Смит Уилбур. Птица солнца

   Старая Айна, дремавшая на солнце в глубине террасы, проснулась и присоединилась к Хаю в его бегстве от этой бури. Они нашли убежище за углом стены. Оттуда Хай провел осторожную разведку поля битвы и обнаружил, что оно пустынно, но где-то в доме плачет Танит.
   – Где она? – спросила Айна.
   – В доме, – ответил Хай, вычесывая фрукты из бороды и стряхивая брызги вина с одежды.
   – Что она делает?
   – Плачет.
   – Иди к ней, – приказала Айна.
   – А если она снова набросится на меня? – опасливо спросил Хай.
   – Отшлепай ее, – ответила Айна. – А потом поцелуй. – И она улыбнулась беззубой, но понимающей улыбкой.
   – Прости меня, божественный, – прошептала Танит, и ее слезы, мокрые и теплые, оросили шею Хая. – Я вела себя по-детски, я знаю, но каждая минута, проведенная без тебя, для меня потеряна.
   Хай обнимал ее, гладил по голове, успокаивая, и его сердце разрывалось от любви. Он сам готов был заплакать.
   – А мне нельзя отправиться с тобой? – сделала она последнюю попытку. – Пожалуйста, угодный Баалу. Прошу тебя, любовь моя.
   Хай ответил с сожалением, но твердо:
   – Нет. Я буду передвигаться быстро, а ты уже на третьем месяце.
   Танит наконец сдалась. Села на ложе и вытерла глаза. Ее улыбающиеся губы лишь чуть кривились, когда она попросила:
   – Расскажи мне еще раз, что ты готовишь к рождению нашего ребенка.
   Она сидела рядом с ним, теплая и мягкая, лампа освещала белизну ее живота и новую тяжесть грудей. Танит внимательно слушала, кивала, улыбалась и хлопала в ладоши, когда Хай объяснял, как это будет: приемная мать, прохладный и здоровый воздух холмов, поместье в Зенге. Он рассказывал, каким здоровым и сильным вырастет их ребенок и как они будут навещать его там.
   – Его? – игриво переспросила Танит. – Не его, а ее, мой господин!
   – Нет, его! – поправил Хай, и они рассмеялись. Но в смехе Танит звучала печаль. Ничего этого не будет. Она не видела их будущего, не могла уловить обещания счастья, не слышала смеха своего ребенка, не чувствовала его тепла.
   На мгновение темная завеса времени разошлась, и она увидела грядущее – людей и события, которые привели ее в ужас.
   Она прижалась к Хаю, слушая его голос – он давал ей спокойствие и силу – и наконец негромко спросила:
   – Если я принесу лиру, ты споешь для меня?
   И он пел песню о Танит, но в ней были новые строки. Всякий раз когда он пел ее, в ней появлялось что-то новое.
 
 
   Мармон был наместником Северного царства и начальником легиона и крепости, охранявших северную границу.
   Он был старым другом Хая, и хоть старше его на тридцать лет, но считал себя его учеником. Мармон увлекался военной историей, и Хай помогал ему писать историю третьей войны с Римом. Это был высокий костлявый человек с роскошной седой гривой, которой очень гордился. Волосы он мыл очищающими отварами трав и аккуратно расчесывал. Кожа у него была гладкая, как у девушки, и туго обтягивала выступающие кости внушительного черепа, но лихорадка придавала ей и белкам глаз желтоватый оттенок.
   Он был одним из наиболее доверенных военачальников империи. В течение двух дней они с Хаем обсуждали ситуацию на северной границе, рассматривая глиняный макет территории, и Мармон показывал Хаю, где происходят тревожащие его события. Худые руки наместника касались отдельных предметов на макете, проводили линии, обозначали спорные или беспокойные районы, а Хай слушал и задавал вопросы.
   На исходе второго дня они поужинали на стене крепости, где было прохладнее. Рабыня натерла их тела ароматным маслом, чтобы отпугнуть насекомых, и Мармон собственноручно наполнил вином чашу Хая, но сам пить не стал: лихорадка уязвляет печень, и для него вино теперь яд.
   Хай поблагодарил Баала за свою невосприимчивость к этой болезни, свирепствовавшей в болотистых местах и вдоль рек. Хая занимала мысль: «Почему лихорадка одних убивает, других делает калеками, а третьих не трогает? Почему она встречается только в низинах, а не на возвышенных местах?» Ему хотелось обязательно найти ответ на эти вопросы.
   Но Мармон снова заговорил, и Хай отвлекся от своих мыслей, возвращаясь к более насущным проблемам.
   – Я создаю шпионскую сеть, которой можно доверять, – говорил Мармон. – В племенах есть люди, которые исправно доносят мне.
   – Я хотел бы встретиться с ними, – вмешался Хай.
   – Я предпочел бы избежать этого, – начал Мармон, но заметил выражение лица Хая и без запинки продолжил: – Один из них должен появиться со дня на день. Это мой наиболее надежный источник. Его зовут Сторч, он венди и бывший раб. Через него я связываюсь с другими шпионами за рекой.
   – Я поговорю с ним, – сказал Хай, и беседа свернула в иное русло. Мармон спрашивал у Хая совета относительно своей рукописи. Они проговорили как старые друзья дотемна, рабы уже зажгли факелы. Наконец Мармон почтительно спросил:
   – Мой господин, ко мне обратились с просьбой командиры. Некоторые из них никогда не слышали твоего пения, а те, что слышали, хотели бы послушать вновь. Они назойливы, высокородный, но, может, ты им уступишь?
   – Пошли в мои покои за лирой. – Хай покорно пожал плечами, и один из молодых военачальников подошел с лирой в руках.
   – Мы уже принесли ее, угодный Баалу.
   Хай пел песни легиона, песни пиров и походов, непристойные песни и песни о славе. Командиры молча стояли на стене вокруг Хая, а внизу во дворе простые солдаты собрались с поднятыми лицами, готовые подхватить припев.
   Было уже поздно, когда через толпу протиснулся его помощник и негромко заговорил с Мармоном. Тот кивнул, отпустил помощника, а потом прошептал Хаю:
   – Угодный Баалу, человек, о котором я говорил, пришел.
   Хай отложил лиру.
   – Где он?
   – В моем доме.
   – Пошли к нему, – предложил Хай.
   Сторч оказался высоким, гибким и грациозным, как большинство венди, гладкую бархатистую кожу на плечах уродовали рубцы, оставленные хлыстом.
   Перехватив взгляд Хая, он прикрыл плечи плащом, но Хай заметил его дерзкий взгляд, хотя лицо венди сохраняло бесстрастное выражение.
   – Он не говорит на пуническом, – объяснил Мармон. – Но я знаю, что ты говоришь на его языке.
   Хай кивнул, и шпион посмотрел на него, прежде чем обратиться к Мармону. Голос его звучал негромко, без гнева и обличения.
   – Мы договаривались, что никто не увидит моего лица, – сказал он.
   – Тут другое дело, – быстро объяснил Мармон. – Это не обычный человек, а верховный жрец Опета и главнокомандующий всеми царскими армиями. – Мармон помолчал. – Это Хай Бен-Амон.
   Шпион кивнул. Лицо его оставалось бесстрастным, даже когда Хай заговорил на венди.
   Они разговаривали около часа, потом Хай повернулся к Мармону и сказал по-пунически:
   – Этот человек не согласен с тем, что ты мне рассказывал. – Хай нахмурился и раздраженно постучал пальцами по столу. – Он ничего не слышал ни о боге с львиными когтями, ни об отрядах воинов, вооруженных дравским оружием.
   – Да, – согласился Мармон. – В этих местах сохраняется спокойствие. Донесения пришли из других мест.
   – У тебя есть здесь шпионы? – спросил Хай.
   – Немного, – ответил Мармон, и Хай задумался.
