Скороходов Глеб. Леонид Утесов. Друзья и враги

   А с песней Бориса Мокроусова «Прогулка» у меня своя история. Сразу после войны мой отец, человек военный, получил новое назначение – в столицу Литвы Вильнюс, куда мы переехали всей семьей, заняв половину домика на уютной улице Чюрлениса. В городе, изрядно разрушенном, по ночам было неспокойно. «Лесные братья» постреливали, выбирая в жертву людей в военной форме. Но кинотеатры работали, в филармонии шли концерты московских артистов, и, когда я увидел большой щит о гастролях Утесова, немедля купил билет с единственной опаской, а пустят ли школьника, или по-литовски гимназиста, на вечернее представление. Впрочем, контролерша молча надорвала мой билет, смерив меня строгим взглядом, – очевидно, мой рост (я вымахал под метр восемьдесят) не вызвал у нее подозрения.
   Партер был полон, только балкон зиял проталинками, и концерт шел со все нарастающим успехом. И вдруг на «Прогулке» погас свет. Утесов запнулся, но микрофон работал – и он продолжал петь. Закончил песню, переждал аплодисменты и в полной темноте предложил не останавливать концерта. Зрители поддержали его. И на следующей песне свет в зале вспыхнул снова.
   – Вы были на этом концерте?! – удивился Утесов. – Я его никогда не забуду. Случай экстраординарный! И учтите, в тридцатые годы мои музыканты работали без пюпитров. Тогда у нас было правило: все вещи играются наизусть. А чего тут удивляться! Выходит же на публику пианист или скрипач и играет часовой концерт, не заглядывая в ноты. А мы чем хуже?! Но в годы войны, когда одна песня сменяла другую и репертуар менялся чуть ли не ежедневно, пюпитры пришлось вернуть. В Вильнюсе старая закваска не подвела: в темноте «Прогулка» прозвучала как на свету – ни одной фальшивой ноты!
   Но самое интересное выяснилось позже. Я, конечно, налетел на администратора: «Безобразие! Что за порядки! Вы могли сорвать концерт!» А он объяснил: виноват монтер! Помните зощенковского героя, который в отместку за то, что его приятельниц не пустили в оперу, решил наказать тенора и погасил свет в Большом театре? Вильнюсский монтер от него отличался одним: он давно требовал прибавки к зарплате.
   Я потом рассказал об этом Михаилу Михайловичу – он грустно улыбнулся: «Уважаемые товарищи не меняются»...
   О том, как записывался Утесов, можно было бы написать много. Но вот только один пример.
   Дом звукозаписи. В огромной студии «Б» никого. Фонограмма записана оркестром накануне. Утесов сосредоточен, не отвлекается на разговоры. Надевает наушники. И с первым тактом музыки наступает чудо преображения. Как это происходит – непонятно. Он вдруг окунается в песню, не существует отдельно от нее, проживает каждое ее слово, и, кажется, песня может звучать только так, как у него, и никогда иначе.
   Записывается «Будь со мною строгой» Марка Фрадкина на стихи Игоря Шаферана. Мелодия, как всегда у Фрадкина, завораживающая. А тут еще Утесов со своей удивительной проникновенностью начинает исповедь. И нельзя оторваться от него, и все, о чем он поет, будто происходит с тобой. Первый куплет, второй. Припев:

 
Будь со мною строгой,
Будь со мною нежной.
Будь моей тревогой
И моей надеждой.
Мне с тобою рядом
Ничего не надо...
 

   И все. Горло перехвачено. Певец еле сдержал рыдания.
   – Извините, – говорит он и отходит от микрофона. Молча мерит студию из угла в угол. И снова – у микрофона:
   – Попробуем еще раз.
   – Леонид Осипович! – обращается по переговорнику из аппаратной звукорежиссер Игорь Дудкевич. – Можно записать только припев и третий куплет. Все остальное мы подмонтируем.
   – Нет, – не соглашается Утесов. – Петь по кускам я не умею. Давайте все сначала.

