— Ой, ну только давай без этого, — пьяным голосом проскулила Лайка. — Получи деньги и отвали.
— Лекцию слушать будете? — не отставал клоун, у которого новорожденный ум зашел, похоже, за старый разум. «Не все еще утряслось, — рассудил Зевок. — Зачем, интересно, его скопировали?»
Он, впрочем, догадывался, что ночные гости, которые заложили снаряжение для группы «Надир» (условное название, о котором он, понятно, не знал), получили приказ позаботиться о свидетеле. Свидетелей не убирать! Свидетелей заменять!
— Какую лекцию? — Обмылок угрожающе сжал кулаки. Имея смутное представление о соленых морских высказываниях, он выругался: — Морская ведьма в зубы! В сундук с чертями тебя, к мертвецу!
Клоун не удивился.
— Возьмите билет, — предложил он.
Обмылок замолчал и подозрительно шмыгнул носом. Их было четверо на входе, и он не знал, есть ли резон ломать комедию дальше. В конце концов он решил доиграть и степенно полез за пазуху; вынул новенький бумажник, развалил его пополам.
— Ну, и сколько же с нас? — надменно спросил Обмылок.
— Билет только девушке. Военные проходят бесплатно.
— Девушке! Ой, не могу, — Лайка пьяно качнулась. — Никто еще девушкой не называл!
Клоун выдавил из себя улыбку:
— Никогда?
Зевок шагнул вперед. Обмылок придержал его, достал из бумажника новенькую, насквозь фальшивую бумажку и протянул билетеру. Не удержавшись, он потянул за билеты и отпустил. Клоун отнесся к этому равнодушно, передал ему билет для Лайки, сопроводив свои действия предупреждением:
— Веди себя в пещере аккуратно, соблюдайте осторожность. Держитесь указателей. Не сорите, не гадьте. Сифоны с обводненками обходите. Не трогайте троглобионтов, они безобидны.
— Это еще кто такие? — вскинулся Зевок.
— Типичные жители пещер, — с готовностью и неожиданной страстью пояснил клоун. — Ложноскорпионы, пещерные многоножки. Не наступите на них. Они ничего не видят, но очень хорошо чувствуют. Малейшее прикосновение сказывается на них самым болезненным образом. Они занесены в красную книжечку, — в мыслях клоуна что-то спуталось, не до конца улегшись, и он добавил уменьшительный суффикс, который полностью исказил смысл сказанного. — Еще они бесцветны, — неуверенно добавил клоун. — Их совершенно не видно.
Лайка поджала губы. Прожив на свете всего ничего, она уже разобралась в своих антипатиях. Список возглавляли насекомые, особенно бесцветные и слепые.
Фагот крякал, не зная лучшего. Воображаемый танцор без устали вскидывал полную ногу, затянутую в лосину. Зевок, прислушиваясь, невольно отбивал такт носком офицерской обуви. До чувствительности троглобионтов ему, вообще-то, было далеко, но зато хорошо давалось восприятие ритма, о котором троглобионты умели только мечтать. В кряканье фагота слышался марш; боевой дух Зевка основательно укрепился.
— Вы так и пойдете, налегке? — спросил клоун.
— Что значит — налегке? — Обмылок помахал черным портфелем. — Мы люди служивые, нам много не надо. Перемена белья, бритвенный прибор, горсточка береговой земли, да письмо от любимой…
— А крем?
— Какой еще крем? — скривился Зевок. Лайка, по женскому своему естеству, стала слушать внимательно.
— Силиконовый. Чем вы будете смазывать трещины? Если долго работать в ледяной воде, обязательно потрескаются руки.
— С чего вы взяли, будто мы собираемся что-то делать в холодной воде? — подозрительно спросил Обмылок. Он, ища рукам другого, не такого зябкого дела, вторично подтянул к себе билетный рулон и отпустил, целясь в крупную костяную пуговицу.
— Не собираетесь… ну, тогда… — клоун затянулся воздухом, лихорадочно соображая, что бы еще посоветовать. Лицо его, незаметно под гримом, прояснилось: — Вот что: не бросайте в подземные ручьи камни. Это очень опасно. Камень перегородит поток, вода потечет в другом направлении, промоет новый ход и нарушит циркуляцию воздуха.
«Болван какой», — возмутилась Лайка. Вслух же она объявила:
— Не волнуйся, земляк. Мы люди бывалые, мы разбираемся в карстовых процессах.
Лайка говорила не очень уверенно, с запинками, словно настраивалась на телепатическую волну.
— Слава Богу, — клоун облегченно вздохнул. — Если так — я спокоен. Идите с миром. Когда войдете, забирайте правее и следите за указателями. Постарайтесь не заблудиться, спасательная операция обойдется вам очень дорого.
Обмылок нашарил в кармане устройство, позволявшее найти заложенный ночью маячок. Бестолковый разговор надоел ему; он хотел поскорее отправиться в путешествие, подальше от наземных пространств, по которым бродит мстительный Голлюбика. В искусственном подсознании Обмылка жил и здравствовал животный страх перед прообразом. «Я из тебя душу выну!» — вспомнил Обмылок угрозу Голлюбики, прозвучавшую в уголовной избе Семена Ладушкина. Его передернуло. Он только недавно заполучил душу и вовсе не хотел с ней расставаться.
Собачье лицо Наждака, пока Голлюбика думал, успело смениться орлиным, как будто Наждак обернулся древнеегипетским божеством и занялся зоологическими метаморфозами. Пожалев товарища, Голлюбика увидел, что Наждак сейчас замкнется в неудовлетворенной гордыне, и поспешил разрешить:
— Хорошо, брат. Нам будет полезно освежить в памяти некоторые детали. Никогда не знаешь, что пригодится.
— А по-моему, мы зря теряем время, — недовольно встряла в разговор светофорова. — Монорельс недалеко. Мы доберемся до него в два счета, нам не обязательно заканчивать очередную школу выживания.
— С чего ты взяла, что будет монорельс? — тихо, чтобы не слышал клоун, спросил Голлюбика.
— А как же без монорельса? — удивилась та. — Ну, может быть, там будут парные рельсы, как в метро. Но вряд ли. Неужели ты думаешь, что хозяева центра…
— Ладно, увидим, — оборвал ее Голлюбика. И громко обратился к билетеру, который, запасшись воздухом, так и не выпустил его назад: — Мы послушаем лекцию. Только, пожалуйста, покороче.
