Страница:
Фед. Сем.У нас нет овса.
Утесов.Ну дайте полмеры.
Фед. Сем.Да нет у нас овса, я тебе говорю.
Утесов.Ну давайте скрипку тады. Вы сколько за смычок со своим прикладом возьмете?
Фед. Сем.Как это – со своим прикладом?
Утесов.А так, палка ваша, а волос наш – вот Маруська пожертвует. Вы обратите внимание, волос-то какой! Отойдите в сторонку, а то она очень задом бьет. ( Выдергивает у лошади из хвоста несколько волосков.) Вот волос какой!
Фед. Сем.Это черт знает что такое!
Утесов.А вы что же, гражданин, пастух, что ли, будете?
Оркестрант.Почему пастух? Из чего вы заключили?
Утесов.Я гляжу, дудка у вас больно богатая. Вам бы с такой дудкой пастухом быть – цены бы вам не было. Сыграл бы чего на дудке, музыку, что ль, какую. У меня Маруська очень любительница.
Утесов.Здравствуйте.
Фед. Сем.Здрасте.
Утесов.Я приходил получайт у вас капелька русский музыка, вашей великий маленький кучка.
Фед. Сем.Пожалуйста. Что же вам угодно?
Утесов.Я хотел получайт опера вашей великий маленький кучка: Глинка, Мусорный, Римский-Корсаков и Чайниковский. Я хотел играйт ваша чудная опера «Червивая дама», «Боб Годунов», «Юджин Онегин» и «Маленький золотой петух».
Фед. Сем.Вы музыкант?
Утесов.О ес, ес. Я есть один известный американский дирижер.
Фед. Сем.Очень приятно.
Утесов.Я имел специально приезжать из Нью-Йорк, чтобы бывать знаком с ваша великая русский музыка.
Фед. Сем.И вы уже что-нибудь слышали?
Утесов.О ес. Я имел бывайт в ваш Большой театр, но находил, что он не дает никакой ответ на этот день, на сегодня.
Фед. Сем.Ну что вы! Разве вы не знаете, что Большой театр первый выкинул лозунг «Искусство – трудящимся»?!
Утесов.Выкинул?
Фед. Сем.Выкинул.
Утесов.И далеко выкинул?
Фед. Сем.Так далеко, что его невозможно найти.
Утесов.Я это имел замечайт.
Фед. Сем.А как вам понравилась постановка?
Утесов.Я имел приходить на «Юджин Онегин», и я замечайт очень бедная постановка. Там имели исполняйт «Слыхали львы, слыхали львы за рощей глас певца любви», и я замечайт много певец любви и ни одного льва. Я не понимайт: такой большой театр – и ни одного льва. У нас в Америка, если бы пели «слыхали львы, слыхали львы», обязательно показали бы львы. Это не очень дорого, но это нравится публикум. Я считай, что ваша русская музыка очень хорошая музыка, но очень длинная музыка и очень скучная музыка. Я считай, что для того, чтобы русская музыка могла догнать и перегнать американская музыка, ее нужно играть совсем на другой манер. Ее надо немного сокращайт и немного изменяйт.
Фед. Сем.А, Леонид Осипович, очень рад, очень рад. А мы вам приготовили целый комплект новых нот. ( Зовет.) Костя, Костя, Костька, черт. Константин! Опять куда-то запропастился.
Утесов.Между прочим, обратите внимание: как только я прихожу – его нет.
Фед. Сем.Да-да. Очень странно. А когда вас нет, он все время здесь. Ну ничего, я сейчас сам достану. Вот ( достает кипу нот). Замечательные песенки. Последние новинки Европы!
Утесов( перелистывая ноты). «Томми в сумасшедшем доме». Вертинский – новая ариэтка «Уж горит Чапей». Скажите пожалуйста. Уже успел. Интересно, как он откликнулся на это событие? ( Раскрывает ноты, напевает.) «Уж горит Чапей, пей детка, пей!» Ну да все понятно. Дальше, разумеется, пойдет: «Уже Шанхай в огне, прильни ко мне». А конец такой:
Фед. Сем.Я думал, что из этого вы сможете чем-нибудь воспользоваться для своего репертуара.
Утесов.Какая чепуха. Я не исполняю никаких песенок и никакой легкой музыки. Я исполняю только классические произведения.
Фед. Сем.Как – не исполняете легкой музыки? Вы смеетесь надо мной!
Утесов.Может быть, вы с кем-нибудь себя путаете?
Фед. Сем.С кем же я могу себя спутать?
Утесов.Этого я не знаю. Мало ли на свете есть идиотов, с которыми вы можете себя спутать. Я вам повторяю, что никогда легкой музыки не исполнял и исполнять не собираюсь.
Фед. Сем.Не исполняли?
Утесов.Не исполнял.
Фед. Сем.Нет?
Утесов.Нет.
Фед. Сем.Никогда?
Утесов.Никогда!
Фед. Сем.Одну минуточку ( заводит граммофон).
Пласт.Значит, гражданин Утесов, вы говорите, что вы никогда никаким джаз-бандом не дирижировали? Вы никогда этим безобразием не занимались? Тогда разрешите я вам напомню. Что вы скажете по поводу вот этого?
Из раструба звучит фокстрот «Арабелла».
Утесов.Подумаешь! Какая-то серенькая полечка.
Пласт.Это настоящий американский фокстрот.
Утесов.Да я и не помню, чтобы мы это играли, – у нас музыканты лучше!
Пласт.Ах, вы, значит, не помните, что вы это делали? Вам обязательно нужно свой голос услышать? Пожалуйста, будьте любезны!
С пластинки звучит начало песни «С Одесского кичмана».
Ну а это что такое?
Утесов.Не знаю, не знаю. Какой-то безголосый певец! Это не я вовсе!
Пласт.Ах это тоже не вы? Но тогда разрешите еще один документик представить.
С пластинки звучит голос Утесова, поющего «Бублички».
