Страница:
— Приятно говорить с вами об этом, — заметил Орр.
Он с невероятной быстротой поглощал еду, несмотря на разбитые губы и отсутствие зубов. В его словах звучала ирония, но Хабер был слишком занят своими мыслями, чтобы ее заметить.
— Послушайте. Это вторжение произошло само по себе или из-за того, что вы пропустили сеанс?
— Я увидел его во сне.
— Вы позволили себе неконтролируемый эффективный сон?
В голосе Хабера звучал гнев. Он слишком нянчился с Орром. Безответственность Орра стала причиной гибели множества людей, разрушения и паники во всем городе.
— Нет… — начал Орр.
Но в этот момент раздался сильный взрыв. Здание подпрыгнуло, зазвенело, загремело, электронные аппараты обрушились на пустые кровати, кофе выплеснулось из чашек.
— Это вулкан или бомба? — спросил он.
Хабера охватило отчаяние, но он вдруг заметил, что Орр невозмутим. Все его реакции были совершенно неправильными, ненормальными. В пятницу он готов был разорваться на куски из-за этических соображений, сейчас, в среду, среди армагеддона, этот тип холоден и спокоен. Казалось, он ничего не боится. Но ведь должен. Если Хабер боится, то и Орр должен бояться. “Должно быть, он подавил страх или считает, — вдруг подумал Хабер, — что если явился причиной вторжения, то оно для него безопасно, что оно — всего лишь сон”.
А если это так?
Чей сон?
— Лучше вернуться, — сказал Хабер, вставая.
Он чувствовал нарастающее нетерпение и раздражение, возбуждение становилось невыносимым.
— Что это за женщина с вами?
— Мисс Лилач, — ответил Орр, странно глядя на него. — Адвокат. Она была здесь в пятницу.
— Как же она с вами оказалась?
— Она меня искала и приехала на дачу.
— Объясните позже, — сказал Хабер. — Нет времени на пустяки. Нужно покончить с этим взрывающимся миром.
В тот момент, когда они входили в кабинет Хабера, большое двойное стекло с резким звоном разлетелось. Обоих потащило к окну, как к устью вакуумного пылесоса.
Все побелело, оба упали.
Больше никаких звуков они не слышали.
Когда он снова мог видеть, Хабер поднялся, держась за стол. Орр стоял у кушетки и успокаивал испуганную женщину. В кабинете стало холодно, весенний холодный воздух вливался в открытое окно и пах дымом, горелой изоляцией, озоном, серой и смертью.
— Может, спустимся в подвал? — почти спокойно спросила Лилач, хотя вся дрожала.
— Идите, — сказал Хабер. — Нам нужно немного задержаться.
— Здесь?
— Здесь Усилитель. Его нельзя выключить и перенести, как портативный телевизор. Идите в подвал, мы спустимся, как только сможем.
— Вы хотите усыпить его сейчас? — спросила женщина.
Деревья на холме внезапно вспыхнули ярко-желтыми шарами пламени. Извержение Маунт-Худ сменяли новые события. Но последние несколько минут, все же, земля слегка дрожала.
— Конечно. Идите. Спускайтесь в подвал. Мне понадобиться кушетка. Ложитесь, Джордж. Послушайте, вы в подвале увидите дверь с надписью “Запасной генератор”. Войдите туда, найдите рубильник с надписью “включено” и держите на нем руку. Если свет внезапно погаснет, включайте. Идите!
Она пошла, по-прежнему дрожа, но улыбаясь. Проходя мимо Орра, она взяла его за руку и сказала:
— Приятных снов, Джордж.
— Не беспокойтесь, — ответил Джордж. — Все будет хорошо.
— Замолчите, — приказал Хабер.
Он включил гипнозапись, которую продиктовал сам, но Орр не обратил на все это внимания — взрывы, гул извержения и пожаров заглушали ее почти полностью.
— Закройте глаза! — скомандовал Хабер.
Он положил руку на горло Орру и повернул регулятор громкости.
— Расслабьтесь, — загремел его собственный голос. — Вам удобно. Вы расслабились. Вы входите в…
Здание подпрыгнуло, как барашек весной, и покосилось. Что-то появилось за грязно-красным непрозрачным окном без стекла: большой предмет, прыжками двигавшийся по воздуху. Он направлялся прямо к окну.
— Быстрее!
Хабер перекрикивал собственный голос.
Вдруг он увидел, что Орр уже под гипнозом. Он выключил запись и наклонился к самому уху Орра.
— Прекратите вторжение! — закричал он. — Мир, вам снится повсюду мир. Спите! Антверп!
Он включил Усилитель.
Но взглянуть на ЗЭГ у Хабера уже не было времени. Яйцеобразный предмет парил прямо за окном. Его тупое рыло, тускло освещенное заревом горевшего города, нацелилось прямо на Хабера. Хабер укрылся за кушеткой, чувствуя себя совершенно беззащитным и старался своим телом прикрыть Усилитель. Он вытянул шею, чтобы лучше разглядеть корабль чужаков.
Тот приблизился. Как будто из маслянистой стали, серебристое, с фиолетовыми полосами, рыло заполнило все окно. Послышался скрежещущий звук, когда оно нажало на раму. Хабер громко всхлипнул от ужаса, но остался стоять между чужаком и Усилителем.
Рыло, остановившись, выпустило длинное тонкое щупальце, которое вопросительно повисло в воздухе. Конец его, извиваясь, как кобра, покачался и двинулся по направлению к Хаберу. В десяти футах от Хабера оно повисло в воздухе и несколько секунд указывало на доктора, потом со свистом свернулось и из корабля донесся высокий гул.
Металлический подоконник выгнулся и лопнул. Рыло опустилось на пол, в нем открылось отверстие, из которого что-то появилось.
В ужасе, уже без всяких чувств, Хабер подумал, что это гигантская черепаха.
Потом он понял, что существо заключено в скафандр, который и придает ему громоздкость и неуклюжесть, зеленоватый невыразительный вид гигантской морской черепахи, вставшей на задние лапы.
Оно стояло неподвижно возле стола Хабера, затем медленно подняло левую руку, направив на Хабера металлический инструмент с узким стволом.
Хабер увидел смерть.
Плоский невыразительный голос донесся из локтевого сгиба существа.
— Не делай с другими того, чего не хочешь, чтобы сделали с тобой, — произнес этот голос.
Сердце Хабера билось с перебоями.
Огромная металлическая тяжелая рука снова поднялась.
— Мы хотим мира, — на одной ноте произнес локоть. — Извести остальных, что мы прибыли с миром. У нас нет оружия. Гибель вызывает страх. Прекратите уничтожение себя и других У нас нет оружия. Наша раса неагрессивна.
— Я не распоряжаюсь военно-воздушными силами.
Хабер запнулся.
— С существами в летающих машинах устанавливается контакт, — сказал локоть существа. — Военное ли это устройство
Порядок слов свидетельствовал, что это вопрос.
— Нет, — сказал Хабер. — Ничего подобного.
— Просим прощение за вторжение.
Огромная металлическая фигура чуть повернулась.
Казалось, она колеблется.
— Что это? — спросила она.
Она указала на механизмы, связанные с головой спящего Орра.
— Элекроэнцефалограф, машина, записывающая электрическую активность мозга.
— Достойно, — сказал чужак.
Он сделал короткий шаг к кушетке, как бы собираясь взглянуть.
— Этот индивидуум яхклу. Все ли ваши индивидуумы способны яхклу?
— Я не понимаю термина. Если вы опишете…
Фигура повернулась, подняла левый локоть над головой, как у черепахи, едва выдающейся над плечами, и сказала:
— Просим простить. Общение при помощи машины коммуникатора изобретена торопливо в очень недавнем прошлом. Просим простить. Необходимо, чтобы мы все двинулись в очень близкое будущее к другим ответственным индивидуумам, охваченным паникой и способным уничтожить себя и других. Спасибо.
Он снова забрался в нос корабля.
Хабер следил, как в темном углублении исчезли большие круглые подошвы.
Рыло подпрыгнуло над полом и вернулось на место. У Хабера сложилось впечатление, что это не просто механическое действие, а точное повторение прежних движений в обратном порядке, как в пущенном наоборот фильме. Чужой корабль отступал, выдрав с ужасным скрежетом остатки оконной рамы и исчезнув в вязком мраке снаружи.
Хабер вдруг понял, что взрывы прекратились, все слегка дрожало, но от извержения, а не от бомб. Далеко за рекой выли сирены.
Джордж Орр неподвижно лежал на кушетке, неровно дыша, порезы и синяки отчетливо выделялись на бледном лице.
Пепел и дым по-прежнему наполняли холодный воздух через разбитое стекло. Ничего не изменилось. Он ничего не делал.
Сделал ли он что-нибудь? Глаза спящего слегка двигались под опущенными веками, ему все еще что-то снилось, иначе не могло быть, ведь Усилитель посылает ему в мозг его собственные импульсы. Почему он не изменил континуум? Почему не перенес их в царство абсолютного мира, как велел ему Хабер? Гипнотическое внушение оказалось недостаточно сильным. Нужно начать все снова. Хабер выключил Усилитель и трижды позвал Орра по имени.
— Не садитесь, вы еще не подключены к Усилителю. Что вам снилось?
Орр говорил хрипло и медленно. Он еще не вполне проснулся.
— Тут были чужаки, здесь, в кабинете… Он выбрался из носа одного из их прыгающих кораблей. В окно. Вы с ним разговаривали.
— Но это не сон! Это произошло! Черт подери, придется начать заново. Должно быть, несколько минут назад произошел атомный взрыв, мы все можем погибнуть от радиации.
— О, не в этот раз, — сказал Орр.
Он сел и снял электроды.
— Конечно, произошло. Эффективный сон — это реальность, доктор Хабер.
Хабер уставился на него.
— Вероятно, Усилитель сделал действие сил немедленным, — сказал Орр.
Он по-прежнему сохранял необыкновенное спокойствие. Он, казалось, задумался.
— Послушайте, вы можете позвонить в Вашингтон?
— Зачем?
— Ну, известный ученый в самом центре происходящего. Вас выслушают. Они там ищут объяснения. Кого в правительстве вы знаете? К кому вы можете обратиться лично? Может, к министру здравоохранения? Скажите, что все это результат недоразумения, что чужаки не вторгаются и не нападают. Они просто не понимали, пока не приземлились, что у людей существует звуковая речь. Они даже не знали, что мы считаем себя в состоянии войны с ними. Надо поговорить с кем-нибудь, кто может связаться с президентом. Чем скорее отзовут военных, тем меньше людей будет убито. Ведь гибнет только гражданское население. Чужаки не причиняют вреда нашим солдатам, они даже не вооружены, и у меня впечатление, что в своих скафандрах они неуязвимы. Ясно одно — если не остановить воздушный флот, он разобьет весь город. Попробуйте, доктор Хабер. К вашим словам должны прислушаться.
Хабер чувствовал, что Орр прав, хотя причин для этого не было. Логика безумия. Но тем не менее — он прав. Орр говорил с абсолютной уверенностью.
Почему такой дар дан глупцу, ничтожеству? Почему Орр так уверен, почему он прав, когда сильные, активные люди оказываются бессильными и вынуждены подчиняться слабому орудию? Не первый раз приходила в голову Хабера эта мысль.
В тоже время он тут же направился к столу, к телефону. Он сел и набрал номер министерства здравоохранения в Вашингтоне.
Звонок через Федеральный центр связи в Уте прошел сразу.
Ожидая, пока его свяжут с министром здравоохранения, народного образования и социального обеспечения, которого он хорошо знал, Хабер сказал Орру:
— Почему вы не перенесли нас в другой континуум, где этого просто никогда не было? Так было бы горазд легче, и никто не погиб бы? Почему вы просто не избавились от чужаков?
— Я не выбираю, — ответил Орр. — Разве вы этого еще не поняли? Я просто следую.
— Следуете моему гипнотическому внушению, да, но никогда не следуете полностью, никогда не идете прямо и просто…
— Я не это имел в виду, — пояснил Орр.
Но тут на линии оказался личный секретарь Вентора. Пока Хабер говорил с ним, Орр вышел из кабинета и пошел вниз, несомненно, чтобы увидеться с этой женщиной. Поговорив с секретарем, а затем с самим министром, Хабер почувствовал, что все налаживается, что чужаки действительно не агрессивны и что он убедил в этом Вентора, а через него президента и генералов. Орр больше не нужен. Хабер видел, что нужно сделать, и он выведет страну из кризиса.
Теперь в его голове теснилось столько воспоминаний, такая путаница жизненного опыта, что он и не пытался вспомнить что-нибудь. Он принимал, как должное все, что происходило, и жил почти как ребенок.
Его больше ничего не удивляло.
