Страница:
Тело Бендера окуталось туманным облачком и разлетелось на кусочки. Тогда солдаты ССК открыли огонь по амфитеатру. Это была самая натуральная бойня: ни одному вхайдианину не удалось удрать, не удалось убить или ранить кого-либо из солдат ССК, так что единственной нашей потерей оказался Бендер. Всё было кончено менее чем за минуту.
Виверос дождалась приказа о прекращении огня, подошла к луже, оставшейся на том месте, где только что стоял Бендер, и вдруг начала остервенело топать по ней ногами.
– Ну что, получил свой мир?! – раз за разом выкрикивала она, не замечая (а может быть, как раз замечая), что жижа, оставшаяся от Бендера, забрызгала её выше колен.
– Знаешь, Бендер был прав, – сказала Виверос, когда мы возвращались на «Модесто».
– В чём? – спросил я.
– В том, что ССК используют слишком оперативно и слишком часто, – ответила Виверос. – В том, что воевать куда проще, чем вести переговоры. – Она махнула рукой себе за спину, туда, где осталась родная планета вхайдиан. – Понимаешь ли, нам не следовало этого делать: вышвыривать этих сучьих детей, этих бедняг из космоса и загонять на планетку, где они проведут несколько десятков лет в нищете и голоде. Мы сегодня не убивали гражданских, не считая, конечно, тех, которые разделались с Бендером. Но им придётся чертовски долго умирать от болезней и убивать друг друга во внутренних раздорах просто потому, что они не смогут заняться чем-нибудь другим. Это не что иное, как геноцид. Мы воспринимаем случившееся достаточно легко просто потому, что, когда беда развернётся во всём масштабе, мы давно уже будем на другом краю вселенной.
– Ты никогда раньше не соглашалась с Бендером, – заметил я.
– Это не так. Я говорила, что он не знает ровным счётом ни черта и несёт ответственность прежде всего перед нами. Но я не говорила, что он неправ. Он должен был слушаться меня. Если бы он выполнял эти гребаные приказы, то сейчас был бы жив. А так мне приходится отрясать его прах с ног.
– Он, наверно, сказал бы, что погиб за свои убеждения.
Виверос громко фыркнула.
– Прошу тебя… Бендер погиб из-за Бендера. Из-за дерьма в башке. Это ж надо додуматься – попереться прямо в толпу людей, чью планету мы почти уничтожили у них на глазах, и попытаться прикинуться их другом! Не-ет, такое при всём желании не придёт нормальному человеку в голову. Окажись я в этой толпе, то первая выпалила бы в него.
– Чёрт бы побрал этих реальных живых людишек, загораживающих дорогу к мирным идеалам, – повторил я свою давешнюю фразу.
Виверос улыбнулась.
– Если бы Бендер действительно думал о мире, а не о своём самолюбии, то поступал бы так же, как я, и как должен поступать ты, Перри: выполнять приказы. Стараться выжить. Отслужить свой срок в пехоте. Пройти офицерскую подготовку и взяться за поиски возможности добиваться своих целей. Стать одним из тех, кто может не только выполнять приказы, но и отдавать их. Вот как мы будем добиваться мира, когда сможем. Именно поэтому я могу жить, «только выполняя приказы». Потому что знаю, что когда-нибудь сделаю так, чтобы приказы стали другими.
Она откинулась назад, закрыла глаза и проспала весь остаток пути до корабля.
Луиса Виверос погибла через два месяца на паршивом комке грязи, получившем от первооткрывателей меткое название «Омут». Наше отделение угодило в засаду в естественных катакомбах, расположенных под колонией ханн'и, которую было приказано уничтожить. Во время сражения нас оттеснили в большую пещеру, куда вели ещё четыре хода. По ним непрерывно подходила пехота ханн'и. Виверос приказала нам вернуться обратно в коридор и ракетами обвалила его горловину, отрезав ход от зала. Просмотрев позднее запись информации, переданной МозгоДругом, мы узнали, что она залегла около обвала и принялась стрелять по ханн'и. Её последний бой продолжался недолго. Остаток отделения сумел пробиться на поверхность, хотя это было нелегко, учитывая, насколько далеко нас загнали поначалу. Но любое спасение лучше, чем смерть в засаде.
Виверос была посмертно награждена медалью за храбрость. Меня произвели в капралы и поручили командовать отделением. Койка и шкафчик Виверос перешли к новому парню по имени Уитфорд, который, как показала жизнь, оказался вполне приличным человеком.
Система заменила выпавший винтик. А мне сильно не хватало Виверос.
11
Виверос дождалась приказа о прекращении огня, подошла к луже, оставшейся на том месте, где только что стоял Бендер, и вдруг начала остервенело топать по ней ногами.
– Ну что, получил свой мир?! – раз за разом выкрикивала она, не замечая (а может быть, как раз замечая), что жижа, оставшаяся от Бендера, забрызгала её выше колен.
– Знаешь, Бендер был прав, – сказала Виверос, когда мы возвращались на «Модесто».
– В чём? – спросил я.
– В том, что ССК используют слишком оперативно и слишком часто, – ответила Виверос. – В том, что воевать куда проще, чем вести переговоры. – Она махнула рукой себе за спину, туда, где осталась родная планета вхайдиан. – Понимаешь ли, нам не следовало этого делать: вышвыривать этих сучьих детей, этих бедняг из космоса и загонять на планетку, где они проведут несколько десятков лет в нищете и голоде. Мы сегодня не убивали гражданских, не считая, конечно, тех, которые разделались с Бендером. Но им придётся чертовски долго умирать от болезней и убивать друг друга во внутренних раздорах просто потому, что они не смогут заняться чем-нибудь другим. Это не что иное, как геноцид. Мы воспринимаем случившееся достаточно легко просто потому, что, когда беда развернётся во всём масштабе, мы давно уже будем на другом краю вселенной.
– Ты никогда раньше не соглашалась с Бендером, – заметил я.
– Это не так. Я говорила, что он не знает ровным счётом ни черта и несёт ответственность прежде всего перед нами. Но я не говорила, что он неправ. Он должен был слушаться меня. Если бы он выполнял эти гребаные приказы, то сейчас был бы жив. А так мне приходится отрясать его прах с ног.
– Он, наверно, сказал бы, что погиб за свои убеждения.
Виверос громко фыркнула.
