Скотт Джастин. Месть

   — Ажарату!
   — Я здесь.
   Она кое-как выбралась из каюты. Харден нашел свои большие кусачки и поднялся вверх по трапу, увертываясь от «Дракона», который свисал над люком, раскачиваясь вместе с яхтой.
   — Дай мне парус, молоток и гвозди! — приказал Харден. — Достань кастрюли и ведра!
   Ажарату вернулась в каюту и направилась к парусным мешкам. Неизвестный предмет, бьющийся о корпус, ударил снова с жутким грохотом.
   — Нет! — в панике завопил Харден. — Сначала инструменты!
   Он поднялся на палубу. Разрушения были ужасными. Волны, швырявшие яхту, как пушинку в потоке ветра, полностью смели все с палубы, оторвав Мачту, штурвал, вентиляторы, носовой релинг и леера, включая их стойки. Гик, оторванный от мачты, лежал поперек крыши каюты, свалиться в воду ему не давала противотанковая ракетница, упавшая в каюту.
   Как ураган, который может воткнуть соломинку в дуб, так и море вело себя непредсказуемо. Как ни странно, оно вырвало из крыши кабины лебедку фала генуэзского паруса, но в футе от нее спинакер-гик по-прежнему надежно покоился в своих креплениях.
   Средние и передние люки уцелели, благодаря чему яхта осталась на плаву. Ахтерштаг и левая ванта разорвались, но штаг и правая ванта, натянувшись, свисали за бортом, и, когда море качало яхту, зазубренное основание алюминиевой мачты поднималось из воды и било «Лебедь» по носу.
   Харден поспешил вперед по накренившейся палубе, наклонился около обломка мачты и разрезал правую ванту кусачками. Затем он направился к штагу, но, опустившись на колени, повернулся и взглянул назад, встревоженный глухим рокотом. На покалеченную яхту надвигался новый вал, а страховочного линя у него не было. Но мачта может пробить корпус, если снова ударит по нему.
   Харден отчаянно пытался перерезать штаг, наклонившись над носом яхты, чтобы дотянуться до того места, где трос был не таким толстым. Штаг разорвался с хлопком. Оставшиеся фалы и шкоты крепко натянулись между яхтой и алюминиевым обломком, тонущим в воде.
   «Лебедь» начал подниматься вместе с волной — тяжело и неохотно. Харден отрезал все тросы и канаты. Один-единственный трос свисал через борт, пересекая кокпит. Стаксель-шкот. Харден перерезал и его.
   Мачта утонула, но над яхтой нависала волна. Харден кинулся вниз по трапу, крикнув Ажарату, чтобы она держалась за что-нибудь, увидел крышку обеденного стола, плавающую в воде, прижал ее к отверстию люка и встал на кожухе двигателя, пытаясь подпереть крышку спиной. Яхта накренилась, и «Дракон» свалился к его ногам.
   Волна обрушилась на «Лебедь» и погребла яхту под собой. Несколько секунд Харден держался. Затем давление воды стало невыносимым, поток отшвырнул его в сторону и хлынул внутрь. Когда волна прошла, «Лебедь» гораздо глубже сидел в воде. Ажарату схватила Хардена за парку и подняла его.
   — Твой ящик с инструментами в раковине. Парус на плите. Что мне делать дальше?
   — Вычерпывать воду. Выливай ее в кокпит. Я помогу тебе, как только разберусь с люком.
   Засунув в карманы молоток и гвозди, Харден сложил парус втрое, вытащил его на палубу и расстелил над отверстием люка. Закрыв всю площадь палубы от левого до правого борта, включая две дыры, где раньше были вентиляторы, он лег на ткань, чтобы завывающий ветер не унес ее, и принялся прибивать парус к тиковым доскам. Сперва углы, затем края. Очередная волна загнала его вниз, но Харден возобновил работу, забивая один гвоздь за другим. Из маленького закутка, где находилась стиральная доска, то и дело хлестала вода — это Ажарату выливала ее в кокпит, откуда она стекала в море.
