Страница:
У большого каменного гроба на полу лежит на спине вытянувшись человек. Шлема у него нет, и ярко-рыжие волосы и борода образуют своеобразный ореол вокруг сморщенного мумифицированного лица. Нагрудник снят, видна сухая пергаментная кожа, обтягивающая мощную грудную клетку. Из давно мертвой груди торчит обломанная стрела. На человеке кожаный передник, украшенный бронзовыми розетками, на ногах бронзовые поножи и легкие сандалии.
Руки вытянуты вдоль тела, ноги сведены. Мертвое тело уложено с заботой и любовью.
Над ним, как в молитве, склонилась другая фигура. В полном вооружении, лишь шлем и нагрудник сняты и лежат на полу у пустого саркофага. Длинные черные волосы скрывают лицо. Руки прижаты к груди на уровне диафрагмы. Из груди торчит стальное лезвие, лезвие, обращенное к хозяину, рукоять меча надежно зажата меж каменных плит пола, острый конец глубоко погрузился в тело.
Воплощение бесповоротного избавления от позора поражения, человек, в отчаянии упавший на острие собственного меча. Оружие служило ему опорой много веков, и он сохранял коленопреклоненное положение.
Приблизившись к этой картине древней трагедии, мы с Лореном онемели. Я не сомневался в том, кем были эти высохшие фигуры.
На холодном каменном полу, вытянувшись, лежал Ланнон Хиканус, последний царь Опета. Над ним склонился его друг и верховный жрец Хай Бен-Амон.
Я задохнулся от ощущения рока, от холодного ужаса: Хай Бен-Амон, Топорник богов, был горбуном.
Я должен увидеть его лицо. Должен! Я подбежал и нагнулся к нему.
Я коснулся высохшего костлявого плеча, прикрытого одеждой из хрупкой желтой ткани. Мое прикосновение было легчайшим, как дыхание, но его оказалось достаточно, чтобы нарушить равновесие.
Тело Хая Бен-Амона упало вперед и разбилось, коснувшись тела царя. Сталь и бронза прозвенели на каменном полу, и этот звон эхом отдался в усыпальнице Опета.
От удара обе фигуры превратились в прах, в мягкий взрыв серо-желтой пыли, вьющейся в свете дуговой лампы точно дым. Ничего не осталось от них, кроме металла доспехов и меча да еще золотых и черных волос в груде мягкого праха.
Я встал, задыхаясь от желтой пыли. Глаза мои наполнились слезами, их начало жечь. Пыль пахла грибами.
Лорен Стервесант и я молча смотрели друг на друга. Мы стали свидетелями чуда.
Я с криком очнулся от кошмарного сна, где были кровь, пламя и дым, освещенные ревущим пламенем страшные блестящие черные лица и залитые путом тела, крики умирающих и вопли пьяных от крови убийц. Проснулся, тяжело дыша, задыхаясь от этих воспоминаний, и ужас долго не оставлял меня, хотя я уже понял, что нахожусь в покое своей комнаты.
Я включил свет около кровати и посмотрел на часы. Рано – самое начало двенадцатого. Я откинул простыню и встал, с удивлением обнаружив, что ноги дрожат, а дышится по-прежнему с трудом. Каждый вдох вызывал приступ боли, глаза тупо ломило. Тело словно горело – горело как в лихорадке. Я прошел к умывальнику и проглотил три таблетки аспирина. Запил их глотком воды, но тут боль в легких усилилась. Я закашлялся так, словно выкуривал по три пачки сигарет в день, и это усилие стоило мне пота и дрожи. Кожа пылала.
Не зная зачем, я снял с вешалки халат, натянул его и вышел во двор. В небе висел желтый рогатый месяц. Тени под деревьями и среди зданий казались черными и страшными. Я, все еще во власти своего кошмара, заторопился к кабинету, то и дело нервно оглядываясь по сторонам. В ночном воздухе пахло дымом, и этот запах тоже тревожил меня. Я принюхался; запах глубоко проник в легкие.
Я протянул руку к двери, но в тени, у здания, меня что-то поджидало. Краем глаза я заметил, как оно бросилось ко мне – большое черное существо, круглое, бесформенное и смертоносно бесшумное. Я повернулся к нему лицом, прислонившись к стене, слабый от ужаса. Крик замер у меня в горле: передо мной никого не было. Я все это себе вообразил. Теперь боль в голове стучала, как молот по наковальне.
Я распахнул дверь, почти упал в свой кабинет и захлопнул дверь за собой. Закрылся на ключ, тяжело дыша от безымянного и беспричинного страха. Кто-то снаружи скребся, ужасный звук царапающих звериный когтей терзал мои взвинченные нервы.
Я попятился к столу и скорчился, дрожа, потрясенный и слабый.
Звук послышался снова, но на этот раз у стены рядом со мной. Я повернулся туда и услышал собственный всхлип.
«Мне нужно оружие». Я в отчаянии огляделся: на стене над моим столом висел большой боевой топор Хая. Я сорвал его и забился в угол, держа перед собой топор. Закашлялся.
На моем столе лежала толстая стопка белых листов бумаги. Она зашевелилась, и я почувствовал, как по моему горячему телу поползли мурашки. Белый лист бумаги задрожал, изменил форму, пополз и отрастил крылья летучей мыши. Неожиданно он взлетел, широко расправив крылья, и устремился мне в лицо. Я увидел широко раскрытый рот с кольцом острых, как иглы, зубов вампира, услышал пронзительный писк, закричал от ужаса и ударил топором. Злобное существо с визгом билось о мое лицо и шею, а я отбивался, кричал, сбросил его на пол, где оно начало отвратительно извиваться. Я ударил его острием топора. Пол залила чернильно-черная кровь.
Я попятился от этого существа и привалился спиной к стене. Я ослаб и страшно испугался. Закашлялся. Кашель сотрясал все тело, я раскачивался у стены, сгибаясь вдвое. Наконец туман перед глазами рассеялся, кашель унялся. Во рту появился соленый вкус крови.
Я опустился на колени. Рот заливала соленая влага. Я выплюнул на пол большой сгусток алой крови. И смотрел на него, не понимая, что со мной происходит. Поднял руку ко рту и вытер губы. На руке осталась кровь.
И тут я понял, что это. Мы с Лореном прошли сквозь запечатанную на две тысячи лет дверь в глубины усыпальницы – и вдохнули воздух, насыщенный спорами Cryptococcus neuromyces, проклятия фараонов.
Теперь поздно бранить себя за преступную неосторожность. Я считал, что поскольку архив безопасен, то безопасно и все остальное. В запале и возбуждении я не подумал об опасности заражения грибком, даже когда мы с Лореном говорили о прочности двери и даже когда я ощутил в могиле царей запах грибов.
