Страница:
Он показывает семь пластиковых оберток.
— Дикая смесь барбитурата и декседрина. Что вы хотели с собой сделать?
Дышать трудно, но тошнота прошла, осталась только слабость.
— Все помечены этой неделей. — продолжал врач.
Это молодой врач с каштановым хвостом на голове и плохими зубами.
— Следовательно, вы их получили не по своей карточке. Я вынужден говорить об этом. Мне это не нравится, но я получил вызов и у меня нет выбора. Но не беспокойтесь. Это не уголовное преступление. Вы должны будете вернуться в полицию и вас отправят в Медицинскую школу или клинику для обследования. Там вас пошлют к врачу или назначат ДТЛ — добровольное терапевтическое лечение. Я уже заполнил бланк с помощью вашей идентификационной карточки. Теперь мне нужно знать только, давно ли вы превышаете норму использования наркотиков.
— Несколько месяцев.
Врач что-то записал на листочке, положив его на колено.
— У кого вы заняли фармокарточку?
— У друзей.
— Назовите имена.
Немного погодя врач сказал:
— Одно имя, по крайней мере. Пустая формальность. Это никому не причинит неприятностей. Они лишь получат замечание от полиции, и в течение года их фармокарточка будет под контролем. Простая формальность. Одно имя.
— Не могу. Они хотели мне помочь.
— Послушайте, если вы не назовете имена — это неповиновение. Вас посадят в тюрьму или подвергнут принудительной терапии в институте. Во всяком случае легко можно проследить вашу карточку, на это нужно только время. Давайте, назовите хоть одно имя.
Он закрыл лицо руками, чтобы спастись от невыносимого яркого света, и сказал:
— Не могу.
— Он пользовался моей карточкой, — сказал лифтер. — Да. Мэнни Аренс, 247-602-6023.
Перо врача заскрипело.
— Я никогда не пользовался твоей карточкой.
— Ничего, проверять не станут. Теперь все пользуются чужими карточками, а все проверить невозможно. Я отдал взаймы свою, а пользовался чужой, и так все время. У меня их целая коллекция. Я принимаю такое, чего нет в моей карточке. Спокойнее, Джордж.
— Не могу.
Он хотел сказать, что не позволит Мэнни лгать из-за него.
— Через два-три часа вам будет легче, — сказал врач. — Но сегодня никуда не ходите. Все равно забастовка водителей, поезда ведут национальные гвардейцы, и вообще сплошная путаница. А мне придется идти в государственный комплекс, в десяти минутах отсюда, черт побери.
Он встал, и кровать подпрыгнула.
— В этом комплексе двести шестьдесят детей больны квашноркортом. Голод. Не хватает протеина. Что я могу для них сделать? Я уже затребовал для детей минимального протеинового рациона и ничего не получил. Сплошная красная лента и извинения. Они вполне могут сами купить себе пищу. Так мне сказали. Конечно, могут. Но где ее взять? Делаю им уколы витамина “С” и пытаюсь не замечать голод…
Дверь хлопнула. Мэнни присел на кровать.
Слабый сладковатый запах, как от свежескошенной травы, Он закрыл глаза и из тьмы послышался отдаленный голос Мэнни:
— А хочешь быть живым?
Из кабинета доктора Уильяма Хабера не было видно гору Маунт-Худ. Кабинет помещался внутри Восточной Башни Вильяметты на шестьдесят третьем этаже, и из него вообще ничего не было видно. Но на одной из лишенных окон стен кабинета висела большая фотография горы Маунт-Худ, и доктор Хабер смотрел на нее, разговаривая с медсестрой по коммутатору.
— Кто этот Орр, Пеппи? Истерик с симптомами проказы?
Сестра сидела всего лишь в трех футах от стены, но внутренний коммутатор, подобно диплому на стене, внушает пациентам почтение, впрочем, как и доктору. Не годится психиатру открывать дверь кабинета и кричать:
— Следующий!
— Нет, доктор, истерик — это мистер Грин. Он придет завтра в десять. А этого к нам направил доктор Уотерс из Университетской медицинской школы. Случай ДТЛ.
— Приверженность к наркотикам. Верно. История болезни уже у меня. Ладно, пришлите его ко мне, когда он появится.
Тут же он услышал, как остановился лифт, открылась дверь, затем шаги, неуверенные; открылась дверь в приемную.
Прислушавшись, доктор мог услышать хлопанье дверей, стук пишущих машинок, голоса, шум воды в туалетах по всей башне над ним и под ним. Хитрость заключалась в том, чтобы не слышать этого всего. Единственная прочная стена — в голове.
Пеппи заполняла карточку, как обычно при первом посещении пациента. Ожидая, доктор Хабер снова взглянул на фотографию и подумал, когда ее могли снять. Синее небо, снег с подножия до вершины. Несомненно, много лет назад, в шестидесятые или семидесятые. Эффект нарастал постепенно, и Хабер, родившийся в 1962 году, ясно помнил голубое небо своего детства.
Сейчас вечные снега сошли с гор всего мира, даже с Эвереста и Эльбруса.
Но, конечно, вполне могли раскрасить современную фотографию, нарисовать голубое небо и белую вершину. Сказать наверняка невозможно.
— Добрый день, мистер Орр, сказал доктор Хабер.
Он встал и улыбнулся, но руки не подал, потому что у многих пациентов был выработан прочный страх физического контакта.
Пациент неуверенно отдернул протянутую руку, нервно поправил галстук и сказал:
— Здравствуйте.
Галстуком служила обычная длинная цепочка из посеребренной стали. Одет обычно, по стандарту клерка, консервативная прическа — волосы до плеч, короткая борода. Светлые волосы и светлые глаза, низкорослый, легкое недоедание. Хорошее состояние здоровья, от двадцати восьми до тридцати двух лет. Неагрессивный, спокойный, мягкий, традиционный. Хабер часто говорил, что самый ценный период взаимоотношений с пациентом — первые десять секунд.
— Садитесь, мистер Орр. Вот так. Курите? С коричневым фильтром — транквилизирующие, с белым — безникотиновые.
Орр не курил.
— Что же, давайте займемся вашим случаем. Контроль желает знать, почему вы пользовались фармокарточками своих друзей, нарушая установленную для вас квоту наркотиков и снотворного. Верно? Поэтому вас направили к парням на холме, а те рекомендовали добровольную терапию и послали вас ко мне. Все верно?
Он слышал собственный искренний добродушный голос, хорошо рассчитанный, призванный вызвать доверие пациента. Но этот пациент был далек от доверия, Он часто моргал, поза у него была напряженная. Он кивнул так, будто в тот же момент глотнул.