* * *

   – Вы видали «А зори здесь тихие» у Любимова? – встретил меня однажды Леонид Осипович. – Немедленно отправляйтесь туда. Это гениально! Я вам на сегодняшний же вечер устрою пропуск: у меня там двойное знакомство – Юрий Петрович и директор Николай Дупак. Посадят вас в хорошем месте. Такого вы еще не видели. А декорации! Одни доски чего стоят! Все действие на них и ничего больше не надо!
   В другой раз он снова меня спросил:
   – А «Гамлета» на Таганке смотрели?
   – Да, уже успел.
   – Вот ведь удивительный спектакль! – воскликнул Утесов. – Будто перед вами человек, живущий не бог знает когда, а сегодня. И говорит, и поет о том, что не может нас не волновать. Это же чудо! После спектакля я зашел за кулисы, благодарил Высоцкого и он подарил мне машинописные листки со своими стихами. И еще раз открылся мне совсем иным: оказывается, слушать его песни с магнитофона совсем другое дело. Его стихи надо читать глазами! Уверен в этом. Тогда можно почувствовать, что его полемический заряд – высокая поэзия. Вот его «Корона». Послушайте, думаю ее никогда не опубликуют!

 
В куски разлетелася корона,
Нет державы, нет и трона.
Жизнь России и закона —
Все к чертям!
 
 
И мы, словно загнанные в норы,
Словно пойманные воры,
Только кровь одна с позором
Пополам!
 

* * *

   Леонид Осипович пригласил меня в Дом кино на премьеру фильма Леонида Марягина «Вылет задерживается».
   – Я теперь пою в опере, – рассказал он по дороге. – В Большом театре. В опере «А зори здесь тихие». Там на сцене патефон. Из него льется мой чарующий тенор. Говорят, слышно даже на пятом ярусе. Без микрофона. Вы заметили, как я люблю, когда говорят, что пою тенором. Хотя сам всю жизнь утверждаю, что пою сердцем. И храню, как бесценную реликвию, рисунок пятилетнего ребенка, где мои губы уложены точно в очертание сердца. Гениальный ребенок! Послушаем, чем я сегодня буду петь в кино...
   Утесов не знал, что я давно был в курсе дела. Леня Марягин полгода назад рассказал мне, что хочет в одной из фронтовых сцен его нового фильма дать героев, танцующих под утесовскую пластинку «Скажите, девушки». Она ему досталась в наследство от родителей, но была так запилена, что реставрации не поддавалась. А в ответ на его просьбу дать диск поновее, Утесов сказал: «У меня есть песни и получше». Марягин был безумно счастлив, когда на студии мы переписали для него отличный дубль этой неаполитанской песни.
   На премьере картины «Вылет задерживается» зал Дома кино был набит битком. Мы устроились в десятом ряду, на местах для гостей, огороженных бархатным шлангом. Марягин, представив всех участников фильма, не преминул сообщить залу, что среди присутствующих находится Леонид Утесов, что песня в его исполнении прозвучит с экрана.
   И закончил, по его словам, «вежливой виньеткой», что-де считает Утесова членом съемочного коллектива и надеется, что еще много-много раз будет сотрудничать с ним.
   Едва он успел закончить, как Леонид Осипович встал и громко спросил:
   – Можно анекдот?
   – Пожалуйста.
   Он повернулся к амфитеатру, сложил руки рупором и рассказал:
   – Одного восьмидесятилетнего человека суд приговорил к двадцати пяти годам заключения. В последнем слове подсудимый сказал только одну фразу: «Граждане судьи, благодарю за доверие».
   Картину Марягин сделал хорошую, с блистательными актерами, но, когда она закончилась, все почему-то кинулись к Утесову, благодарили его за фильм, вручили цветы, говорили о его музыкальности и «незабываемом теноре», вручали какие-то безделушки. Утесов улыбался, не успевал отвечать на добрые слова и был счастлив.
   По дороге домой он сказал:
   – Я до того обнаглел, что чувствовал себя невестой, заметьте – не на чужой, а на своей свадьбе!