Теперь в моих легких разрастается колония грибков; они живут во мне, питаются мягкими тканями моего тела, выделяют в мою кровь свои токсины, а кровь уносит их в мозг.
– Лечение, – выдохнул я, – нужно найти средство лечения. – Я побрел к книжным полкам и попытался прочесть буквы на корешках, но они превратились в маленьких черных насекомых и расползлись. Вдруг на верхней полке развернулась большая крапчатая змея и свесилась к моему лицу, толстая раздувшаяся гадюка с мелькающим черным языком. Я попятился, повернулся и выбежал в ночь.
Вокруг меня вился густой дым, я задохнулся и сильно раскашлялся. Пламя озаряло все вокруг сатанинским блеском. Видны были странные тени, слышны странные звуки. Я увидел дом Лорена и побежал к нему.
– Лорен, – закричал я, врываясь в комнату. – Лорен! – кашляя и отдуваясь.
Зажегся свет. Салли одна в постели Лорена, села, сонная, нагая, и посмотрела на меня туманным взглядом.
– Где он? – крикнул я ей.
Она смотрела, недоумевая.
– Бен, что с тобой? Ты в крови!
– Где Ло? Это чрезвычайно срочно. Я должен его найти. Он слишком долго дышал воздухом с грибками. Надо его найти.
Салли посмотрела на постель рядом с собой. В подушке виднелась вмятина: тут лежал Лорен.
– Не знаю, – удивленно ответила она, широко раскрыв глаза. – Был здесь. Наверно, вышел.
Я закашлялся, затрясся, ощущая во рту свежую кровь. Теперь Салли окончательно проснулась. Она смотрела на меня.
– Бен, что это?
– Неуромицес, – ответил я, и она вскрикнула: кровь потекла у меня по подбородку. – За изображением солнца в архиве мы с Лореном обнаружили тайный проход. Он заражен спорами. Мы не приняли мер предосторожности. И заразились. Я уверен, Ло там. Пойду к нему. – Я остановился, чтобы перевести дух. Салли выскользнула из постели, надела халат, подошла ко мне. – Подними Рала Дэвидсона. Респираторы. Не рискуйте. Идите за нами. Я оставлю дверь открытой. Ступени вниз. Внизу поверните налево. С Лореном то же самое, сводит с ума. Мерещатся жуткие существа. Не тяните – поняла?
– Да, Бен.
– Зови Рала, – сказал я, развернулся и сквозь дым, пламя и тьму побежал к холмам и пещере. Огромные стены храма возвышались надо мной, давно исчезнувшие стены. Высокие фаллические башни Баала устремились к небу из пламени горящего города. Башни, вновь выросшие спустя долгие тысячелетия. Кричали женщины, сгорая заживо вместе с детьми. Вдоль моего пути лежали мертвые мужчины – жатва дьявола; луна освещала их мертвые лица.
– Лорен, – кричал я и бежал по храму. Они гнались за мной, темные и свирепые, толпились, заступая дорогу. Темные, бесформенные, ужасные – и я бросился на них с боевым кличем, рванувшимся из окровавленного горла. Описывая могучим топором серебряные круги в зареве пожара, я прорвался сквозь их строй.
Я добежал до пещеры и увидел свет факелов, увидел каменный парапет вокруг изумрудного бассейна. Ряды каменных скамей, поднимающихся ярусами, как это было две тысячи лет назад. И заставил мозг прогнать видения и воспринимать реальность.
Впереди была деревянная будка охраны. Я побрел к ней. Охранник читал за столом. Он поднял голову, на его лице появилось выражение удивления и недоверия.
– Боже, что с вами, доктор?
– Мистер Стервесант в туннеле?
– Да.
– Давно вошел?
– С час как. – Охранник подошел ко мне. – Что-то случилось? Вы в крови, доктор!
– Ждите здесь, – сказал я. – Подойдут остальные. Они знают, что делать.
Я заторопился в архив, по-прежнему чуя дым и слыша крики умирающего города.
Возле изображения солнечного диска я уронил топор и оставил его на каменном полу. Толкнул каменную дверь и заклинил щитом, чтобы не закрылась.
Побежал вниз по лестнице. На полпути вниз увидел свет в усыпальнице царей.
Дверь с предупреждением о проклятии древних властелинов была открыта, ей мешал закрыться провод. Лампа лежала на полу у саркофага, где ее выронил Лорен. Она горела, ярко освещая усыпальницу.
Лорен лежал навзничь у подножия большого гранитного саркофага Ланнона Хикануса, последнего царя Опета.
Голый по пояс. Лицо смертельно бледное, глаза закрыты, яркая кровь окрасила углы рта и натекла в глаза и волосы.
Из последних сил я добрел к нему и опустился рядом на колени. Попытался поднять, обхватив руками за плечи.
Кожа Лорена была влажной и обжигающе горячей, голова беспомощно откинулась. Новый поток крови хлынул изо рта, увлажнив мне руки.
– Лорен, – окликнул я, прижимая его к груди. – Боже, помоги мне! Помоги!
В нем еще теплилась жизнь, последние ее искры. Он открыл глаза, свои бледно-голубые глаза, которые уже заволакивала смертная тень.
– Бен, – прошептал он, захлебываясь в собственной крови. Закашлялся, выплевывая легочную кровь. – Бен, – прошептал он так тихо, что я едва расслышал. – До конца?
– До конца, Ло, – шепотом ответил я, держа его, как спящего ребенка. Златокудрая голова прижалась к моему плечу. Лорен ненадолго затих, потом снова зашевелился, и, когда заговорил, голос его звенел.
– Лети! – сказал он. – Лети ко мне, Птица Солнца!
И жизнь покинула его, он превратился у меня на руках в ничто, великий воинственный дух отлетел… Лорен скончался.
Я наклонился над ним, чувствуя, как сам теряю сознание. Мир вокруг завертелся. Я скользнул за его край, в ждущую тьму. Устремился вниз в полусмерти-полужизни, потому что умирая, видел сон. В этом отравленном смертном сне, который длился мгновение и миллионы лет, мне явился человек давно минувших времен…
Часть 2
Руки вытянуты вдоль тела, ноги сведены. Мертвое тело уложено с заботой и любовью.
Над ним, как в молитве, склонилась другая фигура. В полном вооружении, лишь шлем и нагрудник сняты и лежат на полу у пустого саркофага. Длинные черные волосы скрывают лицо. Руки прижаты к груди на уровне диафрагмы. Из груди торчит стальное лезвие, лезвие, обращенное к хозяину, рукоять меча надежно зажата меж каменных плит пола, острый конец глубоко погрузился в тело.
Воплощение бесповоротного избавления от позора поражения, человек, в отчаянии упавший на острие собственного меча. Оружие служило ему опорой много веков, и он сохранял коленопреклоненное положение.