   – Я пойду на восток, – принял решение Хай. – Уйду на рассвете.
   – Через пять дней прибудет дозорная галера.
   – С палубы галеры я ничего не увижу. Пойду пешком.
   – На восходе солнца тебя будет ждать охрана.
   – Нет, – отказался Хай. – Я пойду быстрее и привлеку меньше внимания, если буду один. – Он посмотрел на Сторча. – Этот человек может стать проводником, если ты не ошибся и ему можно доверять.
   Мармон передал шпиону приказ Хая и закончил:
   – Теперь можешь идти. Поешь, отдохни и к восходу солнца будь готов.
   Когда шпион ушел, Хай посмотрел ему вслед и спросил:
   – Сколько ты ему платишь?
   – Мало, – признал Мармон. – Соль, бусы, медные побрякушки.
   – Интересно, зачем он это делает, – негромко сказал Хай. – Почему работает на нас, хотя на его теле еще не зажили рубцы от хлыста?
   – Меня больше не удивляют поступки людей, – сказал Мармон. – Я столько раз видел странное поведение, что больше не задаюсь вопросом о причинах.
   – А я задаюсь, – прошептал Хай, который все еще глядел вслед шпиону, обеспокоенный его предательством, которое так не соответствовало представлениям Хая о чести.
 
 
   В последующие четыре дня Хай пытался разузнать что-нибудь о шпионе, но безуспешно. Сторч был молчалив, говорил, только когда его спрашивали и всегда очень кратко. И никогда не смотрел на Хая прямо, всегда куда-то за него.
   Хая его присутствие смущало, хотя Сторч прекрасно знал каждый изгиб реки, каждую складку местности, по которой они шли.
   Они побывали в двух крепостях на южном берегу, и от их гарнизонов Хай узнал много нового. Дважды они находили следы больших отрядов, переправлявшихся через реку по загадочным делам, и еще немало признаков тайной деятельности, отчего беспокойство Хая усилилось.
   Его тревожило, что эти признаки противоречат утверждениям Сторча о мире и спокойствии за рекой.
   Они двигались быстро и тихо, ночевали, как лесные духи, в густых зарослях. Шли вечером и по ночам, а в жару отдыхали. Ели мало, экономя припасы и не тратя времени на охоту.
   На четвертый день они пришли на вершину небольшого гранитного холма, откуда открывался вид на обширную долину, панорама, которая тянулась от одного хребта к другому и терялась в голубой дымке на горизонте. Тут река поворачивала на юг, делала петлю во много миль длиной и возвращалась почти к прежнему месту.
   Хотя петля была длиной двадцать или двадцать пять миль, она едва достигала пяти миль в поперечнике. Дальше стояла еще одна крепость с сильным гарнизоном. В жарком воздухе они видели дым над ее кухонными кострами.
   Хай долго смотрел на излучину реки, выбирая между долгим днем утомительного пути или быстрым, но опасным броском.
   – Сторч, – спросил он, – можем ли мы пересечь реку? Есть там люди из племен?
   Шпион не смотрел на Хая, лицо его ничего не выражало. Он неподвижно сидел на камне рядом с Хаем, и тому показалось, что он не понял вопроса.
   – Короче пройти напрямик. Но безопасно ли это? – спросил он, и Сторч ответил:
   – Я узнаю. Подожди.
   Он вернулся за час до темноты и провел Хая на берег. Здесь в тростнике была спрятана узкая лодка-долбленка, источенная червями и пропахшая рыбой. Хай что-то заподозрил.
   – Как ты ее нашел?
   – Тут ниже по течению семья рыбаков.
   – Сколько их?
   – Четверо.
   – Венди?
   – Нет, софии.
   – Воины?
   – Рыбаки. Седобородые старики.
   – Ты сказал им обо мне?
   – Нет.
   Хай заколебался, всматриваясь в темные глаза Сторча, пытаясь отыскать признаки предательства.
