Скотт Джастин. Месть

   «Почему он не убил солдата, продавшего ему оружие?»
   Доннер шагал по улицам Лондона, пытаясь представить себе этого человека. Он хотел, чтобы все оказалось очень просто — какой-то бандит задумав остановить бронированный автомобиль с золотом. Но такие мысли расходились с фактами. Преступник, даже неопытный, непременно убил бы солдата, чтобы замести следы. Идеалист? Доннер покачал головой. Идеалисты убивают еще быстрее, чем профессионалы.
   «Не то чтобы я сам не был идеалистом, — поспешно подумал он, — но вы не станете убивать человека, который еще может принести пользу. А если человек представляет собой угрозу, то вы вообще не должны иметь с ним никаких дел». Он снова покачал головой. У него не хватало фактов, чтобы решить, почему таинственный незнакомец не убил солдата.
   Он воспользовался источниками на Флит-стрит, но газетные репортеры не смогли ничего добавить. Оказавшись в тупике, Доннер стал рыться в архивах газет в поисках событий общественной жизни, которые могли бы спровоцировать террористический акт. Он начал испытывать незнакомое ему чувство паники.

Глава 8

   — Мистер Каллинг, вы меня слышите? Доктор Харден здесь? Или это розыгрыш?
   Доктор Аканке была сердита не на шутку.
   Харден посмотрел вниз из своего гнезда на мачте «Лебедя». В пятидесяти футах под ним лежала палуба яхты, имеющая форму женского глаза. Ажарату стояла на причале рядом с Каллингом, заслоняя рукой глаза от горячего июньского солнца. Ее белый халат был распахнут, голова откинута назад, а блузка пшеничного цвета туго натянута на груди и животе. Волосы Ажарату закрывал голубой тюрбан. Из кармана торчал стетоскоп.
   — Должно быть, розыгрыш, — сказала она. — Доктор Харден сказал бы своему врачу, что он уже несколько дней как вернулся из плавания.
   — Мне очень жаль... — подал голос Харден.
   Каллинг кинулся на его защиту.
   — Он очень занят, мисс. Весь день проводит на яхте, а полночи в ангаре.
   — Как поживаете, Питер? — спросила доктор Аканке.
   — Прекрасно.
   — Что вы там делаете?
   — Вставляю провод.
   — Что? Провод? Для чего?
   — Для радара.
   — Внутри мачты?
   — Она пустотелая.
   — Забавно.
   Она опустила голову и стала слушать объяснения Каллинга. Харден продолжал вставлять в мачту гибкую трубку квадратного сечения. Инструменты находились в брезентовом мешке на шее.
   — Как там внизу? — окликнул он Каллинга.
   Каллинг шагнул с причала на палубу яхты и исчез в каюте. Через несколько секунд Харден почувствовал, что он тянет за нижний конец провода. Харден надавил сверху, и Каллинг вытащил провод из дырки, пробитой в алюминиевой мачте рядом с потолком каюты, и протянул его к штурманскому столу, где Харден поставил дисплей радара.
   Поднявшись в кокпит, Каллинг крикнул:
   — Достаточно!
   Харден прикрепил свой конец провода к отражателю на мачте.
   — Питер! — позвала Ажарату.
   — Что? — откликнулся он, посветив фонариком внутрь мачты. Похоже, что в середине мачты провод будет свободно болтаться. Нужно бы закрепить его внутри, но мачта имела меньше фута в диаметре, и он не мог достать туда никаким инструментом.
   — Вы слышите меня, Питер?
   — Да, что такое?
   Харден вытер пот.
   — Как ваше самочувствие?
   — Физическое или моральное?
   — И то и другое.
   — Нормально.
   — Мне бы хотелось осмотреть вас.
   Если просверлить в мачте пару маленьких отверстий, то можно будет обернуть вокруг провода проволочную петлю и закрепить его. Однако сперва, чтобы не повредить провод, нужно было просверлить дырки, а только затем вставлять трубку в мачту. Харден слишком торопился и начал допускать оплошности.
   — Вы слышите? Мне бы хотелось осмотреть вас!
   Харден в отчаянии закусил губу. Нужно было додумать о том, как закрепить провод, прежде чем вставлять его в мачту. Он ничего не успеет! Радар еще не закончен, надо установить новый генератор, запастись продовольствием, штормовыми парусами, одеждой, картами... Список казался бесконечным.
   — Питер!
   — Я очень занят.
   — Вижу, — произнесла Ажарату. — Что ж, тогда после обеда.
   — Сегодня? — В голове у Хардена бушевали мысли. Нужно начать установку генератора. — Я буду работать допоздна...
   В голосе Ажарату прорезались профессиональные нотки.
   — Тогда я буду ждать вас в госпитале завтра в девять утра, доктор Харден.
   Она повернулась на каблуках и направилась к своему белому «роверу». Ее легкая юбка взлетела вверх, когда она садилась на шоферское место. Дверца захлопнулась с такой силой, что машина затряслась.
   Харден торопливо пытался отвязаться от мачты. Перед его глазами стояло мимолетное видение ее длинных, стройных ног, сверкнувших, как черный огонь.
   — Каллинг! Остановите ее!
   Каллинг бросился за разворачивающимся «ровером». Гравий летел из-под колес машины во все стороны. Харден схватился руками за верхушку мачты, подтянулся и высвободил ноги из брезентового сиденья. Затем он крепко обернул футболку вокруг штага, сжал ткань руками и соскользнул с верхушки мачты на корму.
   Харден изящно приземлился на палубу, стараясь уберечь больное колено, прыгнул на причал и побежал за «ровером», обогнав Каллинга. Ажарату остановила машину и посмотрела на него. Ее большие карие глаза были ясными, глубокими и спокойными, как лесной родник.
   — Вы просто обезьяна!
   — Извините меня, — задыхаясь, проговорил Харден. — Временами я перестаю замечать внешний мир. Мне бы очень хотелось пообедать с вами.
   — Если вы не слишком заняты.
   — Скажем, в восемь вечера?
   — Я заеду за вами, — сказала Ажарату.
   Машина обогнула старые гаражи для лодок и исчезла в облаке пыли.
   Каллинг усмехнулся.
   — Настоящая леди. Герцогиня.
   — Герцогиня?
   — Ага. Мы стали называть ее так, когда она сюда приехала. Знаете, тут все дело в спине.
   — В спине? — переспросил Харден. Он уже понял, что Каллинг имел особое мнение по поводу всего, что попадалось ему на глаза.
   — Ну, знаете, у аристократов спина сгибается не так, как у простого народа. Вот у нее точно такая спина.
   Харден припомнил стройную осанку Ажарату.
   — Да, точно.
   — Покрасьте ее в белый цвет, и она может стать герцогиней.
   Харден резко взглянул на него, но в крохотных голубых глазах Каллинга не было злобы.
   Вечером, сверля дырки в мачте, чтобы закрепить провод, Харден пробил его. Теперь нужно вытаскивать, отправляться за новым и все начинать сначала. Когда Ажарату заехала за ним, он находился в скверном настроении.
   Но при виде ее настроение у Хардена слегка улучшилось. Ажарату сидела на заднем сиденье «ровера». За рулем находился санитар из госпиталя. Улыбаясь, он пригласил Хардена в машину и отвез их к утесам. Ажарату объяснила, что это ее последний обед в Англии и она хочет насладиться им, не беспокоясь о возможной проверке на алкоголь. По ее просьбе Харден открыл шампанское, лежавшее в сосуде со льдом.
   Она была одета в голубое платье, которое оттеняло цвет ее шелковистой кожи: не черный, не коричневый, а что-то среднее между цветом темных кофейных зерен и блестящего шоколадного крема.
   Они взяли бутылку, отошли от машины к вершине утесов и стали молча смотреть, как солнце опускается в море. Харден чувствовал, что напряжение последних дней медленно покидает его, сменяясь легкой грустью. Шампанское и шофер-китаец — это в духе Кэролайн. Он снова наполнил бокалы.
   Потом они обедали в ресторане в Фоуэе. Это было популярное у туристов заведение со стенами из сосновых досок и широким видом на гавань и тусклые огоньки домов Полруана на противоположном берегу залива. Туристский сезон еще не начался, и зал был почти пуст. Хозяйка угостила их бренди и сказала Ажарату, что вся деревня жалеет о ее отъезде.
   — У вас все упаковано? — спросил Харден, когда они снова остались одни.
   — Я утром отправила в Лагос последние вещи. Остались только чемоданы.
   — Волнуетесь?
   — Нет, только немножко смущена.
   — Чем?
   Ажарату отпила немного бренди, подержала во рту и, подняв бокал, стала разглядывать цвет напитка в свете свечи.
   — Да всем. И тем, и этим...
   — Например?
   Их глаза встретились. Затем она отвела взгляд, и в ее голосе послышалась наигранная бодрость:
   — Интересно, что я почувствую, когда больше не буду выделяться? Почти все время, проведенное в Англии, я была единственным черным тюльпаном на поле белоснежных лилий. На меня обращают внимание. Дома этого не будет.
   Харден усмехнулся.
   — Будет! Вы очень красивая женщина.
   — Спасибо.
   Ее щеки потемнели.
   — А кто же тот счастливец, который станет вашим мужем?
   — Я вам рассказывала о нем?
   — Упоминали.
   — Сын известного политика. Но я не уверена, что он поднимется так же высоко, как отец. У него далеко идущие планы, но трудно сделать себе имя, когда у тебя такой отец.
   — Да, конечно.
   — Вы говорите так, как будто у вас тоже такой отец, — заметила Ажарату.
   — В каком-то смысле так и есть.
   — Вы никогда не рассказывали мне о своем отце.
   Харден улыбнулся; от бренди у него восхитительно кружилась голова.
   — Я начал соперничать с ним, когда мне исполнилось двенадцать лет. В этом возрасте он уже ходил в море. Он родился в 1890 году, а в то время такое было возможно.
   — Он был намного старше вас?
   — Да. Когда я родился, ему было почти пятьдесят лет. В шестнадцатилетнем возрасте он сумел выбиться во вторые помощники на паруснике, который плавал в южной части Тихого океана. Именно выбиться — в те дни путь от матроса к офицеру нужно было пробивать кулаками. Затем он вернулся в Нью-Йорк и, ни от кого не получая помощи, выучился на врача.
   Харден бросил взгляд в окно. В гавань входило ярко освещенное каботажное судно. На фоне темных холмов и тусклых огней Полруана оно выглядело совершенно неуместно. Корабль ушел из поля зрения, направляясь к причалу. Харден увидел в бокале отражение лица Ажарату, глядевшей на него.
   — И к тому времени, как вы появились на свет, он остепенился и зажил спокойной жизнью, — тихо сказала она.
   — Верно.
   — Приятной жизнью.
   — Да.
   Это стало походить на допрос. Харден поспешно добавил:
   — Многие коллеги говорили мне, что именно поэтому я служил на флоте и люблю плавать под парусом и именно поэтому бросил практику. Они считали, что я завидую бурной молодости отца. Но это чушь.
   — Я ничего такого не говорила!
   — Я пошел на флот, потому что люблю море. И под парусом плаваю, потому что люблю море. Практику я бросил по нескольким причинам, среди которых было и увлечение электроникой. Мне исполнилось уже тридцать шесть лет, когда я снова начал учиться. Кэролайн в то время начала изучать гинекологию, поэтому нам пришлось провести несколько трудных студенческих лет.
   Его лицо осветила улыбка.
