Смит Уилбур. Птица солнца

   В стенах по обе стороны прохода были ниши. Они шли от пола до потолка и достигали семи футов в длину и пяти в глубину. В каждой нише – полки, тоже каменные, ряд за рядом, и на них сотни глиняных горшков.
   – Какой-то склад, – сказал Лорен, высоко подняв фонарь и медленно двигаясь по проходу.
   – Да, в кувшинах, вероятно, зерно или вино. – Я научился не высказывать догадки вслух. Сердце мое колотилось от возбуждения, голова поворачивалась из стороны в сторону, я пытался уловить каждую деталь.
   Ниш было всего двадцать, по десять с каждой стороны прохода, и я снова высказал предположение:
   – Около двух или трех тысяч кувшинов.
   – Давай откроем один. – Лорена снедало нетерпение непрофессионала.
   – Нет, Ло, этого нельзя делать, пока мы не готовы работать по-настоящему.
   Все было покрыто толстым слоем бледной пыли, которая смягчала контуры и сглаживала углы. Когда наши шаги приводили ее в движение, пыль поднималась над полом неторопливо, как под водой.
   – Нужно все прочистить, прежде чем мы сможем что-нибудь делать, – сказал я и чихнул: пыль нашла дорогу ко мне в ноздри.
   – Двигайся медленнее, – сказал Лорен. – Не шевели пыль. – Он сделал еще шаг и остановился.
   – А это что?
   Вдоль всего прохода лежали десятки больших бесформенных предметов, совершенно скрытых под слоем пыли. Они лежали в одиночку и грудами – странные плавные очертания дразнили память. В отличие от правильных рядов кувшинов на полках эти предметы лежали в полном беспорядке.
   – Посвети, – сказал я Лорену и присел над одним из них. Я легко притронулся к нему, провел пальцами по бархатной пыли, немного сдвинул ее, потом понял, что передо мной, и невольно отшатнулся с возгласом удивления.
   Сквозь мягкий туман пыли и веков на меня смотрело лицо. Давно мертвое, высохшее, обтянутое коричневой, как табак, кожей. Глаза – пустые темные дыры, губы ссохлись и сморщились, обнажив в улыбке желтые зубы.
   – Мертвецы, – сказал Лорен. – Их тут десятки.
   – Жертва? – предположил я. – Нет, тут что-то другое.
   – Похоже на сражение. Как будто они убиты в схватке.
   Теперь, узнав, что это такое, мы могли пробираться мимо тел, лежавших грудами или поодиночке на каменном полу. Спиной к стене сидел труп в мантии из серой пыли, голова его упала на грудь, а вытянутая рука сбила с полки четыре кувшина, они лежали на полу рядом с ним, как пышные французские булки.
   – Должно быть, дьявольская была битва, – сказал я с благоговением.
   – Именно так, – негромко ответил Лорен, и я удивленно повернулся к нему. Глаза его горели яростным внутренним возбуждением, губы разомкнулись, на них застыла безрассудная улыбка.
   – Как это? – спросил я. – Откуда ты знаешь?
   Лорен взглянул на меня. Секунду-другую он меня не видел, потом его взгляд сфокусировался.
   – А? – сказал он, удивленный.
   – Ты говорил так, будто знаешь.
   – Да? Не знаю. Просто – так должно было быть.
   Он медленно двинулся по проходу, переступая через ряды мертвецов, вглядываясь в углубления, и я медленно пошел за ним. Мозг мой метался, как загнанный бык, набрасывался на каждую мысль, поворачивал и бросался снова. Я знал, что способность к спокойному логическому мышлению вернется, только когда спадет первоначальное возбуждение.
   А пока я был уверен только в одном. Наша находка грандиозна. И значит не меньше открытия Лики в Олдувайском ущелье – это нечто такое, что потрясет и изумит мир археологии. Именно об этом я мечтал и молился двадцать лет.
   Мы дошли до конца прохода. Тут нас ждала новая панель из песчаника, но с украшением. В камне было вырезано стилизованное изображение солнечного диска. Три фута в диаметре, похожее на огненное колесо фейерверка, с лучами, отходящими от окружности. Изображение пробудило во мне странное почтительное благоговение и страх; такое чувство я иногда испытываю в синагоге или в гулкой тишине христианских церквей. Мы с Лореном долго смотрели на это изображение, потом он резко повернулся и посмотрел в противоположный конец прохода, отделенный от нас ста пятьюдесятью пятью футами.
   – И это все? – раздраженно спросил он. – Всего лишь проход, кувшины и старые кости? Должно быть еще что-то.
   Потрясенный, я понял, что он разочарован. Для меня во всей вселенной не существовало большей награды, наступил кульминационный миг моей жизни – а Лорен был разочарован. Я почувствовал, как во мне разгорается гнев.
   – А чего ты хотел? – спросил я. – Золота, бриллиантов, саркофагов из слоновой кости?..
   – Чего-то в этом роде.
   – Ты еще даже не знаешь, что мы тут нашли, а тебе мало.
   – Бен, я этого не говорил.
   – Знаешь, в чем твой недостаток, Лорен Стервесант? Ты чертовски избалован. У тебя есть все, поэтому тебя ничто не удовлетворяет.
   – Погоди!
   Я заметил в его глазах отражение своего гнева, но, не обращая на это внимания, продолжал:
   – Я работал ради этого всю жизнь. И наконец добился своего, а что говоришь ты?
   – Эй, Бен! – В его глазах появилось понимание. – Я вовсе не это имел в виду. Я не умаляю твоего достижения. Я действительно считаю, что это величайшее открытие в истории древней Африки, я только…
   Ему потребовалось несколько минут, чтобы смягчить меня. Наконец я неловко улыбнулся.
   – Ну ладно, – сдался я, – но больше никогда так не говори. Всю жизнь разные сволочи пытались опорочить мою работу и мои теории, так что ты уж помолчи.
   – Одного о тебе нельзя сказать: что ты боишься говорить открыто! – Он слегка сжал мое плечо. – Ну, Бен, давай посмотрим, что там в кувшинах.
   – Не надо трогать их, Ло. – Я теперь стеснялся своего гнева и готов был сдаться. – Их нужно сначала очистить, отметить место каждого…
   – Несколько штук лежит на полу, они сбиты с полок, – заметил Лорен. – На полках их тысячи. Только один. Черт возьми, Бен, это не принесет вреда!
   Он не спрашивал разрешения, на это Лорен Стервесант не способен – он самым мягким тоном отдавал приказ. А сам уже двинулся назад, туда, где рядом с покрытым пылью трупом лежали кувшины, и я заторопился за ним.
   – Хорошо, – неуверенно согласился я, пытаясь сохранить хотя бы видимость контроля над своей находкой. – Возьмем – но только один. – Я втайне испытал облегчение оттого, что неверное решение принято без меня. Меня тоже снедала лихорадка нетерпения, я тоже хотел знать, что там внутри.
   Кувшин стоял в центре рабочего стола в нашем сборном доме-складе. Снаружи спустилась тьма, но тут горели все лампы. Мы стояли вокруг стола – Салли, Рал, Лесли и я. Тинус ван Вуурен по-прежнему находился в пещере, но его статус изменился: из горного инженера он превратился в ночного сторожа. Лорен решил установить круглосуточную охрану входа в туннель, и Тинус был первым, потом его сменят другие.
   Через тонкую перегородку доносился голос Лорена, он кричал в микрофон:
   – Пылесос. Пылесос. ПЫЛЕСОС! П – Плутон, Ы, Л – любовь. Верно, пылесос. Промышленная модель, для очистки производственных помещений. Два пылесоса. Понятно? Хорошо! Далее. Свяжитесь с Робсоном, главой службы безопасности алмазных копей Стервесантов. Пусть пришлет мне двух своих лучших людей и с полдесятка охранников-банту. Да, верно. Да, все должны быть вооружены.
   Никто не обращал внимания на голос Лорена, все зачарованно смотрели на кувшин.
   – Ну, по крайней мере ясно, что там не золото, – сказал с уверенностью Рал. – Он недостаточно тяжел для этого.
   – И не жидкость, не вино и не масло, – согласилась Лесли. И мы снова замолчали. Кувшин высотой примерно восемнадцать дюймов, походил на банку для солений. Неглазированная красная керамика, без надписей и украшений, а крышка как у заварочного чайника – с шишечкой сверху в качестве ручки. Запечатан слоем черного вещества, вероятно, смолой или воском.
   – Все доставить на «дакоте» утренним рейсом. Понятно? – продолжал Лорен за перегородкой.
   – Хоть бы он поторопился! – нетерпеливо зашевелилась Салли. – Умираю от любопытства.
   А я неожиданно испугался. Я не хотел знать, не хотел убеждаться, что кувшин полон африканским просом или другим туземным зерном. Я слышал вой своих критиков, подобный волчьему вою в степи. Я, вдруг усомнившись в своем предчувствии великого открытия, сидел на краешке стула, жалобно глядя на кувшин и потирая грязные руки. Может быть, Лорен прав и мы тоже дружно воскликнем: «И это все?»
   Мы слышали, как в радиорубке Лорен закончил сеанс связи, потом он вышел к нам. Он все еще был грязен от работы в туннеле, золотые волосы посерели от пыли и пота. Но грязь и всклокоченная шевелюра придавали ему романтический вид, создавали облик беспечного пирата давних времен. Он стоял в дверном проеме, засунув пальцы за пояс, и все наше внимание было приковано к нему. Он улыбнулся:
   – Ну, Бен. Что у тебя тут для нас? – он неторопливо прошел по комнате и встал у меня за плечом. Все остальные невольно придвинулись, столпились вокруг меня, а я взял хирургический скальпель и коснулся края крышки.
   – Я думаю, пчелиный воск.
   Первое же прикосновение показало, что я прав.
   Я осторожно соскреб воск, потом отложил скальпель и осторожно потянул крышку. Она подалась с удивительной легкостью.
   Все головы наклонились вперед, но первый же взгляд на содержимое разочаровывал. Аморфная масса, грязная и буро-желтая от времени.
   – Что это? – спросил Лорен у своих экспертов, но никто из нас не мог ему ответить. Я не знал, вздохнуть ли от разочарования или от облегчения. По крайней мере это явно не зерно.
   – Пахнет, – сказала Салли. Запах был слабый, неприятный, но знакомый.
   – Я знаю этот запах, – сказал я.
   – Да, – согласилась Лесли.
   Мы смотрели на кувшин, стараясь определить, чем же это пахнет. И вдруг я вспомнил.
   – Пахнет, как в кожевенной мастерской.
   – Верно! – согласилась Салли.
   – Кожа? – спросил Лорен.
   – Посмотрим, – ответил я и осторожно положил кувшин так, что отверстие смотрело на нас. Осторожно пошевелил содержимое. Сразу стало ясно: внутри что-то цилиндрическое, жесткое и хрупкое.
   – Длинный круглый цилиндр.
   – Похоже на сосиску.
   – Завернуто в ткань.
   – Вероятно, холст.
   – Это ткань. Потребует дополнительных объяснений, как элемент культуры банту.
   – Ткань прогнившая, распадается на куски.
   Я положил сверток на стол и, глядя на него, понял, что все мои мечты сбылись. Я знал, что это. Сокровище дороже золота и бриллиантов, на которые рассчитывал Лорен. Я быстро взглянул на Салли: поняла ли она; она, казалось, недоумевала. Потом перехватила мой взгляд, и я не сумел скрыть свое торжество.
   – Бен! – Она догадалась. – Неужели? О Бен, не может быть! Открывай! Ради бога, открывай поскорее!
