно, накрыла. Причем весьма скоро.
Разумеется, я терпел этого Зеварина, мужественно терпел и месяц, и два, и еще бы мог – столько, сколько надо во имя общего благородного дела. Точнее, теперь уже во имя двух благородных дел сразу, но Белка… Она-то – женщина, у нее эмоции на первом месте, у нее интуиция безошибочная, ну, и гонор конечно, вполне адекватный высокому положению. Белочка моя просто из себя выпрыгивала.
До середины апреля, примерно, я пудрил любимой жене мозги в том смысле, что Зеварин уникальный менеджер-кадровик (а он и впрямь устроил дикую кадровую чехарду); намекал на его связи в высоких кабинетах Лубянки, ниточки из которых тянулись якобы к самому президенту Путину; плел, что нам просто необходима подобная крыша. Но Белка чувствовала ложь. И главное, ей было жутко обидно. Я-то Сергея Иваныча встречал изредка, наезжая с проверками, а она отвратительную рожу своего непосредственного подчиненного имела счастье лицезреть каждый день. И Зеварин прекрасно видел все нараставшее раздражение Ольги и откровенно глумился над нею, чувствуя свою полную безнаказанность. Колоссальное удовольствие доставлял ему сам процесс, а, кроме того, заливая глаза очередным стаканом водки, Сергей Иваныч наверняка уже мечтал занять место Ольги. Работа на ЧГУ – это одно, а карьерный рост и неизменное рвачество – отдельная тема. Белка мне так и сказала однажды: