Страница:
– Книжка?
Эсме подбежала к мототележке, раскрыла одну из своих сумок и принялась рыться в мешанине одежды, обуви, каких-то мелочей. Она достала маленький дамский пистолет с перламутровой рукояткой, положила его рядом и продолжала копаться в своих вещах. Я осторожно взяла оружие, быстро осмотрела его и с облегчением вздохнула, обнаружив, что оно не заряжено.
– Эсме! Это твое?
– А? Да. – Она продолжала поиски неведомой мне книги. – Мне его дала тетя Дотти. Я умею стрелять по мишеням.
Все Тайберы любили оружие, были охотниками или спортсменами, так что меня не удивила страсть к оружию даже у самого слабого и нежного представителя клана. Я отложила пистолет в сторону.
– Вот она! – радостно воскликнула девушка, достав старый черный кожаный альбом с вытисненным золотыми буквами именем Бетти Тайбер Хэбершем на обложке. – Это книжка мисс Бетти! Тетя Дотти дала ее мне.
Мы сели в траве у дороги, Эсме открыла пожелтевший фолиант. На его страницах были наклеены фотографии, статьи, заметки о Железной Медведице.
– Это мой отец. – Я указала на пожелтевший снимок из газеты. На нем папа красил скульптуру, когда она еще подвергалась нападению вандалов в кампусе. – А это я. – Фотографировала сама мисс Бетти. Мне на снимке было года четыре, и я оседлала Медведицу, как слона в цирке.
Эсме Тайбер, открыв рот, смотрела на меня.
– Ты дашь мне авт… авгр… – Она явно пыталась выговорить сложное слово. – Ты подпишешь фото?
Я пребывала в некотором замешательстве, но все же нашла в сумке ручку и поставила свою подпись в уголке под фотографией. Эсме прижала блокнот к груди.
– Я придумывала истории о Железной Медведице. Она была одним из моих друзей, когда я была маленькой. И теперь она мой единственный друг. – Из ее глаз покатились слезы.
– Это неправда. Ты привыкнешь и тебе понравится жить здесь. Это замечательное место. И у тебя будет много новых друзей.
– Как ты? Я могу приехать к тебе и посмотреть на Медведицу? Пожалуйста… – Ее глаза смотрели на меня с надеждой и тоской.
Да что это со мной сегодня? Тайберы окружили меня, лезут в мою жизнь…
– Почему бы тебе не спросить мистера Джона? Может быть, Трики возьмет машину и привезет тебя к нам.
– Ой, я обязательно попрошу!
– Но ты должна пообещать мне больше не убегать.
– Обещаю!
– Давай, я поеду к дому, а ты поедешь за мной на мототележке.
– Ладно.
Вероятно, Эсме Тайбер была не самой умной курочкой на этом птичьем дворе, но за рулем она оказалась не хуже самого Шумахера. Она аккуратно проехала за мной и припарковалась у крыльца, где ее уже ждали мистер Джон и Трики.
– Я скоро поеду в гости к Железной Медведице и к; Урсуле! – объявила Эсме. – Больше не буду убегать. Я пообещала Урсуле!
Мистер Джон мрачно посмотрел на меня и отвел в сторону.
– Я не отпущу ее, пока у тебя живет Квентин Рикони.
– Что ж, весьма сожалею.
Я гордо выпрямилась, сухо поблагодарив его за ленч. Он печально, но коротко кивнул в ответ. Мистер Джон велел Трики открыть для меня ворота, но мне все равно пришлось ждать, пока их тяжелые створки распахнутся. На меня вдруг накатила паника, возникло ощущение замкнутого пространства, я еле дышала. Я не могла не думать о странной, печальной малышке Эсме, оказавшейся в ловушке из-за своих ограниченных умственных способностей и условностей, которых придерживалась ее семья. А теперь она сделалась еще и заложницей моих непростых отношений с Квентином.
Как только ворота открылись, я нажала на педаль газа и вылетела на шоссе. Свободна. Свободна от змей.
Или мне только хотелось так думать?
ГЛАВА 15
Эсме подбежала к мототележке, раскрыла одну из своих сумок и принялась рыться в мешанине одежды, обуви, каких-то мелочей. Она достала маленький дамский пистолет с перламутровой рукояткой, положила его рядом и продолжала копаться в своих вещах. Я осторожно взяла оружие, быстро осмотрела его и с облегчением вздохнула, обнаружив, что оно не заряжено.
– Эсме! Это твое?
– А? Да. – Она продолжала поиски неведомой мне книги. – Мне его дала тетя Дотти. Я умею стрелять по мишеням.
Все Тайберы любили оружие, были охотниками или спортсменами, так что меня не удивила страсть к оружию даже у самого слабого и нежного представителя клана. Я отложила пистолет в сторону.
– Вот она! – радостно воскликнула девушка, достав старый черный кожаный альбом с вытисненным золотыми буквами именем Бетти Тайбер Хэбершем на обложке. – Это книжка мисс Бетти! Тетя Дотти дала ее мне.
Мы сели в траве у дороги, Эсме открыла пожелтевший фолиант. На его страницах были наклеены фотографии, статьи, заметки о Железной Медведице.
– Это мой отец. – Я указала на пожелтевший снимок из газеты. На нем папа красил скульптуру, когда она еще подвергалась нападению вандалов в кампусе. – А это я. – Фотографировала сама мисс Бетти. Мне на снимке было года четыре, и я оседлала Медведицу, как слона в цирке.
Эсме Тайбер, открыв рот, смотрела на меня.
– Ты дашь мне авт… авгр… – Она явно пыталась выговорить сложное слово. – Ты подпишешь фото?
Я пребывала в некотором замешательстве, но все же нашла в сумке ручку и поставила свою подпись в уголке под фотографией. Эсме прижала блокнот к груди.
– Я придумывала истории о Железной Медведице. Она была одним из моих друзей, когда я была маленькой. И теперь она мой единственный друг. – Из ее глаз покатились слезы.
– Это неправда. Ты привыкнешь и тебе понравится жить здесь. Это замечательное место. И у тебя будет много новых друзей.
– Как ты? Я могу приехать к тебе и посмотреть на Медведицу? Пожалуйста… – Ее глаза смотрели на меня с надеждой и тоской.
Да что это со мной сегодня? Тайберы окружили меня, лезут в мою жизнь…
– Почему бы тебе не спросить мистера Джона? Может быть, Трики возьмет машину и привезет тебя к нам.
– Ой, я обязательно попрошу!
– Но ты должна пообещать мне больше не убегать.
– Обещаю!
– Давай, я поеду к дому, а ты поедешь за мной на мототележке.
– Ладно.
Вероятно, Эсме Тайбер была не самой умной курочкой на этом птичьем дворе, но за рулем она оказалась не хуже самого Шумахера. Она аккуратно проехала за мной и припарковалась у крыльца, где ее уже ждали мистер Джон и Трики.
– Я скоро поеду в гости к Железной Медведице и к; Урсуле! – объявила Эсме. – Больше не буду убегать. Я пообещала Урсуле!
Мистер Джон мрачно посмотрел на меня и отвел в сторону.
– Я не отпущу ее, пока у тебя живет Квентин Рикони.
– Что ж, весьма сожалею.
Я гордо выпрямилась, сухо поблагодарив его за ленч. Он печально, но коротко кивнул в ответ. Мистер Джон велел Трики открыть для меня ворота, но мне все равно пришлось ждать, пока их тяжелые створки распахнутся. На меня вдруг накатила паника, возникло ощущение замкнутого пространства, я еле дышала. Я не могла не думать о странной, печальной малышке Эсме, оказавшейся в ловушке из-за своих ограниченных умственных способностей и условностей, которых придерживалась ее семья. А теперь она сделалась еще и заложницей моих непростых отношений с Квентином.
Как только ворота открылись, я нажала на педаль газа и вылетела на шоссе. Свободна. Свободна от змей.
Или мне только хотелось так думать?
ГЛАВА 15
Близился полдень. Небо над горами приобрело серый оттенок, обещавший дождь. Влажный горячий воздух тяжело давил на меня. Квентин уехал в город, забрав с собой Артура и преисполнившегося к нему уважения Освальда. Они собирались купить кое-что необходимое для восстановления амбара.
Амбар уже освободили от обломков, и теперь с помощью Артура и Освальда Квентин начал ставить стропила. Я ничего не говорила, не возражала, потому что работа держала нас вдалеке друг от друга. Артур, казалось, упивается аурой Квентина, завороженный мужскими обязанностями, которые он в точности копировал. Но мой брат по-прежнему не был в состоянии сообщить нам, что же решила мама-медведица относительно своего будущего.
Зазвонил телефон в кухне. Я сняла трубку мокрой рукой, а другой продолжала вытирать большую сковородку, на которой жарила сосиски к завтраку. Когда я жила в Атланте, приготовление пищи не относилось к числу привычных для меня занятий. Но вернувшись домой, я превратилась в типичную южную повариху и с радостью готовила для Артура его любимые блюда.
– Это Гарриет, – услышала я печальный голос и тут же отставила сковородку в сторону.
– Как у тебя дела?
– Я возглавляю отдел дорогого китайского фарфора в торговом центре Рича, но мне так не хватает моего магазинчика. – Гарриет рассказала мне, как устроились остальные бывшие владельцы лавочек на Персиковой улице. – Я только хотела сообщить тебе новости. На следующей неделе они начинают сносить дома. – Женщина заплакала. – Я ходила посмотреть на старые магазины. Урсула, они напоминают стариков на пороге могилы. Тебе, возможно, не захочется туда ехать.
У меня сжалось сердце. Я прижалась лбом к прохладной стене над телефонным аппаратом и закрыла глаза.
– Я должна это сделать, – ответила я.
Я переоделась в длинное платье без рукавов, которое мне сшила Лиза из хлопчатобумажного отреза с рисунком из роз. Материал я нашла на чердаке. Когда-то мама убрала его, завернув в вощеную бумагу. Мы с Лизой очень удивились, увидев, что от сырости и моли пострадал только верхний слой.
– Твоя мама хотела бы, чтобы ты сшила себе что-нибудь красивое, – заявила Лиза. – Я всегда ощущала ее незримое присутствие в этом доме и всегда знала, что она несет заряд доброты и наполняет все вокруг своей любовью.
– Я же не умею шить, справлюсь только с пуговицами.
– Я сошью.
Я посмотрела на нее с нежностью, не слишком доверяя ее портновскому мастерству, но все же согласилась. А теперь я была рада, что у меня есть платье. В этот день мне было необходимо надеть что-то запоминающееся, своего рода талисман, чтобы отдать долг уходящим в прошлое магазинам.
Я уже шла к папиному старому пикапу, когда услышала шум подъезжающей машины. Ярко-красный “Корвет” преодолел последний поворот на грунтовой дороге и въехал во двор фермы. Я нахмурилась и бросила сумочку на сиденье пикапа. Сидевшего за рулем “Корвета” я не узнала.
Это был толстый, косоглазый мужчина с двойным подбородком. Он с трудом вылез из машины, просияв мне навстречу широкой улыбкой, смахнул невидимую пылинку с рубашки-гольф и дорогих светлых брюк. На нем было множество тяжелых золотых украшений – печатки, цепочки с распятием, широкий браслет с монограммой.
– Доброе утро, как поживаете? – приветствовал он меня.
– Чем могу вам помочь, сэр?
Он кивнул как-то неопределенно, вздохнул, вытащил из машины большой черный атташе-кейс и положил его на капот. Потом поправил печатку и протянул мне мясистую руку.
– Джо Белл Уокер. Я хотел бы видеть Томми Пауэлла.
– Я его дочь, Урсула. – Мы пожали друг другу руки.
– Что вы говорите? Я много о вас слышал. Томми очень гордился своими детьми.
– Мистер Уокер, мне неприятно вам об этом говорить, но папа умер в январе.
– Нет! – Мужчина невероятно удивил меня, когда после этих слов поник, опустил голову, привалился к машине, достал из кармана белоснежный носовой платок и вытер глаза.
Я стояла и молчала, глядя на высокие дубы у ограды, гадая, какие дела могли быть у папы с этим человеком. Для того чтобы быть одним из папиных бедных художников, Уокер был слишком дорого одет, а для местного жителя слишком бросался в глаза.
– Боже, боже, – простонал мистер Уокер, спросив меня, как это случилось, и мне пришлось вкратце описать ситуацию. – Боже, – повторил он и спрятал платок в карман. Уокер махнул рукой в сторону Железной Медведицы. – Позаботься о детях Томми, слышишь меня? – обратился он к скульптуре.
– Мистер Уокер, вы художник или скульптор?
– Нет, милая, но я высоко ценю искусство и купил немало вещей в кооперативе вашего папы. Моя жена и дочери обожают флаконы для духов, которые делает Лиза. – Он протянул руку к кейсу и вздохнул. – Но сегодня я приехал по делу. Я собираю деньги для Финансового института Донэхью.
Я задохнулась от ужаса, не в силах произнести ни слова, и попятилась. Так называемый Финансовый институт Донэхью пользовался дурной славой в наших горах. Старик Донэхью и его сыновья, как говорили, до семидесятых годов управляли игорными домами от имени бандитов Дикси. За последние два десятка лет за их кланом утвердилась репутация ростовщиков-кровососов. Этот поклонник моего папы оказался рэкетиром-костоломом.
– Мой отец брал деньги взаймы?
– Да, мисс, совершенно верно. Около двух лет назад он занял десять тысяч долларов, не считая процентов. Сказал, что хочет очистить это место после неприятностей с торговцем наркотиками. Сказал, что у него есть квартиранты, которым не по карману платить ренту – те самые, что живут у вас сейчас. Они достойные, хорошие люди, и он не хотел, чтобы они съезжали. Но они не могли платить ренту, а ваш папа не хотел им говорить, что нуждается в этих деньгах. Поэтому он и занял деньги.
– И сколько он вам должен с учетом процентов?
– Пять тысяч, милая. Я терпеливо ждал с самой зимы. Томми не мог ничего заплатить. Он мне сказал, что дела идут совсем плохо и его квартиранты не могут заплатить ему ни цента. Но они ему все же помогли. Мисс Лиза отдала мне кое-какие драгоценности, Ледбеттеры отослали целый набор самой лучшей посуды жене мистера Донэхью, Освальд продал лишний мотоцикл, но этого всего оказалось недостаточно. То есть я хочу сказать, что существуют правила, и ваш папа знал о них, когда брал деньги.
Я постаралась справиться с подступившей к горлу тошнотой и навалившимся на меня страхом.
– И какое обеспечение под займ предоставил мой отец?
– Три акра земли. Вот эти самые, перед вашей фермой.
Папа определенно оказался в отчаянном положении, если рискнул землей Пауэллов. За все сто пятьдесят лет непростой истории нашей семьи мы не потеряли ни единого ее дюйма.
– Я привез бумаги, милая. Если вы подпишете их сейчас, то все будет улажено.
Я заставила себя думать, хотя голова шла кругом.
– Я могу завтра же отдать вам пять тысяч долларов наличными.
– Отлично! – Уокер смотрел на меня с радостным удивлением. – Вы уверены?
– Абсолютно. Я принесу вам деньги утром, до полудня.
Уокер присвистнул, хлопнул крышкой кейса, протянул мне визитную карточку и вытер лоб.
– Вы сняли тяжесть с моих плеч. – Он достал маленький компьютер и стилус и сделал запись. Даже старые добрые рэкетиры-костоломы освоили современные технологии.
– Сожалею, что мне пришлось потревожить вас таким неприятным делом, – сказал он. Джо Белл Уокер выглядел несколько смущенным. – Но я надеюсь, что вы принесете мне деньги. Наличными и все сразу, слышите?
– Слышу.
Он приложил руку к сердцу и попрощался. Как только его машина скрылась за поворотом, у меня подогнулись колени, как будто он и в самом деле перебил их. Я прислонилась к пикапу. Папе нужны были деньги. Он сделал все, что мог, чтобы не дать дому рухнуть и защитить своих квартирантов. Отец хотел, чтобы я могла им гордиться. Это произошло сразу после того, как я выплеснула на него мой гнев и мое презрение.
Три часа спустя я сидела среди витрин в салоне самого респектабельного в Атланте торговца серебром миссис Адамсон. Это была скромная седовласая женщина в отлично сшитом костюме из синей шерсти с ниткой настоящего жемчуга на шее. Я слышала, что, когда она занялась делами после смерти мужа, ей пришлось продать фамильное серебро, чтобы свести концы с концами. За те годы, что я жила в Атланте, мы стали друзьями, пока я собирала и хранила мою скудную коллекцию столового серебра. Это серебро переходило из рода в род, от одной женщины, носившей фамилию Пауэлл, к другой. Я должна была отдать его моей старшей дочери, а она своей. А теперь все это серебро лежало в коробках у моих ног.
– Дорогая, мне так неприятно, что вам приходится это делать, – посочувствовала мне хозяйка салона мелодичным голосом настоящей южной леди.
– Вы же знаете, иногда приходится на это идти.
Миссис Адамсон кивнула. Протягивая мне чек, она задержала свою руку с голубыми жилками на моей.
– Я подержу ваше серебро месяц, и вы сможете получить его обратно за ту сумму, которую я вам заплатила.
Я поблагодарила ее, но вышла из салона, твердо зная, что распрощалась с фамильными реликвиями навсегда. Начался дождь. День подходил к концу, на город спускались сумерки. Мне следовало бы добраться домой, дать себе передышку, напиться.
Я поехала на Персиковую улицу.
“Проклятые ростовщики, ничем не отличаются от тех, кто правил бал в нашем квартале”, – думал Квентин. Он вырулил в узкий переулок. “Но Урсуле достаточно было обо всем рассказать мне. Я бы дал ей все, в чем она нуждается. Мы бы могли считать это авансом за Медведицу”.
Он нахмурился, размышляя об отношении Урсулы, потом чертыхнулся сквозь зубы.
“Она не хочет оказаться у тебя в долгу. Ни в финансовом смысле, ни в общечеловеческом. Урсула Пауэлл тебя разгадала. Ты сам хотел держаться в стороне, вот теперь и получай”.
Квентин ехал медленно, серый тяжелый дождь барабанил по ветровому стеклу. Он включил “дворники” и закрыл окна. Запахи и краски дождливого дня всегда заставляли его думать о том, что мир опустел, и он остался один. Квентин прибавил скорость.
“А что, если я больше не хочу оставаться в стороне?”
От жары окна пикапа запотели. “Дворники” скользили по стеклу, повторяя однообразную мантру: “Шш-ш, ду-ура, шш-ш, ду-ура, шш-ш, ду-ура”.
Четкие контуры дня сменились влажными расплывчатыми контурами, когда я припарковала машину у широкого тротуара Персиковой улицы. Опустевшие дома, спокойные безлюдные улицы, одинокие огоньки в тумане. В нескольких кварталах отсюда, в доме, который я помогала ремонтировать, Грегори и его новая подруга, вероятно, отмывают раковину в кухне или опрыскивают дезинфицирующей жидкостью сверкающие чистые полы.
Площадку рядом с магазинами уже разрыли. Пекановые и персиковые деревья исчезли. Огромная яма зияла на месте старого персикового дерева, а о пекановых деревьях напоминали низкие пеньки вдоль тротуаров. Без зеленой листвы деревьев древние магазины выглядели хрупкими, старыми, обнаженными. Высокие рамы уже вынули, и стены смотрели на мир черными провалами окон. И что хуже всего, ограда из металлической сетки окружала весь квартал. Я вцепилась в нее, прижалась лицом и смотрела на мой магазинчик, как мать на пострадавшего ребенка. Мне хотелось просочиться сквозь плотную сетку, как мягкое масло, если его протереть сквозь сито.
