– Оставляю вас, оставляю, а жалко! Не поверишь, как жалко. Потому что не вовремя, рано. Но иначе – никак…
Потом вдруг успокоился, стал в подробностях про потусторонний мир рассказывать, про мир, в который собрался отходить. На вопрос, откуда все это знает, объяснил серьезно:
– От Владыки. А Владыка в свою очередь узнал из Космоса.
Микис не комментировал, просто слушал. Слушать было интересно. О невероятных возможностях людей, ставших бессмертными, об их путешествиях, о бесконечно умножаемых знаниях, об отсутствии материальных проблем. И особенно подробно – о сексе. Может, это на него обстановка повлияла (на сцене-то уже девочки начали раздеваться), а может… Лешка рассказывал о божественном сексе, о вседозволенности, о красоте любых форм общения, об их священном смысле, о неиссякаемой энергии, о влечении всех ко всем и… о взрыве сексуального восторга при массовых соитиях. Лешка пересказывал Микису его, Микиса, мечты. Но он же никому, никому, никогда!.. Случайное совпадение? Или?.. Или реально существует этот Второй уровень бытия, о котором талдычит Лешка, а Микис – тоже в своем роде Посвященный, то есть никакой Владыка его не посвящал, но зато в снах душа Микиса умеет сама пробираться на Второй уровень. Может такое быть? Или он тоже, против обыкновения, выпил сегодня лишнего?
А кончилось все не просто печально – кончилось трагично.
Лешкины глаза вдруг округлились до жути ненатурально, словно у комического актера, изображающего страх, и смотрел он за спину друга и чуть вправо. Золотых оглянулся. У входа в ресторанный зал стоял только что вошедший генерал Давыдов. Микис повернул голову обратно к Лешке практически одновременно с выстрелом, ну, может быть, на какую-то долю секунды раньше, поэтому, когда потом его спрашивали, почему не помешал, Микис отвечал почти честно: «Не успел». Почти честно. Почти. Потому что на самом деле он бы и не стал мешать. Рука не повернулась бы остановить человека, верящего (да нет, не верящего, а знающего – в том-то и дело!), что по ту сторону смерти его ждет другой, куда как более прекрасный мир.
А стрелял Алексей хладнокровно и профессионально – в висок, и пистолет с предохранителя снят был заранее…
Вылет в Лондон задержали на два дня: ЧП общекомитетского масштаба. Микису пришлось исписать десятки листов бумаги заявлениями, объяснениями и показаниями и десятки раз во всевозможных кабинетах пересказать услышанное от самоубийцы. Ужас был в том, что он не все рассказывал. Он быстро сообразил, что разговор не писали на диск. Столик оказался «неозвученный». Случайно ли? И все, что Лешка говорил о сексе, Микис сразу постарался забыть. Иногда Золотых чуть-чуть путался, волнуясь, но это ему прощали – все-таки лучший друг на глазах помутился рассудком и самоубился. Да, именно к такому выводу они все и пришли в итоге. Вынуждены были прийти. Что тут поделаешь? И на солнце бывают пятна, и в ОСПО попадаются душевнобольные.
Но Микис этого вывода внутренне не разделял. Хотя для себя и другого пока не сделал. Просто чувствовал: все гораздо сложнее. И еще чувствовал: не он один относится серьезно к случившемуся. Кто-то еще не верил в безумие Лешки. Кто? И вообще, откуда такая странная уверенность? А что, если этот человек, которого он чувствует на расстоянии, вообще не имеет отношения к КГБ? Боже, какая дикая мысль! Откуда ж он тогда знает об обстоятельствах смерти? КГБ никогда не выносит сор из избы. «Откуда, откуда!» – передразнил он сам себя. Очевидно ведь было: тот человек тоже Посвященный.
Так начинался интерес Микиса Золотых к Посвященным.
Потом был Лондон, и в Британской библиотеке удалось кое-что нарыть. Некоторые источники указывали, что центральный европейский архив по этой теме находится в Гааге. Микиса зацепило уже всерьез, и он сумел, не дожидаясь отпуска, оформить себе командировку в Голландию. Когда Золотых было что-то по-настоящему нужно, он проявлял чудеса изобретательности. Резидент, конечно, оказался в курсе его хобби (в общих чертах), но поскольку работе оно никак не мешало, возражений не имел. Резиденту представлялось немножко странным, что нельзя всю информацию о Посвященных скачать из Гааги в Лондон по сети, но сам-то Микис, едва начав изучать самую необычную в мире секту, быстро привык ко многим странностям и почти перестал удивляться чему бы то ни было. А когда прибыл в Гаагу, понял, что никакие файлы, скаченные или доставленные спецпочтой, конечно, не заменили бы ему этой поездки.
