Смит Шервуд. Троны Хроноса

   Риоло возблагодарил судьбу за то, что тележка едет так долго. Он успел привести в порядок свое дыхание и перебороть обморочную слабость. Он знал, что опасность далеко еще не миновала, но по мере удаления от той жуткой комнаты способность мыслить понемногу возвращалась к нему. Умовыжималка! Он слышал это слово, но не мог представить, как ужасно это выглядит в действительности.
   Тележка остановилась перед другим вздутием на стене, анонимным, как и все прочие. Они вошли, и Риоло понял, что это кабинет Барродаха.
   Дверь закрылась, оставив Риоло наедине с бори. Зачем Барродах показал ему умовыжималку? Уж не раскрыл ли он проделки Риоло в информационном пространстве? Риоло впервые усомнился в своей ловкости — он с трудом удерживался, чтобы не сглотнуть, не вытереть мокрые ладони об одежду. Впредь надо будет действовать с особенной осторожностью.
   Барродах включил свой пульт и спросил без предисловий:
   — Что это?
   Риоло увидел на экране Хрима — тот повалился на койку и схватился за футляр с шестеком.
   — Гонец, — сказал Риоло, глядя на блаженные конвульсии Хрима.
   — Гонец? — с явным отвращением повторил Барродах.
   Потолок на экране лопнул, и оттуда показалась мерзкая рожа. Риоло и Барродах молча смотрели, как из трещины в жуткой пародии на роды вылез скелет и рухнул на Хрима.
   Риоло обожгло рот желчью, когда в полу стали открываться фистулы, аналогичные канюлям Барки, и шестек повел себя, как в Низу. Хрим яростно боролся с ним, пока тот не перервался пополам, а после запихал уцелевший кусок в гнездо, чтобы не дать ему воссоединиться с пропавшей половиной.
   — Из чего он сделан? — спросил Барродах.
   Полуголый Хрим между тем натянул сапоги и принялся топтать скелет. Барродах убрал звук, и Риоло не слышал, что Хрим кричит. Бори нетерпеливо остановил кадр, и капитан застыл с поднятой ногой.
   — Из чего он сделан?
   У Риоло заколотилось сердце, когда он ощутил безумный гнев, излучаемый Барродахом. Теперь барканец понял причину их визита к умовыжималке. Но просмотренные им кадры, напомнившие ему о далекой родине, как ни странно, успокоили его и вернули способность мыслить рационально.
   — Этот вопрос вам следует адресовать Матрии. Нам не дано знать тайны Лабиринта. Я знаю только, что шестеки служат у Матрии гонцами — мы же получаем их, только когда заслуживаем это право.
   Барродах снова пустил чип. Хрим топнул ногой, задом наперед вернулся к койке, выпрыгнул из сапог, убрал руки от вибрирующего футляра. Половинки шестека срослись, и он упал на них. Кадр снова застыл, и чип стал показывать события нормальным порядком, пока розовая передняя часть шестека не исчезла в полу.
   Сердце Риоло продолжало болезненно биться.
   — Как долго вы, барканцы, ими пользуетесь?
   — На протяжении всей нашей истории.
   Бори неуловимым движением выключил пульт. Его худые беспокойные руки взяли со стола стилус и принялись играть им. Риоло показалось, что стилус похож на стальной инструмент в руках палачихи, и его передернуло.
   — Итак, ты познакомился с пеш мас'хадни господина Эсабиана, — сказал Барродах. — Эти врачи обучены всем видам искусства боли. — Стилус с решительным стуком лег на стол. — Я решил, что мы оба сэкономим время, если я покажу тебе, как должарианцы наказывают за неповиновение. Я знаю, что вы, барканцы, считаете нас варварами и полными дураками. Может, мы не так ловко манипулируем с информпространством, как вы, но уверяю тебя, мы не дураки. Просто наши способности применяются в других областях, одну из которых ты только что наблюдал.
   Может, Татриман обнаружила мое рабочее пространство? Риоло стиснул зубы, ожидая решения своей участи.
   — Ты знаешь, как программировать огров, которых привез. Нам обоим известно, что Хрим способен предать вся и всех, и я уверен, что он приказал тебе поставить в них кое-какие предохранители. Лисантер хотя и не имеет твоего опыта, но учится быстро. — Бори сплел пальцы. — Панархисты сильно ограничивают нас во времени, Риоло. Будь времени достаточно, Лисантер разложил бы ваших огров по полочкам и отыскал все неподобающие вставки. Но его у нас недостаточно. Ты останешься здесь, пока мы не достигнем своей цели, и у тебя есть выбор. Ты можешь сыграть на нашем неведении — которое долго не продлится — и отправиться на умовыжималку, если мы обнаружим упомянутые мной ловушки. Думаю, не нужно тебе говорить, что пеш мас'хадни умеет также продлевать человеку жизнь. Если Аватар пожелает, его враги будут лежать там месяцами, подвергаясь всяческим экспериментам. Либо ты можешь послужить нам и получить награду в зависимости от оказанных услуг. В наших силах осуществить и то и другое, Риоло. Выбирай.
   Голова у Риоло работала быстро. Хриму он ничего не должен. С другой стороны, что помешает должарианцам избавиться от него, когда он перестанет быть им нужен? В конце концов, верностью он обязан только самому себе и Матрии, пославшей его сюда. Вспомнив примитивность защитных мер на своем пульте, он решился начать игру, единственно возможную в этом извращенном подобии Низа. Он укажет им, как убрать самые заметные ловушки, но при этом установит другие, куда более изощренные.
   Он изобразил на лице тошнотворную смесь облегчения и ужаса.
   — А Хрим? — Его голос дрогнул — не совсем наигранно.
   — Он ничего не узнает — обещаю. — Вид у Барродаха был довольный. Риоло перевел дух.
   — Я покажу вам, как убрать ловушки, которые поставил по его приказу. Но мне понадобится блокнот и доступ к определенным вычислительным мощностям...

* * *

   Анарис спустил последние наркотики Норио Данали в туалет и посмотрел, как они исчезают в бурном потоке. Искушение сохранить их на всякий случай не устояло против вероятности того, что Барродах подошлет к нему своих людишек, чтобы те обыскали комнату в отсутствие Анариса. Правда, бори может и не понять, зачем Анарису наркотики — возможно, наследник просто балуется, — но чем меньше Барродах будет знать, тем лучше.
   Особенно теперь.
   Анарис оглядел свою комнату. Если отвлечься от ее размеров, можно поверить, будто стоишь не в недрах Пожирателя Солнц, а на вершине башни предков в Хрот Д'очча. Сколько же часов они провели там вместе, Джеррод и Барродах! Интересно, отец когда-нибудь приглашал бори сесть?
   Вероятно, нет. А теперь Джеррод Эсабиан почти добился того, к чему стремится каждый Должарский властитель: полной независимости. При своем первом появлении на станции он зависел от Лисантера, Барродаха и безымянной армии их подчиненных не меньше последнего чернорабочего — но теперь, благодаря таланту рифтерской программистки и паре огров, подаренной ему другим рифтером, обрел мощь, почти равную той, которую приписывают ему фамильные обряды и предания.
   И сознание этого делает его еще более опасным. Анарис вспомнил, что говорил Геласаар об иллюзии автономии, «которая у должарских властителей достигает степени, неотличимой от безумия». Тогда Анарис пропустил слова Панарха мимо ушей, но последние события придали им новую силу. Действительно ли рассудок отца разрушается по мере его приближения к тотальной власти?
   Ибо Эсабиану осталось только одно, чтобы сделаться самой могущественной личностью в человеческой истории — и это единственное он может получить уже через сутки: полная активация Пожирателя Солнц. Тогда ему не понадобятся больше ни Барродах, ни орава других шпионов-бори. Эсабиан и без них запросто управится с неудобным наследником.
   Значит, Анарису надо поспешить с осуществлением собственных планов. Первым делом он должен как можно скорее покинуть станцию. Анарис ставил на то, что отец, заполучив свою новую игрушку, равной которой человечество еще не знало, прежде всего уничтожит Арес и Рифтхавен. Но станция, даже обретя полную мобильность, не может находиться в двух местах одновременно, и если Анарис поторопится, то может оказаться за пределами досягаемости еще до того, как отец о нем вспомнит.
   Неудобный наследник, которому оставили свободу передвижения, использует свой небогатый шанс, с едким юмором подумал он и вызвал на экран пульта вид космического пространства.
   Сначала надо утвердить свою власть над тарканцами.
   Затем заручиться согласием третьего рифтера, перевернувшим все их расчеты: Вийей.
   Анарис откинулся назад, заставив старинный стул заскрипеть от столь непривычного обращения, и задрал один сапог на стол, думая об этом последнем неожиданном повороте своей жизни, состоящей из неожиданных поворотов. Последние продолжительные отношения он имел с прекрасной Леланор, молодой, чувственной, тонкой Дулу, чей корабль по несчастной случайности подвернулся каким-то головорезам-рифтерам.
   Опять рифтеры...
   Ее повезли на Должар как рабыню, и управляющий Аватара купил ее — быть может, чтобы занять чем-нибудь Аватара в последний год перед началом палиаха.
   В этом случае она протянула бы не больше месяца. Но Барродах предпочел подсунуть ее Анарису по непонятным в то время причинам. Теперь эти причины стали ясны: он хотел завоевать доверие Анариса и в то же время получить козырь против того же Анариса на случай необходимости. И то и другое намерение успешно осуществилось.