   Трос с блоком безнадежно запутались, и поднять «Дракон» из каюты было невозможно. Харден привязал гик к нескольким палубным уткам, затем закрепил противотанковую установку тросом, чтобы она не мешала вычерпывать воду.
   Они всю ночь вычерпывали воду, стараясь держаться на ногах. Корпус барахтался в штормовых волнах, как пьяный, а их изнуренные тела жаждали сна и покоя. После каждой сотни ведер они устраивали недолгую передышку. На четвертой сотне Ажарату зачерпнула своим ведром уцелевшую банку с медом, и они жадно опустошили ее, набив рты сладкой вязкой субстанцией.
   Ажарату приходилось хуже, потому что она не могла снять напряжение, размахивая руками. Несколько раз Харден пытался привести в действие помпу, но мелкие обломки засорили ее. Они работали до рассвета, и наконец, несмотря на то, что волны часто заливались под заплату над люком, слой воды стал слишком мелким, чтобы его можно было вычерпать ведрами. На дне каюты остался черный и вонючий суп из морской воды, машинного масла, аккумуляторной кислоты, плавающего дерева, одежды, книг, карт, одеял и инструментов.
   Хардену удалось прочистить патрубок помпы, и Ажарату, опустившись на пол, подгоняла воду руками, а он качал, пока его руки и спина не онемели, а сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди. Тогда он выпрямился и прислонился к «Дракону», свисавшему в петле, как мертвая акула.
   Ажарату привалилась к кожуху мотора. Сердце колотилось у нее в груди. Харден поднял ее из грязи и посадил на штурманский стол. Он погладил ей подбородок, чтобы привлечь внимание.
   — Найди штормовой стаксель и какие-нибудь канаты и поднимайся наверх.
   Она посмотрела на него отсутствующим взглядом.
   — Быстро!
   — Не знаю, смогу ли... — пробормотала он.
   — Давай, шевелись. Мы еще не спасены.
   Он подтолкнул ее к форпику и вышел на палубу. Ветер слегка утих, но волны были по-прежнему высокими. Он нашел аварийный румпель в ящике кокпита рядом со спасательным плотом и прикрепил его к валу руля. К его облегчению, вал двигался, значит, руль пережил аварию.
   Ажарату передала ему несколько колец троса. Харден велел ей подложить матрасы под «Дракон» и, когда она исполнила приказание, перерезал канат, позволив оружию упасть на подстилку. Потом с ее помощью он поставил алюминиевую штангу вертикально и укрепил в гнезде мачты, обернув несколько раз нейлоновым канатом. Протянув от импровизированной мачты штаги к носу, корме и бортам, он поднял на нее штормовой стаксель и, еле двигаясь от изнеможения, убрал румпель, когда парус наполнился ветром и «Лебедь» перестал качаться.

* * *

   Ажарату осторожно перелистывала слипшиеся страницы «Указаний к мореплаванию у юго-западного побережья Африки». Прошло пять дней с тех пор, как яхта перевернулась, и сейчас они медленно входили в Столовую бухту — гавань Кейптауна. Она расстилалась у подножия горы с невероятно плоской вершиной, так и называвшейся — Столовой.
   — "Зимой, — читала Ажарату, — когда дуют северо-западные ветры, течение входит в Столовую бухту с северо-запада".
   — Она закрыла книгу, пометив место ногтем.
   — Нам это пригодится, — сказал Харден, оглядывая укороченные паруса. Яхту нес легкий холодный бриз, и у них почти не возникало необходимости управлять движением судна.
   Секстанты были разбиты, радио и «Лоран» — тоже. Не имея понятия, куда их забросил шторм, Харден приблизительно держал курс по солнцу, желая только одного — плыть на запад, к земле. И наконец над горизонтом показалась Столовая гора, пурпурно-розовая на фоне невероятно голубого неба, подпираемая с одной стороны конической Львиной Головой, а с другой — изрезанным Пиком Дьявола. Ее силуэт невозможно было ни с чем спутать.
