Страница:
Его преследовали мысли об Артуре и рыжеволосой босоногой Урсуле. Она знала латынь и отказалась от денег из принципа. Урсула Пауэлл заставила его вспомнить о металлических головоломках, которыми он забавлялся в детстве и о которых не вспоминал многие годы. Квентин поймал себя на том, что задает себе вопрос: “А если бы я был свободен и мог получить ее?” Эта мысль поразила его самого. Правда, он и сам не сумел бы сказать, свободным от чего именно ему следовало бы быть.
Пели птицы, несколько машин лениво прокатились по пустынным улицам, где-то вдалеке кукарекали петухи. Странное ощущение покоя овладело Квентином. Он не знал, должен ли поддаться очарованию места или отнестись к нему сдержанно.
В кафе на площади Квентин позавтракал яичницей с беконом и тостами, с интересом ковыряясь ложкой в миске со слизистой овсянкой, которую официантка принесла, не дожидаясь его просьбы. Он чувствовал на себе внимательные взгляды местных жителей и приезжих из Атланты, оказавшихся в Тайбервилле по случаю фестиваля в честь Четвертого июля.
Как они узнавали, что он не из их числа? Квентин огляделся и увидел, что, в отличие от остальных мужчин, поглощавших традиционную овсянку с солью, перцем и маслом, он в свою добавил сахар и долил молока. Мужчины в бейсболках и охотничьих рубашках переглядывались, еле сдерживая улыбки. Один из них проворчал:
– В следующий раз он нальет в овсянку кетчуп.
– Так мы едим у нас в Бруклине, – громко объявил Квентин.
На его слова откликнулись смехом. Люди вытягивали шеи, пытаясь рассмотреть, что он будет делать дальше.
После завтрака Квентин вышел на площадь перед зданием суда, уже заставленную палатками и ларьками, хотя для ярмарки было еще слишком рано. Только продавцы сувениров и изделий народных промыслов уже разложили свой товар. Плакат с надписью “Художественная галерея фермы “Медвежий Ручей” заставил его остановиться. Неуклюжее, но явно сделанное от души изображение Железной Медведицы предваряло надпись и заканчивало ее.
“Как бы мне хотелось, чтобы папа познакомился с Томом Пауэллом”, – подумал Квентин. Встревоженный чувством печали и сожаления, охватившим его, он ушел с площади, свернул на узкую боковую улочку, вдоль которой выстроились магазины. В конце квартала Квентин заметил вывеску антикварного магазина Лузанны Тайбер. На дверях висела табличка: “Открыто”. На небольшом газончике перед витриной стояла старинная сеялка. Квентин подошел поближе, внимательно рассматривая архаичный сельскохозяйственный агрегат, а затем вошел внутрь, чтобы спросить о цене.
Старшая сестра мистера Джона сама редко появлялась в магазине. Вместо нее с покупателями общался ее родственник, старенький мистер Бомонт Тайбер. Ему уже перевалило за восемьдесят. Он был очень хрупким и плохо слышал. Квентин в конце концов нашел его. Дрожавший всем телом мистер Бомонт забился в высокое кресло у старинного секретера. При виде незнакомца он встал на ноги, чуть покачнувшись при этом. Судя по всему, вид высокого и сильного мужчины внушил ему уверенность в себе.
– Сэр, прошу вас, оставайтесь там, где стоите, пока не приедет полиция, – прошептал он Квентину, опасливо оглядываясь на закрытую дверь в заднюю комнату. – У меня там парочка молодых людей в очень плохом настроении, и я никак не могу от них избавиться. Они стащили серебряную ложку вон оттуда, и я не сомневаюсь, что они прихватили и старый компас. Пожалуйста, сэр, подождите немного. Я не хочу оставаться один.
– Я подожду, – согласился Квентин и прислонился к ближайшей витрине со спокойствием человека, не желающего до поры до времени выдать себя. Он не спускал глаз с двери в заднюю комнату. Он не собирался ничего предпринимать.
“Покупатели” вышли в главный зал и остановились при виде Квентина. Плечистые, обритые наголо, в новеньких джинсах, футболках и дорогих походных ботинках, они вели себя как профессиональные борцы.
– Двадцать долларов это не стоит, – громко заявил один из них, с грохотом выкладывая на прилавок железные щипцы ручной работы. Они звякнули и опрокинули пластиковый стаканчик с чаем. – Даю десять.
Мистер Бомонт охнул и начал одной рукой собирать бумаги, чтобы на них не попал чай, другой рукой судорожно доставая бумажные носовые платки.
Молодой человек, виновник “потопа”, подался назад с выражением отвращения на лице.
– Прошу прощения, – извинился он не слишком искренне.
Квентин подошел к прилавку, отодвинул щипцы, поднял стопку каталогов, помогая мистеру Бомонту, который задрожал сильнее прежнего при виде коричневой лужи, расползавшейся по старинному деревянному прилавку.
– Ты здесь работаешь? – поинтересовался второй парень, глядя на Квентина, а его приятель засмеялся.
Квентин положил каталоги на витрину.
– Я просто зашел за покупками. Думал прикупить парочку щипцов. – Он поднял их и тоже положил на витрину. – Пожалуй, я возьму именно эти. И заплачу за них двадцать долларов. Смех немедленно стих.
– Какого черта ты вмешиваешься?
Квентин обернулся к наглецам, не показывая своего гнева и ничем им не угрожая, но они попятились, как только увидели его лицо. Теперь он уже слышал далекий вой полицейской сирены.
– Я всего лишь хочу купить щипцы. – Помолчав немного, тот, кто казался главным, фыркнул:
– Черт, так купи их. Они мне все равно не нужны. – Парни развернулись, прошли мимо Квентина и вышли на улицу.
Мистер Бомонт заломил руки.
– О, они уедут и увезут то, что украли. Лузанна никогда мне этого не простит.
– Я постараюсь задержать их до приезда полиции.
– Спасибо, сэр, большое спасибо. Вы так добры, так великодушны.
Квентин вышел следом за воришками, направившимися к новенькому ярко-красному пикапу, припаркованному у тротуара.
– Какого дьявола тебе от нас надо? – рявкнул водитель, распахивая дверцу.
– Я хочу, чтобы вы остались и побеседовали с местными полицейскими. – Квентин указал на полицейскую машину, которая как раз появилась на площади.
– Черта с два! – парень нырнул в пикап.
Квентин увидел, что машина едет медленно, пробираясь через площадь, на которой расположились ярмарочные палатки. Он сделал два шага, и в следующее мгновение водитель уже лежал на земле лицом вниз, а нога Квентина стояла у него на спине. Левую руку парня Квентин заломил ему за спину.
– Пошевелись, и я ее сломаю, – мрачно пообещал он. Другой рукой он достал из кармана стилет, и когда второй парень подбежал к нему, выкрикивая ругательства, Квентин нажатием кнопки извлек лезвие на свободу. Парень застыл, почувствовав холодную сталь у своей шеи.
Именно такую картину застал подъехавший офицер Рекси Браун. Он выяснил, что мистер Бомонт лежит в обмороке позади прилавка. Полицейский достал оружие и арестовал всех.
– Я надеюсь, вам нравятся бамия и кукуруза.
Квентин Рикони медленно повернулся. Никаких сомнений, этот мужчина был по-настоящему красив, а холодные серые глаза и легкая ироническая усмешка разили наповал.
– Господь всемогущий, – с плохо скрываемым восхищением прошептала помощник шерифа, хотя давно уже воспитывала внуков.
– Бамию я ем только с овсянкой, – ответил Квентин.
Миссис Диксон открыла дверь. Я вошла, и она заперла ее за мной.
– Спасибо, миссис Диксон, – поблагодарила я. Выгнув седую бровь, она заявила:
– Я всегда утверждала, что в конце концов ты вернешься сюда.
Когда она ушла, я села на узкую лавку у стены. Квентин уселся рядом. Я подняла бровь.
– Вы всегда носите с собой стилет?
– В тех местах, где я рос, без него трудно обойтись. Я давно уже не мальчик, а привычка осталась.
– Когда вы его достали, мистер Бомонт решил, что вы вознамерились перерезать кому-нибудь горло. Теперь он в больнице, у него проблемы с сердцем. Они еще не слышали его рассказа о случившемся.
– Я рассказал мою часть истории. Полиция нашла подтверждение моему рассказу в карманах моих друзей. – Квентин растопырил пальцы и задумчиво посмотрел на свою руку. – Послушайте, у меня свои дела. Я не собирался ни во что вмешиваться, зарабатывать себе репутацию спасителя или создавать излишнюю рекламу работам моего отца. Я хотел только купить скульптуру медведицы.
– Тогда вам лучше перестать спасать людей.
– Мне кажется, что вы верите в мою невиновность.
– Вчера, когда вы вытаскивали меня из амбара, вы рисковали жизнью. Не могу себе представить, чтобы вы стали терроризировать старенького мистера Бомонта.
Пальцы Квентина сжались в кулак.
– Всегда обманывай детей, женщин и стариков показной добродетелью, вот мое кредо.
– И мое тоже, – сказала я со всей возможной небрежностью.
Смешинки в глазах Квентина погасли. Он кивком указал на дверь.
– Что имела в виду помощник шерифа, когда сказала, что не сомневалась, что вы снова сюда попадете?
Я промолчала, но твердо взглянула ему в глаза.
– Я всего лишь любопытный янки, – успокоил меня Квентин.
Я сдалась.
– Подростком, работая на конвейере на птицефабрике Тайбера, я попыталась объединить работников в профсоюз, вскарабкавшись на стол с плакатом “Союз, и немедленно!”. Меня уволили, но на следующий день я вернулась и обклеила плакатами стены в комнате отдыха. Когда я отказалась извиниться за содеянное и пообещать, что подобное больше не повторится, по просьбе мистера Джона меня арестовали. Джон Тайбер – владелец фабрики и мой дальний родственник.
– Ваш собственный родственничек отправил вас за решетку?
– Точно. Держу пари, вы думали, что в наших краях между родственниками только свадьбы играют.
Моя слабая попытка пошутить не умерила его любопытство.
– И как все уладилось?
– Я смиренно попросила прощения, и меня отпустили.
– Понятно. Но вы были совсем ребенком.
– Вы не понимаете. – Я снова замялась. В системе моей самозащиты тревожная сигнализация явно вышла из строя. Слишком много я рассказываю этому малознакомому человеку о себе. Я не могла понять, почему у меня возникла такая острая потребность в этом. Грегори, к примеру, я никогда ничего не рассказывала о своем пребывании за решеткой. – Пришел мой отец и стал настаивать на том, чтобы его заперли вместе со мной. Он бы ни за что не ушел. Я извинилась только для того, чтобы вытащить его отсюда. Папа не заслужил унижения. Он и так хлебнул достаточно в своей жизни.
Молчание. Наконец Квентин кивнул, давая понять, что усвоил информацию.
– Всегда легче, когда отвечаешь только за себя, – сказал он. – Можно вынести, что угодно, если не за кого волноваться.
Он все понял. Потрясенная, я встала и принялась копаться в сумочке, как будто что-то искала. “Продолжай двигаться. Он разбирает старые дома. Он разберет на части и тебя, чтобы посмотреть, что в тебе можно найти ценного. И использует это против тебя”.
– Я никогда не думала об этом, но вы правы. Разумеется, люди, которых любишь, должны стоить твоих усилий. А мой отец этого стоил.
– Завидую вашему отношению к отцу, – негромко признался Квентин.
Я замерла, глядя на него во все глаза, отчаянно желая узнать, почему он не может сказать так о своем отце. И тут я заметила длинные свежие царапины на его запястьях и забыла обо всем остальном. Это Рекси натворил своими наручниками. Чертов коп.
– Господи, – прошептала я, – что они сделали с вашими руками…
Квентин опустил глаза и пожал плечами.
– Это ерунда.
Я открыла свою плетеную сумку и достала баночку бальзама.
– У меня есть одно средство.
Сев рядом с ним, я открыла крышку, зачерпнула пальцем нежный, густой крем и склонилась над его руками, втирая бальзам в каждую царапину. Когда я убрала баночку и подняла голову, наши взгляды встретились, и я застыла. Мы сидели ближе друг к другу, чем раньше, или это я придвинулась к нему, сама того не заметив. Мы долго смотрели друг на друга, сердце у меня забилось быстрее.
– Спасибо, – поблагодарил Квентин.
– Бальзам для коровьих сисек, как говорил наш сосед. Вчера я тоже им пользовалась – намазала шишку на голове. Если вспомнить мою жизнь, то я мазала им себе все, кроме того, для чего он был первоначально предназначен.
Квентин громко расхохотался. Я сообразила, что сморозила, и покраснела, но он уже встал и подошел к окну. Опершись о решетку, Квентин смотрел на меня с мрачным интересом.
– Вы что, намерены сидеть здесь со мной из солидарности? Это ни к чему. Просто договоритесь о залоге и присмотрите за моим псом.
