Страница:
— Книгу? — к Пекину мгновенно вернулась подозрительность.
— Какую книгу? — поддержал его Доллар.
— Кто ты такой, чтобы писать книгу? — Бдительный не скрывал своего презрения. — Ты слишком молод. Книги пишут великие ученые люди. — Как и все безграмотные африканцы, он относился с благоговейным ужасом к печатному слову и с глубоким почтением к сединам.
— Одноногий писатель книг? — насмешливо спросил Доллар, а Пекин хихикнул и потянулся за автоматом. Он положил его на колени и снова хихикнул. Настроение изменилось снова.
— Если он врет о своей книге, — предположил Доллар, — может быть, он врет и о дружбе с товарищем Тунгатой.
К такому повороту событий Крейг был тоже готов. Он достал из клапана рюкзака большой конверт, а из него — толстую пачку газетных вырезок. Он намеренно долго перебирал их, чтобы насмешливое недоверие матабелов сменилось интересом, потом передал одну вырезку Бдительному. Сериал по книге демонстрировался по зимбабвийскому телевидению два года назад, до того, как эти партизаны вернулись в буш, и пользовался огромным успехом.
— Хау! — воскликнул Бдительный. — Это же старый король Мзиликази!
На фотографии в начале статьи был изображен Крейг и члены съемочной группы. Партизаны мгновенно узнали чернокожего американского актера, сыгравшего старого короля матабелов. Он был в костюме из шкур леопарда и перьев цапли.
— А это ты? С королем? — Они были поражены не менее, чем его фотографией с Тунгатой.
Была еще одна фотография, сделанная в книжном магазине «Дабблдей» на Пятой авеню, на которой Крейг стоял рядом с огромной пирамидой из книг, на вершине которой находился его увеличенный портрет с суперобложки.
— Это ты? — Они были просто потрясены. — Ты написал эту книгу?
— Теперь вы верите мне? — спросил Крейг, но Бдительный еще долго рассматривал доказательства, прежде чем согласиться.
Шевеля губами, он прочитал статьи, вернул вырезки Крейгу и произнес серьезным тоном:
— Куфела, хоть ты и молод, ты действительно знаменитый писатель.
Теперь они поразили его своим трогательным нетерпением, с которым рассказывали о своих обидах. Они напоминали просителей на индабе племени, где рассматривались дела и выносились приговоры старейшин. Они говорили, а солнце поднималось по голубому и чистому, как яйцо цапли, небу, достигло зенита и начало неторопливый спуск к своей кровавой смерти на закате.
Они говорили о трагедии Африки, о разобщенности могучего континента, в которой заключались все причины насилия и бед, о единственной неизлечимой болезни, заразившей всех, — межплеменной вражде.
Матабелы против машонов.
— Пожиратели грязи, — называл их Бдительный, — притаившиеся в норах, изгнанники на вершинах холмов, шакалы, которые кусаются, только если повернуться к ним спиной.
Это было презрение воина к купцу, человека прямого действия к коварному посреднику и политику.
— Машоны были нашими собаками с той поры, когда великий Мзиликази перешел Лимпопо. Они были амахоли, рабами и сыновьями рабов.
Вытеснение одного племени над другим и господство сильного племени над слабым были характерны не только для Зимбабве, на протяжении веков они происходили практически во всех странах континента. На севере высокомерные маси совершали набеги и терроризировали менее воинственное племя кикуйю, высокорослые вату-си, считавшие любого человека ниже шести футов карликом, поработили добродушных хуту. И в каждом случае рабы компенсировали недостаток жестокости политическим коварством и, как только исчезала защита белых колонистов, либо уничтожали своих мучителей, как поступили хуту с ватуси, либо выхолащивали Вестминстерскую доктрину отменой основных пунктов и правил, обеспечивающих равноправие, и, используя численное превосходство, ставили своих прежних хозяев в положение политического подчинения, как поступили кикуйю с масаями.
Практически тот же процесс происходил в Зимбабве. Белые поселенцы перестали играть решающую роль в результате войны, и концепция игры по правилам и целостности, применяемая белыми администраторами и государственными служащими ко всем племенам, исчезла вместе с этими администраторами и служащими.
— Пять пожирающих грязь машонов на одного мата-бела, — с горечью сообщил Бдительный Крейгу, — но это не дает им права властвовать над нами. Пять рабов имеют право диктовать свою волю королю? Должен ли лев задрожать, услышав лай пяти бабуинов?
— Так происходит в Англии и Америке, — мягко заметил Крейг. — Должна преобладать воля большинства…
— А я мочусь с огромной силой на волю большинства, — легко отверг доктрину демократии Бдительный. — Такое может работать в Англии и Америке, но здесь — Африка. Здесь такое не пройдет. Я не склонюсь перед волей пяти пожирателей грязи. Так же как перед волей сотни или тысячи. Я — матабел и подчинюсь воле только одного человека — короля матабелов.
«Да, — подумал Крейг, — это Африка. Старая Африка, пробуждающаяся от транса сотен лет колониализма и возвращающаяся к прежней вере».
Он подумал о десятках тысяч молодых, полных сил англичан, которые за очень маленькое вознаграждение решили посвятить свою жизнь службе в Министерстве по Делам колоний, которые трудились изо всех сил, чтобы привить своим подопечным уважение к протестантской трудовой этике, идеалы игры по правилам Вестминстерской доктрины, о молодых людях, которые вернулись в Англию преждевременно состарившимися и подорвавшими здоровье, чтобы прожить остаток своих дней на жалкую пенсию, свято веря, что прожили жизнь ради чего-то ценного и вечного. Подозревали ли они когда-нибудь, что все усилия пропали даром?
Границы, установленные колониальной системой, были аккуратными и четкими. Они проходили по берегам рек или озер, по горным хребтам, а если таковые отсутствовали, белый топограф с теодолитом просто проводил прямую линию. «Это часть является Германской Восточной Африкой, а эта — Британской». Они не принимали во внимание племена, которые разделяли надвое, вбивая свои разбивочные колышки.
— Многие наши живут за рекой в Южной Африке, — сказал Пекин. — Все было бы по-другому, если бы они были с нами. Нас было бы больше, а сейчас мы разделены.
— Ашоны коварны, коварны, как бабуины, спустившиеся ночью с холмов, чтобы опустошить маисовые поля. Они знают, что один воин-матабел пожрет сотню его солдат, поэтому, когда мы впервые восстали против них, они позвали на помощь белых солдат правительства Смита, которые…
Крейг помнил озлобленных белых солдат, которые считали себя не побежденными, а преданными, когда правительство Мугабе натравило их на отколовшуюся фракцию матабелов.
— Белые пилоты налетали на своих самолетах, а белые солдаты Родезийского полка…
После сражения маневровые пути станции Булавайо были забиты рефрижераторными вагонами, заполненными от пола до крыши мертвыми матабелами.
— Белые солдаты делали за них грязную работу, а Мугабе и его приспешники сбежали в Хараре и, дрожа от страха, спрятались под юбками своих женщин. А потом, когда белые солдаты отобрали у нас оружие, они вылезли снова, отряхнули пыль с задниц и стали важничать, считая себя победителями.
— Они опозорили наших лидеров…
Лидер матабелов Нкомо был обвинен в укрывательстве мятежников и хранении оружия и с позором отправлен в отставку правительством, в котором преобладали машоны.
— У них есть тайные тюрьмы в лесу, в которые он заточают наших лидеров и делают с ними такое, о чем не хочется говорить.
— Сейчас мы лишены оружия, и их специальные подразделения входят в наши деревни. Они избивают наших стариков и старух, они насилуют молодых женщин и уводят молодых мужчин, которые исчезают бесследно.
Крейг видел фотографии людей в сине-зеленой форме британской южно-африканской полиции, так долго считавшейся символом честности и непредвзятости, проводивших допросы в деревнях. На одной фотографии молодой матабел лежал на земле, два вооруженных констебля в форме стояли на его ступнях и запястьях, чтобы прижать его к земле, а два других били дубинами как бейсбольными битами. Они били изо всей силы, поднимая дубинки высоко над головами, чтобы обрушить их на спину и ягодицы беззащитного юноши. Под фотографией была подпись: «Зимбабвийская полиция допрашивает подозреваемого, чтобы выяснить местонахождение американских и британских туристов, захваченных матабельскими мятежниками». Фотографий того, как они поступали с девушками, не было.
— Может быть, правительственные войска искали заложников, которых, по вашему же признанию, вы захватили? — язвительно спросил Крейг. — Совсем недавно вы с радостью убили бы меня или взяли в заложники.
— Шоны занимались этим задолго до того, как мы захватили первого заложника, — резко возразил Бдительный.
— Но вы же захватываете невинных людей, — настаивал Крейг. — Расстреливаете белых фермеров.
— Что еще мы можем делать, чтобы люди поняли, что происходит с нашим народом? У нас очень мало лидеров, которых не посадили в тюрьму или не заставили замолчать, но даже они бессильны. У нас нет оружия, за исключением того, что нам удалось спрятать, у нас нет могущественных друзей, а союзниками шонов являются китайцы, британцы и американцы. У нас нет денег для продолжения борьбы, а у них есть все богатства страны и миллионы долларов помощи от могущественных друзей. Что еще мы можем делать, чтобы мир понял, что с нами происходит?
Крейг благоразумно решил, что сейчас не время и не место для лекций о политических принципах, поэтому подумал, что его принципы, возможно, устарели. В последнее время в международных делах часто целесообразным считалось то, что совсем недавно было неприемлемым, в частности, право слабого и лишенного голоса меньшинства насилием привлекать внимание к своему положению. Такие принципы касались всех, от палестинских и баскских сепаратистов до взрывников Северной Ирландии, разрывающих на куски молодых британских гвардейцев вместе с лошадьми на лондонских улицах. Люди, сидевшие перед ним, изучили эти примеры и знали по собственному опыту о легкости политических перемен путем насилия. Они были просто продуктом новых принципов.
Несмотря на то, что сам Крейг никогда не заставил бы себя поддерживать эти методы, даже если бы прожил сто лет, он сочувствовал положению этих людей и их стремлениям. Между семьей Крейга и матабелами всегда существовала странная, иногда кровавая связь. Он не мог не испытывать уважение, не мог не понимать этих людей, которые были отличными друзьями, иногда — врагами, которых необходимо было опасаться, благородных, гордых и воинственных, заслуживающих лучшей жизни.
Аристократизм в характере Крейга не мог не восставать против того, что лилипуты сделали беспомощным Гулливера. Он презрительно относился к порочной политике социализма, которая, как он чувствовал, была направлена на низвержение героев, на унижение любого незаурядного человека до общего уровня серости толпы, на замещение истинного умения повести за собой глупым бормотанием профсоюзных неучей, на выхолащивание любой инициативы репрессивным налогообложением, чтобы в итоге загнать оцепеневшее и лишенное воли население в обнесенную колючей проволокой тюрьму марксистского тоталитаризма.
Эти люди были террористами, сомнений не было. Крейг усмехнулся. Робин Гуд тоже был террористом, но у него, по крайней мере, был стиль и немного достоинства.
— Ты увидишь товарища Тунгату? — спросили они с достойным жалости нетерпением.
— Да. Я увижу его скоро.
— Скажи, что мы здесь. Скажи, что мы готовы и ждем. Крейг кивнул.
— Скажу.
Они проводили его до «фольксвагена», и товарищ Доллар настоял на том, что он понесет рюкзак Крейга. Потом они сели в пыльный и слегка помятый автомобиль, выставив из окон стволы автоматов.
— Мы поедем с тобой, — объяснил Бдительный. — Проводим до самой дороги к водопаду Виктория, потому что если ты будешь один и встретишь еще один патруль, все может закончиться не так хорошо.
На щебенчатую Великую дорогу на север они выехали, когда солнце уже зашло. Крейг отдал им все продукты, которые оставались в рюкзаке, и виски. В бумажнике он нашел двести долларов и тоже отдал их партизанам. Потом они пожали друг другу руки.
— Скажи товарищу Тунгате, что нам нужно оружие, — сказал Доллар.
— Скажи ему, что больше оружия нам нужен лидер. — Товарищ Бдительный пожал большой палец и ладонь Крей-га как верный друг. — Ступай с миром, Куфела. Пусть нога, которая ступает сама по себе, унесет тебя далеко и быстро.
— Оставайся с миром, мой друг, — ответил Крейг.
— Нет, Куфела, лучше пожелай мне кровавой войны! — Фары осветили жуткую улыбку на обезображенном лице Бдительного.
Когда Крейг оглянулся, они уже исчезли в темноте, как вышедшие на охоту леопарды.