   Сейчас, когда волны, напоминая о прошедшем шторме, несли их ко входу в бухту, Харден был рад, что среди немногих спасенных вещей, вместе с бесценными «Указаниями к мореплаванию», оказался и его паспорт. Ему понадобится помощь американского консульства, несмотря на неприятности из-за «Дракона», чтобы отправить Ажарату за пределы Южной Африки.
   Шторм очистил Хардена от ненависти к «Левиафану», с ним осталась только стоящая перед глазами живая картина: огромный корабль разглаживает, как утюг, те самые волны, которые едва не погубили его. Харден был благодарен, что остался в живых, и смирился. Но море показало ему, что в смирении скрывается сила, возникающая у того, кто отведал страх, кто отступил, кто познал мощь, превосходящую его собственную силу. Как моряк Харден всегда признавал могущество океана. Но в «Левиафане» он увидел повелителя морей.
   Это откровение внесло в душу Хардена не умиротворение, а опустошенность. Он ничего не хотел и знал, что пройдет много времени, прежде чем снова захочет что-нибудь. Начинать надо с малого. Он вывезет Ажарату из Южной Африки. Затем починит яхту и поплывет дальше. Куда — он не знал и не хотел знать.
   Течение внесло яхту в бухту. Белые здания Кейптауна на далеком берегу сверкали под солнцем и казались волнами у подножия Столовой горы. В пяти милях от устья бухты каменные волноломы ограждали гавань, защищенную от штормов лучше, чем любой другой порт. Харден осмотрел гавань в бинокль в поисках маленькой, уединенной бухточки, где они могли бы починить яхту, не вступая в контакты с властями.
   Южную часть акватории сразу же за волноломами занимали причалы для грузовых кораблей. Ажарату вслух читала «Указания к мореплаванию». В них упоминалась стоянка для яхт, расположенная позади дока Дункан. Харден мог разглядеть краны и пневматические погрузчики зерна в доке, но высокий черный мол закрывал от него стоянку для яхт. Они пришли к выводу, что она расположена слишком близко к центру Кейптауна. Разглядывая в бинокль побережье дальше к северу, Харден увидел какие-то заводы, рыболовецкую гавань и пригороды Кейптауна. Он решил еще глубже зайти в Столовую бухту, пока течение несет яхту, а затем плыть вдоль берега, чтобы найти подходящее место.
   Ему не удалось запустить мотор, хотя проверка показала, что он не сильно сместился, когда яхта перевернулась. Нужно попробовать еще раз. Харден вручил Ажарату румпель, спустился вниз и стал орудовать заводной рукояткой. Через несколько минут двигатель многообещающе закашлял. Харден дернул ручку сильнее, и дизель с ревом пробудился к жизни. В приподнятом настроении Харден вернулся на палубу, взял румпель и включил переднюю передачу.
   Вал винта громко застучал. Харден со стоном разочарованно заглушил мотор.
   — Вал погнут. Сукин сын.
   Он закрыл глаза и подставил лицо зимнему солнцу. Оно стояло низко на севере, но его лучи все равно, приятно грели кожу. Хардену уже столько времени не удавалось высохнуть и согреться, что он не знал, доведется ли ему когда-нибудь снова почувствовать тепло.
   Когда он открыл глаза, «Лебедь» наполовину прошел расстояние до волноломов. Городские здания теперь были хорошо различимы, как и широкая плоская долина Кейптауна, расположенная между водой и основанием Столовой горы. Харден видел склады, построенные на молах, которые ограждали бухту Виктория и огромные доки Дункан к северу от нее.
   Он посмотрел на черную массу в передней части доков. Сперва он подумал, что это мол, но на одном его конце возвышалось высокое белое сооружение, наклонившееся под острым углом. Так не может стоять ни одно здание.
