— Приходилось бывать?
— И не раз.
Поставленные на прикол старые вагоны Денисов представлял хорошо. Между ними натягивали веревки, сушили белье; тамбурные двери летом затягивали простынями от мух. Ладили громоздкие деревянные стремянки с перилами, чтобы малышам и их вечно беременным мамашам легче было взбираться в вагон.
— Отец Сабира был путевым рабочим, закончил курсы бухгалтеров. Мать учительница. Возилась с детьми. Я не думаю, что у вас в роду тоже все сплошь инспектора… — добавила она вдруг.
— Оперуполномоченные.
— Или оперуполномоченные. Но мы можем за себя постоять. В кино мы приходим не потому, что так за нас решили другие. И нас принимают не за успехи наших родителей…
— Жанзаков не говорил, какие у него взаимоотношения с постановщиком?
— С Сухаревым? Весьма неважные. — Она кивнула кому-то весьма холодно. — Но они же помирились. Сухарев просил прощения.
— А причины?
— По-моему, чисто творческая несовместимость. Разные взгляды.
— Сухарев тоже живет в поезде?
— Дома.
— В Москве?
— Он ведь только состоит в штате «Таджикфильма», а постоянное местожительство его здесь, в столице.
— Что все-таки не устраивало режиссера?
— Ему казалось, что Сабир экономит. Играет не на пределе. Не стремится взять высоту.
— Так и было?
— Что вы! Представьте, что такие, как я, как Сабир, а таких большинство, перестанут тянуться, успокоятся! Вокруг каждый год появляются таланты, о которых я говорила. Вундеркинды. Кого бы вы предпочли, став режиссером?
Денисов не ответил.
— Жанзаков много работал?
— Исключительно. В крохотной роли показать себя! Мы говорили об этом, когда в последний раз виделись.
— Я в полном затруднении, — Денисов мягко, в то же время настойчиво оттеснил ее от другой компании, также искавшей ссоры. — Режиссер располагает информацией, которой не спешит поделиться. А может, «ищите женщину»? — Он взглянул на нее внимательно.
— Нет. Не думаю.
— Я знаю, например, что вы приезжали в поезд. Она рассмеялась.
— Да нет. Я с ним не спала. Вы это имеете в виду? Мужья моих подруг для меня не существуют. Кроме того, меня сопровождал мой друг.
— Премьер корейского театра.
— Все-то вы знаете.
— Что можно сказать о личной жизни Жанзакова? О его жене?
— О Терезе? Порядочная, интеллигентная женщина. Способная актриса. У нее отличные данные, школа. Внешность. Она, правда, мало снималась. Первый ее муж работал в ТАССе. Много лет прожила за границей.
— Они развелись?
— Муж ее умер. В одночасье. Какая-то тропическая форма лихорадки. Нам сюда… — Она показала в сторону троллейбусной остановки. — После его смерти Тереза не сразу смогла оправиться. Потом снова стала сниматься. И вот Сабир, человек совершенно иной по опыту прошлой жизни и как актер. Внезапная, совершенно невероятная любовь. Тут нечего сказать.
— Она — его вторая жена?
— Да. О первой я мало знаю. У нее от Сабира дочь. Я знаю, Сабир материально помогает…
— Где она живет?
— В Ухте. Они там и познакомились.
У остановки актриса высвободила руку, посмотрела на часы.
— За мной могут приехать…
Денисов оглянулся: машин рядом не было. Сверху по тротуару катил на скейте мальчик-мулат с пуделем, прижатым к куртке, он кого-то догонял. Сбоку у кабины автомата стояла небольшая очередь.
— А если Сабир не появится совсем? — актриса нашла взглядом его глаза.
Денисов не ответил.
«Месть, ревность… — подумал он. — Известный набор типовых версий. Вечно варьирующий комплект».
— Ваш друг из корейского театра… Он здесь, в Москве?
— Думаете, он приревновал Сабира ко мне? — Жанна засмеялась. — Он в тот же вечер уехал в Алма-Ату…
— Жанна! — из затормозившего рядом «Жигуля» послышалось сразу несколько голосов. — Скорее! — Сзади машину уже подгонял правивший к остановке троллейбус.
— Успеха! Чао! — Она чмокнула Денисова в щеку, побежала к машине.
— Пока.
Актриса не слышала.
Денисов еще постоял. Пора было идти приниматься за дело. «Сыщика кормят ноги…»
По сторонам текла разномастная московская толпа: приезжие — без головных уборов, в пальто; свои — в дубленках, в зимних тяжелых шапках.
На подножке отправляющегося троллейбуса благообразный старичок натужно выпытывал:
— А потом? Заворачивает направо?
— Налево.
— А, налево…
Водитель терпеливо ждал.
— А следующая остановка будет по ту сторону перекрестка?
— По эту.
Наконец старичок оставил подножку; увидев подходивший троллейбус, замахал водителю рукой:
— Одну минуточку!
Денисов повернул вниз, к Центральному телеграфу.
«Зачем Жанзаков приезжал в субботу сюда, на улицу Горького? — Он был рядом с местом, где актера видели в последний раз. — Почему сразу же не поехал сюда, а сначала пошел на Кожевническую?.. Успел сходить к себе, что-то взять?»
Впереди показался Центральный телеграф, всегда привлекающий взгляд — словно построенный из другого — легкого — кирпича, отличающийся от тяжеловесных соседних зданий.
«Заходил ли туда Жанзаков?»
С санкции прокурора можно было проверить, не давал ли актер телеграмм, не отправлял ли бандеролей, ценных писем, но пока в этом не было необходимости.
«В сущности, кроме подозрений режиссера, в коротком заявлении киногруппы ничего нет. Если бы мне сказали, что я буду разыскивать взрослого человека только потому, что ночь он провел вне дома… В то же время: Сухарев не такой человек, чтобы из-за пустяка оповестить милицию, Государственный комитет по кинематографии…»
У входа в телеграф прогуливались южане. Денисов прошел внутрь. В просторном зале стояла аптечная тишина. Несколько человек в центре кого-то ждали.
«Здесь назначают свидания…»
Большинство посетителей толпилось, однако, слева от входа, у кабин переговорного пункта.
«Нет, — подумал Денисов. — Жанзаков приезжал не сюда, не на междугородную. Все переговоры труппа наверняка ведет с переговорного пункта на Дубининской, там ближе».
Он вернулся к подъезду: прямо перед ним был подземный переход, о котором говорил актер, последним видевший Жанзакова.
«И тем не менее Жанзакова интересовал именно этот участок улицы, иначе он бы проехал дальше, шел бы по другой стороне».
Внезапно Денисова осенило.