* * *
— Не ожидал увидеть тебя снова, — поприветствовал Крейга Джок Дэниеле, когда тот утром вошел в кабинет аукциониста. — Добрался до Чизариры, или возобладал здравый смысл?
— Я все еще жив, — уклонился от прямого ответа Крейг.
— Молодец, — похвалил его Джок. — Нет смысла связываться с этой матабельской шушерой — бандиты, все до единого.
— Из Цюриха есть что-нибудь? Джок покачал головой.
— Послал телекс в девять часов по местному. У них на четыре часа раньше.
— Могу я воспользоваться твоим телефоном? Нужно сделать несколько местных звонков.
— Точно местных? Не хочу, чтобы ты болтал со своими поклонницами в Нью-Йорке за мой счет.
— Обещаю.
— Хорошо. Если присмотришь за конторой, пока меня не будет.
Первый звонок он сделал в американское посольство в Хараре, столицу страны в трехстах милях к северо-востоку от Булавайо.
— Мистера Моргана Оксфорда, атташе по культурным связям, — сказал он оператору.
— Оксфорд. — Бодрый голос явно выпускника лучшего университета с бостонским акцентом.
— Крейг Меллоу. Общий друг просил передать вам привет.
— Да. Я ждал вашего звонка. Может быть, зайдете в любое время, и мы поговорим?
— Буду рад, — сказал Крейг и положил трубку.
Генри Пикеринг сделал все, что обещал. Любое сообщение, переданное Оксфорду, будет отправлено с дипломатической почтой и окажется на столе Пикеринга в течение двенадцати часов.
Следующий звонок он сделал в кабинет министра туризма и информации, и ему удалось добиться, чтобы его соединили с секретаршей министра. Когда Крейг заговорил на синдебеле, ее отношение резко изменилось.
— Товарищ министр находится в Хараре на заседании Парламента, — сообщила она и дала Крейгу личный номер в Палате.
С четвертой попытки Крейгу удалось дозвониться до секретаря парламента. Он заметил, что телефонная связь заметно ухудшилась. Болезнью всех развивающихся стран был недостаток квалифицированных специалистов. До обретения страной независимости почти все линейные монтеры были белые, и многие из них покинули страну.
Секретарша была из племени шона и настояла, видимо, в качестве доказательства своей утонченности, на разговоре по-английски.
— Будьте любезны, назовите тему предстоящего обсуждения, — она явно читала вопросы по карточке.
— Личная. Я знаком с товарищем министром.
— Понятно. — Секретарша произнесла слово по буквам, вписывая его в карточку.
Крейг несколько раз терпеливо поправлял ее. Он уже начинал привыкать к темпу жизни в Африке.
— Я должна посмотреть график встреч товарища министра. Вам придется позвонить еще раз.
Крейг просмотрел составленный им список. Следующий звонок предстояло сделать в государственное регистрационное бюро компаний, и ему повезло. Его соединили со знающим и готовым помочь служащим, который записал все необходимое.
— Список держателей акций, устав и договор об учреждении компании «Ролендс Лтд.», ранее известной как «Родезиан Ленде энд Майнинг Лтд.» — Он услышал неодобрение в голосе служащего. «Родезиан» в последнее время стала ругательством, и Крейг принял решение сменить название компании, если, конечно, у него будет на это право. «Зимлендс» будет звучать значительно приятнее для африканского уха.
— Копии документов будут готовы к четырем часам, — заверил его служащий. — Сбор составляет пятнадцать долларов.
Следующий звонок Крейг сделал в главную топографическую службу и договорился о том, чтобы ему подготовили копии документов, на этот раз титулов собственности на земли компании: скотоводческие хозяйства «Кинг Линн» и «Квин Линн» и земельное владение Чизарира.
В его списке было еще четырнадцать имен людей, занимавшихся скотоводством в Матабелеленде, соседей, друзей, которым доверял Баву.
Ему удалось дозвониться только до четверых из четырнадцати, остальные продали свои земли и подались на юг. Ему показалось, что люди, до которых он дозвонился, были рады услышать его голос. «Добро пожаловать, Крейг. Мы читали книгу и смотрели сериал». Но они мгновенно замыкались, едва он начинал задавать вопросы. «Проклятые телефоны текут как сито, — сказал один из них. —
Приезжай на ферму. Оставайся на ночь. Для тебя всегда найдется кровать. Бог свидетель, здесь осталось не так много знакомых лиц».
Джок Дэниеле вернулся в середине дня, с красным лицом и весь в поту.
— Все еще терзаешь мой телефон? — проворчал он. — Интересно, в магазине еще остался «Димпл Хейг»?
Крейг ответил на его намек тем, что перешел улицу и принес бутылку в бумажном пакете.
— Я забыл, что нужно иметь чугунную печень, чтобы жить в этой стране. — Он отвернул пробку и бросил ее в корзину для мусора.
Без десяти пять он снова позвонил в парламентский кабинет министра.
— Товарищ министр Тунгата Зебив любезно согласился встретиться с вами в десять часов утра в пятницу. Продолжительность встречи — двадцать минут.
— Передайте товарищу министру мою искреннюю благодарность.
Крейгу предстояло убить три дня, а потом проехать триста миль до Хараре.
— Ответа из Цюриха нет? — Он долил виски в стакан Джока.
— Я бы не спешил отвечать, получив такое соблазнительное предложение, — пробурчал Джок, выхватив у Крейга бутылку и добавив себе еще виски.
Крейг решил воспользоваться приглашениями и провести следующие дни в компании старых друзей Баву и был просто ошеломлен традиционным родезийским гостеприимством.
— Конечно, прежней роскоши нет, нигде не достать джемов «Кросс энд Блэквелл» или мыла «Броннли», — говорила одна из хозяек, подавая ему тарелку с гигантской порцией мяса. — Но иногда бывает даже весело. — Она подала слуге в белой одежде знак добавить на серебряное блюдо сладкого печеного картофеля.
Дни он проводил в компании загорелых неразговорчивых мужчин в фетровых шляпах и коротких штанах цвета хаки, рассматривая их гладких тучных коров из открытого «лендровера».
— Говядина из Матабелеленда до сих пор самая лучшая, — с гордостью говорил один из них. — Самая сладкая трава во всем мире. Конечно, продавать ее приходится через Южную Африку, но цена совсем неплохая. Рад, что не додумался сбежать. Слышал, что старый Дерек Сэндерс устроился наемным рабочим на овцеводческую ферму в Новой Зеландии. Жизнь у него совсем не сахар. Там ведь нет матабелов, чтобы выполнять всю грязную работу.