Я вернулась к пикапу, подъехала к моему магазину с тыла, где раньше стояли баки для мусора, сбросила скорость, аккуратно въехала на тротуар и ткнула бампером в ограду. Сетка закачалась. Совершенно ясно, что стальные столбы никто не закапывал слишком глубоко, так как никому и в голову не приходило, что кто-то захочет проникнуть внутрь. Это было знамение свыше.
Я осторожно прибавила газ, секция ограды подалась и легла под колеса пикапа. Я вышла из машины и подошла к задней двери, прихватив с собой ведерко со льдом и бутылкой шампанского. Только в эту минуту я увидела, что подрядчик оставил на двери висячий замок.
Я попыталась ее открыть, потом подошла к задним окнам, попробовала отжать створки. Какую-то долю секунды я обдумывала совершенно дикий план: выдавить их пикапом. Теплый мелкий дождь осыпал мое лицо, темнота вокруг меня сгущалась.
До меня донесся шум мотора какой-то мощной машины. Он стих где-то около стоянки. Меня укрывали высокие дубы и кусты сирени, но я услышала, что машина объезжает квартал, сбавляет скорость, приближаясь к тому месту, где я стояла. Вполне вероятно, что это были полицейские. Закон, как говаривали жители гор. Кто-то увидел поваленное ограждение и мою машину и вызвал полицию.
Я вытерла лицо и поднялась на заднее крыльцо, готовясь встретить представителей закона как вандал и нарушитель границ частного владения, вцепившись в кованую решетку, которую я каждый год с такой любовью заново отшкуривала и покрывала влагоустойчивой краской. Любовь к металлу была у меня в крови, хотя я сама об этом никогда не задумывалась. Я просто ухватилась за самое надежное из того, что попалось мне под руку. Если полицейские захотят забрать меня с собой, просто так я им не дамся.
К дому подъехал Квентин, и я посмотрела на него с чувством невероятного облегчения.
– Собралась сопротивляться, как и полагается истинной южанке? – раздался его глубокий насмешливый голос с характерным акцентом бруклинских боксеров и гангстеров из старых фильмов.
Этого оказалось достаточно, чтобы ближайшее к нам дерево магнолии сбросило последний белый лепесток, упавший вниз, словно носовой платочек испуганной красотки.
Я кивнула.
– Думаю прихватить с собой кусочек ритуального железа.
Квентин подошел ко мне, миновав вывороченные из земли столбы и упавшую ограду. Зажегся уличный фонарь, в его желтом свете капли на темных волосах Квентина вспыхнули, будто драгоценные камни. Я могла думать только об одном, глядя на его широкоплечую, внушительную фигуру: “Я рада, что он здесь”.
– Ты всегда держишься за здания, готовые вот-вот рухнуть, – прокомментировал ситуацию Квентин.
– Ты тоже, – парировала я.
Он поднялся на узкое крыльцо и встал рядом со мной.
– Лиза подсказала мне, где тебя искать. И рассказала о серебре.
– Она считает, что мне нужна жилетка, в которую можно выплакаться. Лиза ошибается.
– Я приехал не для того, чтобы предложить тебе какую-либо вещь из своего гардероба. – Квентин поднял руку и, прежде чем я успела проявить свое несогласие с его действиями, коснулся костяшками пальцев моей щеки, смахнул каплю дождя, которая могла быть и слезой. Он отвернулся и принялся изучать замок на двери, а вовсе не меня, хотя я и смотрела на него не отрываясь. – Ты хотела войти?
– Да, мне нужно было посмотреть на мой магазин в последний раз.
– Подожди минутку. – Он отошел к своему автомобилю, но тут же вернулся с мощным фонарем и инструментами.
Я держала фонарь, а он ловко справился с замком. Я толкнула дверь, и она распахнулась. Наружу устремился запах старого дерева, бумаги, кожи, знаний, словно выпорхнули души книг. Я глубоко вздохнула:
– Спасибо, Квентин.
– Поблагодари парня по кличке Локхид. Он научил меня открывать замки, когда мне едва исполнилось двенадцать. Хочешь, чтобы я подождал тебя здесь?
– Нет, идем со мной. В моем магазине живут очаровательные привидения.
Квентин с удивлением посмотрел на ведерко со льдом, стоявшее у моих ног, затем просто поднял его и, ничего не говоря, прошел следом за мной в лабиринт крошечных комнат, все еще заставленных книжными полками. Даже без книг они хранили тепло и сохраняли индивидуальность. Скрипящие деревянные полы вздыхали под нашими шагами. Я гладила полки и выцветшие розовые обои в цветочек. Квентин повернул фонарь, и свет со стены переместился на мое платье с нежным рисунком из розовых роз.
– Камуфляж для книжного магазина, – заметил он. – Очень удачный выбор для охоты на неприрученные книги.
Я подавила смешок. Квентин положил фонарь на дубовый прилавок, выдержавший шестьдесят лет торговли, чтения, авторов, читателей, радости.
– Скотт Фицджеральд опирался на этот прилавок в сорок пятом году, когда навещал прежнюю владелицу магазина, – сообщила я. – У меня есть фотография, на которой они сняты вместе. – А в прошлом году здесь стоял Скотт Ши, приехавший уже ко мне. Он получил Нобелевскую премию в области физики. У меня есть снимок, там мы стоим рядом. Здесь одно неотделимо от другого.
Квентин кивнул.
– Со Скоттами мне все ясно. Расскажи мне о тех, кто еще заходил сюда.
– На это потребуется время.
– А я никуда не спешу. – Квентин прислонился к прилавку, прогоняя тени, готовый разделить мою печаль.
Дождь разбил мою защитную броню, и я была рада, что сейчас нас только двое, он и я, укрывшиеся в этом старом уголке, которому осталось жить всего несколько дней.
– Я запланировала небольшую церемонию, – призналась я, опустилась на колени возле моего ведерка для льда, но тут у меня возникла идея. – В задней комнате я оставила старую деревянную скамью. Все подушки на ней порваны, ее не стоило забирать с собой. Сможешь принести ее сюда? Правда, она тяжелая и длинная.
– Твое желание для меня закон.
“Если бы”, – подумала я, когда он выходил. У нас была на двоих бутылка шампанского и высокий тонкий бокал работы Лизы. Две свечи, которые я поставила на прилавок, освещали нас мягким, колеблющимся светом. Квентин отпил шампанское из бокала, а я раскрыла сборник стихов, который привезла с собой. Я уже выпила достаточно, чтобы от моей фальшивой гордости не осталось и следа. Мне было тепло, мускулы расслабились. Я была готова говорить с моим книжным магазином.
