— Режиссер говорит Сабиру: «Сыграй преступника, который уверил всех, в том числе себя, что он невиновен, хотя знает, что совершил убийство…»
Аркадий неожиданно понизил голос, кивнул на тахту. Мила, которая еще недавно разговаривала, незаметно заснула.
— Но это не все! Там сложная психологическая подоплека. Герой расстался с любимой женщиной, полюбил другую. В то же время понимает, что ничего не в состоянии изменить в своей жизни. Та, первая, не уйдет, будет его любить до конца…
Денисов поднялся, сделал несколько шагов. Ковер мягко пружинил. Денисов не снял обувь, единственный из находившихся в квартире.
«Каждый день снова Жанзаков проигрывал перед камерой свою незадавшуюся жизнь. А вечерами звонил в Мурманск, в Сосногорск. И еще получал втыки от Сухарева… Как у Грэма Грина. То, что Жанзаков выписал: „Если мы можем его выдержать, относясь к тому, кого любим, с милосердием, а к тем, кому изменяем, с нежностью…“
— Как вы подбирали актеров на роль?
Аркадий поднял голову:
— Кинопробы. Актеры снимались в небольших эпизодах. Худсовет утверждал.
— Кто решал, кого пригласить?
— Режиссер. И сценарист. В принципе подсказать актера могли все члены съемочной группы. Руководство киностудии. И вообще со стороны.
— Вам что-нибудь известно о первой семье Жанзакова?
— Очень немного. Развелись. Он никогда об этом не говорил.
— О том, что у него дочь?
— Впервые слышу.
— Парня этого не знаете? — Денисов достал фотографию, заимствованную в Ухте. — Где могли происходить эти занятия?
— Нет, не знаю.
Аркадий и Мила ничем не смогли ему помочь. Несколько минут в комнате было тихо, Денисов взглянул на часы: Тереза и режиссер разговаривали более получаса. О чем мог поведать жене исчезнувшего киноактера человек, бок о бок проживший более трех месяцев с ее мужем?
«Ты — как пес, побитый, безудачный…» — Денисов вспомнил первую жену Жанзакова. — «Сабир даже попросил записать характеристику к нему в блокнот». Что еще? «Звонит. Из Ханоя, из Кельна. Телефонистки удивляются… Один раз профессора привез, чуть ли не академика. Потом знахаря…» И в то же время боязнь потерять Терезу, восхищение, связанное почти с поклонением. Любовь — мания. «Когда узнал, что Митя, мой муж, писал мне на французском, стал изучать язык». «С Терезой стал другим…»
— Кто предложил Жанзакова на роль? Вы?
— Да.
— А точнее?
— Тереза.
— Она читала сценарий?
— Да. Ей очень понравился. Зачем иначе она бы рекомендовала Сабира!
В отличие от всех находившихся в эту ночь здесь в квартире Денисов один был на работе и даже получал вознаграждение за то, что не спал и расспрашивал об исчезнувшем актере. Поэтому мысль его работала в одном, определенном, направлении.
«Жена актера ни о чем не догадывалась, а может, старалась не думать. Самому Жанзакову было тяжело. Невозможность никому довериться, кроме, пожалуй, бритоголового дозорного у „лихтвагена“. Неудовлетворенность… А главное, необходимо каждый раз снова проигрывать свои беды у монитора…»
— Роль оказалась Жанзакову не по силам? Я правильно понял?
— Мне не хотелось, чтобы Тереза это знала. Пока Сабир не удовлетворил ни меня, ни режиссера. Кое-что мы даже думаем переснять.
— На этой почве между ним и режиссером были трения?
Аркадий помялся.
— Их отношения нельзя назвать безоблачными?
— Нет, конечно. Геннадий излишне резок. Сабир тоже не всегда сдерживался. Иногда находила коса на камень; Сабир сам режиссер, понимал.
— Доходило до оскорблений?
— Чисто творческие дела… Для Сабира после его ролей каратистов это, конечно, каторжный труд.
Денисов прошел по комнате. Сел. Ситуация упростилась: «Жанзаков был поставлен перед выбором. Возможно, это был крик души. Об этом Сухарев и ведет сейчас разговор с Терезой. А по дороге, в машине, он ввел в курс дела Аркадия и его жену. Так что все не будет для них неожиданностью…»
В телефонном аппарате что-то щелкнуло. Это трудно было даже назвать звонком. Актриса вбежала в комнату, схватила трубку:
— Алло, папа!..
Женский голос в трубке громко произнес:
— Ответьте Нджамене, Нджамена на проводе.
— Это подруга, — вздохнула. — Волнуется, все ли в порядке с квартирой… — Пока абонент в Африке выходил на связь, она пояснила: — Валютный кооператив, они на него работали! В свое время мы сделали глупость, сейчас был бы в Москве свой угол! Да! Да! — Ее словно встряхнуло, когда услышала голос подруги. — Элла! Это Тереза! Все в порядке! Слышишь? Все в порядке… Если слышишь, не трать валюту, клади трубку…
Пока Жанзакова объяснялась, из кухни появился Сухарев, остановился в дверях.
— Элла! — крикнула еще раз Жанзакова. — Все в порядке.
Нджамена отключилась.
— Вы утром заходили в купе Жанзакова? — Денисов подвинул кресло, он и режиссер могли теперь, разговаривая, следить друг за другом.
— В пятницу? Да. Я забеспокоился. Кроме того, нужен был экземпляр режиссерского сценария.
— Экземпляр, принадлежавший Жанзакову?
— Любой. Их всегда не хватает. Приходят актеры в эпизоды, каждый просит. Многие коллекционируют.
Обратившись за помощью к милиции, он тем не менее предпочел скрыть главное.
— А дальше? Вы обнаружили в купе конверт? Вскрыли его. Так?
Сухарев не ответил.
— Что там, в письме или в записке? Вы же знаете. Она у вас с собой?
На несколько секунд возникла неловкая пауза. Решившись, Сухарев достал вчетверо сложенный лист, подал Денисову.
— Читайте!
Денисов развернул. На странице, выдранной из уже знакомой общей тетради, которую Денисов видел в купе, стояло:
«В моей смерти прошу никого не винить. 6 января. Жанзаков».
— Почему вы ее скрыли?
Сухарев снял жокейскую шапочку, провел по жестким коротким волосам.
— Не хотел огласки. Сабир вернется, узнает, что я передал его записку в милицию. Скандал! Кто знает, писалась ли она всерьез? Главное, почему в январе?
«Во время болезни Овчинниковой… — подумал Денисов. — Перед поездкой в Сосногорск».
— Конверт лежал на видном месте?
— В общей тетради. Он выпал. Не знаю, что меня подстегнуло вскрыть. Может, отсутствие адреса.