«Междугородная-автомат!» Она находилась в нескольких десятках метров. На Дубининской автомата нет. Надо заказывать, ждать… Жанзаков мог приехать, чтобы позвонить, а о дальнейшем судить трудно… Мог кого-то встретить, с кем-то познакомиться… След актера терялся от междугородной-автомата.
Как бывало не раз, он сформулировал мысль, которую не боялся огрубить, и, значит, второстепенную.
Главное же, и только еще проясняющееся, следовало некоторое время как бы даже не замечать, тогда хрупкий побег давал неожиданный рост.
Телефон на углу был свободен. Денисов снова увидел мальчика-мулата со скейтом и пуделем, остановившегося на краю тротуара. Он махал рукой блондинке, показавшейся из подъезда.
«Тысячи граней вокруг… — Обостренное внимание, обещавшее точную мысль, всегда начиналось у него с наблюдения над окружающим. — К этому невозможно привыкнуть. Для большинства — абсолютно спокойный мирный вечер, а кому-то кажется, что он ищет убийцу…»
— Мама! Я здесь! — Крик мальчика со скейтом раздался прямо под ухом.
Денисов снял трубку, набрал номер Сабодаша:
— Что у нас?
— Ты далеко?
— На улице Горького.
— Скоро будешь? Приехал ассистент по реквизиту. Можно осмотреть купе Сабира, — Антон уже называл актера по имени. — У тебя что-нибудь есть?
— Трудно сказать. А вообще?
— Звонят, интересуются. Жанзакова многие знают. Особенно после «Подозревается в невиновности».
— Еще?
— Дежурный по управлению звонил начальнику отдела, соединил с генералом. А всему предшествовал, как я и думал, звонок из Госкино в МВД СССР.
Главные маховики, которые, как Денисов надеялся, не будут приведены в действие до понедельника, в последнюю минуту все-таки заработали.
Разговаривая, Денисов оглядел кабину. Внизу, он не сразу заметил, в самом центре Москвы, свернувшись клубком, вздрагивая во сне, спал щенок.
— Все? — закончил Сабодаш.
— Да. Тебе щенка не надо?
— Щенка? Нет… — он подумал. — Другое дело — змею или крокодила. Мои дамы были бы рады… — У Антона было двое детей, обе девочки. — Значит, встречаемся у поезда «Таджикфильма».
— Сюда, — ассистент по реквизиту, хрупкий, с ломающимся юношеским баском, держался с застенчивостью подростка, но, возможно, это было только манерой поведения.
Переступая через тянущиеся от «лихтвагена» провода, Денисов и Сабодаш прошли в конец вагона. Купе Жанзакова находилось рядом с нерабочим тамбуром и туалетом.
— Это вы обнаружили, что он отсутствует? — спросил Антон.
— Да. Несколько раз постучал, сначала тихо, потом сильнее. Сабир не отозвался. — Он давал объяснения, стоя перед запертой дверью. — Пришлось вернуться к Геннадию Петровичу. Объяснить.
— Как рано это произошло? — Антон выступал в обычной роли, задавая первые самые очевидные вопросы.
— В начале десятого.
— Съемки начались?
— Нет, еще репетировали.
— Потом?
— Геннадий Петрович сказал: «Возьми ключ, открой купе. Взгляни, переоделся ли он для' съемки». По сценарию Сабир снимается все время в одном и том же… — Ассистент по реквизиту был рад вставить несколько слов о том, что было ближе его работе. — На нем пуловер, вельветовые серые брюки и голубая рубашка. Поезд-то как будто всего сутки в пути. А снимаем почти три месяца! Купили несколько одинаковых рубашек, чтобы каждый день свежая!..
— Дальше.
— Открываю… — Он вставил ключ-»специалку», повернул, откатил дверь. — Смотрю… — Ему словно и сейчас показалось странным, что в купе никого нет. — Пусто! Прибрано и пусто!
— Потом?
— Поискал по составу. Нигде нет.
Они вошли. Купе оказалось в полном порядке. Нижние полки были аккуратно застланы, на столике стопкой лежало несколько книг, электробритва.
— Жанзаков занимал купе целиком?
— Да. Вторая полка свободна.
— Вы держите здесь что-то из пиротехники? Смотрели, цело?
— Все на месте. Здесь спирт для протирки камер.
— Жанзаков не выпивает?
— Кажется, нет.
— А раньше?
Он уклонился от ответа:
— Это моя первая картина. Я недавно на студии.
— Где вы раньше работали?
— Учился. В Москве, во ВГИКе…
В соседнем купе слышались голоса. Они прислушались.
— Это у Ольги, — сказал ассистент режиссера. — В фильме она играет проводницу.
— Потом вы сразу доложили режиссеру, что Сабира нет…
— Он следом пришел. Все видел.
— Куда, по-вашему, Жанзаков мог уехать?
— Представить не могу.
— Одежда нашлась? Пуловер, рубашка. — те, что для съемки?
— А вот, под плащом! — ассистент кивнул на вешалку у входа.
— В чем он сейчас?
— На нем финский костюм, серый. Сверху куртка. Синяя, с синим подбоем из искусственного меха. Туфли черные.
— На голове?
— Обычно без головного убора.
Антон заметил:
— Вы ничего не сказали о проводнице. Вагоны ведь вы получили с проводниками, так?
Ассистент закивал:
— Я забыл. Проводница болеет. Сейчас она у себя в Новомосковске.
Денисов оглядел купе. Шторки на окне были тщательно задернуты, у входа висела верхняя одежда. Сбоку на стенке — два эстампа; на одном изображен сельский дом, опушка, овраг, второй — больший размером — оказался натюрмортом, художник изобразил на нем желтоватую, почти прозрачную селедку и свежесваренный рассыпчатый картофель.
«Жанзаков, вернувшись со съемок, сначала прошел в сторону Кожевнической улицы — у него там были дела. Затем вернулся в поезд».
Денисов задержал взгляд на эстампах.
«И на малом полотне можно рассказать о лесе, о доме, и на большое положить селедочную голову и несколько картошин, и тоже рассказать о доме».
Давно, в школе, он хотел быть художником и даже написал несколько натюрмортов, как оказалось потом — подражание Моранди: разнокалиберные глиняные сосуды — кашпо, бутылки из-под рижского бальзама.
«Переоделся, поехал в центр на автоматическую станцию и исчез. У него сложилась промежуточная модель поведения Жанзакова, которая хотя бы что-то могла объяснить. — Связано ли дальнейшее с междугородным звонком или звонками? Может, принужден был срочно выехать? А возможно, были на вечер другие планы…»
Стукнула дверь, в купе появилась актриса — Денисов видел ее на съемках в форме проводницы МПС, теперь на ней был свитер, брюки, заправленные в сапоги.
— Не помешала?