– Прошу тебя… Бендер погиб из-за Бендера. Из-за дерьма в башке. Это ж надо додуматься – попереться прямо в толпу людей, чью планету мы почти уничтожили у них на глазах, и попытаться прикинуться их другом! Не-ет, такое при всём желании не придёт нормальному человеку в голову. Окажись я в этой толпе, то первая выпалила бы в него.
– Чёрт бы побрал этих реальных живых людишек, загораживающих дорогу к мирным идеалам, – повторил я свою давешнюю фразу.
Виверос улыбнулась.
– Если бы Бендер действительно думал о мире, а не о своём самолюбии, то поступал бы так же, как я, и как должен поступать ты, Перри: выполнять приказы. Стараться выжить. Отслужить свой срок в пехоте. Пройти офицерскую подготовку и взяться за поиски возможности добиваться своих целей. Стать одним из тех, кто может не только выполнять приказы, но и отдавать их. Вот как мы будем добиваться мира, когда сможем. Именно поэтому я могу жить, «только выполняя приказы». Потому что знаю, что когда-нибудь сделаю так, чтобы приказы стали другими.
Она откинулась назад, закрыла глаза и проспала весь остаток пути до корабля.
Луиса Виверос погибла через два месяца на паршивом комке грязи, получившем от первооткрывателей меткое название «Омут». Наше отделение угодило в засаду в естественных катакомбах, расположенных под колонией ханн'и, которую было приказано уничтожить. Во время сражения нас оттеснили в большую пещеру, куда вели ещё четыре хода. По ним непрерывно подходила пехота ханн'и. Виверос приказала нам вернуться обратно в коридор и ракетами обвалила его горловину, отрезав ход от зала. Просмотрев позднее запись информации, переданной МозгоДругом, мы узнали, что она залегла около обвала и принялась стрелять по ханн'и. Её последний бой продолжался недолго. Остаток отделения сумел пробиться на поверхность, хотя это было нелегко, учитывая, насколько далеко нас загнали поначалу. Но любое спасение лучше, чем смерть в засаде.
Виверос была посмертно награждена медалью за храбрость. Меня произвели в капралы и поручили командовать отделением. Койка и шкафчик Виверос перешли к новому парню по имени Уитфорд, который, как показала жизнь, оказался вполне приличным человеком.
Система заменила выпавший винтик. А мне сильно не хватало Виверос.
11
Причиной смерти Томаса послужило что-то съеденное.
Проглоченное им было настолько ново, что ССК ещё не успели дать этому названия. Дело происходило на планете, колонизированной столь недавно, что она тоже не получила ещё собственного имени и обладала лишь официальным обозначением: колония 622, 47 Большой Медведицы. (ССК продолжали пользоваться земными обозначениями для звёзд по той же самой причине, по которой использовали двадцатичетырехчасовые сутки и 365-дневный год: так было проще.)
Согласно стандартной процедуре, новые колонии передают ежедневную сводку всех данных о своей жизни и деятельности при помощи беспилотных скачковых кораблей, курсирующих к Фениксу и обратно, чтобы Колониальное правительство могло, так сказать, держать руку на пульсе.
Колония 622 начала посылать свои челноки с первого же дня после высадки, случившейся шесть месяцев назад. В донесениях оттуда сообщалось о спорах, раздорах и драках, которые являются самым обычным явлением на начальном этапе существования любой колонии. Единственное, что заслуживало внимания, – существование на планете какой-то формы почвенной слизистой плесени, проникавшей в станки, компьютеры, загоны для скота и даже в жилые помещения самих колонистов. На Феникс отправили данные генетического анализа этой плесени с просьбой создать фунгицид, который помог бы справиться с гадостью, въевшейся уже, фигурально выражаясь, колонистам в печёнки. На этом связь прервалась. Зонды сновали туда-сюда, повинуясь управляющей программе, но не несли с собой в столицу ни единого бита информации с планеты.
Томас и Сьюзен служили на «Тусоне», который был направлен туда, чтобы выяснить, что случилось. Сначала «Тусон» безуспешно попытался установить связь с колонией, находясь на орбите. Визуальное наблюдение за городком колонистов не выявило никакого движения – ни людей, ни животных, – никого и ничего. Хотя здания выглядели совершенно неповреждёнными. Взвод Томаса был направлен для рекогносцировки.
Колония была сплошь покрыта плесенью – липкой гадостью, слой которой местами достигал нескольких сантиметров. Она свисала с электрических проводов и сплошь укрывала оборудование связи. В первый момент это показалось хорошим знаком: солдаты решили, что зараза просто испортила технику. Впрочем, этот короткий приступ оптимизма скоро уступил место горькому разочарованию. Когда люди Томаса добрались до хлевов, то обнаружили, что весь домашний скот мёртв и уже почти полностью разложился благодаря стараниям все той же плесени. А затем они нашли колонистов – точно в таком же состоянии. Почти все они (вернее, то, что от них осталось) находились в кроватях или рядом с ними. Исключений было два: молодые семьи оказались в детских комнатах или в коридорах, ведущих туда; а работники кладбищенской команды лежали возле отрытых их руками могил. То, что всех погубило, чем бы оно ни было, нанесло удар поздно вечером и сделало это настолько быстро, что колонисты просто не успели отреагировать.
Томас предложил доставить один из трупов в медицинский пункт колонии. Там он мог бы наскоро провести вскрытие, чтобы понять причины смерти. Командир отделения согласился, и наш доктор с одним из своих товарищей склонились над телом, которое казалось не так сильно повреждённым. Один взял труп под мышки, другой – за ноги. «Поднимать будем на счёт „три“», – сказал Томас. Он успел произнести «два», и тут кусок плесени, покрывавшей все тело, резко дёрнулся и плюхнулся ему в лицо. От неожиданности Томас ахнул, и склизкая гадость сразу же проскользнула ему в рот и горло.
Остальные солдаты из отделения Томаса немедленно приказали своим комбинезонам опустить на лица забрала. Как раз вовремя! Буквально в ту же секунду хлопья плесени полетели в них из всех углов. Подобные нападения произошли на всей территории колонии почти одновременно. Ещё шестеро из взвода наглотались этой пакости.