— Вы считаете, Жанзаков оставил конверт преднамеренно, чтобы его сразу увидели?
— Нет. Если бы не сценарий, я не обратил бы внимания.
— Ничего не могу понять, — Тереза провела рукой по лицу. — Записка написана шестого января. Гена говорит, что с первого по девятое Сабир был свободен от съемок. В Душанбе он прилетел девятого, пробыл всего несколько часов, даже не побывал дома. Повидал моих — и сразу в аэропорт. Отец и мать Сабира видели сына уже в аэропорту. Ничего не понимаю.
— Вы показывали записку ассистенту по реквизиту?
— Нет. Если бы она была написана в марте, я бы показал ему, всем. Сразу бы забил тревогу. Обстоятельства могли перемениться. Да я и не принял ее всерьез.
— Тем не менее решили сообщить в милицию о том, что Жанзаков исчез.
— Я не мог игнорировать полностью. Это на тот случай, если бы она писалась серьезно. Теперь вы знаете все.
Тереза опустилась на тахту, поставила телефон рядом, набрала код.
— Папа! Никто не звонил? А звонки еще были? Были? — Дочь и отец уже не говорили одновременно. — Как по междугородной? Я не исключаю, что это Сабир. Не может дозвониться? Сообщи, если он позвонит. Нет, нет. Все хорошо. У него съемки… Обязательно. Я в Крылатском. Тофик спит? Целуй всех. — Она поспешила закончить, повторила, что в комнате уже знали: — Кто-то звонит, не может дозвониться!
— Может, все-таки он! — Аркадий вздохнул. — Рано паникуем. Записка все-таки написана в январе. Я его после этого двадцать раз видел.
— Ничего не понимаю, — повторила Тереза. — Быть таким преданным. Каждый день звонить, телеграфировать. И скрывать!
— Чуть-чуть подремли. Тебе нужны силы. — Мила зевнула. — Завтра позвоним в Ташкент. Может, Талгат или Венера что-нибудь знают.
Тереза не ответила.
— Давайте выключим верхний свет, — драматургу было жаль Терезу, жену.
Сухарев дернул шнур выключателя, в комнате стало темно, но только в первую секунду.
За многоэтажными зданиями, словно в порту между силуэтами судов, сочился серый свет. День начинался пасмурным, ненадежным. В мойке на кухне неожиданно потекла из крана вода и так же неожиданно прекратила течь.
Денисов поднялся. Здесь, в квартире, ничего больше нельзя было узнать. Уходя, он снова заглянул во вторую комнату. При свете, падавшем из коридора, обломок деревянного гребня был хорошо виден. Он так и лежал под тахтой.
Сухарев вышел следом.
— Может, позавтракаете? Я видел, вы ничего не ели. У Терезы есть буженина, ветчина.
— Спасибо, поеду.
— Заходите, — предложил Сухарев. — Можно домой.
Денисов вежливо кивнул. Он не простил обмана.
Лифтерша спала, закрывшись в своей конторке за дверью.
У подъезда, во дворе, стояло несколько машин, на некоторых были красные — дипломатические — номера.
Машины и тротуар были припорошены только что выпавшим снежком.
Было еще рано. Но единственный во дворе телефон-автомат был уже абонирован.
Пенсионного возраста здоровяк захватил его, чтобы всласть наговориться с кем-то из сверстников, страдающих бессонницей, как и он.
— А что Шурка? — орал он, рискуя разбудить двор. — Ах, подлец! Ну и дубина! Ты ему сказал, что Вова звонил?
Денисов не стал ждать. По классификации говорунов тип этот стоял в первой пятерке.
У соседнего корпуса все аппараты оказались свободны, Денисов набрал номер дежурного.
— Ты из квартиры? —: трубку взял Кравцов.
— В автомате. Можно говорить. В Душанбе звонил?
— Да. Отца Терезы через междугородную никто не заказывал. Видимо, звонили по коду. В этом случае установить вызывающий город невозможно.
— Связь с Душанбе не барахлит?
— Исправная.
— Дальше!
— Через отделение милиции связался с участковым в Крылатском. Дом новый, соседи мало знают друг друга. Хотя, кое-что он обещал. Наконец… — Кравцов был доволен результатом. — Мне удалось проверить заказы на междугородные переговоры из квартиры, где вы сейчас находились. И это несмотря на то, что воскресенье.
— Молодец.
— Шесть раз Сосногорск, Коми АССР. По одному разу — Тарту, Таллин, Вильнюс и Рига. Абоненты в Прибалтике пока не отвечают. Я звонил. Похоже — какие-то учреждения.
— В Сосногорске Овчинникова, микрорайон…
— Точно. Что будем делать? Режиссер явно что-то знает.
— Ты ел?
— Нет, как обещал. Чем кормят?
— У нас? В первом буфете для транзитных пассажиров и во втором глазунья, холодец. Кофе сурового разлива. В четвертом пельмени. Только привезли.
Денисов подумал.
— Четвертый. Все. Еду.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Аркадий неожиданно понизил голос, кивнул на тахту. Мила, которая еще недавно разговаривала, незаметно заснула.
— Но это не все! Там сложная психологическая подоплека. Герой расстался с любимой женщиной, полюбил другую. В то же время понимает, что ничего не в состоянии изменить в своей жизни. Та, первая, не уйдет, будет его любить до конца…
Денисов поднялся, сделал несколько шагов. Ковер мягко пружинил. Денисов не снял обувь, единственный из находившихся в квартире.
«Каждый день снова Жанзаков проигрывал перед камерой свою незадавшуюся жизнь. А вечерами звонил в Мурманск, в Сосногорск. И еще получал втыки от Сухарева… Как у Грэма Грина. То, что Жанзаков выписал: „Если мы можем его выдержать, относясь к тому, кого любим, с милосердием, а к тем, кому изменяем, с нежностью…“
— Как вы подбирали актеров на роль?
Аркадий поднял голову:
— Кинопробы. Актеры снимались в небольших эпизодах. Худсовет утверждал.
— Кто решал, кого пригласить?
— Режиссер. И сценарист. В принципе подсказать актера могли все члены съемочной группы. Руководство киностудии. И вообще со стороны.
— Вам что-нибудь известно о первой семье Жанзакова?
— Очень немного. Развелись. Он никогда об этом не говорил.
— О том, что у него дочь?
— Впервые слышу.
— Парня этого не знаете? — Денисов достал фотографию, заимствованную в Ухте. — Где могли происходить эти занятия?
— Нет, не знаю.
Аркадий и Мила ничем не смогли ему помочь. Несколько минут в комнате было тихо, Денисов взглянул на часы: Тереза и режиссер разговаривали более получаса. О чем мог поведать жене исчезнувшего киноактера человек, бок о бок проживший более трех месяцев с ее мужем?
«Ты — как пес, побитый, безудачный…» — Денисов вспомнил первую жену Жанзакова. — «Сабир даже попросил записать характеристику к нему в блокнот». Что еще? «Звонит. Из Ханоя, из Кельна. Телефонистки удивляются… Один раз профессора привез, чуть ли не академика. Потом знахаря…» И в то же время боязнь потерять Терезу, восхищение, связанное почти с поклонением. Любовь — мания. «Когда узнал, что Митя, мой муж, писал мне на французском, стал изучать язык». «С Терезой стал другим…»
— Кто предложил Жанзакова на роль? Вы?
— Да.
— А точнее?
— Тереза.
— Она читала сценарий?
— Да. Ей очень понравился. Зачем иначе она бы рекомендовала Сабира!
В отличие от всех находившихся в эту ночь здесь в квартире Денисов один был на работе и даже получал вознаграждение за то, что не спал и расспрашивал об исчезнувшем актере. Поэтому мысль его работала в одном, определенном, направлении.
«Жена актера ни о чем не догадывалась, а может, старалась не думать. Самому Жанзакову было тяжело. Невозможность никому довериться, кроме, пожалуй, бритоголового дозорного у „лихтвагена“. Неудовлетворенность… А главное, необходимо каждый раз снова проигрывать свои беды у монитора…»
— Роль оказалась Жанзакову не по силам? Я правильно понял?
— Мне не хотелось, чтобы Тереза это знала. Пока Сабир не удовлетворил ни меня, ни режиссера. Кое-что мы даже думаем переснять.
— На этой почве между ним и режиссером были трения?
Аркадий помялся.
— Их отношения нельзя назвать безоблачными?
— Нет, конечно. Геннадий излишне резок. Сабир тоже не всегда сдерживался. Иногда находила коса на камень; Сабир сам режиссер, понимал.
— Доходило до оскорблений?
— Чисто творческие дела… Для Сабира после его ролей каратистов это, конечно, каторжный труд.
Денисов прошел по комнате. Сел. Ситуация упростилась: «Жанзаков был поставлен перед выбором. Возможно, это был крик души. Об этом Сухарев и ведет сейчас разговор с Терезой. А по дороге, в машине, он ввел в курс дела Аркадия и его жену. Так что все не будет для них неожиданностью…»
В телефонном аппарате что-то щелкнуло. Это трудно было даже назвать звонком. Актриса вбежала в комнату, схватила трубку:
— Алло, папа!..
Женский голос в трубке громко произнес:
— Ответьте Нджамене, Нджамена на проводе.
— Это подруга, — вздохнула. — Волнуется, все ли в порядке с квартирой… — Пока абонент в Африке выходил на связь, она пояснила: — Валютный кооператив, они на него работали! В свое время мы сделали глупость, сейчас был бы в Москве свой угол! Да! Да! — Ее словно встряхнуло, когда услышала голос подруги. — Элла! Это Тереза! Все в порядке! Слышишь? Все в порядке… Если слышишь, не трать валюту, клади трубку…
Пока Жанзакова объяснялась, из кухни появился Сухарев, остановился в дверях.
— Элла! — крикнула еще раз Жанзакова. — Все в порядке.
Нджамена отключилась.
— Вы утром заходили в купе Жанзакова? — Денисов подвинул кресло, он и режиссер могли теперь, разговаривая, следить друг за другом.
— В пятницу? Да. Я забеспокоился. Кроме того, нужен был экземпляр режиссерского сценария.
— Экземпляр, принадлежавший Жанзакову?
— Любой. Их всегда не хватает. Приходят актеры в эпизоды, каждый просит. Многие коллекционируют.
Обратившись за помощью к милиции, он тем не менее предпочел скрыть главное.
— А дальше? Вы обнаружили в купе конверт? Вскрыли его. Так?
Сухарев не ответил.
— Что там, в письме или в записке? Вы же знаете. Она у вас с собой?
На несколько секунд возникла неловкая пауза. Решившись, Сухарев достал вчетверо сложенный лист, подал Денисову.
— Читайте!
Денисов развернул. На странице, выдранной из уже знакомой общей тетради, которую Денисов видел в купе, стояло:
«В моей смерти прошу никого не винить. 6 января. Жанзаков».
— Почему вы ее скрыли?
Сухарев снял жокейскую шапочку, провел по жестким коротким волосам.
— Не хотел огласки. Сабир вернется, узнает, что я передал его записку в милицию. Скандал! Кто знает, писалась ли она всерьез? Главное, почему в январе?
«Во время болезни Овчинниковой… — подумал Денисов. — Перед поездкой в Сосногорск».
— Конверт лежал на видном месте?
— В общей тетради. Он выпал. Не знаю, что меня подстегнуло вскрыть. Может, отсутствие адреса.
— Вы считаете, Жанзаков оставил конверт преднамеренно, чтобы его сразу увидели?
— Нет. Если бы не сценарий, я не обратил бы внимания.
— Ничего не могу понять, — Тереза провела рукой по лицу. — Записка написана шестого января. Гена говорит, что с первого по девятое Сабир был свободен от съемок. В Душанбе он прилетел девятого, пробыл всего несколько часов, даже не побывал дома. Повидал моих — и сразу в аэропорт. Отец и мать Сабира видели сына уже в аэропорту. Ничего не понимаю.
— Вы показывали записку ассистенту по реквизиту?
— Нет. Если бы она была написана в марте, я бы показал ему, всем. Сразу бы забил тревогу. Обстоятельства могли перемениться. Да я и не принял ее всерьез.
— Тем не менее решили сообщить в милицию о том, что Жанзаков исчез.
— Я не мог игнорировать полностью. Это на тот случай, если бы она писалась серьезно. Теперь вы знаете все.
Тереза опустилась на тахту, поставила телефон рядом, набрала код.
— Папа! Никто не звонил? А звонки еще были? Были? — Дочь и отец уже не говорили одновременно. — Как по междугородной? Я не исключаю, что это Сабир. Не может дозвониться? Сообщи, если он позвонит. Нет, нет. Все хорошо. У него съемки… Обязательно. Я в Крылатском. Тофик спит? Целуй всех. — Она поспешила закончить, повторила, что в комнате уже знали: — Кто-то звонит, не может дозвониться!
— Может, все-таки он! — Аркадий вздохнул. — Рано паникуем. Записка все-таки написана в январе. Я его после этого двадцать раз видел.
— Ничего не понимаю, — повторила Тереза. — Быть таким преданным. Каждый день звонить, телеграфировать. И скрывать!
— Чуть-чуть подремли. Тебе нужны силы. — Мила зевнула. — Завтра позвоним в Ташкент. Может, Талгат или Венера что-нибудь знают.
Тереза не ответила.
— Давайте выключим верхний свет, — драматургу было жаль Терезу, жену.
Сухарев дернул шнур выключателя, в комнате стало темно, но только в первую секунду.
За многоэтажными зданиями, словно в порту между силуэтами судов, сочился серый свет. День начинался пасмурным, ненадежным. В мойке на кухне неожиданно потекла из крана вода и так же неожиданно прекратила течь.
Денисов поднялся. Здесь, в квартире, ничего больше нельзя было узнать. Уходя, он снова заглянул во вторую комнату. При свете, падавшем из коридора, обломок деревянного гребня был хорошо виден. Он так и лежал под тахтой.
Сухарев вышел следом.
— Может, позавтракаете? Я видел, вы ничего не ели. У Терезы есть буженина, ветчина.
— Спасибо, поеду.
— Заходите, — предложил Сухарев. — Можно домой.
Денисов вежливо кивнул. Он не простил обмана.
Лифтерша спала, закрывшись в своей конторке за дверью.
У подъезда, во дворе, стояло несколько машин, на некоторых были красные — дипломатические — номера.
Машины и тротуар были припорошены только что выпавшим снежком.
Было еще рано. Но единственный во дворе телефон-автомат был уже абонирован.
Пенсионного возраста здоровяк захватил его, чтобы всласть наговориться с кем-то из сверстников, страдающих бессонницей, как и он.
— А что Шурка? — орал он, рискуя разбудить двор. — Ах, подлец! Ну и дубина! Ты ему сказал, что Вова звонил?
Денисов не стал ждать. По классификации говорунов тип этот стоял в первой пятерке.
У соседнего корпуса все аппараты оказались свободны, Денисов набрал номер дежурного.
— Ты из квартиры? —: трубку взял Кравцов.
— В автомате. Можно говорить. В Душанбе звонил?
— Да. Отца Терезы через междугородную никто не заказывал. Видимо, звонили по коду. В этом случае установить вызывающий город невозможно.
— Связь с Душанбе не барахлит?
— Исправная.
— Дальше!
— Через отделение милиции связался с участковым в Крылатском. Дом новый, соседи мало знают друг друга. Хотя, кое-что он обещал. Наконец… — Кравцов был доволен результатом. — Мне удалось проверить заказы на междугородные переговоры из квартиры, где вы сейчас находились. И это несмотря на то, что воскресенье.
— Молодец.
— Шесть раз Сосногорск, Коми АССР. По одному разу — Тарту, Таллин, Вильнюс и Рига. Абоненты в Прибалтике пока не отвечают. Я звонил. Похоже — какие-то учреждения.
— В Сосногорске Овчинникова, микрорайон…
— Точно. Что будем делать? Режиссер явно что-то знает.
— Ты ел?
— Нет, как обещал. Чем кормят?
— У нас? В первом буфете для транзитных пассажиров и во втором глазунья, холодец. Кофе сурового разлива. В четвертом пельмени. Только привезли.
Денисов подумал.
— Четвертый. Все. Еду.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
«Ремонт»
«В моей смерти прошу никого не винить. 6 января Жанзаков».
Запись была выполнена четким, хорошо выработанным почерком, с большой степенью связанности букв. Содержание не допускало разночтений: автор считал, что в обозримый период жизнь его может прекратиться, и брал всю меру ответственности на себя.
Домой Денисов не уехал.
За несколько комнат, в кабинете, спал Кравцов. Денисов не стал его будить, полистал блокнот. Несколько страниц в нем было отведено убийствам, замаскированным под самоубийства. Но были записи, касавшиеся непосредственно самоубийств.
«Что замечательно — воры, бродяги, каторжники, для которых преступление обратилось в ремесло, почти никогда не лишают себя жизни», — удивлялся автор дореволюционной книги «Самоубийство с древнейших времен до наших дней» Булацель.
Его современник в работе с характерным названием «Последние дни самоубийц» заметил:
«Самоубийцы более или менее долго грустят, необыкновенно мрачны, высказывают желание наложить на себя руки…»
Выписки сделаны были, когда Денисов занимался делом Ланца, труп которого был обнаружен на платформе.
Убийство Ланца было раскрыто, а заметки остались, их так и не пришлось использовать.
«В моей смерти прошу никого не винить…» — Денисов убрал бумагу в сейф.
Записка эта только еще больше все запутывала.
«Самоубийце ни к чему деньги, специально запрошенные Жанзаковым со счета в Душанбе…»
Он заварил чай. Позвонил дежурному:
— Кравцов не давал знать о себе?
— Сидит напротив.
— Скажи, чтоб зашел.
Через минуту на лестнице послышались шаги. Скороход, бывший воспитанник Спортивной школы Олимпийского резерва Кравцов входил в кабинет.
— Почти не спал, — мальчишеское гладкое лицо было довольным.
— Что-нибудь удалось?
— Установил абонентов, которым Сабиров звонил из Крылатского.
— Как связь с Прибалтикой?
— Преотличная. Сабир заказывал директоров кинотеатров. — Кравцов достал блокнот, похожий на денисовский «Фише-Бош», подарок французской фирмы — изготовительницы несгораемых шкафов. — Кинотеатры: «Вария» Тарту. В Таллине — «Сыпрус». В Риге и Вильнюсе — «Юрмала» и «Литва». Пока руководства нет на месте, но обещали, что до обеда переговорят с каждым директором,
Кравцов отхлебнул чаю. — Горячий!
Оперуполномоченный одернул манжеты, поправил галстук. Два поколения Кравцовых перед ним, подвизаясь на поприще внешней торговли, учились со вкусом носить вещи, безупречно завязывать галстуки. Приобретенные навыки они передали третьей смене.
— По городу ничего такого не слышно?
— Спокойно.
— Несчастных случаев?
— Ничего нет.
— Хорошо. — Денисов взглянул на телефон, было такое чувство, что Лина, которой он обещал позвонить еще накануне, сейчас позвонит сама. — Не забыл, о чем я говорил вчера?
— Все помню. Крылатское, соседи по дому, лифтеры. И репродукции «Цапля ловит рыбу» — на опознание съемочной группе… Кроме того ты объявил: к вечеру ты свободен.
— Все равно.
Кравцов допил чай.
— Приступаю…
По едва слышным шагам в пустом коридоре Денисов проследил его путь.
Телефон действительно зазвонил.
— Алло! — это был драматург. — Я знал, что вас застану. Доброе утро. Как сводка?
— Без изменений.
— Никаких проблесков? Ну что ж! Отсутствие новостей — хорошая новость. Вас на сегодня оставляют с нами? Не заменят?
— Я буду до конца. — поправил бумаги на столе.
— Чудесно. Я о чем звоню? Седьмого февраля Сабир был в Сосногорске. В Коми АССР. Я разговаривал с его первой женой.
Денисов не ответил.
— Вы знали! Это мне урок!