   Я взял пинцет, но мои руки слишком сильно дрожали. Я сжал пальцы в кулак, сделал несколько глубоких вдохов, стараясь успокоиться и замедлить движение крови, стучавший у меня в ушах.
   – Позвольте мне, – сказал Рал и хотел взять у меня пинцет.
   – Нет! – я отдернул руку и, вероятно, ударил бы его, если бы он стал настаивать. Рал был потрясен: он никогда еще не видел меня в ярости.
   Все ждали, пока я успокоюсь. Потом я начал осторожно разворачивать хрупкую желтую ткань. Из-под ткани появился сам цилиндр, и сомнения исчезли. Салли ахнула, но я даже не поднял головы.
   – Бен! – прошептала Салли. – Как я рада за тебя!
   Я увидел, что она плачет, слезы медленно текли по ее щекам. Это подействовало на меня; уверен, если бы она не заплакала, я бы сохранил спокойствие, но тут глаза у меня защипало и зрение затуманилось.
   – Спасибо, Сал, – с трудом сказал я в нос. Капли поползли и по моим щекам, я гневно смахнул их ладонью и поискал носовой платок. Трубно высморкался – и сердце мое тоже пело громко, как труба.
   Плотно свернутый цилиндрический кожаный свиток. Внешние края попорчены гниением. Остальное в удивительной сохранности. По всей длине свитка буквы, точно колонны маленьких черных насекомых. Я сразу узнал эти буквы: знакомые знаки пунического алфавита бросались в глаза. Надпись была сделана пунической скорописью. Я не знал этого языка и посмотрел на Салли. Это ее специальность, она работала с Гамильтоном в Оксфорде.
   – Сал, можешь прочесть? Что это?
   – Карфагенский язык, – с полной уверенностью ответила она. – Пунический.
   – Ты уверена? – спросил я.
   В ответ она громко прочла голосом, в котором еще звучали слезы:
   – «Сегодня караван в Опет из …», – тут она остановилась, – это место повреждено, но дальше: «Сто двадцать семь пальцев чистого золота, из которых десятая часть…»
   – Что здесь происходит? – спросил Лорен. – Что все это значит?
   Я повернулся к нему.
   – Это значит, что мы нашли архив нашего города, совершенно нетронутый и поддающийся расшифровке. Перед нами вся письменная история города, нашей мертвой цивилизации, записанная самими этими людьми на их собственном языке. Их собственными словами.
   Лорен смотрел на меня. Я видел, что значение нашего открытия ему все еще неясно.
   – Тут, Ло, ответ на все молитвы археолога. Неопровержимейшее доказательство, подробное и совершенно четкое.
   Казалось, он все еще не понимает.
   – Одной этой строчкой мы неопровержимо доказали существование целого народа, который говорил и писал на древнем пуническом языке Карфагена, торговал золотом, называл свой город Опетом, народа, который…
   – И это лишь одна строчка, – вмешалась Салли – Кувшинов тысячи, в каждом свиток с рукописью. Мы узнаем имена и деяния их царей, их верования, образ жизни…
   – Их битвы и труды, узнаем, откуда они пришли и когда, – перехватил я у Салли словесный мяч, но она тут же ловко вернула его:
   – И куда ушли и почему!
   – Боже! – До Лорена наконец-то дошло. – Тут все, что мы искали, Бен.
   – Да, – согласился я.
   И тут в час моего триумфа, когда карьера моя была в зените, а впереди меня ждали слава и невероятный успех, доктор Салли Бенейтор умудрилась все это уничтожить.
   Мы по-прежнему тесным кружком сидели около свитка, все так же горячо говорили, и эти разговоры грозили неизбежно затянуться до утра, ведь бутылка «Глен Грант» уже опустела, мы славно промочили горло, и слова лились свободно и легко.
   Салли переводила надпись на свитке. Это был отчет о торговле в городе, перечисление товаров и их стоимости, но все время попадались интригующие ссылки на людей и местности.