Томас попытался очистить рот от плесени, но она молниеносно проскользнула внутрь, перекрыв дыхательные пути и забив лёгкие, а по пищеводу попала в желудок. Томас через МозгоДруга попросил своих товарищей помочь откачать плесень из его внутренностей, чтобы он снова смог дышать, – благодаря УмноКрови в его распоряжении оставалось около пятнадцати минут до начала необратимых изменений в мозгу. Это была превосходная мысль, и, вероятно, она принесла бы добрые плоды, если бы плесень не начала выделять кислоту в приличной концентрации, которая заживо разъедала внутренности. Лёгкие начали распадаться сразу же, и в ближайшие минуты Томас умер от шока и удушья. Шестеро товарищей разделили его судьбу, которая – это можно было считать неопровержимо доказанным – постигла и несчастных колонистов.
Командир взвода приказал бросить трупы, вернуться на космокатер и направиться к «Тусону». Пристыковаться крейсер не разрешил. Всех прибывших впускали по одному, подержав предварительно в глубоком вакууме, чтобы убить любые остатки плесени, которые могли прицепиться к боекомбинезонам, а потом подвергли интенсивной внешней и внутренней дезактивации. Это слово и звучит-то отвратительно, но сам процесс куда хуже. Последующие исследования, проводившиеся при помощи беспилотных аппаратов, показали, что живых в колонии 622 не осталось и что плесень, вне всякого сомнения обладающая достаточно развитым интеллектом, позволяющим осуществить два скоординированных нападения, почти неуязвима для традиционного оружия. Пули, гранаты и ракеты выхватывали из её массы лишь крохотные кусочки, оставляя остальное невредимым. Пламя огнемётов действовало только на верхний слой слизи; всё, что находилось глубже, нисколько не страдало. Лазерные лучи прорезали любые скопления мерзости насквозь, но куски тут же сливались воедино как ни в чём не бывало. Разработка фунгицида началась было, но вскоре её приостановили, выяснив, что плесень присутствует на этом космическом теле почти повсеместно. Учёные и власти решили, что будет дешевле отыcкать другую пригодную для обитания планету, чем проводить глобальную дезинфекцию этой.
Смерть Томаса явилась напоминанием о том, что мы не только не знаем, против чего приходится воевать в космосе, но часто просто не в состоянии представить себе это. Томас ошибся. Он исходил из предположения, будто враг должен иметь значительное сходство с нами. Но оказался неправ. И погиб из-за своей неправоты.
Завоевание вселенной начало утомлять меня.
Тревога ощутимо закралась внутрь на планете Гиндаль, где мы подстерегли в засаде гиндалианских солдат, возвращавшихся в свои орлиные гнезда. Лазерами и ракетами сломали их огромные крылья, и они, кувыркаясь в воздухе и громко визжа, посыпались на скалы, торчавшие на две тысячи метров ниже высоты их полёта. По-настоящему плохо мне сделалось высоко над Удаспри, где мы, используя силовые установки для погашения инерции (так было значительно удобнее маневрировать), суетились между обломками спутника, сложившихся в кольца планеты, играя в прятки с похожими на пауков винди. Они приноровились сбрасывать с орбиты камни, направляя метеориты точнёхонько на человеческую колонию под названием «Халфорд».
Когда же мы попали на Кова-Банду, я чувствовал, что могу сломаться в любой момент.
Возможно, причиной тому послужили сами кованду, которые во многих отношениях казались чуть ли не клонами нашей человеческой расы: двуногие млекопитающие, необычно одарённые в искусствах, особенно в поэзии и драматургии, быстро размножающиеся и, как выяснилось, необыкновенно агрессивные, когда дело касалось вселенной и их места в ней. Люди и кованду часто сталкивались в борьбе за одни и те же неосвоенные объекты недвижимости. Вот и Кова-Банда была человеческой колонией до того, как перешла к кованду. Наши оставили планету после того, как у поселенцев под действием местного вируса начали вырастать крайне непривлекательные добавочные конечности и излишние лица, глядя на которые больше всего хотелось убить их обладателей (что и происходило сплошь и рядом). Зато у кованду вирус не вызывал даже головной боли, и они поселились на планете. Через шестьдесят три года после бегства колониальщики наконец-то создали вакцину и решили вернуть планету себе. К сожалению, кованду – и в этом тоже их сходство с людьми – были не очень-то склонны делиться своим имуществом. Поэтому мы прилетели на планету и начали войну против кованду, самые рослые из которых были не выше дюйма.
Они не настолько глупы, чтобы выводить свои крошечные армии против людей, превышавших их размером в шестьдесят – семьдесят раз. На первых порах они использовали против нас самолёты, дальнобойные миномёты, танки и другое вооружение, причинявшее некоторый ущерб, – ведь совсем не просто разглядеть самолёт, имеющий в длину двадцать сантиметров и летящий со скоростью несколько сот километров в час. Но ведь на войне принято делать всё возможное, чтобы помешать противнику использовать против тебя то, чем он располагает. Поэтому мы высадились в парке главного города Кова-Банды, и артиллерийские снаряды, не попадавшие в нас, неизбежно поражали солдат и мирных жителей наших врагов. Так или иначе, нам удалось избавиться от большинства неприятных факторов. Наши старались уничтожить войска кованду с каким-то небывалым остервенением. Главная причина, вероятно, заключалась в том, что никто не хотел оказаться убитым врагом ростом в один дюйм.
Однако же рано или поздно все крохотные самолётики оказываются сбитыми, все танки уничтоженными, и тогда приходится воевать с кованду врукопашную. Впрочем, это слово здесь не подходит, так как ты используешь не руки, а ноги. Просто-напросто топчешь их. Поднимаешь ногу, ставишь её на одного или нескольких вражеских солдат, слегка нажимаешь – и дело сделано. Пока ты этим занимаешься, лилипуты прицеливаются в тебя, кричат во всю силу своих крошечных лёгких, испуская еле-еле слышный с высоты твоего роста писк. Но все их усилия тщетны. Сквозь боекомбинезон, рассчитанный на полное поглощение энергии от попадания пули обычного, человеческого масштаба, попадания в стопу или голень микроскопических пулек кованду вовсе не ощущаются. Ты лишь улавливаешь лёгкий хруст под своей ступнёй. Потом высматриваешь следующего противника и давишь его.