   Закрыв глаза, Анарис припомнил год, проведенный им с Леланор. Она сразу ему понравилась — потому, как понимал он теперь, что представляла собой культурный, цивилизованный Артелион Панарха Геласаара. Она доверилась ему не сразу — установлению доверия помогло то, что Анарис устроил ее перевод из кухни в ткацкую, где чинили старинные гобелены, ковры и драпировки со всей крепости. Ей пришлась по душе эта работа, и некоторое время он терпеливо выслушивал ее восторги по поводу того, что в замке нет и не бывало ни одной новой вещи, в то время как у них дома всю обстановку меняют дважды в год. Он даже помогал ей высчитывать, сколько лет должно пройти, чтобы обивка стула истерлась полностью и ее заменили, в точности, однако, сохранив узор.
   Завоевав доверие, он вскоре завоевал и любовь. Он навещал ее постоянно, пуская в ход любовные приемы, которым обучился в спальнях манерных дулусских дам. Ее волновала его недюжинная сила, которой он порой давал волю, а его собственной страсти способствовало, сознание того, что он намеренно попирает обычаи своих предков. Но самое большое очарование заключалось не в самой Леланор — Анарис не понимал этого, пока ему не пришлось ее убить, — но в том, что он встречался с ней в доме своего отца наперекор всем существующим правилам.
   В конечном счете Барродах все-таки просчитался. Выдав Анариса отцу, он дал наследнику эмоциональную свободу.
   Анарис вытряхнул пешах из рукава и стал рассеянно играть им, вспоминая, как Вийя метнулась с этим кинжалом прямо к его горлу.
   Предписанная обычаем борьба с должарианками была ему скучна. Служанки и военные просто глупы, а у имеющих интеллект и возможность развить его на уме только политическая выгода. Говорить с ними о чем-то другом считается слабостью, а юмор у них — по сравнению с блестящими россыпями Артелиона — либо вовсе отсутствует, либо насквозь предсказуем. Леланор по крайней мере была умна, умела смеяться и охотно, в меру своих слабых сил, перенимала приемы, которым учил ее Анарис.
   Любимая.
   Он употреблял это слово, потому что и она так его называла, потому что Дулу любят нежничать как в постели, так и на словах, но на деле оно ничего для него не означало. А теперь?
   С Вийей он имел всего три краткие беседы и одну драку. Теперь он с усмешкой вспоминал этот впечатляющий бой. Вдвоем они перебили почти всю его коллекцию древностей, и понадобилось два десятка уборщиков, чтобы вернуть комнате приличный вид. И в результате — ничего.
   «Я отдаюсь, когда сама хочу» — вот и все, что она сказала ему, на языке их предков. И сделала все, чтобы воткнуть ему в шею его же собственный нож.
   Анарису понадобилась вся его сила, чтобы не дать ей убить его — вся сила и все внимание. Он был сильнее, но она превосходила его в искусстве ближнего боя.
   Королевская была потеха, и Моррийон ввалился к ним в самом ее разгаре.
   Анарис засмеялся, вспомнив шок на лице своего секретаря. Никогда еще он не видел Моррийона таким сбитым с толку. Сначала он и сам не знал, как отреагировать, и не успел проявить привычный должарианцу гнев, поскольку Вийя отреагировала первая. Она не разъярилась, как полагалось бы женщине ее крови, и не смутилась, как Дулу, которую застали в интимный момент, — она просто от души расхохоталась. Бесстрашная, непредсказуемая, не поддающаяся разгадке.
   Вийя.
   В глубине души Анарис презирал должарскую подчиненность лунной мифологии, но наследие предков сказывалось и на нем — у него хватало честности не отрицать это.
   Он закрыл глаза и сосредоточился. А она? Влечет ли ее прилив, вызванный далекими лунами?
   Ответа он не ждал — ведь он не телепат, да и она тоже, если только не находится в контакте с выжигателями мозгов и с мальчишкой.
   Он открыл глаза и позволил своему стулу упасть на передние ножки. Настало время это выяснить.