   — Боже! — выдохнула Ажарату и дала ему. бинокль.
   Харден настроил бинокль на резкость. Расплывчатые очертания приобрели четкость.
   Это был «Левиафан».

* * *

   Нос танкера был смят, передняя часть корабля сидела глубоко в воде, корма высоко поднята. Винты висели в воздухе, и их колоссальные лопасти сверкали, как обнаженные мечи. Корабль был окружен буксирами. Белые потоки воды стекали по его черному корпусу, как горные водопады.
   Харден подвел яхту ближе к носу танкера, рассматривая его в бинокль. Нос был искорежен от ватерлинии до палуб, и Харден поразился, как корабль вообще не потонул. Рабочие воздвигали вокруг носа танкера леса. Над водой разносился рокот больших помп, и из тех мест, где сварщики отрезали изломанные стальные листы, вырывались каскады красных искр.
   Харден провел яхту мимо танкера и направился к берегу. Вскоре он увидел, что из дока Дункан к ним направляется катер.
   — Приветственный комитет, — сказал он Ажарату.
   Ее глаза вспыхнули, но они знали, что им нелегко придется при встрече с южноафриканской полицией.
   — Спустись вниз, — приказал Харден. — Если они просто хотят предложить помощь, я скажу, что мы в ней не нуждаемся.
   Ажарату, крепко сжав зубы, спустилась в каюту. Харден спокойно глядел вперед, как будто плыть на тридцативосьмифутовом шлюпе с двадцатифутовой мачтой — обычное дело. Катер подошел ближе и замедлил ход, тихо урча мотором.
   — Харден!
   На борт поднялся Майлс, обвешанный кинокамерами, коробками с пленкой, объективами и экспонометрами, и с улыбкой приветствовал Хардена. Его люди, коренастые светловолосые юнцы, привязали катер к яхте носовыми и кормовыми швартовами. Катер немного ускорил ход, потащив яхту за собой. Майлс удовлетворенно кивнул.
   — Я так и знал, что вы доберетесь до Кейптауна. Мои люди говорили, что вас принесет сюда течение. — Он снова улыбнулся. — Конечно, они также говорили, что вы не сумеете добраться.
   — Как видите, сумел, — ответил Харден.
   Доннер оглядел потрепанную яхту.
   — Да уж, — произнес он.
   Он посмотрел на Хардена. Лицо доктора прочертили глубокие морщины. Его глаза покраснели от истощения, заросшие щеки ввалились. Он много потерял в весе, и его жилистая рука, державшая румпель, выглядела сухой, костлявой клешней. Казалось, что Харден находится в шоке и безразличен ко всему окружающему. Глядя прямо перед собой, он заговорил:
   — Я хочу, чтобы вы вывезли Ажарату из страны.
   — Все уже организовано, — ответил Доннер. — Она внизу?
   — Да.
   Доннер спустился по трапу. Когда-то красивая каюта превратилась в место побоища. Ажарату, с рукой на перевязи, прислонилась к обеденному столу, вызывающе глядя в сторону люка. Ее удивило появление Майлса — она узнала его, но не могла вспомнить, где раньше его видела.
   — Добрый день, доктор Аканке. Меня зовут Майлс. Я отправлю вас домой.
   Она тупо глядела в пространство.
   Майлс протянул к ней свою тщательно ухоженную руку.
   — Мы должны поторопиться. Возможно, власти заметили, как вы входите в залив.
   Ажарату протиснулась мимо него, поднялась по трапу и заговорила с Харденом. Доннер быстро осмотрел каюты, оценивая повреждения, затем вернулся в кокпит, где Харден объяснял своей спутнице, что Доннер сделает именно то, что сказал:
   — А ты? — спросила она.
   — Я позабочусь о нем, — вмешался в разговор Майлс. — Доктор, мы должны поторопиться.