— Наоборот. — Антон одернул тесный китель. — Нам как раз нужен человек, который бы присутствовал при осмотре.
Денисов развернул лежавшую у окна книгу, она называлась «Точечный массаж», вторая, под нею, была «Я умею готовить» Жинет Матьо.
— Жанзаков не болен? Не жаловался?
Ассистент режиссера улыбнулся:
— Сабир? Да здесь он всех здоровее! Спортсмен! Чемпион республики…
— Вы думаете, с Сабиром что-то произошло? — спросила актриса. Почти каждый из съемочной группы уже через несколько минут задавал милиции этот вопрос. — Только пожалуйста! Прошу вас. Не вывешивайте повсюду портрет Сабира и не пишите крупными буквами «Найти человека»! Он появится, вот увидите!
— Оля! Не кокетничай! — ассистент режиссера шутливо погрозил пальцем. — Все скажу Сабиру, когда вернется!
— Прости! Девушка забылась!
— Понимаю: красиво жить не запретишь!
Антон поддержал их настроение:
— Вы снимались в «Москва слезам не верит»? — Актриса ему явно понравилась.
— Вы могли меня видеть… — Она назвала несколько проходных фильмов.
— Я знаю, на кого вы похожи! — вспомнил Антон. — Американский фильм «Кабаре». Я видел во время фестиваля.
— Лайза Миннелли. — Она покраснела от удовольствия. — Мне многие говорят!
— А вы Геннадию Петровичу не звонили? Может, с Сабиром все в порядке? А мы тут головы ломаем и отвлекаем вас! — ассистент режиссера обернулся к сотрудникам. — Вы ужинали? У нас в поезде плов, лепешки… — Несмотря на кажущуюся застенчивость, ломающийся от смущения басок, он был искушенней и опытней, чем казался.
Антон поблагодарил:
— Спасибо, мы ели.
Денисов продолжал осматривать купе. Ему хотелось составить хотя бы общее представление об исчезнувшем актере, которого он собирался искать.
На полочке над постелью Жанзакова лежала толстая, в коленкоровой обложке тетрадь. Денисов перелистал ее. Часть страниц оказалась грубо выдранной, остальные были чисты. На внутренней стороне обложки было записано четверостишье, Денисов показал его актрисе:
— Это почерк Жанзакова?
Она пробормотала неразборчиво:
— «Забудь судьбу мою, забудь, и, если встретишь ты другую, ей не дари любовь такую, какую я должна вернуть…» Чьи-то стихи! Почерк не Сабира!
— Может, кого-то из группы?
— Не знаю.
Ассистент режиссера согласился:
— Незнакомая рука.
С тетрадью лежал пустой конверт. Денисов поднес его к свету — на клеевой поверхности были заметны соскобы. Адрес отсутствовал.
— Не помните, конверт утром лежал здесь? — Ассистент пожал плечами:
— Я его вообще не видел!
Набирая телефон управления в Душанбе, Денисов поймал себя на том, что, как и все вокруг, вдруг подумал:
«А может, все уже разъяснилось? Жанзаков просил кого-то сообщить режиссеру о том, что уезжает, а тот не смог или забыл!»
— Дежурный по управлению… — В Душанбе сняли трубку.
— Из Москвы. Насчет киноактера Сабира Жанзакова…
— В курсе дела. Нет, Сабир не приезжал. Проверили. Как появится, сразу сообщим. — Денисов понял, что его таджикский коллега не очень обеспокоен. — Мог на три дня уехать погостить. Везде друзья, коллеги. Парень — душа. Всегда аншлаг. Сейчас новая работа. Все ждут… — Он оперировал знакомыми словами-предложениями, которые, видимо, ему тоже представлялись точными, а главное, емкими.
Положив трубку, Денисов не испытал облегчения. По привычке взглянул в окно.
Внизу был перрон, ярко освещенные к ночи платформы поездов дальнего следования. Стоя сбоку от окна, можно было увидеть подъездные пути товарной станции, где стоял поезд со съемочной группой «Таджикфильма». Выше над всем, как огромная русская печь, вздымался безликий, с паутиной лестниц, элеватор.
— Денис! — позвонил Антон. — У меня здесь человек, с которым ты хотел встретиться… Караульщик из поезда.
— Бритоголовый?
— Он самый. Поругался со стрелками ВОХР, они доставили. Есть возможность поговорить.
— Трезвый?
— Абсолютно. Сейчас я его к тебе пошлю.
— Тимур Эргашев, отчества нет, — представился бритоголовый. — Я вас видел сегодня. С Геннадием Петровичем. В поезде.
— Что произошло?
— С вохровцами? Ничего особенного. Работают по старинке, да и живут тоже. — Эргашев не испытывал затруднений, говоря по-русски, только акцент был не азиатский.
«Скорее грузинский…» — подумал Денисов.
— Им задачу поставили — штраф собирать за хождение по путям. Не знаю, есть ли у них на это план в рублях?
Денисов пожал плечами:
— Не думаю.
— По идее, быть не должно. Но есть показатели, и они должны их придерживаться, чтобы не было снижения в цифрах! Предупреждение несчастных случаев — дело благородное. Но при чем здесь рубли?
— Что-нибудь случилось?
— Сегодня пацаны шли. Стрелки их даже не остановили! С пацанов ведь ни рубля не получишь. Выходит, главное — штраф! А если под поезд?! Мне с платформы все видно: кто куда идет, кто что делает! Ну, я вступился. Они на меня! — Эргашев махнул рукой. — Ладно! Поймут когда-нибудь.
— Давно на «Таджикфильме»?
— Порядочно.
— По специальности кто вы?
Он туже запахнул чапан.
— Не догадаетесь. Три курса ВГИКа! Актерский факультет. Потом завертело, крутануло. Так и не стал сниматься.
— Вы уезжали из Средней Азии?
— Я? Никогда!
— Акцент грузинский.
— А-а! Это от оператора-постановщика! Он из Зугдиди. Третью картину вместе ставим. Теперь все одинаково говорим. — Бритоголовый рассмеялся.
— Вы из группы оператора?
— Осветитель. По совместительству еще и дежурю. — Он внимательно осмотрел кабинет Денисова, в то время как Денисов оглядел его самого. К бритой голове и безбородому лицу философа и аскета удивительно подходил незатейливый, без воротника халат-чапан.
— Холодный дом. — Эргашев повел головой вокруг. Кабинет был старый, в той части вокзала, которая не перестраивалась. Начальник отдела Бахметьев давно грозил перевести Денисова в новое помещение вместе со всеми, только боязнь потерять площадь, завоеванную милицией чуть ли не сразу после установления в Москве Советской власти, останавливала. Старик, первый начальник уголовного розыска, как-то рассказывал: «В ноябре девятнадцатого в это окно мы выставили пулемет, а пространство вокруг заложили мешками…»
— Про Сабира ничего не слышно? — спросил Эргашев.