Денисов перевел разговор:
— Из Средней Азии никаких известий? В Ташкент звонили?
Да. Там тоже ничего не знают. Мы разделились, по очереди несем вахту. Сейчас моя смена.
— А Жанзакова?
— Тереза — сова, только недавно заснула. Лучше ее не будить. Что-нибудь передать?
— Я хотел бы поговорить с ней, когда проснется. Пусть позвонит… — Он продиктовал номер дежурного. — Там будут знать, где меня найти.
Лина так и не позвонила.
«Может, еще спит?»
Он написал на клочке бумаги: «Хозяйственный магазин», — сунул в карман.
Лина как-то сказала: «У тебя рядом хозяйственный. Ничего не надо покупать. Посмотри только, какие там стиральные порошки. Я после работы заеду». Он, конечно, забыл.
Вместо Лины позвонил дежурный:
— Какие планы? Скоро начальство будет звонить.
— Уезжаю на станцию, в поезд киносъемочной группы.
Вместо бритоголового в чапане, Эргашева, службу у «лихтвагена» нес уже знакомый Денисову застенчивый, с ломающимся баском, ассистент по реквизиту.
— Добро пожаловать, — он по-восточному поджал руку к животу.
— А что Эргашев? — Денисов кивнул на платформу.
— Пошел к диспетчеру. Скоро будет.
— Проводница приехала?
— Здесь.
Вдвоем они прошли в вагон. Денисов сразу отметил чистоту в малом тамбуре, протертые двери. В конце коридора урчал пылесос.
— Представить вас? — ассистент по реквизиту пошел впереди, вдоль змеившегося по проходу электрокабеля.
— Спасибо.
— Проводница оказалась болезненно тучной, немолодой, в халате, в мягких домашних шлепанцах. Она беспокойно переживала свой недуг.
Разговор оказался неожиданно коротким, непродуктивным.
— Они у себя в купе — я у себя. Уберусь, чай вскипячу и лягу… Такое обострение с ногами, не приведи Господь!
— Кто-нибудь приходил к Жанзакову при вас?
— Я не смотрела. У меня натирка из чеснока — много с ней не походишь! Запашище. Да еще жжет!
Отвечая Денисову, она несколько раз тяжело наклонилась: сломанная спичка, оставшаяся после пылесоса, кучки мусора — не могла видеть беспорядок.
— Неделю не была, а считай, грязью заросли…
— Зайдите с нами в купе. Это займет несколько минут.
Сногсшибательных открытий он снова не сделал. Однако, некоторые предметы после знакомства с близкими и друзьями актера виделись уже другими глазами.
В накрахмаленной салфетке лежала тяжелая серебряная ложка, рядом вилка и нож («влияние Терезы…»), сбоку, у окна, стояла («по-видимому, ее же подарок…») африканская деревянная статуэтка — слон и слониха; изящно выточенный хобот слонихи покоился на мощном крупе шедшего впереди самца.
Денисов еще раз внимательно посмотрел подбор книг: ''Происхождение семьи, частной собственности и государства», Ромен Роллан — собрания сочинений, несколько популярных брошюр, уже виденные им при первом осмотре: «Точечный массаж», «Я умею готовить» Матьо.
Он вспомнил характеристику драматурга: «Широкий диапазон чтения. Психология творчества, восточная медицина…»
Тетрадь в коленкоровой обложке лежала на своем месте над постелью вместе с конвертом, из которого Сухарев почти сорок восемь часов назад изъял записку, сразу же изменившую весь ход событий.
Денисов снова увидел на обложке незамысловатые строчки Овчинниковой:
«Забудь судьбу мою, забудь. И, если встретишь ты другую…»
Он не собирался ни составлять протокол, ни изымать доказательства. Образ жизни актера, окружавшие его предметы могли определить путь дальнейших поисков.
Метр за метром осмотрел он купе. Вещей у Жанзакова было совсем мало — кроссовки, махровый халат, несколько сорочек.
Внимание его снова привлекли разновеликие эстампы на стене; пейзаж и натюрморт.
«Один художник видит картофелину на блюде величиной с сельский дом, второй — овраг и опушку леса размером в таранку. Может, первый был просто голоден…»
Он перелистал книги. На одной — по геологии недр — имелся автограф:
«Дорогому… — имя Денисов не разобрал: Камалу? — Спасибо за мир и тепло, которые пришли вместе с Вами в наш дом». Фамилию можно было установить из титула на обложке — «Сергей Хольст». Подпись была датирована годом издания книги.
«Пять лет назад…»
Кустарного изготовления колокольчик в углу у окна тоже привлек внимание.
«Еще один жизненный пласт…»
Пока Денисов присматривался, в купе появился Эргашев. Бритоголовый был все в том же чапане, с непокрытой, несмотря на морозное утро, головой.
— Слышу, шум, — он приложил руку к груди. — Оказывается, милиция. Уголовный розыск…
Денисов кивнул, мысли его были заняты своим.
— А это зачем? — проводница ткнула в металлическую отливку, которую держал Денисов. — И у них на коров вешают?
— Как же! — подтвердил ассистент по реквизиту. — Как везде! Чтоб слышно, куда идут.
Денисов кивнул, он вспомнил:
«В Сосногорске! Овчинникова упомянула в разговоре…
Он обернулся к проводнице:
— Старик приезжал к Жанзакову? Чудаковатый. С бусами на шее. В халате?..
Женщина закивала:
— Ну! Мороз, зима. А он в халате, с бубенчиками, со значками. А на голове шапочка белая. Был!
— Давно?
— Месяца два прошло…
«Перед поездкой в Сосногорск…»
Денисов понял: лекарь, которого Жанзаков привозил к бывшей жене.
«Один раз профессора привез, чуть ли не академика. Потом знахаря…»
— Долго был в поезде?
— Да нет. С Сабиром приехал и с ним вместе и уехал. Может, с час. Не больше…
Бритоголовый Эргашев подтвердил:
— Я его тоже видел. Даже разговаривал. «В Москве много людей… — говорит. — Еще больше приезжает! На всех вагонов не наберешься…»
— Откуда он?
— Каракалпак. Там и живет. В ауле.
— Уверены?
— Кыпчак по разговору. Мы их так называем. По-русски плохо говорит. Где же ему еще жить?
— Если он появится, дайте, пожалуйста, знать.
Эргашев запахнул чапан, вышел проводить.
Стоял мартовский холодный утренник. Днем наверняка должна была быть плюсовая температура; с покрытой шифером крыши старого пакгауза свисали сосульки.
— Мои друзья, — показал Эргашев.
Метрах в трехстах цепью стояли стрелки ВОХР. Заметив бритоголового, участники рейда, как по команде, оглянулись.
— Не виделись после вчерашнего? — Денисов кивнул на стрелков.
— Пока нет.
