Смит Дебора. Практическая магия

   – Все боятся, что тебя съест медведь, – шутливо укорил он меня.
   – Здесь давным-давно никто не видел медведей. И потом черные американские медведи не едят людей.
   – Но я сказал всем, что проверю, как ты.
   – Как там Лиза?
   – Огорчена и волнуется за тебя.
   Я смотрела на пустынный голый лес, где зеленели только вечнозеленые лавры и мохнатые ели.
   – Я плохо обошлась с ней. Теперь я успокоилась. Это просто шок. Я узнала, что она делила с отцом ту самую постель, где я родилась.
   – Тебе не надо ничего объяснять. Я настоящий эксперт по плохому обращению с людьми… Иногда меня тоже заклинивает.
   – Послушай, Квентин, ты не обязан ничего…
   – Я ненавидел образ жизни моего отца. Он не жил дома с того времени, как мне исполнилось восемь. Моя мать посвятила свою жизнь тому, чтобы поддерживать его амбиции. Его работа стала смыслом ее существования. Нам всегда не хватало денег. А когда отец приезжал на выходные домой, он не замечал, насколько тяжело и плохо мы живем.
   Я глубоко вздохнула.
   – Мое детство похоже на твое. Разница лишь в том, что мой отец не уехал из дома в погоне за своими мечтами. Он охотился за ними прямо здесь. – Я посмотрела на лежащий у меня на коленях блокнот. – Полагаю, что и я ничуть не лучше отца. Я все время мечтаю. Прихожу сюда и рисую дом, который, вероятно, никогда не построю. Но я могу его себе представить. – Я махнула рукой за спину. – Он должен обязательно стоять там, наверху, чтобы оттуда было видно это место.
   – Ты позволишь мне посмотреть твои рисунки?
   – Только не смейся. – Я протянула ему блокнот, и Квентин медленно открыл его.
   Он долго рассматривал мой наивный карандашный набросок красивого дома с просторным крыльцом-верандой и большими окнами, немного старомодного, но уютного и располагающего к себе.
   – Он будет отлично выглядеть с фундаментом из грубого камня и крышей из дранки. – Ему явно понравился мой дом. – А это что такое? – Он указал на то место, где я написала большими буквами “ВИД НА МОРЕ”.
   – Здесь должно быть окно, из которого виден Медвежий ручей. Ты знаешь, ручей впадает в реку, а река – в море. Вот и получается вид на море. – Я почувствовала, как к моим щекам приливало тепло.
   – Мне нравится. И я знаю, где взять подходящее окно. У меня есть такое на складе. Оно с виллы на берегу океана. Овальное с матовой окантовкой от Тиффани.
   Я невесело рассмеялась.
   – Полагаю, оно будет стоить больше, чем все строительство.
   – Думай шире, Роза.
   Молчание. Я уставилась на него.
   – Роза?
   Квентин уже пожалел о своих словах.
   – Моя мать собрала достаточно информации, чтобы заинтересоваться тобой. Я подкинул ей имя, чтобы она могла это обсуждать. Извини.
   – Ничего. Мне… оно мне нравится. Все в порядке.
   Он снова принялся рассматривать наброски.
   – Если хочешь, я могу сделать для тебя чертежи.
   – Правда?
   – Я же инженер по гражданскому строительству. Это архитектура без излишеств.
   Однажды утром Квентин соберется, уедет в Нью-Йорк и ни разу не оглянется, но нам обоим нравилось делать вид, что мы будем поддерживать связь.
   – Я подумаю над твоим предложением, – ответила я.
   Он разломил веточку, которую крутил в пальцах, и зажал обе половинки в ладони.
   – Тяни. Если вытянешь короткую, значит, мы оба получим то, чего хотим.
   Я потянула. У него осталась вторая половинка.
   – Короткая, – улыбнулся Квентин. – Мы выиграем.
   Я отбросила обломок ветки в сторону.
   – Никогда не верь в дерево. Оно гниет.