Мы занимались этим на протяжении многих часов, прохаживаясь по главному городу Кова-Банды и останавливаясь время от времени, чтобы одним выстрелом разнести вдребезги пяти – или шестиметровый небоскрёб. Кое-кто стрелял дробовыми зарядами – каждая дробинка напрочь отрывала голову кованду, попадавшему под выстрел. Но основным тактическим приёмом этой войны было топтание. Знаменитое чудовище Годзилла, выдуманное японцами и к тому моменту, когда я покинул Землю, прошедшее бессчётное количество кинематографических перерождений, ощущало бы себя здесь полностью в своей тарелке.
Не помню точно, когда я начал орать и пинать небоскрёбы. Но занимался этим достаточно долго и настолько энергично, что кто-то из командиров в конце концов послал Алана остановить меня. К этому моменту Задница сообщил, что я сломал три пальца на ногах. Алан отвёл меня обратно в городской парк и заставил сесть. Едва я опустился наземь, как из-за валуна выскочил какой-то кованду и выстрелил мне в лицо. Ощущение было таким, будто ветром мне в щёку швырнуло крупную песчинку.
– Будь оно проклято. – Я почти не повысил голоса, а затем схватил кованду, стиснул его в кулаке и злобно швырнул в ближайший небоскрёб.
Малыш пролетел по плоской дуге, ударился о стену и рухнул вниз с головокружительной двухметровой высоты. Остальные кованду, имевшиеся поблизости, очевидно, решили отказаться от попыток убить меня.
После этого я повернулся к Алану:
– Разве тебе не нужно командовать отделением? С чего бы это ты решил во время боя повозиться со мной?
Его тоже недавно повысили в должности – после того, как один разъярённый гиндлианин напрочь откусил лицо его командиру.
– Я могу задать тебе тот же самый вопрос, – сказал Алан и пожал плечами. – С ними все в полном порядке. Они получили необходимые распоряжения, да и никакого реального сопротивления больше не осталось. Все тихо и спокойно, и Типтон в лучшем виде справится со всем происходящим. Кейес велел мне пойти вытереть тебе нос и спросить, что с тобой случилось. Вот я, чёрт возьми, и спрашиваю: что с тобой случилось?
– Боже, Алан! Я провёл три часа, давя ногами разумных существ, как будто это какие-то долбаные тараканы, а ты ещё спрашиваешь, что со мной. Я своими собственными говенными ногами топчу людей насмерть. Все это, – я показал рукой вокруг, – неслыханно смешно. Алан, эти люди ростом в один дюйм. Как будто Гулливер истребляет лилипутов.
– Мы не можем выбирать для себя сражения, Джон, – ответил Алан.
– А как ты сам ощущаешь себя во время этого сражения? – спросил я.
– Оно меня немного раздражает, – признался Алан. – Это битва не на жизнь, а на смерть; мы просто истребляем этих парней к чертям собачьим. С другой стороны, самая большая неприятность в моём отделении – повреждение барабанной перепонки от взрыва. Воюй себе да радуйся. Так что в целом я чувствую себя прекрасно. И кованду вовсе не такие уж беспомощные. Общий счёт у нас с ними чуть ли не ничейный.
Как ни удивительно, он говорил чистую правду. Благодаря своему крохотному размеру кованду имели серьёзное преимущество в космических сражениях: их корабли было весьма не просто заметить, а их крошечные истребители, наносившие каждый в отдельности крайне незначительные повреждения нашим кораблям, добивались поразительных результатов, наваливаясь кучей. Лишь когда война перешла в стадию наземных сражений, мы обрели подавляющее преимущество. Кова-Банду оборонял относительно немногочисленный космический флот, что и послужило одной из основных причин, по которым ССК решили напасть именно на неё.
– Я не говорю о том, кто впереди по счёту сбитых кораблей, Алан, – резко оборвал я его. – Я говорю о том, что мы сражаемся с соперниками ростом в дюйм. Один гребаный дюйм. До этого мы сражались с пауками. Перед этим – с какими-то треклятыми птеродактилями. Все это никак не совмещается с моей шкалой ценностей. И с моим самоощущением. Алан, я больше не чувствую своей принадлежности к роду человеческому.
– Рассуждая формально, ты действительно не являешься человеком, – ответил Алан.
Он совершенно явно пытался таким образом поднять моё настроение. Но у него, естественно, ничего не получилось.
– Ладно, скажем тогда, что я больше не чувствую, что когда-то был человеком. Наша работа заключается в том, чтобы рыскать по вселенной, отыскивать новые незнакомые народы и культуры и как можно быстрее убивать этих сучьих детей. Мы знаем о них ровно столько, сколько необходимо для того, чтобы сражаться с ними. Только то, что они являются не чем иным, как нашими врагами. Если бы не тот факт, что все они обладают разумом, позволяющим им давать сдачи, мы могли бы с таким же успехом сражаться с животными.
– Это облегчает жизнь большинству из нас, – сказал Алан. – Если ты не имеешь возможности думать о дружбе с пауком, то не станешь мучиться совестью, когда убиваешь его, даже если он большой умник. Возможно, не станешь мучиться именно потому, что он – умник.
– Пожалуй, как раз это меня и беспокоит. Я не несу никакой ответственности. Только что я схватил живое мыслящее существо и убил его, швырнув в стену дома, и в моей душе ничего не шевельнулось. И это, Алан, тревожит меня очень сильно. Мы должны отвечать за свои поступки. Мы должны, по крайней мере, отдавать себе отчёт хотя бы в части тех ужасов, которые творим независимо от того, есть у нас серьёзные основания на это или нет. Я не испытываю ни малейшего отвращения к тому, что делаю. И это меня пугает. Я боюсь того, что это может означать. Я давлю ногами этот несчастный городишко, словно я – какое-то долбаное чудовище. И мне начинает казаться, что так оно и есть. Я стал таким. Я – чудовище. Ты – чудовище. Мы все – передолбанные жестокие чудовища и не видим в этом совершенно ничего дурного.
Алан, судя по всему, не нашёл что возразить мне на эти слова. Так мы и сидели, глядя на то, как наши солдаты давили ногами крошечных кованду до тех пор, пока давить стало некого.
– Ну, что за чепуха с ним приключилась? – спросил лейтенант Кейес у Алана, когда совещание по поводу прошедшего боя с командирами отделений подходило к концу.
– Он думает, что мы все – жестокие монстры, – сказал Алан.
– Ах, вот что… – протянул лейтенант Кейес и повернулся ко мне. – Сколько времени ты служишь, Перри?