   Он взял Ажарату за руку и отвел ее на катер. Люди Майлса уже начинали нервничать. В любой момент Администрация южноафриканских железных дорог и портов могла прислать патрульную лодку, чтобы выяснить, зачем частный катер подошел к лишенной мачты яхте.
   Мало кто знает, насколько широко израильтяне действуют как неофициальные посредники между черными и белыми африканскими государствами. Система такого посредничества возникла благодаря израильской сельскохозяйственной и технической помощи, инженерным и торговым проектам, а также военно-учебным программам. Моссад использовал эту возможность, чтобы создать в Южной Африке разветвленную сеть своих агентов. Но самый худший способ налаживать секретные контакты — действовать через усердных функционеров, которые могли применить репрессии, прежде чем будут натянуты необходимые нити.
   Один из людей Доннера накинул на плечи Ажарату длинный плащ с капюшоном. Доннер был поражен ее царственной осанкой, и его рука сама собой потянулась к фотоаппарату. Перенесенные испытания оставили на ее лице глубокие морщины, которые подчеркивали ее красоту и прибавляли ей благородства, свойственного только пожилым людям.
   Ажарату взглянула на Хардена, и их взгляды встретились. Он поднялся, перегнулся через комингс кокпита и пожал ей руку.
   — Спасибо, Ажарату. Я бы не смог ничего сделать без тебя.
   Она безмолвно кивнула и бросила взгляд на черную тушу «Левиафана».
   Доннеру пришло в голову, что он присутствует при тяжелом расставании — как будто потерпевшие поражение генералы обмениваются рукопожатием.
   Харден снова сел за румпель, но Ажарату по-прежнему глядела на него.
   — Мы увидимся? — спросила она.
   — Да.
   — Когда?
   — Скоро.
   — Пожалуйста, — сказал Доннер. — Нам нужно ехать.
   — Питер! — Ажарату тускло улыбнулась. — Подари мне твои часы!
   Харден без лишних слов снял с руки свой обшарканный «Ролекс», перегнулся через комингс, надел браслетку ей на запястье и поцеловал Ажарату руку. Она погладила его по голове, затем ушла в каюту катера и села там, опустив глаза в палубу.
   Доннер щелкнул пальцами. Его рулевой отдал штурвал товарищу и поднялся на яхту.
   — Лесли поможет вам причалить к берегу, — сказал израильтянин. — Я еще вернусь к вам.
   Харден снова посмотрел на «Левиафан».
   — Майлс, его починят?
   — Да.
   — Достаньте мне мачту.

Книга третья

Глава 19

   — Куда вы собираетесь плыть? — осведомился Майлс.
   Прошла неделя, но Харден уже достаточно отдохнул, для того чтобы лично присматривать за ремонтом «Лебедя». Сейчас они сидели одни в офисе владельца лодочной стоянки.
   — На север.
   Майлс криво усмехнулся и снова разлил чай по чашкам.
   — В Атлантику или в Индийский океан?
   Харден глядел на него не без восхищения; он держал свои планы при себе, но израильтянин не прекращал попыток выведать их.
   — Вы можете организовать перевозку яхты на грузовом корабле до Дурбана?
   — Значит, на восток.
   — Да, Дурбан расположен там. И кроме того, огибать мыс Доброй Надежды зимой — дело непростое. Вы сэкономите мне две или три недели.
   — Куда торопиться? «Левиафан» застрял в Кейптауне на месяц.
   Харден пожал плечами. Даже больше — на шесть или семь недель, как он узнал в барах, где собирались рабочие, ремонтирующие танкер. Было отрадно услышать, что кое-что Майлсу неизвестно.
   — Вы можете это организовать? — повторил он свой вопрос.
   — Конечно, но я буду меньше беспокоиться, если вы расскажете мне о своих намерениях хотя бы в общих чертах.
   — Нет, этот номер не пройдет.