– Все не так просто. Теперь вы мой янки. Весь город так решил. Я вас не оставлю.
Рикони снова одарил меня странным взглядом, но теперь в нем я заметила спокойное восхищение. Я не смогла отвернуться.
– К вам пополнение, – певуче объявила миссис Диксон, приближаясь к камере.
Я подошла к решетке. Помощник шерифа привела мистера Джона, впустила его и снова заперла дверь.
Джон Тайбер посмотрел на меня весьма красноречиво, затем повернулся к Квентину.
– Итак, что мы имеем? – требовательно поинтересовался он.
– Мистер Рикони всего лишь защищал мистера Бомонта, – сообщила я.
Тайбер подошел к Квентину поближе.
– Я знаю. Старина Бо наконец успокоился и теперь рассказывает всем, кто захочет его слушать, какой вы отличный парень. Не могу одобрить ваши методы, но я пришел извиниться перед вами за доставленные вам неприятности и поблагодарить вас. Вы свободны, мистер Рикони. – Он протянул руку и представился: – Джон Тайбер.
Квентин переводил взгляд с него на меня и обратно достаточно долго, так что чисто выбритые щеки мистера Джона стали пунцовыми.
– Ваш родственник? – уточнил Квентин. Я кивнула. Он повернулся к мистеру Джону и негромко спросил: – Вы ответственны за то, что скульптуру моего отца вывезли из кампуса местного колледжа? – Он без труда привлек внимание мистера Джона, хотя его голос звучал тихо и монотонно, а руки свободно висели вдоль туловища. Никакого крика, физической угрозы, только вежливое желание добиться своей цели.
Мистер Джон опустил протянутую руку, удивленно заморгав.
– Да, это было сделано по моему приказу.
– И вы продали ее Тому Пауэллу?
– Да.
– А если бы он не купил ее, вы бы продали ее как металлолом?
– Я… Да, это так.
– Следовательно, вы в ответе за то, что администрация колледжа лгала всем, кто интересовался судьбой скульптуры?
Побледневшее было лицо мистера Джона снова начало наливаться краской.
– Я отвечаю за все. Вы называете меня лжецом?
– Да, и я только хочу узнать, почему вы так поступили.
– Сэр, моя семья основала этот город, и мы несем ответственность за то, что в него привозят и что из него увозят. Включая и так называемые произведения искусства. – Мистер Джон развернулся и обжег меня яростным взглядом. – Урсула Виктория Пауэлл, может быть, ты объяснишь этому джентльмену, как обстоят у нас дела? Я пришел сюда, чтобы выразить свою благодарность, а не для того, чтобы выслушивать обвинения в преступлениях, которых не совершал.
– У него есть веские причины требовать объяснений, – вежливо пояснила я. – Никому не повредит извиниться перед семьей Рикони. Его мать горевала об уничтожении Медведицы многие годы. Администрация колледжа сообщила ей, что скульптура превращена в груду лома.
Мистер Джон смотрел на меня так, словно я на его глазах лишилась рассудка.
– А теперь ты послушай меня, Урсула. У твоего папы имелась масса сумасбродных идей. Я старался изо всех сил подавать ему пример того, как следует себя вести, но он никогда ему не следовал. Если иногда я поступал жестоко, то лишь ради его же блага. Я не собираюсь ни за что извиняться. Я пришел выразить благодарность от имени Бомонта, а теперь меня же еще и оскорбляют.
Я метнула на него яростный взгляд. Выражение “сумасбродные идеи” не выходило у меня из головы.
– Мистер Джон, – прошипела я сквозь стиснутые зубы, – полагаю, вам лучше присесть. У меня есть для вас новости. Теперь скульптуры Ричарда Рикони очень высоко ценятся. Железная Медведица стоит целое состояние.
Открыв рот, мистер Джон посмотрел сначала на меня, потом на Квентина.
– Я не верю, – наконец сумел выговорить он.
Квентин кивнул, подтверждая мои слова.
– Можете верить или не верить, это ваше дело. В извинениях я не нуждаюсь. Я приехал сюда, чтобы купить скульптуру и отвезти ее туда, где ей место. Это бизнес, а не эмоции. Я хочу лишь узнать правду.
Мистер Джон теперь сделался само внимание.
– Если скульптура стоит дорого, сэр, то именно моя семья заслуживает благодарности и денег, поверьте мне.
– Что? – Я медленно наступала на мистера Джона, не веря своим ушам. Он насупился. – Как вы можете так говорить, мистер Джон?
– Почему же мне так не говорить? Мисс Бетти оплатила работу Ричарда Рикони. Она заказала Железную Медведицу.
– Вы продали ее моему отцу!
– В лучшем случае, это можно назвать давней и неформальной сделкой. – Он повернулся к Квентину. – И сколько же скульптура теперь стоит?
Квентин посмотрел на него сверху вниз как на любопытное насекомое, настолько примитивное и ядовитое, что любой наблюдатель подумал бы об исходящей от него угрозе, прежде чем без сожаления раздавить его.
– Переговоры о цене я буду вести только с Пауэллами и без свидетелей.
– Понимаю. Но это вы так говорите, сэр.
– Я пытаюсь дать вам понять, что вы ни пенни не получите из этих денег. И проведете остаток жизни в суде, если будете оспаривать право Урсулы на Железную Медведицу. И сражаться вам придется против меня, потому что я найму адвокатов, чтобы защищать ее интересы.
Мистер Джон очень напоминал постаревшего бульдога, который, несмотря на возраст, еще не потерял хватку и никогда не отступит перед противником. Но на его лице появилось выражение, ясно дававшее понять, что Тайбер сообразил, с кем хотел сразиться.
– Я всего лишь пытался объяснить, как обстояло дело. Я ни на чем не настаиваю, – буркнул он.
– Никаких переговоров нет и быть не может, – внесла я свою лепту. – Я не продаю скульптуру. – Я была крайне огорчена предательством мистера Джона. Несмотря на все его недостатки, я все-таки ему доверяла. – Как вы могли сказать, что имеете право на Медведицу? Как вы могли поступить так со мной, с моим отцом? Вы же знаете, что скульптуры давно бы уже не было, если бы не папа. Кому, как не вам, знать об этом? Неужели вы и в самом деле отправились бы в суд оспаривать мои права на Медведицу? Начали бы против меня процесс? Вы представляете, что сказали бы о вас в этом случае местные жители? Вы подумали, как это отразилось бы на вашем добром имени?
Мистер Джон замахал на меня обеими руками и тяжело вздохнул. Слава богу, ему явно стало не по себе.
– Во мне говорил гнев, я поддался эмоциям. Ты же знаешь, милая, что я не хотел причинить тебе боль. Мы поговорим об этом позже, когда оба успокоимся.
Я упомянула его имидж, а это всегда было больным местом Джона Тайбера.
Но я не собиралась успокаиваться и подошла к нему ближе.
– Папа был так добр к вам. Он даже не обращал внимания на ваши барские замашки. Он всегда говорил мне, что вы хороший человек, рассказывал, как много добра вы сделали для города и округа, хотя частенько вели себя как настоящий диктатор. Папа верил в непротивление злу насилием. У него было больше терпения, чем у самого Ганди. Но я-то не такая.
– Я диктатор? Вот как ты обо мне думаешь?
– Вы воспользовались папиной добротой, позволяя вашей семье воротить от него нос из-за старой ссоры, произошедшей больше пятидесяти лет назад. Вы относились к нему свысока, грубо с ним обращались и утверждаете теперь, что делали это “ради его же блага”. Со мной этот номер не пройдет. Я намного лучше понимаю Тайберов, чем папа. Я вернулась домой не для того, чтобы играть в старые игры, мистер Джон. Я буду уважать вас только в том случае, если вы заслужите мое уважение. Я жду того же от вас и от остальных Тайберов. И не пытайтесь использовать меня!
– Урсула, не надо так нервничать. Успокойся…
– Вы заставили папу заплатить вам за Железную Медведицу. А эти деньги могли спасти мою мать. Разумеется, папа сделал выбор, он сам предложил купить у вас скульптуру, но и вы не отказались от этих несчастных двухсот долларов. Я не знаю, осталась бы в живых мама, если бы мы тогда смогли оплатить помощь врача, или нет, и родился бы Артур другим. Но одно я знаю наверняка: вы не должны были требовать жалкие двести долларов, которые вам были совершенно ни к чему, с моего отца, любившего эту скульптуру и много лет заботившегося о ней, тысячу раз отработавшего эти деньги за те годы, что Медведица стояла в кампусе. Вы помогли убить мою мать и искалечить Артура.
Мистер Джон был вне себя от гнева, но мои слова изумили его. Он заморгал, потряс головой. Наконец голос вернулся к нему, и он прогремел:
– Я всегда ставил тебя в пример Джанин, говорил, что ты упорная, много работаешь и всегда добиваешься своего. Моя жена, да упокоит господь ее душу, вечно твердила, что тебе никогда не стать настоящей леди. Но я верил, что острые углы твоего характера сгладятся и ты сделаешься такой же утонченной и очаровательной, как и моя дочь. Я разочарован твоим безобразным поведением в отношении меня. Что подумает о тебе этот человек? – Он кивком указал на Квентина.
Я узнала в его словах отголоски старинной битвы между этикой и идеологией. Голова у меня разламывалась, амбар рухнул, от машины остались одни обломки, надо было разобраться, что делать с Квентином. Все смешалось: скульптура, будущее Артура, огромная сумма денег, которую я отвергла, но в глубине души отчаянно хотела получить. Я стояла посреди тюремной камеры с обнаженными нервами, всклокоченными волосами, источая мятный запах коровьего бальзама, потому что не могла оплатить визит к врачу. Не имело смысла настраивать против себя единственного представителя семейства Тайбер, который пришел бы мне на помощь, если бы я оказалась в безвыходной ситуации.
Я посмотрела Квентину в глаза и увидела, что в этот момент кажусь ему невероятной, красивой, сильной. Я глубоко вздохнула. Черт побери!
– Вы меня разочаровали, – обратилась я к мистеру Джону. – И позвольте мне сказать вам кое-что о Джанин. Я молю бога о том, чтобы никогда не стать похожей на нее. Она просто безжалостная сука.
Я не собиралась называть дочь мистера Джона сукой, особенно перед ее отцом. Это слово мне никогда не нравилось, и обычно я им не пользовалась. Но как и все остальное в этот день, оно просто сорвалось у меня с языка. Я показала свое настоящее лицо. Опасная, как змея, сумасшедшая Пауэлл, которая сожгла те немногие мосты, что соединяли ее с благополучием. Я замолчала, не находя больше слов. Гримаса боли исказила мое лицо.
В глазах мистера Джона показались слезы. Настоящие слезы.
– Ты разбила мне сердце, – негромко сказал он, искренне, но все же несколько театрально. Он развернулся и вышел.
Дверь в камеру осталась открытой. Когда мистер Джон исчез из поля зрения, я почувствовала, что меня бьет крупная дрожь. Я рухнула на железную скамейку и обхватила голову руками.
Квентин сел рядом со мной. Лицо его было задумчивым. Казалось, мы идем по галерее с незавершенными картинами из его и моей жизни, пытаясь найти единственный ключевой момент, наполняющий смыслом все то, что случилось с нами, который подскажет, что ответы на наши вопросы существуют. Мы оба буквально излучали энергию, возникшую из пережитого в детстве, наполняя ею камеру. И нам вдруг стало удивительно легко друг с другом.
– С вами все в порядке? – спросил Квентин. Его голос звучал сурово. Он полностью владел собой.
Я кивнула и выпрямилась.
– Мне здесь жить. Я должна найти общий язык с людьми, заботиться о тех, кто зависит от меня. Теперь это будет сложнее. Но я сделала свой выбор. К вам это не имеет отношения.
– Это неправда, но я ценю вашу попытку объясниться.
Я посмотрела на него. Дрожь не унималась. Никакой слабости. “Не выказывай слабости перед этим человеком”. Я знала, что Квентин Рикони был профессиональным военным, героем войны. Ему не требовалось доказывать силу характера, это очевидно. Но я хотела проявить себя перед ним. Я не могла сказать ему: “Уезжайте в Нью-Йорк и оставьте нас в покое”. Все зашло слишком далеко. Если бы я знала, что он думал обо мне на самом деле, я бы задрожала еще сильнее.
Или я могла просто протянуть к нему руки. “Я давно ждала тебя, несмотря ни на что”, – призналась бы я ему.
ГЛАВА 12
Пели птицы, несколько машин лениво прокатились по пустынным улицам, где-то вдалеке кукарекали петухи. Странное ощущение покоя овладело Квентином. Он не знал, должен ли поддаться очарованию места или отнестись к нему сдержанно.
В кафе на площади Квентин позавтракал яичницей с беконом и тостами, с интересом ковыряясь ложкой в миске со слизистой овсянкой, которую официантка принесла, не дожидаясь его просьбы. Он чувствовал на себе внимательные взгляды местных жителей и приезжих из Атланты, оказавшихся в Тайбервилле по случаю фестиваля в честь Четвертого июля.
Как они узнавали, что он не из их числа? Квентин огляделся и увидел, что, в отличие от остальных мужчин, поглощавших традиционную овсянку с солью, перцем и маслом, он в свою добавил сахар и долил молока. Мужчины в бейсболках и охотничьих рубашках переглядывались, еле сдерживая улыбки. Один из них проворчал:
– В следующий раз он нальет в овсянку кетчуп.
– Так мы едим у нас в Бруклине, – громко объявил Квентин.
На его слова откликнулись смехом. Люди вытягивали шеи, пытаясь рассмотреть, что он будет делать дальше.
После завтрака Квентин вышел на площадь перед зданием суда, уже заставленную палатками и ларьками, хотя для ярмарки было еще слишком рано. Только продавцы сувениров и изделий народных промыслов уже разложили свой товар. Плакат с надписью “Художественная галерея фермы “Медвежий Ручей” заставил его остановиться. Неуклюжее, но явно сделанное от души изображение Железной Медведицы предваряло надпись и заканчивало ее.
“Как бы мне хотелось, чтобы папа познакомился с Томом Пауэллом”, – подумал Квентин. Встревоженный чувством печали и сожаления, охватившим его, он ушел с площади, свернул на узкую боковую улочку, вдоль которой выстроились магазины. В конце квартала Квентин заметил вывеску антикварного магазина Лузанны Тайбер. На дверях висела табличка: “Открыто”. На небольшом газончике перед витриной стояла старинная сеялка. Квентин подошел поближе, внимательно рассматривая архаичный сельскохозяйственный агрегат, а затем вошел внутрь, чтобы спросить о цене.
Старшая сестра мистера Джона сама редко появлялась в магазине. Вместо нее с покупателями общался ее родственник, старенький мистер Бомонт Тайбер. Ему уже перевалило за восемьдесят. Он был очень хрупким и плохо слышал. Квентин в конце концов нашел его. Дрожавший всем телом мистер Бомонт забился в высокое кресло у старинного секретера. При виде незнакомца он встал на ноги, чуть покачнувшись при этом. Судя по всему, вид высокого и сильного мужчины внушил ему уверенность в себе.
– Сэр, прошу вас, оставайтесь там, где стоите, пока не приедет полиция, – прошептал он Квентину, опасливо оглядываясь на закрытую дверь в заднюю комнату. – У меня там парочка молодых людей в очень плохом настроении, и я никак не могу от них избавиться. Они стащили серебряную ложку вон оттуда, и я не сомневаюсь, что они прихватили и старый компас. Пожалуйста, сэр, подождите немного. Я не хочу оставаться один.
– Я подожду, – согласился Квентин и прислонился к ближайшей витрине со спокойствием человека, не желающего до поры до времени выдать себя. Он не спускал глаз с двери в заднюю комнату. Он не собирался ничего предпринимать.
“Покупатели” вышли в главный зал и остановились при виде Квентина. Плечистые, обритые наголо, в новеньких джинсах, футболках и дорогих походных ботинках, они вели себя как профессиональные борцы.
– Двадцать долларов это не стоит, – громко заявил один из них, с грохотом выкладывая на прилавок железные щипцы ручной работы. Они звякнули и опрокинули пластиковый стаканчик с чаем. – Даю десять.
Мистер Бомонт охнул и начал одной рукой собирать бумаги, чтобы на них не попал чай, другой рукой судорожно доставая бумажные носовые платки.
Молодой человек, виновник “потопа”, подался назад с выражением отвращения на лице.
– Прошу прощения, – извинился он не слишком искренне.
Квентин подошел к прилавку, отодвинул щипцы, поднял стопку каталогов, помогая мистеру Бомонту, который задрожал сильнее прежнего при виде коричневой лужи, расползавшейся по старинному деревянному прилавку.
– Ты здесь работаешь? – поинтересовался второй парень, глядя на Квентина, а его приятель засмеялся.
Квентин положил каталоги на витрину.
– Я просто зашел за покупками. Думал прикупить парочку щипцов. – Он поднял их и тоже положил на витрину. – Пожалуй, я возьму именно эти. И заплачу за них двадцать долларов. Смех немедленно стих.
– Какого черта ты вмешиваешься?
Квентин обернулся к наглецам, не показывая своего гнева и ничем им не угрожая, но они попятились, как только увидели его лицо. Теперь он уже слышал далекий вой полицейской сирены.
– Я всего лишь хочу купить щипцы. – Помолчав немного, тот, кто казался главным, фыркнул:
– Черт, так купи их. Они мне все равно не нужны. – Парни развернулись, прошли мимо Квентина и вышли на улицу.
Мистер Бомонт заломил руки.
– О, они уедут и увезут то, что украли. Лузанна никогда мне этого не простит.
– Я постараюсь задержать их до приезда полиции.
– Спасибо, сэр, большое спасибо. Вы так добры, так великодушны.
Квентин вышел следом за воришками, направившимися к новенькому ярко-красному пикапу, припаркованному у тротуара.
– Какого дьявола тебе от нас надо? – рявкнул водитель, распахивая дверцу.
– Я хочу, чтобы вы остались и побеседовали с местными полицейскими. – Квентин указал на полицейскую машину, которая как раз появилась на площади.
– Черта с два! – парень нырнул в пикап.
Квентин увидел, что машина едет медленно, пробираясь через площадь, на которой расположились ярмарочные палатки. Он сделал два шага, и в следующее мгновение водитель уже лежал на земле лицом вниз, а нога Квентина стояла у него на спине. Левую руку парня Квентин заломил ему за спину.
– Пошевелись, и я ее сломаю, – мрачно пообещал он. Другой рукой он достал из кармана стилет, и когда второй парень подбежал к нему, выкрикивая ругательства, Квентин нажатием кнопки извлек лезвие на свободу. Парень застыл, почувствовав холодную сталь у своей шеи.
Именно такую картину застал подъехавший офицер Рекси Браун. Он выяснил, что мистер Бомонт лежит в обмороке позади прилавка. Полицейский достал оружие и арестовал всех.
* * *
Я была куда лучше знакома с тайбервиллской тюрьмой, чем хотелось бы. У меня заныло под ложечкой, когда помощник шерифа миссис Диксон провела меня в камеру. Квентин стоял у окна в дальнем ее конце, спиной к нам, и смотрел сквозь зарешеченное окошко на личный садик шерифа. Осужденные за мелкие преступления, облаченные в полосатую робу, сажали, пропалывали и собирали овощи, которые потом продавали на рынке. Выручка шла на нужды бедных семей.– Я надеюсь, вам нравятся бамия и кукуруза.
Квентин Рикони медленно повернулся. Никаких сомнений, этот мужчина был по-настоящему красив, а холодные серые глаза и легкая ироническая усмешка разили наповал.
– Господь всемогущий, – с плохо скрываемым восхищением прошептала помощник шерифа, хотя давно уже воспитывала внуков.
– Бамию я ем только с овсянкой, – ответил Квентин.
Миссис Диксон открыла дверь. Я вошла, и она заперла ее за мной.
– Спасибо, миссис Диксон, – поблагодарила я. Выгнув седую бровь, она заявила:
– Я всегда утверждала, что в конце концов ты вернешься сюда.
Когда она ушла, я села на узкую лавку у стены. Квентин уселся рядом. Я подняла бровь.
– Вы всегда носите с собой стилет?
– В тех местах, где я рос, без него трудно обойтись. Я давно уже не мальчик, а привычка осталась.
– Когда вы его достали, мистер Бомонт решил, что вы вознамерились перерезать кому-нибудь горло. Теперь он в больнице, у него проблемы с сердцем. Они еще не слышали его рассказа о случившемся.
– Я рассказал мою часть истории. Полиция нашла подтверждение моему рассказу в карманах моих друзей. – Квентин растопырил пальцы и задумчиво посмотрел на свою руку. – Послушайте, у меня свои дела. Я не собирался ни во что вмешиваться, зарабатывать себе репутацию спасителя или создавать излишнюю рекламу работам моего отца. Я хотел только купить скульптуру медведицы.
– Тогда вам лучше перестать спасать людей.
– Мне кажется, что вы верите в мою невиновность.
– Вчера, когда вы вытаскивали меня из амбара, вы рисковали жизнью. Не могу себе представить, чтобы вы стали терроризировать старенького мистера Бомонта.
Пальцы Квентина сжались в кулак.
– Всегда обманывай детей, женщин и стариков показной добродетелью, вот мое кредо.
– И мое тоже, – сказала я со всей возможной небрежностью.
Смешинки в глазах Квентина погасли. Он кивком указал на дверь.
– Что имела в виду помощник шерифа, когда сказала, что не сомневалась, что вы снова сюда попадете?
Я промолчала, но твердо взглянула ему в глаза.
– Я всего лишь любопытный янки, – успокоил меня Квентин.
Я сдалась.
– Подростком, работая на конвейере на птицефабрике Тайбера, я попыталась объединить работников в профсоюз, вскарабкавшись на стол с плакатом “Союз, и немедленно!”. Меня уволили, но на следующий день я вернулась и обклеила плакатами стены в комнате отдыха. Когда я отказалась извиниться за содеянное и пообещать, что подобное больше не повторится, по просьбе мистера Джона меня арестовали. Джон Тайбер – владелец фабрики и мой дальний родственник.
– Ваш собственный родственничек отправил вас за решетку?
– Точно. Держу пари, вы думали, что в наших краях между родственниками только свадьбы играют.
Моя слабая попытка пошутить не умерила его любопытство.
– И как все уладилось?
– Я смиренно попросила прощения, и меня отпустили.
– Понятно. Но вы были совсем ребенком.
– Вы не понимаете. – Я снова замялась. В системе моей самозащиты тревожная сигнализация явно вышла из строя. Слишком много я рассказываю этому малознакомому человеку о себе. Я не могла понять, почему у меня возникла такая острая потребность в этом. Грегори, к примеру, я никогда ничего не рассказывала о своем пребывании за решеткой. – Пришел мой отец и стал настаивать на том, чтобы его заперли вместе со мной. Он бы ни за что не ушел. Я извинилась только для того, чтобы вытащить его отсюда. Папа не заслужил унижения. Он и так хлебнул достаточно в своей жизни.
Молчание. Наконец Квентин кивнул, давая понять, что усвоил информацию.
– Всегда легче, когда отвечаешь только за себя, – сказал он. – Можно вынести, что угодно, если не за кого волноваться.
Он все понял. Потрясенная, я встала и принялась копаться в сумочке, как будто что-то искала. “Продолжай двигаться. Он разбирает старые дома. Он разберет на части и тебя, чтобы посмотреть, что в тебе можно найти ценного. И использует это против тебя”.
– Я никогда не думала об этом, но вы правы. Разумеется, люди, которых любишь, должны стоить твоих усилий. А мой отец этого стоил.
– Завидую вашему отношению к отцу, – негромко признался Квентин.
Я замерла, глядя на него во все глаза, отчаянно желая узнать, почему он не может сказать так о своем отце. И тут я заметила длинные свежие царапины на его запястьях и забыла обо всем остальном. Это Рекси натворил своими наручниками. Чертов коп.
– Господи, – прошептала я, – что они сделали с вашими руками…
Квентин опустил глаза и пожал плечами.
– Это ерунда.
Я открыла свою плетеную сумку и достала баночку бальзама.
– У меня есть одно средство.
Сев рядом с ним, я открыла крышку, зачерпнула пальцем нежный, густой крем и склонилась над его руками, втирая бальзам в каждую царапину. Когда я убрала баночку и подняла голову, наши взгляды встретились, и я застыла. Мы сидели ближе друг к другу, чем раньше, или это я придвинулась к нему, сама того не заметив. Мы долго смотрели друг на друга, сердце у меня забилось быстрее.
– Спасибо, – поблагодарил Квентин.
– Бальзам для коровьих сисек, как говорил наш сосед. Вчера я тоже им пользовалась – намазала шишку на голове. Если вспомнить мою жизнь, то я мазала им себе все, кроме того, для чего он был первоначально предназначен.
Квентин громко расхохотался. Я сообразила, что сморозила, и покраснела, но он уже встал и подошел к окну. Опершись о решетку, Квентин смотрел на меня с мрачным интересом.
– Вы что, намерены сидеть здесь со мной из солидарности? Это ни к чему. Просто договоритесь о залоге и присмотрите за моим псом.
– Все не так просто. Теперь вы мой янки. Весь город так решил. Я вас не оставлю.
Рикони снова одарил меня странным взглядом, но теперь в нем я заметила спокойное восхищение. Я не смогла отвернуться.
– К вам пополнение, – певуче объявила миссис Диксон, приближаясь к камере.
Я подошла к решетке. Помощник шерифа привела мистера Джона, впустила его и снова заперла дверь.
Джон Тайбер посмотрел на меня весьма красноречиво, затем повернулся к Квентину.
– Итак, что мы имеем? – требовательно поинтересовался он.
– Мистер Рикони всего лишь защищал мистера Бомонта, – сообщила я.
Тайбер подошел к Квентину поближе.
– Я знаю. Старина Бо наконец успокоился и теперь рассказывает всем, кто захочет его слушать, какой вы отличный парень. Не могу одобрить ваши методы, но я пришел извиниться перед вами за доставленные вам неприятности и поблагодарить вас. Вы свободны, мистер Рикони. – Он протянул руку и представился: – Джон Тайбер.
Квентин переводил взгляд с него на меня и обратно достаточно долго, так что чисто выбритые щеки мистера Джона стали пунцовыми.
– Ваш родственник? – уточнил Квентин. Я кивнула. Он повернулся к мистеру Джону и негромко спросил: – Вы ответственны за то, что скульптуру моего отца вывезли из кампуса местного колледжа? – Он без труда привлек внимание мистера Джона, хотя его голос звучал тихо и монотонно, а руки свободно висели вдоль туловища. Никакого крика, физической угрозы, только вежливое желание добиться своей цели.
Мистер Джон опустил протянутую руку, удивленно заморгав.
– Да, это было сделано по моему приказу.
– И вы продали ее Тому Пауэллу?
– Да.
– А если бы он не купил ее, вы бы продали ее как металлолом?
– Я… Да, это так.
– Следовательно, вы в ответе за то, что администрация колледжа лгала всем, кто интересовался судьбой скульптуры?
Побледневшее было лицо мистера Джона снова начало наливаться краской.
– Я отвечаю за все. Вы называете меня лжецом?
– Да, и я только хочу узнать, почему вы так поступили.
– Сэр, моя семья основала этот город, и мы несем ответственность за то, что в него привозят и что из него увозят. Включая и так называемые произведения искусства. – Мистер Джон развернулся и обжег меня яростным взглядом. – Урсула Виктория Пауэлл, может быть, ты объяснишь этому джентльмену, как обстоят у нас дела? Я пришел сюда, чтобы выразить свою благодарность, а не для того, чтобы выслушивать обвинения в преступлениях, которых не совершал.
– У него есть веские причины требовать объяснений, – вежливо пояснила я. – Никому не повредит извиниться перед семьей Рикони. Его мать горевала об уничтожении Медведицы многие годы. Администрация колледжа сообщила ей, что скульптура превращена в груду лома.
Мистер Джон смотрел на меня так, словно я на его глазах лишилась рассудка.
– А теперь ты послушай меня, Урсула. У твоего папы имелась масса сумасбродных идей. Я старался изо всех сил подавать ему пример того, как следует себя вести, но он никогда ему не следовал. Если иногда я поступал жестоко, то лишь ради его же блага. Я не собираюсь ни за что извиняться. Я пришел выразить благодарность от имени Бомонта, а теперь меня же еще и оскорбляют.
Я метнула на него яростный взгляд. Выражение “сумасбродные идеи” не выходило у меня из головы.
– Мистер Джон, – прошипела я сквозь стиснутые зубы, – полагаю, вам лучше присесть. У меня есть для вас новости. Теперь скульптуры Ричарда Рикони очень высоко ценятся. Железная Медведица стоит целое состояние.
Открыв рот, мистер Джон посмотрел сначала на меня, потом на Квентина.
– Я не верю, – наконец сумел выговорить он.
Квентин кивнул, подтверждая мои слова.
– Можете верить или не верить, это ваше дело. В извинениях я не нуждаюсь. Я приехал сюда, чтобы купить скульптуру и отвезти ее туда, где ей место. Это бизнес, а не эмоции. Я хочу лишь узнать правду.
Мистер Джон теперь сделался само внимание.
– Если скульптура стоит дорого, сэр, то именно моя семья заслуживает благодарности и денег, поверьте мне.
– Что? – Я медленно наступала на мистера Джона, не веря своим ушам. Он насупился. – Как вы можете так говорить, мистер Джон?
– Почему же мне так не говорить? Мисс Бетти оплатила работу Ричарда Рикони. Она заказала Железную Медведицу.
– Вы продали ее моему отцу!
– В лучшем случае, это можно назвать давней и неформальной сделкой. – Он повернулся к Квентину. – И сколько же скульптура теперь стоит?
Квентин посмотрел на него сверху вниз как на любопытное насекомое, настолько примитивное и ядовитое, что любой наблюдатель подумал бы об исходящей от него угрозе, прежде чем без сожаления раздавить его.
– Переговоры о цене я буду вести только с Пауэллами и без свидетелей.
– Понимаю. Но это вы так говорите, сэр.
– Я пытаюсь дать вам понять, что вы ни пенни не получите из этих денег. И проведете остаток жизни в суде, если будете оспаривать право Урсулы на Железную Медведицу. И сражаться вам придется против меня, потому что я найму адвокатов, чтобы защищать ее интересы.
Мистер Джон очень напоминал постаревшего бульдога, который, несмотря на возраст, еще не потерял хватку и никогда не отступит перед противником. Но на его лице появилось выражение, ясно дававшее понять, что Тайбер сообразил, с кем хотел сразиться.
– Я всего лишь пытался объяснить, как обстояло дело. Я ни на чем не настаиваю, – буркнул он.
– Никаких переговоров нет и быть не может, – внесла я свою лепту. – Я не продаю скульптуру. – Я была крайне огорчена предательством мистера Джона. Несмотря на все его недостатки, я все-таки ему доверяла. – Как вы могли сказать, что имеете право на Медведицу? Как вы могли поступить так со мной, с моим отцом? Вы же знаете, что скульптуры давно бы уже не было, если бы не папа. Кому, как не вам, знать об этом? Неужели вы и в самом деле отправились бы в суд оспаривать мои права на Медведицу? Начали бы против меня процесс? Вы представляете, что сказали бы о вас в этом случае местные жители? Вы подумали, как это отразилось бы на вашем добром имени?
Мистер Джон замахал на меня обеими руками и тяжело вздохнул. Слава богу, ему явно стало не по себе.
– Во мне говорил гнев, я поддался эмоциям. Ты же знаешь, милая, что я не хотел причинить тебе боль. Мы поговорим об этом позже, когда оба успокоимся.
Я упомянула его имидж, а это всегда было больным местом Джона Тайбера.
Но я не собиралась успокаиваться и подошла к нему ближе.
– Папа был так добр к вам. Он даже не обращал внимания на ваши барские замашки. Он всегда говорил мне, что вы хороший человек, рассказывал, как много добра вы сделали для города и округа, хотя частенько вели себя как настоящий диктатор. Папа верил в непротивление злу насилием. У него было больше терпения, чем у самого Ганди. Но я-то не такая.