   – Нет, – сказал Хай. – Мы не будем переправляться. Пойдем долгим путем. – Это была проверка. Он ждал реакции Сторча, ждал, что тот станет спорить, постарается убедить Хая переправиться.
   – Как скажешь. – Сторч кивнул и начал укрывать лодку тростником.
   – Хорошо, – согласился Хай, – перевези меня.
   С помощью течения Сторч направил утлый челнок под нужным углом. Испуганно разбрызгивая воду, перед ними взлетали бакланы, между стеблями лилий мелькали мелкие рыбки, а в глубокую воду с берегов соскальзывали тела зловещих крокодилов.
   Они причалили к глинистому берегу, испещренному следами многочисленных животных, приходивших сюда на водопой, и Сторч спрятал лодку. Он провел Хая вверх, на поляну, поросшую ядовито-зеленой болотной травой. Они брели по пояс в тесно сросшихся стеблях, и почва под ногами была податливой и влажной.
   Посреди поляны Сторч неожиданно остановился и знаком велел Хаю не двигаться. Он наклонил голову и прислушался. Они долго стояли, застыв, потом Сторч попросил Хая оставаться на месте, а сам прошел вперед.
   Через сто шагов он снова остановился, повернулся и посмотрел на Хая.
   Впервые за все время его лицо отразило чувство: дикое возбуждение и торжество.
   Он поднял правую руку, обвиняющим жестом указал на Хая и крикнул на венди:
   – Вот он! Возьмите его!
   Трава на поляне зашуршала и дрогнула, словно подул сильный ветер, и из укрытий ряд за рядом появилось множество воинов венди. Сомкнув щиты, они образовали концентрические кольца вокруг Хая, полностью окружили его, и перья на их головных уборах угрожающе качались.
   Как руки, сжимающие горло, круги воинов теснили Хая. Тот отчаянно осматривался в поисках пути к спасению. Его не было, и жрец сорвал чехол с лезвия топора с грифами и бросился, как охотничий пес на черного буйвола.
   – Во имя Баала! – с вызовом крикнул он, врубаясь в стену черных воинов.
 
 
   – Здесь дурно пахнет, – пожаловался Ланнон, принюхиваясь. – Нельзя ли пробить вентиляционные шахты на поверхность?
   – Государь! – Риб-Адди не мог скрыть ужаса. – Подумай, что это значит! Рабочие – здесь?! – Он широким жестом обвел сокровищницу. – Воображаю, что они станут рассказывать и как это разожжет алчность всех разбойников четырех царств.
   Именно по этой причине расположение и содержимое царской сокровищницы хранили в строжайшей тайне. Это была величайшая тайна империи, известная только царю, верховным жрецу и жрице, Риб-Адди и еще четверым чиновникам.
   – Я бы сразу по окончании работ послал их к богам, – рассудительно объяснил Ланнон.
   Риб-Адди удивленно замигал. Он не предусмотрел такого коренного решения проблемы. Потребовалось поскрести бороденку и подумать, прежде чем выдвинуть новое возражение.
   – Вентиляционная шахта откроет доступ ворам, грызунам и сырости. Тут все будет разрушено и уничтожено.
   – Ну ладно. – Ланнон оставил тему, хорошо зная, что Риб-Адди противится переменам, просто потому что это перемены. То, что было хорошо в прошедшие двести лет, будет хорошо и еще двести.
   Ланнон смотрел, как последний палец золота из очередной доставки из Срединного царства почтительно укладывают в специальное углубление сокровищницы. Риб-Адди тщательно записал в свиток количество, и Ланнон утвердил запись, поставив под ней свой личный знак.
   Четыре доверенных чиновника гуськом вышли из длинного помещения сокровищницы. Пока они поднимались по каменным ступеням, Риб-Адди закрыл железные ворота. Он прижал знак Ланнона к глиняной табличке, потом они с царем поднялись по лестнице и через солнечные двери прошли в архив. Ланнон закрыл дверь, и массивная плита с шумом встала на место.