* * *

   — Сильно болит?
   Рокочущий бас Монтроза вторгся в мысли Седри. Поморгав, она подняла от пульта сухие глаза. Шея у нее затекла, и она не сразу узнала маячащие в комнате силуэты — ее взгляд норовил перевести их в компьютерные глифы.
   Потом она разглядела Монтроза, большого, седого и грузного — он нагнулся над Жаимом, лежащим пластом на койке. Жаим не жаловался, но иногда его дыхание пресекалось — Седри замечала это только потому, что Монтроз каждый раз пользовал Жаима крошечными дозами лекарств из аптечки, которую Барродах разрешил ему взять с «Телварны».
   Седри вздохнула, поняв, что теперь на станции середина ночи и она заработалась дольше, чем намеревалась. Лучше остановиться, пока усталость не подкосила ее окончательно. Седри принялась сворачивать работу, тщательно заметая все следы. Она была благодарна Тат за информпространство, которое та умудрилась для нее выкроить, но его было далеко не достаточно, и Седри пришлось спрессовать слишком много функций в матрицы хранения, держа их местонахождение в уме.
   Стресс взял свое. Когда Седри встала, мрак застлал ей глаза, и она стала падать.
   Монтроз в два прыжка подоспел к ней и в следующую минуту уже раздевал ее в ванной, Седри слабо запротестовала, но, вдохнув исходящий от нее запах застарелого пота и кафа, закрыла глаза и покорилась, как малый ребенок.
   Ласковые, ненавязчивые руки вымыли ее и вытерли. Монтроз завернул ее в сухое полотенце и вывел в комнату. Из скромности она упиралась, но непонятные ей самой эмоции пересилили стыд.
   Проходя мимо Жаима, она увидела в его глазах только участие и терпение. Вийя не спала и сидела на койке с ничего не выражающим лицом. Седри не могла понять, что толкнуло Жаима так спровоцировать капитана. И как могла Вийя избить его так жестоко — а потом...
   Седри поморщилась при мысли об этом. Еще страннее было то, что Вийя ухаживала за Жаимом больше всех, и он это позволял. Большей частью они молчали, но иногда переговаривались тихо, как близкие люди, как будто никакого насилия и не было.
   — Ложись, — сказал Монтроз, и Седри послушно улеглась ничком на свою аккуратно постланную койку.
   Монтроз стал массировать ее, убирая стресс из связок и суставов. Мелкие островки боли таяли, словно льдинки. Сон у Седри совсем прошел, хотя она все еще не могла шевельнуться.
   Повернув голову и оглядывая комнату широко раскрытыми глазами, она постепенно стала замечать перемену. Она не смогла бы объяснить, в чем это выражается, но атмосфера стала другой — обострившаяся чувственность ее тела улавливала это. Никто из команды не спал. Марим с тихим смехом ткнула в бок Локри, тот шлепнул ее по руке. Они повалились на его койку, сцепившись в шутливой борьбе, и Седри, как ни странно, не захотелось отворачиваться.
   Она соблюдала целомудрие больше тридцати лет — заводить интимные отношения с нелюбимым человеком было не в её натуре. Лишь совсем недавно, когда она думала, что ее жизнь уже подошла к концу, она встретила спутника, которого уже не надеялась встретить, и былые желания ожили в ней — но она их подавила. Здесь они живут на глазах друг у друга. Седри не осуждала молодых за уступки естественным физиологическим потребностям, но сама ни на что бы не решилась рядом с этими гладкими телами и критическими взглядами. Она считала своим эстетическим долгом застегиваться наглухо и скрывать свое растущее влечение к Монтрозу.
   Он ничего не говорил ей и теперь тоже молчал, продолжая делать свою работу четко и профессионально, — а ее пылающему телу хотелось совсем других прикосновений.
   Голый до пояса Ивард сидел, схватив руками колени, и его зеленые глаза потемнели от эмоций, о которых Седри могла только догадываться. Люцифер поднял большую лопатообразную голову с подушки Иварда и замурлыкал, прикрыв глаза.
   Вийя так и осталась сидеть на краю койки, положив руки на колени. Жаим тоже лежал не шевелясь, с внимательным лицом. За дверью, ведущей в комнату эйя, запели тонкие голоса, и Люс заворчал, взъерошив шерсть.
   Ивард и Вийя разом подняли головы — и в тот же миг задняя стена с тихим шорохом раскрылась.
   Тревога — и что-то еще, помимо нее — пронзила Седри, когда в отверстии появился высокий мужской силуэт.
   Это был Анарис, наследник. Он стоял молча, не двигаясь с места. Подняв правую руку в жесте, где смешивались приказ и призыв, он смотрел на Вийю.
   Вийя, тоже молча, медленно поднялась. Анарис отступил на шаг, и она прошла к нему сквозь стену. Стена закрылась, и длинные пальцы Жаима вцепились в борта койки так, что побелели костяшки.
   Ивард, как-то судорожно тряхнув головой, погладил Люцифера. Котище вытянулся, положив голову на лапы, пристально глядя щелками глаз. Локри с Марим перестали возиться, когда стена открылась, и сидели растрепанные и помятые. Марим издала смешок, похожий на пузырьки в быстром ручье.
   Терпеливые руки опускались все ниже вдоль позвоночника Седри.
   Все молчали, и атмосфера еще больше сгустилась: казалось, будто воздух заряжен ожиданием.
   Ивард снова вздрогнул и потер руками лицо. Он сморщился, словно от удара, и вдруг рассмеялся, блестя широко открытыми глазами. Запрокинув голову, он растянулся на койке. Казалось, что все его тело светится внутренним жаром — внутренним огнем.
   Пульс стучал у Седри в ушах, как приглушенный гром. Она села, не обращая больше внимания на свою наготу, не в силах отвести глаз от Иварда, воплощающего в себе красоту, юность и обещание, прекрасного, как молодой бог.
   Теперь они все смотрели на него — их сердца бились в унисон, и тела разогревались в пламени его юношеского желания. Руки, месившие тело Седри, преобразились — они посылали звездный огонь по ее нервам. Но она все еще противилась зову плоти, и предвкушение, так долго подавляемое ею, было восхитительным.
   Марим, заливаясь возбужденным смехом, мигом освободилась от одежды и стала перед Ивардом, гладкая, округлая и прелестная. Юноша провел пальцем по ее лицу и шее до ключицы жестом нежным и в то же время прощальным — а потом убрал руку.
   Марим потянулась к нему, но он уже отвернулся и не видел этого. Его протянутая рука медленно встретилась с рукой Локри за спиной у Марим. Их пальцы переплелись, и оба начали описывать друг подле друга медленные круги, словно в танце.
   Их тела схлестнулись в сплетении сильных рук и выпуклых мускулов. Седри увидела муку отвергнутого желания на лице Марим, страдание другого рода на лице Жаима — а потом все заслонили смеющиеся глаза Монтроза, его улыбающийся рот и его руки, которым она больше не могла противиться.