Кабинет его находился на третьем этаже. Бюро гражданского планирования. Положение у него было более внушительное, чем когда-либо раньше. Он руководил секцией юго-восточных пригородов в городской комиссии планирования. Работа ему не нравилась.
Ему удавалось оставаться чертежником до сна в прошлый понедельник.
Этот сон в соответствии с каким-то замыслом Хабера так изменил федеральное устройство штатов, так преобразовал всю социальную систему, что Орр превратился в городского бюрократа. Ни в одной из прежних жизней у него не было работы полностью соответствовавшей его желаниям. Он хотел быть дизайнером, придумывать форму и цвет для разных предметов, но ни в одном из прежних существований в этом его таланте никто не нуждался, не было необходимости его использовать.
Та работа, которой он теперь занимался и занимался уже пять лет, совершенно не соответствовала ему. Это его беспокоило.
До последней недели во всех существованиях, вытекавших из его снов, была какая-то связь. Он всегда был чертежником, жил на Корбетт-авеню. Даже в той жизни, которая кончилась на бетонных ступенях горящего дома, в умирающем городе разрушенного мира, даже в той жизни, где уже нет ни работ, ни домов, даже там была эта связь. И во всех существованиях многие другие важные обстоятельства оставались неизменными. Он улучшил климат, но ненамного, и эффект Гринхауза — постоянное наследие середины прошлого столетия — сохранился. География оставалась стабильной. Все континенты сохранялись, так же, как национальные границы, человеческие характеры и так далее. Если Хабер задумал создать более благородную расу, то ему это не удалось.
Но Хабер научился управлять его снами лучше. Последние два сеанса изменили действительность более радикально. У Орра сохранилась квартира на Корбетт-авеню, те же три комнаты, слабо пахнущие марихуаной управляющего, но служил он чиновником в большом доме Нижнего города, а сам Нижний город изменился до неузнаваемости. Он стал почти таким же впечатляющим и полным небоскребов, как до катастрофы, но гораздо красивее и удобнее. И управлялся он совсем по-другому.
Любопытно, что Альберт М.Мендель по-прежнему оставался президентом США. Он, подобно форме континентов, не подлежал изменению.
Но Соединенные Штаты больше не были ни государством, ни даже страной.
Портленд был резиденцией Мирового Планирующего Центра, главным руководителем Сверхнациональной Федерации Человечества.
Портленд превратился в столицу всей планеты Население его составило два миллиона. Весь Нижний город был застроен огромными зданиями МПЦ, тщательно спланированными, окруженными зелеными парками и лужайками. Парки заполняли тысячи людей, в большинстве работников МПЦ.
Но были и группы туристов из Улан-Батора и Сантьяго. Туристы ходили по парку со слегка наклоненными головами, вслушиваясь в голоса гидов через ушные радиопуговицы. Впечатляющее зрелище — огромные прекрасные здания, ухоженные газоны, хорошо одетые люди. Для Джорджа Орра это выглядело футуристично.
Конечно, он не смог найти “Дэйва”, не смог даже найти Анкенн-стрит Он настолько отчетливо ее помнил по многим прошлым существованиям, что отказывался принимать настоящее, в котором просто никакой Анкенн-стрит не было
На ее месте к облакам среди газонов и клумб с рододендронами высилось здание Координационного центра исследований и развития.
Орр даже не стал искать здание Пендлтон.
Моррисон-стрит сохранилась, по ее центру шел недавно разбитый бульвар, усаженный оранжевыми деревьями, но никаких зданий в несинском стиле не было видно.
Он не мог вспомнить точное название фирмы Хитзер: то ли “Форменг, Эссербек, Вудхью Ратти”, то ли…? Он нашел телефонный справочник и поискал название фирмы. Ничего подобного даже не было, но был П.Эссербек, поверенный.
Орр позвонил туда, но мисс Лилач там не работала. Наконец, он набрался храбрости и поискал ее в справочнике. Никаких Лилач в книге не оказалось.
“Возможно, у нее теперь другое имя, — подумал он, — ее мать могла отказаться от фамилии мужа, когда он уехал в Африку, или она могла сохранить фамилию мужа после того, как овдовела”. Но он не имел ни малейшего представления, как фамилия ее мужа. Многие женщины больше не меняли фамилии при браке, считая этот обычай пережитком женской зависимости. Но что хорошего во всех этих рассуждениях? Возможно, что никакой Хитзер Лилач вообще нет в этой реальности и она никогда не рождалась.
Орр задумался о другой возможности.
“Если она попадется мне сейчас, узнаю ли я ее?”
Она коричневая, цвета темного балтийского янтаря, чашки крепкого цейлонского чая, но коричневых людей больше нет. Нет ни черных, ни белых, ни желтых, ни красных.
Люди со всех концов Земли стекаются в город МПЦ, чтобы работать здесь или взглянуть на него: из Таиланда, Аргентины, Ганы, Китая, Ирландии, Тасмании, Ливана, Эфиопии, Вьетнама, Гондураса, Лихтенштейна.
На всех одна и та же одежда, а под одеждой они все одного цвета — серые.
Доктор Хабер обрадовался, когда это произошло. Это случилось в прошлую субботу.
Целых пять минут он смотрел на себя в зеркало, посмеиваясь и восхищаясь. Точно так же он смотрел на Орра.
— На этот раз вы выбрали самый экономичный способ, Джордж. Я начинаю верить, что ваш мозг сотрудничает со мной! Вы знаете, что я вам внушил?
Теперь доктор Хабер много и охотно говорит с Орром о том, что он делает и чего надеется достичь при помощи снов Орра.
Впрочем, это мало помогало.
Орр смотрел на свои бледно-серые руки с короткими серыми ногтями.
— Вероятно, вы предложили, чтобы больше не было расовых конфликтов.
— Точно. И, конечно, я предполагал, что найдется политическое или экономическое решение. Вместо этого ваши мыслительные процессы пошли по обычному кратчайшему пути. Часто этот ваш путь превращается в короткое замыкание, но на этот раз вы добрались до сути, сделали изменение биологическим и абсолютным. Расовой проблемы никогда не существовало! И мы с вами, Джордж, единственные люди на Земле, которые знают об этой проблеме. Можете себе представить? Никого не линчевали в Алабаме, никто не был убит в Йоганесбурге! Проблемы войны мы переросли, а расовой проблемы никогда не было. Никто за всю историю человечества не страдал из-за цвета кожи. Вы учитесь, Джордж! Вопреки себе, вы становитесь величайшим благодетелем человечества. Человечество тратило массу времени и энергии, чтобы решить религиозным путем свои проблемы, но тут являетесь вы и делаете Будду, Иисуса и всех остальных простыми факирами, кем они, в сущности, и были. Они пытались уйти от зла, а мы лишаем его корней, избавляемся от него.