Утесов.Что вы привязались к этой подозрительной личности? И песня эта, и певец были справедливо раскритикованы. При чем здесь я?
Пласт.Простите, я не могу с вами спорить, потому что я кончаюсь. Переверните меня.
Утесов.Кто кончается?
Пласт.Я – пластинка.
Утесов переворачивает пластинку.
Благодарю вас, товарищ Утесов. Вы очень любезны.
Утесов.Пожалуйста, не стоит благодарности.
Пласт.Позвольте вам напомнить еще одну маленькую штучку.
Из граммофона звучит песня «Пока».
Вот это аргументы! А ваши разговоры чепуха! Давно пора перестроиться. Я вам столько раз об этом говорила. Будьте здоровы, дорогой мой!
Утесов.Каюсь. Пел. Скажу даже больше: пел, пускал корни и насаждал. Бейте меня, Федор Семенович!
Фед. Сем.Что вы, что вы, Леонид Осипович, успокойтесь. Какие пустяки...
Утесов.Как – пустяки? Вы, Федор Семенович, эти анти-отмежевательнические настроения бросьте! Я каюсь, а вы мне под руку говорите. Не мешайте мне, пожалуйста. Товарищи! Признаю свои ошибки, все до одной. Теперь я прозрел и понял, что это было с моей стороны типичное мракобесианство. Это была форменная упадочничевщина, адриановщина и пиотровщина. Но повторяю, что теперь я совершенно переродился. У меня появилось совершенно новое мировоззренчество, мироощущенчество и миросозерцанчество. Теперь я исполняю только классическую музыку. Сейчас я вам докажу. Товарищи, вы можете мне сыграть «Музыкальный момент» Шуберта, этого классического представителя эпохи накопления торгового капитала, периода его борьбы с феодальной загниваевщиной?
Утесов.Если я буду стоять на месте, то сделаю большой шаг вперед?
Фед. Сем.Да.
Утесов.Диалектика!
Фед. Сем.В вашем творчестве произошел большой сдвиг. Но вам необходимо быть ближе к производству. Знаете что? Костя не возвращается. К тому же я его уже давно хочу сократить. Оставайтесь жить у меня.
Утесов.Как – у вас?
Фед. Сем.Вместо Кости.
Утесов.Где же тогда я буду жить?
Фед. Сем.Там же, где он. В контрабасе.
Утесов.В контрабасе? На каких правах?
Фед. Сем.На правах застройщика.
Утесов.Принимаю предложение!
Фед. Сем.Ну вот и прекрасно! Заприте магазин и ложитесь спать. Спокойной ночи!
Утесов.Спокойной ночи! ( Прощается со всеми. Все уходят. Поет.)
Николай Эрдман Михаил Вольпин
Актриса– Эдит Утесова.
Графиня– Аркадий Котлярский.
Суфлер– Федор Сергеев.
Актриса( поет).
Суфлер. Пойте сначала.
Актриса( поет.)
Актриса. Диги-диги-дон. Что?
Суфлер. Он уже вошел.
Актриса. Диги... ( Замечает Актера и замолкает.)
Суфлер( шепотом Актеру). Здравствуй, моя маленькая малютка.
Актер( озираясь по сторонам). Здравствуй, моя маленькая малютка!
Суфлер. Радостно подбегает к ней. Что же вы не подбегаете?
Актер. А где же малютка?
Актриса( шепотом). Малютка – это я.
Актер. Вы? Кто бы мог подумать! ( Подбегает к Актрисе.)
Актриса. О Габриэль!
Суфлер. О Бьянка!
Актер. О Бьянка!
Суфлер. Берет Бьянку за руки. Берите же!
Актер. А где же Бьянка?
Актриса. Бьянка – это я.
Актер. Вы же малютка.
Актриса. Я и малютка, и Бьянка.
Актер. Я не знал, что вы играете две роли. ( Берет ее за руки.)
Суфлер. Все эти долгие дни я думал о тебе, думал о тебе.
Актер. Все эти долгие дни я думал о тебе.
Суфлер. Думал о тебе.
Актер. Я уже сказал «думал о тебе».
Суфлер. «Думал о тебе» два раза.
Актер. Все эти долгие дни я думал о тебе два раза.
Актриса. Увы, увы! Это наше последнее свидание.
Суфлер. Боже!
Актер. Боже!
Актриса. Что с вами?
Суфлер. Воды!
Актриса. Рафаэль!
Лакей( входит). Сеньорита?
Актриса. Стакан воды сеньору Габриэлю!
Лакей подает Актеру на подносе стакан с водкой.
Суфлер. Габриэль с жадностью выпивает воду. ( Актер выпивает, крякает и передергивает плечами.) Габриэль твердыми ногами подходит к Бьянке. Подходите же!
Актер. Я... Я не могу твердыми.
Суфлер. Ну подходите как можете.
Актер, пошатываясь, подходит к Актрисе.
Я буду бороться за свое счастье, о Бьянка.
Актер. Я буду бороться за свое счастье, о Бьянка!
Суфлер. Как боролись великие полководцы Александр Македонский и Кай Юлий Цезарь.
Актер. Подавай реже.
Суфлер. Как боролись великие полководцы...
Актер. Как боролись великие полководцы...
Суфлер. Александр Македонский...
Актер. Александр Македонский.
Суфлер. И Кай Юлий Цезарь.
Актер. Чего?
Суфлер. И Кай!
Актер. Пожалуйста. ( Начинает икать.)
Актриса. Что вы делаете?
Актер. Икаю.
Актриса. Зачем?
Актер. Мне суфлер сказал «икай», я и икаю.
Актриса. Он не вам сказал «икай», а «и Кай Юлий Цезарь».
Актер. Юлий Цезарь икай? Почему же он не икает? Юлий, где вы? Вам икать!
Актриса. Вы с ума сошли, он умер две тысячи лет тому назад.
Актер. Умер? Царство ему небесное. Значит, все-таки мне икать.
Актриса. Вы совершенно не знаете пьесы!
Суфлер. Говорите дальше.