   — А что касается серьезного отношения к жизни, то вскоре после нашего знакомства Кэролайн заявила, что я самый серьезный молодой человек после Александра Македонского... Она очень помогла мне.
   Он машинально отхлебнул бренди и через некоторое время снова посмотрел на Ажарату.
   — Знаете что? Когда у тебя пожилой отец, вся беда в том, что большая часть его жизни уже прожита. Вернувшись в Лагос, вы увидите своего отца за работой. Я же был лишен этого. Мне оставалось только слушать рассказы отца о том, что происходило с ним до моего рождения. Мне казалось, что совершить что-то большее уже невозможно.
   — А что если эти рассказы были неправдой?
   — О нет, они были правдой. Отец был слишком доволен прожитой жизнью, чтобы что-то придумывать... Только мне хотелось бы увидеть его в момент наивысшего триумфа. Я родился слишком поздно, чтобы видеть, как он с важным видом сходит по трапу после нового продвижения в должности или стоит в непромокаемом плаще на мостике корабля, летящего через шторм... Кажется, я слегка опьянел и ударился в романтику.
   — А я видела, как мой отец шагает по крови. Это было еще до гражданской войны. На мою мать набросилась толпа, потому что она была родом из племени ибо. Отец, защищая ее, убил двоих людей церемониальным мечом, а сейчас он сидит за письменным столом, как любой другой важный руководитель. — Она слегка усмехнулась. — Странно... Я никогда никому об этом не рассказывала. Вскоре после этого случая мы с матерью покинули Нигерию.
   — Вы выйдете замуж, вернувшись домой? — спросил Харден.
   Ее глаза вспыхнули.
   — Я не уверена, что вообще когда-нибудь выйду замуж.
   — Старая дева из Лагоса? Не верю.
   Ажарату засмеялась.
   — Может быть, я завяжу волосы в пучок, удалюсь в джунгли и посвящу свою жизнь прокаженным.
   — Где вы будете их лечить?
   Ажарату состроила гримасу.
   — Мой отец нашел мне местечко в больнице. Я заявила ему, что хочу лечить бедных, но могу себе представить, что у дверей кабинета поставят полисмена и будут отсеивать пациентов. Отец не потерпит, чтобы его дочь возилась с бедняками.
   Она допила свою рюмку и засмеялась. Харден подал знак официанту, чтобы тот налил снова, и заметил:
   — Богатые люди тоже болеют.
   Ажарату подалась вперед с напряженным лицом.
   — Я хочу сделать что-нибудь, прежде чем моя жизнь замкнется вокруг меня.
   — Что именно?
   Ее волосы, собранные в густой пучок и заколотые изящной заколкой, отражали блеск соседней свечи.
   — Что-нибудь, что останется в моей жизни.
   Харден понимающе кивнул.
   — Что-нибудь особенное... Что-нибудь важное, о чем я смогу вспоминать. Не знаю... Может быть, я вернусь в университет. Мне хочется изучать — только не смейтесь, — мне хочется изучать психиатрию.
   Харден засмеялся:
   — Я так и знал, что был подопытным кроликом.
   Официант принес бренди.
   — Вы будете учиться в Ибадане? — спросил Харден.
   Ажарату удивилась.
   — Откуда вы знаете про Ибадан?
   — Это главный исследовательский медицинский центр в Африке. Не понимаю, почему вы учились не там, а в Лондоне.
   — Гражданская война. Как только начались бои, отец отослал нас с матерью в Англию. Тогда я была подростком, а когда война кончилась, уже поступила в университет.
   — А где ваша мать?
   — Она умерла. Не вынесла здешнего климата. Меня воспитывал отставной британский полковник, который был начальником моего отца до провозглашения независимости. У него было несколько сыновей, но ни одной дочери. Я училась в монастырской школе.
   — Не удивительно, что вас смущает мысль о возвращении в Нигерию.
   — Я ездила туда на каникулы.
   — Ну и как там?