— Я хотел вас о нем спросить.
— Мне мало что известно…
— Такое дело. Я мог бы узнать другим способом. Но сейчас уже поздно и некогда. Жанзакова вчера видели на Кожевнической. Там несколько мастерских, сберкасса…
— Он пользовался ею?
— Ему должны были перевести потиражные, с прошлой картины.
— Много?
— Очень много. Он не скрывал!
Денисов задумался.
— Какие у вас взаимоотношения?
Эргашев пригладил наголо бритую, словно отполированную, как бильярдный шар, голову.
— В основном со мной и общается. Вечерами в поезде мы одни. Ну проводница еще, закроемся в купе, у себя. Сидим, говорим. А бывает, на вокзал вместе идем, в буфет.
— Пешком?
— Обычно с электричкой не связываемся. Здесь километр… Идем, обсуждаем.
— У нас немало несчастных случаев на путях…
— Нет, Сабир ходит осторожно. Вырос в вагончиках.
— Вам он нравится как актер?
Эргашев покачал головой:
— Как актер, положим, он по-настоящему развернется только через несколько лет. А может, и никогда.
— Вы ему говорили об этом?
А как же! При этом довольно откровенно. Многое ему и сейчас удается, но он сам не знает, что за счет чего получается. Когда поймет, тогда все и начнется…
— Мне говорили, что он сыграл примерно в тридцати фильмах!
— Третьестепенные роли! Предатель, самбист, десантник. Ни одного глубокого образа…
— Жанзаков был удручен этим? Переживал?
— А вы бы не переживали?
— Я считал, что у него нет особых проблем. Кумир, кинозвезда.
— Это на поверхности. Правильно. Известный актер, в то же время рубаха-парень. Мог уйти с незнакомыми людьми. Принять любое приглашение…
— Мог?
— Он был таким. С первой женой. До Терезы. С Терезой сильно изменился.
— Любовь?
— Она его идеал. Больше всего на свете он боится ее потерять…
Бритоголовый замолчал, Денисов был ему благодарен за эту паузу: личность исчезнувшего актера открывалась с совершенно новой стороны.
— А что его первая жена?
— Сабир о ней мало рассказывает. Росли в одном поселке, учились. Родители их работали тоже вместе, на железной дороге.
— В Ухте?
— Да.
— Переписываются?
— Насчет переписки не слыхал. Но что там непросто — это мне точно известно.
Денисов задумался.
Он вспомнил маленькую скуластую гримершу: «Русская. В возрасте Сабира. Может, украинка… Я еще спросила: „Что-нибудь передать? — „Спасибо, я пойду…“ Варежки серые, домашней вязки. С одним пальцем…“
— Она не приезжала в Москву?
— Не знаю.
Эргашев достал сигарету.
— Сабир пересказал мне один фильм. Не очень серьезный, но, мне кажется, он поможет тебе понять…
— Интересно.
— Американский мальчик, сын бедняка-пьяницы, попадает на глаза менеджеру, и тот начинает готовить из него боксера. Через несколько лет вырастает юноша-чемпион, он ничего не знает в жизни, кроме своего ринга, чтения и одиноких прогулок в лесу, окружающем ранчо…
Денисов внимательно слушал.
— …Он чист и даже не подозревает, что босс-менеджер составил на нем состояние, предложив на состязаниях работать под левшу. — Бритоголовый щелкнул зажигалкой. — Однажды на прогулке Мак-Кой, так его звали, встречает такую же молодую чистую девушку. Молодые люди влюбляются друг в друга. По случайному совпадению оказывается, что она — дочь менеджера, которую тоже ограждали от знакомства с темными сторонами жизни.
— И дальше?
— Как водится, вмешалась мафия. Девушку взяли заложницей, объявили, что Мак-Кой, если хочет спасти ее, должен сдаться на восьмом раунде… Там длинная история. Мак-Кой выиграл бой, голубой залив, яхту. Главное — свой идеал: нежное преданное существо, не узнавшее волчьих законов бытия, вдобавок дочь босса… Нынешняя жена Сабира — не из путевого вагончика!
— Ухта — город небольшой. Жену популярного киноактера найти будет нетрудно. В Ухте я все узнаю…
— У нас все равно пока не с чего начать, — рассудил начальник отдела Бахметьев, которому Денисов звонил домой. — Сидеть, ждать у моря погоды мы не можем, да нам и не дадут. Ни министерство, ни Союз кинематографистов. Ты прав. Надо ехать… Прямо сейчас.
— И еще. Если командировка ничего не даст, завтра, к возвращению Терезы Жанзаковой, я тоже успею вернуться и встретить ее в Шереметьеве.
— Предупреди коллег в Ухте, что вылетаешь.
— Обязательно.
— А насчет денег, полученных Жанзаковым, постараемся завтра проверить.
Оставалось решить техническую сторону.
— Поздравляю. Полетишь с аэродрома Быково, — констатировал Сабодаш, обсудив вопрос с дежурными в Быкове и Шереметьеве.
— А в чем разница?
— Ан-24. Вместо двух часов будешь пилить пять.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
— И не раз.
Поставленные на прикол старые вагоны Денисов представлял хорошо. Между ними натягивали веревки, сушили белье; тамбурные двери летом затягивали простынями от мух. Ладили громоздкие деревянные стремянки с перилами, чтобы малышам и их вечно беременным мамашам легче было взбираться в вагон.
— Отец Сабира был путевым рабочим, закончил курсы бухгалтеров. Мать учительница. Возилась с детьми. Я не думаю, что у вас в роду тоже все сплошь инспектора… — добавила она вдруг.
— Оперуполномоченные.
— Или оперуполномоченные. Но мы можем за себя постоять. В кино мы приходим не потому, что так за нас решили другие. И нас принимают не за успехи наших родителей…
— Жанзаков не говорил, какие у него взаимоотношения с постановщиком?
— С Сухаревым? Весьма неважные. — Она кивнула кому-то весьма холодно. — Но они же помирились. Сухарев просил прощения.
— А причины?
— По-моему, чисто творческая несовместимость. Разные взгляды.
— Сухарев тоже живет в поезде?
— Дома.
— В Москве?
— Он ведь только состоит в штате «Таджикфильма», а постоянное местожительство его здесь, в столице.
— Что все-таки не устраивало режиссера?
— Ему казалось, что Сабир экономит. Играет не на пределе. Не стремится взять высоту.
— Так и было?
— Что вы! Представьте, что такие, как я, как Сабир, а таких большинство, перестанут тянуться, успокоятся! Вокруг каждый год появляются таланты, о которых я говорила. Вундеркинды. Кого бы вы предпочли, став режиссером?