22

АРЕС

   Марго Нг подняла кубок и обвела взглядом огромный зал с его знаменами и голографическими картинами былых военных триумфов и трагедий.
   Мгновение полной тишины и неподвижности затянулось надолго. Хрустальные грани в руках молодых и старых, мужчин и женщин отражали свет. Затем высокий, стройный молодой человек в белом траурном костюме произнес:
   — За победу над врагом!
   Брендон Аркад выпил свое шампанское и решительным жестом разбил бокал об огромный каменный очаг.
   — За победу над врагом! — подхватили голоса, одни звенящие, другие шепчущие, словно дающие клятву или творящие молитву.
   Людей в этом зале связывала общая судьба — каждый из них командовал кораблем, через восемь часов уходящим к Пожирателю Солнц, — и сознание того, что не все из них вернутся назад.
   В кои-то веки они смешались воедино: капитаны эсминцев и катеров, командиры испытанных в бою кораблей и приспособленных для войны нарядных яхт, панархисты и рифтеры. Марго видела по их блестящим глазам и нервным движениям, по внезапному смеху и внезапной рассеянности, что все они сознают это в равной мере.
   Ровно через восемь часов она выйдет из своей квартиры в белом парадном мундире, с солнцами верховного адмирала на высоком воротнике, и займет место на мостике, где стоит полная тишина, если не считать почти неслышного шепота пультов. Несмотря на тианьги, запрограммированные на успокаивающие ионы, все вокруг — и присутствующие, и те, кто на связи, — будут собраны, и сердца их будут биться в ожидании ее команды, которая пошлет их прямо в бой, а возможно, и на смерть.
   Нг закрыла глаза, стиснув в руке кубок. Предполагается, что каждый полководец живет ради такого вот момента. Что бы ни случилось, ее имя будет вписано в историю отныне и до тех пор, пока эта цивилизация не обратится в прах.
   Но никакой радости в этом нет. Только ожидание, сопряженное со страхом неминуемых потерь. И еще сильнее — воля к победе. На этот раз Должар не дождется пощады.
   Она открыла глаза, залпом выпила шампанское и швырнула бокал прямо в огонь.