   – «Двадцать больших амфор вина из Зенга привез Хаббакук Лал, десятая часть Великому Льву».
   – Что такое Великий Лев? – спросил Лорен. Проснулся его охотничий инстинкт.
   – Великий – имеется в виду превосходная степень, точнее величайший. Великий Лев, вероятно, титул царя или наместника города, – объяснила Салли. – «С травяных морей юга сто девяносто два больших слоновьих клыка всего в двести двадцать один талант весом, из которых десятая часть Великому Льву, а остальное отправлено за море на биреме Ал-Муаб Адбма».
   – Талант – это сколько? – спросил Лорен.
   – Примерно пятьдесят шесть фунтов веса.
   – Боже, свыше десяти тысяч фунтов слоновой кости в одной доставке, – присвистнул Лорен. – Они, должно быть, были великими охотниками.
   Мы обсуждали в подробностях каждую деталь надписи, и нетерпение Лорена проявилось снова.
   – Давайте расправим еще кусочек, – предложил он.
   – Это работа для специалиста, – с сожалением покачал я головой. – Кожа пролежала свернутой почти две тысячи лет. Она сухая и хрупкая и рассыплется, если мы что-нибудь сделаем неправильно.
   – Да, – согласилась со мной Салли. – Только на этот один свиток мне потребуется несколько недель.
   Ее самонадеянность ошеломила меня. Практические познания Салли в области палеографии и древних языков ограничивались тремя годами работы третьей ассистенткой Гамильтона, и я сомневался, чтобы она сумела сохранить и правильно подготовить к обработке кожу свитков. Она читала пуническую надпись с апломбом, с каким десятилетний ребенок читает Шекспира, и считала несомненным, что именно ей доверят контроль над величайшим в истории археологии собранием древних документов.
   Она, должно быть, поняла, о чем я думаю, потому что на ее лице отразилась неприкрытая тревога.
   – Бен, я буду делать эту работу?
   Я постарался подсластить пилюлю. Мне никого не хотелось обижать, тем более любимую девушку.
   – Работа очень трудная и большая, Сал. Я думаю, нужно пригласить самого Гамильтона или Леви из Тель-Авива… может быть, Роджерса из Чикаго. – Я увидел, что лицо у нее вытянулось, губы задрожали, глаза затуманились, и торопливо продолжил: – Но ты, несомненно, будешь первым ассистентом.
   Пять минут царила мертвая тишина, и за это время отчаяние Салли переросло в яростный гнев. Я видел, что приближается гроза, но был бессилен предотвратить ее.
   – Бенджамен Кейзин, – начала она с обманчивой мягкостью в голосе, – я думаю, что вы самый отпетый негодяй из всех, с кем мне выпадало несчастье встретиться. Три долгих года я хранила полную и неизменную верность…
   Тут она окончательно утратила власть над собой, и грянула буря. И хоть от ее слов моя душа болела и кровоточила, я все равно восхищался ее сверкающими глазами, пылающими щеками и мастерским выбором язвительных обвинений.
   – Ты карлик – у тебя не только тело мелкое, но и душонка. – Она сознательно выбрала прилагательное, и у меня перехватило дыхание. Никто не разговаривал со мной так, она знала, какие страдания причинят мне ее слова. – Я тебя ненавижу. Ненавижу тебя, коротышка.
   Я почувствовал, как кровь прихлынула к щекам, и запнулся, стараясь найти ответ, защититься, но не успел – Салли повернулась к Лорену. И ничуть не смягчив тона, закричала:
   – Заставь его поручить это мне! Прикажи ему!
   Даже в своем отчаянии я испугался за бедную Салли. Теперь она обращалась не к мягкосердечному калеке, доктору археологии. Командовать Лореном – все равно что тыкать короткой палкой в черную гадюку или бросать камни в льва-людоеда. Я не мог поверить, что Салли настолько глупа и так переоценивает свои дружеские отношения с Лореном. Я не мог поверить, что она смеет разговаривать с Лореном таким тоном, будто у нее есть особое право на его внимание, будто между ними особая связь чувств и верности. Даже я, имея на то полное право, никогда не стал бы так говорить с Лореном, и я не знал ни одного человека, который решился бы на это.