* * *

   Дом актера решил провести «Антиюбилей Леонида Утесова». Вместо торжественно-пышной церемонии с юбилейным креслом, утопающим в цветах, фимиамов, кружащих голову, традиционно-скучных адресов, от которых сводит скулы, устроить все наоборот.
   – А вам и делать ничего не надо будет, – сказали Утесову. – Сядете в первом ряду и начнете внимать всем гадостям, что свалятся на вашу голову!
   Никогда не виданный «Антиюбилей» вызвал такой ажиотаж, что его перенесли в ЦДРИ, – там зал вдвое больше. И все равно в назначенный срок 24 марта 1981 года, спустя, кстати, трое суток после дня рождения Леонида Осиповича, туда было не протолкнуться.
   Все действительно оказалось непривычным. На сцене – ничего, кроме рояля. Поздравителей предупредили: вход с букетами, корзинами и подарками строго воспрещен. В речах – никаких восторгов. Мероприятие, на мой взгляд, рискованное: не каждый такое выдержит. Утешала единственная надежда: юбилей останется юбилеем, только на этот раз юмористическим.
   Тон задал Александр Ширвиндт. Его вступительное слово сразу придало вечеру неофициальный, домашний характер. Обращаясь не столько к виновнику торжества, сколько к публике, Ширвиндт сказал ( цитирую по аудиозаписи, что сохранилась в Доме актера):
   – Значит, это у нас не просто что-нибудь. У нас антиюбилей, придуманный интересными людьми. Такого слова в словаре нет. Есть антисемитизм, антидюринг – других я не знаю. Мне сказали, что я должен в образе Остапа Бендера открыть антикварный (вот еще одно анти!) музыкальный магазин, директор которого Леонид Осипович Утесов. Ему стукнуло 86 лет. Такой срок можно схлопотать только будучи директором.
   Вечер сопровождает молодежный антикварный ансамбль. Сплошь композиторский. Это праотцы ВИА, вокально-инструментальных ансамблей. Типа «Лейся, песня». Но этот ансамбль называется «Вейся, пейсы». Его состав: Евгений Жарковский – кастаньеты, Юрий Саульский – тарелки, Зига Кац – треугольник, Ян Френкель – маракасы, Лев Солин – тамбуродилено и единственный профессионал Леонид Кауфман – фортепиано. Убедитесь: как они играют, так и пишут...
   Запомнить все, что происходило тогда, было невозможно. Утесов мужественно переносил все выпады в свой адрес и вышел на сцену, когда четырехчасовое измывательство, заставившее смеяться и хохотать и юбиляра, и его гостей, завершилось. Он поблагодарил всех и спел две песни – «Когда проходит молодость» и «Перевал». Спел так, как никогда прежде. Вызвал овации, чего в тот вечер еще не было. От песен этих защемило в носу и хотелось и радоваться, и плакать. И это осталось самым запоминающимся.