Каталог огромной библиотеки и даже хранилище старинных фолиантов всех времен и народов ничем особенным Микиса не порадовали. Собственно, лондонские историки знали о Посвященных ничуть не меньше. Но Золотых упорно продолжал искать, откуда же вылезли эти странные ссылки на Гаагу. И нашел.
То, что он представлял себе центральным архивом, оказалось частной квартирой одинокого старика, которому было на вид лет сто десять. Представился старик просто – Сэм. Но очень скоро перешел на русский и так изобретательно матерился, что сомнений не осталось: на этом языке он говорит с детства, а Сэм – безусловно, одно из служебных имен.
А выглядел старик ужасно: тело его, частично прикрытое старым засаленным халатом, было грузным, неуклюжим, но не то чтобы толстым, а рыхлым и складчатым, как у дряхлеющего больного шарпея – есть такая китайская порода собак со свободно висящей, нечувствительной к боли шкурой. Ассоциации с вислыми собачьми складками вызывала и дряблая кожа лица, покрытая красными и темно-бордовыми, почти черными пятнами. Мутные желто-серые глаза смотрели на посетителя бессмысленно и вместе с тем агрессивно. Перегаром от старика Сэма не пахло – очевидно, современная фармацевтика выручала, – но случай был, со всей очевидностью, тот самый. Что и подтвердилось с началом разговора. Сэм сразу достал бутылку, и как ни уговаривал его Микис воздержаться хотя бы на время беседы, старик гнул свое. Собственно, через какую-нибудь минуту выбора уже и не осталось: руки у алкоголика заходили ходуном, губы задрожали, струйка слюны неуправляемо побежала из уголка искривившегося рта. Потом он всосал полстакана коньяку, минут через пятнадцать еще столько же, и в течение получаса или чуть дольше был способен говорить и даже соображать. Затем адекватность его реакций снова резко упала, а еще через полчаса Сэм спал мертвецким сном.
Но за короткие промежутки времени, отпущенного несчастному его угасающим здоровьем, Микис многое успел выяснить. Конечно, не за один раз. Понадобилось еще несколько свиданий.
Старик оказался ответственным сотрудником спецотдела КГБ, в течение десяти лет занимавшегося Посвященными. Только Посвященными. В ходе известных событий архив отдела был действительно уничтожен полностью. Равно как и личный состав отдела. Занималось этим особо секретное подразделение ГРУ. Ликвидация проводилась по самой зверской схеме, когда на всякий случай пускают в расход жен, детей, вообще всех близких родственников и друзей. Убийц такого класса потом, как правило, устраняют самих, если, конечно, они не успевают сделать ноги. Кому-то наверняка удалось: ведь ребята из особой команды ГРУ – это крепкие орешки, на каждого из них нелегко было найти достойного палача. Ну а Сэм уцелел только благодаря тому, что заранее подозревал о готовящейся акции. Никто в отделе не верил, что Посвященные способны на такое, у них ведь там «не убий, не преступи» и вся эта прочая религиозная муть. Но Сэм догадывался, Сэм по опыту знал, что крыса, прижатая к стенке, не просто кусается, а в отчаянном стремлении спасти свою жизнь становится сильнее и страшнее человека. Нельзя было так долго жать эту крысу. Дожали, идиоты! Но он-то давно разглядел, какая из крыс главная, приглядывался к ней, прислушивался и сумел не упустить момента. Вовремя отступил на ранее подготовленные позиции.
В самом начале сентября девяносто первого эмигрировал в Голландию, куда за год до этого ездил от КГБ по обмену опытом. Но маленькая конторка в Гааге, вполне цивилизованными методами и даже почти гласно изучавшая Посвященных, тоже испарилась. Люди, правда, остались, но на контакт шли вяло. Все обещания свои выполнили: квартира, гражданство, новый паспорт на имя Сэмуэля О'Донневана, счет в банке – в точности, как договаривались, но и только. Никакой помощи в делах.