   Великий Лев сделал знак солнца перед изображением бога на двери и вместе с Риб-Адди, перечисляющим его богатства в различных их видах, прошел через архив. Полки были забиты записями, и места оставалось мало. Скоро придется заняться расширением этих катакомб. Надо их увеличить, не повредив и не нарушив существующей структуры.
   Они прошли через главный портал с тяжелыми кожаными занавесями в прихожую, которую всегда охраняли воины Шестого легиона. В любое время дня и ночи тут находились два центуриона, а их сигнала ждал отряд отборных воинов легиона Бен-Амона. Шестой легион изначально был создан как храмовая стража и стража казны, и это по-прежнему составляло важную часть его обязанностей.
   В лабиринте храма Астарты Риб-Адди подобострастно попросил разрешения удалиться и со своими четырьмя подчиненными пятился, кланяясь, пока не исчез за поворотом коридора.
   С помощью четырех жриц Ланнон, нагой и величественный, совершил ритуальное омовение в бассейне Астарты и пока его облачали в одежды просителя, умудрился незаметно для остальных запустить руку под юбку одной из учениц. Выражение лица девушки не изменилось, но прежде чем отойти, она прижалась к пальцам Ланнона, и, шагая по коридору к приемной, он поглаживал пальцами усы, чтобы вдохнуть запах девушки.
   Они все горячи, как лепешки на сковороде, эти невесты богини, а рассчитывать им приходится либо на объятия подруг, либо на беглое внимание жрецов или храмовых стражников. Ланнон улыбнулся при мысли о том, сколько их воспользуется вольностями праздника Плодородия Земли. Ему самому частенько доводилось грешить с какой-нибудь закутанной в плащ и замаскированной жрицей. Праздник приближался, до его начала оставалось две недели. Ланнон всегда с нетерпением ждал его. Потом он с сожалением подумал, что Хай вряд ли до тех пор вернется. Это уменьшит радость празднества. Настроение Ланнона всегда было переменчиво, и через десять шагов хорошее расположение духа исчезло. Входя в приемную, царь сердито хмурился.
   Он взглянул на пророчицу: та, точно статуя из слоновой кости, восседала на своем троне, сложив руки на коленях; лицо ее под слоем притираний напоминало маску, лоб выбелен порошком сурьмы, веки металлически голубые, а рот выделяется на бледном лице алым пятном. Ланнон мгновенно нашел, на ком сорвать дурное настроение.
   Небрежно кланяясь, он вспомнил, сколько раз эта ведьма перечила ему и расстраивала его планы. Он ненавидел эти встречи с пророчицей, и в то же время в них было для него странное очарование. Царь понимал, что большая часть этих пророчеств – чепуха, вероятно, подсказанная политиканствующими жрецами. Но бывало и немало проницательных замечаний и дельных советов, а иногда с уст пророчицы срывались самородки чистого золота. Во время своих регулярных посещений он прислушивался к интонациям пророчицы. Как и Риб-Адди, пророчица иногда колебалась или сомневалась во время своих откровений. Ланнон был чувствителен к этому, но особенно внимателен он был, когда Танит говорила монотонным низким голосом. Именно тогда из ее уст исходили внушенные богами истинные пророчества.
   Ланнон стоял перед ней, расставив ноги, сжав кулаки. С высокомерием царя, усугубленным дурным настроением, он задал первый вопрос.
   Танит ненавидела эти встречи с Великим Львом. Он пугал ее. Как будто тебя закрыли в клетке с прекрасным, но опасным хищником, беспокойным, энергичным и непредсказуемым. В бледно-голубых жестоких глазах светилась хищная жажда убийства, черты лица, совершенные, но холодные, были полны той же страсти.
   Обычно ее успокаивало присутствие Хая за занавесом, но сегодня она одна – и нездорова.
   Ночь выдалась жаркая и душная, и ребенок в ее чреве был тяжел, как камень. Бледная, не отдохнувшая, утром она встала вся в поту, заставила себя съесть приготовленный Айной завтрак, и ее тут же вырвало.