   Глаза Лорена сверкнули холодным голубым блеском, как сверкает наконечник копья. Лицо его приобрело угрюмое выражение, ноздри раздулись и побелели, как фарфор.
   – Женщина! – в голосе его звенел лед. – Попридержи язык.
   Отчаяние мое – хотя минуту назад мне казалось, что это невозможно, – усилилось: Лорен реагировал именно так, как я ожидал. Теперь два человека, которых я любил, устремились друг к другу на лобовое столкновение, и я, хорошо зная обоих, их гордость и упрямство, понимал: ни один не уступит. Катастрофа была неминуема, неизбежна.
   Я хотел крикнуть Салли: «Не нужно! Я сделаю то, что ты просишь. Сделаю все, лишь бы предотвратить катастрофу».
   Но Салли была сломлена. Весь гнев, весь запал ушли. Она, казалось, сжалась под бичом слов Лорена.
   – Идите к себе и оставайтесь там, пока не научитесь себя вести, – тем же холодным яростным тоном распорядился Лорен.
   Салли встала и, потупившись, удалилась.
   Я, не веря своим глазам, смотрел на дверь, через которую она вышла, – моя дерзкая, непокорная Салли, вышла послушно, как наказанный ребенок. Рал и Лесли заерзали в замешательстве.
   – Пора спать, – пробормотал Рал. – Вы уж нас извините. Пошли, Лес. Спокойной ночи всем. – И они вышли, оставив нас с Лореном наедине.
   Лорен нарушил долгое молчание. Он встал и заговорил обычным спокойным голосом. Положил руку мне на плечо обычным дружеским жестом.
   – Прости, Бен. Не волнуйся. Увидимся утром. – И вышел в ночь.
   Я сидел один у своего вдруг потерявшего всякий смысл свитка, сидел с разбитым сердцем.
   «Ненавижу тебя, коротышка!» – звучал в одинокой пустыне моей души ее голос, и я потянулся к бутылке «Глен Грант».
   Мне потребовалось много времени, чтобы напиться до такой степени, что слова перестали жалить, и когда я, пошатываясь, выбрался наружу, я знал, что сделаю. Пойду извинюсь перед Салли и пообещаю ей эту работу. Все, что угодно, лишь бы она была довольна.
   Я пошел к дому, где Салли теперь спала одна. Лесли переселилась в дом Питера и Хетер. Негромко постучал в дверь. Ответа не было. Я постучал громче, окликнул:
   – Салли! Пожалуйста, мне нужно поговорить с тобой.
   Наконец я толкнул дверь, и та открылась. Я увидел темную комнату и почти собрался войти, но тут храбрость меня покинула. Я тихо закрыл дверь и побрел к себе. Упал ничком на кровать, грязный, не раздеваясь, и погрузился в забвение.
   – Бен! Бен! Проснись! – Голос Салли. Ее рука трясет меня за плечо, мягко, но настойчиво. Я повернул голову и открыл саднящие глаза. Яркое утро. Салли сидела на краю кровати, наклонившись надо мной. Она была одета, только что из ванны, волосы причесаны и схвачены алой лентой, но глаза припухли, будто она плохо спала или даже плакала.
   – Я пришла извиниться за вчерашний вечер, Бен. За те отвратительные глупости, которые я наговорила, за свое безобразное поведение…– Пока она говорила, обломки моей разбитой жизни собирались в единое, боль, головная и душевная, унималась. – Даже если ты изменил решение и я ничего не заслуживаю, я бы гордилась, если бы ты доверил мне работать первым ассистентом Гамильтона – или того, кого пригласят.
   – Место за тобой, – улыбнулся я ей. – Даю слово.