Триумфальные песни Хабера беспокоили Орра, и он их не слушал. Он рылся в своей памяти и не находил в ней ни послания, доставленного на поле битвы в Готтисберге, ни человека по имени Мартин Лютер Кинг.
Впрочем, это казалось ничтожной платой за полное уничтожение расовых предрассудков, и он ничего не сказал.
Но теперь — никогда не знать женщину с коричневой кожей и волнистыми черными волосами, подстриженными так коротко, что линия коричневой кожи казалась изгибом элегантной бронзовой вазы. Нет, это неправильно. Это невыносимо, чтобы каждый человек на Земле по цвету напоминал боевой корабль! Нет!
“Поэтому ее и нет, — подумал он. — Она не могла родиться серой. Коричневый цвет был ее существенной частью, он не случаен. Ее гнев, робость, резкость, мягкость — все в ее характере смешано, темное и светлое, как в балтийском янтаре, она не может существовать в мире серых людей. Она не родилась”.
А он родился. Он может родиться в любом мире. У него нет характера. Он груда глины, брусок дерева.
И доктор Хабер — он тоже родился. Ничто не может помешать ему. В каждом воплощении он лишь становится больше.
Во время ужасного путешествия из дачи в гибнущий город Хитзер сказала ему, пытаясь внушить ему увидеть во сне улучшенного Хабера. С тех пор Хабер откровенен с ним. Впрочем, откровенность — не вполне точное слово. Хабер слишком сложен, чтобы быть откровенным. Слой за слоем можно снимать кожу с лука, и все же остается только лук.
Снятие единственного слоя — это единственное происшедшее с ним изменение, и оно объяснялось, возможно, не эффективным сновидением Орра, а изменившимися обстоятельствами. Он теперь так уверен в себе, что не считает нужным скрывать свои намерения или обманывать Орра. Он его просто принуждает. Добровольное терапевтическое лечение неизвестно в новом мире, но законы сохраняют свою силу, и ни один юрист не может и подумать о том, чтобы отобрать пациента у Вильяма Хабера. Хабер — исключительно важная личность. Он директор ХУРАДа — мозга Мирового Планирующего Центра, где принимаются важнейшие решения. Он всегда хотел власти, чтобы делать добро. Теперь она у него есть.
В то же время Хабер оставался все тем же добродушным и равнодушным человеком, каким был при первой встрече с Орром в грязноватом кабинете с фотографией Маунт-Худ в восточной башне Вильяметты. Он не изменился, он просто вырос.
Главное качество властолюбия — рост.
Чтобы существовать, властолюбие должно расти, каждое достижение для него — лишь шаг к следующему. Чем больше власть, тем больше аппетит к ней. Поскольку видимых пределов власти Хабера, достигнутой посредством сновидений Орра, нет, постольку нет предела его решимости улучшить мир.
Прохожий чужак слегка задел Орра в толпе на бульваре Моррисона. Извинился без интонации из чуть приподнятого локтя.
Чужаки скоро научились не направлять локти на людей, обнаружив, что это их пугает.
Орр удивленно взглянул на него: он почти забыл ® существовании чужаков.
В нынешней действительности, или континууме, как предпочитал говорить Хабер, высадка чужаков не сопровождалась разрушением Орегона, НАСА и воздушного флота.
Вместо того, чтобы под градом бомб и напалма в спешке изобретать свои трансляционные компьютеры, они привезли их с собой с Луны и перед приземлением объявили о своих мирных намерениях, извиняясь за войну в космосе, которая была вызвана недоразумением, и прося указаний. Конечно, была тревога, но никакой паники. Почти трогательно было слышать, как по всем каналам радио и телевидения лишенный интонации голос повторял, что разрушение лунного купола и орбитальной станции русских было непреднамеренным результатом их попытки установить контакт, что они приняли ракеты с Земли за нашу попытку установить контакт, что они очень сожалеют и что теперь, когда они полностью овладели человеческим способом общения, хотят возместить все убытки.
МПЦ, созданный сразу после чумы, связался с ними и сохранил спокойствие среди населения и армии. Орр понял, что произошло это не первого апреля, несколько недель назад, а в феврале прошлого года.
С тех пор прошло четырнадцать месяцев. Чужакам позволили высадиться. С ними были установлены удовлетворительные отношения. Наконец, им позволили поселиться в тщательно охраняемом участке пустыни возле гор Стинс в Орегоне и смешаться с людьми. Некоторые из них теперь мирно делили восстановленный лунный купол с земными учеными. Несколько тысяч чужаков находились на Земле. По-видимому, это было все их количество. Впрочем, такие подробности не сообщались широкой публике. Уроженцы планеты с метановой атмосферой звезды Альдебаран, они вынуждены были постоянно носить скафандры, но, по-видимому, это их не затрудняло.
Орру было непонятно, на что они на самом деле похожи, под своими черепаховыми скафандрами. Они никогда не показывались без скафандров и не чертили рисунков. Их общение с людьми через устройство, помещенное в левом локте, этим и ограничивалось. Орр даже не знал, видят ли они, есть ли у них орган чувств, воспринимающий видимый спектр. Существовали обширные области, где связь вообще невозможна — проблема дельфинов, но только гораздо сложнее. Однако, поскольку они оказались неагрессивными и в относительно скромном количестве, МПЦ с готовностью принял их в земное общество.
Приятно посмотреть на кого-то, отличающегося от тебя. Чужаки, по-видимому, готовы были остаться совсем, если им позволят.
Они оказались хорошими торговцами и организаторами. Некоторые из них завели небольшие предприятия. Своими познаниями в области космических полетов чужаки поделились с земными учеными. Они пока не говорили, чего хотят взамен, и с какой целью явились на Землю. Казалось, им просто нравилось здесь. Когда пришельцы превратились в предпринимателей, мирных и законопослушных граждан Земли, разговоры о “господстве чужаков”, о “нечеловеческой инфильтрации” стали достоянием параноидных политиков из умирающих и уходящих националистических группировок и тех, кто встречался с настоящими летающими блюдцами.
Он с невероятной быстротой поглощал еду, несмотря на разбитые губы и отсутствие зубов. В его словах звучала ирония, но Хабер был слишком занят своими мыслями, чтобы ее заметить.