Приблизившись к этой картине древней трагедии, мы с Лореном онемели. Я не сомневался в том, кем были эти высохшие фигуры.
На холодном каменном полу, вытянувшись, лежал Ланнон Хиканус, последний царь Опета. Над ним склонился его друг и верховный жрец Хай Бен-Амон.
Я задохнулся от ощущения рока, от холодного ужаса: Хай Бен-Амон, Топорник богов, был горбуном.
Я должен увидеть его лицо. Должен! Я подбежал и нагнулся к нему.
Я коснулся высохшего костлявого плеча, прикрытого одеждой из хрупкой желтой ткани. Мое прикосновение было легчайшим, как дыхание, но его оказалось достаточно, чтобы нарушить равновесие.
Тело Хая Бен-Амона упало вперед и разбилось, коснувшись тела царя. Сталь и бронза прозвенели на каменном полу, и этот звон эхом отдался в усыпальнице Опета.
От удара обе фигуры превратились в прах, в мягкий взрыв серо-желтой пыли, вьющейся в свете дуговой лампы точно дым. Ничего не осталось от них, кроме металла доспехов и меча да еще золотых и черных волос в груде мягкого праха.
Я встал, задыхаясь от желтой пыли. Глаза мои наполнились слезами, их начало жечь. Пыль пахла грибами.
Лорен Стервесант и я молча смотрели друг на друга. Мы стали свидетелями чуда.
Я с криком очнулся от кошмарного сна, где были кровь, пламя и дым, освещенные ревущим пламенем страшные блестящие черные лица и залитые путом тела, крики умирающих и вопли пьяных от крови убийц. Проснулся, тяжело дыша, задыхаясь от этих воспоминаний, и ужас долго не оставлял меня, хотя я уже понял, что нахожусь в покое своей комнаты.
Я включил свет около кровати и посмотрел на часы. Рано – самое начало двенадцатого. Я откинул простыню и встал, с удивлением обнаружив, что ноги дрожат, а дышится по-прежнему с трудом. Каждый вдох вызывал приступ боли, глаза тупо ломило. Тело словно горело – горело как в лихорадке. Я прошел к умывальнику и проглотил три таблетки аспирина. Запил их глотком воды, но тут боль в легких усилилась. Я закашлялся так, словно выкуривал по три пачки сигарет в день, и это усилие стоило мне пота и дрожи. Кожа пылала.
Не зная зачем, я снял с вешалки халат, натянул его и вышел во двор. В небе висел желтый рогатый месяц. Тени под деревьями и среди зданий казались черными и страшными. Я, все еще во власти своего кошмара, заторопился к кабинету, то и дело нервно оглядываясь по сторонам. В ночном воздухе пахло дымом, и этот запах тоже тревожил меня. Я принюхался; запах глубоко проник в легкие.
Я протянул руку к двери, но в тени, у здания, меня что-то поджидало. Краем глаза я заметил, как оно бросилось ко мне – большое черное существо, круглое, бесформенное и смертоносно бесшумное. Я повернулся к нему лицом, прислонившись к стене, слабый от ужаса. Крик замер у меня в горле: передо мной никого не было. Я все это себе вообразил. Теперь боль в голове стучала, как молот по наковальне.
Я распахнул дверь, почти упал в свой кабинет и захлопнул дверь за собой. Закрылся на ключ, тяжело дыша от безымянного и беспричинного страха. Кто-то снаружи скребся, ужасный звук царапающих звериный когтей терзал мои взвинченные нервы.
Я попятился к столу и скорчился, дрожа, потрясенный и слабый.
Звук послышался снова, но на этот раз у стены рядом со мной. Я повернулся туда и услышал собственный всхлип.
«Мне нужно оружие». Я в отчаянии огляделся: на стене над моим столом висел большой боевой топор Хая. Я сорвал его и забился в угол, держа перед собой топор. Закашлялся.
На моем столе лежала толстая стопка белых листов бумаги. Она зашевелилась, и я почувствовал, как по моему горячему телу поползли мурашки. Белый лист бумаги задрожал, изменил форму, пополз и отрастил крылья летучей мыши. Неожиданно он взлетел, широко расправив крылья, и устремился мне в лицо. Я увидел широко раскрытый рот с кольцом острых, как иглы, зубов вампира, услышал пронзительный писк, закричал от ужаса и ударил топором. Злобное существо с визгом билось о мое лицо и шею, а я отбивался, кричал, сбросил его на пол, где оно начало отвратительно извиваться. Я ударил его острием топора. Пол залила чернильно-черная кровь.
Я попятился от этого существа и привалился спиной к стене. Я ослаб и страшно испугался. Закашлялся. Кашель сотрясал все тело, я раскачивался у стены, сгибаясь вдвое. Наконец туман перед глазами рассеялся, кашель унялся. Во рту появился соленый вкус крови.
Я опустился на колени. Рот заливала соленая влага. Я выплюнул на пол большой сгусток алой крови. И смотрел на него, не понимая, что со мной происходит. Поднял руку ко рту и вытер губы. На руке осталась кровь.
И тут я понял, что это. Мы с Лореном прошли сквозь запечатанную на две тысячи лет дверь в глубины усыпальницы – и вдохнули воздух, насыщенный спорами Cryptococcus neuromyces, проклятия фараонов.
Теперь поздно бранить себя за преступную неосторожность. Я считал, что поскольку архив безопасен, то безопасно и все остальное. В запале и возбуждении я не подумал об опасности заражения грибком, даже когда мы с Лореном говорили о прочности двери и даже когда я ощутил в могиле царей запах грибов.
Теперь в моих легких разрастается колония грибков; они живут во мне, питаются мягкими тканями моего тела, выделяют в мою кровь свои токсины, а кровь уносит их в мозг.
– Лечение, – выдохнул я, – нужно найти средство лечения. – Я побрел к книжным полкам и попытался прочесть буквы на корешках, но они превратились в маленьких черных насекомых и расползлись. Вдруг на верхней полке развернулась большая крапчатая змея и свесилась к моему лицу, толстая раздувшаяся гадюка с мелькающим черным языком. Я попятился, повернулся и выбежал в ночь.
Вокруг меня вился густой дым, я задохнулся и сильно раскашлялся. Пламя озаряло все вокруг сатанинским блеском. Видны были странные тени, слышны странные звуки. Я увидел дом Лорена и побежал к нему.
– Лорен, – закричал я, врываясь в комнату. – Лорен! – кашляя и отдуваясь.
Зажегся свет. Салли одна в постели Лорена, села, сонная, нагая, и посмотрела на меня туманным взглядом.
– Где он? – крикнул я ей.
Она смотрела, недоумевая.
– Бен, что с тобой? Ты в крови!