   – Я верю в тебя. Ты знаешь, чего хочешь. Ты держишь в руках рай и знаешь об этом. Если тебе придется просить, одалживать деньги, убить, украсть, ты его не выпустишь из рук. Сегодня Лиза разрушила твое представление о доме, но это все-таки твой дом.
   Холодный осенний воздух, лепет ручья, мох и опавшая листва, присутствие Квентина, его слова, вырвавшиеся из глубины души, наполнили меня надеждой.
   – Иногда мне кажется, что тебе самому здесь нравится.
   Какое-то время мы сидели молча, его серебристые глаза впились в мое лицо, но я не отвела взгляда.
   – Ты веришь в это за нас обоих, – негромко произнес Квентин. – Мне нравится твоя вера.

* * *

   – Пожалуйста, поговори со мной, – попросила Лиза, встретившая меня на крыльце.
   Я повесила рюкзак на вешалку.
   – Все в порядке. Вы просто застали меня врасплох. Мне жаль, если я обидела вас.
   – Никто не может занять место твоей матери, Урсула. Твой отец знал об этом. Мы с ним никогда не заговаривали о браке. Я ни на что не претендую, но я любила его – и до сих пор люблю, – и верю, что он тоже любил меня. Теперь я тоже считаю эту ферму своим домом.
   Я промолчала. Папе следовало включить Лизу в свое завещание, чтобы я знала, чего он от меня хочет.
   Если бы отцы могли предусмотреть все, о чем их детям захочется узнать, услышать. “Дорогая дочь, здесь ты найдешь необходимые инструкции, которые я давно собирался передать тебе. Я также предусмотрел все ситуации, которые нам не удалось с тобой обсудить. Так что ты можешь жить дальше и не будешь больше сожалеть о том, что нам не удалось поговорить хотя бы еще один раз”.
   Лиза с тревогой смотрела на меня.
   – Томас так и не смог простить себя за то, что случилось с твоей матерью. Я не заняла ее место. Она была всегда здесь, с нами. Я знала это.
   Я села на качели, висящие на крыльце, Лиза пристроилась рядом.
   – Твой отец так любил тебя. Он понимал твои чувства.
   – Я не могла изменить его. И мне не следовало даже пытаться. Если вы можете любить человека только после того, как он изменится в соответствии с вашими вкусами, то зачем вы вообще полюбили его?
   – Этот вопрос всегда задаешь себе, правда? – Лиза запнулась. – Когда я встретила Томаса, я сразу поняла, что он честен с самим собой. Ни показной доброты, ни фальшивой гордости. Хочешь верь, хочешь нет, но он был самой чистой душой, которую мне довелось увидеть. Я так долго находилась рядом с огнем, что теперь боюсь и небольших ожогов. У меня есть свои шрамы. – На ее милом лице пролегли жесткие складки. – Томас был единственным мужчиной, который не оставлял после себя уродливые отметины.
   – Ваш дом здесь, Лиза. И так будет всегда. Я уверена, что папа хотел именно этого. И я тоже этого хочу.
   Слезы потекли по ее лицу. Она вытерла их и уставилась прямо перед собой, оперевшись руками о колени.
   – Я должна рассказать тебе правду о себе.
   – В этом нет никакой необходимости…
   – Я приехала из Нового Орлеана. В молодости я развлекала гостей на вечеринках и принимала наркотики. Никто не назвал бы меня тогда хорошим человеком. Дважды я выходила замуж, и оба раза за богатых мужчин, которые плохо со мной обращались. И я позволяла им это. От второго мужа я родила ребенка, но во время беременности я пила и принимала наркотики, поэтому ребенок умер вскоре после рождения. Это изменило меня. Я бросила все. Даже имя изменила. Я пыталась стать другой.
   После паузы я все же спросила:
   – Как давно это было?
   – Десять лет назад.
   – А мой отец знал о вашем прошлом?