– Почти год.
Лейтенант кивнул.
– В таком случае, Перри, у тебя всё идёт точно по графику. Большинству людей требуется как раз год, чтобы решить, что они превратились в какую-то бездушную машину для убийства, лишённую совести или морали. Некоторым – чуть больше или чуть меньше. Вот, скажем, Йенсен, – он указал на одного из сидевших с ним командиров, – сломался только на пятнадцатом месяце, но зато как сломался! Йенсен, расскажи ему, что ты тогда сделал.
– Выстрелил в Кейеса, – без тени смущения сообщил Рон Йенсен. – Решил, что в нём персонифицирована вся та ужасная система, которая превратила меня в машину для убийства.
– Кстати, чуть не разнёс мне башку, – добавил Кейес.
– Отличный был выстрел, – горделиво заметил Йенсен.
– Да, отличный, потому что ты промахнулся. Иначе я оказался бы бесповоротно мёртвым, а ты превратился бы в мозг, плавающий в баке с физраствором, и медленно сходил бы с ума от отсутствия внешних раздражителей. Видишь ли, Перри, это случается с каждым. Ты избавишься от этого ощущения, когда поймёшь, что на самом деле ты никакое не жестокое чудовище. Дело в том, что ты пытаешься объять своим рассудком совершенно вывернутое положение вещей. На протяжении семидесяти пяти лет ты вёл жизнь, в которой самыми впечатляющими событиями были разве что перепихивания на стороне раз в несколько лет тайком от жены. И вдруг тебе приходится чуть не навскидку стрелять из МЦ, чтобы убить какого-то космического паука, прежде чем он разделается с тобой. Боже милостивый! Я не верю, что найдётся кто-нибудь, кто рано или поздно не свихнётся от всего этого.
– Алан не свихнулся, – возразил я. – А он участвует в этой истории ровно столько же.
– Это верно, – согласился Кейес. – Ну, Розенталь, что скажешь?
– Если честно, лейтенант, то я больше всего похож на закупоренный котёл, в котором кипит необъяснимый гнев.
– Ах, подавление, – понимающе кивнул Кейес. – Замечательно. Только прошу тебя, постарайся уж не пальнуть в меня, когда тебя наконец взорвёт.
– Ничего не могу обещать, сэр, – честно сознался Алан.
– Знаешь, что помогло мне? – сказала Эйми Вебер, командир одного из наших отделений. – Я составила список земных вещей, которых мне недоставало. Это был, с одной стороны, способ психологического подавления, но, с другой стороны, весь этот перечень напоминал мне, что я ещё не совсем оторвалась от того мира. Если ты о чём-то скучаешь, значит, у тебя сохранилась связь с прошлым.
– И по чему же ты скучала? – спросил я.
– Прежде всего по пьесам Шекспира в «Парке». В последний вечер на Земле я посмотрела там «Макбета» в совершенно изумительной постановке. Боже, это был просто замечательный спектакль. И мне кажется крайне маловероятным, что в этих местах нам удастся посетить настоящий театр с живыми актёрами.
– А я скучаю по шоколадному печенью, которое пекла моя дочь, – сознался Йенсен.
– Шоколадное печенье ты можешь раздобыть и на «Модесто», – сказал Кейес. – Просто замечательное.
– Моя дочь пекла куда лучше. Вся хитрость в патоке.
– Даже на слух и то отвратительно, – веско заметил Кейес. – Ненавижу патоку.
– Хорошо, что я не знал об этом, когда стрелял в вас. Тогда бы я точно не промахнулся.
– Мне очень недостаёт плавания, – сказал Грег Ридли. – Я, бывало, купался в речке рядом с моим домом в Теннесси. Большую часть времени там было холодно, как в аду, но всё равно мне это очень нравилось.
– Русских горок, – заявил Кейес. – Самых больших, на которых чувствуешь, что твои кишки вот-вот вывалятся сквозь ботинки.
– Книг, – сказал Алан. – Больших толстых книг в твёрдых переплётах, которые так приятно читать за завтраком в воскресенье.
– Ну, Перри? – обратилась ко мне Вебер. – А чего недостаёт тебе? Говори сразу, не задумываясь.
Я пожал плечами.
– Всего лишь одной вещи.
– Что бы это ни было, вряд ли оно окажется глупее русских горок, – заявил Кейес. – Так что выкладывай. Это приказ.
Проглоченное им было настолько ново, что ССК ещё не успели дать этому названия. Дело происходило на планете, колонизированной столь недавно, что она тоже не получила ещё собственного имени и обладала лишь официальным обозначением: колония 622, 47 Большой Медведицы. (ССК продолжали пользоваться земными обозначениями для звёзд по той же самой причине, по которой использовали двадцатичетырехчасовые сутки и 365-дневный год: так было проще.)
Согласно стандартной процедуре, новые колонии передают ежедневную сводку всех данных о своей жизни и деятельности при помощи беспилотных скачковых кораблей, курсирующих к Фениксу и обратно, чтобы Колониальное правительство могло, так сказать, держать руку на пульсе.
Колония 622 начала посылать свои челноки с первого же дня после высадки, случившейся шесть месяцев назад. В донесениях оттуда сообщалось о спорах, раздорах и драках, которые являются самым обычным явлением на начальном этапе существования любой колонии. Единственное, что заслуживало внимания, – существование на планете какой-то формы почвенной слизистой плесени, проникавшей в станки, компьютеры, загоны для скота и даже в жилые помещения самих колонистов. На Феникс отправили данные генетического анализа этой плесени с просьбой создать фунгицид, который помог бы справиться с гадостью, въевшейся уже, фигурально выражаясь, колонистам в печёнки. На этом связь прервалась. Зонды сновали туда-сюда, повинуясь управляющей программе, но не несли с собой в столицу ни единого бита информации с планеты.
Томас и Сьюзен служили на «Тусоне», который был направлен туда, чтобы выяснить, что случилось. Сначала «Тусон» безуспешно попытался установить связь с колонией, находясь на орбите. Визуальное наблюдение за городком колонистов не выявило никакого движения – ни людей, ни животных, – никого и ничего. Хотя здания выглядели совершенно неповреждёнными. Взвод Томаса был направлен для рекогносцировки.