Денисов не ответил.
— Жанзаков много работал?
— Исключительно. В крохотной роли показать себя! Мы говорили об этом, когда в последний раз виделись.
— Я в полном затруднении, — Денисов мягко, в то же время настойчиво оттеснил ее от другой компании, также искавшей ссоры. — Режиссер располагает информацией, которой не спешит поделиться. А может, «ищите женщину»? — Он взглянул на нее внимательно.
— Нет. Не думаю.
— Я знаю, например, что вы приезжали в поезд. Она рассмеялась.
— Да нет. Я с ним не спала. Вы это имеете в виду? Мужья моих подруг для меня не существуют. Кроме того, меня сопровождал мой друг.
— Премьер корейского театра.
— Все-то вы знаете.
— Что можно сказать о личной жизни Жанзакова? О его жене?
— О Терезе? Порядочная, интеллигентная женщина. Способная актриса. У нее отличные данные, школа. Внешность. Она, правда, мало снималась. Первый ее муж работал в ТАССе. Много лет прожила за границей.
— Они развелись?
— Муж ее умер. В одночасье. Какая-то тропическая форма лихорадки. Нам сюда… — Она показала в сторону троллейбусной остановки. — После его смерти Тереза не сразу смогла оправиться. Потом снова стала сниматься. И вот Сабир, человек совершенно иной по опыту прошлой жизни и как актер. Внезапная, совершенно невероятная любовь. Тут нечего сказать.
— Она — его вторая жена?
— Да. О первой я мало знаю. У нее от Сабира дочь. Я знаю, Сабир материально помогает…
— Где она живет?
— В Ухте. Они там и познакомились.
У остановки актриса высвободила руку, посмотрела на часы.
— За мной могут приехать…
Денисов оглянулся: машин рядом не было. Сверху по тротуару катил на скейте мальчик-мулат с пуделем, прижатым к куртке, он кого-то догонял. Сбоку у кабины автомата стояла небольшая очередь.
— А если Сабир не появится совсем? — актриса нашла взглядом его глаза.
Денисов не ответил.
«Месть, ревность… — подумал он. — Известный набор типовых версий. Вечно варьирующий комплект».
— Ваш друг из корейского театра… Он здесь, в Москве?
— Думаете, он приревновал Сабира ко мне? — Жанна засмеялась. — Он в тот же вечер уехал в Алма-Ату…
— Жанна! — из затормозившего рядом «Жигуля» послышалось сразу несколько голосов. — Скорее! — Сзади машину уже подгонял правивший к остановке троллейбус.
— Успеха! Чао! — Она чмокнула Денисова в щеку, побежала к машине.
— Пока.
Актриса не слышала.
Денисов еще постоял. Пора было идти приниматься за дело. «Сыщика кормят ноги…»
По сторонам текла разномастная московская толпа: приезжие — без головных уборов, в пальто; свои — в дубленках, в зимних тяжелых шапках.
На подножке отправляющегося троллейбуса благообразный старичок натужно выпытывал:
— А потом? Заворачивает направо?
— Налево.
— А, налево…
Водитель терпеливо ждал.
— А следующая остановка будет по ту сторону перекрестка?
— По эту.
Наконец старичок оставил подножку; увидев подходивший троллейбус, замахал водителю рукой:
— Одну минуточку!
Денисов повернул вниз, к Центральному телеграфу.
«Зачем Жанзаков приезжал в субботу сюда, на улицу Горького? — Он был рядом с местом, где актера видели в последний раз. — Почему сразу же не поехал сюда, а сначала пошел на Кожевническую?.. Успел сходить к себе, что-то взять?»
Впереди показался Центральный телеграф, всегда привлекающий взгляд — словно построенный из другого — легкого — кирпича, отличающийся от тяжеловесных соседних зданий.
«Заходил ли туда Жанзаков?»
С санкции прокурора можно было проверить, не давал ли актер телеграмм, не отправлял ли бандеролей, ценных писем, но пока в этом не было необходимости.
«В сущности, кроме подозрений режиссера, в коротком заявлении киногруппы ничего нет. Если бы мне сказали, что я буду разыскивать взрослого человека только потому, что ночь он провел вне дома… В то же время: Сухарев не такой человек, чтобы из-за пустяка оповестить милицию, Государственный комитет по кинематографии…»
У входа в телеграф прогуливались южане. Денисов прошел внутрь. В просторном зале стояла аптечная тишина. Несколько человек в центре кого-то ждали.
«Здесь назначают свидания…»
Большинство посетителей толпилось, однако, слева от входа, у кабин переговорного пункта.
«Нет, — подумал Денисов. — Жанзаков приезжал не сюда, не на междугородную. Все переговоры труппа наверняка ведет с переговорного пункта на Дубининской, там ближе».
Он вернулся к подъезду: прямо перед ним был подземный переход, о котором говорил актер, последним видевший Жанзакова.
«И тем не менее Жанзакова интересовал именно этот участок улицы, иначе он бы проехал дальше, шел бы по другой стороне».
Внезапно Денисова осенило.
«Междугородная-автомат!» Она находилась в нескольких десятках метров. На Дубининской автомата нет. Надо заказывать, ждать… Жанзаков мог приехать, чтобы позвонить, а о дальнейшем судить трудно… Мог кого-то встретить, с кем-то познакомиться… След актера терялся от междугородной-автомата.
Как бывало не раз, он сформулировал мысль, которую не боялся огрубить, и, значит, второстепенную.
Главное же, и только еще проясняющееся, следовало некоторое время как бы даже не замечать, тогда хрупкий побег давал неожиданный рост.
Телефон на углу был свободен. Денисов снова увидел мальчика-мулата со скейтом и пуделем, остановившегося на краю тротуара. Он махал рукой блондинке, показавшейся из подъезда.
«Тысячи граней вокруг… — Обостренное внимание, обещавшее точную мысль, всегда начиналось у него с наблюдения над окружающим. — К этому невозможно привыкнуть. Для большинства — абсолютно спокойный мирный вечер, а кому-то кажется, что он ищет убийцу…»
— Мама! Я здесь! — Крик мальчика со скейтом раздался прямо под ухом.
Денисов снял трубку, набрал номер Сабодаша:
— Что у нас?
— Ты далеко?
— На улице Горького.
— Скоро будешь? Приехал ассистент по реквизиту. Можно осмотреть купе Сабира, — Антон уже называл актера по имени. — У тебя что-нибудь есть?
— Трудно сказать. А вообще?
— Звонят, интересуются. Жанзакова многие знают. Особенно после «Подозревается в невиновности».
— Еще?