   — Вроде вашего Дикого Запада. Сплошной оптимизм. Люди вовсю трудятся, строят, делают деньги и полны энтузиазма. Я действительно рада, что возвращаюсь домой.
   — И больше не смущаетесь, — заметил Харден. — Я рад, что мы это выяснили.
   — Правда?
   — Я не прав?
   Она покачала головой.
   — Расскажите мне о вашем плавании. Куда вы направляетесь?
   — Сперва в Монровию. Это неподалеку от вас. Тысяча миль или около того.
   — А потом?
   — В Бразилию.
   Лгать было легко. Он уже привык к этому за последнюю неделю.
   — Мистер Каллинг сказал, что вы собираетесь испытывать радар.
   — Верно. Нужно сочетать удовольствие с делом.
   — Но разве радар уже не был изобретен? Я не вполне понимаю ваши цели.
   — Я разрабатываю простое устройство, которое будет помещено на верхушке мачты, чтобы его не загораживал стаксель, и радиус действия которого будет превышать двадцать или тридцать миль обычного радара для небольших яхт.
   — Стаксель — это передний парус?
   — Да. Если мне удастся заставить радар работать, я попробую сделать такую конструкцию, чтобы он хранился внизу и поднимался на мачту фалом... Простите меня.
   Он достал ручку и набросал чертеж на бумажной салфетке. Собственная ложь так захватила его, что он увлекся идеей сделать свою конструкцию съемной. Спрятав салфетку в карман, он вернулся к беседе, еще раз извинившись.
   — Когда вы отплываете? — поинтересовалась Ажарату.
   — Как только смогу. Я не хочу попасть в сезон ураганов.
   — Сколько времени займет плавание до Монровии?
   — Три недели или около того. «Лебедь» — очень быстроходная яхта.
   — В одиночку?
   — Что делать...
   Боль никуда не ушла. Харден чувствовал, как она вторглась в его разум. Что, снова спросил он себя, что он мог еще поделать?
   — Вам не будет скучно?
   — Нет.
   — А что происходит, когда вы спите?
   — Яхта плывет. Автоматическое рулевое устройство управляет яхтой в зависимости от направления ветра и более-менее держит курс.
   — А если вы окажетесь около суши или на судоходном пути?
   Глаза Хардена слегка сузились. Он сказал:
   — Тогда спать нельзя. Вообще-то раз мы заговорили о проблеме сна, я хотел попросить вас об одолжении. Мне нужны какие-нибудь средства против сна и антибиотики. Я не имею права выписывать рецепт в Англии. Если вы...
   — Конечно. Но вы должны быть осторожны с лекарствами, пока не полностью оправились от сотрясения мозга.
   — Я в полном порядке. — Он отхлебнул бренди. — Видите, я даже снова могу пить.
   — Я никогда не плавала на яхте, — сказала Ажарату.
   — Послезавтра я буду испытывать радар. Присоединяйтесь, — пригласил Харден.
   — А я не буду мешать?
   — Вы мне очень поможете, если позволите пристроить вас к работе. — Харден улыбнулся. — Соглашайтесь!

* * *

   Доннер почти случайно нашел заметку в лондонской «Таймс». Он проверил газеты за ту же дату. «Миррор» даже опубликовала короткое интервью. Тогда он позвонил из таксофона Грандигу в Германию. Грандиг через пятнадцать минут перезвонил ему с другого таксофона.
   — Я насчет «Дракона», — объяснил Доннер.
   — Ничего нового не найдено, — ответил Грандиг. По-английски он говорил совсем не так обаятельно, как на иврите.
   — У меня возникло одно предположение, — сказал Доннер. — Проверьте все местные отели, рестораны и агентства по прокату автомобилей. Нужно найти богатого человека.
   — Спасибо за идею, — ответил Грандиг, — но мы уже этим занимаемся.
   — Я знаю имя.
   — Что?!
   — Только ничего не говорите своим друзьям.
   — Почему?
   — Это может быть очень важно для нас.