– Я диктатор? Вот как ты обо мне думаешь?
– Вы воспользовались папиной добротой, позволяя вашей семье воротить от него нос из-за старой ссоры, произошедшей больше пятидесяти лет назад. Вы относились к нему свысока, грубо с ним обращались и утверждаете теперь, что делали это “ради его же блага”. Со мной этот номер не пройдет. Я намного лучше понимаю Тайберов, чем папа. Я вернулась домой не для того, чтобы играть в старые игры, мистер Джон. Я буду уважать вас только в том случае, если вы заслужите мое уважение. Я жду того же от вас и от остальных Тайберов. И не пытайтесь использовать меня!
– Урсула, не надо так нервничать. Успокойся…
– Вы заставили папу заплатить вам за Железную Медведицу. А эти деньги могли спасти мою мать. Разумеется, папа сделал выбор, он сам предложил купить у вас скульптуру, но и вы не отказались от этих несчастных двухсот долларов. Я не знаю, осталась бы в живых мама, если бы мы тогда смогли оплатить помощь врача, или нет, и родился бы Артур другим. Но одно я знаю наверняка: вы не должны были требовать жалкие двести долларов, которые вам были совершенно ни к чему, с моего отца, любившего эту скульптуру и много лет заботившегося о ней, тысячу раз отработавшего эти деньги за те годы, что Медведица стояла в кампусе. Вы помогли убить мою мать и искалечить Артура.
Мистер Джон был вне себя от гнева, но мои слова изумили его. Он заморгал, потряс головой. Наконец голос вернулся к нему, и он прогремел:
– Я всегда ставил тебя в пример Джанин, говорил, что ты упорная, много работаешь и всегда добиваешься своего. Моя жена, да упокоит господь ее душу, вечно твердила, что тебе никогда не стать настоящей леди. Но я верил, что острые углы твоего характера сгладятся и ты сделаешься такой же утонченной и очаровательной, как и моя дочь. Я разочарован твоим безобразным поведением в отношении меня. Что подумает о тебе этот человек? – Он кивком указал на Квентина.
Я узнала в его словах отголоски старинной битвы между этикой и идеологией. Голова у меня разламывалась, амбар рухнул, от машины остались одни обломки, надо было разобраться, что делать с Квентином. Все смешалось: скульптура, будущее Артура, огромная сумма денег, которую я отвергла, но в глубине души отчаянно хотела получить. Я стояла посреди тюремной камеры с обнаженными нервами, всклокоченными волосами, источая мятный запах коровьего бальзама, потому что не могла оплатить визит к врачу. Не имело смысла настраивать против себя единственного представителя семейства Тайбер, который пришел бы мне на помощь, если бы я оказалась в безвыходной ситуации.
Я посмотрела Квентину в глаза и увидела, что в этот момент кажусь ему невероятной, красивой, сильной. Я глубоко вздохнула. Черт побери!
– Вы меня разочаровали, – обратилась я к мистеру Джону. – И позвольте мне сказать вам кое-что о Джанин. Я молю бога о том, чтобы никогда не стать похожей на нее. Она просто безжалостная сука.
Я не собиралась называть дочь мистера Джона сукой, особенно перед ее отцом. Это слово мне никогда не нравилось, и обычно я им не пользовалась. Но как и все остальное в этот день, оно просто сорвалось у меня с языка. Я показала свое настоящее лицо. Опасная, как змея, сумасшедшая Пауэлл, которая сожгла те немногие мосты, что соединяли ее с благополучием. Я замолчала, не находя больше слов. Гримаса боли исказила мое лицо.
В глазах мистера Джона показались слезы. Настоящие слезы.
– Ты разбила мне сердце, – негромко сказал он, искренне, но все же несколько театрально. Он развернулся и вышел.
Дверь в камеру осталась открытой. Когда мистер Джон исчез из поля зрения, я почувствовала, что меня бьет крупная дрожь. Я рухнула на железную скамейку и обхватила голову руками.
Квентин сел рядом со мной. Лицо его было задумчивым. Казалось, мы идем по галерее с незавершенными картинами из его и моей жизни, пытаясь найти единственный ключевой момент, наполняющий смыслом все то, что случилось с нами, который подскажет, что ответы на наши вопросы существуют. Мы оба буквально излучали энергию, возникшую из пережитого в детстве, наполняя ею камеру. И нам вдруг стало удивительно легко друг с другом.
– С вами все в порядке? – спросил Квентин. Его голос звучал сурово. Он полностью владел собой.
Я кивнула и выпрямилась.
– Мне здесь жить. Я должна найти общий язык с людьми, заботиться о тех, кто зависит от меня. Теперь это будет сложнее. Но я сделала свой выбор. К вам это не имеет отношения.
– Это неправда, но я ценю вашу попытку объясниться.
Я посмотрела на него. Дрожь не унималась. Никакой слабости. “Не выказывай слабости перед этим человеком”. Я знала, что Квентин Рикони был профессиональным военным, героем войны. Ему не требовалось доказывать силу характера, это очевидно. Но я хотела проявить себя перед ним. Я не могла сказать ему: “Уезжайте в Нью-Йорк и оставьте нас в покое”. Все зашло слишком далеко. Если бы я знала, что он думал обо мне на самом деле, я бы задрожала еще сильнее.
Или я могла просто протянуть к нему руки. “Я давно ждала тебя, несмотря ни на что”, – призналась бы я ему.
ГЛАВА 12
– Тайберы говорят, что Медведица стоит огромных денег, – прошептала Лиза, как только я переступила порог фермы. – Ты не можешь продать его, Урсула. Ты убьешь душу своего брата.
– Я знаю, – устало ответила я.
Когда Квентин заехал к нам во второй половине дня, его встречали человек шесть соседей и все пятеро моих квартирантов, чтобы поблагодарить за спасение мистера Бомонта. Но главным поводом собраться послужило любопытство. Всем хотелось поближе рассмотреть этого незнакомца, приехавшего бог знает откуда. Квентин стал новой местной достопримечательностью и положил начало очередной легенде.
– Я знаю, – устало ответила я.
Когда Квентин заехал к нам во второй половине дня, его встречали человек шесть соседей и все пятеро моих квартирантов, чтобы поблагодарить за спасение мистера Бомонта. Но главным поводом собраться послужило любопытство. Всем хотелось поближе рассмотреть этого незнакомца, приехавшего бог знает откуда. Квентин стал новой местной достопримечательностью и положил начало очередной легенде.