   – Да, я ничего от него не скрыла. Томас сказал… – голос Лизы дрогнул и сорвался, – он сказал, что этот слой на холсте моей жизни я давно уже закрасила новыми красками. “Пережитое сделало тебя такой, какая ты сейчас, – эти слова я никогда не забуду, – и такую я тебя люблю”. – Лиза замялась. – Спасибо, что ты дала шанс мне, Освальду и Ледбеттерам.
   Мы немного посидели молча, погружаясь в тишину. Я все еще думала о Квентине, и где-то в глубине души у меня зародилось неприятное ощущение. “Если бы мы только могли сказать людям, которые нам дороги, что в них привлекает нас и что они ошибаются, предполагая самое плохое. Если бы они только выслушали нас…”
   – Ты рада, что я тебе все рассказала? – спросила Лиза. – Или ты бы предпочла и дальше теряться в догадках?
   – Я уже все знала о вас.
   – Что ты имеешь в виду? – На ее лице появилось встревоженное выражение.
   Я встала.
   – Вы вторая женщина, которую любил мой отец. Он был очень разборчивым человеком и нечасто дарил свою любовь. Только это и имеет значение.
   Блаженное выражение на ее лице было красноречивее любого “спасибо”.

* * *

   На следующий день я постучала в дверь квартиры Освальда, выкрашенную в ярко-розовый цвет. Пытаясь найти опору в окружающих людях, я рисковала.
   Освальд держался столь же настороженно, как и я. Мы сели друг против друга на плоском лежбище, покрытом пестрым покрывалом под одной из его картин, огромной обнаженной женщиной на кукурузном поле. Кукурузные початки явно напоминали члены. Я сделала вид, что ничего не замечаю.
   – У меня есть для вас рукопись, – обратилась я к Освальду, держа в руках аккуратно отпечатанные страницы с историями доктора Вашингтона, и объяснила, о чем идет речь. – Я хочу, чтобы вы прочитали это и сказали, сможете ли сделать иллюстрации. Вы можете начать с нескольких набросков, чтобы посмотреть, найдем ли мы общий язык.
   Освальд как будто потерял дар речи.
   – О черт, я попытаюсь, – наконец выпалил он.
   Я предполагала, что он нарисует младенцев, бросающихся на монстров с острым распятием в руках. Но на следующий день Освальд принес мне стопку рисунков, на которых очаровательные темнокожие ребятишки играли на красивой ферме доктора Вашингтона. Когда я показала ему и квартирантам наброски, все переглянулись. Подобно прекрасной бабочке, вылупляющейся из невзрачного кокона, нам предстал новый, неожиданный Освальд.
   Мир менялся у меня на глазах.

* * *

   Артур решил, что пришла пора поделиться его секретом с Эсме и посмотреть, одобрит ли она. Был теплый день после Дня благодарения, и они сидели у ручья на толстом бревне, подбрасывая ногами опавшие листья. Между ними лежало старенькое кухонное полотенце, в которое Лиза завернула немного печенья для их прогулки в горах. Эсме игриво посматривала на Артура, понимая, что как только они оба протянут руку за последним печеньем, они обязательно коснутся друг друга.
   Вдруг она услышала тяжелые ритмичные шаги и испуганно посмотрела на Артура.
   – Это мое сердце бьется ради тебя, – произнес он с усердием плохого актера. Квентин говорил ему, что если он не может придумать, что сказать, то надо произнести эти слова. Возбужденный предстоящим признанием, Артур встал, не испытывая страха. Ни одно животное в этом лесу не могло его напугать или испугаться его. Он знал из легенд, кто населяет ущелье Медвежьего ручья.
   Высокое вечнозеленое лавровое дерево отчаянно закачалось. И без всякого предупреждения на них вышли огромная черная медведица с медвежонком. Маленькие глазки обоих сверлили Артура. Он взял печенье из трясущейся руки Эсме, подошел к медведям без всякого страха, разломил лакомство пополам и положил перед ними на камень. Животные торопливо съели угощение. Медведица весила несколько сотен фунтов и легко могла искалечить Артура, но вместо этого она лизнула ему руку. Он почесал ее за ухом, а потом погладил и медвежонка.