* * *

   Доннер отправился домой и напечатал на машинке доклад через три интервала для пожилого человека по имени Цви Вейнтрауб, который плохо видел.
   Читая в Кембридже курс истории, Доннер особенно заинтересовался Джорджем Вашингтоном, который тонко чувствовал связь власти и информации. В молодости Вашингтон был превосходным наездником и использовал свое мастерство и исключительную выносливость, чтобы регулярно совершать поездки между границей и Уильямсбургом и сообщать некоторым влиятельным людям о ходе войны с французами. Свежая информация укрепляла их позиции в Совете самоуправления колонии Вирджиния и делала их должниками Вашингтона. Через несколько лет их поддержка послужила его собственным амбициям.
   Майлс Доннер удачно воспользовался примером Вашингтона. Начиная со времени образования Израиля он регулярно извещал Вейнтрауба о своих планах и часто консультировался с ним до разговора со своим непосредственным начальством. Вейнтрауб занимал важное положение в правительстве, и через него Доннер получал полномочий и информации больше, чем положено агенту Моссада.
   Приехав в аэропорт Хитроу, Доннер вручил запечатанный доклад пилоту компании «Эль-Аль», чтобы тот доставил пакет лично адресату.

* * *

   Солнце скрылось за холмами, когда «Лебедь» подошел к месту своей стоянки в Фоуэйской гавани. Ажарату поймала строп буя и вытащила мокрый канат на бак. Она повернулась к Хардену, ожидая одобрения, но он уже спускал стаксель, и она помогла ему уложить парус в мешок.
   Ее лицо обгорело на солнце. Волосы слиплись от соли. Руки были ободраны канатами, и каждый мускул болел от тяжелой работы. Мечтая побыстрее свалиться в постель, она сказала:
   — Я чудесно провела время. Можно в благодарность пригласить вас пообедать со мной?
   — Извините, — ответил Харден. — Я слишком устал, а завтра нужно рано вставать.
   — Ну, тогда в следующий... — начала она, но замолчала. Радар работал прекрасно. Харден готов к отплытию. Она выдавила улыбку.
   — Полагаю, что следующего раза не будет.
   Харден спустил стаксель вниз через форлюк, выпрямился, и их взгляды встретились. Сердце Ажарату учащенно забилось. Хотя Харден никогда не смеялся и редко улыбался, она знала, что он рад ее обществу.
   — В чем дело? — спросил он.
   Ажарату глубоко вздохнула. Она собиралась попросить об этом во время обеда или утром, но здесь, на яхте, когда вечерний бриз с моря охлаждал ее лицо, а на востоке зажглись первые звезды, она решила, что момент настал.
   — Можно, я поплыву с вами?
   Она ошиблась. Не надо было этого говорить. Он не понял ее.
   — Поплывете со мной? — переспросил Харден.
   — Да. До Монровии... Оттуда я отправлюсь домой. Я буду помогать вам. Я заплачу за пищу, буду стоять на вахте, не стану путаться у вас под ногами и буду открывать рот только тогда, когда вы захотите. Я могу спать в кормовой каюте. И я буду готовить...
   Ажарату беспомощно замолчала. Как ей могло такое взбрести в голову — влюбиться в белого американца из Нью-Йорка как раз в тот момент, когда она собиралась возвращаться в Нигерию? И действительно ли она влюбилась?
   Харден оценивающе оглядел ее.
   Она была сильной и атлетически сложенной и справлялась с приспособлениями яхты гораздо быстрее, чем многие другие люди. Разговоры с ней помогли бы ему перенести одиночество. Сменные вахты дали бы возможность отсыпаться, круглосуточно следить за парусом, обеспечивая большую скорость плавания и более безопасное пересечение судоходных линий.
   С другой стороны, он потеряет несколько дней на заход в Монровию. Но если время будет поджимать, он сможет высадить ее в Дакаре и воспользоваться заходом в порт, чтобы пополнить запасы продовольствия, воды и топлива; больше такого шанса может и не представиться.