   В горле у Танит еще стояла горечь от рвоты, она обливалась потом – он стекал ручейками по бокам и животу, – задыхалась. Ее одолевала слабость, а царь продолжал задавать вопросы.
   Танит не была готова к ним; ее ответы состояли из пустых слов, сказанных без убеждения. Она пыталась сосредоточиться, вспомнить, чему учил ее Хай.
   Царь начал сердиться, он беспокойно расхаживал по помещению, утомляя девушку своей энергией. Танит чувствовала, как под слоем притираний скапливается пот. Кожа зудела и распухала, поры были закрыты краской, и Танит жаждала смыть ее. Вдруг ей представилась удивительная картина: прохладная вода падает на поросшие мхом скалы, она погружает обнаженное тело в эту воду, и ее волосы расстилаются по поверхности, как стебли водного растения.
   – Давай, ведьма! Смотри в будущее. Я задал простой вопрос. Отвечай!
   Царь остановился перед Танит, поставив одну ногу на ступени трона: плечи откинуты, бедра в мужской надменности продвинуты вперед, насмешка на красивом лице, насмешка в голосе.
   Танит не слышала вопроса, она поискала слова, но вдруг накатила волна дурноты. Пот пробился сквозь краску на верхней губе пророчицы, тошнота сменилась головокружением.
   Лицо Ланнона отступило, Танит захлестнула тьма. Теперь она смотрела в длинный темный туннель, в конце которого золотой звездой горело лицо Ланнона. В ушах ревело – это был голос бури, летящей через лес. Потом рев смолк, наступила тишина, и послышался голос. Хриплый и низкий, ровный, невыразительный, голос женщины – мертвой или опьяненной дымом кальяна. Со слабым удивлением Танит поняла, что он исходит из ее горла, и слова поразили ее.
   – Ланнон Хиканус, последний Великий Лев Опета, не вопрошай будущее. Твое будущее – тьма и смерть.
   Она увидела в лице Ланнона отражение собственного изумления, увидела, как вспыхнули его щеки, а губы окаменели.
   – Ланнон Хиканус, пленник времени, расхаживающий за прутьями своей клетки, чернота ждет тебя.
   Ланнон мотал головой, стараясь отогнать эти слова. Золотые локоны, еще влажные от ритуального омовения, дрожали на его плечах; он поднял обе руки в знаке солнца, пытаясь отвратить слова, которые впивались ему в душу, как стрелы, выпущенные из лука.
   – Ланнон Хиканус, твои боги уходят, они возносятся, оставляя тебя черноте.
   Ланнон отступил от трона, поднял руки, защищая лицо, но слова безжалостно находили его.
   – Ланнон Хиканус, ты, желающий знать будущее, знай же, что оно ждет тебя, как лев ждет беспечного путника.
   Ужас Ланнона перешел в ярость.
   – Зло! – закричал он и бросился на пророчицу, взбежал по ступеням трона. – Злые чары! – Он ударил Танит по лицу, принялся бить по голове и спине. Капюшон ее плаща упал, волосы рассыпались. Удары звучали громко, но Танит не издавала ни звука. Ее молчание привело Ланнона в бешенство. – Он схватил Танит за плащ и стащил с трона. – Ведьма! – Он сбросил ее со ступеней. Танит тяжело упала и покатилась, пытаясь встать, но Ланнон пнул ее в живот, и она со стоном согнулась, схватившись за него, а ноги в сандалиях продолжали ее пинать.
   Ланнон с ревом гонялся за ней по комнате и дико озирался в поисках оружия: ему хотелось уничтожить эту женщину и произнесенные ею слова.
   Но вдруг комната заполнилась жрицами, и Ланнон, тяжело дыша, опомнился. В его бледных глазах еще горело безумие.
   – Государь! – Вперед выступила верховная жрица.