Клоун просиял. Путешественники расселись полукругом и приготовились слушать. Из клоуна хлынуло:
— Вам, конечно, известно, что такое пещеры и как они образуются. Чаще всего они возникают благодаря выщелачиванию или размыву известняков. Но иногда это случается с гипсом, доломитами и другими легкорастворимыми породами. А есть еще, — тут клоун округлил глаза и поведал слушателям нечто вообще, по его мнению, захватывающее, — кое-где… если повезет наткнуться… ледяные и соляные пещеры. В пещерах чего только нет! Чего стоят хотя бы русловые процессы, динамика водных потоков и пещерного оледенения… Я уже не говорю об изменении параметров влажности. Вы можете себе вообразить — как это прекрасно и тонко: хемогенные породы, их растворение и волшебное возрождение. Не менее удивительны минералообразование и осадконакопление. Если присмотреться, в пещерах можно приметить и много других любопытных вещей: например, испарение и конденсацию водного пара, очаги многолетней и даже сезонной мерзлоты, сублимацию льда — или его возгонку? не берусь уточнить, потому что не специалист, но вовсе не исключаю, что и то, и другое… А как захватывают стихийные зрелища — сели, лавины, оползни, втекание наружных ледников!… Неописуемая красота, нечеловеческое творчество необходимости и случайности…
Наждак внимал этой речи, как заколдованный, да и Голлюбика заслушался. Вера же явно скучала и чертила прутиком мандаловидный знак, символ целостности и начала начал.
— Пещеры вполне устойчивы, не бойтесь, — клоун поднял палец и произнес это звонко и ласково. — Там, к сожалению, мало что растет, очень бедная микрофлора. На беду, пещеры не до конца изолированы от поверхности. Есть множество трещин, которые так и рассекают, так и пронзают податливый карстовый массив; есть много каналов, ходов… Поэтому, по мировому закону подобия, и здесь внизу оказывается то же, что наверху. В эти трещины попадает всякая дрянь. Люди, беспечно калечащие лицо планеты, горазды на всякие пакости. Они, вообразите, пасут скотину на альпийских лугах и загрязняют разломы… Все эти нечистоты стекают вниз. Они рубят лес, народное достояние; они пашут и жнут, откачивают воду из скважин, строят плотины, не щадя даже внешних водотоков, роют карьеры… безжалостно нарушая внутреннюю среду прекрасных, великолепных, незабываемых пещер.
Наждак, разгневанный, покачал головой. Рука Ярослава легла ему на плечо:
— Ничего, — шепнул Голлюбика. — Даст Бог, вернемся — тогда и посмотрим. Будем разбираться…
— Что такое — «карстовый»? — скучающим и ленивым голосом спросила Вера.
Клоун поклонился:
— Вы правильно ставите вопрос. Я забываю, что вы новички, и сыплю специальными терминами. Не приходилось ли вам путешествовать по Югославии?
Вера Светова вздрогнула, да и мужчины напряглись. Еще бы не приходилось! Об этом путешествии у тройки отважных сохранились самые мрачные и болезненные воспоминания. Их скрашивало лишь то обстоятельство, что принимающая сторона тоже надолго запомнила их приезд.
— Нет, — сказала Вера.
— Там, в Югославии, — клоун невинно похлопал долгими ресницами, слипшимися от туши, — есть одно горное плато, называется Крас. Слово «карст» происходит именно от него. Карст это все, что происходит с мягкими известковыми породами, когда их размывает вода. Ну, вы догадываетесь, — спохватился клоун, — что речь идет не только об известковых породах. То же касается пород карбонатных и некарбонатных…
— Это одно и то же, — заметил Ярослав Голлюбика.
— Да? — смешался клоун. — Вы полагаете?…
Путешественники переглянулись.
— Валяйте дальше, — сдержанно попросил Ярослав.
— А на чем я остановился? Да, на породах… В них, в мягоньких, — клоуна почему-то свело сладкой судорогой, — образуются наземные навесы и ниши. Еще образуются кое-какие подземные структуры: новые пещеры, гроты, колодцы. И знаете, что любопытно? Вам никогда не догадаться. Оказывается, что карстовые явления часты в местах, где много трещин и пор. В таких условиях поддерживается постоянный водообмен! — клоун победно рассмеялся и даже топнул ногой. — Вода! вода притекает и оттекает. Она все время свежая. До миллиона литров, между прочим! Но, разумеется, только в подземных полостях. Не забывайте об этом никогда, потому что в этом — премудрая красота и гармония…
— Мы не забудем, — эхом отозвался Наждак. От воспринятых научных сведений он будто помолодел.
Клоун, все больше обживаясь в новенькой оболочке, учтиво шаркнул ботинком и поблагодарил Наждака троекратным поклоном — по количеству слушателей. Голлюбика расслабился и даже позволил себе снять темные очки; светофорова выдернула блузку из-под черного пояса, собрала ее в гармошку и подставила солнцу голую спину, не упуская случая позагорать.
— Долго еще? — спросил Голлюбика.
— Очень! — с чувством закивал клоун. — Ведь я еще ни слова не сказал о высокоэнергетических пещерах. Известно ли вам, что их постоянно заливает? Один раз в год, как поется в песне, цветут сады, а высокоэнергетическую пещеру один раз в год затопляет. Но меженный сток значителен и хорош, — стиль клоуна сбился на высокопарный слог механического перевода, в каком исполнены китайские инструкции и аннотации. — Это замечательно. Русловые отложения сортированы хорошо и восхитительно, да только разве, по рассуждению предвечного замысла, хрупки они, недолговечны размером и формами, — теперь в манере повествования появилось что-то, напомнившее слушателям не то проповедь, не то уральский сказ. — Редки натеки, потоками пробуравленные, — напевно изрек клоун. — Мусор в таких пещерах не задерживается, — сказал он вдруг сухо.
— Что-то они напортачили, — шепнула Вера Светова Ярославу. — Послушай, как его плющит.
— Спешили, — согласился тот. — Вылитый кот ученый. Сколько же он думает нас развлекать?
— Еще чуть-чуть, — клоун, каким-то чудом расслышал этот бесстыдный вопрос, поджал накрашенные губы. — Я заканчиваю. Придется скомкать финал.
Голлюбика покраснел. Светофорова беззаботно провела по земле рукой в поисках травинки, чтобы сорвать и кусать. Лектор презрительно фыркнул и нехотя объявил:
— Чтобы вы знали: самые тихие пещеры — низкоэнергетические. В них ничего не происходит. Капнет вода, сорвется камешек — это уже ЧП. В таких пещерах приходится вести себя крайне аккуратно, потому что если нагадить там, что-нибудь поломать, то все пропало, обратно не восстановишь. Там все очень нежно и тонко. Я вообще не хотел бы, чтобы вы туда шли. Потому что даже ваше дыхание способно изменить температуру и влажность воздуха. Хорошо еще, что сегодня мало народу. От большой и шумной компании в полости будет беда. Ничего страшного, конечно, но рисунки первобытного человека могут здорово пострадать, да и кристаллам не поздоровится. Ну, что вам еще рассказать на прощание? Не ходите в тяжелые пещеры. Застрянете, не добравшись до дна, потеряете несколько суток. Узкие шкурники, глубокие колодцы… А где ваши вещи? — неожиданно встрепенулся клоун и ощетинился.
Ярослав Голлюбика тяжело встал.
— Какие вещи, любезный? Ваша лекция вполне профессиональна, но вы, признаюсь, зря потратили время. Какие шкурники, господь с вами? Мы отойдем шагов на двести-триста. Походим, полюбуемся, да и домой. Вот они, наши вещи, все здесь!
Он наподдал сумку, ракетки щелкнули.
Вера Светова закашлялась. В сумке у Ярослава не было ничего страшного, но бить ее не стоило.
— Вы кашляете? — сочувственно заметил клоун. — Не беспокойтесь, в пещере вы полностью поправитесь. В пещерах проходит даже бронхиальная астма. Да и ревматизм отступает, если вам повезет натолкнуться на золотоносную породу. В Германии, знаете ли, больных ревматизмом специально спускали в заброшенные копи — помогало! Но это было лет четыреста назад, рецепт забыт…
Болтовня клоуна смертельно надоела Вере Световой. Он смерила лектора тяжелым взглядом исподлобья; от этого взгляда у жертвы густела кровь и начиналась икота.
— Спасибо за интересную информацию, — холодно молвила Вера. — Почему бы вам теперь не посторониться? Мы хотим пройти внутрь.
— Теперь можно, — торжественно разрешил клоун. — Извольте. Сейчас, когда вы вооружены знанием, я не вижу никаких препятствий к экскурсии.
Голлюбика поднял сумку, Наждак застегнулся, Вера Светова заправила блузку. Все трое стояли плечом к плечу и молча рассматривали черную яму, гадая, что их ждет за порогом. Вполне возможно, что они замерли на краю собственной могилы, и этой мыслью стоит проникнуться, ибо не каждому дается подобный опыт. Наконец, Ярослав Голлюбика достал телефон и в последний раз набрал номер: все, что осталось от кабинета, где в это время волновался и переживал генерал-полковник Точняк, не зная, что давно превратился в субъективную реальность, а призрак старого Беркли злорадно посмеивается в кулак.
— Мы входим, — сказал он вполголоса, чтобы не слышал клоун.
Его товарищи так и не узнали, что ответил генерал, так как в дальнейшем были сильно заняты и не могли отвлекаться на ерунду. Клоун маялся, словно у него вышел завод.
— …И мы никогда не увидим, что было дальше? — этот вопрос огорченно задала самая маленькая из нас, крохотная звездочка, которая, впрочем, была и самой большой — просто она парила слишком далеко от нашего скопления.
— Потерпи немного, — мы, как умели, попытались ее успокоить. — Ничего страшного не случится. Оглянись вокруг: мир продолжается, и все в нем на местах. Они выйдут, они обязательно вернутся. И даже если не выйдут, космический порядок будет спасен.
Мы помолчали.
— А вообще, — добавили мы, — шутки кончились.
— Здесь должен быть какой-нибудь выключатель, — пробормотал Наждак, вслепую шаря по шершавой стенке. — Какие могут быть экскурсии без освещения?
— Бесполезно, — подала голос Вера. — Свет наверняка подается снаружи. Этот дурень забыл про него.
— Вернемся?
— Нет, плохая примета, — Голлюбика присел на корточки, расстегнул сумку и вынул три каски с фонарями. — Осторожно подойдите ко мне и получите головные уборы.
Через минуту кривую каморку прорезали три луча.
— Другое дело! — приободрился Наждак. — Теперь можно и дальше. Вот сюда, если не путаю…
Он шагнул к изломанному проему, достаточно широкому, чтобы в него протиснулся даже грузный человек. Ярослав Голлюбика, уже не стесняясь и не таясь, достал пеленгующее устройство, которое радостно замигало красной лампочкой и запищало комаром.
— Ты прав, нам туда. Отойди-ка, — Ярослав по праву старшего отодвинул Наждака. Он сунул голову в проем и поводил ею вправо-влево, высвечивая пространство. — Давайте сюда, — позвал он шепотом. — Посмотрите, какая тут красотища! Держитесь за меня.
Наждак, светя Голлюбике в затылок, забрал себе в лапу солидный клок гавайской рубахи. Светофорова пристроилась третьей; так, свадебным поездом, они миновали проем, за проемом — небольшой грот и замерли в невольном восхищении. Диверсанты находились в громадном зале с натуральной гипсовой отделкой. Потолок был не очень высок, однако сам зал простирался не менее, чем на сотню метров. В головы вошедших нацелились, складываясь в гирлянды, трехметровые ледяные сталактиты; их двоюродные сосульки наземного обитания, сталагмиты, торчали встречными надолбами. Пол пещеры был выстлан прозрачным льдом — вероятно, голубоватым, но свет фонарей не позволял до конца разобраться в оттенках. Вечный спокойный холод вливался в жилы, так что даже выносливый Голлюбика поежился, опустил сумку, и обнял себя за плечи.
— Мы тут дуба дадим, — хмыкнула Вера.
«Дадим», — согласилась пещера: от нее отломился кусочек эха.
— Постой, — укоризненно молвил Наждак, душа которого все шире открывалась прекрасному. — Дай полюбоваться! Ты только посмотри, — и он обвел рукой залу, что сразу напомнило Вере и Голлюбике старые плакаты, на которых правильные взрослые предлагали восторженным пионерам оценить панораму с Мавзолеем и примыкающими строениями. Этот жест был явно врожденным, наследственным и Голлюбика задумался над таинственными родителями Наждака: откуда детдом? не иначе, какие-нибудь репрессии.
Он и сам был не в силах отвести глаза от самоцветных, калейдоскопических кристаллов, припорошенных инеем. Луч, ненароком соскальзывая, переходил на гипсовые джунгли, составленные из растений, которые никогда не сочетались в живой природе: тут были папоротники, грибы, водоросли, каштановые лапы, листья дуба и ясеня, пышные травы и отдельные соломинки, странные стебли, колонны, хитросплетения тропических лиан. В мелких лужицах-водоемчиках, отдыхая от бега воды, кружились бесполезные рачки-бокоплавы. При виде их Наждак прослезился; он расплакался от пещерного умиления к живой твари, ибо был чист душой, а потому — записан в Книге Жизни.
— А грязи-то сколько, — холодно молвила светофорова.
К несчастью, она была совершенно права. Справедливости ради Наждак с Голлюбикой были вынуждены признать, что искусственное человеческое скотство потрудилось над убранством пещеры не меньше, чем пришлось на долю естественных процессов. Наскальная роспись, оставленная неандертальцами и кроманьонцами, соседствовала с хулой и бранью. Прямо поверх изящных бизонов и мамонтов шли примитивные уравнения: коля плюс сережа равно любовь, света плюс миша равно уродливый половой орган. Забвение прекрасного, подлинное лицо прогресса — вот о чем повествовала мозаика прошлых и нынешних веков, показывая истинный путь, проделанный человечеством с первобытных времен.
— «Eminem», — шепотом прочитал Наждак и гневно выматерился.
— А набросали-то, набросали, — не унималась Вера. Она присела на корточки и стала перебирать мусор: банки, бумажки, окурки, шприцы, винтовые пробки, презервативы и палочки, отслужившие позвоночником в эскимо.
Ярослав пристроился рядом и тоже взял палочку:
— Паскудство какое — вот так, до хребта, сожрать… Ну как, что-нибудь есть?
— А что тебе нужно? — вопросом ответила Вера, сосредоточенно роясь в груде мусора. — Пока ничего замечательного. Пока…
Голлюбика приложил палец к губам. Из всех троих светофорова отличалась острым зрением, Наждак — не менее острым нюхом, а он яро славился отменными ушами. Наждак, которого прислушивания Голлюбики постоянно заставали врасплох, не уставал попадаться на одну и ту же удочку. Вот и теперь он забеспокоился, и губы его, опережая мысли, шепнули беззвучное: «Что?»
— Слушаю, — объяснил Ярослав.
Наждак ударил себя по лбу, зная наверняка, что за кратким ответом последует длинное наставление, до которого тот был охоч, и не ошибся. Голлюбика сел прямо в лунную пыль пещеры и значительно молвил:
— Ведь я же человек русский, а русские люди спокон веков воспринимали вселенную на слух. Тому причиной пространство. Постоял бы ты, брат Наждак, посреди зимнего поля, или нет — зимней равнины или даже степи, где даже тишина давит на уши. Простор, благодать, звуковая вольница! Слух гораздо древнее зрения, в нем явлено пассивное восприятие мира. Зрительное, — Голлюбика быстро глянул на Веру: не обидится ли, но та самозабвенно рылась в отбросах и ничего, казалось не слышала. — Зрительное восприятие, — повторил Ярослав, — дело западное, активное, проникающее в предмет, овладевающее предметом… А здесь — любовное внимание к Слову, и все из-за слуха. Неистребимое уважение к Слову, сегодня — печатному, но в самом начале — устному. Шпенглер один понимал, что русское сознание это равнина…
— Тут ничего нет, — Вера Светова вынесла свой приговор и распрямилась.
Но Голлюбика уже не мог остановиться. Он даже начал немного раскачиваться, придавая своему голосу архаическую напевность:
— А Слово — оно заслужило уважение своими акустическими свойствами. Зрение в нашей стране не было востребовано. Это в Европе тесно, там только и смотри, как бы не отдавить кому-нибудь лихтенштейн. А у нас места много, все на виду: вон Церква пригорюнилась, вон пиво привезли, а вон Мамай идет. Другое дело — во всем увиденном разобраться. Приходится ждать устного Слова от умного человека. Потому что все накроется медным тазом тысячу раз, пока Ваня Федоров запустит свой станок… Слух — он и ночью не подкачает, когда глаза спят. Все будет слышно: и как в дверь постучат, и как гром грянет. А если уж слух не поможет, то и зрение не спасет, вся надежда на жареного петуха.
Наждак, в сотый раз слушая наскучившую филиппику, в сотый же раз извинился перед Верой за зрительное унижение:
— Наверно, все это притянуто за уши, — он деликатно усмехнулся в кулак, радуясь каламбуру. — Но если что-то торчит, то и притянуть не грех, правильно?
— В России главное — неопределенность, — назидательно заметила Вера Светова. — Поэтому нам нечего бояться. Где что-то сложилось и вошло в привычку, там можно разрушить. А где ни то, ни се — там трудно.
— Все это здорово, — нетерпеливо сказал Наждак, видя, что вот-вот разгорится многолетний спор о том, что же все-таки главнее: неопределенность или слуховое восприятие. — По-моему, старшой, нам пора продвигаться. Чутье подсказывает, что нужно пробраться вон в тот камин, — он кивнул в сторону вертикального углубления, основание которого круто забирало вверх и тонуло в темноте. — Обходняками гуляют зеваки, простому люду не с руки прятаться по щелям…
— А вот и проверим, — на ладони Голлюбики лежал маленький пеленгатор. — Сейчас увидим, на что годится твое чутье против наших глаз и ушей.
Пеленгатор проявил полную солидарность с обонянием Наждака. Он взахлеб замигал, зовя отряд выдвинуться в направлении камина.
— Что ж, — Ярослав не стал спорить. — Если так, то мы пойдем в этот камин. Надо было клоуна взять с собой, как языка…
— Какого языка? — вскинулась Вера. — У тебя ум за разум заходит?
— А что? — пожал плечами Голлюбика. — Клоун и так сплошной язык…
— Пойдемте скорее, — попросила светофорова. — Это пещера действует. В пещерах люди быстро сходят с ума.
— Больно рано она действует, — удивился Наждак. — Не успели войти, а уже началось.
Он подул на озябшие пальцы, похрустел ими для физкультурного нагревания, подхватил сумку и пошел к углублению. Голлюбика тоже взял свою кладь. «Брось ракетки, — посоветовала Вера. — На что они? Пан или пропал». Лучи фонарей скрестились, образуя светонасыщенный символ — покинутый, но не сдающийся в окружении враждебной тьмы. Осторожно ступая, словно первые астронавты на луне, или, поднимай выше, на совсем неизвестной планете, путешественники приблизились к разлому. Лампочка перестала мигать и светила ровным, алым огнем. Наждак, очутившийся сзади, оглянулся и напоследок раздул ноздри: запахов не прибавилось. Вера Светова привычно прищурилась: никого. Ярослав Голлюбика прислушался: было тихо, как никогда не бывает при солнечном свете.
— Лекцию слушать будете? — не отставал клоун, у которого новорожденный ум зашел, похоже, за старый разум. «Не все еще утряслось, — рассудил Зевок. — Зачем, интересно, его скопировали?»
Он, впрочем, догадывался, что ночные гости, которые заложили снаряжение для группы «Надир» (условное название, о котором он, понятно, не знал), получили приказ позаботиться о свидетеле. Свидетелей не убирать! Свидетелей заменять!
— Какую лекцию? — Обмылок угрожающе сжал кулаки. Имея смутное представление о соленых морских высказываниях, он выругался: — Морская ведьма в зубы! В сундук с чертями тебя, к мертвецу!
Клоун не удивился.
— Возьмите билет, — предложил он.
Обмылок замолчал и подозрительно шмыгнул носом. Их было четверо на входе, и он не знал, есть ли резон ломать комедию дальше. В конце концов он решил доиграть и степенно полез за пазуху; вынул новенький бумажник, развалил его пополам.
— Ну, и сколько же с нас? — надменно спросил Обмылок.
— Билет только девушке. Военные проходят бесплатно.
— Девушке! Ой, не могу, — Лайка пьяно качнулась. — Никто еще девушкой не называл!
Клоун выдавил из себя улыбку:
— Никогда?
Зевок шагнул вперед. Обмылок придержал его, достал из бумажника новенькую, насквозь фальшивую бумажку и протянул билетеру. Не удержавшись, он потянул за билеты и отпустил. Клоун отнесся к этому равнодушно, передал ему билет для Лайки, сопроводив свои действия предупреждением:
— Веди себя в пещере аккуратно, соблюдайте осторожность. Держитесь указателей. Не сорите, не гадьте. Сифоны с обводненками обходите. Не трогайте троглобионтов, они безобидны.
— Это еще кто такие? — вскинулся Зевок.
— Типичные жители пещер, — с готовностью и неожиданной страстью пояснил клоун. — Ложноскорпионы, пещерные многоножки. Не наступите на них. Они ничего не видят, но очень хорошо чувствуют. Малейшее прикосновение сказывается на них самым болезненным образом. Они занесены в красную книжечку, — в мыслях клоуна что-то спуталось, не до конца улегшись, и он добавил уменьшительный суффикс, который полностью исказил смысл сказанного. — Еще они бесцветны, — неуверенно добавил клоун. — Их совершенно не видно.
Лайка поджала губы. Прожив на свете всего ничего, она уже разобралась в своих антипатиях. Список возглавляли насекомые, особенно бесцветные и слепые.
Фагот крякал, не зная лучшего. Воображаемый танцор без устали вскидывал полную ногу, затянутую в лосину. Зевок, прислушиваясь, невольно отбивал такт носком офицерской обуви. До чувствительности троглобионтов ему, вообще-то, было далеко, но зато хорошо давалось восприятие ритма, о котором троглобионты умели только мечтать. В кряканье фагота слышался марш; боевой дух Зевка основательно укрепился.
— Вы так и пойдете, налегке? — спросил клоун.
— Что значит — налегке? — Обмылок помахал черным портфелем. — Мы люди служивые, нам много не надо. Перемена белья, бритвенный прибор, горсточка береговой земли, да письмо от любимой…
— А крем?
— Какой еще крем? — скривился Зевок. Лайка, по женскому своему естеству, стала слушать внимательно.
— Силиконовый. Чем вы будете смазывать трещины? Если долго работать в ледяной воде, обязательно потрескаются руки.
— С чего вы взяли, будто мы собираемся что-то делать в холодной воде? — подозрительно спросил Обмылок. Он, ища рукам другого, не такого зябкого дела, вторично подтянул к себе билетный рулон и отпустил, целясь в крупную костяную пуговицу.
— Не собираетесь… ну, тогда… — клоун затянулся воздухом, лихорадочно соображая, что бы еще посоветовать. Лицо его, незаметно под гримом, прояснилось: — Вот что: не бросайте в подземные ручьи камни. Это очень опасно. Камень перегородит поток, вода потечет в другом направлении, промоет новый ход и нарушит циркуляцию воздуха.
«Болван какой», — возмутилась Лайка. Вслух же она объявила:
— Не волнуйся, земляк. Мы люди бывалые, мы разбираемся в карстовых процессах.
Лайка говорила не очень уверенно, с запинками, словно настраивалась на телепатическую волну.
— Слава Богу, — клоун облегченно вздохнул. — Если так — я спокоен. Идите с миром. Когда войдете, забирайте правее и следите за указателями. Постарайтесь не заблудиться, спасательная операция обойдется вам очень дорого.
Обмылок нашарил в кармане устройство, позволявшее найти заложенный ночью маячок. Бестолковый разговор надоел ему; он хотел поскорее отправиться в путешествие, подальше от наземных пространств, по которым бродит мстительный Голлюбика. В искусственном подсознании Обмылка жил и здравствовал животный страх перед прообразом. «Я из тебя душу выну!» — вспомнил Обмылок угрозу Голлюбики, прозвучавшую в уголовной избе Семена Ладушкина. Его передернуло. Он только недавно заполучил душу и вовсе не хотел с ней расставаться.
Глава 11
Ярослав Голлюбика приготовился отказать клоуну в удовольствии прочитать лекцию. Он уже поднял руку и сделал, примериваясь, первое мотательное движение головой, но наткнулся на жалобное лицо Наждака. Голова Голлюбики замерла на половине лошадиного пути. Он вспомнил, с какой горячностью искал Наждак любого, даже бесполезного для себя знания; он в сотый раз посочувствовал его сиротскому детству и в сотый же раз возмутился мировой Неправде, с которой, собственно, и сражался всю свою сознательную жизнь. Он хорошо понимал эту милую слабость, которая всегда водилась за Наждаком, и часто выкраивал минуту для его просвещения, заимствуя время у долгих часов ожидания в засаде, а также у скоротечных мгновений, когда они зависали в прыжке, готовые растерзать и обезвредить неприятеля — не смог удержаться и здесь.Собачье лицо Наждака, пока Голлюбика думал, успело смениться орлиным, как будто Наждак обернулся древнеегипетским божеством и занялся зоологическими метаморфозами. Пожалев товарища, Голлюбика увидел, что Наждак сейчас замкнется в неудовлетворенной гордыне, и поспешил разрешить:
— Хорошо, брат. Нам будет полезно освежить в памяти некоторые детали. Никогда не знаешь, что пригодится.
— А по-моему, мы зря теряем время, — недовольно встряла в разговор светофорова. — Монорельс недалеко. Мы доберемся до него в два счета, нам не обязательно заканчивать очередную школу выживания.
— С чего ты взяла, что будет монорельс? — тихо, чтобы не слышал клоун, спросил Голлюбика.
— А как же без монорельса? — удивилась та. — Ну, может быть, там будут парные рельсы, как в метро. Но вряд ли. Неужели ты думаешь, что хозяева центра…
— Ладно, увидим, — оборвал ее Голлюбика. И громко обратился к билетеру, который, запасшись воздухом, так и не выпустил его назад: — Мы послушаем лекцию. Только, пожалуйста, покороче.
Клоун просиял. Путешественники расселись полукругом и приготовились слушать. Из клоуна хлынуло:
— Вам, конечно, известно, что такое пещеры и как они образуются. Чаще всего они возникают благодаря выщелачиванию или размыву известняков. Но иногда это случается с гипсом, доломитами и другими легкорастворимыми породами. А есть еще, — тут клоун округлил глаза и поведал слушателям нечто вообще, по его мнению, захватывающее, — кое-где… если повезет наткнуться… ледяные и соляные пещеры. В пещерах чего только нет! Чего стоят хотя бы русловые процессы, динамика водных потоков и пещерного оледенения… Я уже не говорю об изменении параметров влажности. Вы можете себе вообразить — как это прекрасно и тонко: хемогенные породы, их растворение и волшебное возрождение. Не менее удивительны минералообразование и осадконакопление. Если присмотреться, в пещерах можно приметить и много других любопытных вещей: например, испарение и конденсацию водного пара, очаги многолетней и даже сезонной мерзлоты, сублимацию льда — или его возгонку? не берусь уточнить, потому что не специалист, но вовсе не исключаю, что и то, и другое… А как захватывают стихийные зрелища — сели, лавины, оползни, втекание наружных ледников!… Неописуемая красота, нечеловеческое творчество необходимости и случайности…
Наждак внимал этой речи, как заколдованный, да и Голлюбика заслушался. Вера же явно скучала и чертила прутиком мандаловидный знак, символ целостности и начала начал.
— Пещеры вполне устойчивы, не бойтесь, — клоун поднял палец и произнес это звонко и ласково. — Там, к сожалению, мало что растет, очень бедная микрофлора. На беду, пещеры не до конца изолированы от поверхности. Есть множество трещин, которые так и рассекают, так и пронзают податливый карстовый массив; есть много каналов, ходов… Поэтому, по мировому закону подобия, и здесь внизу оказывается то же, что наверху. В эти трещины попадает всякая дрянь. Люди, беспечно калечащие лицо планеты, горазды на всякие пакости. Они, вообразите, пасут скотину на альпийских лугах и загрязняют разломы… Все эти нечистоты стекают вниз. Они рубят лес, народное достояние; они пашут и жнут, откачивают воду из скважин, строят плотины, не щадя даже внешних водотоков, роют карьеры… безжалостно нарушая внутреннюю среду прекрасных, великолепных, незабываемых пещер.
Наждак, разгневанный, покачал головой. Рука Ярослава легла ему на плечо:
— Ничего, — шепнул Голлюбика. — Даст Бог, вернемся — тогда и посмотрим. Будем разбираться…
— Что такое — «карстовый»? — скучающим и ленивым голосом спросила Вера.
Клоун поклонился:
— Вы правильно ставите вопрос. Я забываю, что вы новички, и сыплю специальными терминами. Не приходилось ли вам путешествовать по Югославии?
Вера Светова вздрогнула, да и мужчины напряглись. Еще бы не приходилось! Об этом путешествии у тройки отважных сохранились самые мрачные и болезненные воспоминания. Их скрашивало лишь то обстоятельство, что принимающая сторона тоже надолго запомнила их приезд.
— Нет, — сказала Вера.
— Там, в Югославии, — клоун невинно похлопал долгими ресницами, слипшимися от туши, — есть одно горное плато, называется Крас. Слово «карст» происходит именно от него. Карст это все, что происходит с мягкими известковыми породами, когда их размывает вода. Ну, вы догадываетесь, — спохватился клоун, — что речь идет не только об известковых породах. То же касается пород карбонатных и некарбонатных…
— Это одно и то же, — заметил Ярослав Голлюбика.
— Да? — смешался клоун. — Вы полагаете?…
Путешественники переглянулись.
— Валяйте дальше, — сдержанно попросил Ярослав.
— А на чем я остановился? Да, на породах… В них, в мягоньких, — клоуна почему-то свело сладкой судорогой, — образуются наземные навесы и ниши. Еще образуются кое-какие подземные структуры: новые пещеры, гроты, колодцы. И знаете, что любопытно? Вам никогда не догадаться. Оказывается, что карстовые явления часты в местах, где много трещин и пор. В таких условиях поддерживается постоянный водообмен! — клоун победно рассмеялся и даже топнул ногой. — Вода! вода притекает и оттекает. Она все время свежая. До миллиона литров, между прочим! Но, разумеется, только в подземных полостях. Не забывайте об этом никогда, потому что в этом — премудрая красота и гармония…
— Мы не забудем, — эхом отозвался Наждак. От воспринятых научных сведений он будто помолодел.
Клоун, все больше обживаясь в новенькой оболочке, учтиво шаркнул ботинком и поблагодарил Наждака троекратным поклоном — по количеству слушателей. Голлюбика расслабился и даже позволил себе снять темные очки; светофорова выдернула блузку из-под черного пояса, собрала ее в гармошку и подставила солнцу голую спину, не упуская случая позагорать.
— Долго еще? — спросил Голлюбика.
— Очень! — с чувством закивал клоун. — Ведь я еще ни слова не сказал о высокоэнергетических пещерах. Известно ли вам, что их постоянно заливает? Один раз в год, как поется в песне, цветут сады, а высокоэнергетическую пещеру один раз в год затопляет. Но меженный сток значителен и хорош, — стиль клоуна сбился на высокопарный слог механического перевода, в каком исполнены китайские инструкции и аннотации. — Это замечательно. Русловые отложения сортированы хорошо и восхитительно, да только разве, по рассуждению предвечного замысла, хрупки они, недолговечны размером и формами, — теперь в манере повествования появилось что-то, напомнившее слушателям не то проповедь, не то уральский сказ. — Редки натеки, потоками пробуравленные, — напевно изрек клоун. — Мусор в таких пещерах не задерживается, — сказал он вдруг сухо.
— Что-то они напортачили, — шепнула Вера Светова Ярославу. — Послушай, как его плющит.
— Спешили, — согласился тот. — Вылитый кот ученый. Сколько же он думает нас развлекать?
— Еще чуть-чуть, — клоун, каким-то чудом расслышал этот бесстыдный вопрос, поджал накрашенные губы. — Я заканчиваю. Придется скомкать финал.
Голлюбика покраснел. Светофорова беззаботно провела по земле рукой в поисках травинки, чтобы сорвать и кусать. Лектор презрительно фыркнул и нехотя объявил:
— Чтобы вы знали: самые тихие пещеры — низкоэнергетические. В них ничего не происходит. Капнет вода, сорвется камешек — это уже ЧП. В таких пещерах приходится вести себя крайне аккуратно, потому что если нагадить там, что-нибудь поломать, то все пропало, обратно не восстановишь. Там все очень нежно и тонко. Я вообще не хотел бы, чтобы вы туда шли. Потому что даже ваше дыхание способно изменить температуру и влажность воздуха. Хорошо еще, что сегодня мало народу. От большой и шумной компании в полости будет беда. Ничего страшного, конечно, но рисунки первобытного человека могут здорово пострадать, да и кристаллам не поздоровится. Ну, что вам еще рассказать на прощание? Не ходите в тяжелые пещеры. Застрянете, не добравшись до дна, потеряете несколько суток. Узкие шкурники, глубокие колодцы… А где ваши вещи? — неожиданно встрепенулся клоун и ощетинился.
Ярослав Голлюбика тяжело встал.
— Какие вещи, любезный? Ваша лекция вполне профессиональна, но вы, признаюсь, зря потратили время. Какие шкурники, господь с вами? Мы отойдем шагов на двести-триста. Походим, полюбуемся, да и домой. Вот они, наши вещи, все здесь!
Он наподдал сумку, ракетки щелкнули.
Вера Светова закашлялась. В сумке у Ярослава не было ничего страшного, но бить ее не стоило.
— Вы кашляете? — сочувственно заметил клоун. — Не беспокойтесь, в пещере вы полностью поправитесь. В пещерах проходит даже бронхиальная астма. Да и ревматизм отступает, если вам повезет натолкнуться на золотоносную породу. В Германии, знаете ли, больных ревматизмом специально спускали в заброшенные копи — помогало! Но это было лет четыреста назад, рецепт забыт…
Болтовня клоуна смертельно надоела Вере Световой. Он смерила лектора тяжелым взглядом исподлобья; от этого взгляда у жертвы густела кровь и начиналась икота.
— Спасибо за интересную информацию, — холодно молвила Вера. — Почему бы вам теперь не посторониться? Мы хотим пройти внутрь.
— Теперь можно, — торжественно разрешил клоун. — Извольте. Сейчас, когда вы вооружены знанием, я не вижу никаких препятствий к экскурсии.
Голлюбика поднял сумку, Наждак застегнулся, Вера Светова заправила блузку. Все трое стояли плечом к плечу и молча рассматривали черную яму, гадая, что их ждет за порогом. Вполне возможно, что они замерли на краю собственной могилы, и этой мыслью стоит проникнуться, ибо не каждому дается подобный опыт. Наконец, Ярослав Голлюбика достал телефон и в последний раз набрал номер: все, что осталось от кабинета, где в это время волновался и переживал генерал-полковник Точняк, не зная, что давно превратился в субъективную реальность, а призрак старого Беркли злорадно посмеивается в кулак.
— Мы входим, — сказал он вполголоса, чтобы не слышал клоун.
Его товарищи так и не узнали, что ответил генерал, так как в дальнейшем были сильно заняты и не могли отвлекаться на ерунду. Клоун маялся, словно у него вышел завод.
— …И мы никогда не увидим, что было дальше? — этот вопрос огорченно задала самая маленькая из нас, крохотная звездочка, которая, впрочем, была и самой большой — просто она парила слишком далеко от нашего скопления.
— Потерпи немного, — мы, как умели, попытались ее успокоить. — Ничего страшного не случится. Оглянись вокруг: мир продолжается, и все в нем на местах. Они выйдут, они обязательно вернутся. И даже если не выйдут, космический порядок будет спасен.
Мы помолчали.
— А вообще, — добавили мы, — шутки кончились.
Глава 12
В узком и тесном предбаннике было темно. Откуда-то тянуло кладбищенской гнилью, на уши давила тишина; створки зрачков понапрасну распахивались, всасывая предполагаемый свет.— Здесь должен быть какой-нибудь выключатель, — пробормотал Наждак, вслепую шаря по шершавой стенке. — Какие могут быть экскурсии без освещения?
— Бесполезно, — подала голос Вера. — Свет наверняка подается снаружи. Этот дурень забыл про него.
— Вернемся?
— Нет, плохая примета, — Голлюбика присел на корточки, расстегнул сумку и вынул три каски с фонарями. — Осторожно подойдите ко мне и получите головные уборы.
Через минуту кривую каморку прорезали три луча.
— Другое дело! — приободрился Наждак. — Теперь можно и дальше. Вот сюда, если не путаю…
Он шагнул к изломанному проему, достаточно широкому, чтобы в него протиснулся даже грузный человек. Ярослав Голлюбика, уже не стесняясь и не таясь, достал пеленгующее устройство, которое радостно замигало красной лампочкой и запищало комаром.
— Ты прав, нам туда. Отойди-ка, — Ярослав по праву старшего отодвинул Наждака. Он сунул голову в проем и поводил ею вправо-влево, высвечивая пространство. — Давайте сюда, — позвал он шепотом. — Посмотрите, какая тут красотища! Держитесь за меня.
Наждак, светя Голлюбике в затылок, забрал себе в лапу солидный клок гавайской рубахи. Светофорова пристроилась третьей; так, свадебным поездом, они миновали проем, за проемом — небольшой грот и замерли в невольном восхищении. Диверсанты находились в громадном зале с натуральной гипсовой отделкой. Потолок был не очень высок, однако сам зал простирался не менее, чем на сотню метров. В головы вошедших нацелились, складываясь в гирлянды, трехметровые ледяные сталактиты; их двоюродные сосульки наземного обитания, сталагмиты, торчали встречными надолбами. Пол пещеры был выстлан прозрачным льдом — вероятно, голубоватым, но свет фонарей не позволял до конца разобраться в оттенках. Вечный спокойный холод вливался в жилы, так что даже выносливый Голлюбика поежился, опустил сумку, и обнял себя за плечи.
— Мы тут дуба дадим, — хмыкнула Вера.
«Дадим», — согласилась пещера: от нее отломился кусочек эха.
— Постой, — укоризненно молвил Наждак, душа которого все шире открывалась прекрасному. — Дай полюбоваться! Ты только посмотри, — и он обвел рукой залу, что сразу напомнило Вере и Голлюбике старые плакаты, на которых правильные взрослые предлагали восторженным пионерам оценить панораму с Мавзолеем и примыкающими строениями. Этот жест был явно врожденным, наследственным и Голлюбика задумался над таинственными родителями Наждака: откуда детдом? не иначе, какие-нибудь репрессии.