* * *

   Когда вышла пластинка «Концерт на бумаге», на которой среди других оркестров записано несколько вещей утесовского джаза, Леонид Осипович сразу позвонил мне:
   – Умоляю! Я сгораю от любопытства, но не могу понять, как можно было заставить заговорить бумагу? – взмолился он. – Приезжайте ко мне как можно быстрее. И приведите инженера, сотворившего это чудо!
   Александр Мельников, новый работник студии, недавно окончивший институт, нисколько приглашению не удивился – месяца два он бился над утесовскими записями, чтобы достичь приличного звучания, сроднился с ними и говорил, что они уже снятся ему по ночам.
   В назначенный час мы появились на пороге квартиры Утесова.
   – Mein gott! – воскликнул Леонид Осипович, увидев Сашу. – Таким я был каких-нибудь сорок – пятьдесят лет назад! Стройным, как березка, без намека на живот и брился раз в неделю.
   – Я бреюсь через день, – с гордой улыбкой заметил инженер и добавил, смутившись: – Иногда.
   – Проходите, проходите, – пригласил Утесов. – Дубленки вешайте на собаку.
   «Собакой» была смешная чугунная вешалка с десятком крючков.
   – Я скажу, что меня удивило, – начал Леонид Осипович, когда мы расположились. – Поверьте, мне скоро девяносто, но никогда не слышал о говорящей бумаге. Да и в конверте обнаружил пластинку, каких много, с десятком записей. «Бумага» – это рекламный трюк вроде «Ста львов» в цирке, когда на арене появляется от силы троица хищников?
   – Если и трюк, – ответил Саша, – то очень старый, девятьсот сорокового года! Говорила, конечно, не бумага, а записи, нанесенные на нее.
   Не буду пересказывать завязавшийся ученый разговор – он был долгим. Утесова интересовала каждая деталь: и способы нанесения на бумагу фонограмм и воспроизведения их, и как можно ухитриться уместить на бумаге столько записей, и возможность прослушать одну из них. Казалось, будто Леонид Осипович завтра же собирается заняться новым для него делом и никак не хочет прогореть на нем.
   Но чтобы было ясно, о чем шла речь, вот краткое резюме. Человеку всегда хочется большего. Неудовлетворенность достигнутым – двигатель прогресса. И в то время когда ничего, кроме патефонных пластинок, не было и опера «Пиковая дама» умещалась на сорока четырех сторонах (!) – сколько же раз приходилось вскакивать, переворачивать диск, менять иголку, накручивать пружину, так в это самое время появляются бумажные ролики, которые звучат сорок минут без остановки. Фантастика!
   Запись шла на кинопленку, фонограмма с которой переносилась на литографский камень, с него и печатались бумажные ролики. В отличие от кино, на бумаге располагали не одну, а восемь звуковых дорожек, оттого и бумажный долгоиграющий рулон был достаточно компактным и не занимал много места.
   – Да, да, – вспоминал Леонид Осипович, – я еще все удивлялся, когда мы играли на сцене Дома ученых, зачем это запись идет на кинопленку, будто готовятся выпустить фильм.
   Аппарат для прослушивания говорящей бумаги мы получили в полупригодном состоянии в Музее Калинина на Моховой (теперь его уже нет). Саша долго мудрил над ним, заставил его заработать и, начитавшись старых статей и инструкций, утверждал, что бумажные ролики можно было слушать до трех тысяч раз без ухудшения первоначального качества.
   – Ах какой прекрасный вариант «Десяти дочерей»! – воскликнул Утесов, когда мы завели «Концерт на бумаге». – Я писал эту песню не меньше пяти раз. И можете сравнить – все разные. А этот, пожалуй, лучший. Только бумага, хоть и не потрескивает, звучит глуховато. Может быть, ее крутили больше трех тысяч? Если так, то для меня честь. Калинин, видно, любил еврейских песен!
   И вдруг преобразился.
   – Молодой человек, стойте сюда! – обратился он ко мне. – Костюмчик откуда брали? Так, подкладочка заделана. А шлейка под воротником? Разведите руки в стороны! На спине гармошка.
   Он цокал языком, щупал меня и пиджак и выражал явное недовольство. Потом сказал:
   – Вот так осматривал мой лучший костюм портной, к которому я пришел в сороковом году в Риге, только что ставшей советской. Я попросил его сшить мне новый, предупредив, что мои гастроли рассчитаны всего на три дня.
   – Вы получите костюм завтра, – абсолютно равнодушно ответил он.
   – Как вы успеете? – засомневался я.
   – У нас еще нет планового хозяйства, – объяснил портной.
   – Я хотел бы, чтобы новый костюм выглядел не хуже этого, – я указал на тот, в котором пришел.
   Портной обошел вокруг меня, осматривая каждый шов, каждую складку:
   – Кто вам шил это?
   – Зингер, – гордо ответил я.
   – Меня не интересует фамилия, – сказал портной. – Я спрашиваю, кто он по профессии? Часовщик? Зубной врач? Лудильщик? Только не говорите портной, а то я потеряю сознание...
   Леонид Осипович проводил нас до прихожей и подал пальто Саше.
   – Что вы, что вы! Я сам, – смутился тот.
   – Не сопротивляйтесь! – попросил Утесов. – Говорят, это правило родилось в Древнем Риме, когда патриции, провожая своих сограждан до дверей, опасались, как бы они случайно не унесли с собой тогу или лавровый венок. С тех пор я всегда подаю пальто всем гостям, которых уважаю и люблю. А других у меня не бывает.