Сэм вначале просидел два месяца, не вылезая из своей берлоги, и по памяти восстанавливал все архивные документы отдела, включая записи Канонических Текстов. Конечно, он не рискнул взять с собой из Москвы ничего – даже дискет и пленок. Тем, что происходило в СССР, нарочито не интересовался. Позвонил кому-то из друзей, только уже завершив свой титанический труд. И узнал. Нет, не про отдел (про него тогда некому было рассказывать), другое узнал: они накрыли его семью. Целиком. А он-то, дурак, думал, что это Вера так долго на выезд оформляется. Тут наш Сэм, конечно, запил. На месячишко. А потом, очнувшись, первым делом уничтожил все, что успел записать. Самое интересное, что он еще дважды повторял эту операцию: восстанавливал и снова сжигал.
Лет через пять, подлечившись и приведя себя почти в нормальный вид, Сэм отправился по редакциям газет и влиятельным организациям. Документов он восстановил к этому времени намного больше. И все уже было в компьютере, и на дискетах, и на бумаге. Он доехал даже до Америки. В Россию, правда, вернуться не рискнул. Было несколько публикаций. В «желтой» прессе, конечно, в журнальчиках типа «Путь к себе» и «Esoteric Review». А соратников по борьбе с Посвященными он так и не нашел.
Ну а когда возникло Всемирное Братство и в Кенигсберге воцарился Шпатц, Сэм окончательно понял, что проиграл. Посвященные успешно реализовывали давно продуманный заговор, никто этого не понимал и понимать не хотел. Дальнейшие вопли по поводу угрозы человечеству с такой неожиданной стороны не сулили лично Сэму ничего, кроме психушки в любой стране мира, по выбору. Посвященные его откровенно не боялись: ведь не гонялся же за Сэмом по миру этот «главный крыс», или боевой шарк, как он себя называл. Благородные мстители из Черной Конфессии занимались теперь чем-то другим, Сэму стало даже неинтересно, чем именно.
Денег, мягко говоря, хватало, поэтому коньяки он пил только французские и только «Х.О.», то есть самой солидной выдержки, и это несколько удлиняло и скрашивало его жизнь. И каждый раз, открывая новую бутылку «Давидофф» или «Мартей», он почему-то вспоминал другую, выплывавшую неизменно из давнего кошмара, купленную много лет назад в ларьке у метро «Щербаковская». Это был «Бисквит», точно, простенький «Бисквит», «V.S.», даже не «V.S.O.P.», но он был вкуснее, намного вкуснее, потому что пил его тогда не Сэм О'Донневан, а простой советский парень Геля Наст…
Вот такую ахинею и приходилось после расшифровывать Микису. Канонические Тексты Вергилий Наст вспоминал в отрывках. Правда, несколько дискет с очень коротенькими файлами чудом сохранились в одном из его сейфов, плотно забитых коробками с коньяком и даже из-под коньяка. В основном это были протоколы допросов без начала и конца…
Умер Вергилий примерно через год после первой встречи с Золотых. Умер при нем, при Микисе. Залез утром в горячую ванну с ароматической солью, как он любил иногда, чтобы прочухаться, полежал немного, крикнул что-то неразборчивое через закрытую дверь, а пока Микис шел, пока с замком сражался, старик уже сполз под воду и пускал пузыри. Приехавший врач засвидетельствовал смерть от сердечного приступа. Полиция и британская разведка интереса к случившемуся не проявили.
А хоронили Сэмуэля О'Донневана городские власти. Никто на эти похороны не пришел. Никто. Микису тоже не захотелось.
Все это генерал Золотых вспомнил теперь, сидя на капоте своего суперлимузина и выкурив подряд три сигареты.
Пронеслось в голове мрачным вихрем. Всколыхнуло тревожные предчувствия. А ведь хотел просто заглянуть – молодость вспомнить. Может, даже деваху какую за попку ущипнуть. Нет, уже не то настроение. Да и солнце садится. Пора на экстренное совещание. Товарищи на Лубянке ждут.
– А я думал, зайдете, – позволил себе водитель смелое предположение.
– Сам думал, – миролюбиво откликнулся Золотых. – Да, видно, немолод уже.