Колония была сплошь покрыта плесенью – липкой гадостью, слой которой местами достигал нескольких сантиметров. Она свисала с электрических проводов и сплошь укрывала оборудование связи. В первый момент это показалось хорошим знаком: солдаты решили, что зараза просто испортила технику. Впрочем, этот короткий приступ оптимизма скоро уступил место горькому разочарованию. Когда люди Томаса добрались до хлевов, то обнаружили, что весь домашний скот мёртв и уже почти полностью разложился благодаря стараниям все той же плесени. А затем они нашли колонистов – точно в таком же состоянии. Почти все они (вернее, то, что от них осталось) находились в кроватях или рядом с ними. Исключений было два: молодые семьи оказались в детских комнатах или в коридорах, ведущих туда; а работники кладбищенской команды лежали возле отрытых их руками могил. То, что всех погубило, чем бы оно ни было, нанесло удар поздно вечером и сделало это настолько быстро, что колонисты просто не успели отреагировать.
Томас предложил доставить один из трупов в медицинский пункт колонии. Там он мог бы наскоро провести вскрытие, чтобы понять причины смерти. Командир отделения согласился, и наш доктор с одним из своих товарищей склонились над телом, которое казалось не так сильно повреждённым. Один взял труп под мышки, другой – за ноги. «Поднимать будем на счёт „три“», – сказал Томас. Он успел произнести «два», и тут кусок плесени, покрывавшей все тело, резко дёрнулся и плюхнулся ему в лицо. От неожиданности Томас ахнул, и склизкая гадость сразу же проскользнула ему в рот и горло.
Остальные солдаты из отделения Томаса немедленно приказали своим комбинезонам опустить на лица забрала. Как раз вовремя! Буквально в ту же секунду хлопья плесени полетели в них из всех углов. Подобные нападения произошли на всей территории колонии почти одновременно. Ещё шестеро из взвода наглотались этой пакости.
Томас попытался очистить рот от плесени, но она молниеносно проскользнула внутрь, перекрыв дыхательные пути и забив лёгкие, а по пищеводу попала в желудок. Томас через МозгоДруга попросил своих товарищей помочь откачать плесень из его внутренностей, чтобы он снова смог дышать, – благодаря УмноКрови в его распоряжении оставалось около пятнадцати минут до начала необратимых изменений в мозгу. Это была превосходная мысль, и, вероятно, она принесла бы добрые плоды, если бы плесень не начала выделять кислоту в приличной концентрации, которая заживо разъедала внутренности. Лёгкие начали распадаться сразу же, и в ближайшие минуты Томас умер от шока и удушья. Шестеро товарищей разделили его судьбу, которая – это можно было считать неопровержимо доказанным – постигла и несчастных колонистов.
Командир взвода приказал бросить трупы, вернуться на космокатер и направиться к «Тусону». Пристыковаться крейсер не разрешил. Всех прибывших впускали по одному, подержав предварительно в глубоком вакууме, чтобы убить любые остатки плесени, которые могли прицепиться к боекомбинезонам, а потом подвергли интенсивной внешней и внутренней дезактивации. Это слово и звучит-то отвратительно, но сам процесс куда хуже. Последующие исследования, проводившиеся при помощи беспилотных аппаратов, показали, что живых в колонии 622 не осталось и что плесень, вне всякого сомнения обладающая достаточно развитым интеллектом, позволяющим осуществить два скоординированных нападения, почти неуязвима для традиционного оружия. Пули, гранаты и ракеты выхватывали из её массы лишь крохотные кусочки, оставляя остальное невредимым. Пламя огнемётов действовало только на верхний слой слизи; всё, что находилось глубже, нисколько не страдало. Лазерные лучи прорезали любые скопления мерзости насквозь, но куски тут же сливались воедино как ни в чём не бывало. Разработка фунгицида началась было, но вскоре её приостановили, выяснив, что плесень присутствует на этом космическом теле почти повсеместно. Учёные и власти решили, что будет дешевле отыcкать другую пригодную для обитания планету, чем проводить глобальную дезинфекцию этой.
Смерть Томаса явилась напоминанием о том, что мы не только не знаем, против чего приходится воевать в космосе, но часто просто не в состоянии представить себе это. Томас ошибся. Он исходил из предположения, будто враг должен иметь значительное сходство с нами. Но оказался неправ. И погиб из-за своей неправоты.
Завоевание вселенной начало утомлять меня.
Тревога ощутимо закралась внутрь на планете Гиндаль, где мы подстерегли в засаде гиндалианских солдат, возвращавшихся в свои орлиные гнезда. Лазерами и ракетами сломали их огромные крылья, и они, кувыркаясь в воздухе и громко визжа, посыпались на скалы, торчавшие на две тысячи метров ниже высоты их полёта. По-настоящему плохо мне сделалось высоко над Удаспри, где мы, используя силовые установки для погашения инерции (так было значительно удобнее маневрировать), суетились между обломками спутника, сложившихся в кольца планеты, играя в прятки с похожими на пауков винди. Они приноровились сбрасывать с орбиты камни, направляя метеориты точнёхонько на человеческую колонию под названием «Халфорд».
Когда же мы попали на Кова-Банду, я чувствовал, что могу сломаться в любой момент.
Возможно, причиной тому послужили сами кованду, которые во многих отношениях казались чуть ли не клонами нашей человеческой расы: двуногие млекопитающие, необычно одарённые в искусствах, особенно в поэзии и драматургии, быстро размножающиеся и, как выяснилось, необыкновенно агрессивные, когда дело касалось вселенной и их места в ней. Люди и кованду часто сталкивались в борьбе за одни и те же неосвоенные объекты недвижимости. Вот и Кова-Банда была человеческой колонией до того, как перешла к кованду. Наши оставили планету после того, как у поселенцев под действием местного вируса начали вырастать крайне непривлекательные добавочные конечности и излишние лица, глядя на которые больше всего хотелось убить их обладателей (что и происходило сплошь и рядом). Зато у кованду вирус не вызывал даже головной боли, и они поселились на планете. Через шестьдесят три года после бегства колониальщики наконец-то создали вакцину и решили вернуть планету себе. К сожалению, кованду – и в этом тоже их сходство с людьми – были не очень-то склонны делиться своим имуществом. Поэтому мы прилетели на планету и начали войну против кованду, самые рослые из которых были не выше дюйма.