— Хорошо. Прекрасно. С этим пока все. Если бы вы хранили таблетки, собираясь продать их наркоманам или совершить убийство, тогда бы вы были в тяжелом положении. Но поскольку вы только принимали их, ваше наказание — всего лишь несколько встреч со мной. Ноя, конечно, хочу знать, почему вы их принимали. Тогда вместе мы придумаем что-нибудь, чтобы вы, во-первых, в дальнейшем придерживались квоты, во-вторых, вообще избавились бы от привычки к наркотикам.
Его взгляд скользнул по страницам досье, присланного из медицинской школы.
— Вы начали с барбитуратов в течение нескольких недель, затем перешли на дектроамфетамин, потом опять вернулись к барбитуратам. Бессонница?
— Я сплю хорошо.
— Но вам снятся дурные сны?
Пациент испуганно взглянул на врача. Простой случай.
— Что-то в этом роде, — хрипло сказал он.
— Мне было легко догадаться, мистер Орр. Ко мне обычно направляют людей, жалующихся на кошмары.
Он улыбнулся.
— Я специалист по снам. Буквально — онейрологист. Сон и сновидения — вот моя область, Хорошо, выскажу следующую догадку. При помощи фенобарбитала вы пытались подавить сны, но обнаружили, что привычка к наркотикам все более снижает их эффект, а затем и вовсе устраняет его. То же самое с дексадрином. Поэтому вы чередовали их. Верно?
Пациент напряженно кивнул.
— Почему промежутки между приемами дексадрина становились все меньше?
— Я стал нервным.
— Я думаю. А последняя комбинация чуть не свела вас с ума. Сама по себе она не опасна. Но все равно, мистер Орр, вы занимались опасным делом.
Он помолчал, желая усилить эффект.
— Вы лишили себя снов.
Пациент снова кивнул.
— Пытались ли вы лишить себя пищи или воды, мистер Орр? Пытались ли вы не дышать?
Он продолжал говорить добродушным тоном и пациент в ответ грустно улыбался.
— Вы знаете, что вам необходим сон не меньше, чем еда, вода и воздух. Но понимаете ли вы, что просто сна недостаточно, и что вы нуждаетесь также и в сновидениях? Лишенный сновидений, ваш мозг начинает подводить вас. Вы делаетесь раздражительным, не способным сосредоточиться — знакомо вам это? И дело не только в дексадрине. Замедленная реакция, забывчивость, безответственность, склонность к параноидным фантазиям и, в конечном счете, все-таки сны! Наркотики не в состоянии избавить вас от сновидений, они, разве что, убьют вас. Например, крайний алкоголизм ведет к состоянию, называемому центральным мчелиполизисом. Оно смертельно. Так вот, такое же повреждение подкорки вызывается отсутствием сновидений. Заметьте, не отсутствием сна! От отсутствия специфической стадии сна, периода сновидений, стадии “J”. Но вы не алкоголик и не погибли, следовательно, я заключаю, что наркотики подействовали на вас лишь частично. Поэтому: а) вы в плохой физической форме от частичной потери сновидений и б) вы зашли в тупик. Так что же завело вас в тупик? Страх дурных снов, вернее то, что вы называете дурными снами. Можете вы мне рассказать что-нибудь об этих ваших снах?
Орр колебался.
Хабер открыл рот и снова закрыл его.
Уж слишком часто он знал, что собирается сказать человек, и мог сказать это за него.
Но они должны были делать шаг. Он не может делать его за них. И в конце концов, весь разговор был лишь предварительным. Рудимент счастливых дней анализа, единственная цель разговора — помочь принять решение, что делать с пациентом.
— Я думаю, у меня кошмаров не больше, чем у других, — заговорил Орр.
Он глядел на руки.
— Ничего особенного. Я боюсь снов.
— Дурных снов?
— Любых.
— Понятно. А знаете ли вы, с чего начался у вас этот страх? Или чего именно вы боитесь, стараетесь избежать?
Орр не ответил. Он продолжал смотреть на свои руки, угловатые красные руки, неподвижно лежащие на коленях. Хабер решил чуть подтолкнуть его.
— Вас смущает иррациональность, необъяснимость сновидений? Может, их аморальность?
— Да, как будто… Но по особой причине. Видите ли, я…
“Вот где собака зарыта, — думал Хабер, глядя на эти напряженные руки. — Бедняга. Несуразные, может быть, непристойные сны, и комплекс вины из-за них”.
— Вы мне не верите.
Случай тяжелее, чем он считал.
— Человек, изучающий сновидения, не очень связан с понятием веры или неверия, мистер Орр. Я не пользуюсь этими категориями. Они мне не подходят. Поэтому не обращайте на них внимания и продолжайте. Я заинтересован.
Не слишком ли покровительственный тон? Он посмотрел на Орра и на мгновение встретился с ним взглядом. “Какие прекрасные глаза”, — подумал Хабер и удивился, потому что красота тоже не принадлежала к числу используемых им понятий. Зрачки голубовато-серые, чистые, почти прозрачные. На мгновение Хабер забылся и посмотрел в эти ясные, ускользающие глаза, но только на мгновение, так как странность этого поступка не была зафиксирована его сознанием.
— Ну, — нерешительно начал Орр, — я вижу сны, которые влияют на… мир. На реальный мир.
— Мы все видим такие сны, мистер Орр.
Орр удивился. Исключительно прямодушный человек.
— Эффект сна j-стадии, текущей непосредственно перед пробуждением. Его воздействие на эмоциональный уровень может быть выражено…
— Нет, я не это имел в виду.
Слегка запинаясь, он продолжал:
— Когда я вижу что-нибудь во сне-оно осуществляется.
— В это не трудно поверить, мистер Орр. Я говорю совершенно серьезно. На нынешнем уровне развития науки мало кто сомневается в возможности этого феномена. Пророческие сны…
— Это не пророческие сны. Я ничего не предвижу. Я просто изменяю мир.
Руки его были плотно сжаты. Неудивительно, что парни из медшколы прислали его сюда. Всех спятивших, с кем сами не могут справиться, направляют к Хаберу.
— Может приведете пример? Ну, когда вы в первый раз видели такой сон? Сколько вам тогда было?
Пациент долго колебался и наконец сказал:
— Я думаю — лет шестнадцать.
Он был по-прежнему спокоен. Он явно боялся, но не проявлял никакой враждебности к Хаберу.
— Хотя не уверен.
— Расскажите о первом случае, в котором вы уверены.
— Мне было семнадцать. Я жил еще дома, но с нами жила сестра моей матери. Она развелась и не работала, а получала пособие. По-своему она была добра. Мы жили в обычной трехкомнатной квартире, и она всегда была с нами. Она часто доводила мою мать. Она была не слишком деликатной, эта Этель. И… она играла со мной, играла лишь отчасти. Она приходила ко мне в спальню в прозрачной пижаме… ну и так далее. Ей было около тридцати. Я нервничал. Тогда я еще не знал женщин. Вы понимаете. Парня легко соблазнить. Я отказался. Ведь она была моей теткой.