   Артур вернулся к изумленной Эсме и сел рядом с ней на бревно.
   – Это бабушка Энни и ее малыш, – спокойно объяснил он. – Она его нашла. – Для него медведи-духи и настоящие медведи ничем не отличались друг от друга. Все были членами семьи Пауэллов. – Ты боишься? – спросил он Эсме.
   Она доверчиво подняла на него глаза.
   – Нет, если ты говоришь, что все в порядке.
   Грудь Артура раздулась от гордости. Он опустился на подушку из листьев, и девушка села рядом с ним. Он обнял ее, и они поцеловались.
   – Вот так прогоняют злых эльфов, – сказал Артур. – Плохие эльфы забрали маму-медведицу. Мы не можем отдать им бабушку Энни и ее сына.
   Эсме посмотрела на медведицу и медвежонка.
   – Что ты имеешь в виду? Что может с ними случиться?
   – Я не знаю точно, но с медведями всегда случается что-то плохое, если они оказываются рядом с людьми. И с Железной Медведицей, и с обычными медведями тоже. Мы должны придумать, как их спасти.
   Эсме радостно закивала.
   – Я помогу. – И они склонили друг к другу головы.

* * *

   Итак, медведи вернулись на Медвежий ручей или никогда не уходили оттуда. Осень сменила самая холодная зима в этих местах за последние десять лет, наполненная более серьезными переменами, чем обычные зимы. Я искала в ночном небе своих тезок – Большую и Малую Медведиц. Созвездия меняли местоположение, и столько дорог, позабытых или приснившихся в самом страшном сне, начали соединяться в одну.
   Наступил декабрь. Второй Медведь вновь обрел сначала лапы, потом конечности целиком, затем снова исчез. Квентин становился все молчаливее и злее, раздражаясь с каждым днем все больше.
   Артур тоже нес вахту, слоняясь поблизости, когда Квентин работал, и жадно впитывая каждое его слово, когда тот наставлял его насчет женщин, жизни вообще и процесса сварки в частности. Квентин снова соорудил конечности животного и опять уничтожил их. Это была пятая по счету попытка. Мы все находились на грани – я, Артур, квартиранты и, что было хуже всего, сам Квентин. В тот год рано выпал снег, немного, каких-то пару дюймов, но земля покрылась ледяной коркой. Квентин работал без перерыва, его лицо и руки краснели на морозе, изо рта вырывались облачка пара, наледь разлеталась под его тяжелыми армейскими ботинками.
   Четыре лапы, четыре конечности и подбрюшье были сделаны, но все это даже отдаленно не напоминало медведя. Джанин, приехавшая забрать Эсме, с несчастным видом посмотрела на пастбище, где Квентин заканчивал разрезать на части мою машину.
   – Мистер Рикони-младший делает это только для того, чтобы показать, на что он способен?
   – Не думаю, что у него большая свобода выбора. Это стало наваждением.
   – Что ж, эта скульптура всех затягивает в свою черную дыру. – Джанин вздохнула, и мы посмотрели на Артура и Эсме, сидевших с довольным видом в кабине грузовика Квентина. – А они чем занимаются?
   – Эсме училась водить грузовик. Они просто ездили взад-вперед по нашей дороге. Один из нас все время находился рядом. Девочка делает успехи. Передачи она переключает как настоящий профессионал.
   – Не понимаю, откуда взялось это ее увлечение машинами, но думаю, вреда от этого не будет.
   – Куда лучше, чем возиться с оружием.
   – Но мы никогда не давали ей патроны.
   – Как мило с вашей стороны, – не смогла удержаться я от сарказма.
   Джанин нахмурилась.
   – Черт бы побрал тебя и твой долбаный контракт для фермеров.