   Первым делом следовало удалить пыль, толстым слоем покрывавшую весь архив. Я удивился, откуда ее столько в закрытом и изолированном от наружного воздуха коридоре, но вскоре обнаружил, что щели кладки потолка шире, чем в кладке стен, и на протяжении веков тончайшая пыль проходила сквозь них и оседала повсюду.
   Когда на «дакоте» вместе с отрядом службы безопасности прибыло заказанное Лореном оборудование, мы смогли приступить к работе.
   У входа в туннель построили небольшую будку, в которой постоянно находился охранник. Входить разрешалось только нам пятерым.
   Пылесосы упростили задачу очистки архива от пыли. Мы с Ралом, точно две образцовые домохозяйки, работали с внешней стороны коридора и до окончания своих трудов не снимали респираторы из-за удушающих облаков пыли.
   После этого мы получили возможность более внимательно ознакомиться со своим открытием. В каменных нишах находилось 1142 запечатанных глиняных кувшина. 148 из них упали с полок, 127 разбились или треснули, свитки в них, подверженные влиянию воздуха, вероятно, погибли. Эти свитки мы заливали парафином, прежде чем притронуться к ним, потом прикрепляли этикетки и упаковывали.
   Затем мы все внимание перенесли на свидетельства смертельной схватки, которая разыгралась в архиве и нанесла такой урон полкам и их содержимому.
   В коридоре между полками лежали 38 трупов, все с явными признаками неожиданной и насильственной смерти, и все они замечательно сохранились. Некоторые из участников схватки сумели уползти в ниши и там испустили последний вздох, зажимая страшные раны, которые все еще были заметны на их высохших телах. Предсмертная агония ясно отразилась на положении тел. Другие умерли быстро – у них были отсечены конечности, расколоты черепа, а у нескольких отрублены головы, которые лежали тут же, в стороне.
   Свидетельства дьявольской ярости, проявление почти нечеловеческой разрушительной силы.
   Все жертвы были негроидного типа, все – в набедренных повязках или передниках из обработанной кожи, с бусами или украшениями из кости. На ногах легкие кожаные сандалии, на головах шапки из кожи, лыка или перьев тоже с бусами, раковинами и костями.
   Вокруг лежало оружие: грубо кованные железные наконечники, прикрепленные к древкам из полированного дерева. Многие древки сломаны или разрублены ударами чего-то острого. Здесь же сотни оперенных перьями дикой утки тростниковых стрел с наконечниками из кованного вручную железа. Стрелы проделали множество ямок в мягком песчанике стен, и нам не составляло труда определить, что ими стреляли снаружи, от входа в коридор, прежде чем его запечатали. Ни одна из них не попала в лежащих, из чего мы заключили, что залп стрел предшествовал нападению тех, кто лежал вдоль всего коридора.
   В пятнадцати футах от запечатанного входа в туннель виднелись следы большого костра: от него почернели стены, пол и потолок. Там, где недостаток воздуха загасил костер, когда вход запечатали, все еще лежала груда обгоревших поленьев. Костер нас озадачил, и Лорен попробовал воссоздать ход битвы. Он беспокойно расхаживал по коридору, шаги его звенели на каменных плитах, гротескная тень скользила по стенам.
   – Их загнали сюда – последних воинов Опета, небольшой отряд самых сильных и храбрых. – Голос Ло звенел, как у трубадура, поющего о героях древности. – Сюда послали лучших бойцов, чтобы довершить убийство, но люди Опета перебили их, а уцелевших обратили в бегство. Тогда враги поставили у входа лучников, которые пустили внутрь тучи стрел, и снова попытались войти. Но люди Опета ждали их, и снова враги умирали десятками. – Он повернулся и подошел туда, где стоял я, под раскачивающейся электрической лампой. Некоторое время мы молчали, захваченные картиной битвы. – Боже, Бен! Только подумать! Какая битва и какой финал! Какую славу стяжали эти люди в свой последний день!