– Где Ло? Это чрезвычайно срочно. Я должен его найти. Он слишком долго дышал воздухом с грибками. Надо его найти.
Салли посмотрела на постель рядом с собой. В подушке виднелась вмятина: тут лежал Лорен.
– Не знаю, – удивленно ответила она, широко раскрыв глаза. – Был здесь. Наверно, вышел.
Я закашлялся, затрясся, ощущая во рту свежую кровь. Теперь Салли окончательно проснулась. Она смотрела на меня.
– Бен, что это?
– Неуромицес, – ответил я, и она вскрикнула: кровь потекла у меня по подбородку. – За изображением солнца в архиве мы с Лореном обнаружили тайный проход. Он заражен спорами. Мы не приняли мер предосторожности. И заразились. Я уверен, Ло там. Пойду к нему. – Я остановился, чтобы перевести дух. Салли выскользнула из постели, надела халат, подошла ко мне. – Подними Рала Дэвидсона. Респираторы. Не рискуйте. Идите за нами. Я оставлю дверь открытой. Ступени вниз. Внизу поверните налево. С Лореном то же самое, сводит с ума. Мерещатся жуткие существа. Не тяните – поняла?
– Да, Бен.
– Зови Рала, – сказал я, развернулся и сквозь дым, пламя и тьму побежал к холмам и пещере. Огромные стены храма возвышались надо мной, давно исчезнувшие стены. Высокие фаллические башни Баала устремились к небу из пламени горящего города. Башни, вновь выросшие спустя долгие тысячелетия. Кричали женщины, сгорая заживо вместе с детьми. Вдоль моего пути лежали мертвые мужчины – жатва дьявола; луна освещала их мертвые лица.
– Лорен, – кричал я и бежал по храму. Они гнались за мной, темные и свирепые, толпились, заступая дорогу. Темные, бесформенные, ужасные – и я бросился на них с боевым кличем, рванувшимся из окровавленного горла. Описывая могучим топором серебряные круги в зареве пожара, я прорвался сквозь их строй.
Я добежал до пещеры и увидел свет факелов, увидел каменный парапет вокруг изумрудного бассейна. Ряды каменных скамей, поднимающихся ярусами, как это было две тысячи лет назад. И заставил мозг прогнать видения и воспринимать реальность.
Впереди была деревянная будка охраны. Я побрел к ней. Охранник читал за столом. Он поднял голову, на его лице появилось выражение удивления и недоверия.
– Боже, что с вами, доктор?
– Мистер Стервесант в туннеле?
– Да.
– Давно вошел?
– С час как. – Охранник подошел ко мне. – Что-то случилось? Вы в крови, доктор!
– Ждите здесь, – сказал я. – Подойдут остальные. Они знают, что делать.
Я заторопился в архив, по-прежнему чуя дым и слыша крики умирающего города.
Возле изображения солнечного диска я уронил топор и оставил его на каменном полу. Толкнул каменную дверь и заклинил щитом, чтобы не закрылась.
Побежал вниз по лестнице. На полпути вниз увидел свет в усыпальнице царей.
Дверь с предупреждением о проклятии древних властелинов была открыта, ей мешал закрыться провод. Лампа лежала на полу у саркофага, где ее выронил Лорен. Она горела, ярко освещая усыпальницу.
Лорен лежал навзничь у подножия большого гранитного саркофага Ланнона Хикануса, последнего царя Опета.
Голый по пояс. Лицо смертельно бледное, глаза закрыты, яркая кровь окрасила углы рта и натекла в глаза и волосы.
Из последних сил я добрел к нему и опустился рядом на колени. Попытался поднять, обхватив руками за плечи.
Кожа Лорена была влажной и обжигающе горячей, голова беспомощно откинулась. Новый поток крови хлынул изо рта, увлажнив мне руки.
– Лорен, – окликнул я, прижимая его к груди. – Боже, помоги мне! Помоги!
В нем еще теплилась жизнь, последние ее искры. Он открыл глаза, свои бледно-голубые глаза, которые уже заволакивала смертная тень.
– Бен, – прошептал он, захлебываясь в собственной крови. Закашлялся, выплевывая легочную кровь. – Бен, – прошептал он так тихо, что я едва расслышал. – До конца?
– До конца, Ло, – шепотом ответил я, держа его, как спящего ребенка. Златокудрая голова прижалась к моему плечу. Лорен ненадолго затих, потом снова зашевелился, и, когда заговорил, голос его звенел.
– Лети! – сказал он. – Лети ко мне, Птица Солнца!
И жизнь покинула его, он превратился у меня на руках в ничто, великий воинственный дух отлетел… Лорен скончался.
Я наклонился над ним, чувствуя, как сам теряю сознание. Мир вокруг завертелся. Я скользнул за его край, в ждущую тьму. Устремился вниз в полусмерти-полужизни, потому что умирая, видел сон. В этом отравленном смертном сне, который длился мгновение и миллионы лет, мне явился человек давно минувших времен…
Часть 2
Из тридцати дней пророчества оставались всего два, когда Ланнон Хиканус со свитой прибыл наконец в залив Маленькой Рыбы на дальних южных бе–регах большого озера. Уже стемнело, когда десять кораблей бросили якорь в мелких водах залива и их факелы и лампы длинными красноватыми полосами отразились в черной воде.
Ланнон стоял возле деревянного планшира на рулевой палубе и смотрел на поля папируса и невидимые протоки на юге, где начиналась открытая местность, уходящая в бесконечную неизвестность. Он знал, что тут таится его судьба и судьба его народа. Двадцать восемь дней он охотился, и теперь непривычный холодок страха ознобил его руки и шею; он боялся не ужасного зверя, а тех последствий, которые вызовет его неспособность этого зверя найти.
Сзади послышались легкие шаги по деревянной палубе, и Ланнон быстро повернулся. Он положил руку на рукоять кинжала под кожаным плащом, но тут же успокоился, узнав в свете факелов подходящего.
– Это ты, Хай, – приветствовал он его.
– Высокородный, тебе нужно поесть и поспать.
– Они уже пришли?
– Еще нет, но придут еще до утра, – ответил горбун, приближаясь к наследнику престола. – Идем. Завтра тебе понадобится твердая рука и острый глаз.
– Иногда мне кажется, что у меня не девять жен, а десять, – рассмеялся Ланнон и тотчас пожалел о своей шутке, увидев, как кровь бросилась горбуну в лицо; он быстро продолжил: – Ты меня балуешь, старый друг, но мне кажется, что сегодня я буду преследовать сон с таким же успехом, с каким двадцать восемь дней после похорон отца преследую Великого Льва. – Он повернулся к перилам палубы и взглянул на остальные девять судов. Корабли девяти семейств, явившихся, чтобы стать свидетелями того, как он подтвердит свое право на трон Опета и четырех царств, увидеть, как он одолеет своего Великого Льва. – Посмотри на них, Хай.