Они не настолько глупы, чтобы выводить свои крошечные армии против людей, превышавших их размером в шестьдесят – семьдесят раз. На первых порах они использовали против нас самолёты, дальнобойные миномёты, танки и другое вооружение, причинявшее некоторый ущерб, – ведь совсем не просто разглядеть самолёт, имеющий в длину двадцать сантиметров и летящий со скоростью несколько сот километров в час. Но ведь на войне принято делать всё возможное, чтобы помешать противнику использовать против тебя то, чем он располагает. Поэтому мы высадились в парке главного города Кова-Банды, и артиллерийские снаряды, не попадавшие в нас, неизбежно поражали солдат и мирных жителей наших врагов. Так или иначе, нам удалось избавиться от большинства неприятных факторов. Наши старались уничтожить войска кованду с каким-то небывалым остервенением. Главная причина, вероятно, заключалась в том, что никто не хотел оказаться убитым врагом ростом в один дюйм.
Однако же рано или поздно все крохотные самолётики оказываются сбитыми, все танки уничтоженными, и тогда приходится воевать с кованду врукопашную. Впрочем, это слово здесь не подходит, так как ты используешь не руки, а ноги. Просто-напросто топчешь их. Поднимаешь ногу, ставишь её на одного или нескольких вражеских солдат, слегка нажимаешь – и дело сделано. Пока ты этим занимаешься, лилипуты прицеливаются в тебя, кричат во всю силу своих крошечных лёгких, испуская еле-еле слышный с высоты твоего роста писк. Но все их усилия тщетны. Сквозь боекомбинезон, рассчитанный на полное поглощение энергии от попадания пули обычного, человеческого масштаба, попадания в стопу или голень микроскопических пулек кованду вовсе не ощущаются. Ты лишь улавливаешь лёгкий хруст под своей ступнёй. Потом высматриваешь следующего противника и давишь его.
Мы занимались этим на протяжении многих часов, прохаживаясь по главному городу Кова-Банды и останавливаясь время от времени, чтобы одним выстрелом разнести вдребезги пяти – или шестиметровый небоскрёб. Кое-кто стрелял дробовыми зарядами – каждая дробинка напрочь отрывала голову кованду, попадавшему под выстрел. Но основным тактическим приёмом этой войны было топтание. Знаменитое чудовище Годзилла, выдуманное японцами и к тому моменту, когда я покинул Землю, прошедшее бессчётное количество кинематографических перерождений, ощущало бы себя здесь полностью в своей тарелке.
Не помню точно, когда я начал орать и пинать небоскрёбы. Но занимался этим достаточно долго и настолько энергично, что кто-то из командиров в конце концов послал Алана остановить меня. К этому моменту Задница сообщил, что я сломал три пальца на ногах. Алан отвёл меня обратно в городской парк и заставил сесть. Едва я опустился наземь, как из-за валуна выскочил какой-то кованду и выстрелил мне в лицо. Ощущение было таким, будто ветром мне в щёку швырнуло крупную песчинку.
– Будь оно проклято. – Я почти не повысил голоса, а затем схватил кованду, стиснул его в кулаке и злобно швырнул в ближайший небоскрёб.
Малыш пролетел по плоской дуге, ударился о стену и рухнул вниз с головокружительной двухметровой высоты. Остальные кованду, имевшиеся поблизости, очевидно, решили отказаться от попыток убить меня.
После этого я повернулся к Алану:
– Разве тебе не нужно командовать отделением? С чего бы это ты решил во время боя повозиться со мной?
Его тоже недавно повысили в должности – после того, как один разъярённый гиндлианин напрочь откусил лицо его командиру.
– Я могу задать тебе тот же самый вопрос, – сказал Алан и пожал плечами. – С ними все в полном порядке. Они получили необходимые распоряжения, да и никакого реального сопротивления больше не осталось. Все тихо и спокойно, и Типтон в лучшем виде справится со всем происходящим. Кейес велел мне пойти вытереть тебе нос и спросить, что с тобой случилось. Вот я, чёрт возьми, и спрашиваю: что с тобой случилось?
– Боже, Алан! Я провёл три часа, давя ногами разумных существ, как будто это какие-то долбаные тараканы, а ты ещё спрашиваешь, что со мной. Я своими собственными говенными ногами топчу людей насмерть. Все это, – я показал рукой вокруг, – неслыханно смешно. Алан, эти люди ростом в один дюйм. Как будто Гулливер истребляет лилипутов.
– Мы не можем выбирать для себя сражения, Джон, – ответил Алан.
– А как ты сам ощущаешь себя во время этого сражения? – спросил я.
– Оно меня немного раздражает, – признался Алан. – Это битва не на жизнь, а на смерть; мы просто истребляем этих парней к чертям собачьим. С другой стороны, самая большая неприятность в моём отделении – повреждение барабанной перепонки от взрыва. Воюй себе да радуйся. Так что в целом я чувствую себя прекрасно. И кованду вовсе не такие уж беспомощные. Общий счёт у нас с ними чуть ли не ничейный.
Как ни удивительно, он говорил чистую правду. Благодаря своему крохотному размеру кованду имели серьёзное преимущество в космических сражениях: их корабли было весьма не просто заметить, а их крошечные истребители, наносившие каждый в отдельности крайне незначительные повреждения нашим кораблям, добивались поразительных результатов, наваливаясь кучей. Лишь когда война перешла в стадию наземных сражений, мы обрели подавляющее преимущество. Кова-Банду оборонял относительно немногочисленный космический флот, что и послужило одной из основных причин, по которым ССК решили напасть именно на неё.
– Я не говорю о том, кто впереди по счёту сбитых кораблей, Алан, – резко оборвал я его. – Я говорю о том, что мы сражаемся с соперниками ростом в дюйм. Один гребаный дюйм. До этого мы сражались с пауками. Перед этим – с какими-то треклятыми птеродактилями. Все это никак не совмещается с моей шкалой ценностей. И с моим самоощущением. Алан, я больше не чувствую своей принадлежности к роду человеческому.
– Рассуждая формально, ты действительно не являешься человеком, – ответил Алан.
Он совершенно явно пытался таким образом поднять моё настроение. Но у него, естественно, ничего не получилось.
– Ладно, скажем тогда, что я больше не чувствую, что когда-то был человеком. Наша работа заключается в том, чтобы рыскать по вселенной, отыскивать новые незнакомые народы и культуры и как можно быстрее убивать этих сучьих детей. Мы знаем о них ровно столько, сколько необходимо для того, чтобы сражаться с ними. Только то, что они являются не чем иным, как нашими врагами. Если бы не тот факт, что все они обладают разумом, позволяющим им давать сдачи, мы могли бы с таким же успехом сражаться с животными.
– Это облегчает жизнь большинству из нас, – сказал Алан. – Если ты не имеешь возможности думать о дружбе с пауком, то не станешь мучиться совестью, когда убиваешь его, даже если он большой умник. Возможно, не станешь мучиться именно потому, что он – умник.
– Пожалуй, как раз это меня и беспокоит. Я не несу никакой ответственности. Только что я схватил живое мыслящее существо и убил его, швырнув в стену дома, и в моей душе ничего не шевельнулось. И это, Алан, тревожит меня очень сильно. Мы должны отвечать за свои поступки. Мы должны, по крайней мере, отдавать себе отчёт хотя бы в части тех ужасов, которые творим независимо от того, есть у нас серьёзные основания на это или нет. Я не испытываю ни малейшего отвращения к тому, что делаю. И это меня пугает. Я боюсь того, что это может означать. Я давлю ногами этот несчастный городишко, словно я – какое-то долбаное чудовище. И мне начинает казаться, что так оно и есть. Я стал таким. Я – чудовище. Ты – чудовище. Мы все – передолбанные жестокие чудовища и не видим в этом совершенно ничего дурного.
Алан, судя по всему, не нашёл что возразить мне на эти слова. Так мы и сидели, глядя на то, как наши солдаты давили ногами крошечных кованду до тех пор, пока давить стало некого.
– Ну, что за чепуха с ним приключилась? – спросил лейтенант Кейес у Алана, когда совещание по поводу прошедшего боя с командирами отделений подходило к концу.
– Он думает, что мы все – жестокие монстры, – сказал Алан.
– Ах, вот что… – протянул лейтенант Кейес и повернулся ко мне. – Сколько времени ты служишь, Перри?
– Почти год.
Лейтенант кивнул.
– В таком случае, Перри, у тебя всё идёт точно по графику. Большинству людей требуется как раз год, чтобы решить, что они превратились в какую-то бездушную машину для убийства, лишённую совести или морали. Некоторым – чуть больше или чуть меньше. Вот, скажем, Йенсен, – он указал на одного из сидевших с ним командиров, – сломался только на пятнадцатом месяце, но зато как сломался! Йенсен, расскажи ему, что ты тогда сделал.
– Выстрелил в Кейеса, – без тени смущения сообщил Рон Йенсен. – Решил, что в нём персонифицирована вся та ужасная система, которая превратила меня в машину для убийства.
– Кстати, чуть не разнёс мне башку, – добавил Кейес.
– Отличный был выстрел, – горделиво заметил Йенсен.
– Да, отличный, потому что ты промахнулся. Иначе я оказался бы бесповоротно мёртвым, а ты превратился бы в мозг, плавающий в баке с физраствором, и медленно сходил бы с ума от отсутствия внешних раздражителей. Видишь ли, Перри, это случается с каждым. Ты избавишься от этого ощущения, когда поймёшь, что на самом деле ты никакое не жестокое чудовище. Дело в том, что ты пытаешься объять своим рассудком совершенно вывернутое положение вещей. На протяжении семидесяти пяти лет ты вёл жизнь, в которой самыми впечатляющими событиями были разве что перепихивания на стороне раз в несколько лет тайком от жены. И вдруг тебе приходится чуть не навскидку стрелять из МЦ, чтобы убить какого-то космического паука, прежде чем он разделается с тобой. Боже милостивый! Я не верю, что найдётся кто-нибудь, кто рано или поздно не свихнётся от всего этого.
– Алан не свихнулся, – возразил я. – А он участвует в этой истории ровно столько же.
– Это верно, – согласился Кейес. – Ну, Розенталь, что скажешь?
– Если честно, лейтенант, то я больше всего похож на закупоренный котёл, в котором кипит необъяснимый гнев.
– Ах, подавление, – понимающе кивнул Кейес. – Замечательно. Только прошу тебя, постарайся уж не пальнуть в меня, когда тебя наконец взорвёт.
– Ничего не могу обещать, сэр, – честно сознался Алан.
– Знаешь, что помогло мне? – сказала Эйми Вебер, командир одного из наших отделений. – Я составила список земных вещей, которых мне недоставало. Это был, с одной стороны, способ психологического подавления, но, с другой стороны, весь этот перечень напоминал мне, что я ещё не совсем оторвалась от того мира. Если ты о чём-то скучаешь, значит, у тебя сохранилась связь с прошлым.
– И по чему же ты скучала? – спросил я.
– Прежде всего по пьесам Шекспира в «Парке». В последний вечер на Земле я посмотрела там «Макбета» в совершенно изумительной постановке. Боже, это был просто замечательный спектакль. И мне кажется крайне маловероятным, что в этих местах нам удастся посетить настоящий театр с живыми актёрами.
– А я скучаю по шоколадному печенью, которое пекла моя дочь, – сознался Йенсен.
– Шоколадное печенье ты можешь раздобыть и на «Модесто», – сказал Кейес. – Просто замечательное.
– Моя дочь пекла куда лучше. Вся хитрость в патоке.
– Даже на слух и то отвратительно, – веско заметил Кейес. – Ненавижу патоку.
– Хорошо, что я не знал об этом, когда стрелял в вас. Тогда бы я точно не промахнулся.
– Мне очень недостаёт плавания, – сказал Грег Ридли. – Я, бывало, купался в речке рядом с моим домом в Теннесси. Большую часть времени там было холодно, как в аду, но всё равно мне это очень нравилось.
– Русских горок, – заявил Кейес. – Самых больших, на которых чувствуешь, что твои кишки вот-вот вывалятся сквозь ботинки.
– Книг, – сказал Алан. – Больших толстых книг в твёрдых переплётах, которые так приятно читать за завтраком в воскресенье.
– Ну, Перри? – обратилась ко мне Вебер. – А чего недостаёт тебе? Говори сразу, не задумываясь.
Я пожал плечами.
– Всего лишь одной вещи.
– Что бы это ни было, вряд ли оно окажется глупее русских горок, – заявил Кейес. – Так что выкладывай. Это приказ.