Монолог Давида Маревича
Давид вдруг оторвался от книги и сказал Симону:
– Слушай! Мир создали Демиурги. Или один Демиург, что, в принципе, несущественно. Кто создал самого Демиурга, считается вопросом (как бы это помягче?) неграмотным и неэтичным. Ведь для всякого очевидно, что Демиурга никто не создавал – он просто рожден был женщиной в том самом мире, который потом и создал. Подчеркиваю: потом. Это – во-первых. Во-вторых, ты лично знаком с Демиургом, его зовут Шагором. Вообще-то у него много имен, очень много. Наиболее известные такие: Ариман, Иблис, Мара, Самаэль, Вельзевул, Яньло, Люцифер, Шайтан…
– Короче, мир сотворен дьяволом, – перебил Симон, почувствовав, что Давид увлекся и будет теперь до завтрашнего утра извлекать из своей памяти имена князя тьмы, спасибо еще не по алфавиту шпарил. – Оригинально.
– Да ничего тут нет оригинального. Люди догадывались о таком варианте мироздания еще задолго до теоретика сатанизма Антона Лавея. Но никто из них как не понимал, так и не понимает сути. Сатанисты тоже дураки. Не было и нет никакого Мирового Зла. Просто Великий Скульптор, он же Демиург, создал мир, далекий от совершенства, чтобы людям тоже осталось с чем повозиться. Ну, люди и напридумывали себе богов, сами становились богами, пытались сделать лучше этот несовершенный мир. Только единицы понимали, что нет никаких богов, и дьявола – тоже, что все – суета сует и ловля ветра, потому что боги – это люди, стремящиеся вперед, а дьявол – это опять же люди, стремящиеся сохранить все как есть. И кто из них добрый, а кто злой – тоже вопрос из разряда безграмотных и неэтичных.
Стремление изменить мир, в конечном счете, ведет к его гибели. Это один из законов, которым наделил свое творение Демиург. И сообщил его тем немногим, кто способен был понимать. Но люди истолковали все по-своему, то есть с точностью до наоборот: мир погибнет, если не будет меняться. И стали проповедовать эту ересь. Демиургу, конечно, не понравилось: совсем не для того сообщал он вечные истины, чтобы другие чесали о них языком где попало, да еще поставив все с ног на голову. Ну и пошла борьба: кто кого.
Для ясности проведу аналогию: религиозные фанатики и боги – это бунтовщики, революционеры, а так называемые «слуги дьявола» – обыкновенная служба безопасности, вселенский КГБ. Ни тех, ни других упразднить нельзя, потому что, в сущности, именно так и задумал Демиург, но задумал, бедняга, сам о том не догадываясь. Ведь он сотворил не просто мир, он сотворил саморегулирующуюся систему. И система, конечно, переросла себя, потом переросла Демиурга и напрочь вышла из-под контроля. Последнее случилось не так давно.
Некоторые не понимают, что такое контроль, представляют его себе в виде толстых стен, колючей проволоки, всевидящего ока и отстрела непокорных. А на самом деле контроль – понятие чисто информационное. У кого больше знаний, тот и контролирует ситуацию. Демиург пользовался и пользуется некой внеземной субстанцией, включающей в себя, говоря по-нашему, базы данных, процессоры и сети. Субстанцию эту называют иногда поэтичным словосочетанием «Розовые Скалы», а иногда буднично, по-деловому, без всяких заглавных букв – хранилищем полной информации обо всем.
Так вот, во второй половине минувшего столетия объем накопленной на Земле информации, скорость ее обработки и разветвленность сетей стали сопоставимы с аналогичными параметрами Розовых Скал. Тут-то все и началось, тут-то все и посыпалось, на смену плавному движению пришла последовательность скачков: накопление критической массы – взрыв, опять накопление критической массы… Все чаще и чаще наступает у нас время «Ч». Промедление в выступлении смерти подобно!.. И вот уже снова бабахает какая-нибудь «Аврора», Ельцин запрыгивает на башню танка, Шумахер произносит нобелевскую речь… Чувствуешь, как уплотняется время! Семнадцатый – девяносто первый – седьмой – снова семнадцатый. Да-да, снова семнадцатый. Потому что Демиург тоже почувствовал, как уплотняется время. И переименовал свою Службу Безопасности Вселенной в Черную Конфессию, а себя скромненько назвал просто Владыкой, Владыкой Шагором. И решил сыграть с Посвященными на их поле и по их правилам.