— Послушайте. Это вторжение произошло само по себе или из-за того, что вы пропустили сеанс?
— Я увидел его во сне.
— Вы позволили себе неконтролируемый эффективный сон?
В голосе Хабера звучал гнев. Он слишком нянчился с Орром. Безответственность Орра стала причиной гибели множества людей, разрушения и паники во всем городе.
— Нет… — начал Орр.
Но в этот момент раздался сильный взрыв. Здание подпрыгнуло, зазвенело, загремело, электронные аппараты обрушились на пустые кровати, кофе выплеснулось из чашек.
— Это вулкан или бомба? — спросил он.
Хабера охватило отчаяние, но он вдруг заметил, что Орр невозмутим. Все его реакции были совершенно неправильными, ненормальными. В пятницу он готов был разорваться на куски из-за этических соображений, сейчас, в среду, среди армагеддона, этот тип холоден и спокоен. Казалось, он ничего не боится. Но ведь должен. Если Хабер боится, то и Орр должен бояться. “Должно быть, он подавил страх или считает, — вдруг подумал Хабер, — что если явился причиной вторжения, то оно для него безопасно, что оно — всего лишь сон”.
А если это так?
Чей сон?
— Лучше вернуться, — сказал Хабер, вставая.
Он чувствовал нарастающее нетерпение и раздражение, возбуждение становилось невыносимым.
— Что это за женщина с вами?
— Мисс Лилач, — ответил Орр, странно глядя на него. — Адвокат. Она была здесь в пятницу.
— Как же она с вами оказалась?
— Она меня искала и приехала на дачу.
— Объясните позже, — сказал Хабер. — Нет времени на пустяки. Нужно покончить с этим взрывающимся миром.
В тот момент, когда они входили в кабинет Хабера, большое двойное стекло с резким звоном разлетелось. Обоих потащило к окну, как к устью вакуумного пылесоса.
Все побелело, оба упали.
Больше никаких звуков они не слышали.
Когда он снова мог видеть, Хабер поднялся, держась за стол. Орр стоял у кушетки и успокаивал испуганную женщину. В кабинете стало холодно, весенний холодный воздух вливался в открытое окно и пах дымом, горелой изоляцией, озоном, серой и смертью.
— Может, спустимся в подвал? — почти спокойно спросила Лилач, хотя вся дрожала.
— Идите, — сказал Хабер. — Нам нужно немного задержаться.
— Здесь?
— Здесь Усилитель. Его нельзя выключить и перенести, как портативный телевизор. Идите в подвал, мы спустимся, как только сможем.
— Вы хотите усыпить его сейчас? — спросила женщина.
Деревья на холме внезапно вспыхнули ярко-желтыми шарами пламени. Извержение Маунт-Худ сменяли новые события. Но последние несколько минут, все же, земля слегка дрожала.
— Конечно. Идите. Спускайтесь в подвал. Мне понадобиться кушетка. Ложитесь, Джордж. Послушайте, вы в подвале увидите дверь с надписью “Запасной генератор”. Войдите туда, найдите рубильник с надписью “включено” и держите на нем руку. Если свет внезапно погаснет, включайте. Идите!
Она пошла, по-прежнему дрожа, но улыбаясь. Проходя мимо Орра, она взяла его за руку и сказала:
— Приятных снов, Джордж.
— Не беспокойтесь, — ответил Джордж. — Все будет хорошо.
— Замолчите, — приказал Хабер.
Он включил гипнозапись, которую продиктовал сам, но Орр не обратил на все это внимания — взрывы, гул извержения и пожаров заглушали ее почти полностью.
— Закройте глаза! — скомандовал Хабер.
Он положил руку на горло Орру и повернул регулятор громкости.
— Расслабьтесь, — загремел его собственный голос. — Вам удобно. Вы расслабились. Вы входите в…
Здание подпрыгнуло, как барашек весной, и покосилось. Что-то появилось за грязно-красным непрозрачным окном без стекла: большой предмет, прыжками двигавшийся по воздуху. Он направлялся прямо к окну.
— Быстрее!
Хабер перекрикивал собственный голос.
Вдруг он увидел, что Орр уже под гипнозом. Он выключил запись и наклонился к самому уху Орра.
— Прекратите вторжение! — закричал он. — Мир, вам снится повсюду мир. Спите! Антверп!
Он включил Усилитель.
Но взглянуть на ЗЭГ у Хабера уже не было времени. Яйцеобразный предмет парил прямо за окном. Его тупое рыло, тускло освещенное заревом горевшего города, нацелилось прямо на Хабера. Хабер укрылся за кушеткой, чувствуя себя совершенно беззащитным и старался своим телом прикрыть Усилитель. Он вытянул шею, чтобы лучше разглядеть корабль чужаков.
Тот приблизился. Как будто из маслянистой стали, серебристое, с фиолетовыми полосами, рыло заполнило все окно. Послышался скрежещущий звук, когда оно нажало на раму. Хабер громко всхлипнул от ужаса, но остался стоять между чужаком и Усилителем.
Рыло, остановившись, выпустило длинное тонкое щупальце, которое вопросительно повисло в воздухе. Конец его, извиваясь, как кобра, покачался и двинулся по направлению к Хаберу. В десяти футах от Хабера оно повисло в воздухе и несколько секунд указывало на доктора, потом со свистом свернулось и из корабля донесся высокий гул.
Металлический подоконник выгнулся и лопнул. Рыло опустилось на пол, в нем открылось отверстие, из которого что-то появилось.
В ужасе, уже без всяких чувств, Хабер подумал, что это гигантская черепаха.
Потом он понял, что существо заключено в скафандр, который и придает ему громоздкость и неуклюжесть, зеленоватый невыразительный вид гигантской морской черепахи, вставшей на задние лапы.
Оно стояло неподвижно возле стола Хабера, затем медленно подняло левую руку, направив на Хабера металлический инструмент с узким стволом.
Хабер увидел смерть.
Плоский невыразительный голос донесся из локтевого сгиба существа.
— Не делай с другими того, чего не хочешь, чтобы сделали с тобой, — произнес этот голос.
Сердце Хабера билось с перебоями.
Огромная металлическая тяжелая рука снова поднялась.
— Мы хотим мира, — на одной ноте произнес локоть. — Извести остальных, что мы прибыли с миром. У нас нет оружия. Гибель вызывает страх. Прекратите уничтожение себя и других У нас нет оружия. Наша раса неагрессивна.