— Дежурный по управлению звонил начальнику отдела, соединил с генералом. А всему предшествовал, как я и думал, звонок из Госкино в МВД СССР.
Главные маховики, которые, как Денисов надеялся, не будут приведены в действие до понедельника, в последнюю минуту все-таки заработали.
Разговаривая, Денисов оглядел кабину. Внизу, он не сразу заметил, в самом центре Москвы, свернувшись клубком, вздрагивая во сне, спал щенок.
— Все? — закончил Сабодаш.
— Да. Тебе щенка не надо?
— Щенка? Нет… — он подумал. — Другое дело — змею или крокодила. Мои дамы были бы рады… — У Антона было двое детей, обе девочки. — Значит, встречаемся у поезда «Таджикфильма».
— Сюда, — ассистент по реквизиту, хрупкий, с ломающимся юношеским баском, держался с застенчивостью подростка, но, возможно, это было только манерой поведения.
Переступая через тянущиеся от «лихтвагена» провода, Денисов и Сабодаш прошли в конец вагона. Купе Жанзакова находилось рядом с нерабочим тамбуром и туалетом.
— Это вы обнаружили, что он отсутствует? — спросил Антон.
— Да. Несколько раз постучал, сначала тихо, потом сильнее. Сабир не отозвался. — Он давал объяснения, стоя перед запертой дверью. — Пришлось вернуться к Геннадию Петровичу. Объяснить.
— Как рано это произошло? — Антон выступал в обычной роли, задавая первые самые очевидные вопросы.
— В начале десятого.
— Съемки начались?
— Нет, еще репетировали.
— Потом?
— Геннадий Петрович сказал: «Возьми ключ, открой купе. Взгляни, переоделся ли он для' съемки». По сценарию Сабир снимается все время в одном и том же… — Ассистент по реквизиту был рад вставить несколько слов о том, что было ближе его работе. — На нем пуловер, вельветовые серые брюки и голубая рубашка. Поезд-то как будто всего сутки в пути. А снимаем почти три месяца! Купили несколько одинаковых рубашек, чтобы каждый день свежая!..
— Дальше.
— Открываю… — Он вставил ключ-»специалку», повернул, откатил дверь. — Смотрю… — Ему словно и сейчас показалось странным, что в купе никого нет. — Пусто! Прибрано и пусто!
— Потом?
— Поискал по составу. Нигде нет.
Они вошли. Купе оказалось в полном порядке. Нижние полки были аккуратно застланы, на столике стопкой лежало несколько книг, электробритва.
— Жанзаков занимал купе целиком?
— Да. Вторая полка свободна.
— Вы держите здесь что-то из пиротехники? Смотрели, цело?
— Все на месте. Здесь спирт для протирки камер.
— Жанзаков не выпивает?
— Кажется, нет.
— А раньше?
Он уклонился от ответа:
— Это моя первая картина. Я недавно на студии.
— Где вы раньше работали?
— Учился. В Москве, во ВГИКе…
В соседнем купе слышались голоса. Они прислушались.
— Это у Ольги, — сказал ассистент режиссера. — В фильме она играет проводницу.
— Потом вы сразу доложили режиссеру, что Сабира нет…
— Он следом пришел. Все видел.
— Куда, по-вашему, Жанзаков мог уехать?
— Представить не могу.
— Одежда нашлась? Пуловер, рубашка. — те, что для съемки?
— А вот, под плащом! — ассистент кивнул на вешалку у входа.
— В чем он сейчас?
— На нем финский костюм, серый. Сверху куртка. Синяя, с синим подбоем из искусственного меха. Туфли черные.
— На голове?
— Обычно без головного убора.
Антон заметил:
— Вы ничего не сказали о проводнице. Вагоны ведь вы получили с проводниками, так?
Ассистент закивал:
— Я забыл. Проводница болеет. Сейчас она у себя в Новомосковске.
Денисов оглядел купе. Шторки на окне были тщательно задернуты, у входа висела верхняя одежда. Сбоку на стенке — два эстампа; на одном изображен сельский дом, опушка, овраг, второй — больший размером — оказался натюрмортом, художник изобразил на нем желтоватую, почти прозрачную селедку и свежесваренный рассыпчатый картофель.
«Жанзаков, вернувшись со съемок, сначала прошел в сторону Кожевнической улицы — у него там были дела. Затем вернулся в поезд».
Денисов задержал взгляд на эстампах.
«И на малом полотне можно рассказать о лесе, о доме, и на большое положить селедочную голову и несколько картошин, и тоже рассказать о доме».
Давно, в школе, он хотел быть художником и даже написал несколько натюрмортов, как оказалось потом — подражание Моранди: разнокалиберные глиняные сосуды — кашпо, бутылки из-под рижского бальзама.
«Переоделся, поехал в центр на автоматическую станцию и исчез. У него сложилась промежуточная модель поведения Жанзакова, которая хотя бы что-то могла объяснить. — Связано ли дальнейшее с междугородным звонком или звонками? Может, принужден был срочно выехать? А возможно, были на вечер другие планы…»
Стукнула дверь, в купе появилась актриса — Денисов видел ее на съемках в форме проводницы МПС, теперь на ней был свитер, брюки, заправленные в сапоги.
— Не помешала?
— Наоборот. — Антон одернул тесный китель. — Нам как раз нужен человек, который бы присутствовал при осмотре.
Денисов развернул лежавшую у окна книгу, она называлась «Точечный массаж», вторая, под нею, была «Я умею готовить» Жинет Матьо.
— Жанзаков не болен? Не жаловался?
Ассистент режиссера улыбнулся:
— Сабир? Да здесь он всех здоровее! Спортсмен! Чемпион республики…
— Вы думаете, с Сабиром что-то произошло? — спросила актриса. Почти каждый из съемочной группы уже через несколько минут задавал милиции этот вопрос. — Только пожалуйста! Прошу вас. Не вывешивайте повсюду портрет Сабира и не пишите крупными буквами «Найти человека»! Он появится, вот увидите!
— Оля! Не кокетничай! — ассистент режиссера шутливо погрозил пальцем. — Все скажу Сабиру, когда вернется!
— Прости! Девушка забылась!
— Понимаю: красиво жить не запретишь!
Антон поддержал их настроение:
— Вы снимались в «Москва слезам не верит»? — Актриса ему явно понравилась.
— Вы могли меня видеть… — Она назвала несколько проходных фильмов.
— Я знаю, на кого вы похожи! — вспомнил Антон. — Американский фильм «Кабаре». Я видел во время фестиваля.
— Лайза Миннелли. — Она покраснела от удовольствия. — Мне многие говорят!