Он и сам был не в силах отвести глаза от самоцветных, калейдоскопических кристаллов, припорошенных инеем. Луч, ненароком соскальзывая, переходил на гипсовые джунгли, составленные из растений, которые никогда не сочетались в живой природе: тут были папоротники, грибы, водоросли, каштановые лапы, листья дуба и ясеня, пышные травы и отдельные соломинки, странные стебли, колонны, хитросплетения тропических лиан. В мелких лужицах-водоемчиках, отдыхая от бега воды, кружились бесполезные рачки-бокоплавы. При виде их Наждак прослезился; он расплакался от пещерного умиления к живой твари, ибо был чист душой, а потому — записан в Книге Жизни.
— А грязи-то сколько, — холодно молвила светофорова.
К несчастью, она была совершенно права. Справедливости ради Наждак с Голлюбикой были вынуждены признать, что искусственное человеческое скотство потрудилось над убранством пещеры не меньше, чем пришлось на долю естественных процессов. Наскальная роспись, оставленная неандертальцами и кроманьонцами, соседствовала с хулой и бранью. Прямо поверх изящных бизонов и мамонтов шли примитивные уравнения: коля плюс сережа равно любовь, света плюс миша равно уродливый половой орган. Забвение прекрасного, подлинное лицо прогресса — вот о чем повествовала мозаика прошлых и нынешних веков, показывая истинный путь, проделанный человечеством с первобытных времен.
— «Eminem», — шепотом прочитал Наждак и гневно выматерился.
— А набросали-то, набросали, — не унималась Вера. Она присела на корточки и стала перебирать мусор: банки, бумажки, окурки, шприцы, винтовые пробки, презервативы и палочки, отслужившие позвоночником в эскимо.
Ярослав пристроился рядом и тоже взял палочку:
— Паскудство какое — вот так, до хребта, сожрать… Ну как, что-нибудь есть?
— А что тебе нужно? — вопросом ответила Вера, сосредоточенно роясь в груде мусора. — Пока ничего замечательного. Пока…
Голлюбика приложил палец к губам. Из всех троих светофорова отличалась острым зрением, Наждак — не менее острым нюхом, а он яро славился отменными ушами. Наждак, которого прислушивания Голлюбики постоянно заставали врасплох, не уставал попадаться на одну и ту же удочку. Вот и теперь он забеспокоился, и губы его, опережая мысли, шепнули беззвучное: «Что?»
— Слушаю, — объяснил Ярослав.
Наждак ударил себя по лбу, зная наверняка, что за кратким ответом последует длинное наставление, до которого тот был охоч, и не ошибся. Голлюбика сел прямо в лунную пыль пещеры и значительно молвил:
— Ведь я же человек русский, а русские люди спокон веков воспринимали вселенную на слух. Тому причиной пространство. Постоял бы ты, брат Наждак, посреди зимнего поля, или нет — зимней равнины или даже степи, где даже тишина давит на уши. Простор, благодать, звуковая вольница! Слух гораздо древнее зрения, в нем явлено пассивное восприятие мира. Зрительное, — Голлюбика быстро глянул на Веру: не обидится ли, но та самозабвенно рылась в отбросах и ничего, казалось не слышала. — Зрительное восприятие, — повторил Ярослав, — дело западное, активное, проникающее в предмет, овладевающее предметом… А здесь — любовное внимание к Слову, и все из-за слуха. Неистребимое уважение к Слову, сегодня — печатному, но в самом начале — устному. Шпенглер один понимал, что русское сознание это равнина…
— Тут ничего нет, — Вера Светова вынесла свой приговор и распрямилась.
Но Голлюбика уже не мог остановиться. Он даже начал немного раскачиваться, придавая своему голосу архаическую напевность:
— А Слово — оно заслужило уважение своими акустическими свойствами. Зрение в нашей стране не было востребовано. Это в Европе тесно, там только и смотри, как бы не отдавить кому-нибудь лихтенштейн. А у нас места много, все на виду: вон Церква пригорюнилась, вон пиво привезли, а вон Мамай идет. Другое дело — во всем увиденном разобраться. Приходится ждать устного Слова от умного человека. Потому что все накроется медным тазом тысячу раз, пока Ваня Федоров запустит свой станок… Слух — он и ночью не подкачает, когда глаза спят. Все будет слышно: и как в дверь постучат, и как гром грянет. А если уж слух не поможет, то и зрение не спасет, вся надежда на жареного петуха.
Наждак, в сотый раз слушая наскучившую филиппику, в сотый же раз извинился перед Верой за зрительное унижение:
— Наверно, все это притянуто за уши, — он деликатно усмехнулся в кулак, радуясь каламбуру. — Но если что-то торчит, то и притянуть не грех, правильно?
— В России главное — неопределенность, — назидательно заметила Вера Светова. — Поэтому нам нечего бояться. Где что-то сложилось и вошло в привычку, там можно разрушить. А где ни то, ни се — там трудно.
— Все это здорово, — нетерпеливо сказал Наждак, видя, что вот-вот разгорится многолетний спор о том, что же все-таки главнее: неопределенность или слуховое восприятие. — По-моему, старшой, нам пора продвигаться. Чутье подсказывает, что нужно пробраться вон в тот камин, — он кивнул в сторону вертикального углубления, основание которого круто забирало вверх и тонуло в темноте. — Обходняками гуляют зеваки, простому люду не с руки прятаться по щелям…
— А вот и проверим, — на ладони Голлюбики лежал маленький пеленгатор. — Сейчас увидим, на что годится твое чутье против наших глаз и ушей.
Пеленгатор проявил полную солидарность с обонянием Наждака. Он взахлеб замигал, зовя отряд выдвинуться в направлении камина.
— Что ж, — Ярослав не стал спорить. — Если так, то мы пойдем в этот камин. Надо было клоуна взять с собой, как языка…
— Какого языка? — вскинулась Вера. — У тебя ум за разум заходит?
— А что? — пожал плечами Голлюбика. — Клоун и так сплошной язык…
— Пойдемте скорее, — попросила светофорова. — Это пещера действует. В пещерах люди быстро сходят с ума.
— Больно рано она действует, — удивился Наждак. — Не успели войти, а уже началось.
Он подул на озябшие пальцы, похрустел ими для физкультурного нагревания, подхватил сумку и пошел к углублению. Голлюбика тоже взял свою кладь. «Брось ракетки, — посоветовала Вера. — На что они? Пан или пропал». Лучи фонарей скрестились, образуя светонасыщенный символ — покинутый, но не сдающийся в окружении враждебной тьмы. Осторожно ступая, словно первые астронавты на луне, или, поднимай выше, на совсем неизвестной планете, путешественники приблизились к разлому. Лампочка перестала мигать и светила ровным, алым огнем. Наждак, очутившийся сзади, оглянулся и напоследок раздул ноздри: запахов не прибавилось. Вера Светова привычно прищурилась: никого. Ярослав Голлюбика прислушался: было тихо, как никогда не бывает при солнечном свете.