   Но что, если она узнает?
   Но она не узнает. Потому что в его планы входило плавание к берегам Западной Африки. Вот только сможет ли он дать ей достаточно знаний, чтобы спокойно спать, пока она будет стоять на вахте? Все упиралось в эту проблему. Ладно, он возьмет ее, если она принесет пользу. А это очень скоро станет известно.
   Харден сказал:
   — В вашей машине пять тысяч движущихся деталей, а на яхте не больше пятидесяти. Но вся разница в том, что вам не нужно досконально знать каждую из этих пяти тысяч деталей, чтобы водить машину.

* * *

   Доннер прибыл в Амстердам самолетом; Грандиг — поездом. Они встретились в «Печкаду», тихом ресторанчике около канала Бруверс. Меню было на французском языке. Интерьер отделан в стиле тридцатых годов: черная эмаль, зеркала и хрусталь. Из высоких окон открывалась панорама залитого светом старинного канала.
   Между черным зеркальным баром и обеденным залом находились стеклянные аквариумы, из которых посетители выбирали себе на обед рыбу. Доннер и Грандиг сперва зашли в маленький тихий бар. Они выглядели как пара торговцев алмазами или произведениями искусства, которые отмечают в чужом городе прибыльную сделку.
   — Почему вы выбрали Амстердам? — спросил Грандиг.
   — Здесь можно сохранить тайну.
   — От кого?
   — От всех, кроме нас с вами, — ответил Доннер. — Вы никому ничего не говорили?
   Доннер доверял только двум людям — Грандигу и Вейнтраубу.
   — Пока что нет, — сказал Гардинг. — Харден провел две ночи в Кронберге, в «Шлосс-отеле». Это рядом с Ашаффенбургом. Он ездил на машине, взятой напрокат в Везеле. Как он попал в Везель — пока что неизвестно. Когда он въехал в страну, тоже неизвестно — никаких записей не обнаружено.
   — У него есть яхта, — предположил Доннер. — Вероятно, он поднялся по Рейну.
   — Конечно. Это запросто... А кто он, собственно, такой?
   — Пока не могу вам сказать. Это известно только мне и Вейнтраубу.
   — Неофициальное расследование?
   — Да.
   Грандиг покрутил в руках свой бокал.
   — Не очень-то хорошо, когда слишком много колес крутится внутри других колес.
   Доннер улыбнулся.
   — Считайте это моей инициативой.
   — Вы знаете, что за вами наблюдают?
   Доннер скрыл потрясение за улыбкой. Сердце глухо застучало.
   — Спасибо, что сообщили.
   — Я доверяю вам, — сказал Грандиг.
   — Только зачем за мной следить?
   — Вас обвиняют в нарушении дисциплины и чрезмерной независимости. Я не знаю, от кого это исходит, но уверен, что вам несложно догадаться.
   Доннер кивнул.
   Грандиг продолжил:
   — Вероятно, что-нибудь аналогичное этому случаю с Харденом.
   — Грандиг, я играю в эти игры уже тридцать лет, и опыта у меня больше, чем у большинства новичков.
   — Это не означает, что вас за это любят.
   Грандиг взял меню и несколько минут изучал его. Затем спросил:
   — Что мне предпринять по делу «Дракона»?
   — Мне бы хотелось, чтобы вы ничего не предпринимали, если это ничем вам не угрожает. Мы знаем, что Харден не представляет угрозу для наших интересов. А немцы пусть себе бегают. В конце концов им надоест.
   — Может быть, и нет.
   — Почему?
   — Тот американский сержант идет на поправку.
   — Он помнит имя?
   — Сейчас он не помнит даже собственного имени.
   — Вы можете сделать что-нибудь, чтобы ситуация не изменилась?
   — Немножко поздновато, — сказал Грандиг. — Теперь, когда он пришел в сознание, это будет выглядеть неестественно.