Друг подошел ближе.
– Кто из них приносил жертву богам, чтобы я потерпел неудачу?
– Трое несомненно – ты знаешь, о ком я. Но, может, и больше.
– А сколько тех, кто верен дому Барка, на кого мы можем рассчитывать без всяких сомнений?
– Ты и их знаешь, мой господин. Хаббакук Лал будет поддерживать тебя, пока море не превратится в песок, Амон, дом Хасмона…
– Да, – прервал Ланнон. – Я знаю их, Хай, знаю каждого из них, знаю все за и против. Просто мне приятно услышать твой голос. – Дружеским жестом он коснулся плеча горбуна, прежде чем повернуться и снова оглядеть дикую южную местность. – Во времена пророчества предвидел ли кто-нибудь дни, когда Великий Лев исчезнет с нашей земли? Когда наследник престола может все тридцать дней, отведенных на выполнение этой задачи, провести в поисках и не увидит на земле Опета даже следа этого зверя? – с неожиданным гневом заговорил Ланнон. Он закинул плащ на плечо и сложил руки на обнаженной груди. Кожа его была недавно умащена маслом, мышцы блестели в свете факелов. Длинные сильные пальцы впились в тело. – Мой отец убил зверя на двадцать пятый день, а это было сорок шесть лет назад. Говорят, даже тогда Великий Лев уже исчез. И сколько с тех пор мы получали известий от охотников?
– Мой господин, боги решат, – попытался успокоить его Хай.
– Мы осмотрели все логовища, где за последние двести лет видели Великого Льва. Пять легионов прочесали болота на севере, еще три – местность вдоль большой реки. – Он снова замолчал и начал расхаживать по палубе, останавливаясь, чтобы заглянуть вниз, в трюм, где рабы, прикованные к своим скамьям, спали, склонившись на мощные весла в позе, в которой они и умрут. Вонь гребного трюма ударила в ноздри. Он снова повернулся к Хаю. – Эти болота – единственное оставшееся в моем царстве место, где еще может скрываться Великий Лев. Если его здесь нет, что тогда, Хай? Могу ли я каким-нибудь иным способом доказать свое право? Говорят ли свитки о другом выходе?
– Нет, мой господин. – Хай с сожалением покачал головой.
– Царство падет?
– Если Великий Лев не будет взят, в Опете не будет царя.
– Кто станет править вместо царя?
– Совет девяти.
– А царский дом? Что станет с домом Барки?
– Не будем об этом, – негромко сказал Хай. – Идем, мой господин. Рабы приготовили кувшин горячего ароматного вина и похлебку из рыбы. Вино поможет тебе уснуть.
– Не сделаешь ли пророчество на завтра, жрец Баала? – неожиданно спросил Ланнон.
– Если пророчество будет неблагоприятным, поможет ли это тебе уснуть? – спросил Хай, и Ланнон, вперив в него долгий взгляд, хрипло рассмеялся.
– Ты, как всегда, прав. Идем, я голоден.
Восседая на своем покрытом шкурами ложе, нагой Ланнон с аппетитом ел рыбу. Он распустил волосы, и они свободно падали ему на плечи, вьющиеся и золотые в свете висячей лампы. Среди своих темноволосых подданных он был подобен богу.
Кожаный занавес был отодвинут, и с юга долетал легкий бриз, охлаждавший каюту и уносивший вонь трюма. Ветер покачивал корабль на легкой зыби, деревянные части судна скрипели; вскрикнул во сне раб; с верхней палубы доносились шаги ночной стражи – знакомые, успокаивающие звуки флагманского корабля в море.
Ланнон вытер чашку куском просяного хлеба, сунул кусок в рот и запил остатками вина. Удовлетворенно вздохнул и улыбнулся Хаю.
– Спой мне, моя Птица Солнца.
Хай Бен-Амон сидел на палубе в ногах постели принца. На коленях его лежала лира, он склонился над ней. Горб на спине подчеркивал позу, завеса длинных черных волос скрывала лицо, мощные мускулистые руки казались слишком большими для тонких длинных пальцев, державших инструмент. Он коснулся струн, и все в ночи затихло. Шаги вверху смолкли, две девушки-рабыни бросили работу и присели у постели Ланнона, голоса спорщиков на соседнем корабле замолкли, и Хай запел.
Его голос легко разносился над водой, а принц и весь флот слушали. На ближайших кораблях у поручней появились темные фигуры, они молча глядели на флагманский корабль. Когда Хай запел о погибшей любви, по щекам красивой рабыни потекли слезы. А когда Хай вдруг запел один из непристойных маршей Шестого легиона, рабыня улыбнулась сквозь слезы.
– Довольно. – Хай поднял голову. – Завтра нас ждут дела, мой господин.
Ланнон кивнул и притронулся к щеке одной из рабынь. Та немедленно встала и развязала ткань у себя на плече, одежда упала на пол. Юное, стройное тело в свете лампы казалось почти мальчишеским. Бросив свою одежду на скамью у входа, она обнаженная легла в постель принца. Вторая рабыня погасила лампу, а Хай встал, повесив лиру через плечо.
Из темноты, из зарослей тростника, послышался голос, громовой бас долетел над водой до флагманского корабля.
– Пропустите друга.
– Кто называет себя другом? – крикнул один из стражников, и тут же прозвучал хриплый ответ:
– Мурсил, начальник охоты дома Барки.
Одним прыжком Ланнон вскочил с постели.
– Пришел! – воскликнул он, набрасывая плащ на плечи и торопливо устремляясь к трапу; Хай спешил за ним.
Показалась маленькая лодка, и по трапу поднялся Мурсил, огромный человек, похожий на обезьяну, с мясистым круглым лицом, красным от солнца и вина.
Теперь весь корабль проснулся. Командиры высыпали на палубу, загорелись новые факелы, осветив все как днем, всем передались оживление и беспокойство.
Мурсил увидел Ланнона и заторопился к нему по проходу на заполненной людьми палубе. За ним шел маленький человек, крошечная обнаженная коричневая фигурка, похожая на куклу; этот маленький человек с явным ужасом поглядывал своими раскосыми глазами на окружающих.
– Мой господин, – Мурсил расстегнул плащ и тяжело опустился перед Ланноном на одно колено. – Я принес хорошие новости.
– Тогда добро пожаловать.
– Вот этот, – Мурсил протянул руку назад и подтащил поближе маленького бушмена, – вот этот нашел то, что мы ищем.
– Ты сам его видел? – спросил Ланнон.
– Только следы лап, но вот этот видел самого зверя.
– Если это правда, вы оба получите награду, – пообещал Ланнон и торжествующе улыбнулся Хаю.
– Боги решили. У дома Барки будет еще одна возможность.