— Я не распоряжаюсь военно-воздушными силами.
Хабер запнулся.
— С существами в летающих машинах устанавливается контакт, — сказал локоть существа. — Военное ли это устройство
Порядок слов свидетельствовал, что это вопрос.
— Нет, — сказал Хабер. — Ничего подобного.
— Просим прощение за вторжение.
Огромная металлическая фигура чуть повернулась.
Казалось, она колеблется.
— Что это? — спросила она.
Она указала на механизмы, связанные с головой спящего Орра.
— Элекроэнцефалограф, машина, записывающая электрическую активность мозга.
— Достойно, — сказал чужак.
Он сделал короткий шаг к кушетке, как бы собираясь взглянуть.
— Этот индивидуум яхклу. Все ли ваши индивидуумы способны яхклу?
— Я не понимаю термина. Если вы опишете…
Фигура повернулась, подняла левый локоть над головой, как у черепахи, едва выдающейся над плечами, и сказала:
— Просим простить. Общение при помощи машины коммуникатора изобретена торопливо в очень недавнем прошлом. Просим простить. Необходимо, чтобы мы все двинулись в очень близкое будущее к другим ответственным индивидуумам, охваченным паникой и способным уничтожить себя и других. Спасибо.
Он снова забрался в нос корабля.
Хабер следил, как в темном углублении исчезли большие круглые подошвы.
Рыло подпрыгнуло над полом и вернулось на место. У Хабера сложилось впечатление, что это не просто механическое действие, а точное повторение прежних движений в обратном порядке, как в пущенном наоборот фильме. Чужой корабль отступал, выдрав с ужасным скрежетом остатки оконной рамы и исчезнув в вязком мраке снаружи.
Хабер вдруг понял, что взрывы прекратились, все слегка дрожало, но от извержения, а не от бомб. Далеко за рекой выли сирены.
Джордж Орр неподвижно лежал на кушетке, неровно дыша, порезы и синяки отчетливо выделялись на бледном лице.
Пепел и дым по-прежнему наполняли холодный воздух через разбитое стекло. Ничего не изменилось. Он ничего не делал.
Сделал ли он что-нибудь? Глаза спящего слегка двигались под опущенными веками, ему все еще что-то снилось, иначе не могло быть, ведь Усилитель посылает ему в мозг его собственные импульсы. Почему он не изменил континуум? Почему не перенес их в царство абсолютного мира, как велел ему Хабер? Гипнотическое внушение оказалось недостаточно сильным. Нужно начать все снова. Хабер выключил Усилитель и трижды позвал Орра по имени.
— Не садитесь, вы еще не подключены к Усилителю. Что вам снилось?
Орр говорил хрипло и медленно. Он еще не вполне проснулся.
— Тут были чужаки, здесь, в кабинете… Он выбрался из носа одного из их прыгающих кораблей. В окно. Вы с ним разговаривали.
— Но это не сон! Это произошло! Черт подери, придется начать заново. Должно быть, несколько минут назад произошел атомный взрыв, мы все можем погибнуть от радиации.
— О, не в этот раз, — сказал Орр.
Он сел и снял электроды.
— Конечно, произошло. Эффективный сон — это реальность, доктор Хабер.
Хабер уставился на него.
— Вероятно, Усилитель сделал действие сил немедленным, — сказал Орр.
Он по-прежнему сохранял необыкновенное спокойствие. Он, казалось, задумался.
— Послушайте, вы можете позвонить в Вашингтон?
— Зачем?
— Ну, известный ученый в самом центре происходящего. Вас выслушают. Они там ищут объяснения. Кого в правительстве вы знаете? К кому вы можете обратиться лично? Может, к министру здравоохранения? Скажите, что все это результат недоразумения, что чужаки не вторгаются и не нападают. Они просто не понимали, пока не приземлились, что у людей существует звуковая речь. Они даже не знали, что мы считаем себя в состоянии войны с ними. Надо поговорить с кем-нибудь, кто может связаться с президентом. Чем скорее отзовут военных, тем меньше людей будет убито. Ведь гибнет только гражданское население. Чужаки не причиняют вреда нашим солдатам, они даже не вооружены, и у меня впечатление, что в своих скафандрах они неуязвимы. Ясно одно — если не остановить воздушный флот, он разобьет весь город. Попробуйте, доктор Хабер. К вашим словам должны прислушаться.
Хабер чувствовал, что Орр прав, хотя причин для этого не было. Логика безумия. Но тем не менее — он прав. Орр говорил с абсолютной уверенностью.
Почему такой дар дан глупцу, ничтожеству? Почему Орр так уверен, почему он прав, когда сильные, активные люди оказываются бессильными и вынуждены подчиняться слабому орудию? Не первый раз приходила в голову Хабера эта мысль.
В тоже время он тут же направился к столу, к телефону. Он сел и набрал номер министерства здравоохранения в Вашингтоне.
Звонок через Федеральный центр связи в Уте прошел сразу.
Ожидая, пока его свяжут с министром здравоохранения, народного образования и социального обеспечения, которого он хорошо знал, Хабер сказал Орру:
— Почему вы не перенесли нас в другой континуум, где этого просто никогда не было? Так было бы горазд легче, и никто не погиб бы? Почему вы просто не избавились от чужаков?
— Я не выбираю, — ответил Орр. — Разве вы этого еще не поняли? Я просто следую.
— Следуете моему гипнотическому внушению, да, но никогда не следуете полностью, никогда не идете прямо и просто…
— Я не это имел в виду, — пояснил Орр.
Но тут на линии оказался личный секретарь Вентора. Пока Хабер говорил с ним, Орр вышел из кабинета и пошел вниз, несомненно, чтобы увидеться с этой женщиной. Поговорив с секретарем, а затем с самим министром, Хабер почувствовал, что все налаживается, что чужаки действительно не агрессивны и что он убедил в этом Вентора, а через него президента и генералов. Орр больше не нужен. Хабер видел, что нужно сделать, и он выведет страну из кризиса.
9
Те, кто видит во сне мир, просыпаются к горю.Шла третья неделя апреля. Орр на прошлой неделе договорился с Хитзер Лилач встретиться и пообедать у “Дэйва” в среду, но как только он вышел из своего кабинета, он понял, что ничего не получится.
Чуанг Цзе II
Теперь в его голове теснилось столько воспоминаний, такая путаница жизненного опыта, что он и не пытался вспомнить что-нибудь. Он принимал, как должное все, что происходило, и жил почти как ребенок.