Он посмотрел на чернокожих пастухов с отеческой любовью.
— Они всегда остаются прежними, несмотря на политический вздор. Соль земли, мой мальчик. Мои люди. Мы все здесь живем одной семьей, и я рад, что не оставил их.
— Конечно, проблемы есть, — говорил другой. — Валютный контроль — это просто убийство. Невозможно купить запасные части для тракторов, медикаменты для скота, но правительство Мугабе начинает просыпаться. Как производители продовольствия, мы обладаем приоритетным правом получения разрешений на импорт предметов первой необходимости. Конечно, телефоны работают, только когда им захочется, и поезда больше не приходят вовремя. Существует галопирующая инфляция, но цены на говядину не отстают. Открылись школы, но мы посылаем детей на юг, чтобы они получили достойное образование.
— А политика?
— Это касается черных. Матабелов и машонов. Слава богу, белый человек в ней не замешан. Пусть ублюдки разорвут друг друга на куски, если им этого хочется. Я в политику не вмешиваюсь и не жалуюсь на жизнь, хотя со старой ее не сравнить. Впрочем, всегда так бывает.
— Вы бы купили землю?
— Нет денег, старина.
— А если бы были? Фермер задумчиво потер нос.
— Можно заработать кучу денег, если страна пойдет правильным путем и цены на землю вернутся на прежний уровень, а можно все потерять, если она повернет в другую сторону.
— То же самое можно сказать и о фондовой бирже, но в основном жизнь не так уж плоха?
— Конечно. Кроме того, я вскормлен водами Замбези и вряд ли буду счастлив, дыша лондонским смогом или отбиваясь от мух в австралийской глубинке.
Утром в четверг Крейг вернулся в мотель, забрал белье из стирки, собрал свою единственную брезентовую сумку, заплатил по счету и выписался.
Он заехал в контору Джока.
— Новости из Цюриха есть?
— Телекс пришел час назад. — Джок передал ему копию, и Крейг быстро пробежал ее глазами.
«Предоставляем вашему клиенту опцион сроком тридцать дней на покупку всех оплаченных акций компании Ролендс за полмиллиона американских долларов, подлежащих выплате в полном объеме в Цюрихе при подписании. Другие предложения рассматриваться не будут».
Окончательнее не бывает. Пока слова Баву о том, что следует удвоить предполагаемую стоимость, оказывались справедливыми.
Джок внимательно наблюдал за ним.
— Удвоили твое предложение, — сказал он. — Наскребешь полмиллиона?
— Должен поговорить с богатым дядей, — ответил
Крейг. — Кроме того, у меня есть тридцать дней. Я вернусь раньше.
— Где я смогу тебя найти?
— Нигде, я сам позвоню тебе.
Он выпросил еще одну канистру бензина из личных запасов Джока, вывел «фольксваген» на дорогу, ведущую на северо-восток, и не успел проехать в сторону Машоналенда и Хараре и десяти миль, как увидел первый контрольно-пропускной пункт.
«Почти как в старые дни», — подумал он, выходя на обочину. Два чернокожих бойца в камуфляже принялись скрупулезно обыскивать «фольксваген» в поисках оружия, а лейтенант с эмблемой Третьей бригады, обученной корейцами, на берете изучал его паспорт.
Ирейг еще раз поблагодарил семейный обычай посылать* Англию всех готовившихся стать матерями женщин, как из рода Меллоу, так и из рода Баллантайн. Маленькая синяя книжечка с изображениями льва и единорога и надписью «Homi Soit Qui Mai y Pense» по-прежнему пользовалась уважением даже на контрольно-пропускном пункте Третьей бригады.
Ближе к вечеру он пересек гряду низких холмов и увидел небольшую кучку небоскребов, нелепо возвышавшихся над африканским вельдом, как надгробье на могиле веры в бессмертие Британской Империи.
Когда город носил имя лорда Солсбери — министра иностранных дел, который вел переговоры о предоставлении королевской хартии Британской южноафриканской компании. Потом название изменили на Хараре, в честь вождя племени шона. Кучку крытых соломой хижин этого племени белые пионеры увидели здесь в тысяча восемьсот девяностом году, когда завершили свое долгое путешествие с юга. Не избежали перемен и названия улиц. Раньше увековечивали первых поселенцев и империю королевы Виктории, теперь — сыновей черной революции и их союзников. Крейг давно смирился с этим и называл их просто улицами с другим названием.
Въехав Хараре, Крейг окунулся в атмосферу города на экономическом подъеме. По тротуарам куда-то спешили толпы людей, холл современной шестнадцатиэтажной гостиницы «Мономатапа» вибрировал от сотен голосов, говоривших на двадцати различных языках. Туристы толкались здесь с заезжими банкирами и бизнесменами, иностранными сановниками, государственными служащими и военными советниками.
Свободного номера для Крейга не было, пока он не поговорил с помощником менеджера, который смотрел сериал и читал книгу. Потом Крейга сопроводили в номер на пятнадцатом этаже с видом на парк. Пока он принимал ванну, процессия официантов внесла в номер цветы, корзины с фруктами и даже бутылку южноафриканского шампанского. До полуночи он работал над отчетом Генри Пикерингу, а в девять тридцать утра уже стоял у здания парламента на Казуэй.
Сорок пять минут он просидел в приемной, а потом секретарша министра провела его в обшитый деревянными панелями кабинет, и товарищ министр Тунгата Зебив встал из-за стола.
Крейг забыл, насколько внушительной была осанка этого человека, возможно, правда, что он стал еще крупнее со времени их последней встречи. Когда Крейг служил лесничим в Департаменте охраны диких животных, Тунгата был его слугой, его оруженосцем, но сейчас Крейгу казалось, что это было в какой-то другой жизни. Тогда его звали Самсоном Кумало, потому что Кумало был родом королей матабелов, а он был их прямым потомком. Его прадедушка Базо возглавлял восстание матабелов в тысяча восемьсот девяносто шестом году и был повешен белыми поселенцами. Его прапрадедушка Ганданг был единоутробным братом Лобенгулы — последнего короля матабелов, жизнь которого солдаты Родса закончили в безымянной могиле в глухих местах на севере, после того как разрушили его столицу Гу-Булавайо.