   Майлс раздраженно нахмурился, и Харден, не желая выводить его из себя, поставил свою чашку на поцарапанный деревянный стол и посмотрел израильтянину в глаза.
   — Майлс, я хочу кое-что объяснить. — Он показал через окно на свою яхту. — Снова оказавшись в море на «Лебеде», я буду сам себе хозяин. Я смогу отправиться в любом направлении, если меня понесет туда ветер. Я смогу плыть даже туда, куда ветер не будет меня пускать. Но не более чем на семи узлах. За день я пройду максимум сто шестьдесят — сто семьдесят миль, если очень постараюсь. Самолет пролетает такое расстояние за двенадцать минут. Вы улавливаете мою мысль?
   — Очевидно, вы хотите сказать, что в любой момент вас можно найти в пределах ограниченного пространства, но я не вполне понимаю, почему вы не хотите...
   — Я буду рыбкой в аквариуме, — ответил Харден. — Единственный выход — спрятать аквариум. Следовательно, мне никому нельзя говорить, куда я направляюсь. Через два дня после выхода из Дурбана я буду сам себе хозяин.
   — Но вы не обойдетесь без моей помощи.
   — Мне нужно только знать час, когда «Левиафан» покинет Кейптаун, и все.
   — Не считая перехода на борту грузового корабля... ремонта... продовольствия...
   — Все это полезно, но не необходимо.
   — А как вы достанете деньги? Вас разыскивает американская военная полиция. Вам вряд ли удастся использовать карточку «Америкэн экспресс».
   — Я врач, — заявил Харден. — Я могу отправиться в самую грязную дыру этого года и заработать тысячу баксов, зашив рану взломщику, подстреленному хозяином дома, в который он залез.
   — Это будет стоить больше тысячи долларов, — проворчал Майлс.
   — Я дам вам долговую расписку для моего адвоката в Нью-Йорке.
   — Спасибо, не нужно.
   — Я так не думаю.
   — И кроме того, пожалуйста, не зашивайте раны преступникам. Если вы еще этого не заметили, мы находимся в полицейском государстве. В общем-то, чем скорее я отсюда уберусь, тем лучше всем нам будет.
   — Найдите мне место на корабле, — сказал Харден. — Я признателен вам за помощь, но не собираюсь говорить о своих планах.
   — Не уверен, что смогу это себе позволить, — пробормотал Майлс. — Может быть, мне придется пересмотреть свое решение.
   — Идите и пересматривайте, — ответил Харден, устало поднимаясь на ноги. — А я пойду ремонтировать яхту.

* * *

   «Лебедь» был поднят из воды палубным краном и водружен на шлюпбалку на палубе судна, после чего корабль немедленно отправился в путь. Доннер договорился, что его заберет лоцманский бот. Он стоял рядом с Харденом и вместе с ним смотрел, как корабль выходит из дока Дункан, мимо «Левиафана». Танкер, корпус которого до сих пор находился в наклонном положении, больше походил на скалистый мыс, чем на корабль.
   Губы Хардена сардонически искривились, а взгляд был прикован к изувеченному танкеру, пока они не оказались за волноломом. Затем, когда к борту подошел лоцманский бот, он официальным тоном поблагодарил Доннера и пообещал поддерживать с ним связь по радио. У Доннера появилось тревожное чувство, что Харден смеется над ним.
   — Удачи, доктор, — пожелал израильтянин, пожимая ему руку, и почувствовал, что в ней спрятано что-то твердое.
   — Вы все время забываете, что я инженер-электрик, — беззаботно улыбнулся Харден, что с ним редко бывало, и раскрыл ладонь.
   Доннер увидел в его руке маленький металлический предмет — электронное выслеживающее устройство, которое он прикрепил к мачте, чтобы знать, куда плывет Харден.
   — Не извиняйтесь, — продолжил Харден. — Все равно я бы вам не поверил.