   – Разве ты не довольна, что все уладилось? Мы добились компромисса. Признай это.
   – Придется. Папе это все не по душе, но он смирился с ситуацией.
   – Как поживает мистер Джон?
   – Не слишком хорошо. Сейчас много играет в гольф, а ведь он его ненавидит.
   – Тебе следовало бы придумать для него какое-нибудь другое занятие.
   Джанин развернулась ко мне, ее глаза сверкнули.
   – Урсула Пауэлл, не смей снова давать мне советы, как мне управляться со своей семьей и делами. Я с детства по горло сыта панегириками в твой адрес, а когда мама умерла, папа и вовсе стал твоим истинным фанатом. Мать отличалась снобизмом, согласна. Для нее он всегда оставался богатым, но ничего не значащим выходцем из маленького городка. Она всегда держалась так, словно их брак был мезальянсом. Папа обожал ее, а она устраивала ему сцены по любому поводу, включая и его привязанность к вашей семье. Он хочет искупить то, что многие годы держал вашу семью вне общества. Но знаешь, что я тебе скажу? Мне на это плевать.
   – Понятно. Но знаешь, мы все-таки должны что-то предпринять, чтобы мистер Джон снова сделался самим собой.
   – Я сама об этом позабочусь.
   С этими словами Джанин широким шагом подошла к грузовику и распахнула дверцу со стороны водителя. Она смотрела только на Эсме.
   – Внимание всем машинам, на дороге нарушитель, – Джанин говорила, подражая дорожным патрульным. – Неужели за рулем этого огромного грузовика моя кузина Эсме? Не могу в это поверить. Конец связи.
   Девушка сконфуженно заморгала.
   – Но я, правда, могу водить эту машину, – весело призналась она. – Ты удивишься.
   Эсме и Артур улыбались.

* * *

   Как-то вечером незадолго до Рождества я принялась распутывать праздничные гирлянды и украшать ими окна гостиной. У меня болели руки, после того как я целый день укладывала на заднем крыльце поленницу дров. Я заказала еще баллоны с пропаном для обогревания комнат и приготовила все теплые одеяла. В доме витал запах кукурузных лепешек. Листья турнепса варились в кастрюльке на плите, а рядом в сотейнике томились яблоки. Моя тефлоновая сковорода для омлетов мирно висела рядом с тяжелой чугунной сковородкой, которой пользовалась еще моя бабушка. Лиза накрывала на стол к ужину. Я пыталась оградить мой дом не только от зимнего холода, но и от какой-то невидимой угрозы, ощущение которой преследовало меня.
   – Иди скорей! – В комнату с криком ворвался Артур, в его глазах застыл страх. – Квентин уничтожает своего Медведя!
   Мы с Лизой выбежали на улицу. Квентин колотил кувалдой по последней незаконченной скульптуре. Кусочки металла летели в разные стороны, вспыхивая в последних лучах заката, но самые крупные части были слишком хорошо приварены. Ему никак не удавалось расправиться с творением собственных рук. Квентин выглядел так, как будто сошел с ума.
   – Прекрати, – приказала я. – Квентин, немедленно прекрати!
   Он замер, как пропустивший удар противника боксер. Пот заливал ему глаза, от его разгоряченного тела шел пар, застывая белыми облачками в морозном воздухе. Тяжелая кувалда опустилась на землю.
   – Я начинаю все сначала. Отойди с дороги.
   Артур заплакал.
   – Ты убиваешь его. Убиваешь. А он мне так нравился. У него были такие хорошие лапы.
   Я обняла брата.
   – Квентин не убивает его. Я поговорю с ним, и все будет в порядке. Иди в дом вместе с Лизой. Договорились? Лиза, отведите его и накормите ужином. И не выпускайте больше на улицу сегодня.
   – Идем, милый, – добродушно пропела она и увела Артура.
   Я торопливо подошла к Квентину и протянула руку.
   – Отдай мне кувалду.