Актриса. Моя мать, престарелая графиня Ядвига, против нашей любви. Но все равно я решилась. Бежим, Габриэль, бежим!
Суфлер. А ты не будешь потом плакать и каяться?
Актер. А ты не будешь потом... Чего?
Суфлер. Плакать.
Актер. Плакатъ.
Суфлер. И каяться.
Актер. Опять икается. Вы кому говорите – икается?
Суфлер. Вам, вам.
Актер( Актрисе). Вот видите, мне икается, а вы говорите, я пьесы не знаю! ( Снова начинает икать.)
Актриса. О Габриэль! А не причиняю ли я тебе зло своей безрассудной любовью?
Суфлер. Разве зло может исходить из такого благородного сердца?
Актер. Как?
Суфлер. Разве зло...
Актер. Развезло. Конечно, развезло. Ты бы вот такой стакан ахнул, и тебя бы развезло.
Актриса( накинув на себя мантилью и надевая боты). О Габриэль, мы должны торопиться. Если сюда войдет моя мать, графиня Ядвига, – все погибло. Но подумай в последний раз. Нам предстоит трудная жизнь, а ты привык к беззаботной жизни.
Суфлер. Почему ты думаешь только обо мне?
Актер. Почему ты думаешь только обо мне?
Суфлер. Тебе тоже хватает заботы.
Актер. Тебе тоже... Как дальше?
Суфлер. Хватает заботы.
Актер. Хватает за боты? Сейчас. ( Бросается к Актрисе и хватает ее за боты.)
Актриса( вырываясь). Вы с ума сошли! Оставьте мои ноги!
Суфлер. Бежим, Габриэль, бежим! Бегите, бегите.
Актриса. Пустите меня, пустите. ( Вырывает ногу, в руках Актера остается ботик.) Бежим, Габриэль, бежим!
Вбегает Графиня Ядвига.
Графиня. Стой, соблазнитель. Ты хочешь унести самое дорогое, что есть у меня в жизни. Отдай мое сокровище.
Актер. Пожалуйста! ( С поклоном протягивает ей ботик.)
Графиня. Святой Винцент! Что я вижу! У тебя на руке точно такое же родимое пятно, какое было у моего сына, пропавшего двадцать три года тому назад из походной палатки моего мужа, убитого во время кампании 1809 года иноземными войсками маленького корсиканца. Сядьте, Габриэль.
Актер. Благодарю вас, графиня, я уже сижу.
Графиня. Расскажите, что вы знаете о своем отце.
Суфлер. Мой отец был подполковником.
Актер. Как?
Суфлер. Подполковником.
Актер. Он был почему-то под полковником.
Суфлер. А ведь чины в то время задаром не давали.
Актер. А ветчины в то время задаром не давали. А сейчас что же, по-твоему, ветчину задаром дают?
Суфлер. Однажды в кампанию 1809 года...
Актер. Однажды мой отец был в компании. Это было в 1809 году. Ну ясное дело в компании что делают – сидят ( выразительный жест рукой).
Суфлер. К моему отцу подскакивает человек, с наскока замахивается саблей и кричит: «Берегись, порублю!» «За мной!» – кричит мой отец.
Актер. Ну да, выпивают они, вдруг к моему отцу подскакивает человек, официант, значит...
Суфлер. С наскока замахивается саблей.
Актер. Как?
Суфлер. С наскока.
Актер. Ну конечно, отец спрашивает официанта: «С нас скока?»
Суфлер. И кричит: «Берегись, порублю!»
Актер. Ну конечно, официант кричит: «По рублю». Потому что, как я вам уже говорил, ветчины в то время задаром не давали.
Суфлер. «За мной!» – кричит мой отец.
Актер. Ну а отец кричит: «За мной», не хочет платить. Оно и понятно – обидно платить за всю компанию 1809 года.
Суфлер. Отец хотел бежать, но вокруг все штыки, все штыки...
Актер. Ну да. А все ж таки заплатил. Пришлось.
Графиня. А свою мать вы помните, Габриэль?
Суфлер. Я помню ее портрет, который отец носил на груди.
Актер. Я помню ее портрет, который отец носил на груди.
Графиня. Так вглядись в меня внимательней!
Суфлер. Габриэль вскакивает, всматривается.
Актер вскакивает.
Узнает свою мать в графине.
Актер хватает графин и всматривается в него.
Мама. Мама.
Актер( заглядывая в графин). Мама, мама, как ты сюда попала?!
Графиня. Сын мой! ( Обнимает Габриэля.)
Актриса. Значит, он мне брат! О горе!
Графиня. Он мне сын, но тебе он не брат, потому что твой отец вот кто! ( Входит другой Актер.)
Актриса. Отец! О счастье! ( Бросается к нему.)
Вошедший. Графиня! Я прошу вашей руки.
Графиня подает ему руку. Все поют и танцуют.
Михаил Зощенко
Почти зощенковская история
На сцене «Свободного театра»
Утесов.Ну дайте полмеры.
Фед. Сем.Да нет у нас овса, я тебе говорю.
Утесов.Ну давайте скрипку тады. Вы сколько за смычок со своим прикладом возьмете?
Фед. Сем.Как это – со своим прикладом?
Утесов.А так, палка ваша, а волос наш – вот Маруська пожертвует. Вы обратите внимание, волос-то какой! Отойдите в сторонку, а то она очень задом бьет. ( Выдергивает у лошади из хвоста несколько волосков.) Вот волос какой!
Фед. Сем.Это черт знает что такое!
Утесов.А вы что же, гражданин, пастух, что ли, будете?
Оркестрант.Почему пастух? Из чего вы заключили?
Утесов.Я гляжу, дудка у вас больно богатая. Вам бы с такой дудкой пастухом быть – цены бы вам не было. Сыграл бы чего на дудке, музыку, что ль, какую. У меня Маруська очень любительница.