— Какую книгу? — поддержал его Доллар.
— Кто ты такой, чтобы писать книгу? — Бдительный не скрывал своего презрения. — Ты слишком молод. Книги пишут великие ученые люди. — Как и все безграмотные африканцы, он относился с благоговейным ужасом к печатному слову и с глубоким почтением к сединам.
— Одноногий писатель книг? — насмешливо спросил Доллар, а Пекин хихикнул и потянулся за автоматом. Он положил его на колени и снова хихикнул. Настроение изменилось снова.
— Если он врет о своей книге, — предположил Доллар, — может быть, он врет и о дружбе с товарищем Тунгатой.
К такому повороту событий Крейг был тоже готов. Он достал из клапана рюкзака большой конверт, а из него — толстую пачку газетных вырезок. Он намеренно долго перебирал их, чтобы насмешливое недоверие матабелов сменилось интересом, потом передал одну вырезку Бдительному. Сериал по книге демонстрировался по зимбабвийскому телевидению два года назад, до того, как эти партизаны вернулись в буш, и пользовался огромным успехом.
— Хау! — воскликнул Бдительный. — Это же старый король Мзиликази!
На фотографии в начале статьи был изображен Крейг и члены съемочной группы. Партизаны мгновенно узнали чернокожего американского актера, сыгравшего старого короля матабелов. Он был в костюме из шкур леопарда и перьев цапли.
— А это ты? С королем? — Они были поражены не менее, чем его фотографией с Тунгатой.
Была еще одна фотография, сделанная в книжном магазине «Дабблдей» на Пятой авеню, на которой Крейг стоял рядом с огромной пирамидой из книг, на вершине которой находился его увеличенный портрет с суперобложки.
— Это ты? — Они были просто потрясены. — Ты написал эту книгу?
— Теперь вы верите мне? — спросил Крейг, но Бдительный еще долго рассматривал доказательства, прежде чем согласиться.
Шевеля губами, он прочитал статьи, вернул вырезки Крейгу и произнес серьезным тоном:
— Куфела, хоть ты и молод, ты действительно знаменитый писатель.
Теперь они поразили его своим трогательным нетерпением, с которым рассказывали о своих обидах. Они напоминали просителей на индабе племени, где рассматривались дела и выносились приговоры старейшин. Они говорили, а солнце поднималось по голубому и чистому, как яйцо цапли, небу, достигло зенита и начало неторопливый спуск к своей кровавой смерти на закате.
Они говорили о трагедии Африки, о разобщенности могучего континента, в которой заключались все причины насилия и бед, о единственной неизлечимой болезни, заразившей всех, — межплеменной вражде.
Матабелы против машонов.
— Пожиратели грязи, — называл их Бдительный, — притаившиеся в норах, изгнанники на вершинах холмов, шакалы, которые кусаются, только если повернуться к ним спиной.
Это было презрение воина к купцу, человека прямого действия к коварному посреднику и политику.
— Машоны были нашими собаками с той поры, когда великий Мзиликази перешел Лимпопо. Они были амахоли, рабами и сыновьями рабов.
Вытеснение одного племени над другим и господство сильного племени над слабым были характерны не только для Зимбабве, на протяжении веков они происходили практически во всех странах континента. На севере высокомерные маси совершали набеги и терроризировали менее воинственное племя кикуйю, высокорослые вату-си, считавшие любого человека ниже шести футов карликом, поработили добродушных хуту. И в каждом случае рабы компенсировали недостаток жестокости политическим коварством и, как только исчезала защита белых колонистов, либо уничтожали своих мучителей, как поступили хуту с ватуси, либо выхолащивали Вестминстерскую доктрину отменой основных пунктов и правил, обеспечивающих равноправие, и, используя численное превосходство, ставили своих прежних хозяев в положение политического подчинения, как поступили кикуйю с масаями.
Практически тот же процесс происходил в Зимбабве. Белые поселенцы перестали играть решающую роль в результате войны, и концепция игры по правилам и целостности, применяемая белыми администраторами и государственными служащими ко всем племенам, исчезла вместе с этими администраторами и служащими.
— Пять пожирающих грязь машонов на одного мата-бела, — с горечью сообщил Бдительный Крейгу, — но это не дает им права властвовать над нами. Пять рабов имеют право диктовать свою волю королю? Должен ли лев задрожать, услышав лай пяти бабуинов?
— Так происходит в Англии и Америке, — мягко заметил Крейг. — Должна преобладать воля большинства…
— А я мочусь с огромной силой на волю большинства, — легко отверг доктрину демократии Бдительный. — Такое может работать в Англии и Америке, но здесь — Африка. Здесь такое не пройдет. Я не склонюсь перед волей пяти пожирателей грязи. Так же как перед волей сотни или тысячи. Я — матабел и подчинюсь воле только одного человека — короля матабелов.
«Да, — подумал Крейг, — это Африка. Старая Африка, пробуждающаяся от транса сотен лет колониализма и возвращающаяся к прежней вере».
Он подумал о десятках тысяч молодых, полных сил англичан, которые за очень маленькое вознаграждение решили посвятить свою жизнь службе в Министерстве по Делам колоний, которые трудились изо всех сил, чтобы привить своим подопечным уважение к протестантской трудовой этике, идеалы игры по правилам Вестминстерской доктрины, о молодых людях, которые вернулись в Англию преждевременно состарившимися и подорвавшими здоровье, чтобы прожить остаток своих дней на жалкую пенсию, свято веря, что прожили жизнь ради чего-то ценного и вечного. Подозревали ли они когда-нибудь, что все усилия пропали даром?
Границы, установленные колониальной системой, были аккуратными и четкими. Они проходили по берегам рек или озер, по горным хребтам, а если таковые отсутствовали, белый топограф с теодолитом просто проводил прямую линию. «Это часть является Германской Восточной Африкой, а эта — Британской». Они не принимали во внимание племена, которые разделяли надвое, вбивая свои разбивочные колышки.
— Многие наши живут за рекой в Южной Африке, — сказал Пекин. — Все было бы по-другому, если бы они были с нами. Нас было бы больше, а сейчас мы разделены.
— Ашоны коварны, коварны, как бабуины, спустившиеся ночью с холмов, чтобы опустошить маисовые поля. Они знают, что один воин-матабел пожрет сотню его солдат, поэтому, когда мы впервые восстали против них, они позвали на помощь белых солдат правительства Смита, которые…
Крейг помнил озлобленных белых солдат, которые считали себя не побежденными, а преданными, когда правительство Мугабе натравило их на отколовшуюся фракцию матабелов.