Небо было лишь чуть светлее черного болота, над головой невидимым призраком пролетела утка. С каждой минутой тьма редела.
В полумиле на открытой равнине виднелось темное пятно – стадо пасущихся буйволов. Наклонив головы, лениво помахивая хвостами, они неторопливо приближались к густым высоким зарослям папируса.
Светало, и буйволы пошли быстрее, торопясь достичь безопасных зарослей, – двести огромных бычьих силуэтов с острыми рогами и согнутыми мощными шеями. Первые лучи рассвета озарили белых птиц, выбиравших насекомых из шерсти животных; они парили над стадом холодными бледными всполохами. Над болотистой почвой повис туман, бесконечные ряды папируса стояли, застыв в тишине рассвета, даже их пушистые белые султаны не раскачивались и не шуршали; лишь там, где что-то двигалось, растения колыхались.
Растения расступались, давая этому чему-то дорогу, принимались раскачиваться и снова застывали в неподвижности. Спокойное, но тяжелое движение выдавало присутствие могучего зверя.
Большой буйвол, который вел стадо, вдруг остановился в пятидесяти ярдах от края зарослей. Он высоко поднял нос и широко расставил уши под тяжелыми рогами. Маленькими подозрительными поросячьими глазками он смотрел на заросли перед собой. За ним остановилось все стадо, встревоженное его неподвижностью.
Из зарослей стрелой вылетел Великий Лев, почти такой же высокий и тяжелый, как добыча, на которую охотился. Он мгновенно преодолел разделявшее их пространство. Буйвол только начал поворачиваться, а Великий Лев был уже на нем.
Он приземлился на спине, большие когти, кривые и желтые, глубоко вонзились в толстую черную кожу и плоть на плече и бедре. Клыки впились в шею быка. Зверь лапой ухватил быка за нос. Одним мощным движением он повернул бычью голову назад. С резким звуком лопнули шейные позвонки, и бык упал.
Но мгновением раньше Великий Лев легко соскочил на землю; казалось, он едва коснулся ее и тут же вновь взвился в воздух; длинный гибкий прыжок – и он приземлился на спину старой черной корове, остановившейся рядом с вожаком.
Великий Лев убивал легко, как птица, перепархивающая с цветка на цветок. Ломаясь, громко хрустнули кости, в тесноте бегущих буйволов самка несколько шагов пронесла Великого Льва и издохла, а он уже перескочил к следующему, снова убил одним легким движением и снова перескочил.
Пока стадо в панике успело пробежать триста шагов, Великий Лев убил шесть животных. Потом позволил остальным убежать. Гром их копыт стих в отдалении, темная стена папируса поглотила буйволов, и они исчезли.
Великий Лев стоял в серебряном блеске рассвета. Его длинный черный хвост с кисточкой все еще подрагивал в охотничьем азарте. Каждая мышца была напряжена, лев стоял, полуприсев, плоская змееподобная голова поднята, как бы уравновешивая длинные белые клыки, которые почти касались шерсти на груди.
Полосы на морде зверя, черные и ослепительно белые, подчеркивали золотой свирепый блеск широко расставленных глаз, усы и ресницы, длинные и белые, казалось, смягчали свирепое выражение. Но стоит зверю встать, и вокруг шеи поднимется темно-багровое кольцо шерсти и всякое впечатление мягкости исчезнет.
Ростом с человека, весом с лошадь, вооруженная невероятными клыками и когтями, это была самая опасная кошка, какую когда-либо порождала природа.
Кошка повернулась и пошла к своей последней жертве, лежавшей в невысокой равнинной траве. Она невероятно быстро для такого большого зверя склонилась к мертвому буйволу.
Великий Лев поднял голову, раскрыл мощные челюсти, между невероятными клыками показался длинный изогнутый розовый язык. Зверь зарычал.
Звук этот, казалось, потряс пурпурное рассветное небо, земля задрожала, заволновалась спокойная поверхность озера.
На рассвете на узком болотистом берегу Хай Бен-Амон приветствовал своего бога. На нем были легкие охотничьи доспехи: кожаный нагрудник, короткая кожаная накидка и кожаная юбочка, украшенная бронзой; оружие он отложил в сторону, собираясь принести жертву, послать вестника к великому Баалу. Вестника, который отнесет богу просьбу Ланнона Хикануса. Возле жреца полукругом стояли принц и свита, все смотрели на восточную часть неба. Над горизонтом показался огненный шар Баала, и все протянули ему навстречу руки с растопыренными пальцами – знак солнца.
– Великий Баал, – начал Хай приветствие мягким, но торжественным голосом, который должен был долететь до неба. – Твои дети приветствуют тебя! – Смуглое крючконосое лицо Хая осветилось блеском тайны, который придал ему странную красоту. – Мы пришли сюда избрать царя для нашего народа и просим тебя благословить наши старания. – Хай хорошо знал своих богов и, хоть и любил их, знал все их человеческие слабости. Боги тщеславны, непоследовательны, раздражительны, алчны и иногда ленивы. Им нужно льстить, их нужно упрашивать, подкупать, веселить, чтобы привлечь их интерес и внимание, нужны особые обряды, нужны жертвы – сам Хай находил отвратительной их страсть к теплой крови. Недостаточно просто принести жертву, это нужно проделать честь по чести, иначе боги ее не примут, и, когда младший жрец подводил к нему белого быка, Хай размышлял, правильно ли он поступил, убедив Ланнона принести в жертву животное, а не раба. Боги предпочитают человеческую кровь, но Хай убедил Ланнона, что бык сейчас и обещание человеческого жертвоприношения позже окажутся более действенными. Торгуясь с великими бессмертными, Хай не испытывал никаких угрызений совести, особенно если это позволяло отдалить миг, когда приходилось смотреть в полные ужаса и мольбы глаза обреченного раба. За те пять лет, что Хай управлял религиозной жизнью Опета, было принесено в жертву не больше ста человек, а ведь в истории города были времена, когда столько же рабов отправлялось к богам во время одной только церемонии.
Ланнон стоял возле деревянного планшира на рулевой палубе и смотрел на поля папируса и невидимые протоки на юге, где начиналась открытая местность, уходящая в бесконечную неизвестность. Он знал, что тут таится его судьба и судьба его народа. Двадцать восемь дней он охотился, и теперь непривычный холодок страха ознобил его руки и шею; он боялся не ужасного зверя, а тех последствий, которые вызовет его неспособность этого зверя найти.
Сзади послышались легкие шаги по деревянной палубе, и Ланнон быстро повернулся. Он положил руку на рукоять кинжала под кожаным плащом, но тут же успокоился, узнав в свете факелов подходящего.
– Это ты, Хай, – приветствовал он его.
– Высокородный, тебе нужно поесть и поспать.
– Они уже пришли?