   Безумие Ланнона отступило, но он дрожал, и губы его побледнели и тряслись. Он повернулся и выбежал вон, оставив Танит плакать на мощеном полу.
 
 
   Божественный Совет Астарты собрался в покоях верховной жрицы, и пока та излагала требования Великого Льва, все слушали и думали каждая о своем. Совет состоял из самой верховной жрицы и двух ее советниц, старших жриц, которым предстояло со временем наследовать пост верховной служительницы богини.
   – Как можно предать жрицу земному суду Великого Льва? К чему это приведет? – спросила сестра Альма, маленькая сморщенная старушка с лицом, похожим на мордочку любопытной обезьяны. – Какое преступление совершило это дитя? А хоть бы и совершила – нам судить ее, нам назначать наказание. Мы должны защищать своих, даже если это означает вызов царю.
   – Могут ли жрицы позволить себе столь благородный жест? – спросила сестра Хака – смуглая кожа в оспинах, длинные черные волосы, тронутые сединой, жестко очерченные челюсти и низкий, почти мужской голос. Ей еще не исполнилось сорока, и она, несомненно, переживет верховную жрицу. До последнего времени считалось, что именно Хака унаследует руководство жрицами, и она этого страстно желала. Однако после появления в Опете пророчицы ее положение пошатнулось. История свидетельствовала, что именно пророчицы становились в конце концов верховными жрицами, именно их шансы на это были наибольшими. Вдобавок Танит была бесспорной любимицей верховного жреца, а это важное преимущество, когда речь идет о заполнении вакантного места в Божественном Совете. В лице Танит у сестры Хаки появилась сильная соперница, но у нее были и иные, помимо политических, причины ненавидеть ее.
   Даже сейчас она помнила, как были отвергнуты ее притязания. Ее щеки гневно вспыхнули. Она по-прежнему хотела эту девушку, по-прежнему видела ее во сне и часто, оказываясь в темной комнате наедине с юной храмовой ученицей, обманывала себя, воображая, что это Танит.
   – Достаточно ли мы сильны, чтобы отказать царю? – Она посмотрела в лица остальным. Все знали, какая несдержанная, неумолимая сила правит Опетом. Все знали, что до сих пор никто: ни вельможа, ни жрец, ни друг, ни враг – не смели противостоять ей.
   Молчание. Вдруг сестра Альма зашлась мучительным кашлем, сплюнула кровавую слизь и вытерла рот платком. Лицо у нее стало напряженным, а глаза усталыми и тупыми.
   «Тебе недолго осталось, старуха», – подумала сестра Хака, скрывая за маской озабоченности мрачное удовлетворение.
   Снова все молчали, пока нерешительно не заговорила верховная жрица:
   – Возможно, нам стоит понять, в чем проступок девушки и виновна ли она.
   Большего сестре Хаке не требовалось. Она немедленно взяла дело в свои руки.
   – Пошлите за девушкой, – приказала она. – Мы ее допросим.
   Айна помогла Танит войти в комнату. Обе спотыкались и сгибались, одна от возраста, другая от боли. Они цеплялись друг за друга, престарелая жрица подбадривала молодую. При виде Совета лицо ее исказилось от гнева, и она закричала:
   – Девушка больна! Разве у вас нет жалости? Зачем вы послали за нами?
   – Молчи, карга, – приказала Хака. Она смотрела на Танит. Лицо ее распухло, на нем ясно видны были синяки. Один глаз заплыл, веки покраснели, разбитые губы покрылись струпьями.
   – Позвольте ей сесть, – потребовала Айна. – Она слаба и больна.
   – Никому не позволено сидеть перед Советом, – ответила Хака.
   – Во имя богини.
   – Не кощунствуй, старая карга.
   – Я не кощунствую, а прошу о милосердии.
   – Ты слишком много говоришь, – предупредила сестра Хака. – Уходи! Оставь девушку здесь.
   Казалось, Айна готова заспорить, но сестра Хака встала с перекошенным от злобы лицом и голосом хриплым и яростным повторила: