174. О риббальдах[321] и посошниках
Йон, английский конунг, еще в начале лета прислал Сверриру конунгу сотню воинов, которых называли риббальдами. Они были быстроноги, словно олени, и к тому же превосходные лучники, храбрецы, каких мало, и не останавливались ни перед каким злодейством. Конунг послал их в Упплёнд и поставил во главе них человека по имени Хиди. Он был братом Сигурда Косого. Люди отзывались о нем не слишком хорошо. Риббальды сошли вниз в Хаддингьядаль, миновали по верхней дороге Сокнадаль и спустились в Теламёрк. Где бы они ни появлялись, они убивали и мужчин, и женщин, всех без разбору от мала до велика. Они уничтожали всю домашнюю скотину, собак и кошек и все живое, что им ни попадалось. Они сжигали и все селения на своем пути. Но, если люди на них ополчались, они убегали в горы или на пустоши, а появлялись всегда лишь там, где их меньше всего ждали. Они приходили с разбоем в те селения, в которых никогда до того не видали войска, и учинили такую резню, подобной которой не помнил никто. Они пришли к Сверриру конунгу, когда он стоял со своим войском вокруг горы, и, не ведая страха, ходили на посошников и вступали с ними в перестрелку. Однажды посошники послали стрелу в одного из риббальдов, и он был убит на месте, а другие риббальды, увидев это, стали с громкими кличами то взбегать на гору, то сбегать вниз, осыпая посошников стрелами. Вскоре один из них настиг стрелой Викинга Вэвнира, и он тут же умер. Стрела угодила ему в горло с левой стороны. Это был могучий воин.
175. О хитрости Сверрира конунга
Торд Лебедка был отослан с горы, так как Хрейдар решил, что ему не обойтись без поддержки Инги и Сигурда. Сверрир конунг проведал об этом. Он сказал так:
– Посошники теперь станут ждать своих товарищей, если те, конечно примут их приглашение. А мы пока воспользуемся безлунной ночью и сыграем с ними шутку. Пускай наши люди с большим войском отправляются наверх через Фродаас, да так, чтобы ни посошники, ни горожане ничего не заметили, а оставшиеся берестеники пускай тем временем прислушиваются и ждут когда конунг прикажет трубить, и тогда не мешкая возьмутся за оружие. После этого оба войска быстро построятся и сделают вид, будто сражаются между собой, да пусть остерегается поранить друг друга. И те, кто выйдет из города, пусть начнут уступать нападающим. Поднимите побольше шума и прикиньтесь, будто у тех дела идут куда лучше, чем у вас, а под конец обратитесь в бегство, и тогда уж навряд ли посошники усидят на своей горе. Тут они и попадут в ловушку.
Так и сделали. Утром, когда рассвело, дозорные, стоявшие у северной крепости, заметили, что сверху с Фродааса спускается большое и хорошо вооруженное войско. Не теряя времени, они пошли и разбудили Хрейдара и сказали, что это не иначе, как их товарищи. Хрейдар поднялся, а его люди стали вооружаться. Снарядившись, они отправились на север, к крепости. Тут они увидели знамена, которые несли оба войска, – то, что спускалось вниз с хребта, и то, что выходило из города ему навстречу, и услыхали громкое пение трубы. А в следующий миг они увидели, что берестеники бегут, а некоторые падают на землю. Тогда посошники стали говорить Хрейдару, что всем им пора покинуть гору и присоединиться к своим товарищам, чтобы не дать берестеникам уйти за ров. Хрейдар ответил:
– Поглядим сперва, что из этого выйдет. Если берестеники позволят гнать себя до самого рва, то им не так-то легко будет одолеть палисад, и тогда наши люди перебьют их там сколько хотят.
И еще он сказал:
– Сдается мне, что бегущие ведут себя странно, и все это смахивает на игру. Или вы не видите, что они будто отыскивают себе местечко посуше, чтобы упасть, а нет – так валятся на свои щиты? Или, может быть, вы заметили кровь на их оружии и одежде? Нет, – сказал он, – и я тоже не вижу ничего такого. Похоже, что это всего-навсего проделки Сверрира.
А когда конунг увидел, что посошники остерегаются покидать гору, он повернул со своим войском назад в лагерь.
– Посошники теперь станут ждать своих товарищей, если те, конечно примут их приглашение. А мы пока воспользуемся безлунной ночью и сыграем с ними шутку. Пускай наши люди с большим войском отправляются наверх через Фродаас, да так, чтобы ни посошники, ни горожане ничего не заметили, а оставшиеся берестеники пускай тем временем прислушиваются и ждут когда конунг прикажет трубить, и тогда не мешкая возьмутся за оружие. После этого оба войска быстро построятся и сделают вид, будто сражаются между собой, да пусть остерегается поранить друг друга. И те, кто выйдет из города, пусть начнут уступать нападающим. Поднимите побольше шума и прикиньтесь, будто у тех дела идут куда лучше, чем у вас, а под конец обратитесь в бегство, и тогда уж навряд ли посошники усидят на своей горе. Тут они и попадут в ловушку.
Так и сделали. Утром, когда рассвело, дозорные, стоявшие у северной крепости, заметили, что сверху с Фродааса спускается большое и хорошо вооруженное войско. Не теряя времени, они пошли и разбудили Хрейдара и сказали, что это не иначе, как их товарищи. Хрейдар поднялся, а его люди стали вооружаться. Снарядившись, они отправились на север, к крепости. Тут они увидели знамена, которые несли оба войска, – то, что спускалось вниз с хребта, и то, что выходило из города ему навстречу, и услыхали громкое пение трубы. А в следующий миг они увидели, что берестеники бегут, а некоторые падают на землю. Тогда посошники стали говорить Хрейдару, что всем им пора покинуть гору и присоединиться к своим товарищам, чтобы не дать берестеникам уйти за ров. Хрейдар ответил:
– Поглядим сперва, что из этого выйдет. Если берестеники позволят гнать себя до самого рва, то им не так-то легко будет одолеть палисад, и тогда наши люди перебьют их там сколько хотят.
И еще он сказал:
– Сдается мне, что бегущие ведут себя странно, и все это смахивает на игру. Или вы не видите, что они будто отыскивают себе местечко посуше, чтобы упасть, а нет – так валятся на свои щиты? Или, может быть, вы заметили кровь на их оружии и одежде? Нет, – сказал он, – и я тоже не вижу ничего такого. Похоже, что это всего-навсего проделки Сверрира.
А когда конунг увидел, что посошники остерегаются покидать гору, он повернул со своим войском назад в лагерь.
176. Речь Сверрира конунга
Шла зима, ударили морозы и стал лед. Берестеникам теперь было труднее добывать себе продовольствие, да и бондов было не просто брать за рога. С едой стало хуже, и в войске начался ропот, большинство ополченцев решило разойтись по домам. Конунг созвал их на домашний тинг, держал речь и сказал так:
– Я слышал, что в войске поговаривают, будто эта осада – пустое дело и пора расходиться по домам. Ну что ж, желаю доброго пути всем, кто собрался восвояси! Не пристало, однако, воинам роптать на своего конунга только из-за того, что они не могут набить себе брюхо до отказа, точно молотильщики. Не похожи вы на тех, о ком слагали саги в стародавние времена, они-то осаждали своих врагов с таким упорством, что брали их измором, но никогда не уходили без победы. Впрочем, за примером недалеко ходить, ведь посошники, которые сидят там на горе и не думают сдаваться, проявляют больше твердости и упорства. А теперь, чтобы я не слышал больше вашего ропота, потому что мы останемся на месте и будем сидеть здесь до тех пор, пока не одолеем посошников, нравится вам это или нет.
И вот, по мере того как шла зима, на горе стали таять запасы продовольствия. Хрейдар увидел, что их припасы скоро подойдут к концу, если не подоспеет помощь от Инги и Сигурда. Однако они так и не получили никакого ответа на свое послание, и только берестеники твердили им изо дня в день, что, мол, идет ваш конунг Инги с огромной ратью и скоро вас освободит. А посошники принимали это за насмешку, да так оно и было.
– Я слышал, что в войске поговаривают, будто эта осада – пустое дело и пора расходиться по домам. Ну что ж, желаю доброго пути всем, кто собрался восвояси! Не пристало, однако, воинам роптать на своего конунга только из-за того, что они не могут набить себе брюхо до отказа, точно молотильщики. Не похожи вы на тех, о ком слагали саги в стародавние времена, они-то осаждали своих врагов с таким упорством, что брали их измором, но никогда не уходили без победы. Впрочем, за примером недалеко ходить, ведь посошники, которые сидят там на горе и не думают сдаваться, проявляют больше твердости и упорства. А теперь, чтобы я не слышал больше вашего ропота, потому что мы останемся на месте и будем сидеть здесь до тех пор, пока не одолеем посошников, нравится вам это или нет.
И вот, по мере того как шла зима, на горе стали таять запасы продовольствия. Хрейдар увидел, что их припасы скоро подойдут к концу, если не подоспеет помощь от Инги и Сигурда. Однако они так и не получили никакого ответа на свое послание, и только берестеники твердили им изо дня в день, что, мол, идет ваш конунг Инги с огромной ратью и скоро вас освободит. А посошники принимали это за насмешку, да так оно и было.
177. О замысле Сигурда Ярлова Сына
После этого Хрейдар велел составить послание к Инги и Сигурду. Там говорилось, Что они, возможно, продержатся на горе до дня Николаса,[322] да и то с большим трудом, и в самых красноречивых выражениях высказывалась просьба о помощи. В то время ударили жестокие морозы и лед покрыл залив до самой горы. На следующую ночь Хрейдар отослал с северного склона горы одного человека. Он был на лыжах и пробежал по берегу мимо рва. Берестеники заметили его не прежде, чем он успел скрыться. Человек этот шел своим путем, пока не прибыл с письмом к Инги в Хамар. Инги собрал своих военачальников и велел читать письмо. Сигурд сказал:
– Мы и без того разбрелись в последнее время и теряем людей по милости Сверрира конунга, хотя нам случалось и ему причинять немалый урон. И теперь мы не полезем в самое пекло, сколько бы Хрейдар нас туда ни звал. Мы поступим иначе: пойдем на север по фьорду и добудем корабли, и тогда Сверрир услышит о нас такое, после чего ему покажется куда важнее защищать ту землю, на которую мы ступили, чем осаждать жалкую горстку людей на горе.
Все одобрили это решение. Посошники направились на север через Гудбрандсдалир и спустились в Раумсдаль. Там они раздобыли небольшие корабли и двинулись на юг вдоль берега. Ночью они вошли в Вик и захватили там корабль Йона Сталь со всем, что на нем было, а Йон бежал на берег. Он держал путь на юг в Бьёргюн. Йон скрылся со своими людьми в лесу, а бонды снабдили их оружием и одеждой.
– Мы и без того разбрелись в последнее время и теряем людей по милости Сверрира конунга, хотя нам случалось и ему причинять немалый урон. И теперь мы не полезем в самое пекло, сколько бы Хрейдар нас туда ни звал. Мы поступим иначе: пойдем на север по фьорду и добудем корабли, и тогда Сверрир услышит о нас такое, после чего ему покажется куда важнее защищать ту землю, на которую мы ступили, чем осаждать жалкую горстку людей на горе.
Все одобрили это решение. Посошники направились на север через Гудбрандсдалир и спустились в Раумсдаль. Там они раздобыли небольшие корабли и двинулись на юг вдоль берега. Ночью они вошли в Вик и захватили там корабль Йона Сталь со всем, что на нем было, а Йон бежал на берег. Он держал путь на юг в Бьёргюн. Йон скрылся со своими людьми в лесу, а бонды снабдили их оружием и одеждой.
178. О посошниках и берестениках
На следующее утро посошники отправились в Хов, в баню, их было около пятидесяти человек. Йон Сталь увидел, как они идут. Сам он в то время стоял наверху на горе и с ним было восемнадцать человек. Йон улучил момент и бросился вниз в усадьбу, а посошники, завидев его, отступили. Йон преследовал их до Алльдинхаги и одного человека убил. После этого он снова ушел в горы, а на следующий день отправился верхом на юг в Бьёргюн. В Бьёргюне он застал Эйнара Конунгова Зятя и Дагфинна. Не теряя времени, они собрали людей, какие у них были, сели на корабли и отплыли на север в Согн. Они узнали, что посошники обосновались в Лусакаупанге, созвали там жителей Согна на тинг и потребовали от них ополчения. Тогда же Инги был провозглашен конунгом.[323] Гуннтьёв звали того бонда, который нарек его конунгом. Ночью берестеники приплыли в Согн, а на рассвете подошли к городу и встали у пристаней. Они велели трубить и храбро ступили на берег, а посошники похватали свое оружие и бросились бежать. Кое-кто из них был убит. Одного человека звали Бьёрн Ростом-с-Ель, он был бродяга. В сарае на летнем пастбище над Лусакаупангом он нашел Арни Родича Епископа. Арни был тяжело ранен и не смог далеко уйти. Бьёрн убил его ради одежды и того добра, что при нем было. Его труп обнаружили только следующей весной. Посошники бежали кто наверх на Каупангсфьялль, кто в Сваворни, а некоторые – в Фольку. Потом они переправились на лодках и небольших кораблях в Лустр, а берестеники захватили их корабли, много оружия и одежды и все прочее добро.
Посошники собрались в Лустре, а потом перевалили через гору и спустились в Ардаль. Тут Йон Сталь проведал, где они находятся, и пошел им навстречу. Но посошники тем временем уже поднялись наверх, миновав озеро, и на следующее утро двинулись в гору к Вальдресу, а оттуда – в Упплёнд.
Посошники собрались в Лустре, а потом перевалили через гору и спустились в Ардаль. Тут Йон Сталь проведал, где они находятся, и пошел им навстречу. Но посошники тем временем уже поднялись наверх, миновав озеро, и на следующее утро двинулись в гору к Вальдресу, а оттуда – в Упплёнд.
179. Посошники оставляют гору
Сверрир конунг по-прежнему стоял под горой. Уже истек тот срок, который назвал в своем письме Хрейдар, когда говорил, сколько времени они еще смогут там продержаться. Положение на горе стало таким тяжелым, что только и можно было добыть себе еду, как нарубив снаряжение из моржовой кожи, другого угощения к рождеству у них не ожидалось, да и того-то не было вдосталь. Как-то ночью к исходу рождества Халльвард Крутой, а с ним еще один человек бежали с горы и явились к Сверриру конунгу, и тот дал им пощаду. На другой день об этом узнали дружинники Сверрира конунга, и большинству из них не понравилось, что посошников принимают с миром. Посошники также проведали, что конунг даровал Халльварду пощаду, и тогда многие стали надеяться на пощаду, кто прежде и не помышлял о подобном. Многие бежали с горы к конунгу, и все получили пощаду. Тут конунг убедился в том, что посошникам не на что больше рассчитывать там на горе и припасы их подошли к концу. Наконец, и Хрейдар велел передать конунгу, что он собирается на следующий день сойти с горы, потому что, мол, лучше претерпеть смерть от оружия, чем от голода, но охотно принял бы пощаду, если это только возможно. А еще он просил даровать пощаду всем своим товарищам. Тогда Сверрир конунг велел трубить и созывать все войско на домашний тинг. Он сказал:
– Я хочу посоветоваться с вами, как нам поступить с Хрейдаром и его людьми, если они окажутся в нашей власти, а ежели так случится, то все наши люди, уж верно, обрадуются, что эта осада наконец окончилась, а всего больше должны будут радоваться те, кто громче всех выражал свое недовольство осенью и собирался тогда в обратный путь. Решайте теперь, давать ли нам кому-нибудь из них пощаду или нет.
Многие говорили на это:
– Тут на горе собрались те, кто причинил нам и нашим товарищам всего больше зла, и вряд ли кому покажется правильным после того, как мы здесь голодали всю зиму по их милости и терпели многие тяготы, вдруг ни с того ни с сего дать пощаду убийце своего отца или брата и усадить его на скамью рядом с собою.
Тогда Сверрир конунг сказал:
– Послушайте-ка, люди добрые, кто из вас возгордился настолько, что не может и помыслить о том, чтобы равнять себя со мною? И подумайте хорошенько, чтобы потом никого не винить, коли вы последуете моему примеру. Здесь, в Тунсберге, посошники убили Хиди, моего брата, а в Осло – Филиппуса ярла, моего родича, и многих других. А нынешней зимою вы, верно, слыхали, как они называли Сверрира сукой и кобылой и всякими другими поносными именами. Однако же теперь я прощаю им бога ради и жду у бога в ответ прощения за все, что я совершил наперекор ему. А ведь у каждого из вас, как и у меня, есть душа, и об этом не следует забывать, да и едва ли кто-нибудь станет называть вас за это трусами.
Все согласились, что решать это дело следует конунгу, и тинг на том окончился.
После этого конунг велел передать Хрейдару, что им будет дарована пощада, и на следующее утро чуть свет Хрейдар спустился со своими людьми с горы. Сверрир конунг приказал, чтобы их подвели к нему, и тогда они все поклялись ему в верности. Потом конунг велел распределить их по отрядам, а Хрейдара взял в свой отряд. Он просил своих людей позаботиться о том, чтобы их накормили, и это было исполнено. Их же самих он просил поначалу с осторожностью принимать и еду, и питье, но многие не знали в этом меры. Они были настолько близки к смерти, что не только не окрепли, а заболели, и многие из них умерли, а те, кто остался жив, проводили долгое время в мучениях. Хрейдар долго болел, и Сверрир конунг немало пекся о его исцелении.
Сверрир конунг в течение двадцати недель осаждал Тунсберг,[324] а когда гора была взята, собрался в путь и велел спустить свой корабль на воду.
– Я хочу посоветоваться с вами, как нам поступить с Хрейдаром и его людьми, если они окажутся в нашей власти, а ежели так случится, то все наши люди, уж верно, обрадуются, что эта осада наконец окончилась, а всего больше должны будут радоваться те, кто громче всех выражал свое недовольство осенью и собирался тогда в обратный путь. Решайте теперь, давать ли нам кому-нибудь из них пощаду или нет.
Многие говорили на это:
– Тут на горе собрались те, кто причинил нам и нашим товарищам всего больше зла, и вряд ли кому покажется правильным после того, как мы здесь голодали всю зиму по их милости и терпели многие тяготы, вдруг ни с того ни с сего дать пощаду убийце своего отца или брата и усадить его на скамью рядом с собою.
Тогда Сверрир конунг сказал:
– Послушайте-ка, люди добрые, кто из вас возгордился настолько, что не может и помыслить о том, чтобы равнять себя со мною? И подумайте хорошенько, чтобы потом никого не винить, коли вы последуете моему примеру. Здесь, в Тунсберге, посошники убили Хиди, моего брата, а в Осло – Филиппуса ярла, моего родича, и многих других. А нынешней зимою вы, верно, слыхали, как они называли Сверрира сукой и кобылой и всякими другими поносными именами. Однако же теперь я прощаю им бога ради и жду у бога в ответ прощения за все, что я совершил наперекор ему. А ведь у каждого из вас, как и у меня, есть душа, и об этом не следует забывать, да и едва ли кто-нибудь станет называть вас за это трусами.
Все согласились, что решать это дело следует конунгу, и тинг на том окончился.
После этого конунг велел передать Хрейдару, что им будет дарована пощада, и на следующее утро чуть свет Хрейдар спустился со своими людьми с горы. Сверрир конунг приказал, чтобы их подвели к нему, и тогда они все поклялись ему в верности. Потом конунг велел распределить их по отрядам, а Хрейдара взял в свой отряд. Он просил своих людей позаботиться о том, чтобы их накормили, и это было исполнено. Их же самих он просил поначалу с осторожностью принимать и еду, и питье, но многие не знали в этом меры. Они были настолько близки к смерти, что не только не окрепли, а заболели, и многие из них умерли, а те, кто остался жив, проводили долгое время в мучениях. Хрейдар долго болел, и Сверрир конунг немало пекся о его исцелении.
Сверрир конунг в течение двадцати недель осаждал Тунсберг,[324] а когда гора была взята, собрался в путь и велел спустить свой корабль на воду.
180. О болезни Сверрира конунга
Сверрир конунг заболел в Тунсберге, но поначалу его болезнь не была тяжелой. Конунг отправился в дорогу сразу же, как собрался, и путь его лежал на север в Бьёргюн. Он прибыл туда в великий пост или незадолго до того.[325] На корабле он большую часть дня лежал на корме на своем месте. Там лежал и Хрейдар, ему устроили постель на сундуке рядом со скамьей конунга, и конунг велел, чтобы за Хрейдаром ухаживали так же, как и за ним самим, и часто с Хрейдаром беседовал. Тот был человек умный и сведущий. По прибытии в Бьёргюн Сверрир конунг поднялся в крепость, где для него были приготовлены покои.
Утром во вторник на второй неделе поста[326] Сверрира конунга прошиб пот, и ему полегчало. Тогда его посетило множество народу, а обычно при нем оставались лишь немногие. А когда большинство из них ушло, конунг обратился к Пэтру Черному и сказал, что хочет поведать ему свой сон.
– Ко мне приходил человек, – сказал он, – тот самый, что уже не раз являлся мне прежде и никогда еще меня не обманывал, а мне снилось, будто я знаю, что болен и немощен, и я спросил у него, чем кончится эта болезнь. И тут представилось мне, будто он пошел прочь от меня со словами: «Готовься к воскресению, Сверрир», – сказал он. Сон этот показался мне весьма двусмысленным, однако я жду, что теперь-то уж скоро сбудется не одно, так другое.
Пэтр сказал:
– Вам, государь, это, конечно, виднее, но я склоняюсь к тому, что речь идет о воскресении, которое случается в Судный день, и я начал бы к нему готовиться, государь, потому что об этом, вероятно, и предупреждал тот человек во сне.
Конунг отвечает:
– Похоже, что это так.
А к концу дня конунгу стало хуже.
На следующее утро.[327] конунг велел послать вниз в город за священниками, и все было приготовлено для соборования. Тогда же он приказал прочитать письмо об управлении государством, которое он предназначал для Хакона, своего сына, и повелел скрепить его печатью[328] Потом он сказал, обращаясь ко всем, кто при том присутствовал:
– Вы все здесь свидетели, – сказал он, – что не было у меня других сыновей, кроме Хакона,[329] а то впоследствии, может статься, объявятся и такие, которые станут называть себя так и захотят нарушить мир в этой стране. А теперь я хочу, прежде чем собороваться, чтобы меня подняли на престол, а там я буду ждать любого исхода: выздоровления или смерти. И все произойдет иначе, чем надеялся Николас епископ сын Арни: я умру здесь на троне, окруженный моими друзьями, а ведь он предрекал, что меня зарежут, как скотину, и скормят псам и воронью. Будь же благословен господь за то, что во множестве испытаний хранил он меня от оружия моих врагов!
Потом конунга соборовали, и после этого его силы стали убывать. А когда конунг понял, что конец его близок, он сказал:
– Когда я умру, – сказал он, – откройте мое лицо дабы и друзья мои и недруги могли сами видеть, появится ли на моем теле какой знак в подтверждение того проклятия и отлучения, которому предали меня мои враги. Уж тогда-то мне, верно, будет не утаить его, если дела и впрямь обстоят не лучше, чем они говорят. За все время, моего правления на мою долю выпало куда больше бед, немирья и тягот, чем спокойного житья, и, на мой взгляд, у меня было немало завистников, ставших впоследствии прямыми врагами. Теперь же да простит их всех господь и рассудит нас, а я отдаю себя на его суд!
Утром во вторник на второй неделе поста[326] Сверрира конунга прошиб пот, и ему полегчало. Тогда его посетило множество народу, а обычно при нем оставались лишь немногие. А когда большинство из них ушло, конунг обратился к Пэтру Черному и сказал, что хочет поведать ему свой сон.
– Ко мне приходил человек, – сказал он, – тот самый, что уже не раз являлся мне прежде и никогда еще меня не обманывал, а мне снилось, будто я знаю, что болен и немощен, и я спросил у него, чем кончится эта болезнь. И тут представилось мне, будто он пошел прочь от меня со словами: «Готовься к воскресению, Сверрир», – сказал он. Сон этот показался мне весьма двусмысленным, однако я жду, что теперь-то уж скоро сбудется не одно, так другое.
Пэтр сказал:
– Вам, государь, это, конечно, виднее, но я склоняюсь к тому, что речь идет о воскресении, которое случается в Судный день, и я начал бы к нему готовиться, государь, потому что об этом, вероятно, и предупреждал тот человек во сне.
Конунг отвечает:
– Похоже, что это так.
А к концу дня конунгу стало хуже.
На следующее утро.[327] конунг велел послать вниз в город за священниками, и все было приготовлено для соборования. Тогда же он приказал прочитать письмо об управлении государством, которое он предназначал для Хакона, своего сына, и повелел скрепить его печатью[328] Потом он сказал, обращаясь ко всем, кто при том присутствовал:
– Вы все здесь свидетели, – сказал он, – что не было у меня других сыновей, кроме Хакона,[329] а то впоследствии, может статься, объявятся и такие, которые станут называть себя так и захотят нарушить мир в этой стране. А теперь я хочу, прежде чем собороваться, чтобы меня подняли на престол, а там я буду ждать любого исхода: выздоровления или смерти. И все произойдет иначе, чем надеялся Николас епископ сын Арни: я умру здесь на троне, окруженный моими друзьями, а ведь он предрекал, что меня зарежут, как скотину, и скормят псам и воронью. Будь же благословен господь за то, что во множестве испытаний хранил он меня от оружия моих врагов!
Потом конунга соборовали, и после этого его силы стали убывать. А когда конунг понял, что конец его близок, он сказал:
– Когда я умру, – сказал он, – откройте мое лицо дабы и друзья мои и недруги могли сами видеть, появится ли на моем теле какой знак в подтверждение того проклятия и отлучения, которому предали меня мои враги. Уж тогда-то мне, верно, будет не утаить его, если дела и впрямь обстоят не лучше, чем они говорят. За все время, моего правления на мою долю выпало куда больше бед, немирья и тягот, чем спокойного житья, и, на мой взгляд, у меня было немало завистников, ставших впоследствии прямыми врагами. Теперь же да простит их всех господь и рассудит нас, а я отдаю себя на его суд!
181. Кончина Сверрира конунга и рассказ о его нраве и обличий
В субботу на великий пост[330] Сверрир конунг скончался. Его тело было пышно убрано, как того требовал обычай. Исполнили все, о чем просил конунг, и лицо его было оставлено открытым, и все, кто там находился, впоследствии свидетельствовали, что никому из них не доводилось прежде видеть покойника с таким прекрасным лицом. Да и при жизни выделялся он среди всех красотой своего облика. Навряд ли можно было найти человека с лучшими манерами, чем у Сверрира. Он был невысок ростом и плотен, отличался силой, лицо имел широкое и правильное, а бороду обыкновенно подстригал. Глаза у него были светло-карие, близко посаженные и красивые. Он был человеком спокойным и внимательным, славился своим красноречием, был честолюбив, говорил четко и обладал таким могучим голосом, что, даже когда он не повышал его, его слышали все, как бы далеко они ни стояли. Он выглядел весьма внушительно, когда восседал на троне в пышном одеянии. Сидя он казался высоким, однако у него были короткие ноги. Никогда он не пил ничего крепкого до помрачения рассудка, а ел всего один раз в день. Сверрир конунг был храбр и отважен, он умел стойко сносить и тяготы, и бессонные ночи.