— Белые пилоты налетали на своих самолетах, а белые солдаты Родезийского полка…
После сражения маневровые пути станции Булавайо были забиты рефрижераторными вагонами, заполненными от пола до крыши мертвыми матабелами.
— Белые солдаты делали за них грязную работу, а Мугабе и его приспешники сбежали в Хараре и, дрожа от страха, спрятались под юбками своих женщин. А потом, когда белые солдаты отобрали у нас оружие, они вылезли снова, отряхнули пыль с задниц и стали важничать, считая себя победителями.
— Они опозорили наших лидеров…
Лидер матабелов Нкомо был обвинен в укрывательстве мятежников и хранении оружия и с позором отправлен в отставку правительством, в котором преобладали машоны.
— У них есть тайные тюрьмы в лесу, в которые он заточают наших лидеров и делают с ними такое, о чем не хочется говорить.
— Сейчас мы лишены оружия, и их специальные подразделения входят в наши деревни. Они избивают наших стариков и старух, они насилуют молодых женщин и уводят молодых мужчин, которые исчезают бесследно.
Крейг видел фотографии людей в сине-зеленой форме британской южно-африканской полиции, так долго считавшейся символом честности и непредвзятости, проводивших допросы в деревнях. На одной фотографии молодой матабел лежал на земле, два вооруженных констебля в форме стояли на его ступнях и запястьях, чтобы прижать его к земле, а два других били дубинами как бейсбольными битами. Они били изо всей силы, поднимая дубинки высоко над головами, чтобы обрушить их на спину и ягодицы беззащитного юноши. Под фотографией была подпись: «Зимбабвийская полиция допрашивает подозреваемого, чтобы выяснить местонахождение американских и британских туристов, захваченных матабельскими мятежниками». Фотографий того, как они поступали с девушками, не было.
— Может быть, правительственные войска искали заложников, которых, по вашему же признанию, вы захватили? — язвительно спросил Крейг. — Совсем недавно вы с радостью убили бы меня или взяли в заложники.
— Шоны занимались этим задолго до того, как мы захватили первого заложника, — резко возразил Бдительный.
— Но вы же захватываете невинных людей, — настаивал Крейг. — Расстреливаете белых фермеров.
— Что еще мы можем делать, чтобы люди поняли, что происходит с нашим народом? У нас очень мало лидеров, которых не посадили в тюрьму или не заставили замолчать, но даже они бессильны. У нас нет оружия, за исключением того, что нам удалось спрятать, у нас нет могущественных друзей, а союзниками шонов являются китайцы, британцы и американцы. У нас нет денег для продолжения борьбы, а у них есть все богатства страны и миллионы долларов помощи от могущественных друзей. Что еще мы можем делать, чтобы мир понял, что с нами происходит?
Крейг благоразумно решил, что сейчас не время и не место для лекций о политических принципах, поэтому подумал, что его принципы, возможно, устарели. В последнее время в международных делах часто целесообразным считалось то, что совсем недавно было неприемлемым, в частности, право слабого и лишенного голоса меньшинства насилием привлекать внимание к своему положению. Такие принципы касались всех, от палестинских и баскских сепаратистов до взрывников Северной Ирландии, разрывающих на куски молодых британских гвардейцев вместе с лошадьми на лондонских улицах. Люди, сидевшие перед ним, изучили эти примеры и знали по собственному опыту о легкости политических перемен путем насилия. Они были просто продуктом новых принципов.
Несмотря на то, что сам Крейг никогда не заставил бы себя поддерживать эти методы, даже если бы прожил сто лет, он сочувствовал положению этих людей и их стремлениям. Между семьей Крейга и матабелами всегда существовала странная, иногда кровавая связь. Он не мог не испытывать уважение, не мог не понимать этих людей, которые были отличными друзьями, иногда — врагами, которых необходимо было опасаться, благородных, гордых и воинственных, заслуживающих лучшей жизни.
Аристократизм в характере Крейга не мог не восставать против того, что лилипуты сделали беспомощным Гулливера. Он презрительно относился к порочной политике социализма, которая, как он чувствовал, была направлена на низвержение героев, на унижение любого незаурядного человека до общего уровня серости толпы, на замещение истинного умения повести за собой глупым бормотанием профсоюзных неучей, на выхолащивание любой инициативы репрессивным налогообложением, чтобы в итоге загнать оцепеневшее и лишенное воли население в обнесенную колючей проволокой тюрьму марксистского тоталитаризма.
Эти люди были террористами, сомнений не было. Крейг усмехнулся. Робин Гуд тоже был террористом, но у него, по крайней мере, был стиль и немного достоинства.
— Ты увидишь товарища Тунгату? — спросили они с достойным жалости нетерпением.
— Да. Я увижу его скоро.
— Скажи, что мы здесь. Скажи, что мы готовы и ждем. Крейг кивнул.
— Скажу.
Они проводили его до «фольксвагена», и товарищ Доллар настоял на том, что он понесет рюкзак Крейга. Потом они сели в пыльный и слегка помятый автомобиль, выставив из окон стволы автоматов.
— Мы поедем с тобой, — объяснил Бдительный. — Проводим до самой дороги к водопаду Виктория, потому что если ты будешь один и встретишь еще один патруль, все может закончиться не так хорошо.
На щебенчатую Великую дорогу на север они выехали, когда солнце уже зашло. Крейг отдал им все продукты, которые оставались в рюкзаке, и виски. В бумажнике он нашел двести долларов и тоже отдал их партизанам. Потом они пожали друг другу руки.
— Скажи товарищу Тунгате, что нам нужно оружие, — сказал Доллар.
— Скажи ему, что больше оружия нам нужен лидер. — Товарищ Бдительный пожал большой палец и ладонь Крей-га как верный друг. — Ступай с миром, Куфела. Пусть нога, которая ступает сама по себе, унесет тебя далеко и быстро.
— Оставайся с миром, мой друг, — ответил Крейг.
— Нет, Куфела, лучше пожелай мне кровавой войны! — Фары осветили жуткую улыбку на обезображенном лице Бдительного.
Когда Крейг оглянулся, они уже исчезли в темноте, как вышедшие на охоту леопарды.