– Еще нет, но придут еще до утра, – ответил горбун, приближаясь к наследнику престола. – Идем. Завтра тебе понадобится твердая рука и острый глаз.
– Иногда мне кажется, что у меня не девять жен, а десять, – рассмеялся Ланнон и тотчас пожалел о своей шутке, увидев, как кровь бросилась горбуну в лицо; он быстро продолжил: – Ты меня балуешь, старый друг, но мне кажется, что сегодня я буду преследовать сон с таким же успехом, с каким двадцать восемь дней после похорон отца преследую Великого Льва. – Он повернулся к перилам палубы и взглянул на остальные девять судов. Корабли девяти семейств, явившихся, чтобы стать свидетелями того, как он подтвердит свое право на трон Опета и четырех царств, увидеть, как он одолеет своего Великого Льва. – Посмотри на них, Хай.
Друг подошел ближе.
– Кто из них приносил жертву богам, чтобы я потерпел неудачу?
– Трое несомненно – ты знаешь, о ком я. Но, может, и больше.
– А сколько тех, кто верен дому Барка, на кого мы можем рассчитывать без всяких сомнений?
– Ты и их знаешь, мой господин. Хаббакук Лал будет поддерживать тебя, пока море не превратится в песок, Амон, дом Хасмона…
– Да, – прервал Ланнон. – Я знаю их, Хай, знаю каждого из них, знаю все за и против. Просто мне приятно услышать твой голос. – Дружеским жестом он коснулся плеча горбуна, прежде чем повернуться и снова оглядеть дикую южную местность. – Во времена пророчества предвидел ли кто-нибудь дни, когда Великий Лев исчезнет с нашей земли? Когда наследник престола может все тридцать дней, отведенных на выполнение этой задачи, провести в поисках и не увидит на земле Опета даже следа этого зверя? – с неожиданным гневом заговорил Ланнон. Он закинул плащ на плечо и сложил руки на обнаженной груди. Кожа его была недавно умащена маслом, мышцы блестели в свете факелов. Длинные сильные пальцы впились в тело. – Мой отец убил зверя на двадцать пятый день, а это было сорок шесть лет назад. Говорят, даже тогда Великий Лев уже исчез. И сколько с тех пор мы получали известий от охотников?
– Мой господин, боги решат, – попытался успокоить его Хай.
– Мы осмотрели все логовища, где за последние двести лет видели Великого Льва. Пять легионов прочесали болота на севере, еще три – местность вдоль большой реки. – Он снова замолчал и начал расхаживать по палубе, останавливаясь, чтобы заглянуть вниз, в трюм, где рабы, прикованные к своим скамьям, спали, склонившись на мощные весла в позе, в которой они и умрут. Вонь гребного трюма ударила в ноздри. Он снова повернулся к Хаю. – Эти болота – единственное оставшееся в моем царстве место, где еще может скрываться Великий Лев. Если его здесь нет, что тогда, Хай? Могу ли я каким-нибудь иным способом доказать свое право? Говорят ли свитки о другом выходе?
– Нет, мой господин. – Хай с сожалением покачал головой.
– Царство падет?
– Если Великий Лев не будет взят, в Опете не будет царя.
– Кто станет править вместо царя?
– Совет девяти.
– А царский дом? Что станет с домом Барки?
– Не будем об этом, – негромко сказал Хай. – Идем, мой господин. Рабы приготовили кувшин горячего ароматного вина и похлебку из рыбы. Вино поможет тебе уснуть.
– Не сделаешь ли пророчество на завтра, жрец Баала? – неожиданно спросил Ланнон.
– Если пророчество будет неблагоприятным, поможет ли это тебе уснуть? – спросил Хай, и Ланнон, вперив в него долгий взгляд, хрипло рассмеялся.
– Ты, как всегда, прав. Идем, я голоден.
Восседая на своем покрытом шкурами ложе, нагой Ланнон с аппетитом ел рыбу. Он распустил волосы, и они свободно падали ему на плечи, вьющиеся и золотые в свете висячей лампы. Среди своих темноволосых подданных он был подобен богу.
Кожаный занавес был отодвинут, и с юга долетал легкий бриз, охлаждавший каюту и уносивший вонь трюма. Ветер покачивал корабль на легкой зыби, деревянные части судна скрипели; вскрикнул во сне раб; с верхней палубы доносились шаги ночной стражи – знакомые, успокаивающие звуки флагманского корабля в море.
Ланнон вытер чашку куском просяного хлеба, сунул кусок в рот и запил остатками вина. Удовлетворенно вздохнул и улыбнулся Хаю.
– Спой мне, моя Птица Солнца.
Хай Бен-Амон сидел на палубе в ногах постели принца. На коленях его лежала лира, он склонился над ней. Горб на спине подчеркивал позу, завеса длинных черных волос скрывала лицо, мощные мускулистые руки казались слишком большими для тонких длинных пальцев, державших инструмент. Он коснулся струн, и все в ночи затихло. Шаги вверху смолкли, две девушки-рабыни бросили работу и присели у постели Ланнона, голоса спорщиков на соседнем корабле замолкли, и Хай запел.
Его голос легко разносился над водой, а принц и весь флот слушали. На ближайших кораблях у поручней появились темные фигуры, они молча глядели на флагманский корабль. Когда Хай запел о погибшей любви, по щекам красивой рабыни потекли слезы. А когда Хай вдруг запел один из непристойных маршей Шестого легиона, рабыня улыбнулась сквозь слезы.
– Довольно. – Хай поднял голову. – Завтра нас ждут дела, мой господин.
Ланнон кивнул и притронулся к щеке одной из рабынь. Та немедленно встала и развязала ткань у себя на плече, одежда упала на пол. Юное, стройное тело в свете лампы казалось почти мальчишеским. Бросив свою одежду на скамью у входа, она обнаженная легла в постель принца. Вторая рабыня погасила лампу, а Хай встал, повесив лиру через плечо.
Из темноты, из зарослей тростника, послышался голос, громовой бас долетел над водой до флагманского корабля.
– Пропустите друга.
– Кто называет себя другом? – крикнул один из стражников, и тут же прозвучал хриплый ответ:
– Мурсил, начальник охоты дома Барки.
Одним прыжком Ланнон вскочил с постели.
– Пришел! – воскликнул он, набрасывая плащ на плечи и торопливо устремляясь к трапу; Хай спешил за ним.
Показалась маленькая лодка, и по трапу поднялся Мурсил, огромный человек, похожий на обезьяну, с мясистым круглым лицом, красным от солнца и вина.
Теперь весь корабль проснулся. Командиры высыпали на палубу, загорелись новые факелы, осветив все как днем, всем передались оживление и беспокойство.