Случилось и здесь, как часто бывает, что у отца с сыном оказалось не много общего в характере. Сигурд конунг и Сверрир нрав имели разный. Сигурд был горяч и жизнерадостен, а Сверрир был человеком спокойным и твердым. Сигурд был доверчив и легковерен, а Сверрир был осмотрителен и умел выбирать себе друзей. Сигурд не отличался постоянством и нрав имел неровный, а Сверрир был человек верный и ровный. Сигурд был своеволен и простодушен, а Сверрир крепко держал свое слово, но был скрытен. Сигурд был человеком невежественным и распущенным, Сверрир – проницательным и правдивым. Зато во многом другом они были схожи. Оба были честолюбивы и великодушны, оба учтивы в обхождении и благосклонны к своим друзьям, но суровы к врагам. И тот и другой снискали любовь своих дружинников и приспешников, потому что обоих их отличала стойкость, а самыми верными друзьями им были те, кто лучше других постиг их нрав. О Сверрире конунге горевали все его люди и ближайшие друзья, и даже враги его признавали, что не было в их времена в Норвегии человека, подобного Сверриру.
Случилось и здесь, как часто бывает, что у отца с сыном оказалось не много общего в характере. Сигурд конунг и Сверрир нрав имели разный. Сигурд был горяч и жизнерадостен, а Сверрир был человеком спокойным и твердым. Сигурд был доверчив и легковерен, а Сверрир был осмотрителен и умел выбирать себе друзей. Сигурд не отличался постоянством и нрав имел неровный, а Сверрир был человек верный и ровный. Сигурд был своеволен и простодушен, а Сверрир крепко держал свое слово, но был скрытен. Сигурд был человеком невежественным и распущенным, Сверрир – проницательным и правдивым. Зато во многом другом они были схожи. Оба были честолюбивы и великодушны, оба учтивы в обхождении и благосклонны к своим друзьям, но суровы к врагам. И тот и другой снискали любовь своих дружинников и приспешников, потому что обоих их отличала стойкость, а самыми верными друзьями им были те, кто лучше других постиг их нрав. О Сверрире конунге горевали все его люди и ближайшие друзья, и даже враги его признавали, что не было в их времена в Норвегии человека, подобного Сверриру.
182. О похоронах Сверрира конунга
Тело Сверрира конунга с большой пышностью пронесли вниз к церкви Христа. Открыли каменную стену, идущую снаружи от алтаря к южному входу, и положили туда тело конунга. Затем стену вновь замуровали и прибили к ней медную доску, а на ней золотыми буквами написали стихи, в которых говорилось, что здесь лежит величие конунгов, столп и опора, пример и образец благочестия, мужества и храбрости, твердость и великодушие, щит и прибежище своей отчизны и вотчины, доблесть и отвага, гроза врагов и слава Норвегии, гордость своего народа, опора правосудия, расцвет законов и любовь всех своих подданных. Там же к стене прикрепили полотнище драгоценной материи, а рядом повесили его знамя, а также его щит, меч и стальной шлем.
Сверрир конунг скончался octauo idus marcij anno ab incarnatione domini nostri Iesu Christi. М°. СС°. ХV.[331] В тот же год умер Кнут, конунг Дании, и на престол взошел Вальдамар, его брат. Тогда же умер Биргир ярл Улыбка, и свеи избрали своим конунгом Йона, сына Сёрквира конунга. Ему тогда едва исполнился год, и потому у свеев конунг был бесштанный. Сверрир царствовал двадцать и еще пять зим, а со времени гибели Магнуса конунга сына Эрлинга минуло тогда восемнадцать зим.[332]
Здесь кончается сага о Сверрире, конунге Норвегии.
Сверрир конунг скончался octauo idus marcij anno ab incarnatione domini nostri Iesu Christi. М°. СС°. ХV.[331] В тот же год умер Кнут, конунг Дании, и на престол взошел Вальдамар, его брат. Тогда же умер Биргир ярл Улыбка, и свеи избрали своим конунгом Йона, сына Сёрквира конунга. Ему тогда едва исполнился год, и потому у свеев конунг был бесштанный. Сверрир царствовал двадцать и еще пять зим, а со времени гибели Магнуса конунга сына Эрлинга минуло тогда восемнадцать зим.[332]
Здесь кончается сага о Сверрире, конунге Норвегии.