— А вы Геннадию Петровичу не звонили? Может, с Сабиром все в порядке? А мы тут головы ломаем и отвлекаем вас! — ассистент режиссера обернулся к сотрудникам. — Вы ужинали? У нас в поезде плов, лепешки… — Несмотря на кажущуюся застенчивость, ломающийся от смущения басок, он был искушенней и опытней, чем казался.
Антон поблагодарил:
— Спасибо, мы ели.
Денисов продолжал осматривать купе. Ему хотелось составить хотя бы общее представление об исчезнувшем актере, которого он собирался искать.
На полочке над постелью Жанзакова лежала толстая, в коленкоровой обложке тетрадь. Денисов перелистал ее. Часть страниц оказалась грубо выдранной, остальные были чисты. На внутренней стороне обложки было записано четверостишье, Денисов показал его актрисе:
— Это почерк Жанзакова?
Она пробормотала неразборчиво:
— «Забудь судьбу мою, забудь, и, если встретишь ты другую, ей не дари любовь такую, какую я должна вернуть…» Чьи-то стихи! Почерк не Сабира!
— Может, кого-то из группы?
— Не знаю.
Ассистент режиссера согласился:
— Незнакомая рука.
С тетрадью лежал пустой конверт. Денисов поднес его к свету — на клеевой поверхности были заметны соскобы. Адрес отсутствовал.
— Не помните, конверт утром лежал здесь? — Ассистент пожал плечами:
— Я его вообще не видел!
Набирая телефон управления в Душанбе, Денисов поймал себя на том, что, как и все вокруг, вдруг подумал:
«А может, все уже разъяснилось? Жанзаков просил кого-то сообщить режиссеру о том, что уезжает, а тот не смог или забыл!»
— Дежурный по управлению… — В Душанбе сняли трубку.
— Из Москвы. Насчет киноактера Сабира Жанзакова…
— В курсе дела. Нет, Сабир не приезжал. Проверили. Как появится, сразу сообщим. — Денисов понял, что его таджикский коллега не очень обеспокоен. — Мог на три дня уехать погостить. Везде друзья, коллеги. Парень — душа. Всегда аншлаг. Сейчас новая работа. Все ждут… — Он оперировал знакомыми словами-предложениями, которые, видимо, ему тоже представлялись точными, а главное, емкими.
Положив трубку, Денисов не испытал облегчения. По привычке взглянул в окно.
Внизу был перрон, ярко освещенные к ночи платформы поездов дальнего следования. Стоя сбоку от окна, можно было увидеть подъездные пути товарной станции, где стоял поезд со съемочной группой «Таджикфильма». Выше над всем, как огромная русская печь, вздымался безликий, с паутиной лестниц, элеватор.
— Денис! — позвонил Антон. — У меня здесь человек, с которым ты хотел встретиться… Караульщик из поезда.
— Бритоголовый?
— Он самый. Поругался со стрелками ВОХР, они доставили. Есть возможность поговорить.
— Трезвый?
— Абсолютно. Сейчас я его к тебе пошлю.
— Тимур Эргашев, отчества нет, — представился бритоголовый. — Я вас видел сегодня. С Геннадием Петровичем. В поезде.
— Что произошло?
— С вохровцами? Ничего особенного. Работают по старинке, да и живут тоже. — Эргашев не испытывал затруднений, говоря по-русски, только акцент был не азиатский.
«Скорее грузинский…» — подумал Денисов.
— Им задачу поставили — штраф собирать за хождение по путям. Не знаю, есть ли у них на это план в рублях?
Денисов пожал плечами:
— Не думаю.
— По идее, быть не должно. Но есть показатели, и они должны их придерживаться, чтобы не было снижения в цифрах! Предупреждение несчастных случаев — дело благородное. Но при чем здесь рубли?
— Что-нибудь случилось?
— Сегодня пацаны шли. Стрелки их даже не остановили! С пацанов ведь ни рубля не получишь. Выходит, главное — штраф! А если под поезд?! Мне с платформы все видно: кто куда идет, кто что делает! Ну, я вступился. Они на меня! — Эргашев махнул рукой. — Ладно! Поймут когда-нибудь.
— Давно на «Таджикфильме»?
— Порядочно.
— По специальности кто вы?
Он туже запахнул чапан.
— Не догадаетесь. Три курса ВГИКа! Актерский факультет. Потом завертело, крутануло. Так и не стал сниматься.
— Вы уезжали из Средней Азии?
— Я? Никогда!
— Акцент грузинский.
— А-а! Это от оператора-постановщика! Он из Зугдиди. Третью картину вместе ставим. Теперь все одинаково говорим. — Бритоголовый рассмеялся.
— Вы из группы оператора?
— Осветитель. По совместительству еще и дежурю. — Он внимательно осмотрел кабинет Денисова, в то время как Денисов оглядел его самого. К бритой голове и безбородому лицу философа и аскета удивительно подходил незатейливый, без воротника халат-чапан.
— Холодный дом. — Эргашев повел головой вокруг. Кабинет был старый, в той части вокзала, которая не перестраивалась. Начальник отдела Бахметьев давно грозил перевести Денисова в новое помещение вместе со всеми, только боязнь потерять площадь, завоеванную милицией чуть ли не сразу после установления в Москве Советской власти, останавливала. Старик, первый начальник уголовного розыска, как-то рассказывал: «В ноябре девятнадцатого в это окно мы выставили пулемет, а пространство вокруг заложили мешками…»
— Про Сабира ничего не слышно? — спросил Эргашев.
— Я хотел вас о нем спросить.
— Мне мало что известно…
— Такое дело. Я мог бы узнать другим способом. Но сейчас уже поздно и некогда. Жанзакова вчера видели на Кожевнической. Там несколько мастерских, сберкасса…
— Он пользовался ею?
— Ему должны были перевести потиражные, с прошлой картины.
— Много?
— Очень много. Он не скрывал!
Денисов задумался.
— Какие у вас взаимоотношения?
Эргашев пригладил наголо бритую, словно отполированную, как бильярдный шар, голову.
— В основном со мной и общается. Вечерами в поезде мы одни. Ну проводница еще, закроемся в купе, у себя. Сидим, говорим. А бывает, на вокзал вместе идем, в буфет.
— Пешком?
— Обычно с электричкой не связываемся. Здесь километр… Идем, обсуждаем.
— У нас немало несчастных случаев на путях…
— Нет, Сабир ходит осторожно. Вырос в вагончиках.
— Вам он нравится как актер?
Эргашев покачал головой:
— Как актер, положим, он по-настоящему развернется только через несколько лет. А может, и никогда.
— Вы ему говорили об этом?
А как же! При этом довольно откровенно. Многое ему и сейчас удается, но он сам не знает, что за счет чего получается. Когда поймет, тогда все и начнется…
— Мне говорили, что он сыграл примерно в тридцати фильмах!