   – Этот медведь тоже никуда не годится. Оставь меня в покое, и я разделаюсь с ним, как и с остальными.
   – Ты сам не понимаешь, что делаешь. Это отличная скульптура, ты себя уничтожаешь. – Я силой разжала его пальцы и обхватила ручку кувалды. – Я прошу тебя успокоиться и поговорить об этом со мной. Пожалуйста.
   Плечи Квентина опустились, он отбросил в сторону тяжелый инструмент и устало опустился на бетонное основание. Я присела перед ним на корточки, взяла его исцарапанные руки в свои и крепко сжала.
   – Ты заболеешь, если будешь и дальше так работать. Ты похудел, плохо спишь, ешь всухомятку, твои руки покрыты не зажившими ожогами от сварки. Выглядишь просто ужасно, и я уже много недель не видела, чтобы ты улыбался.
   Губы Квентина дрогнули, измученные глаза впились в мое лицо.
   – Ты пытаешься польстить мне?
   – Я сожалею, что согласилась с твоей идеей. Она разрушает тебя.
   – Но проклятая скульптура меня не убила… Пока.
   – Не говори так. – Я заговорила громче. Я как будто прозрела. – Ты хочешь, чтобы она причинила тебе боль. Но почему, Квентин? Что, по-твоему, ты сделал своему отцу, чтобы тебя так мучило чувство вины? Что с тобой происходит?
   – С каждым днем я все отчетливее вспоминаю отца. – Квентин говорил медленно, каждое слово давалось ему с трудом. – Каждый проклятый день на морозе, каждый ожог, каждая капля пота, и он возвращается ко мне, подходит все ближе. Я вспоминаю, что отец говорил мне, когда я впервые приехал в нему на тот склад, где была его мастерская. Я помню, как он учил меня играть в карты; говорил, что надо сказать девочкам; внушал мне чувство чести, говорил о самоуважении и самодисциплине; показывал мне, что значит быть мужчиной в его понимании этого слова.
   – Это хорошие воспоминания.
   Квентин покачал головой.
   – Я помню и то, как отец сидел в жаркий день под вентилятором, обхватив голову руками, а с его лица капал пот. У него были порезы и ожоги от сварки на руках. И он сидел так, словно у него не осталось сил двигаться. И это была не только физическая усталость. Устали его сознание и его душа.
   Он описывал своего отца, а я видела его самого в последние дни.
   – Ты никогда раньше не понимал, как много отнимает у него его работа?
   – Я понял это только сейчас, когда пытаюсь копировать его. – Квентин потер лоб рукой, и я увидела свежий ожог у самых волос.
   – Я сейчас вернусь, – сказала я. Я сбегала в дом и вернулась с баночкой бальзама. – Эта мазь тебе поможет.
   Квентин посмотрел на меня, а потом угрюмо рассмеялся.
   – Ты считаешь, что этим можно вылечить все что угодно.
   – Хотя бы для начала. – Я взяла его ладони в свои и стала втирать в них бальзам. Я делала вид, что изучаю линии на них.
   – Ты умеешь читать по руке? И что же ты видишь? – он говорил с сарказмом человека, не верящего в подобные глупости.
   Я и сама не верила в хиромантию, но решила воспользоваться возможностью немного подразнить его.
   – Я вижу боязнь ответственности, боязнь обязательств, страх, что придется спать с одной-единственной женщиной всю оставшуюся жизнь. Все как обычно.
   – Нет. – Его крепкие пальцы обхватили мое запястье. – Это страх умереть, – поправил меня Квентин.
   Мне показалось, что на мгновение мое сердце перестало биться. Наконец я смогла произнести:
   – Ты можешь сказать мне, почему боишься?
   – Мужчины в моей семье умирают молодыми. Так всегда было. Их убивали на войне, они гибли от несчастных случаев… – Квентин замолчал, циничная усмешка искривила его губы. – Вероятно, Рикони притягивают к себе смерть. Мой отец не стал дожидаться своей очереди и утруждать себя размышлениями на этот счет. Должен отдать ему должное, он сам лишил себя жизни.