– Я никак не могла решить, что понравится твоему духу, – громко сказала я, оглядываясь по сторонам. – Поэтому я выбрала классическое стихотворение Бена Джонсона. – Я склонила голову над книгой. – “Дневная лилия цветет, май озаряя красотой своей. И пусть она умрет, лишь вечер спустится, то был цветок зари. Мы красоте дивимся в крохотных твореньях. Жизнь совершенна в кратких лишь мгновеньях”.
Я подняла голову, взяла бокал с шампанским из рук Квентина и выпила, чествуя окутанную темными тенями комнату. В магазине стояла удивительная тишина, которую не нарушало даже привычное гудение ламп. Только дождь барабанил по крыше. Казалось, мир кончается за закрытыми ставнями окон. Как ни странно, мне это нравилось. Даже Квентин выглядел довольным. Я кивнула старому магазину.
– В твоих стенах столько людей обрели счастье. Включая и меня. Спасибо тебе. – Мой голос дрогнул. Я пригубила шампанское и поставила бокал на прилавок рядом с бутылкой. – Мне достаточно.
– Могу я посмотреть твой сборник стихов?
Я протянула Квентину книгу.
– Это антология, по несколько стихотворений разных авторов.
– Как насчет отрывка из “Макбета”? – Он перелистал страницы, нашел раздел, посвященный Шекспиру, и начал читать низким, мелодичным баритоном: – “Жизнь лишь тень, плохой актер, влачащий час на сцене, которого никто не слышит. Сказка, рассказанная глупцом, где много звуков и ярости, но ничего не значащая”.
Я едва слышно охнула.
– Великолепно. И как мрачно.
Бровь Квентина поднялась от удивления.
– Вся поэзия – штука достаточно мрачная.
– Ничего подобного. – Я придвинулась ближе к нему, перелистала несколько страниц в книге, которую он продолжал держать. – Смотри. Огден Нэш. Очень нежные строки.
Я прочитала вслух:
– “Черепаха живет меж двух пластин, практически скрывающих ее пол. По-моему, черепаха поступает очень умно, будучи такой плодовитой в таком одеянии”.
– Гм-м. Готов пойти на компромисс. Предлагаю что-нибудь из Мэнсфилда. – В глазах Квентина запрыгали смешинки, пока он листал страницы. – “Позволь иметь мне мудрость, красота; мудрость и страсть, пир для души, вода в пустыне. Дай мне лишь это, и пусть далек рассвет, во мраке ночи роза расцветет”.
– Розы расцветут, – поправила я. – Тебе это пришло на ум из-за роз на обоях.
– Нет, в этом виноваты ты и твое платье. – Он кивком указал на чуть поблекшие цветы, образующие рисунок, ломающийся на изгибах моего тела. – Ты красивая.
Мы молча смотрели друг на друга, и я чувствовала себя незащищенной, открытой, свободной. Квентин опустил взгляд на книгу.
– Давай вернемся к Шекспиру.
От него шло тепло, против которого я не могла устоять. Наши головы оказались совсем близко, и на мгновение я закрыла глаза, наслаждаясь запахом его одежды, волос, кожи. Его плечо коснулось моего, но я не отодвинулась.
Квентин откашлялся и прочел:
– “Он весь в рубцах, не чувствует ранений. Но вдруг, о чудо! Что за свет в окно струится? Это восток, Джульетта, солнце там”.
Его голос ласкал меня, а Квентин продолжал читать известные строки. Никогда раньше мужчина не читал мне вслух. Во всяком случае с тех пор, как это делал папа, когда я была ребенком. Я, не отрываясь, смотрела на Квентина, вспоминая свои детские ощущения, заново переживая их впервые за многие годы. Прошло слишком много времени с тех пор, как я могла просто чувствовать.
Амбар уже освободили от обломков, и теперь с помощью Артура и Освальда Квентин начал ставить стропила. Я ничего не говорила, не возражала, потому что работа держала нас вдалеке друг от друга. Артур, казалось, упивается аурой Квентина, завороженный мужскими обязанностями, которые он в точности копировал. Но мой брат по-прежнему не был в состоянии сообщить нам, что же решила мама-медведица относительно своего будущего.
Зазвонил телефон в кухне. Я сняла трубку мокрой рукой, а другой продолжала вытирать большую сковородку, на которой жарила сосиски к завтраку. Когда я жила в Атланте, приготовление пищи не относилось к числу привычных для меня занятий. Но вернувшись домой, я превратилась в типичную южную повариху и с радостью готовила для Артура его любимые блюда.
– Это Гарриет, – услышала я печальный голос и тут же отставила сковородку в сторону.
– Как у тебя дела?
– Я возглавляю отдел дорогого китайского фарфора в торговом центре Рича, но мне так не хватает моего магазинчика. – Гарриет рассказала мне, как устроились остальные бывшие владельцы лавочек на Персиковой улице. – Я только хотела сообщить тебе новости. На следующей неделе они начинают сносить дома. – Женщина заплакала. – Я ходила посмотреть на старые магазины. Урсула, они напоминают стариков на пороге могилы. Тебе, возможно, не захочется туда ехать.
У меня сжалось сердце. Я прижалась лбом к прохладной стене над телефонным аппаратом и закрыла глаза.
– Я должна это сделать, – ответила я.
Я переоделась в длинное платье без рукавов, которое мне сшила Лиза из хлопчатобумажного отреза с рисунком из роз. Материал я нашла на чердаке. Когда-то мама убрала его, завернув в вощеную бумагу. Мы с Лизой очень удивились, увидев, что от сырости и моли пострадал только верхний слой.
– Твоя мама хотела бы, чтобы ты сшила себе что-нибудь красивое, – заявила Лиза. – Я всегда ощущала ее незримое присутствие в этом доме и всегда знала, что она несет заряд доброты и наполняет все вокруг своей любовью.
– Я же не умею шить, справлюсь только с пуговицами.
– Я сошью.
Я посмотрела на нее с нежностью, не слишком доверяя ее портновскому мастерству, но все же согласилась. А теперь я была рада, что у меня есть платье. В этот день мне было необходимо надеть что-то запоминающееся, своего рода талисман, чтобы отдать долг уходящим в прошлое магазинам.
Я уже шла к папиному старому пикапу, когда услышала шум подъезжающей машины. Ярко-красный “Корвет” преодолел последний поворот на грунтовой дороге и въехал во двор фермы. Я нахмурилась и бросила сумочку на сиденье пикапа. Сидевшего за рулем “Корвета” я не узнала.