Музыкальный аттракцион
Джаз играет. Лошадь все больше оживляется и, наконец, пускается в пляс. Сложный танец лошади под аккомпанемент джаза.Явление восьмое
В магазин входит Утесов– Дирижер американского джаза.Утесов.Здравствуйте.
Фед. Сем.Здрасте.
Утесов.Я приходил получайт у вас капелька русский музыка, вашей великий маленький кучка.
Фед. Сем.Пожалуйста. Что же вам угодно?
Утесов.Я хотел получайт опера вашей великий маленький кучка: Глинка, Мусорный, Римский-Корсаков и Чайниковский. Я хотел играйт ваша чудная опера «Червивая дама», «Боб Годунов», «Юджин Онегин» и «Маленький золотой петух».
Фед. Сем.Вы музыкант?
Утесов.О ес, ес. Я есть один известный американский дирижер.
Фед. Сем.Очень приятно.
Утесов.Я имел специально приезжать из Нью-Йорк, чтобы бывать знаком с ваша великая русский музыка.
Фед. Сем.И вы уже что-нибудь слышали?
Утесов.О ес. Я имел бывайт в ваш Большой театр, но находил, что он не дает никакой ответ на этот день, на сегодня.
Фед. Сем.Ну что вы! Разве вы не знаете, что Большой театр первый выкинул лозунг «Искусство – трудящимся»?!
Утесов.Выкинул?
Фед. Сем.Выкинул.
Утесов.И далеко выкинул?
Фед. Сем.Так далеко, что его невозможно найти.
Утесов.Я это имел замечайт.
Фед. Сем.А как вам понравилась постановка?
Утесов.Я имел приходить на «Юджин Онегин», и я замечайт очень бедная постановка. Там имели исполняйт «Слыхали львы, слыхали львы за рощей глас певца любви», и я замечайт много певец любви и ни одного льва. Я не понимайт: такой большой театр – и ни одного льва. У нас в Америка, если бы пели «слыхали львы, слыхали львы», обязательно показали бы львы. Это не очень дорого, но это нравится публикум. Я считай, что ваша русская музыка очень хорошая музыка, но очень длинная музыка и очень скучная музыка. Я считай, что для того, чтобы русская музыка могла догнать и перегнать американская музыка, ее нужно играть совсем на другой манер. Ее надо немного сокращайт и немного изменяйт.
Музыкальный номер
Явление девятое
Утесов( входя). Здравствуйте.Фед. Сем.А, Леонид Осипович, очень рад, очень рад. А мы вам приготовили целый комплект новых нот. ( Зовет.) Костя, Костя, Костька, черт. Константин! Опять куда-то запропастился.
Утесов.Между прочим, обратите внимание: как только я прихожу – его нет.
Фед. Сем.Да-да. Очень странно. А когда вас нет, он все время здесь. Ну ничего, я сейчас сам достану. Вот ( достает кипу нот). Замечательные песенки. Последние новинки Европы!
Утесов( перелистывая ноты). «Томми в сумасшедшем доме». Вертинский – новая ариэтка «Уж горит Чапей». Скажите пожалуйста. Уже успел. Интересно, как он откликнулся на это событие? ( Раскрывает ноты, напевает.) «Уж горит Чапей, пей детка, пей!» Ну да все понятно. Дальше, разумеется, пойдет: «Уже Шанхай в огне, прильни ко мне». А конец такой:
Какое блестящее разрешение японско-китайских отношений. До этой гитары Лига Наций еще не додумалась. Великие державы не хотят расстаться со своими концессиями, а Вертинский со своей гитарой. Пойдем дальше. «Сердце глупенькой девочки в паутине чулок». Вальс-бостон. Не понимаю, зачем вы мне все это показываете?
Что нам блеск шанхайского пожара,
Что нам в том, что догорел Чапей?
Дорогая самая да у меня гитара,
Никогда я не расстанусь с ней.
Фед. Сем.Я думал, что из этого вы сможете чем-нибудь воспользоваться для своего репертуара.
Утесов.Какая чепуха. Я не исполняю никаких песенок и никакой легкой музыки. Я исполняю только классические произведения.
Фед. Сем.Как – не исполняете легкой музыки? Вы смеетесь надо мной!
Утесов.Может быть, вы с кем-нибудь себя путаете?
Фед. Сем.С кем же я могу себя спутать?
Утесов.Этого я не знаю. Мало ли на свете есть идиотов, с которыми вы можете себя спутать. Я вам повторяю, что никогда легкой музыки не исполнял и исполнять не собираюсь.
Фед. Сем.Не исполняли?
Утесов.Не исполнял.
Фед. Сем.Нет?
Утесов.Нет.
Фед. Сем.Никогда?
Утесов.Никогда!
Фед. Сем.Одну минуточку ( заводит граммофон).
Аттракцион с граммофоном
Федор Семенович ставит пластинку, и она начинает звучать.Пласт.Значит, гражданин Утесов, вы говорите, что вы никогда никаким джаз-бандом не дирижировали? Вы никогда этим безобразием не занимались? Тогда разрешите я вам напомню. Что вы скажете по поводу вот этого?
Из раструба звучит фокстрот «Арабелла».
Утесов.Подумаешь! Какая-то серенькая полечка.
Пласт.Это настоящий американский фокстрот.
Утесов.Да я и не помню, чтобы мы это играли, – у нас музыканты лучше!
Пласт.Ах, вы, значит, не помните, что вы это делали? Вам обязательно нужно свой голос услышать? Пожалуйста, будьте любезны!
С пластинки звучит начало песни «С Одесского кичмана».
Ну а это что такое?
Утесов.Не знаю, не знаю. Какой-то безголосый певец! Это не я вовсе!
Пласт.Ах это тоже не вы? Но тогда разрешите еще один документик представить.
С пластинки звучит голос Утесова, поющего «Бублички».
Утесов.Что вы привязались к этой подозрительной личности? И песня эта, и певец были справедливо раскритикованы. При чем здесь я?
Пласт.Простите, я не могу с вами спорить, потому что я кончаюсь. Переверните меня.