   Я не сводила с него глаз.
   – Если бы я поверила… – Я замолчала, пытаясь проглотить комок, застрявший в горле. – Я должна поверить в то, что можно изменить семейные традиции, или судьбу, или просто глупое невезение, или недопонимание. Называй это, как хочешь. Я намерена изменить будущее моей семьи. А ты изменишь свое.
   – Пока я работаю над скульптурой, у меня есть шанс понять, кем был мой отец. Я уничтожаю неудавшееся и начинаю все заново только потому, что до сих пор этого не понял.
   – Но ты же можешь так и не найти ответ на вопрос, почему он убил себя.
   Квентин поднял голову, его глаза обжигали меня.
   – Ты не права. – Он замялся. Секрет, который он хранил с восемнадцати лет, еще никому не удавалось вырвать у него. “Урсула заслуживает того, чтобы знать, кто я на самом деле”, – решил Квентин. – Я разбил его сердце. Я убил его.
   Я замерла.
   – Расскажи, как это случилось.
   И слова хлынули потоком. Женщина, дававшая Ричарду Рикони деньги на его творения, а по сути за то, что он спал с ней. Измена, о которой не догадывалась мать Квентина. Неоплаченные счета, борьба за выживание, украденные машины. Разговор с отцом на кладбище, неожиданное признание сына в том, что он потерял веру в своего отца, трагедия Ричарда. Когда Квентин закончил свой рассказ, он сидел, опустив голову. У меня как будто камень упал с души. Я могла понять чувство вины. Я могла помочь ему.
   Я взяла его лицо в ладони и заставила посмотреть на меня.
   – Послушай меня, Квентин. Я ненавидела себя и оплакивала моего отца. Мне до сих пор больно, когда я думаю о том, что многое уже никогда не смогу сказать ему. Я думаю, что эта боль останется со мной надолго, может быть, навсегда. Когда умерла моя мать, я винила в этом не только отца, но и себя саму. Даже сейчас, хотя прошло уже больше двадцати лет, я иногда смотрю на телефон на стене в кухне и думаю, что мне следовало вызвать доктора. Но я этого не сделала, и с этим мне приходится жить. Я как-то спросила об этом психотерапевта, и она объяснила мне: “Разве кто-нибудь говорил вам, что вы пройдете по жизни, не столкнувшись с вопросами, на которые нет ответа, и ни о чем не жалея? Надо научиться жить с этими вопросами”.
   Квентин, ты стараешься изо всех сил, ты делаешь ошибки, учишься, ты становишься сильнее, поэтому ты никогда не повторишь прежних ошибок. Дело в том, что мы растем, уверяя себя, что никогда не повторим ошибок наших родителей, но, становясь старше, понимаем, что наделали немало своих собственных. Никто не предупреждал нас об этом.
   Квентин покачал головой.
   – Я перед ним в долгу.
   – Он тоже в долгу перед тобой. Не имеет значения, кто совершил ошибку, кто причинил боль. Просто так случилось.
   – Я не смог признаться и повторить матери то, что сказал тогда отцу. И не хочу, чтобы она узнала о той женщине. Поэтому мама не понимает, почему я не боготворю отца так же, как она. Этот секрет стеной встал между нами еще с тех пор, как я был мальчишкой.
   – Тебе надо сказать ей, что ты преклоняешься перед своим отцом, только и всего. Потому что это правда. – В глазах Квентина я увидела протест и торопливо продолжила: – Все, что ты делаешь здесь, это ради него.
   – Нет, – услышала я спокойный ответ, – это ради тебя.
   Я поцеловала его. Это было легко и просто, мои губы лишь на мгновение прижались к его губам. Он закрыл глаза, потом медленно открыл их. Я не увидела в этом взгляде ничего оставлявшего мне надежду, что мои слова изменили его чувства, но я поцеловала его снова.