Да, на этих днях в Кенигсберге и Раушене он дал последний бой Белым Птицам Высот. И проиграл. Случайно? О, это вечный вопрос! «В жизни Посвященных не бывает случайностей». Не нами сказано. А в жизни Демиургов? А в судьбе Вселенной? Слабо ответить на такой вопросик?
– Да пошел ты, – миролюбиво буркунл Симон.
И они снова вернулись к чтению.
Исповедь Бориса Шумахера
С чего все началось?
С реплики соседа по двору Сережки, когда солнечным майским утром собирались гонять в «казаки-разбойники»? Все уже посчитались, и тут, чуть запоздав, прибежал я. Ребята вдруг затихли, а Сережка процедил сквозь зубы с улыбочкой нехорошего предвкушения:
– А с тобой, жиденок, мы играть не будем!
Драки тогда не получилось, нас растащили, и, сидя на лестнице между этажами, перед пыльным маленьким окошком, я долго плакал в полном одиночестве. Даже домой идти не хотелось.
А может, это началось позже, когда старшая сестра Галя, окончив в Москве институт и в тот же год разведясь с мужем, вернулась в Ленинград устраиваться на работу. Специальность у нее была такая, что место искать приходилось преимущественно на «ящиках», где сидели кадровиками бывшие смершевцы, переусердствовавшие в свое время, или вышедшие в тираж контрразведчики. И эти озлобленные ветераны невидимого фронта говорили моей сестре: «А что это за фамилия такая? Немецкая? Ах, у вас отчество Соломоновна! А мама ваша, простите, кто? Наполовину грузинка? Ах, как интересно! Нет, нет, вы ничего такого не подумайте. У нас в стране все нации равны. Вы же знаете. Просто в институте сейчас сокращение штатов…»
А может, все началось еще позже, когда газеты пестрели новостями с Ближнего Востока, а замечательный наш вечно пьяный сосед дядя Андрон, снимая трубку телефона, дурашливо картавил с одесскими интонациями: «Соломона Абгамовича? А вы не знаете? Он уехал в Изгаиль». И громко хохотал на весь коридор…
Примерно тогда же в нашем доме стал часто появляться старинный друг отца Маркосич. Звали-то его на самом деле Марк Иосифович, но детям такое отчество давалось с трудом, и кличка Маркосич в итоге приклеилась. Он всегда играл и со мной, и с Галкой, мы любили его, как родного дедушку. (Ни дедушки наши, ни бабушки из-за блокады до внуков не дожили.) Теперь мне было уже пятнадцать, и я стал внимательно прислушиваться к разговорам взрослых. Маркосич оказался убежденным сионистом. Отец поддерживал его лишь частично, и споры их делались порою ожесточенными. Мать примирительно говорила:
– Посадят вас обоих. Ребенка бы пожалели.
А ребенок мотал на ус. И в глубине души отдавал предпочтение Маркосичу.
Впрочем, сионизмом переболел я быстро. Серьезное увлечение этими идеями закончилось, наверно, еще за чтением Фейхтвангера, а уже все тома «Истории евреев» изучались с известным скепсисом. Правда, скепсис не помешал изучению иврита, который я продолжал упорно осваивать наряду с английским. Тогда же началось быстрое беспорядочное чтение, полный хаос в мыслях, резкий уклон в историю религии, фантастику, мистику и, наконец – химия, выбранная как дело всей жизни. Химфак ЛГУ.
Почему химия? Да, наверно, просто показалась тогда самой мистической из наук. А так и получается. Михайло Ломоносов сказал: «Широко простирает химия руки свои в дела человеческие». И хотя с точки зрения формальной логики фраза эта представлялась мне совершенно пустой, почти нелепой, я вдруг усмотрел в ней смысл сугубо эзотерический. В словах великого русского мужика слышалось предсказание грядущих революций и катастроф, грядущих побед человека над собой и, возможно, грядущего спасения.
Я думал именно о спасении.
С самого детства я размышлял о выходе человечества из тупика. Собственно, нормальные люди только в детстве да в юности и размышляют об этом. С годами обычно понимают, что спасать человечество поздно, невозможно, а главное, и не нужно. Пустое это занятие – хоть по христианской, хоть по коммунистической схеме. Обе схемы были тщательно разработаны и применены на практике. Ничего, кроме ужасов смертных, людям они не принесли.