— Третьестепенные роли! Предатель, самбист, десантник. Ни одного глубокого образа…
— Жанзаков был удручен этим? Переживал?
— А вы бы не переживали?
— Я считал, что у него нет особых проблем. Кумир, кинозвезда.
— Это на поверхности. Правильно. Известный актер, в то же время рубаха-парень. Мог уйти с незнакомыми людьми. Принять любое приглашение…
— Мог?
— Он был таким. С первой женой. До Терезы. С Терезой сильно изменился.
— Любовь?
— Она его идеал. Больше всего на свете он боится ее потерять…
Бритоголовый замолчал, Денисов был ему благодарен за эту паузу: личность исчезнувшего актера открывалась с совершенно новой стороны.
— А что его первая жена?
— Сабир о ней мало рассказывает. Росли в одном поселке, учились. Родители их работали тоже вместе, на железной дороге.
— В Ухте?
— Да.
— Переписываются?
— Насчет переписки не слыхал. Но что там непросто — это мне точно известно.
Денисов задумался.
Он вспомнил маленькую скуластую гримершу: «Русская. В возрасте Сабира. Может, украинка… Я еще спросила: „Что-нибудь передать? — „Спасибо, я пойду…“ Варежки серые, домашней вязки. С одним пальцем…“
— Она не приезжала в Москву?
— Не знаю.
Эргашев достал сигарету.
— Сабир пересказал мне один фильм. Не очень серьезный, но, мне кажется, он поможет тебе понять…
— Интересно.
— Американский мальчик, сын бедняка-пьяницы, попадает на глаза менеджеру, и тот начинает готовить из него боксера. Через несколько лет вырастает юноша-чемпион, он ничего не знает в жизни, кроме своего ринга, чтения и одиноких прогулок в лесу, окружающем ранчо…
Денисов внимательно слушал.
— …Он чист и даже не подозревает, что босс-менеджер составил на нем состояние, предложив на состязаниях работать под левшу. — Бритоголовый щелкнул зажигалкой. — Однажды на прогулке Мак-Кой, так его звали, встречает такую же молодую чистую девушку. Молодые люди влюбляются друг в друга. По случайному совпадению оказывается, что она — дочь менеджера, которую тоже ограждали от знакомства с темными сторонами жизни.
— И дальше?
— Как водится, вмешалась мафия. Девушку взяли заложницей, объявили, что Мак-Кой, если хочет спасти ее, должен сдаться на восьмом раунде… Там длинная история. Мак-Кой выиграл бой, голубой залив, яхту. Главное — свой идеал: нежное преданное существо, не узнавшее волчьих законов бытия, вдобавок дочь босса… Нынешняя жена Сабира — не из путевого вагончика!
— Ухта — город небольшой. Жену популярного киноактера найти будет нетрудно. В Ухте я все узнаю…
— У нас все равно пока не с чего начать, — рассудил начальник отдела Бахметьев, которому Денисов звонил домой. — Сидеть, ждать у моря погоды мы не можем, да нам и не дадут. Ни министерство, ни Союз кинематографистов. Ты прав. Надо ехать… Прямо сейчас.
— И еще. Если командировка ничего не даст, завтра, к возвращению Терезы Жанзаковой, я тоже успею вернуться и встретить ее в Шереметьеве.
— Предупреди коллег в Ухте, что вылетаешь.
— Обязательно.
— А насчет денег, полученных Жанзаковым, постараемся завтра проверить.
Оставалось решить техническую сторону.
— Поздравляю. Полетишь с аэродрома Быково, — констатировал Сабодаш, обсудив вопрос с дежурными в Быкове и Шереметьеве.
— А в чем разница?
— Ан-24. Вместо двух часов будешь пилить пять.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Плюс со знаком минус
В Ухте стояло морозное утро.
Денисов приехал в куртке, продрог. У трапа, пока пассажиры покидали самолет, чтобы всем вместе следовать через летное поле, озяб окончательно.
— Товарищ Денисов из Москвы, — объявило радио, — вас просят подойти к справочной…
Встречающих было двое, оба в гражданском. Главной приметой их была неприметность. Денисов сразу узнал своих, хотя они и держались до последней минуты поодаль. Денисов и сам играл в эти игры.
Коллеги также быстро «просчитали» Денисова.
— Барчук, начальник отделения розыска.
— Шахов, старший опер.
— Денисов.
— Мы тут кое-что прихватили… — Вблизи начальник розыска выглядел моложе своего подчиненного, державшего в руке короткий, с искусственным воротником полушубок. — Примерить лучше прямо сейчас… — Барчук избежал официального «вы» и принятого между оперативными работниками «ты».
Денисов сбросил куртку, с ходу сунул руку в меховушку.
— Как?
— Совсем другое дело, можно ехать.
— Я рад.
В машине Барчук объяснил:
— Жена Сабира… — Начальник розыска называл актера как человек, хорошо с ним знакомый, — Овчинникова. После развода вернула свою фамилию, живет в Сосногорске…
— Вы не из Ухты?
— Сосногорский уголовный розыск. Раньше это тоже была Ухта, потом отсоединились.
— Далеко отсюда?
— Пустяки. Сорок километров. Дорога хорошая…
Водитель-милиционер резко, с места, взял старт.
Денисов приехал в куртке, продрог. У трапа, пока пассажиры покидали самолет, чтобы всем вместе следовать через летное поле, озяб окончательно.
— Товарищ Денисов из Москвы, — объявило радио, — вас просят подойти к справочной…
Встречающих было двое, оба в гражданском. Главной приметой их была неприметность. Денисов сразу узнал своих, хотя они и держались до последней минуты поодаль. Денисов и сам играл в эти игры.
Коллеги также быстро «просчитали» Денисова.
— Барчук, начальник отделения розыска.
— Шахов, старший опер.
— Денисов.
— Мы тут кое-что прихватили… — Вблизи начальник розыска выглядел моложе своего подчиненного, державшего в руке короткий, с искусственным воротником полушубок. — Примерить лучше прямо сейчас… — Барчук избежал официального «вы» и принятого между оперативными работниками «ты».
Денисов сбросил куртку, с ходу сунул руку в меховушку.
— Как?
— Совсем другое дело, можно ехать.
— Я рад.
В машине Барчук объяснил:
— Жена Сабира… — Начальник розыска называл актера как человек, хорошо с ним знакомый, — Овчинникова. После развода вернула свою фамилию, живет в Сосногорске…
— Вы не из Ухты?
— Сосногорский уголовный розыск. Раньше это тоже была Ухта, потом отсоединились.
— Далеко отсюда?
— Пустяки. Сорок километров. Дорога хорошая…
Водитель-милиционер резко, с места, взял старт.