— Обрадовались, увидев!
— Не без этого…
Из ближайшего автомата он позвонил в отдел:
— Что ко мне?
— Вам звонили из Тарту и Риги директора кинотеатров. — Младший инспектор Ниязов был единственным в отделении, кто упорно, на пятом году службы, обращался к Денисову только на «вы». — Жанзаков собирался к ним по линии пропаганды киноискусства.
— Когда?
— В апреле. Остальные директора не звонили. Но, видимо, тоже речь шла о выступлениях. Тереза Жанзакова будет вам звонить через час…
Он подражал Денисову — старался говорить коротко и вел блокнот наподобие денисовского «Фише-Бош», в который переписывал из справочников все, что когда-нибудь могло пригодиться, — таблицы особенностей выбрасывания гильз в пистолетах, виды петель веревочных узлов.
— Что-нибудь срочное?
— Она и ее друзья хотели с вами позавтракать. Но я объяснил, что вы завтракаете на вокзале, — Ниязов принимал все всерьез.
— Это ты кстати сказал.
— Что-нибудь не так?
— Так.
— Если вы не дозвонитесь до Жанзаковой, значит, она едет к нам.
— От Кравцова есть известия?
— Да. К Жанзакову в Крылатское приезжали гости. Мужчина и женщина.
— Давно?
— В марте.
— Их можно установить?
— Не знаю. Кравцов вам позвонит.
— Бахметьев приехал? — поинтересовался Денисов напоследок.
— У себя.
Выходя из будки, Денисов увидел написанное на стене мелким почерком на уровне локтя:
«Девочка 15 лет хочет познакомиться с другом. Телефон… Спросить Таню».
Номер был тщательно замазан.
«Детский розыгрыш? Или месть? А если наивная надежда найти родственную душу?»
Он вернулся к своей модели, связанной с рассказом бритоголового о Жанзакове и поразившем его фильме:
«Мальчик-боксер оказался более глубокой личностью, чем думали все, кто извлекал выгоду из его победы на ринге. Где мог, доставал книги с мудреными названиями. Свободное время проводил в чтении, тянулся к людям, которые в какой-то мере казались ему необычными…»
Денисов пошел быстрее, он словно боялся упустить пришедшую счастливую мысль:
«Мужчина и женщина, приезжавшие в Крылатское к Жанзакову! Нетрудно угадать, кто это!»
Чем ближе к вокзалу, тем оживленнее становилось кругом, хотя и здесь в воскресенье людей и тесноты было гораздо меньше, чем в будни.
Суета вокруг вызывала странные ассоциации, вытягивала образы и мысли, потерянные в подсознании.
«Всего два раза в „Илиаде“ Гомера гениальный переводчик вместо слова „параллельно“ употребил русский синоним „л е ж е в е с н о“… — как-то еще во время учебы на юрфаке, заметил им профессор-криминалист. — Всего два раза! И все же нельзя не обратить внимания на это повторение! В уголовном деле, бывает, и три, и пять раз попадаются детали, возвращающие нас к главному. Но мы не замечаем их, потому что каждый раз видим по-другому, с разных сторон…»
«Безусловно, это они, — подумал Денисов. — Сын и мать…»
Кравцов позвонил уже через несколько минут, принялся сразу объяснять:
— Хозяева квартиры уехали в прошлом году, оставили ключи Жанзаковым. Иногда Тереза и Сабир живут здесь по нескольку дней. Но чаще только субботы и воскресенья. Об образе жизни почти ничего неизвестно.
— С соседями говорил?
— Это мало что дало. Дом — кооперативный, новый… Взнос паевой и вступительный вносят в свободно конвертируемой и приравненной к ней валюте…
Он обожал этот язык. Поколения Кравцовых, подвизавшихся на службе внешней торговли, вместе с безупречными манерами и вкусом с детства привили ему интерес к банковскому делу. Но что-то там не заладилось с приемом в МГИМО, как обещали…
Кравцов, впрочем, быстро утешился: новая работа в милиции открывала новые перспективы. Правда, для этого следовало вначале поработать внизу, на земле.
— …Кроме того, от них принимается замкнутая валюта, покупаемая Госбанком. Сумма взноса в инвалютных, остальное в обычных рублях.
— С лифтершами говорил?
— Со всеми. Их четверо. Терезу вспомнила только одна, Сабира — трое. Живут тихо.
— Гости?
— Почти не бывают.
— Почти?
— Об этом я и хотел сказать. В среду, то есть почти накануне исчезновения, к Сабиру приходили. Мужчина и женщина. Остались ночевать.
— Приметы есть?
— Как всегда: если нужно — никто не запоминает. Либо забывают.
— Молодые, пожилые?
— Мужчину не запомнили. Но женщина определенно немолодая, в сером платке. Ее видели сзади.
— А другая лифтерша? Если они ночевали — вторая должна была видеть, когда уходили.
— Вторая вообще ничего не знает…
Запись была выполнена четким, хорошо выработанным почерком, с большой степенью связанности букв. Содержание не допускало разночтений: автор считал, что в обозримый период жизнь его может прекратиться, и брал всю меру ответственности на себя.
Домой Денисов не уехал.
За несколько комнат, в кабинете, спал Кравцов. Денисов не стал его будить, полистал блокнот. Несколько страниц в нем было отведено убийствам, замаскированным под самоубийства. Но были записи, касавшиеся непосредственно самоубийств.
«Что замечательно — воры, бродяги, каторжники, для которых преступление обратилось в ремесло, почти никогда не лишают себя жизни», — удивлялся автор дореволюционной книги «Самоубийство с древнейших времен до наших дней» Булацель.
Его современник в работе с характерным названием «Последние дни самоубийц» заметил:
«Самоубийцы более или менее долго грустят, необыкновенно мрачны, высказывают желание наложить на себя руки…»
Выписки сделаны были, когда Денисов занимался делом Ланца, труп которого был обнаружен на платформе.
Убийство Ланца было раскрыто, а заметки остались, их так и не пришлось использовать.
«В моей смерти прошу никого не винить…» — Денисов убрал бумагу в сейф.
Записка эта только еще больше все запутывала.
«Самоубийце ни к чему деньги, специально запрошенные Жанзаковым со счета в Душанбе…»
Он заварил чай. Позвонил дежурному:
— Кравцов не давал знать о себе?
— Сидит напротив.
— Скажи, чтоб зашел.
Через минуту на лестнице послышались шаги. Скороход, бывший воспитанник Спортивной школы Олимпийского резерва Кравцов входил в кабинет.
— Почти не спал, — мальчишеское гладкое лицо было довольным.
— Что-нибудь удалось?
— Установил абонентов, которым Сабиров звонил из Крылатского.
— Как связь с Прибалтикой?