Его больше ничего не удивляло.
Кабинет его находился на третьем этаже. Бюро гражданского планирования. Положение у него было более внушительное, чем когда-либо раньше. Он руководил секцией юго-восточных пригородов в городской комиссии планирования. Работа ему не нравилась.
Ему удавалось оставаться чертежником до сна в прошлый понедельник.
Этот сон в соответствии с каким-то замыслом Хабера так изменил федеральное устройство штатов, так преобразовал всю социальную систему, что Орр превратился в городского бюрократа. Ни в одной из прежних жизней у него не было работы полностью соответствовавшей его желаниям. Он хотел быть дизайнером, придумывать форму и цвет для разных предметов, но ни в одном из прежних существований в этом его таланте никто не нуждался, не было необходимости его использовать.
Та работа, которой он теперь занимался и занимался уже пять лет, совершенно не соответствовала ему. Это его беспокоило.
До последней недели во всех существованиях, вытекавших из его снов, была какая-то связь. Он всегда был чертежником, жил на Корбетт-авеню. Даже в той жизни, которая кончилась на бетонных ступенях горящего дома, в умирающем городе разрушенного мира, даже в той жизни, где уже нет ни работ, ни домов, даже там была эта связь. И во всех существованиях многие другие важные обстоятельства оставались неизменными. Он улучшил климат, но ненамного, и эффект Гринхауза — постоянное наследие середины прошлого столетия — сохранился. География оставалась стабильной. Все континенты сохранялись, так же, как национальные границы, человеческие характеры и так далее. Если Хабер задумал создать более благородную расу, то ему это не удалось.
Но Хабер научился управлять его снами лучше. Последние два сеанса изменили действительность более радикально. У Орра сохранилась квартира на Корбетт-авеню, те же три комнаты, слабо пахнущие марихуаной управляющего, но служил он чиновником в большом доме Нижнего города, а сам Нижний город изменился до неузнаваемости. Он стал почти таким же впечатляющим и полным небоскребов, как до катастрофы, но гораздо красивее и удобнее. И управлялся он совсем по-другому.
Любопытно, что Альберт М.Мендель по-прежнему оставался президентом США. Он, подобно форме континентов, не подлежал изменению.
Но Соединенные Штаты больше не были ни государством, ни даже страной.
Портленд был резиденцией Мирового Планирующего Центра, главным руководителем Сверхнациональной Федерации Человечества.
Портленд превратился в столицу всей планеты Население его составило два миллиона. Весь Нижний город был застроен огромными зданиями МПЦ, тщательно спланированными, окруженными зелеными парками и лужайками. Парки заполняли тысячи людей, в большинстве работников МПЦ.
Но были и группы туристов из Улан-Батора и Сантьяго. Туристы ходили по парку со слегка наклоненными головами, вслушиваясь в голоса гидов через ушные радиопуговицы. Впечатляющее зрелище — огромные прекрасные здания, ухоженные газоны, хорошо одетые люди. Для Джорджа Орра это выглядело футуристично.
Конечно, он не смог найти “Дэйва”, не смог даже найти Анкенн-стрит Он настолько отчетливо ее помнил по многим прошлым существованиям, что отказывался принимать настоящее, в котором просто никакой Анкенн-стрит не было
На ее месте к облакам среди газонов и клумб с рододендронами высилось здание Координационного центра исследований и развития.
Орр даже не стал искать здание Пендлтон.
Моррисон-стрит сохранилась, по ее центру шел недавно разбитый бульвар, усаженный оранжевыми деревьями, но никаких зданий в несинском стиле не было видно.
Он не мог вспомнить точное название фирмы Хитзер: то ли “Форменг, Эссербек, Вудхью Ратти”, то ли…? Он нашел телефонный справочник и поискал название фирмы. Ничего подобного даже не было, но был П.Эссербек, поверенный.
Орр позвонил туда, но мисс Лилач там не работала. Наконец, он набрался храбрости и поискал ее в справочнике. Никаких Лилач в книге не оказалось.
“Возможно, у нее теперь другое имя, — подумал он, — ее мать могла отказаться от фамилии мужа, когда он уехал в Африку, или она могла сохранить фамилию мужа после того, как овдовела”. Но он не имел ни малейшего представления, как фамилия ее мужа. Многие женщины больше не меняли фамилии при браке, считая этот обычай пережитком женской зависимости. Но что хорошего во всех этих рассуждениях? Возможно, что никакой Хитзер Лилач вообще нет в этой реальности и она никогда не рождалась.
Орр задумался о другой возможности.
“Если она попадется мне сейчас, узнаю ли я ее?”
Она коричневая, цвета темного балтийского янтаря, чашки крепкого цейлонского чая, но коричневых людей больше нет. Нет ни черных, ни белых, ни желтых, ни красных.
Люди со всех концов Земли стекаются в город МПЦ, чтобы работать здесь или взглянуть на него: из Таиланда, Аргентины, Ганы, Китая, Ирландии, Тасмании, Ливана, Эфиопии, Вьетнама, Гондураса, Лихтенштейна.
На всех одна и та же одежда, а под одеждой они все одного цвета — серые.
Доктор Хабер обрадовался, когда это произошло. Это случилось в прошлую субботу.
Целых пять минут он смотрел на себя в зеркало, посмеиваясь и восхищаясь. Точно так же он смотрел на Орра.
— На этот раз вы выбрали самый экономичный способ, Джордж. Я начинаю верить, что ваш мозг сотрудничает со мной! Вы знаете, что я вам внушил?
Теперь доктор Хабер много и охотно говорит с Орром о том, что он делает и чего надеется достичь при помощи снов Орра.
Впрочем, это мало помогало.
Орр смотрел на свои бледно-серые руки с короткими серыми ногтями.
— Вероятно, вы предложили, чтобы больше не было расовых конфликтов.
— Точно. И, конечно, я предполагал, что найдется политическое или экономическое решение. Вместо этого ваши мыслительные процессы пошли по обычному кратчайшему пути. Часто этот ваш путь превращается в короткое замыкание, но на этот раз вы добрались до сути, сделали изменение биологическим и абсолютным. Расовой проблемы никогда не существовало! И мы с вами, Джордж, единственные люди на Земле, которые знают об этой проблеме. Можете себе представить? Никого не линчевали в Алабаме, никто не был убит в Йоганесбурге! Проблемы войны мы переросли, а расовой проблемы никогда не было. Никто за всю историю человечества не страдал из-за цвета кожи. Вы учитесь, Джордж! Вопреки себе, вы становитесь величайшим благодетелем человечества. Человечество тратило массу времени и энергии, чтобы решить религиозным путем свои проблемы, но тут являетесь вы и делаете Будду, Иисуса и всех остальных простыми факирами, кем они, в сущности, и были. Они пытались уйти от зла, а мы лишаем его корней, избавляемся от него.