Утесов.Кто кончается?
Пласт.Я – пластинка.
Утесов переворачивает пластинку.
Благодарю вас, товарищ Утесов. Вы очень любезны.
Утесов.Пожалуйста, не стоит благодарности.
Пласт.Позвольте вам напомнить еще одну маленькую штучку.
Из граммофона звучит песня «Пока».
Вот это аргументы! А ваши разговоры чепуха! Давно пора перестроиться. Я вам столько раз об этом говорила. Будьте здоровы, дорогой мой!
Утесов.Каюсь. Пел. Скажу даже больше: пел, пускал корни и насаждал. Бейте меня, Федор Семенович!
Фед. Сем.Что вы, что вы, Леонид Осипович, успокойтесь. Какие пустяки...
Утесов.Как – пустяки? Вы, Федор Семенович, эти анти-отмежевательнические настроения бросьте! Я каюсь, а вы мне под руку говорите. Не мешайте мне, пожалуйста. Товарищи! Признаю свои ошибки, все до одной. Теперь я прозрел и понял, что это было с моей стороны типичное мракобесианство. Это была форменная упадочничевщина, адриановщина и пиотровщина. Но повторяю, что теперь я совершенно переродился. У меня появилось совершенно новое мировоззренчество, мироощущенчество и миросозерцанчество. Теперь я исполняю только классическую музыку. Сейчас я вам докажу. Товарищи, вы можете мне сыграть «Музыкальный момент» Шуберта, этого классического представителя эпохи накопления торгового капитала, периода его борьбы с феодальной загниваевщиной?
Музыкальный номер
Джаз играет Шуберта, Утесов поет.Фед. Сем.Ну вот что, Леонид Осипович. Я думаю, что, если вы останетесь стоять на месте, вы сделаете большой шаг вперед!
Всюду те же речи
Все твердят при встрече,
Все превратностей полно,
Все полно противоречий.
Год за годом мчится.
Как не подчиниться?
Иногда и кое-где
Стало черти-те что твориться.
И досада и потеха
Транспорт в городе на ять!
Но чтоб пять минут проехать,
Надо пять часов стоять.
В этой странной аксиоме
Лишь одно дано понять:
Чтобы время сэкономить,
Надо время потерять.
Вот как странно все кругом,
Вот как славно мы живем:
Хоть об стенку бейся лбом,
Диалектика во всем!
Все кругом так сложно,
Противуположно,
Что одно с другим связать
Стало просто невозможно.
То ли, скажем кратко,
В чем-то тут загадка.
То ли просто кое-где
Нет у нас еще порядка.
Для здоровья аккуратно
Ты стремишься летом в Крым.
По дороге же обратно
Успеваешь стать больным!
С этим правилом суровым
Трудно свыкнуться иным:
Для того чтоб быть здоровым,
Надо сделаться больным.
Вот как странно все кругом,
Вот как славно мы живем.
Хоть об стенку бейся лбом,
Диалектика во всем!
Утесов.Если я буду стоять на месте, то сделаю большой шаг вперед?
Фед. Сем.Да.
Утесов.Диалектика!
Фед. Сем.В вашем творчестве произошел большой сдвиг. Но вам необходимо быть ближе к производству. Знаете что? Костя не возвращается. К тому же я его уже давно хочу сократить. Оставайтесь жить у меня.
Утесов.Как – у вас?
Фед. Сем.Вместо Кости.
Утесов.Где же тогда я буду жить?
Фед. Сем.Там же, где он. В контрабасе.
Утесов.В контрабасе? На каких правах?
Фед. Сем.На правах застройщика.
Утесов.Принимаю предложение!
Фед. Сем.Ну вот и прекрасно! Заприте магазин и ложитесь спать. Спокойной ночи!
Утесов.Спокойной ночи! ( Прощается со всеми. Все уходят. Поет.)
(Кладет контрабас. После чего ложится в контрабас и закрывает крышку.)
Всему свой час – труду и наслажденью.
Ждет завтра вас серьезных дел гора.
Моя игра подходит к завершенью,
Расстаться нам теперь пришла пора!
Счастливый путь! Спасибо за вниманье!
Счастливый путь! Устали вы и я.
Счастливый путь! До нового свиданья!
Счастливый путь, счастливый путь, друзья!
Счастливый путь. Уж небо потемнело.
частливый путь. Синеет небосклон.
Счастливый путь. Конец венчает дело.
Счастливый путь. Вас ждут постель и сон.
Счастливый путь! Спасибо за вниманье.
Счастливый путь! Устали вы и я.
Счастливый путь! До скорого свиданья.
Счастливый путь! Счастливый путь, друзья!
Николай Эрдман Михаил Вольпин
Старинный театр
Действуют:
Актер– Леонид Утесов.Актриса– Эдит Утесова.
Графиня– Аркадий Котлярский.
Суфлер– Федор Сергеев.
Актриса( поет).
( Все время оглядывается на дверь.)
Выйди, милый, я умоляю!
Диги-диги-дон.
Без тебя я умираю.
Диги-диги-дон.
( Шепотом суфлеру.) Где же он?
Диги-диги-дон.
Диги-диги-дон!
Что делать?
Диги-диги-дон.
Что же он не идет?
Диги-диги-дон.
Суфлер. Пойте сначала.
Актриса( поет.)
Что с ним случилось? Я действительно сейчас умру!
Выйди, милый, я умоляю.
Диги-диги-дон.
Без тебя я умираю.
Диги-диги-дон.
На сцену вылетает Актер. Актриса не замечает его.
Диги-диги-дон.
Диги-диги-дон!
Я больше не могу!
Диги-диги-дон.
Суфлер( шепотом Актрисе). Он пришел.
Диги-диги-дон.
Актриса. Диги-диги-дон. Что?
Суфлер. Он уже вошел.
Актриса. Диги... ( Замечает Актера и замолкает.)
Суфлер( шепотом Актеру). Здравствуй, моя маленькая малютка.
Актер( озираясь по сторонам). Здравствуй, моя маленькая малютка!
Суфлер. Радостно подбегает к ней. Что же вы не подбегаете?
Актер. А где же малютка?
Актриса( шепотом). Малютка – это я.
Актер. Вы? Кто бы мог подумать! ( Подбегает к Актрисе.)
Актриса. О Габриэль!
Суфлер. О Бьянка!
Актер. О Бьянка!
Суфлер. Берет Бьянку за руки. Берите же!
Актер. А где же Бьянка?
Актриса. Бьянка – это я.
Актер. Вы же малютка.
Актриса. Я и малютка, и Бьянка.
Актер. Я не знал, что вы играете две роли. ( Берет ее за руки.)
Суфлер. Все эти долгие дни я думал о тебе, думал о тебе.
Актер. Все эти долгие дни я думал о тебе.
Суфлер. Думал о тебе.
Актер. Я уже сказал «думал о тебе».
Суфлер. «Думал о тебе» два раза.
Актер. Все эти долгие дни я думал о тебе два раза.
Актриса. Увы, увы! Это наше последнее свидание.
Суфлер. Боже!
Актер. Боже!
Актриса. Что с вами?
Суфлер. Воды!
Актриса. Рафаэль!
Лакей( входит). Сеньорита?
Актриса. Стакан воды сеньору Габриэлю!
Лакей подает Актеру на подносе стакан с водкой.
Суфлер. Габриэль с жадностью выпивает воду. ( Актер выпивает, крякает и передергивает плечами.) Габриэль твердыми ногами подходит к Бьянке. Подходите же!
Актер. Я... Я не могу твердыми.
Суфлер. Ну подходите как можете.
Актер, пошатываясь, подходит к Актрисе.
Я буду бороться за свое счастье, о Бьянка.
Актер. Я буду бороться за свое счастье, о Бьянка!
Суфлер. Как боролись великие полководцы Александр Македонский и Кай Юлий Цезарь.
Актер. Подавай реже.
Суфлер. Как боролись великие полководцы...
Актер. Как боролись великие полководцы...
Суфлер. Александр Македонский...
Актер. Александр Македонский.
Суфлер. И Кай Юлий Цезарь.
Актер. Чего?
Суфлер. И Кай!
Актер. Пожалуйста. ( Начинает икать.)
Актриса. Что вы делаете?
Актер. Икаю.
Актриса. Зачем?
Актер. Мне суфлер сказал «икай», я и икаю.
Актриса. Он не вам сказал «икай», а «и Кай Юлий Цезарь».
Актер. Юлий Цезарь икай? Почему же он не икает? Юлий, где вы? Вам икать!
Актриса. Вы с ума сошли, он умер две тысячи лет тому назад.
Актер. Умер? Царство ему небесное. Значит, все-таки мне икать.
Актриса. Вы совершенно не знаете пьесы!
Суфлер. Говорите дальше.
Актриса. Моя мать, престарелая графиня Ядвига, против нашей любви. Но все равно я решилась. Бежим, Габриэль, бежим!
Суфлер. А ты не будешь потом плакать и каяться?
Актер. А ты не будешь потом... Чего?
Суфлер. Плакать.
Актер. Плакатъ.
Суфлер. И каяться.
Актер. Опять икается. Вы кому говорите – икается?
Суфлер. Вам, вам.
Актер( Актрисе). Вот видите, мне икается, а вы говорите, я пьесы не знаю! ( Снова начинает икать.)
Актриса. О Габриэль! А не причиняю ли я тебе зло своей безрассудной любовью?
Суфлер. Разве зло может исходить из такого благородного сердца?
Актер. Как?
Суфлер. Разве зло...
Актер. Развезло. Конечно, развезло. Ты бы вот такой стакан ахнул, и тебя бы развезло.
Актриса( накинув на себя мантилью и надевая боты). О Габриэль, мы должны торопиться. Если сюда войдет моя мать, графиня Ядвига, – все погибло. Но подумай в последний раз. Нам предстоит трудная жизнь, а ты привык к беззаботной жизни.
Суфлер. Почему ты думаешь только обо мне?
Актер. Почему ты думаешь только обо мне?
Суфлер. Тебе тоже хватает заботы.
Актер. Тебе тоже... Как дальше?
Суфлер. Хватает заботы.
Актер. Хватает за боты? Сейчас. ( Бросается к Актрисе и хватает ее за боты.)
Актриса( вырываясь). Вы с ума сошли! Оставьте мои ноги!
Суфлер. Бежим, Габриэль, бежим! Бегите, бегите.
Актриса. Пустите меня, пустите. ( Вырывает ногу, в руках Актера остается ботик.) Бежим, Габриэль, бежим!
Вбегает Графиня Ядвига.
Графиня. Стой, соблазнитель. Ты хочешь унести самое дорогое, что есть у меня в жизни. Отдай мое сокровище.
Актер. Пожалуйста! ( С поклоном протягивает ей ботик.)
Графиня. Святой Винцент! Что я вижу! У тебя на руке точно такое же родимое пятно, какое было у моего сына, пропавшего двадцать три года тому назад из походной палатки моего мужа, убитого во время кампании 1809 года иноземными войсками маленького корсиканца. Сядьте, Габриэль.
Актер. Благодарю вас, графиня, я уже сижу.
Графиня. Расскажите, что вы знаете о своем отце.
Суфлер. Мой отец был подполковником.
Актер. Как?
Суфлер. Подполковником.
Актер. Он был почему-то под полковником.
Суфлер. А ведь чины в то время задаром не давали.
Актер. А ветчины в то время задаром не давали. А сейчас что же, по-твоему, ветчину задаром дают?
Суфлер. Однажды в кампанию 1809 года...
Актер. Однажды мой отец был в компании. Это было в 1809 году. Ну ясное дело в компании что делают – сидят ( выразительный жест рукой).
Суфлер. К моему отцу подскакивает человек, с наскока замахивается саблей и кричит: «Берегись, порублю!» «За мной!» – кричит мой отец.
Актер. Ну да, выпивают они, вдруг к моему отцу подскакивает человек, официант, значит...
Суфлер. С наскока замахивается саблей.
Актер. Как?
Суфлер. С наскока.
Актер. Ну конечно, отец спрашивает официанта: «С нас скока?»
Суфлер. И кричит: «Берегись, порублю!»
Актер. Ну конечно, официант кричит: «По рублю». Потому что, как я вам уже говорил, ветчины в то время задаром не давали.
Суфлер. «За мной!» – кричит мой отец.
Актер. Ну а отец кричит: «За мной», не хочет платить. Оно и понятно – обидно платить за всю компанию 1809 года.
Суфлер. Отец хотел бежать, но вокруг все штыки, все штыки...
Актер. Ну да. А все ж таки заплатил. Пришлось.
Графиня. А свою мать вы помните, Габриэль?
Суфлер. Я помню ее портрет, который отец носил на груди.
Актер. Я помню ее портрет, который отец носил на груди.
Графиня. Так вглядись в меня внимательней!
Суфлер. Габриэль вскакивает, всматривается.
Актер вскакивает.
Узнает свою мать в графине.
Актер хватает графин и всматривается в него.
Мама. Мама.
Актер( заглядывая в графин). Мама, мама, как ты сюда попала?!
Графиня. Сын мой! ( Обнимает Габриэля.)
Актриса. Значит, он мне брат! О горе!
Графиня. Он мне сын, но тебе он не брат, потому что твой отец вот кто! ( Входит другой Актер.)
Актриса. Отец! О счастье! ( Бросается к нему.)
Вошедший. Графиня! Я прошу вашей руки.
Графиня подает ему руку. Все поют и танцуют.
Михаил Зощенко
Почти зощенковская история
На первую производственную практику меня послали в «Комсомольскую правду». Газету тогда возглавлял Аджубей, поначалу показавшийся мне человеком весьма солидных лет, но на летучках, куда по его настоянию приглашали и нас, практикантов, он вел себя как мальчишка. Острил по поводу опубликованных материалов, неожиданно требовал развить историю из незаметной «информашки», одним «не пойдет!» отвергал статью, иногда добавляя: «Старье не берем!» А главное – фонтан идей, нестандартных решений и предложений в нем не иссякал.
Однажды он сказал:
– Я понял, нам нужно делать воскресные номера непохожими на другие. Люди неделю работали, надо дать им передых, избавить от повседневных официоза и аналитики, придумать нечто совсем иное. Бросаю клич: предлагайте кто сколько может! Лучшее, обещаю, отметим премиями.
Не помню, тогда ли или на одной из следующих понедельничных летучек я набрался смелости и предложил публиковать по воскресеньям небольшие репортажи об известных артистах. Известных не только своими работами, но главным образом юмором на сцене или на экране.
– Кого ты имеешь в виду? – спросил Алексей Иванович.
Я назвал имена, лежащие на поверхности, – Рину Зеленую, Аркадия Райкина, Владимира Хенкина, Леонида Утесова, Фаину Раневскую...
– Отлично! – согласился Аджубей. – Вот тебе мы это и поручим. К концу недели жду материал.
Утесов оказался первым, с кого начались рассказы о веселых случаях в жизни знаменитостей.
Леонида Осиповича я видел до этого только из зрительного зала. Но когда рассказал ему по телефону о срочном задании, что получил в «Комсомолке», он удивительно быстро согласился на встречу и пригласил меня к себе.
– Мой дом на Смоленке вы найдете легко, – сказал он. – «Руслан» подо мною, а я в вышине.
«Руслан» тогда был одним из самых популярных магазинов. Мужские костюмы, ассортимент, казавшийся запредельным, ондатровые и пыжиковые мужские шапки, километровые очереди за которыми состояли почему-то только из женщин.
Утесов расспросил меня, чем я занимаюсь, как попал в газету, какие его песни люблю (вопрос, знаю ли я их, и возникнуть не мог: тогда не было человека, не знакомого с песнями Утесова!). А потом рассказал «юморную» историю.
Запись ее, как и газета, в которой ее опубликовали, не сохранилась: кто в восемнадцать лет думает об архивах?! Потому изложу ее по памяти.
Утесов ехал на поезде отдыхать. Чтобы избежать ненужных разговоров, войдя в купе первым, занял свое место на верхней полке и уснул. Проснувшись, услышал внизу разговор: молодой человек рассказывал девушке, как ему трудно подбирать репертуар, как его, Леонида Утесова, одолевают поклонницы, и как он, Леонид Утесов, сожалеет, что среди них ни разу не встретилась такая, какой теперь оказалась его попутчица.
– Любовь нечаянно нагрянет, – процитировал он, слегка фальшивя.
Девушка млела от восторга. Когда она «на минутку» отлучилась из купе, Леонид Осипович, свесившись с полки, сказал:
– Молодой человек, а ведь Утесов – это я.
– Тем хуже для вас, – услышал в ответ...
– История почти зощенковская, – закончил Утесов.
– Почему? – спросил я.
– Вы не представляете, какой популярностью пользовался он уже в двадцатых годах. Это сказано про него: проснулся в одно прекрасное утро знаменитым. Михаил Михайлович говорил мне, сколько в поездах, на пароходах, на курортах расплодилось авантюристов, выдававших себя за Зощенко. Сколько в журналах и газетах появилось подражателей, пытавшихся снять сливки с зощенковского стиля. Я сам видел в «Вечерке» объявление: «Меняю имя и фамилию Федор Вакханюк на Михаила Зощенко».
А апогеем этой чехарды стал вызов писателя в суд, куда некая гражданка подала на Зощенко Михаила Михайловича иск с требованием взыскать с вышеуказанного алименты за ребенка, отцом которого он стал год назад, но скрылся от пострадавшей, не пожелав оформить отношения по закону. И, только увидав искомого в суде, гражданка с удивлением воскликнула: «Это не он!»