— Преотличная. Сабир заказывал директоров кинотеатров. — Кравцов достал блокнот, похожий на денисовский «Фише-Бош», подарок французской фирмы — изготовительницы несгораемых шкафов. — Кинотеатры: «Вария» Тарту. В Таллине — «Сыпрус». В Риге и Вильнюсе — «Юрмала» и «Литва». Пока руководства нет на месте, но обещали, что до обеда переговорят с каждым директором,
Кравцов отхлебнул чаю. — Горячий!
Оперуполномоченный одернул манжеты, поправил галстук. Два поколения Кравцовых перед ним, подвизаясь на поприще внешней торговли, учились со вкусом носить вещи, безупречно завязывать галстуки. Приобретенные навыки они передали третьей смене.
— По городу ничего такого не слышно?
— Спокойно.
— Несчастных случаев?
— Ничего нет.
— Хорошо. — Денисов взглянул на телефон, было такое чувство, что Лина, которой он обещал позвонить еще накануне, сейчас позвонит сама. — Не забыл, о чем я говорил вчера?
— Все помню. Крылатское, соседи по дому, лифтеры. И репродукции «Цапля ловит рыбу» — на опознание съемочной группе… Кроме того ты объявил: к вечеру ты свободен.
— Все равно.
Кравцов допил чай.
— Приступаю…
По едва слышным шагам в пустом коридоре Денисов проследил его путь.
Телефон действительно зазвонил.
— Алло! — это был драматург. — Я знал, что вас застану. Доброе утро. Как сводка?
— Без изменений.
— Никаких проблесков? Ну что ж! Отсутствие новостей — хорошая новость. Вас на сегодня оставляют с нами? Не заменят?
— Я буду до конца. — поправил бумаги на столе.
— Чудесно. Я о чем звоню? Седьмого февраля Сабир был в Сосногорске. В Коми АССР. Я разговаривал с его первой женой.
Денисов не ответил.
— Вы знали! Это мне урок!
Денисов перевел разговор:
— Из Средней Азии никаких известий? В Ташкент звонили?
Да. Там тоже ничего не знают. Мы разделились, по очереди несем вахту. Сейчас моя смена.
— А Жанзакова?
— Тереза — сова, только недавно заснула. Лучше ее не будить. Что-нибудь передать?
— Я хотел бы поговорить с ней, когда проснется. Пусть позвонит… — Он продиктовал номер дежурного. — Там будут знать, где меня найти.
Лина так и не позвонила.
«Может, еще спит?»
Он написал на клочке бумаги: «Хозяйственный магазин», — сунул в карман.
Лина как-то сказала: «У тебя рядом хозяйственный. Ничего не надо покупать. Посмотри только, какие там стиральные порошки. Я после работы заеду». Он, конечно, забыл.
Вместо Лины позвонил дежурный:
— Какие планы? Скоро начальство будет звонить.
— Уезжаю на станцию, в поезд киносъемочной группы.
Вместо бритоголового в чапане, Эргашева, службу у «лихтвагена» нес уже знакомый Денисову застенчивый, с ломающимся баском, ассистент по реквизиту.
— Добро пожаловать, — он по-восточному поджал руку к животу.
— А что Эргашев? — Денисов кивнул на платформу.
— Пошел к диспетчеру. Скоро будет.
— Проводница приехала?
— Здесь.
Вдвоем они прошли в вагон. Денисов сразу отметил чистоту в малом тамбуре, протертые двери. В конце коридора урчал пылесос.
— Представить вас? — ассистент по реквизиту пошел впереди, вдоль змеившегося по проходу электрокабеля.
— Спасибо.
— Проводница оказалась болезненно тучной, немолодой, в халате, в мягких домашних шлепанцах. Она беспокойно переживала свой недуг.
Разговор оказался неожиданно коротким, непродуктивным.
— Они у себя в купе — я у себя. Уберусь, чай вскипячу и лягу… Такое обострение с ногами, не приведи Господь!
— Кто-нибудь приходил к Жанзакову при вас?
— Я не смотрела. У меня натирка из чеснока — много с ней не походишь! Запашище. Да еще жжет!
Отвечая Денисову, она несколько раз тяжело наклонилась: сломанная спичка, оставшаяся после пылесоса, кучки мусора — не могла видеть беспорядок.
— Неделю не была, а считай, грязью заросли…
— Зайдите с нами в купе. Это займет несколько минут.
Сногсшибательных открытий он снова не сделал. Однако, некоторые предметы после знакомства с близкими и друзьями актера виделись уже другими глазами.
В накрахмаленной салфетке лежала тяжелая серебряная ложка, рядом вилка и нож («влияние Терезы…»), сбоку, у окна, стояла («по-видимому, ее же подарок…») африканская деревянная статуэтка — слон и слониха; изящно выточенный хобот слонихи покоился на мощном крупе шедшего впереди самца.
Денисов еще раз внимательно посмотрел подбор книг: ''Происхождение семьи, частной собственности и государства», Ромен Роллан — собрания сочинений, несколько популярных брошюр, уже виденные им при первом осмотре: «Точечный массаж», «Я умею готовить» Матьо.
Он вспомнил характеристику драматурга: «Широкий диапазон чтения. Психология творчества, восточная медицина…»
Тетрадь в коленкоровой обложке лежала на своем месте над постелью вместе с конвертом, из которого Сухарев почти сорок восемь часов назад изъял записку, сразу же изменившую весь ход событий.
Денисов снова увидел на обложке незамысловатые строчки Овчинниковой:
«Забудь судьбу мою, забудь. И, если встретишь ты другую…»
Он не собирался ни составлять протокол, ни изымать доказательства. Образ жизни актера, окружавшие его предметы могли определить путь дальнейших поисков.
Метр за метром осмотрел он купе. Вещей у Жанзакова было совсем мало — кроссовки, махровый халат, несколько сорочек.
Внимание его снова привлекли разновеликие эстампы на стене; пейзаж и натюрморт.
«Один художник видит картофелину на блюде величиной с сельский дом, второй — овраг и опушку леса размером в таранку. Может, первый был просто голоден…»
Он перелистал книги. На одной — по геологии недр — имелся автограф:
«Дорогому… — имя Денисов не разобрал: Камалу? — Спасибо за мир и тепло, которые пришли вместе с Вами в наш дом». Фамилию можно было установить из титула на обложке — «Сергей Хольст». Подпись была датирована годом издания книги.
«Пять лет назад…»
Кустарного изготовления колокольчик в углу у окна тоже привлек внимание.
«Еще один жизненный пласт…»
Пока Денисов присматривался, в купе появился Эргашев. Бритоголовый был все в том же чапане, с непокрытой, несмотря на морозное утро, головой.
— Слышу, шум, — он приложил руку к груди. — Оказывается, милиция. Уголовный розыск…
Денисов кивнул, мысли его были заняты своим.