Триумфальные песни Хабера беспокоили Орра, и он их не слушал. Он рылся в своей памяти и не находил в ней ни послания, доставленного на поле битвы в Готтисберге, ни человека по имени Мартин Лютер Кинг.
Впрочем, это казалось ничтожной платой за полное уничтожение расовых предрассудков, и он ничего не сказал.
Но теперь — никогда не знать женщину с коричневой кожей и волнистыми черными волосами, подстриженными так коротко, что линия коричневой кожи казалась изгибом элегантной бронзовой вазы. Нет, это неправильно. Это невыносимо, чтобы каждый человек на Земле по цвету напоминал боевой корабль! Нет!
“Поэтому ее и нет, — подумал он. — Она не могла родиться серой. Коричневый цвет был ее существенной частью, он не случаен. Ее гнев, робость, резкость, мягкость — все в ее характере смешано, темное и светлое, как в балтийском янтаре, она не может существовать в мире серых людей. Она не родилась”.
А он родился. Он может родиться в любом мире. У него нет характера. Он груда глины, брусок дерева.
И доктор Хабер — он тоже родился. Ничто не может помешать ему. В каждом воплощении он лишь становится больше.
Во время ужасного путешествия из дачи в гибнущий город Хитзер сказала ему, пытаясь внушить ему увидеть во сне улучшенного Хабера. С тех пор Хабер откровенен с ним. Впрочем, откровенность — не вполне точное слово. Хабер слишком сложен, чтобы быть откровенным. Слой за слоем можно снимать кожу с лука, и все же остается только лук.
Снятие единственного слоя — это единственное происшедшее с ним изменение, и оно объяснялось, возможно, не эффективным сновидением Орра, а изменившимися обстоятельствами. Он теперь так уверен в себе, что не считает нужным скрывать свои намерения или обманывать Орра. Он его просто принуждает. Добровольное терапевтическое лечение неизвестно в новом мире, но законы сохраняют свою силу, и ни один юрист не может и подумать о том, чтобы отобрать пациента у Вильяма Хабера. Хабер — исключительно важная личность. Он директор ХУРАДа — мозга Мирового Планирующего Центра, где принимаются важнейшие решения. Он всегда хотел власти, чтобы делать добро. Теперь она у него есть.
В то же время Хабер оставался все тем же добродушным и равнодушным человеком, каким был при первой встрече с Орром в грязноватом кабинете с фотографией Маунт-Худ в восточной башне Вильяметты. Он не изменился, он просто вырос.
Главное качество властолюбия — рост.
Чтобы существовать, властолюбие должно расти, каждое достижение для него — лишь шаг к следующему. Чем больше власть, тем больше аппетит к ней. Поскольку видимых пределов власти Хабера, достигнутой посредством сновидений Орра, нет, постольку нет предела его решимости улучшить мир.
Прохожий чужак слегка задел Орра в толпе на бульваре Моррисона. Извинился без интонации из чуть приподнятого локтя.
Чужаки скоро научились не направлять локти на людей, обнаружив, что это их пугает.
Орр удивленно взглянул на него: он почти забыл ® существовании чужаков.
В нынешней действительности, или континууме, как предпочитал говорить Хабер, высадка чужаков не сопровождалась разрушением Орегона, НАСА и воздушного флота.
Вместо того, чтобы под градом бомб и напалма в спешке изобретать свои трансляционные компьютеры, они привезли их с собой с Луны и перед приземлением объявили о своих мирных намерениях, извиняясь за войну в космосе, которая была вызвана недоразумением, и прося указаний. Конечно, была тревога, но никакой паники. Почти трогательно было слышать, как по всем каналам радио и телевидения лишенный интонации голос повторял, что разрушение лунного купола и орбитальной станции русских было непреднамеренным результатом их попытки установить контакт, что они приняли ракеты с Земли за нашу попытку установить контакт, что они очень сожалеют и что теперь, когда они полностью овладели человеческим способом общения, хотят возместить все убытки.
МПЦ, созданный сразу после чумы, связался с ними и сохранил спокойствие среди населения и армии. Орр понял, что произошло это не первого апреля, несколько недель назад, а в феврале прошлого года.
С тех пор прошло четырнадцать месяцев. Чужакам позволили высадиться. С ними были установлены удовлетворительные отношения. Наконец, им позволили поселиться в тщательно охраняемом участке пустыни возле гор Стинс в Орегоне и смешаться с людьми. Некоторые из них теперь мирно делили восстановленный лунный купол с земными учеными. Несколько тысяч чужаков находились на Земле. По-видимому, это было все их количество. Впрочем, такие подробности не сообщались широкой публике. Уроженцы планеты с метановой атмосферой звезды Альдебаран, они вынуждены были постоянно носить скафандры, но, по-видимому, это их не затрудняло.
Орру было непонятно, на что они на самом деле похожи, под своими черепаховыми скафандрами. Они никогда не показывались без скафандров и не чертили рисунков. Их общение с людьми через устройство, помещенное в левом локте, этим и ограничивалось. Орр даже не знал, видят ли они, есть ли у них орган чувств, воспринимающий видимый спектр. Существовали обширные области, где связь вообще невозможна — проблема дельфинов, но только гораздо сложнее. Однако, поскольку они оказались неагрессивными и в относительно скромном количестве, МПЦ с готовностью принял их в земное общество.
Приятно посмотреть на кого-то, отличающегося от тебя. Чужаки, по-видимому, готовы были остаться совсем, если им позволят.
Они оказались хорошими торговцами и организаторами. Некоторые из них завели небольшие предприятия. Своими познаниями в области космических полетов чужаки поделились с земными учеными. Они пока не говорили, чего хотят взамен, и с какой целью явились на Землю. Казалось, им просто нравилось здесь. Когда пришельцы превратились в предпринимателей, мирных и законопослушных граждан Земли, разговоры о “господстве чужаков”, о “нечеловеческой инфильтрации” стали достоянием параноидных политиков из умирающих и уходящих националистических группировок и тех, кто встречался с настоящими летающими блюдцами.