Это был толстый, косоглазый мужчина с двойным подбородком. Он с трудом вылез из машины, просияв мне навстречу широкой улыбкой, смахнул невидимую пылинку с рубашки-гольф и дорогих светлых брюк. На нем было множество тяжелых золотых украшений – печатки, цепочки с распятием, широкий браслет с монограммой.
– Доброе утро, как поживаете? – приветствовал он меня.
– Чем могу вам помочь, сэр?
Он кивнул как-то неопределенно, вздохнул, вытащил из машины большой черный атташе-кейс и положил его на капот. Потом поправил печатку и протянул мне мясистую руку.
– Джо Белл Уокер. Я хотел бы видеть Томми Пауэлла.
– Я его дочь, Урсула. – Мы пожали друг другу руки.
– Что вы говорите? Я много о вас слышал. Томми очень гордился своими детьми.
– Мистер Уокер, мне неприятно вам об этом говорить, но папа умер в январе.
– Нет! – Мужчина невероятно удивил меня, когда после этих слов поник, опустил голову, привалился к машине, достал из кармана белоснежный носовой платок и вытер глаза.
Я стояла и молчала, глядя на высокие дубы у ограды, гадая, какие дела могли быть у папы с этим человеком. Для того чтобы быть одним из папиных бедных художников, Уокер был слишком дорого одет, а для местного жителя слишком бросался в глаза.
– Боже, боже, – простонал мистер Уокер, спросив меня, как это случилось, и мне пришлось вкратце описать ситуацию. – Боже, – повторил он и спрятал платок в карман. Уокер махнул рукой в сторону Железной Медведицы. – Позаботься о детях Томми, слышишь меня? – обратился он к скульптуре.
– Мистер Уокер, вы художник или скульптор?
– Нет, милая, но я высоко ценю искусство и купил немало вещей в кооперативе вашего папы. Моя жена и дочери обожают флаконы для духов, которые делает Лиза. – Он протянул руку к кейсу и вздохнул. – Но сегодня я приехал по делу. Я собираю деньги для Финансового института Донэхью.
Я задохнулась от ужаса, не в силах произнести ни слова, и попятилась. Так называемый Финансовый институт Донэхью пользовался дурной славой в наших горах. Старик Донэхью и его сыновья, как говорили, до семидесятых годов управляли игорными домами от имени бандитов Дикси. За последние два десятка лет за их кланом утвердилась репутация ростовщиков-кровососов. Этот поклонник моего папы оказался рэкетиром-костоломом.
– Мой отец брал деньги взаймы?
– Да, мисс, совершенно верно. Около двух лет назад он занял десять тысяч долларов, не считая процентов. Сказал, что хочет очистить это место после неприятностей с торговцем наркотиками. Сказал, что у него есть квартиранты, которым не по карману платить ренту – те самые, что живут у вас сейчас. Они достойные, хорошие люди, и он не хотел, чтобы они съезжали. Но они не могли платить ренту, а ваш папа не хотел им говорить, что нуждается в этих деньгах. Поэтому он и занял деньги.
– И сколько он вам должен с учетом процентов?
– Пять тысяч, милая. Я терпеливо ждал с самой зимы. Томми не мог ничего заплатить. Он мне сказал, что дела идут совсем плохо и его квартиранты не могут заплатить ему ни цента. Но они ему все же помогли. Мисс Лиза отдала мне кое-какие драгоценности, Ледбеттеры отослали целый набор самой лучшей посуды жене мистера Донэхью, Освальд продал лишний мотоцикл, но этого всего оказалось недостаточно. То есть я хочу сказать, что существуют правила, и ваш папа знал о них, когда брал деньги.
Я постаралась справиться с подступившей к горлу тошнотой и навалившимся на меня страхом.
– И какое обеспечение под займ предоставил мой отец?
– Три акра земли. Вот эти самые, перед вашей фермой.
Папа определенно оказался в отчаянном положении, если рискнул землей Пауэллов. За все сто пятьдесят лет непростой истории нашей семьи мы не потеряли ни единого ее дюйма.
– Я привез бумаги, милая. Если вы подпишете их сейчас, то все будет улажено.
Я заставила себя думать, хотя голова шла кругом.
– Я могу завтра же отдать вам пять тысяч долларов наличными.
– Отлично! – Уокер смотрел на меня с радостным удивлением. – Вы уверены?
– Абсолютно. Я принесу вам деньги утром, до полудня.
Уокер присвистнул, хлопнул крышкой кейса, протянул мне визитную карточку и вытер лоб.
– Вы сняли тяжесть с моих плеч. – Он достал маленький компьютер и стилус и сделал запись. Даже старые добрые рэкетиры-костоломы освоили современные технологии.
– Сожалею, что мне пришлось потревожить вас таким неприятным делом, – сказал он. Джо Белл Уокер выглядел несколько смущенным. – Но я надеюсь, что вы принесете мне деньги. Наличными и все сразу, слышите?
– Слышу.
Он приложил руку к сердцу и попрощался. Как только его машина скрылась за поворотом, у меня подогнулись колени, как будто он и в самом деле перебил их. Я прислонилась к пикапу. Папе нужны были деньги. Он сделал все, что мог, чтобы не дать дому рухнуть и защитить своих квартирантов. Отец хотел, чтобы я могла им гордиться. Это произошло сразу после того, как я выплеснула на него мой гнев и мое презрение.
Три часа спустя я сидела среди витрин в салоне самого респектабельного в Атланте торговца серебром миссис Адамсон. Это была скромная седовласая женщина в отлично сшитом костюме из синей шерсти с ниткой настоящего жемчуга на шее. Я слышала, что, когда она занялась делами после смерти мужа, ей пришлось продать фамильное серебро, чтобы свести концы с концами. За те годы, что я жила в Атланте, мы стали друзьями, пока я собирала и хранила мою скудную коллекцию столового серебра. Это серебро переходило из рода в род, от одной женщины, носившей фамилию Пауэлл, к другой. Я должна была отдать его моей старшей дочери, а она своей. А теперь все это серебро лежало в коробках у моих ног.
– Дорогая, мне так неприятно, что вам приходится это делать, – посочувствовала мне хозяйка салона мелодичным голосом настоящей южной леди.
– Вы же знаете, иногда приходится на это идти.
Миссис Адамсон кивнула. Протягивая мне чек, она задержала свою руку с голубыми жилками на моей.
– Я подержу ваше серебро месяц, и вы сможете получить его обратно за ту сумму, которую я вам заплатила.
Я поблагодарила ее, но вышла из салона, твердо зная, что распрощалась с фамильными реликвиями навсегда. Начался дождь. День подходил к концу, на город спускались сумерки. Мне следовало бы добраться домой, дать себе передышку, напиться.
Я поехала на Персиковую улицу.