* * *

   Грузовой корабль, на борту которого оказалась яхта, принадлежал компании «Польские океанские линии». Харден все свободное время спал и заставлял себя усиленно питаться. Он не вполне оправился после пережитых испытаний и все еще быстро уставал. Почти никто из команды не говорил по-английски, и ему было легко оставаться наедине с самим собой.
   Майлс вручил ему пару писем от Ажарату. На третий день после выхода он открыл одно из них и прочел его несколько раз.
   "Дорогой Питер,
   Я, надеюсь, что твой разум восторжествует над чувствами, но вряд ли мои надежды оправдаются. Я боюсь, что ты позволишь чувствам вести себя навстречу ужасной гибели. Ты одержим прошлым, ты — человек, влюбленный и лишенный предмета своей любви, и моя трагедия в том же.
   Прости мне этот унылый тон. Я хотела только убедить тебя не добавлять себе мучений, но я ужасно тоскую по тебе, а ведь прошла всего неделя".
   Здесь чернила менялись с синих на черные — она написала продолжение на следующий день. За это время ее настроение переменилось.
   "Спасибо тебе за часы и спасибо твоему другу Майлсу, который с потрясающей изобретательностью вырвал меня из лап южноафриканских расистов. Когда-нибудь я все расскажу тебе. Но хочу предупредить: я не хотела бы иметь его среди своих врагов.
   Ну вот, я снова затосковала. Питер, пожалуйста, еще раз подумай о том, что ты делаешь с собой. Бывают моменты, когда я ненавижу себя за то, что не оглушила тебя и не привела яхту в Лагос. Именно поэтому ты никогда не учил меня навигации? Или все-таки учил? Ты обучил меня стольким вещам, что я не могу их все вспомнить.
   Я люблю тебя. Береги себя.
   Ажарату".
   В постскриптуме она добавляла:
   "Я хочу закончить письмо на радостной ноте. Вот она: ты — человек и страстный, и нежный. Я люблю тебя и того и другого. Возвращайся ко мне, когда сможешь".
   Харден аккуратно сложил прочитанное письмо и вместе со вторым, оставшимся невскрытым, заложил между покоробившимися страницами судового журнала «Лебедя»... И перестал о них думать. Через четыре дня, за которые он хорошо отдохнул, после выхода из Кейптауна, несмотря на тяжелый переход вокруг мыса Доброй Надежды, его яхта была спущена на воду в гавани Дурбана. Он поставил парус и направился в Индийский океан.
   Он ушел далеко в открытое море, чтобы избежать сильного течения Агульяс. Затем, оказавшись в двухстах милях к восток-северо-востоку от Дурбана, он обнаружил, что яхта протекает. Многие деревянные яхты в этих бурных морях протекали бы гораздо сильнее, но Харден все равно был встревожен. Он никогда еще не видел в трюме «Лебедя» столько воды. Ручная помпа легко откачала ее, но, когда Харден через несколько часов снова проверил трюм, там опять появилась вода.
   После переделки «Лебедь» стал другой яхтой. На нем стояла деревянная мачта, потому что за такое короткое время хорошую алюминиевую мачту найти было невозможно, и хотя Харден любил дерево, он знал, что теперь яхту нельзя подвергать таким испытаниям, как в Южной Атлантике.
   Конечно, откачивать воду каждые четыре часа было несложно, но в промежутках, если не надо было возиться с парусами, Харден все равно искал течь. Он заделал подозрительное место в форпике, где палуба соединялась с корпусом, но вода прибывала, хотя волны больше не заливали бак.
   Он решил, что яхта, перевернувшись два или три раза — он не знал, какой из них оказался решающим, — лишилась былой прочности в тех местах, к которым не было доступа. В результате «Лебедь» оказался на равных с обычными яхтами, подверженными усталости материала. Но Харден, привыкший обращаться с двадцатилетней «Сиреной» и с несколькими деревянными яхтами до нее, был не слишком встревожен.
   Кроме того, яхта по-прежнему была дьявольски быстроходной.