* * *
— Не ожидал увидеть тебя снова, — поприветствовал Крейга Джок Дэниеле, когда тот утром вошел в кабинет аукциониста. — Добрался до Чизариры, или возобладал здравый смысл?
— Я все еще жив, — уклонился от прямого ответа Крейг.
— Молодец, — похвалил его Джок. — Нет смысла связываться с этой матабельской шушерой — бандиты, все до единого.
— Из Цюриха есть что-нибудь? Джок покачал головой.
— Послал телекс в девять часов по местному. У них на четыре часа раньше.
— Могу я воспользоваться твоим телефоном? Нужно сделать несколько местных звонков.
— Точно местных? Не хочу, чтобы ты болтал со своими поклонницами в Нью-Йорке за мой счет.
— Обещаю.
— Хорошо. Если присмотришь за конторой, пока меня не будет.
Первый звонок он сделал в американское посольство в Хараре, столицу страны в трехстах милях к северо-востоку от Булавайо.
— Мистера Моргана Оксфорда, атташе по культурным связям, — сказал он оператору.
— Оксфорд. — Бодрый голос явно выпускника лучшего университета с бостонским акцентом.
— Крейг Меллоу. Общий друг просил передать вам привет.
— Да. Я ждал вашего звонка. Может быть, зайдете в любое время, и мы поговорим?
— Буду рад, — сказал Крейг и положил трубку.
Генри Пикеринг сделал все, что обещал. Любое сообщение, переданное Оксфорду, будет отправлено с дипломатической почтой и окажется на столе Пикеринга в течение двенадцати часов.
Следующий звонок он сделал в кабинет министра туризма и информации, и ему удалось добиться, чтобы его соединили с секретаршей министра. Когда Крейг заговорил на синдебеле, ее отношение резко изменилось.
— Товарищ министр находится в Хараре на заседании Парламента, — сообщила она и дала Крейгу личный номер в Палате.
С четвертой попытки Крейгу удалось дозвониться до секретаря парламента. Он заметил, что телефонная связь заметно ухудшилась. Болезнью всех развивающихся стран был недостаток квалифицированных специалистов. До обретения страной независимости почти все линейные монтеры были белые, и многие из них покинули страну.
Секретарша была из племени шона и настояла, видимо, в качестве доказательства своей утонченности, на разговоре по-английски.
— Будьте любезны, назовите тему предстоящего обсуждения, — она явно читала вопросы по карточке.
— Личная. Я знаком с товарищем министром.
— Понятно. — Секретарша произнесла слово по буквам, вписывая его в карточку.
Крейг несколько раз терпеливо поправлял ее. Он уже начинал привыкать к темпу жизни в Африке.
— Я должна посмотреть график встреч товарища министра. Вам придется позвонить еще раз.
Крейг просмотрел составленный им список. Следующий звонок предстояло сделать в государственное регистрационное бюро компаний, и ему повезло. Его соединили со знающим и готовым помочь служащим, который записал все необходимое.
— Список держателей акций, устав и договор об учреждении компании «Ролендс Лтд.», ранее известной как «Родезиан Ленде энд Майнинг Лтд.» — Он услышал неодобрение в голосе служащего. «Родезиан» в последнее время стала ругательством, и Крейг принял решение сменить название компании, если, конечно, у него будет на это право. «Зимлендс» будет звучать значительно приятнее для африканского уха.
— Копии документов будут готовы к четырем часам, — заверил его служащий. — Сбор составляет пятнадцать долларов.
Следующий звонок Крейг сделал в главную топографическую службу и договорился о том, чтобы ему подготовили копии документов, на этот раз титулов собственности на земли компании: скотоводческие хозяйства «Кинг Линн» и «Квин Линн» и земельное владение Чизарира.
В его списке было еще четырнадцать имен людей, занимавшихся скотоводством в Матабелеленде, соседей, друзей, которым доверял Баву.
Ему удалось дозвониться только до четверых из четырнадцати, остальные продали свои земли и подались на юг. Ему показалось, что люди, до которых он дозвонился, были рады услышать его голос. «Добро пожаловать, Крейг. Мы читали книгу и смотрели сериал». Но они мгновенно замыкались, едва он начинал задавать вопросы. «Проклятые телефоны текут как сито, — сказал один из них. —
Приезжай на ферму. Оставайся на ночь. Для тебя всегда найдется кровать. Бог свидетель, здесь осталось не так много знакомых лиц».
Джок Дэниеле вернулся в середине дня, с красным лицом и весь в поту.
— Все еще терзаешь мой телефон? — проворчал он. — Интересно, в магазине еще остался «Димпл Хейг»?
Крейг ответил на его намек тем, что перешел улицу и принес бутылку в бумажном пакете.
— Я забыл, что нужно иметь чугунную печень, чтобы жить в этой стране. — Он отвернул пробку и бросил ее в корзину для мусора.
Без десяти пять он снова позвонил в парламентский кабинет министра.
— Товарищ министр Тунгата Зебив любезно согласился встретиться с вами в десять часов утра в пятницу. Продолжительность встречи — двадцать минут.
— Передайте товарищу министру мою искреннюю благодарность.
Крейгу предстояло убить три дня, а потом проехать триста миль до Хараре.
— Ответа из Цюриха нет? — Он долил виски в стакан Джока.
— Я бы не спешил отвечать, получив такое соблазнительное предложение, — пробурчал Джок, выхватив у Крейга бутылку и добавив себе еще виски.
Крейг решил воспользоваться приглашениями и провести следующие дни в компании старых друзей Баву и был просто ошеломлен традиционным родезийским гостеприимством.
— Конечно, прежней роскоши нет, нигде не достать джемов «Кросс энд Блэквелл» или мыла «Броннли», — говорила одна из хозяек, подавая ему тарелку с гигантской порцией мяса. — Но иногда бывает даже весело. — Она подала слуге в белой одежде знак добавить на серебряное блюдо сладкого печеного картофеля.
Дни он проводил в компании загорелых неразговорчивых мужчин в фетровых шляпах и коротких штанах цвета хаки, рассматривая их гладких тучных коров из открытого «лендровера».
— Говядина из Матабелеленда до сих пор самая лучшая, — с гордостью говорил один из них. — Самая сладкая трава во всем мире. Конечно, продавать ее приходится через Южную Африку, но цена совсем неплохая. Рад, что не додумался сбежать. Слышал, что старый Дерек Сэндерс устроился наемным рабочим на овцеводческую ферму в Новой Зеландии. Жизнь у него совсем не сахар. Там ведь нет матабелов, чтобы выполнять всю грязную работу.