* * *

   День рождения 21 марта 1980 года. Утесову – 85 лет. У него на квартире собралась большая компания – Борис Брунов, Роберт Рождественский с женами, Мария Миронова и Александр Менакер с сыном Андреем, Изабелла Юрьева, друзья по работе, знакомые, домашний врач, дочь Дита с мужем, кинорежиссером Альбертом Гендельштейном.
   Обязанности тамады возложил на себя Брунов, но при таком имениннике ему мало что приходилось делать. Леонид Осипович сыпал историями, случаями, анекдотами.
   – Обо мне уже слагают мифы! – объявил он.
   И рассказал о якобы реальном розыгрыше, что учинил с Мейерхольдом, с которым был давно и хорошо знаком. Мол, Всеволод Эмильевич в ресторане «Метрополь» принял его и Давида Гутмана за иностранных антрепренеров, которые тут же обещали ему длительные гастроли в Англии. Мейерхольд доверчиво приглашение принял, а когда выяснилось, что антрепренеры фальшивые, будто бы немедленно разыграл Утесова: позвонил ему поздно вечером и заявил, что завтра в десять утра предстоит выступление утесовского джаза в Кремле и он, режиссер этого концерта, предупреждает, чтобы в назначенный час все музыканты были в сборе. А утром, мол, позвонил Леониду Осиповичу и объяснил:
   – Вы просили о моей постановке программы вашего оркестра – вот вы ее и получили. А в Кремле вас никто не ждет.
   – Здесь все выдумка, и не очень добрая, – сказал Утесов в застолье. – Есть лишь одна толика правды. Как-то Всеволод Эмильевич предложил мне:
   – Давайте я поставлю вам программу. Это будет грандиозное зрелище! Пройдет оно в цирке. Вы и весь оркестр на арене в костюмах клоунов, а вокруг тридцать герлс с танцами!
   Имея горький опыт с этими герлс, что делают любой концерт громоздким и неподъемным, я отказался. А Мейерхольд, как только видел меня, бросал традиционное: «В следующем году – в цирке!»...
   А когда компания немного утихомирилась, Утесов взял гитару и запел романсы – «Снился мне сад», «Две розы», «Ты забудешь меня на чужбине». Все затихли. И стало почему-то очень грустно. Чтобы сломить настроение, Леонид Осипович запел шуточные куплеты Якова Ядова «Одесса-мама». Дита подпевала ему. Каждый куплет встречался смехом и аплодисментами, а заключительный – вызвал взрыв хохота:

 
Мы все хватаем звездочек с небес.
Луна озарена огнем и пламем.
Утесов Лёдя – парень из Одесс,
И Дита тоже Бабель из-под мамы!
 