Он посмотрел на Хабера, чтобы убедиться, понял ли доктор, от чего он отказался, и одобряет ли его поступок. Вседозволеность конца двадцатого столетия вызывала массу сексуальных комплексов и страхов. Точно также, как чопорность конца девятнадцатого века. Орр боялся, что доктор Хабер будет шокирован его нежеланием спать с теткой. Хабер постарался сохранить спокойствие и заинтересованное выражение лица. И Орр продолжал:
— Ну, мне снились тревожные сны и в них всегда присутствовала тетя. Обычно в ином виде, как бывает во снах. Однажды она оказалась белой кошкой, но я знал, что это была Этель. Как-то она заставила меня повести ее в кино и захотела, чтобы я обнял ее и все такое, а когда мы вернулись домой, она пришла ко мне в постель и сказала, что родители спят. И вот, когда мне удалось выпроводить ее, я увидел тот сон, очень живой сон. Проснувшись, я его отчетливо помнил. Мне снилось, что Этель погибла в автомобильной катастрофе в Лос-Анжелесе. Об этом пришла телеграмма. Мама плакала, готовя ужин. Мне было ее жаль, я хотел что-нибудь для нее сделать, но я не знал что. Вот и все. Только когда я встал и пошел в гостиную, тетя Этель не спала на диване. Ее не было в доме. Только родители и я. Мне не нужно было спрашивать. Я помнил. Я знал, что тетя Этель погибла в автомобильной катастрофе в Лос-Анжелесе. Мы получили об этом телеграмму. Ожил мой сон. Но я знал, что до моего сна она жила в гостиной с нами и спала на диване до самой последней ночи.
— Но ведь никаких доказательств не было.
— Нет. Никаких. Никто не помнил, чтобы она жила у нас, кроме меня.
Хабер рассудительно кивнул и погладил бороду. Простой, на первый взгляд, случай наркомании превратился в серьезное отклонение. Но раньше ему не приходилось встречаться с таким четким изложением иллюзорного мира. Возможно, Орр — шизофреник, но у него нет внутреннего высокомерия таких людей, а к ним Хабер был очень чувствителен.
— А почему вы считаете, что ваша мать не заметила изменения?
— Ну, ведь она не видела таких снов. Я хочу сказать, что мой сон действительно изменил реальность. Он создал иную реальность, ретроспективную, и мать оказалась ее частью. Будучи в этой реальности она ни о чем другом не могла помнить, а я помнил обе реальности, потому что… присутствовал в момент изменения. Я знаю, что это бессмысленно, но иначе не могу объяснить. Мне пришлось создать объяснение, иначе бы я подумал, что сошел с ума.
Нет, этот парень не шизофреник.
— Что ж, мистер Орр, я доверяю фактам, а то, что происходит в мозгу, поверьте мне, тоже факт. Когда видишь запись снов другого человека на энцефалографе, как я видел десятки тысяч раз, не будешь говорить о сне, как о “нереальном”. Они существуют и они реальны, они оставляют следы. Я полагаю, что вы видели и другие сны, имевшие такой же эффект?
— Да. Не часто. Только при напряжении. Но, кажется, они учащаются. Я боюсь.
— Чего?
Орр молча смотрел на него.
— Чего вы боитесь?
— Я не хочу изменять действительность, — как бы утверждая нечто самоочевидное, заявил Орр. — Кто я такой, чтобы изменять мир? Мир меняет мое подсознание, безо всякого контроля разума. Я пробовал самогипноз, но ничего хорошего это не дало. Они, сны, бессвязны, эгоистичны, иррациональны и аморальны, как вы сказали. Они исходят, по крайней мере, отчасти, из сути человека. Я не хотел убивать бедную Этель. Я просто хотел, чтобы она не приставала ко мне. А во сне это приняло такую форму. Сны выбирают кратчайший путь. Я убил ее в автомобильной катастрофе за тысячу миль шесть недель назад. Я несу ответственность за ее смерть. Хабер снова погладил бороду.
— Вот почему наркотики, подавляющие сны, — медленно сказал он. — Чтобы избавиться, избежать дальнейшей ответственности.
— Да. Наркотики не давали снам сделаться яркими. А ведь только очень яркие, живые сны делаются…
Он поискал слово.
— …эффективными.
— Хорошо. Посмотрим. Вы неженаты, служите чертежником энергостанции Ренвиль-Уматилла. Вам нравится ваша работа?
— Очень.
— Как с вашей сексуальной жизнью?
— Однажды вступил в испытательный брак. Через несколько лет он прервался. Прошлым летом.
— Вы разорвали или она?
— Оба. Она не хотела ребенка. Брак не был окончательным.
— И с тех пор?…
— Ну, у нас в конторе есть девушка. Я не очень в них нуждаюсь.
— Ну а вообще отношения с другими? Как вам кажется, вы установили нормальные отношения с окружающими, нашли свою пищу в эмоциональной экологии окружающей среды?
— Мне кажется, да.
— Итак, в вашей жизни все нормально. Так? Хорошо. Теперь скажите мне, вы серьезно хотели избавиться от пристрастия к наркотикам?
— Да.
— Хорошо. Вы принимали наркотики, чтобы не видеть сны. Но не все сны опасные, только самые яркие. Вам снилась ваша тетя Этель в виде белой кошки, но наутро она не стала белой кошкой, верно? Итак, некоторые сны безопасны.
Он подождал подтверждающего кивка Орра.
— Теперь подумайте. Не хотели бы вы все это еще раз проверить и, может быть, узнать, как видеть сны безопасно и без страха? Позвольте мне объяснить. Вопрос о сновидениях вы слишком нагрузили эмоционально. Вы буквально боитесь своих снов, потому что некоторые из ваших снов обладают способностью воздействовать на реальную жизнь, причем без контроля с вашей стороны. Возможно, это сложная и полная значения метафора, при помощи которой ваше подсознание пытается сказать вашему сознанию что-то о реальности, вашей реальности, вашей жизни, — которую рационально вы не в состоянии воспринять. Но мы можем воспринять метафору буквально, попытаться перевести ее в рациональные термины. В настоящее время ваша проблема такова: вы боитесь снов, но в то же время нуждаетесь в них. Вы пытаетесь подавить их наркотиками — не подействует. Прекрасно. Попробуем обратное. Вы будете спать преднамеренно. Вы будете видеть сны, интенсивные и яркие, но под моим присмотром, в контролируемом состоянии. Вы получите контроль над тем, что вам кажется неконтролируемым.
— Как же я смогу видеть сны по приказу? — спросил Орр с недоверием.