Есть, конечно, и совершенно иные варианты. Буддизм, например, который в своем изначальном виде вообще никакая не религия, в отличие от того же коммунизма (типичной псевдорелигиозной концепции). По Гаутаме, спасение утопающих – дело рук самих утопающих, то есть не надо спасать человечество, спаси самого себя, и будет полный порядок. Идея красивая, даже очень. Но тоже, к сожалению, утопическая. Не могут все стать Буддами. Уж не знаю почему, но не получается.
На этом-то разочаровывающем фоне сионизм показался привлекательным и романтичным. Согласитесь, приятно ощутить себя вдруг не просто человеком – венцом творения, а еще и представителем избранного народа, то есть венцом венца. Юному химику, увлеченному этнографией, построение «коммунизма» для одного, отдельно взятого народа на его исторической родине казалось идеей вполне здравой. Во всяком случае, это был хоть какой-то выход. Из привычного мира – в новый. Если кому нравится здесь, сидите на здоровье среди этнических распрей, непрерывно переходящих в смертоубийство. А мне давно мечталось найти выход из нашей «тюрьмы народов», она же «союз нерушимый»; из хваленой Америки, где так давно борются с расизмом, что, кажется, уже должны были понять: безнадега это; даже из старой добропорядочной Европы, где, например, несколько веков не могут поделить остров с красивым названием Ирландия и по этому поводу режут друг друга бесперечь… Куда ж деваться бедному еврею? Ну, разумеется, только на землю предков. Да, я рвался в Израиль, я мечтал о нем, но быстро, очень быстро понял, как это все наивно.
Во-первых, любой отдельно взятый коммунизм, будь он еврейский, корейский или даже эскимосский, придется тут же упрятать за Великую китайскую стену, или, что более современно, за железный занавес, который на практике выглядит известно как: три ряда колючей проволоки под током, вышки с пулеметами, прожектора и бешеные собаки. Уже приятно. А во-вторых, дурной пример заразителен: арабы, эфиопы и пуштуны тоже понастроят своих маленьких застенных, занавешенных коммунизмиков, и вряд ли сумеют сидеть там тихо, никого не трогать и примус починять. Несколько сотен «избранных народов» снова начнут выяснять, кто из них самый избранный, а если все равны, то кто все-таки «равнее». Причем в эпоху реактивной авиации, космической связи и оружия массового поражения никакие стены, разумеется, не помогут.
В общем, я понял: изоляция – это либо совсем не путь, либо путь для очень далекого будущего, если мы до него доживем. Ну, к примеру, сумеем разлететься по разным планетам или придумаем пресловутые генераторы силовых полей, энергетических колпаков, не пропускающих никого и ничего. Это было не по моей части, и потому становилось скучно думать над различными физико-космическими вариантами.
Однако корень зла представлялся уже найденным. Я не сомневался теперь, что главное несовершенство земной цивилизации заключено в проблемах национальной розни. Миф о Вавилонской башне, проблема происхождения рас и этнических типов не давали мне покоя. Во всем этом виделся злой умысел или преступная небрежность Создателя.
Чем дальше мы движемся по пути материального прогресса, широкого распространения информации и развития интеллектуальных возможностей, тем все яснее становится: единственной причиной войн и массовых убийств остаются национальные фобии. Ведь если вдуматься, любая религиозная, кастовая, клановая, профессиональная и даже придуманная Марксом классовая нетерпимость – это лишь другая сторона, следствие или уродливое продолжение нетерпимости этнической.
Да, да, именно так, ведь все остальные фобии преодолеваются и устраняются по мере воспитания, образования, интеллектуального развития и роста материального благосостояния. Национальные же, этнические фобии устойчивы, живучи, непоборимы. Помнится, правозащитник Михаил Казачков утверждал, что на определенном уровне интеллекта и образования национальность не играет уже никакой роли. Возможно, не стану спорить, но это опять же разговор о другом. Такой уровень никогда не будет доступен всем. Опять мы говорим о буддах и нирване, о смешной надежде каждому стать Львом Толстым. А для среднего, даже очень хорошо воспитанного и умного человека, национальные фобии остаются чем-то вроде психологической несовместимости, даже чем-то вроде аллергии. Биологический уровень, уровень бессилия разума перед плотью.