   – Это все надо обязательно записать! – сказал я Леониду Осиповичу.– Так, как вы пели, – под гитару.
   – Обязательно! – согласился он. – Но романсы еще туда-сюда пропустят, а куплеты...
   – И куплеты тоже, – уговаривал я. – У нас же есть серия «Веселый вечер». Запишем куплеты для нее. На публике!
   – Их уж лучше спеть с трио, – предложил он. – Леня Кауфман, рояль, Витя Миронов, гитара, и Шота Абрамидзе, контрабас. Неплохо может получиться!
   Но все так и осталось незаписанным. Это на моей совести. Казалось, успеется, что спешить, а время ушло – и с ним не стало Утесова.
   Да только ли эти песни! Когда Леонид Осипович готовил к печати свою книгу, он разыграл передо мной изумительную сцену «Утро одесского двора». С криками продавцов, голосами переругивающихся соседок, монологом шарманщика, зазывным «Точить ножи, ножницы!» и так далее.
   – Я хочу, чтобы все это было зафиксировано на маленькой пластиночке, – пояснил он, – которая станет приложением к книге.
   Но издательство посчитало такое приложение излишней роскошью. Тогда мы решили сделать пластинку-«миньон» – «Рассказывает Утесов». С одной стороны – «Утро одесского двора», с другой – «Вечер в одесском борделе».
   «Вечер» в письменном виде издательство отвергло как не соответствующий названию книги «Спасибо, сердце!». В утесовском исполнении это было блистательно. Разговоры меж клиентами в ожидании девочек. Полнотелая бандерша, рекламирующая свой товар и побуждающая клиентуру к решительности и быстрейшему выбору. Ее реплики, вплоть до «Соня, прекрати удовольствие! Клиент недоплатил!»
   Уникальная была бы пластинка! Ну не прошла бы худсовет, осталась бы в архиве, но сегодня наверняка вышла бы в свет. Нет, не настоял, не уговорил, думал, никуда оно не уйдет.
   А Утесов остро ощущал течение времени. Передавая мне материалы, что представлены в этой книге, он говорил:
   – Оставьте их у себя. Я надеюсь, что когда-нибудь вы напишете обо мне.
   На книге «Спасибо, сердце!» он написал: «Очень дорогому моему сердцу Глебу Скороходову с любовью, дружбой и самыми наилучшими пожеланиями, и с благодарностью за его труды, посвященные моему оркестру, мне и Дите».
   Хочется верить, что отчасти я выполнил свой долг перед Леонидом Осиповичем. Только отчасти.

Раритеты «салона»
Антиюбилей Леонида Утесова (фрагменты)

Иосиф Прут. Как это было

   Шуре Ширвиндту неизвестно еще одно слово на «анти» – антимония!
    Ширвиндт, высунувшись из-за кулисы:Известно. Позже о нем поговорим.
    Прут.У меня был такой старшина, как Шура, он мне всегда говорил: «Ох, я бы вам ответил, – если бы нашелся!»
   Дружба наша с юбиляром началась много лет назад. Хочу вспомнить эпизод, который постоянно рассказывает обо мне Леонид Осипович, чтобы вы поняли, с кем имеете дело.
   Он утверждает, что меня привезли в Одессу в 1908 году, где жила моя тетя. С ней был знаком отец Леонида Осиповича, это были приличные люди. Утесов помимо того, что учился в гимназии Файга, уже имел отношение к музыке. Так вот однажды якобы встретив мою тетю, он ей сказал:
   – Анна Аркадьевна, ну что вы мучаете своего Оню, зачем вы его таскаете в музыкальную школу Столярского! У него же нет никакого слуха.
   На что моя тетя ответила:
   – Зачем ему слух? Его же будут учить не слушать, а играть!
   Вот с таких инсинуаций начался Утесов. Чем это закончилось, вы знаете. Я приведу еще одну деталь, чтобы вы поняли, насколько не все хорошо в этом человеке.
   Его раздражает моя манера рассказывать анекдоты. Я, например, рассказываю об одессите, который захотел купить себе льва. Может быть, не очень смешно, но начало уже есть. Так Утесов излагает это так:
   – Прут, конечно, скажет, что он стоял в цирке Труцци и при нем заключили эту сделку со львом. Это нахальство. Что бы он ни рассказал, он всегда был при этом. И на Куликовском поле тоже обязательно он.
   Так вот, товарищи, я не знаю, может быть, в человеке, ради которого мы собрались, и обнаружатся достоинства, но все-таки что-то нехорошее в нем есть!