— Во дворце сновидений доктора Хабера сможете! Вас подвергнут гипнозу! Вас ведь подвергали гипнозу?
— Да, при лечении зубов.
— Хорошо. Вот система. Я погружаю вас в гипнотический транс и предлагаю вам уснуть, видеть сон и указываю, какой именно сон. Пока вы спите, я слежу за вами все это время — и непосредственно, и через ЗЭГ. Потом я бужу вас и мы говорим о вашем сне. Если все пройдет благополучно, быть может, к следующему сну вы отнесетесь спокойней.
— Но у меня не получится здесь эффективного сна: он бывает раз из десятка или даже из сотни снов.
— Вы можете здесь увидеть любой сон. Хорошо подготовленный гипнотизер может почти полностью контролировать содержание сновидений. Я делаю это уже десять лет. К тому же на вас будет шлем. Приходилось вам надевать его когда-нибудь?
Орр покачал головой.
— Но вы знаете, что это такое?
— Он посылает через электроды сигнал, который стимулирует мозг…
— В общих чертах верно. Русские пользовались им пятьдесят лет, израильтяне открыли его заново. И наконец мы занялись его массовым производством для профессионального пользования. При их помощи успокаивают больных и внушают сон типа “альфа”. Несколько лет назад у меня была тяжело больная в Линктоне. ОТЛ — обязательное терапевтическое лечение. Подобно многим депрессивным, она мало спала, и особенно ей не хватало j -стадии сна. Как только она входила в j-стадию, она тут же просыпалась. Порочный круг: сильнее депрессия — меньше сна, меньше сна — сильнее депрессия. Как разорвать его?
Лекарства не увеличивают значительно j-стадию. ЭСМ — электронная стимуляция мозга. Но это означает вживление электродов, очень глубокое, до центров сна. Операция нежелательна. И я использовал шлем, чтобы улучшить сон. Что, если использовать низкочастотный сигнал более эффективно, направить его точно на специфическую область внутри мозга? О да, конечно, Хабер, ты молодец! Занявшись дальнейшими исследованиями, я и создал свою машину. Я пытался воздействовать на мозг пациента записью мозговых волн здорового человека в соответствующем состоянии, экспериментировал с различными стадиями сна и сновидений. Без особого успеха. Сигнал от другого мозга может вызвать у пациента ответную реакцию, а может и не вызвать. Пришлось изучать сотни записей обобщать и выводить среднее. Работая с пациентами, я снова искал специфику. Когда мозг поступал так, как я хотел, я записывал этот момент, усиливал его, делал продолжительное повторение снова и снова и заставлял мозг пациента повиноваться здоровым импульсам. Это потребовало огромного числа анализов, и в результате простой ЗЭГ плюс шлем переросли вот в это.
Он жестом указал на электронный лес за Орром.
Большая часть приборов скрывалась за пластиковой перегородкой, потому что большинство пациентов либо боялись электроники, либо слишком доверяли ей, и все же машина занимала большую часть кабинета.
— Это Машина Снов, — сказал Хабер и улыбнулся. — Или пользуясь прозаическим термином, усилитель. Он позволит нам видеть сон нужной интенсивности и продолжительности. Кстати, пациентка, о которой я вам рассказывал, полностью выздоровела.
Он наклонился вперед.
— Ну, хотите испробовать?
— Сейчас?
— А чего ждать?
— Но я не могу уснуть днем.
Хабер порылся в ящике стола и извлек листок бумаги -согласие на гипноз в определенной форме. Орр взял предложенную Хабером ручку и подписался.
— Хорошо. Теперь, Джордж, скажите, ваш дантист пользовался лишь записью или сам гипнотизировал вас?
— Запись. Я третий по шкале восприимчивости.
— Как раз посредине. Ну, начнем с предположения, что для хорошего сна нужен транс. Нам нужен настоящий естественный сон. Усилитель снабдит нас им. Но чтобы избежать долгих часов подготовки, используем индукцию типа “в-к”. Приходилось пользоваться?
Орр покачал головой. Он казался подавленным, но не возражал. В нем была какая-то пассивность, казавшаяся женственной и даже детской. Хабер распознал в себе покровительственную реакцию по отношению к физически слабому и больному человеку. Над ним так легко господствовать. Покровительствовать ему — почти непреодолимое стремление.
— Я пользуюсь этим методом с большинством пациентов. Он быстрый, безопасный и безотказный — лучший метод гипнотического внушения и причиняет меньше всего хлопот и гипнотизеру и пациенту.
Орр, несомненно, слышал вздорные рассказы о пациентах, сошедших с ума или погибших от слишком уж длительной или неумело примененной в-к индукции. Бояться нечего, но Хабер должен был успокоить пациента, иначе тот будет сопротивляться индукции. Он продолжал болтать, описывая пятидесятилетнюю историю в-к индукции, затем перешел на общие проблемы гипноза.
— Мы должны преодолеть пропасть между бодрствованием или состоянием гипнотического транса и стадией сновидений. Эта пропасть имеет обычное название — сон. Нормальный сон, s-стадия. Грубо говоря существует четыре стадии: бодрствование, транс, s-сон и j-сон. Последние три имеют нечто общее: сон, сновидение и транс высвобождают подсознание, в то время как бодрствование, в первую очередь рационально. Но посмотрите на ЗЭГ — записи всех четырех стадий. Здесь вы найдете общее у бодрствования, транса и j-стадии, в то время s-стадия совершенно отлична. Невозможно перейти непосредственно от транса к j-стадии. Между ними обязательно должна быть s-стадия — сон. Обычно, j-стадия наступает всего пять или шесть раз за ночь, каждый час или два, и длится каждый раз не более пятнадцати минут. В остальное время ночи мы находимся в состоянии нормального сна. В это время могут снится сны, но очень неяркие, смутные, какая-то мешанина мыслей и образов. Вам же нужны яркие, эмоциональные сны, запоминающиеся сновидения j-стадии. Гипноз плюс усилитель дадут необходимое, позволят миновать нейрофизиологическую и темпоральную области обычного сна, перейти прямо к сновидениям. Вам нужно лечь на кушетку. Я многое заимствовал у Демента, Азеринского, Бергера, Освальда, Хартмана и других, но кушетка будет идти прямо от папы Фрейда. Но мы ее используем для сна, а он против этого возражал. Для начала сядьте на край кушетки. Да, вот так. Вам придется провести здесь некоторое время, так что устраивайтесь поудобнее. Вы говорите, что пробовали самовнушение? Прекрасно, используйте и сейчас ту же технику. Глубокое дыхание. Вдох на счет “десять ”, задержка на “пять”. Вот так, верно. Смотрите на потолок, прямо над головой. Хорошо.
— Дикая смесь барбитурата и декседрина. Что вы хотели с собой сделать?
Дышать трудно, но тошнота прошла, осталась только слабость.
— Все помечены этой неделей. — продолжал врач.
Это молодой врач с каштановым хвостом на голове и плохими зубами.
— Следовательно, вы их получили не по своей карточке. Я вынужден говорить об этом. Мне это не нравится, но я получил вызов и у меня нет выбора. Но не беспокойтесь. Это не уголовное преступление. Вы должны будете вернуться в полицию и вас отправят в Медицинскую школу или клинику для обследования. Там вас пошлют к врачу или назначат ДТЛ — добровольное терапевтическое лечение. Я уже заполнил бланк с помощью вашей идентификационной карточки. Теперь мне нужно знать только, давно ли вы превышаете норму использования наркотиков.
— Несколько месяцев.
Врач что-то записал на листочке, положив его на колено.
— У кого вы заняли фармокарточку?
— У друзей.
— Назовите имена.
Немного погодя врач сказал:
— Одно имя, по крайней мере. Пустая формальность. Это никому не причинит неприятностей. Они лишь получат замечание от полиции, и в течение года их фармокарточка будет под контролем. Простая формальность. Одно имя.
— Не могу. Они хотели мне помочь.
— Послушайте, если вы не назовете имена — это неповиновение. Вас посадят в тюрьму или подвергнут принудительной терапии в институте. Во всяком случае легко можно проследить вашу карточку, на это нужно только время. Давайте, назовите хоть одно имя.
Он закрыл лицо руками, чтобы спастись от невыносимого яркого света, и сказал:
— Не могу.
— Он пользовался моей карточкой, — сказал лифтер. — Да. Мэнни Аренс, 247-602-6023.
Перо врача заскрипело.
— Я никогда не пользовался твоей карточкой.
— Ничего, проверять не станут. Теперь все пользуются чужими карточками, а все проверить невозможно. Я отдал взаймы свою, а пользовался чужой, и так все время. У меня их целая коллекция. Я принимаю такое, чего нет в моей карточке. Спокойнее, Джордж.
— Не могу.
Он хотел сказать, что не позволит Мэнни лгать из-за него.
— Через два-три часа вам будет легче, — сказал врач. — Но сегодня никуда не ходите. Все равно забастовка водителей, поезда ведут национальные гвардейцы, и вообще сплошная путаница. А мне придется идти в государственный комплекс, в десяти минутах отсюда, черт побери.
Он встал, и кровать подпрыгнула.
— В этом комплексе двести шестьдесят детей больны квашноркортом. Голод. Не хватает протеина. Что я могу для них сделать? Я уже затребовал для детей минимального протеинового рациона и ничего не получил. Сплошная красная лента и извинения. Они вполне могут сами купить себе пищу. Так мне сказали. Конечно, могут. Но где ее взять? Делаю им уколы витамина “С” и пытаюсь не замечать голод…
Дверь хлопнула. Мэнни присел на кровать.
Слабый сладковатый запах, как от свежескошенной травы, Он закрыл глаза и из тьмы послышался отдаленный голос Мэнни:
— А хочешь быть живым?
2
Вход к богу — несуществование.
Чуанг Цзе II
Из кабинета доктора Уильяма Хабера не было видно гору Маунт-Худ. Кабинет помещался внутри Восточной Башни Вильяметты на шестьдесят третьем этаже, и из него вообще ничего не было видно. Но на одной из лишенных окон стен кабинета висела большая фотография горы Маунт-Худ, и доктор Хабер смотрел на нее, разговаривая с медсестрой по коммутатору.
— Кто этот Орр, Пеппи? Истерик с симптомами проказы?
Сестра сидела всего лишь в трех футах от стены, но внутренний коммутатор, подобно диплому на стене, внушает пациентам почтение, впрочем, как и доктору. Не годится психиатру открывать дверь кабинета и кричать:
— Следующий!
— Нет, доктор, истерик — это мистер Грин. Он придет завтра в десять. А этого к нам направил доктор Уотерс из Университетской медицинской школы. Случай ДТЛ.
— Приверженность к наркотикам. Верно. История болезни уже у меня. Ладно, пришлите его ко мне, когда он появится.
Тут же он услышал, как остановился лифт, открылась дверь, затем шаги, неуверенные; открылась дверь в приемную.
Прислушавшись, доктор мог услышать хлопанье дверей, стук пишущих машинок, голоса, шум воды в туалетах по всей башне над ним и под ним. Хитрость заключалась в том, чтобы не слышать этого всего. Единственная прочная стена — в голове.
Пеппи заполняла карточку, как обычно при первом посещении пациента. Ожидая, доктор Хабер снова взглянул на фотографию и подумал, когда ее могли снять. Синее небо, снег с подножия до вершины. Несомненно, много лет назад, в шестидесятые или семидесятые. Эффект нарастал постепенно, и Хабер, родившийся в 1962 году, ясно помнил голубое небо своего детства.
Сейчас вечные снега сошли с гор всего мира, даже с Эвереста и Эльбруса.
Но, конечно, вполне могли раскрасить современную фотографию, нарисовать голубое небо и белую вершину. Сказать наверняка невозможно.
— Добрый день, мистер Орр, сказал доктор Хабер.
Он встал и улыбнулся, но руки не подал, потому что у многих пациентов был выработан прочный страх физического контакта.
Пациент неуверенно отдернул протянутую руку, нервно поправил галстук и сказал:
— Здравствуйте.
Галстуком служила обычная длинная цепочка из посеребренной стали. Одет обычно, по стандарту клерка, консервативная прическа — волосы до плеч, короткая борода. Светлые волосы и светлые глаза, низкорослый, легкое недоедание. Хорошее состояние здоровья, от двадцати восьми до тридцати двух лет. Неагрессивный, спокойный, мягкий, традиционный. Хабер часто говорил, что самый ценный период взаимоотношений с пациентом — первые десять секунд.
— Садитесь, мистер Орр. Вот так. Курите? С коричневым фильтром — транквилизирующие, с белым — безникотиновые.
Орр не курил.
— Что же, давайте займемся вашим случаем. Контроль желает знать, почему вы пользовались фармокарточками своих друзей, нарушая установленную для вас квоту наркотиков и снотворного. Верно? Поэтому вас направили к парням на холме, а те рекомендовали добровольную терапию и послали вас ко мне. Все верно?
Он слышал собственный искренний добродушный голос, хорошо рассчитанный, призванный вызвать доверие пациента. Но этот пациент был далек от доверия, Он часто моргал, поза у него была напряженная. Он кивнул так, будто в тот же момент глотнул.