— А это зачем? — проводница ткнула в металлическую отливку, которую держал Денисов. — И у них на коров вешают?
— Как же! — подтвердил ассистент по реквизиту. — Как везде! Чтоб слышно, куда идут.
Денисов кивнул, он вспомнил:
«В Сосногорске! Овчинникова упомянула в разговоре…
Он обернулся к проводнице:
— Старик приезжал к Жанзакову? Чудаковатый. С бусами на шее. В халате?..
Женщина закивала:
— Ну! Мороз, зима. А он в халате, с бубенчиками, со значками. А на голове шапочка белая. Был!
— Давно?
— Месяца два прошло…
«Перед поездкой в Сосногорск…»
Денисов понял: лекарь, которого Жанзаков привозил к бывшей жене.
«Один раз профессора привез, чуть ли не академика. Потом знахаря…»
— Долго был в поезде?
— Да нет. С Сабиром приехал и с ним вместе и уехал. Может, с час. Не больше…
Бритоголовый Эргашев подтвердил:
— Я его тоже видел. Даже разговаривал. «В Москве много людей… — говорит. — Еще больше приезжает! На всех вагонов не наберешься…»
— Откуда он?
— Каракалпак. Там и живет. В ауле.
— Уверены?
— Кыпчак по разговору. Мы их так называем. По-русски плохо говорит. Где же ему еще жить?
— Если он появится, дайте, пожалуйста, знать.
Эргашев запахнул чапан, вышел проводить.
Стоял мартовский холодный утренник. Днем наверняка должна была быть плюсовая температура; с покрытой шифером крыши старого пакгауза свисали сосульки.
— Мои друзья, — показал Эргашев.
Метрах в трехстах цепью стояли стрелки ВОХР. Заметив бритоголового, участники рейда, как по команде, оглянулись.
— Не виделись после вчерашнего? — Денисов кивнул на стрелков.
— Пока нет.
— Обрадовались, увидев!
— Не без этого…
Из ближайшего автомата он позвонил в отдел:
— Что ко мне?
— Вам звонили из Тарту и Риги директора кинотеатров. — Младший инспектор Ниязов был единственным в отделении, кто упорно, на пятом году службы, обращался к Денисову только на «вы». — Жанзаков собирался к ним по линии пропаганды киноискусства.
— Когда?
— В апреле. Остальные директора не звонили. Но, видимо, тоже речь шла о выступлениях. Тереза Жанзакова будет вам звонить через час…
Он подражал Денисову — старался говорить коротко и вел блокнот наподобие денисовского «Фише-Бош», в который переписывал из справочников все, что когда-нибудь могло пригодиться, — таблицы особенностей выбрасывания гильз в пистолетах, виды петель веревочных узлов.
— Что-нибудь срочное?
— Она и ее друзья хотели с вами позавтракать. Но я объяснил, что вы завтракаете на вокзале, — Ниязов принимал все всерьез.
— Это ты кстати сказал.
— Что-нибудь не так?
— Так.
— Если вы не дозвонитесь до Жанзаковой, значит, она едет к нам.
— От Кравцова есть известия?
— Да. К Жанзакову в Крылатское приезжали гости. Мужчина и женщина.
— Давно?
— В марте.
— Их можно установить?
— Не знаю. Кравцов вам позвонит.
— Бахметьев приехал? — поинтересовался Денисов напоследок.
— У себя.
Выходя из будки, Денисов увидел написанное на стене мелким почерком на уровне локтя:
«Девочка 15 лет хочет познакомиться с другом. Телефон… Спросить Таню».
Номер был тщательно замазан.
«Детский розыгрыш? Или месть? А если наивная надежда найти родственную душу?»
Он вернулся к своей модели, связанной с рассказом бритоголового о Жанзакове и поразившем его фильме:
«Мальчик-боксер оказался более глубокой личностью, чем думали все, кто извлекал выгоду из его победы на ринге. Где мог, доставал книги с мудреными названиями. Свободное время проводил в чтении, тянулся к людям, которые в какой-то мере казались ему необычными…»
Денисов пошел быстрее, он словно боялся упустить пришедшую счастливую мысль:
«Мужчина и женщина, приезжавшие в Крылатское к Жанзакову! Нетрудно угадать, кто это!»
Чем ближе к вокзалу, тем оживленнее становилось кругом, хотя и здесь в воскресенье людей и тесноты было гораздо меньше, чем в будни.
Суета вокруг вызывала странные ассоциации, вытягивала образы и мысли, потерянные в подсознании.
«Всего два раза в „Илиаде“ Гомера гениальный переводчик вместо слова „параллельно“ употребил русский синоним „л е ж е в е с н о“… — как-то еще во время учебы на юрфаке, заметил им профессор-криминалист. — Всего два раза! И все же нельзя не обратить внимания на это повторение! В уголовном деле, бывает, и три, и пять раз попадаются детали, возвращающие нас к главному. Но мы не замечаем их, потому что каждый раз видим по-другому, с разных сторон…»
«Безусловно, это они, — подумал Денисов. — Сын и мать…»
Кравцов позвонил уже через несколько минут, принялся сразу объяснять:
— Хозяева квартиры уехали в прошлом году, оставили ключи Жанзаковым. Иногда Тереза и Сабир живут здесь по нескольку дней. Но чаще только субботы и воскресенья. Об образе жизни почти ничего неизвестно.
— С соседями говорил?
— Это мало что дало. Дом — кооперативный, новый… Взнос паевой и вступительный вносят в свободно конвертируемой и приравненной к ней валюте…
Он обожал этот язык. Поколения Кравцовых, подвизавшихся на службе внешней торговли, вместе с безупречными манерами и вкусом с детства привили ему интерес к банковскому делу. Но что-то там не заладилось с приемом в МГИМО, как обещали…
Кравцов, впрочем, быстро утешился: новая работа в милиции открывала новые перспективы. Правда, для этого следовало вначале поработать внизу, на земле.
— …Кроме того, от них принимается замкнутая валюта, покупаемая Госбанком. Сумма взноса в инвалютных, остальное в обычных рублях.
— С лифтершами говорил?
— Со всеми. Их четверо. Терезу вспомнила только одна, Сабира — трое. Живут тихо.
— Гости?
— Почти не бывают.
— Почти?
— Об этом я и хотел сказать. В среду, то есть почти накануне исчезновения, к Сабиру приходили. Мужчина и женщина. Остались ночевать.
— Приметы есть?
— Как всегда: если нужно — никто не запоминает. Либо забывают.
— Молодые, пожилые?
— Мужчину не запомнили. Но женщина определенно немолодая, в сером платке. Ее видели сзади.
— А другая лифтерша? Если они ночевали — вторая должна была видеть, когда уходили.
— Вторая вообще ничего не знает…