Он посмотрел на чернокожих пастухов с отеческой любовью.
— Они всегда остаются прежними, несмотря на политический вздор. Соль земли, мой мальчик. Мои люди. Мы все здесь живем одной семьей, и я рад, что не оставил их.
— Конечно, проблемы есть, — говорил другой. — Валютный контроль — это просто убийство. Невозможно купить запасные части для тракторов, медикаменты для скота, но правительство Мугабе начинает просыпаться. Как производители продовольствия, мы обладаем приоритетным правом получения разрешений на импорт предметов первой необходимости. Конечно, телефоны работают, только когда им захочется, и поезда больше не приходят вовремя. Существует галопирующая инфляция, но цены на говядину не отстают. Открылись школы, но мы посылаем детей на юг, чтобы они получили достойное образование.
— А политика?
— Это касается черных. Матабелов и машонов. Слава богу, белый человек в ней не замешан. Пусть ублюдки разорвут друг друга на куски, если им этого хочется. Я в политику не вмешиваюсь и не жалуюсь на жизнь, хотя со старой ее не сравнить. Впрочем, всегда так бывает.
— Вы бы купили землю?
— Нет денег, старина.
— А если бы были? Фермер задумчиво потер нос.
— Можно заработать кучу денег, если страна пойдет правильным путем и цены на землю вернутся на прежний уровень, а можно все потерять, если она повернет в другую сторону.
— То же самое можно сказать и о фондовой бирже, но в основном жизнь не так уж плоха?
— Конечно. Кроме того, я вскормлен водами Замбези и вряд ли буду счастлив, дыша лондонским смогом или отбиваясь от мух в австралийской глубинке.
Утром в четверг Крейг вернулся в мотель, забрал белье из стирки, собрал свою единственную брезентовую сумку, заплатил по счету и выписался.
Он заехал в контору Джока.
— Новости из Цюриха есть?
— Телекс пришел час назад. — Джок передал ему копию, и Крейг быстро пробежал ее глазами.
«Предоставляем вашему клиенту опцион сроком тридцать дней на покупку всех оплаченных акций компании Ролендс за полмиллиона американских долларов, подлежащих выплате в полном объеме в Цюрихе при подписании. Другие предложения рассматриваться не будут».
Окончательнее не бывает. Пока слова Баву о том, что следует удвоить предполагаемую стоимость, оказывались справедливыми.
Джок внимательно наблюдал за ним.
— Удвоили твое предложение, — сказал он. — Наскребешь полмиллиона?
— Должен поговорить с богатым дядей, — ответил
Крейг. — Кроме того, у меня есть тридцать дней. Я вернусь раньше.
— Где я смогу тебя найти?
— Нигде, я сам позвоню тебе.
Он выпросил еще одну канистру бензина из личных запасов Джока, вывел «фольксваген» на дорогу, ведущую на северо-восток, и не успел проехать в сторону Машоналенда и Хараре и десяти миль, как увидел первый контрольно-пропускной пункт.
«Почти как в старые дни», — подумал он, выходя на обочину. Два чернокожих бойца в камуфляже принялись скрупулезно обыскивать «фольксваген» в поисках оружия, а лейтенант с эмблемой Третьей бригады, обученной корейцами, на берете изучал его паспорт.
Ирейг еще раз поблагодарил семейный обычай посылать* Англию всех готовившихся стать матерями женщин, как из рода Меллоу, так и из рода Баллантайн. Маленькая синяя книжечка с изображениями льва и единорога и надписью «Homi Soit Qui Mai y Pense» по-прежнему пользовалась уважением даже на контрольно-пропускном пункте Третьей бригады.
Ближе к вечеру он пересек гряду низких холмов и увидел небольшую кучку небоскребов, нелепо возвышавшихся над африканским вельдом, как надгробье на могиле веры в бессмертие Британской Империи.
Когда город носил имя лорда Солсбери — министра иностранных дел, который вел переговоры о предоставлении королевской хартии Британской южноафриканской компании. Потом название изменили на Хараре, в честь вождя племени шона. Кучку крытых соломой хижин этого племени белые пионеры увидели здесь в тысяча восемьсот девяностом году, когда завершили свое долгое путешествие с юга. Не избежали перемен и названия улиц. Раньше увековечивали первых поселенцев и империю королевы Виктории, теперь — сыновей черной революции и их союзников. Крейг давно смирился с этим и называл их просто улицами с другим названием.
Въехав Хараре, Крейг окунулся в атмосферу города на экономическом подъеме. По тротуарам куда-то спешили толпы людей, холл современной шестнадцатиэтажной гостиницы «Мономатапа» вибрировал от сотен голосов, говоривших на двадцати различных языках. Туристы толкались здесь с заезжими банкирами и бизнесменами, иностранными сановниками, государственными служащими и военными советниками.
Свободного номера для Крейга не было, пока он не поговорил с помощником менеджера, который смотрел сериал и читал книгу. Потом Крейга сопроводили в номер на пятнадцатом этаже с видом на парк. Пока он принимал ванну, процессия официантов внесла в номер цветы, корзины с фруктами и даже бутылку южноафриканского шампанского. До полуночи он работал над отчетом Генри Пикерингу, а в девять тридцать утра уже стоял у здания парламента на Казуэй.
Сорок пять минут он просидел в приемной, а потом секретарша министра провела его в обшитый деревянными панелями кабинет, и товарищ министр Тунгата Зебив встал из-за стола.
Крейг забыл, насколько внушительной была осанка этого человека, возможно, правда, что он стал еще крупнее со времени их последней встречи. Когда Крейг служил лесничим в Департаменте охраны диких животных, Тунгата был его слугой, его оруженосцем, но сейчас Крейгу казалось, что это было в какой-то другой жизни. Тогда его звали Самсоном Кумало, потому что Кумало был родом королей матабелов, а он был их прямым потомком. Его прадедушка Базо возглавлял восстание матабелов в тысяча восемьсот девяносто шестом году и был повешен белыми поселенцами. Его прапрадедушка Ганданг был единоутробным братом Лобенгулы — последнего короля матабелов, жизнь которого солдаты Родса закончили в безымянной могиле в глухих местах на севере, после того как разрушили его столицу Гу-Булавайо.