— Хорошо. Прекрасно. С этим пока все. Если бы вы хранили таблетки, собираясь продать их наркоманам или совершить убийство, тогда бы вы были в тяжелом положении. Но поскольку вы только принимали их, ваше наказание — всего лишь несколько встреч со мной. Ноя, конечно, хочу знать, почему вы их принимали. Тогда вместе мы придумаем что-нибудь, чтобы вы, во-первых, в дальнейшем придерживались квоты, во-вторых, вообще избавились бы от привычки к наркотикам.
Его взгляд скользнул по страницам досье, присланного из медицинской школы.
— Вы начали с барбитуратов в течение нескольких недель, затем перешли на дектроамфетамин, потом опять вернулись к барбитуратам. Бессонница?
— Я сплю хорошо.
— Но вам снятся дурные сны?
Пациент испуганно взглянул на врача. Простой случай.
— Что-то в этом роде, — хрипло сказал он.
— Мне было легко догадаться, мистер Орр. Ко мне обычно направляют людей, жалующихся на кошмары.
Он улыбнулся.
— Я специалист по снам. Буквально — онейрологист. Сон и сновидения — вот моя область, Хорошо, выскажу следующую догадку. При помощи фенобарбитала вы пытались подавить сны, но обнаружили, что привычка к наркотикам все более снижает их эффект, а затем и вовсе устраняет его. То же самое с дексадрином. Поэтому вы чередовали их. Верно?
Пациент напряженно кивнул.
— Почему промежутки между приемами дексадрина становились все меньше?
— Я стал нервным.
— Я думаю. А последняя комбинация чуть не свела вас с ума. Сама по себе она не опасна. Но все равно, мистер Орр, вы занимались опасным делом.
Он помолчал, желая усилить эффект.
— Вы лишили себя снов.
Пациент снова кивнул.
— Пытались ли вы лишить себя пищи или воды, мистер Орр? Пытались ли вы не дышать?
Он продолжал говорить добродушным тоном и пациент в ответ грустно улыбался.
— Вы знаете, что вам необходим сон не меньше, чем еда, вода и воздух. Но понимаете ли вы, что просто сна недостаточно, и что вы нуждаетесь также и в сновидениях? Лишенный сновидений, ваш мозг начинает подводить вас. Вы делаетесь раздражительным, не способным сосредоточиться — знакомо вам это? И дело не только в дексадрине. Замедленная реакция, забывчивость, безответственность, склонность к параноидным фантазиям и, в конечном счете, все-таки сны! Наркотики не в состоянии избавить вас от сновидений, они, разве что, убьют вас. Например, крайний алкоголизм ведет к состоянию, называемому центральным мчелиполизисом. Оно смертельно. Так вот, такое же повреждение подкорки вызывается отсутствием сновидений. Заметьте, не отсутствием сна! От отсутствия специфической стадии сна, периода сновидений, стадии “J”. Но вы не алкоголик и не погибли, следовательно, я заключаю, что наркотики подействовали на вас лишь частично. Поэтому: а) вы в плохой физической форме от частичной потери сновидений и б) вы зашли в тупик. Так что же завело вас в тупик? Страх дурных снов, вернее то, что вы называете дурными снами. Можете вы мне рассказать что-нибудь об этих ваших снах?
Орр колебался.
Хабер открыл рот и снова закрыл его.
Уж слишком часто он знал, что собирается сказать человек, и мог сказать это за него.
Но они должны были делать шаг. Он не может делать его за них. И в конце концов, весь разговор был лишь предварительным. Рудимент счастливых дней анализа, единственная цель разговора — помочь принять решение, что делать с пациентом.
— Я думаю, у меня кошмаров не больше, чем у других, — заговорил Орр.
Он глядел на руки.
— Ничего особенного. Я боюсь снов.
— Дурных снов?
— Любых.
— Понятно. А знаете ли вы, с чего начался у вас этот страх? Или чего именно вы боитесь, стараетесь избежать?
Орр не ответил. Он продолжал смотреть на свои руки, угловатые красные руки, неподвижно лежащие на коленях. Хабер решил чуть подтолкнуть его.
— Вас смущает иррациональность, необъяснимость сновидений? Может, их аморальность?
— Да, как будто… Но по особой причине. Видите ли, я…
“Вот где собака зарыта, — думал Хабер, глядя на эти напряженные руки. — Бедняга. Несуразные, может быть, непристойные сны, и комплекс вины из-за них”.
— Вы мне не верите.
Случай тяжелее, чем он считал.
— Человек, изучающий сновидения, не очень связан с понятием веры или неверия, мистер Орр. Я не пользуюсь этими категориями. Они мне не подходят. Поэтому не обращайте на них внимания и продолжайте. Я заинтересован.
Не слишком ли покровительственный тон? Он посмотрел на Орра и на мгновение встретился с ним взглядом. “Какие прекрасные глаза”, — подумал Хабер и удивился, потому что красота тоже не принадлежала к числу используемых им понятий. Зрачки голубовато-серые, чистые, почти прозрачные. На мгновение Хабер забылся и посмотрел в эти ясные, ускользающие глаза, но только на мгновение, так как странность этого поступка не была зафиксирована его сознанием.
— Ну, — нерешительно начал Орр, — я вижу сны, которые влияют на… мир. На реальный мир.
— Мы все видим такие сны, мистер Орр.
Орр удивился. Исключительно прямодушный человек.
— Эффект сна j-стадии, текущей непосредственно перед пробуждением. Его воздействие на эмоциональный уровень может быть выражено…
— Нет, я не это имел в виду.
Слегка запинаясь, он продолжал:
— Когда я вижу что-нибудь во сне-оно осуществляется.
— В это не трудно поверить, мистер Орр. Я говорю совершенно серьезно. На нынешнем уровне развития науки мало кто сомневается в возможности этого феномена. Пророческие сны…
— Это не пророческие сны. Я ничего не предвижу. Я просто изменяю мир.
Руки его были плотно сжаты. Неудивительно, что парни из медшколы прислали его сюда. Всех спятивших, с кем сами не могут справиться, направляют к Хаберу.
— Может приведете пример? Ну, когда вы в первый раз видели такой сон? Сколько вам тогда было?
Пациент долго колебался и наконец сказал:
— Я думаю — лет шестнадцать.
Он был по-прежнему спокоен. Он явно боялся, но не проявлял никакой враждебности к Хаберу.
— Хотя не уверен.
— Расскажите о первом случае, в котором вы уверены.
— Мне было семнадцать. Я жил еще дома, но с нами жила сестра моей матери. Она развелась и не работала, а получала пособие. По-своему она была добра. Мы жили в обычной трехкомнатной квартире, и она всегда была с нами. Она часто доводила мою мать. Она была не слишком деликатной, эта Этель. И… она играла со мной, играла лишь отчасти. Она приходила ко мне в спальню в прозрачной пижаме… ну и так далее. Ей было около тридцати. Я нервничал. Тогда я еще не знал женщин. Вы понимаете. Парня легко соблазнить. Я отказался. Ведь она была моей теткой.
Он посмотрел на Хабера, чтобы убедиться, понял ли доктор, от чего он отказался, и одобряет ли его поступок. Вседозволеность конца двадцатого столетия вызывала массу сексуальных комплексов и страхов. Точно также, как чопорность конца девятнадцатого века. Орр боялся, что доктор Хабер будет шокирован его нежеланием спать с теткой. Хабер постарался сохранить спокойствие и заинтересованное выражение лица. И Орр продолжал:
— Ну, мне снились тревожные сны и в них всегда присутствовала тетя. Обычно в ином виде, как бывает во снах. Однажды она оказалась белой кошкой, но я знал, что это была Этель. Как-то она заставила меня повести ее в кино и захотела, чтобы я обнял ее и все такое, а когда мы вернулись домой, она пришла ко мне в постель и сказала, что родители спят. И вот, когда мне удалось выпроводить ее, я увидел тот сон, очень живой сон. Проснувшись, я его отчетливо помнил. Мне снилось, что Этель погибла в автомобильной катастрофе в Лос-Анжелесе. Об этом пришла телеграмма. Мама плакала, готовя ужин. Мне было ее жаль, я хотел что-нибудь для нее сделать, но я не знал что. Вот и все. Только когда я встал и пошел в гостиную, тетя Этель не спала на диване. Ее не было в доме. Только родители и я. Мне не нужно было спрашивать. Я помнил. Я знал, что тетя Этель погибла в автомобильной катастрофе в Лос-Анжелесе. Мы получили об этом телеграмму. Ожил мой сон. Но я знал, что до моего сна она жила в гостиной с нами и спала на диване до самой последней ночи.
— Но ведь никаких доказательств не было.
— Нет. Никаких. Никто не помнил, чтобы она жила у нас, кроме меня.
Хабер рассудительно кивнул и погладил бороду. Простой, на первый взгляд, случай наркомании превратился в серьезное отклонение. Но раньше ему не приходилось встречаться с таким четким изложением иллюзорного мира. Возможно, Орр — шизофреник, но у него нет внутреннего высокомерия таких людей, а к ним Хабер был очень чувствителен.
— А почему вы считаете, что ваша мать не заметила изменения?
— Ну, ведь она не видела таких снов. Я хочу сказать, что мой сон действительно изменил реальность. Он создал иную реальность, ретроспективную, и мать оказалась ее частью. Будучи в этой реальности она ни о чем другом не могла помнить, а я помнил обе реальности, потому что… присутствовал в момент изменения. Я знаю, что это бессмысленно, но иначе не могу объяснить. Мне пришлось создать объяснение, иначе бы я подумал, что сошел с ума.
Нет, этот парень не шизофреник.
— Что ж, мистер Орр, я доверяю фактам, а то, что происходит в мозгу, поверьте мне, тоже факт. Когда видишь запись снов другого человека на энцефалографе, как я видел десятки тысяч раз, не будешь говорить о сне, как о “нереальном”. Они существуют и они реальны, они оставляют следы. Я полагаю, что вы видели и другие сны, имевшие такой же эффект?
— Да. Не часто. Только при напряжении. Но, кажется, они учащаются. Я боюсь.
— Чего?
Орр молча смотрел на него.
— Чего вы боитесь?
— Я не хочу изменять действительность, — как бы утверждая нечто самоочевидное, заявил Орр. — Кто я такой, чтобы изменять мир? Мир меняет мое подсознание, безо всякого контроля разума. Я пробовал самогипноз, но ничего хорошего это не дало. Они, сны, бессвязны, эгоистичны, иррациональны и аморальны, как вы сказали. Они исходят, по крайней мере, отчасти, из сути человека. Я не хотел убивать бедную Этель. Я просто хотел, чтобы она не приставала ко мне. А во сне это приняло такую форму. Сны выбирают кратчайший путь. Я убил ее в автомобильной катастрофе за тысячу миль шесть недель назад. Я несу ответственность за ее смерть. Хабер снова погладил бороду.
— Вот почему наркотики, подавляющие сны, — медленно сказал он. — Чтобы избавиться, избежать дальнейшей ответственности.
— Да. Наркотики не давали снам сделаться яркими. А ведь только очень яркие, живые сны делаются…
Он поискал слово.
— …эффективными.
— Хорошо. Посмотрим. Вы неженаты, служите чертежником энергостанции Ренвиль-Уматилла. Вам нравится ваша работа?
— Очень.
— Как с вашей сексуальной жизнью?
— Однажды вступил в испытательный брак. Через несколько лет он прервался. Прошлым летом.
— Вы разорвали или она?
— Оба. Она не хотела ребенка. Брак не был окончательным.
— И с тех пор?…
— Ну, у нас в конторе есть девушка. Я не очень в них нуждаюсь.
— Ну а вообще отношения с другими? Как вам кажется, вы установили нормальные отношения с окружающими, нашли свою пищу в эмоциональной экологии окружающей среды?
— Мне кажется, да.
— Итак, в вашей жизни все нормально. Так? Хорошо. Теперь скажите мне, вы серьезно хотели избавиться от пристрастия к наркотикам?
— Да.
— Хорошо. Вы принимали наркотики, чтобы не видеть сны. Но не все сны опасные, только самые яркие. Вам снилась ваша тетя Этель в виде белой кошки, но наутро она не стала белой кошкой, верно? Итак, некоторые сны безопасны.
Он подождал подтверждающего кивка Орра.
— Теперь подумайте. Не хотели бы вы все это еще раз проверить и, может быть, узнать, как видеть сны безопасно и без страха? Позвольте мне объяснить. Вопрос о сновидениях вы слишком нагрузили эмоционально. Вы буквально боитесь своих снов, потому что некоторые из ваших снов обладают способностью воздействовать на реальную жизнь, причем без контроля с вашей стороны. Возможно, это сложная и полная значения метафора, при помощи которой ваше подсознание пытается сказать вашему сознанию что-то о реальности, вашей реальности, вашей жизни, — которую рационально вы не в состоянии воспринять. Но мы можем воспринять метафору буквально, попытаться перевести ее в рациональные термины. В настоящее время ваша проблема такова: вы боитесь снов, но в то же время нуждаетесь в них. Вы пытаетесь подавить их наркотиками — не подействует. Прекрасно. Попробуем обратное. Вы будете спать преднамеренно. Вы будете видеть сны, интенсивные и яркие, но под моим присмотром, в контролируемом состоянии. Вы получите контроль над тем, что вам кажется неконтролируемым.
— Как же я смогу видеть сны по приказу? — спросил Орр с недоверием.
— Во дворце сновидений доктора Хабера сможете! Вас подвергнут гипнозу! Вас ведь подвергали гипнозу?
— Да, при лечении зубов.
— Хорошо. Вот система. Я погружаю вас в гипнотический транс и предлагаю вам уснуть, видеть сон и указываю, какой именно сон. Пока вы спите, я слежу за вами все это время — и непосредственно, и через ЗЭГ. Потом я бужу вас и мы говорим о вашем сне. Если все пройдет благополучно, быть может, к следующему сну вы отнесетесь спокойней.
— Но у меня не получится здесь эффективного сна: он бывает раз из десятка или даже из сотни снов.
— Вы можете здесь увидеть любой сон. Хорошо подготовленный гипнотизер может почти полностью контролировать содержание сновидений. Я делаю это уже десять лет. К тому же на вас будет шлем. Приходилось вам надевать его когда-нибудь?
Орр покачал головой.
— Но вы знаете, что это такое?
— Он посылает через электроды сигнал, который стимулирует мозг…
— В общих чертах верно. Русские пользовались им пятьдесят лет, израильтяне открыли его заново. И наконец мы занялись его массовым производством для профессионального пользования. При их помощи успокаивают больных и внушают сон типа “альфа”. Несколько лет назад у меня была тяжело больная в Линктоне. ОТЛ — обязательное терапевтическое лечение. Подобно многим депрессивным, она мало спала, и особенно ей не хватало j -стадии сна. Как только она входила в j-стадию, она тут же просыпалась. Порочный круг: сильнее депрессия — меньше сна, меньше сна — сильнее депрессия. Как разорвать его?
Лекарства не увеличивают значительно j-стадию. ЭСМ — электронная стимуляция мозга. Но это означает вживление электродов, очень глубокое, до центров сна. Операция нежелательна. И я использовал шлем, чтобы улучшить сон. Что, если использовать низкочастотный сигнал более эффективно, направить его точно на специфическую область внутри мозга? О да, конечно, Хабер, ты молодец! Занявшись дальнейшими исследованиями, я и создал свою машину. Я пытался воздействовать на мозг пациента записью мозговых волн здорового человека в соответствующем состоянии, экспериментировал с различными стадиями сна и сновидений. Без особого успеха. Сигнал от другого мозга может вызвать у пациента ответную реакцию, а может и не вызвать. Пришлось изучать сотни записей обобщать и выводить среднее. Работая с пациентами, я снова искал специфику. Когда мозг поступал так, как я хотел, я записывал этот момент, усиливал его, делал продолжительное повторение снова и снова и заставлял мозг пациента повиноваться здоровым импульсам. Это потребовало огромного числа анализов, и в результате простой ЗЭГ плюс шлем переросли вот в это.
Он жестом указал на электронный лес за Орром.
Большая часть приборов скрывалась за пластиковой перегородкой, потому что большинство пациентов либо боялись электроники, либо слишком доверяли ей, и все же машина занимала большую часть кабинета.
— Это Машина Снов, — сказал Хабер и улыбнулся. — Или пользуясь прозаическим термином, усилитель. Он позволит нам видеть сон нужной интенсивности и продолжительности. Кстати, пациентка, о которой я вам рассказывал, полностью выздоровела.
Он наклонился вперед.
— Ну, хотите испробовать?
— Сейчас?
— А чего ждать?
— Но я не могу уснуть днем.
Хабер порылся в ящике стола и извлек листок бумаги -согласие на гипноз в определенной форме. Орр взял предложенную Хабером ручку и подписался.
— Хорошо. Теперь, Джордж, скажите, ваш дантист пользовался лишь записью или сам гипнотизировал вас?
— Запись. Я третий по шкале восприимчивости.
— Как раз посредине. Ну, начнем с предположения, что для хорошего сна нужен транс. Нам нужен настоящий естественный сон. Усилитель снабдит нас им. Но чтобы избежать долгих часов подготовки, используем индукцию типа “в-к”. Приходилось пользоваться?
Орр покачал головой. Он казался подавленным, но не возражал. В нем была какая-то пассивность, казавшаяся женственной и даже детской. Хабер распознал в себе покровительственную реакцию по отношению к физически слабому и больному человеку. Над ним так легко господствовать. Покровительствовать ему — почти непреодолимое стремление.
— Я пользуюсь этим методом с большинством пациентов. Он быстрый, безопасный и безотказный — лучший метод гипнотического внушения и причиняет меньше всего хлопот и гипнотизеру и пациенту.
Орр, несомненно, слышал вздорные рассказы о пациентах, сошедших с ума или погибших от слишком уж длительной или неумело примененной в-к индукции. Бояться нечего, но Хабер должен был успокоить пациента, иначе тот будет сопротивляться индукции. Он продолжал болтать, описывая пятидесятилетнюю историю в-к индукции, затем перешел на общие проблемы гипноза.
— Мы должны преодолеть пропасть между бодрствованием или состоянием гипнотического транса и стадией сновидений. Эта пропасть имеет обычное название — сон. Нормальный сон, s-стадия. Грубо говоря существует четыре стадии: бодрствование, транс, s-сон и j-сон. Последние три имеют нечто общее: сон, сновидение и транс высвобождают подсознание, в то время как бодрствование, в первую очередь рационально. Но посмотрите на ЗЭГ — записи всех четырех стадий. Здесь вы найдете общее у бодрствования, транса и j-стадии, в то время s-стадия совершенно отлична. Невозможно перейти непосредственно от транса к j-стадии. Между ними обязательно должна быть s-стадия — сон. Обычно, j-стадия наступает всего пять или шесть раз за ночь, каждый час или два, и длится каждый раз не более пятнадцати минут. В остальное время ночи мы находимся в состоянии нормального сна. В это время могут снится сны, но очень неяркие, смутные, какая-то мешанина мыслей и образов. Вам же нужны яркие, эмоциональные сны, запоминающиеся сновидения j-стадии. Гипноз плюс усилитель дадут необходимое, позволят миновать нейрофизиологическую и темпоральную области обычного сна, перейти прямо к сновидениям. Вам нужно лечь на кушетку. Я многое заимствовал у Демента, Азеринского, Бергера, Освальда, Хартмана и других, но кушетка будет идти прямо от папы Фрейда. Но мы ее используем для сна, а он против этого возражал. Для начала сядьте на край кушетки. Да, вот так. Вам придется провести здесь некоторое время, так что устраивайтесь поудобнее. Вы говорите, что пробовали самовнушение? Прекрасно, используйте и сейчас ту же технику. Глубокое дыхание. Вдох на счет “десять ”, задержка на “пять”. Вот так, верно. Смотрите на потолок, прямо над головой. Хорошо.