* * *
“Если бы я только знал, я бы дал ей деньги. Если бы Урсула только попросила. Но она не станет просить”. Квентин ехал по улицам Атланты. Он искал Урсулу. Лиза рассказала ему о Джо Белле Уокере. Она сама застала Урсулу в гостиной, где та упаковывала серебро, и дочери Тома Пауэлла пришлось все объяснять Лизе-Оленихе.“Проклятые ростовщики, ничем не отличаются от тех, кто правил бал в нашем квартале”, – думал Квентин. Он вырулил в узкий переулок. “Но Урсуле достаточно было обо всем рассказать мне. Я бы дал ей все, в чем она нуждается. Мы бы могли считать это авансом за Медведицу”.
Он нахмурился, размышляя об отношении Урсулы, потом чертыхнулся сквозь зубы.
“Она не хочет оказаться у тебя в долгу. Ни в финансовом смысле, ни в общечеловеческом. Урсула Пауэлл тебя разгадала. Ты сам хотел держаться в стороне, вот теперь и получай”.
Квентин ехал медленно, серый тяжелый дождь барабанил по ветровому стеклу. Он включил “дворники” и закрыл окна. Запахи и краски дождливого дня всегда заставляли его думать о том, что мир опустел, и он остался один. Квентин прибавил скорость.
“А что, если я больше не хочу оставаться в стороне?”
* * *
Летние дождливые вечера на юге всегда опасны, влажная жара заставляет нарушить самые строгие запреты. Чувственное тепло возбуждает людей, они убивают и соблазняют, кричат во все горло или направляют свою необузданность под сень палаток секты “Возрождения веры”, где пот, секс и спасение пахнут одинаково.От жары окна пикапа запотели. “Дворники” скользили по стеклу, повторяя однообразную мантру: “Шш-ш, ду-ура, шш-ш, ду-ура, шш-ш, ду-ура”.
Четкие контуры дня сменились влажными расплывчатыми контурами, когда я припарковала машину у широкого тротуара Персиковой улицы. Опустевшие дома, спокойные безлюдные улицы, одинокие огоньки в тумане. В нескольких кварталах отсюда, в доме, который я помогала ремонтировать, Грегори и его новая подруга, вероятно, отмывают раковину в кухне или опрыскивают дезинфицирующей жидкостью сверкающие чистые полы.
Площадку рядом с магазинами уже разрыли. Пекановые и персиковые деревья исчезли. Огромная яма зияла на месте старого персикового дерева, а о пекановых деревьях напоминали низкие пеньки вдоль тротуаров. Без зеленой листвы деревьев древние магазины выглядели хрупкими, старыми, обнаженными. Высокие рамы уже вынули, и стены смотрели на мир черными провалами окон. И что хуже всего, ограда из металлической сетки окружала весь квартал. Я вцепилась в нее, прижалась лицом и смотрела на мой магазинчик, как мать на пострадавшего ребенка. Мне хотелось просочиться сквозь плотную сетку, как мягкое масло, если его протереть сквозь сито.
Я вернулась к пикапу, подъехала к моему магазину с тыла, где раньше стояли баки для мусора, сбросила скорость, аккуратно въехала на тротуар и ткнула бампером в ограду. Сетка закачалась. Совершенно ясно, что стальные столбы никто не закапывал слишком глубоко, так как никому и в голову не приходило, что кто-то захочет проникнуть внутрь. Это было знамение свыше.
Я осторожно прибавила газ, секция ограды подалась и легла под колеса пикапа. Я вышла из машины и подошла к задней двери, прихватив с собой ведерко со льдом и бутылкой шампанского. Только в эту минуту я увидела, что подрядчик оставил на двери висячий замок.
Я попыталась ее открыть, потом подошла к задним окнам, попробовала отжать створки. Какую-то долю секунды я обдумывала совершенно дикий план: выдавить их пикапом. Теплый мелкий дождь осыпал мое лицо, темнота вокруг меня сгущалась.
До меня донесся шум мотора какой-то мощной машины. Он стих где-то около стоянки. Меня укрывали высокие дубы и кусты сирени, но я услышала, что машина объезжает квартал, сбавляет скорость, приближаясь к тому месту, где я стояла. Вполне вероятно, что это были полицейские. Закон, как говаривали жители гор. Кто-то увидел поваленное ограждение и мою машину и вызвал полицию.
Я вытерла лицо и поднялась на заднее крыльцо, готовясь встретить представителей закона как вандал и нарушитель границ частного владения, вцепившись в кованую решетку, которую я каждый год с такой любовью заново отшкуривала и покрывала влагоустойчивой краской. Любовь к металлу была у меня в крови, хотя я сама об этом никогда не задумывалась. Я просто ухватилась за самое надежное из того, что попалось мне под руку. Если полицейские захотят забрать меня с собой, просто так я им не дамся.
К дому подъехал Квентин, и я посмотрела на него с чувством невероятного облегчения.
– Собралась сопротивляться, как и полагается истинной южанке? – раздался его глубокий насмешливый голос с характерным акцентом бруклинских боксеров и гангстеров из старых фильмов.
Этого оказалось достаточно, чтобы ближайшее к нам дерево магнолии сбросило последний белый лепесток, упавший вниз, словно носовой платочек испуганной красотки.
Я кивнула.
– Думаю прихватить с собой кусочек ритуального железа.
Квентин подошел ко мне, миновав вывороченные из земли столбы и упавшую ограду. Зажегся уличный фонарь, в его желтом свете капли на темных волосах Квентина вспыхнули, будто драгоценные камни. Я могла думать только об одном, глядя на его широкоплечую, внушительную фигуру: “Я рада, что он здесь”.
– Ты всегда держишься за здания, готовые вот-вот рухнуть, – прокомментировал ситуацию Квентин.
– Ты тоже, – парировала я.
Он поднялся на узкое крыльцо и встал рядом со мной.
– Лиза подсказала мне, где тебя искать. И рассказала о серебре.
– Она считает, что мне нужна жилетка, в которую можно выплакаться. Лиза ошибается.
– Я приехал не для того, чтобы предложить тебе какую-либо вещь из своего гардероба. – Квентин поднял руку и, прежде чем я успела проявить свое несогласие с его действиями, коснулся костяшками пальцев моей щеки, смахнул каплю дождя, которая могла быть и слезой. Он отвернулся и принялся изучать замок на двери, а вовсе не меня, хотя я и смотрела на него не отрываясь. – Ты хотела войти?
– Да, мне нужно было посмотреть на мой магазин в последний раз.
– Подожди минутку. – Он отошел к своему автомобилю, но тут же вернулся с мощным фонарем и инструментами.