Мурсил увидел Ланнона и заторопился к нему по проходу на заполненной людьми палубе. За ним шел маленький человек, крошечная обнаженная коричневая фигурка, похожая на куклу; этот маленький человек с явным ужасом поглядывал своими раскосыми глазами на окружающих.
– Мой господин, – Мурсил расстегнул плащ и тяжело опустился перед Ланноном на одно колено. – Я принес хорошие новости.
– Тогда добро пожаловать.
– Вот этот, – Мурсил протянул руку назад и подтащил поближе маленького бушмена, – вот этот нашел то, что мы ищем.
– Ты сам его видел? – спросил Ланнон.
– Только следы лап, но вот этот видел самого зверя.
– Если это правда, вы оба получите награду, – пообещал Ланнон и торжествующе улыбнулся Хаю.
– Боги решили. У дома Барки будет еще одна возможность.
Небо было лишь чуть светлее черного болота, над головой невидимым призраком пролетела утка. С каждой минутой тьма редела.
В полумиле на открытой равнине виднелось темное пятно – стадо пасущихся буйволов. Наклонив головы, лениво помахивая хвостами, они неторопливо приближались к густым высоким зарослям папируса.
Светало, и буйволы пошли быстрее, торопясь достичь безопасных зарослей, – двести огромных бычьих силуэтов с острыми рогами и согнутыми мощными шеями. Первые лучи рассвета озарили белых птиц, выбиравших насекомых из шерсти животных; они парили над стадом холодными бледными всполохами. Над болотистой почвой повис туман, бесконечные ряды папируса стояли, застыв в тишине рассвета, даже их пушистые белые султаны не раскачивались и не шуршали; лишь там, где что-то двигалось, растения колыхались.
Растения расступались, давая этому чему-то дорогу, принимались раскачиваться и снова застывали в неподвижности. Спокойное, но тяжелое движение выдавало присутствие могучего зверя.
Большой буйвол, который вел стадо, вдруг остановился в пятидесяти ярдах от края зарослей. Он высоко поднял нос и широко расставил уши под тяжелыми рогами. Маленькими подозрительными поросячьими глазками он смотрел на заросли перед собой. За ним остановилось все стадо, встревоженное его неподвижностью.
Из зарослей стрелой вылетел Великий Лев, почти такой же высокий и тяжелый, как добыча, на которую охотился. Он мгновенно преодолел разделявшее их пространство. Буйвол только начал поворачиваться, а Великий Лев был уже на нем.
Он приземлился на спине, большие когти, кривые и желтые, глубоко вонзились в толстую черную кожу и плоть на плече и бедре. Клыки впились в шею быка. Зверь лапой ухватил быка за нос. Одним мощным движением он повернул бычью голову назад. С резким звуком лопнули шейные позвонки, и бык упал.
Но мгновением раньше Великий Лев легко соскочил на землю; казалось, он едва коснулся ее и тут же вновь взвился в воздух; длинный гибкий прыжок – и он приземлился на спину старой черной корове, остановившейся рядом с вожаком.
Великий Лев убивал легко, как птица, перепархивающая с цветка на цветок. Ломаясь, громко хрустнули кости, в тесноте бегущих буйволов самка несколько шагов пронесла Великого Льва и издохла, а он уже перескочил к следующему, снова убил одним легким движением и снова перескочил.
Пока стадо в панике успело пробежать триста шагов, Великий Лев убил шесть животных. Потом позволил остальным убежать. Гром их копыт стих в отдалении, темная стена папируса поглотила буйволов, и они исчезли.
Великий Лев стоял в серебряном блеске рассвета. Его длинный черный хвост с кисточкой все еще подрагивал в охотничьем азарте. Каждая мышца была напряжена, лев стоял, полуприсев, плоская змееподобная голова поднята, как бы уравновешивая длинные белые клыки, которые почти касались шерсти на груди.
Полосы на морде зверя, черные и ослепительно белые, подчеркивали золотой свирепый блеск широко расставленных глаз, усы и ресницы, длинные и белые, казалось, смягчали свирепое выражение. Но стоит зверю встать, и вокруг шеи поднимется темно-багровое кольцо шерсти и всякое впечатление мягкости исчезнет.
Ростом с человека, весом с лошадь, вооруженная невероятными клыками и когтями, это была самая опасная кошка, какую когда-либо порождала природа.
Кошка повернулась и пошла к своей последней жертве, лежавшей в невысокой равнинной траве. Она невероятно быстро для такого большого зверя склонилась к мертвому буйволу.
Великий Лев поднял голову, раскрыл мощные челюсти, между невероятными клыками показался длинный изогнутый розовый язык. Зверь зарычал.
Звук этот, казалось, потряс пурпурное рассветное небо, земля задрожала, заволновалась спокойная поверхность озера.
На рассвете на узком болотистом берегу Хай Бен-Амон приветствовал своего бога. На нем были легкие охотничьи доспехи: кожаный нагрудник, короткая кожаная накидка и кожаная юбочка, украшенная бронзой; оружие он отложил в сторону, собираясь принести жертву, послать вестника к великому Баалу. Вестника, который отнесет богу просьбу Ланнона Хикануса. Возле жреца полукругом стояли принц и свита, все смотрели на восточную часть неба. Над горизонтом показался огненный шар Баала, и все протянули ему навстречу руки с растопыренными пальцами – знак солнца.
– Великий Баал, – начал Хай приветствие мягким, но торжественным голосом, который должен был долететь до неба. – Твои дети приветствуют тебя! – Смуглое крючконосое лицо Хая осветилось блеском тайны, который придал ему странную красоту. – Мы пришли сюда избрать царя для нашего народа и просим тебя благословить наши старания. – Хай хорошо знал своих богов и, хоть и любил их, знал все их человеческие слабости. Боги тщеславны, непоследовательны, раздражительны, алчны и иногда ленивы. Им нужно льстить, их нужно упрашивать, подкупать, веселить, чтобы привлечь их интерес и внимание, нужны особые обряды, нужны жертвы – сам Хай находил отвратительной их страсть к теплой крови. Недостаточно просто принести жертву, это нужно проделать честь по чести, иначе боги ее не примут, и, когда младший жрец подводил к нему белого быка, Хай размышлял, правильно ли он поступил, убедив Ланнона принести в жертву животное, а не раба. Боги предпочитают человеческую кровь, но Хай убедил Ланнона, что бык сейчас и обещание человеческого жертвоприношения позже окажутся более действенными. Торгуясь с великими бессмертными, Хай не испытывал никаких угрызений совести, особенно если это позволяло отдалить миг, когда приходилось смотреть в полные ужаса и мольбы глаза обреченного раба. За те пять лет, что Хай управлял религиозной жизнью Опета, было принесено в жертву не больше ста человек, а ведь в истории города были времена, когда столько же рабов отправлялось к богам во время одной только церемонии.