Михаил Ножкин. Граждане, послушайте меня!

 
Говорят, тут антиюбилей.
А кто-нибудь возьми – антиналей!
По струне антиударим,
Дружно антипогутарим
О любимом нашем юбиляре.
 
 
Граждане, послушайте меня!
Мне Утесов вовсе не родня.
Только мне с рожденья пели
Мама возле колыбели,
А с пластинки Леонид Утесов.
 
 
Родился он в красавице-Одессе.
Напротив Молдаванка и Пересыпь.
Пел на берегу лимана,
Как с Одесского кичмана
Взяли да сбежали два уркана.
 
 
Сколько его бездари стращали.
Джаз его все время запрещали.
Били, мяли, колотили,
Бочки на него катили,
За границу вовсе не пущали.
 
 
Ох, и натерпелся, настрадался.
Только не сломался и не сдался.
Ни на миг не подал виду,
Джаз родной не дал в обиду,
Навсегда Утесовым остался.
 
 
Слышал я ему за добрый труд
Звездочку к столетию дадут!
Он дождется этой чести,
Значит, с юбиляром вместе
В день столетья встретимся мы тут.
 

Мария Миронова, Александр Менакер
Письмо руководству ВТО

    Копия: Управлению культуры Фрунзенского района
   Мы как честные люди, незаслуженно находящиеся на заслуженном отдыхе, не можем больше молчать. Мы считаем своим гражданским долгом написать это антианонимное письмо и представить его в антиюбилейную комиссию.
   В то время, когда вся наша эстрада под мудрым руководством дорогого Бориса Сергеевича Брунова движется только вперед, ВТО не находит ничего лучшего, как устроить антиюбилей Леониду Утесову. На наших глазах проходил почти весь творческий путь этого артиста. Он построил свое благополучие исключительно на том, что его покойная жена, всеми любимая и уважаемая Елена Иосифовна, по сцене Ланская, прекрасно приготовляла фаршированную рыбу (фиш), которую с удовольствием ели такие люди, как Исаак Бабель, Михаил Зощенко, Николай Эрдман и еще один Исаак – Дунаевский. Именно благодаря этим людям Утесов и завоевал популярность у зрителей.
   Обладая небольшой музыкальностью, при полном отсутствии вокальных данных и не получив специального хореографического образования, но владея каким-то невидимым магнитным полем, он значительно раньше вошедшей ныне в моду Джуны сумел влюбить в себя многих.
   Мы горды, что руководство Дома актера все-таки опомнилось и перенесло это сомнительное мероприятие в помещение ЦДРИ, где большая вместимость позволит познакомить с этим безобразием не только членов высшего общества ВТО, но и работников смежных театральных профессий – стоматологов, гинекологов, а главное, тружеников торговой сети, для которых ЦДРИ, Дом актера, Дом кино давно стали уже родным домом.
   Неужели великая Мария Гавриловна Савина, а потом Александра Александровна Яблочкина создали театральное общество для проведения таких антихудожественных мероприятий. Ведь если так пойдет и дальше, дело может кончиться тем, что завтра на Олимпийском стадионе может быть организован вечер памяти МХАТа!
   С уважением народная мстительница РСФСР Мария Миронова, заслуженный мститель той же республики Александр Менакер.

Зиновий Гердт. О достоинствах и недостатках

   Никаких твоих достоинств, Ледя, я перечислять не буду. Было бы прекрасно поговорить о твоих недостатках.
   Мне, например, обидно, что когда я привожу тебе свои наблюдения из Одессы, ты потом выдаешь их за свои.
   Но я на всю жизнь очарован твоим южнорусским сдвоенным «н». Его не существует. Оно нужно для слова «юность». Только в этом слове оно есть.