* * *

   Осри Омилов, лейтенант Флота его величества, потной рукой перехватил чемодан и нажал на вестник челнока.
   — Лейтенант Омилов для прохождения службы явился. Разрешите подняться на борт?
   Секунду спустя ему ответили:
   — Поднимайтесь, лейтенант.
   Шлюз открылся, и Осри встретился с откровенно любопытным взглядом юного, видимо, только что произведенного, мичмана.
   Осри отдал честь, и девушка с запозданием ответила тем же, покраснев до ушей. Но дальнейший вековой ритуал приветствия она проделала четко, не ошибившись ни разу.
   Церемония его доставки на борт «Грозного» прошла уже более гладко. В конце концов он добрался до своей каюты. Обстановка здесь была точно такая же, как на «Мбва Кали» или на Минерве. Все корабельные интерьеры регулировались уставом, чтобы человек мог ориентироваться на любом корабле вслепую в случае внезапного отключения энергии.
   Теперь это действительно могло случиться — но он будет воевать не на этом корабле, а на рифтерском. Осри постарался не думать об этом и разложил свои вещи, на что ушло всего несколько секунд.
   Посмотрев на хроно, он заколебался. Ему хотелось бы явиться в последний момент — это ввело бы его взаимоотношения с экипажем в удобные уставные рамки. Но Фиэрин уговорила его прийти пораньше, чтобы представиться неофициально хотя бы офицерам.
   «Не хочу я болтаться там и дурака из себя строить», — возражал он. Она с усмешкой взяла его за уши и поцеловала: «Лучше уж так, чем прослыть снобом». — «Снобом?» — опешил он. «Все знают, что вы с Панархом друзья детства, нравится тебе это или нет. И хотя звание у тебя небольшое, они будут держаться на расстоянии, если ты не сделаешь первый шаг».
   Осри достаточно разбирался в дулуской иерархии, чтобы признать справедливость ее слов. И он согласился, хотя ради этого им пришлось расстаться на целый час раньше.
   Но их прощание, хотя и урезанное, было сладостным. О будущем они не говорили — они оба принадлежали к миру Дулу, где слова так легко выворачиваются наизнанку или становятся ложью в силу обстоятельств. Их эмоции нашли выход в страсти, столь сильной и так крепко связующей, что Осри впервые не чувствовал себя робким и неуклюжим.
   Он потряс головой: время воспоминаний еще не пришло.
   Сейчас он должен сдержать данное Фиэрин слово.
   Он вышел и направился в офицерскую кают-компанию.

* * *

   Фиэрин лит-Кендриан смотрела, как челнок Осри пробирается сквозь скопление кораблей у Колпака и исчезает за громадой «Грозного».
   Отвернувшись от иллюминатора, она пошла через толпу к выходу. Все вокруг держались вежливо и немного отстраненно. На нескольких лицах виднелись следы слез. Все здесь прощались со своими любимыми, и никто не хотел знать о таких же маленьких драмах, разыгрывающихся рядом с ними.
   «Мне почти хочется, чтобы должарианцы на нас напали», — думала Фиэрин, становясь в очередь на транстуб. Все лучше, чем это ужасное, добровольное расставание. Точно они идут на казнь и знают об этом.
   Давка в транстубе показалась ей даже приятной. Здесь она чувствовала себя в безопасности... нормально.
   В капсуле стояла странная тишина — люди почти не разговаривали, и Фиэрин, с радостью влившаяся в толпу пассажиров, с такой же радостью из нее и вышла. Она никогда не считала себя чувствительной натурой, но слишком легко было представить себе, как боль от разлуки, переживаемая каждым из них, сливается в общее отчаяние.
   Она уже и теперь скучала по Осри, по его запаху — он, никогда не маскировавший своих эмоций, как другие Дулу, не пользовался и духами. Он был таким, как есть: чопорным, неуклюжим, предельно честным, любителем каламбуров, надежным, как планета в космосе.
   Ей не хотелось даже думать о будущем без него.