Наученный горьким опытом, Зощенко после этого прибегал к маскировке. Его верный оруженосец и друг – поэт и переводчик Валентин Стенич (он, кстати, по совету Михаила Михайловича сделал для Утесова перевод «Песни американского безработного», которую певец с огромным успехом спел в 1936 году) – рассказывал, как Зощенко, спасаясь от поклонников обоего пола, прожил целый месяц на курорте в Крыму под фамилией Бондаревич, обеспечив себе относительный покой.
– Если бы вы знали, как я его понимаю! – заметил Утесов.
Однажды он сказал:
– Я понял, нам нужно делать воскресные номера непохожими на другие. Люди неделю работали, надо дать им передых, избавить от повседневных официоза и аналитики, придумать нечто совсем иное. Бросаю клич: предлагайте кто сколько может! Лучшее, обещаю, отметим премиями.
Не помню, тогда ли или на одной из следующих понедельничных летучек я набрался смелости и предложил публиковать по воскресеньям небольшие репортажи об известных артистах. Известных не только своими работами, но главным образом юмором на сцене или на экране.
– Кого ты имеешь в виду? – спросил Алексей Иванович.
Я назвал имена, лежащие на поверхности, – Рину Зеленую, Аркадия Райкина, Владимира Хенкина, Леонида Утесова, Фаину Раневскую...
– Отлично! – согласился Аджубей. – Вот тебе мы это и поручим. К концу недели жду материал.
Утесов оказался первым, с кого начались рассказы о веселых случаях в жизни знаменитостей.
Леонида Осиповича я видел до этого только из зрительного зала. Но когда рассказал ему по телефону о срочном задании, что получил в «Комсомолке», он удивительно быстро согласился на встречу и пригласил меня к себе.
– Мой дом на Смоленке вы найдете легко, – сказал он. – «Руслан» подо мною, а я в вышине.
«Руслан» тогда был одним из самых популярных магазинов. Мужские костюмы, ассортимент, казавшийся запредельным, ондатровые и пыжиковые мужские шапки, километровые очереди за которыми состояли почему-то только из женщин.
Утесов расспросил меня, чем я занимаюсь, как попал в газету, какие его песни люблю (вопрос, знаю ли я их, и возникнуть не мог: тогда не было человека, не знакомого с песнями Утесова!). А потом рассказал «юморную» историю.
Запись ее, как и газета, в которой ее опубликовали, не сохранилась: кто в восемнадцать лет думает об архивах?! Потому изложу ее по памяти.
Утесов ехал на поезде отдыхать. Чтобы избежать ненужных разговоров, войдя в купе первым, занял свое место на верхней полке и уснул. Проснувшись, услышал внизу разговор: молодой человек рассказывал девушке, как ему трудно подбирать репертуар, как его, Леонида Утесова, одолевают поклонницы, и как он, Леонид Утесов, сожалеет, что среди них ни разу не встретилась такая, какой теперь оказалась его попутчица.
– Любовь нечаянно нагрянет, – процитировал он, слегка фальшивя.
Девушка млела от восторга. Когда она «на минутку» отлучилась из купе, Леонид Осипович, свесившись с полки, сказал:
– Молодой человек, а ведь Утесов – это я.
– Тем хуже для вас, – услышал в ответ...
– История почти зощенковская, – закончил Утесов.
– Почему? – спросил я.
– Вы не представляете, какой популярностью пользовался он уже в двадцатых годах. Это сказано про него: проснулся в одно прекрасное утро знаменитым. Михаил Михайлович говорил мне, сколько в поездах, на пароходах, на курортах расплодилось авантюристов, выдававших себя за Зощенко. Сколько в журналах и газетах появилось подражателей, пытавшихся снять сливки с зощенковского стиля. Я сам видел в «Вечерке» объявление: «Меняю имя и фамилию Федор Вакханюк на Михаила Зощенко».
А апогеем этой чехарды стал вызов писателя в суд, куда некая гражданка подала на Зощенко Михаила Михайловича иск с требованием взыскать с вышеуказанного алименты за ребенка, отцом которого он стал год назад, но скрылся от пострадавшей, не пожелав оформить отношения по закону. И, только увидав искомого в суде, гражданка с удивлением воскликнула: «Это не он!»
Наученный горьким опытом, Зощенко после этого прибегал к маскировке. Его верный оруженосец и друг – поэт и переводчик Валентин Стенич (он, кстати, по совету Михаила Михайловича сделал для Утесова перевод «Песни американского безработного», которую певец с огромным успехом спел в 1936 году) – рассказывал, как Зощенко, спасаясь от поклонников обоего пола, прожил целый месяц на курорте в Крыму под фамилией Бондаревич, обеспечив себе относительный покой.
– Если бы вы знали, как я его понимаю! – заметил Утесов.
На сцене «Свободного театра»
Его знакомство с Зощенко – и с человеком, и с тем, что он писал, – произошло в пору, когда артист работал в ленинградском «Свободном театре». Частном. Рожденном в разгар нэпа. «Свободным» не потому, что успел ухватить кусочек краткого периода послабления для предпринимателей, а потому, что принципиально отказался от постоянной труппы. Сохранял только ее небольшое ядро, приглашая в каждый спектакль известных актеров из крупнейших театров – Александринки, БДТ, комедии и других. Публика спешила посмотреть не столько пьесу, сколько своих любимцев, ходила, как говорилось, «на красную строку», что украшала афишу. И спектакль игрался из вечера в вечер до тех пор, пока пользовался спросом. (Современные антрепризники – ау!)
Впрочем, от антреприз XXI века «Свободный театр» существенно отличался: он не играл где придется. Он владел постоянным пристанищем – театральным залом на Невском (в те годы проспекте 25 Октября), в доме № 72.
Впрочем, от антреприз XXI века «Свободный театр» существенно отличался: он не играл где придется. Он владел постоянным пристанищем – театральным залом на Невском (в те годы проспекте 25 Октября), в доме № 72.