Я держала фонарь, а он ловко справился с замком. Я толкнула дверь, и она распахнулась. Наружу устремился запах старого дерева, бумаги, кожи, знаний, словно выпорхнули души книг. Я глубоко вздохнула:
– Спасибо, Квентин.
– Поблагодари парня по кличке Локхид. Он научил меня открывать замки, когда мне едва исполнилось двенадцать. Хочешь, чтобы я подождал тебя здесь?
– Нет, идем со мной. В моем магазине живут очаровательные привидения.
Квентин с удивлением посмотрел на ведерко со льдом, стоявшее у моих ног, затем просто поднял его и, ничего не говоря, прошел следом за мной в лабиринт крошечных комнат, все еще заставленных книжными полками. Даже без книг они хранили тепло и сохраняли индивидуальность. Скрипящие деревянные полы вздыхали под нашими шагами. Я гладила полки и выцветшие розовые обои в цветочек. Квентин повернул фонарь, и свет со стены переместился на мое платье с нежным рисунком из розовых роз.
– Камуфляж для книжного магазина, – заметил он. – Очень удачный выбор для охоты на неприрученные книги.
Я подавила смешок. Квентин положил фонарь на дубовый прилавок, выдержавший шестьдесят лет торговли, чтения, авторов, читателей, радости.
– Скотт Фицджеральд опирался на этот прилавок в сорок пятом году, когда навещал прежнюю владелицу магазина, – сообщила я. – У меня есть фотография, на которой они сняты вместе. – А в прошлом году здесь стоял Скотт Ши, приехавший уже ко мне. Он получил Нобелевскую премию в области физики. У меня есть снимок, там мы стоим рядом. Здесь одно неотделимо от другого.
Квентин кивнул.
– Со Скоттами мне все ясно. Расскажи мне о тех, кто еще заходил сюда.
– На это потребуется время.
– А я никуда не спешу. – Квентин прислонился к прилавку, прогоняя тени, готовый разделить мою печаль.
Дождь разбил мою защитную броню, и я была рада, что сейчас нас только двое, он и я, укрывшиеся в этом старом уголке, которому осталось жить всего несколько дней.
– Я запланировала небольшую церемонию, – призналась я, опустилась на колени возле моего ведерка для льда, но тут у меня возникла идея. – В задней комнате я оставила старую деревянную скамью. Все подушки на ней порваны, ее не стоило забирать с собой. Сможешь принести ее сюда? Правда, она тяжелая и длинная.
– Твое желание для меня закон.
“Если бы”, – подумала я, когда он выходил. У нас была на двоих бутылка шампанского и высокий тонкий бокал работы Лизы. Две свечи, которые я поставила на прилавок, освещали нас мягким, колеблющимся светом. Квентин отпил шампанское из бокала, а я раскрыла сборник стихов, который привезла с собой. Я уже выпила достаточно, чтобы от моей фальшивой гордости не осталось и следа. Мне было тепло, мускулы расслабились. Я была готова говорить с моим книжным магазином.
– Я никак не могла решить, что понравится твоему духу, – громко сказала я, оглядываясь по сторонам. – Поэтому я выбрала классическое стихотворение Бена Джонсона. – Я склонила голову над книгой. – “Дневная лилия цветет, май озаряя красотой своей. И пусть она умрет, лишь вечер спустится, то был цветок зари. Мы красоте дивимся в крохотных твореньях. Жизнь совершенна в кратких лишь мгновеньях”.
Я подняла голову, взяла бокал с шампанским из рук Квентина и выпила, чествуя окутанную темными тенями комнату. В магазине стояла удивительная тишина, которую не нарушало даже привычное гудение ламп. Только дождь барабанил по крыше. Казалось, мир кончается за закрытыми ставнями окон. Как ни странно, мне это нравилось. Даже Квентин выглядел довольным. Я кивнула старому магазину.
– В твоих стенах столько людей обрели счастье. Включая и меня. Спасибо тебе. – Мой голос дрогнул. Я пригубила шампанское и поставила бокал на прилавок рядом с бутылкой. – Мне достаточно.
– Могу я посмотреть твой сборник стихов?
Я протянула Квентину книгу.
– Это антология, по несколько стихотворений разных авторов.
– Как насчет отрывка из “Макбета”? – Он перелистал страницы, нашел раздел, посвященный Шекспиру, и начал читать низким, мелодичным баритоном: – “Жизнь лишь тень, плохой актер, влачащий час на сцене, которого никто не слышит. Сказка, рассказанная глупцом, где много звуков и ярости, но ничего не значащая”.
Я едва слышно охнула.
– Великолепно. И как мрачно.
Бровь Квентина поднялась от удивления.
– Вся поэзия – штука достаточно мрачная.
– Ничего подобного. – Я придвинулась ближе к нему, перелистала несколько страниц в книге, которую он продолжал держать. – Смотри. Огден Нэш. Очень нежные строки.
Я прочитала вслух:
– “Черепаха живет меж двух пластин, практически скрывающих ее пол. По-моему, черепаха поступает очень умно, будучи такой плодовитой в таком одеянии”.
– Гм-м. Готов пойти на компромисс. Предлагаю что-нибудь из Мэнсфилда. – В глазах Квентина запрыгали смешинки, пока он листал страницы. – “Позволь иметь мне мудрость, красота; мудрость и страсть, пир для души, вода в пустыне. Дай мне лишь это, и пусть далек рассвет, во мраке ночи роза расцветет”.
– Розы расцветут, – поправила я. – Тебе это пришло на ум из-за роз на обоях.
– Нет, в этом виноваты ты и твое платье. – Он кивком указал на чуть поблекшие цветы, образующие рисунок, ломающийся на изгибах моего тела. – Ты красивая.
Мы молча смотрели друг на друга, и я чувствовала себя незащищенной, открытой, свободной. Квентин опустил взгляд на книгу.
– Давай вернемся к Шекспиру.
От него шло тепло, против которого я не могла устоять. Наши головы оказались совсем близко, и на мгновение я закрыла глаза, наслаждаясь запахом его одежды, волос, кожи. Его плечо коснулось моего, но я не отодвинулась.
Квентин откашлялся и прочел:
– “Он весь в рубцах, не чувствует ранений. Но вдруг, о чудо! Что за свет в окно струится? Это восток, Джульетта, солнце там”.
Его голос ласкал меня, а Квентин продолжал читать известные строки. Никогда раньше мужчина не читал мне вслух. Во всяком случае с тех пор, как это делал папа, когда я была ребенком. Я, не отрываясь, смотрела на Квентина, вспоминая свои детские ощущения, заново переживая их впервые за многие годы. Прошло слишком много времени с тех пор, как я могла просто чувствовать.