Страница:
Скоро на серебряно-голубоватой глади не оставалось уже никакого признака недавно клокотавшей здесь струи, рожденной промчавшимся миноносцем, и, распластавшись под высоким, без облаков, небом, вновь замерла в штилевом покое равнодушная к людям и к их бедам, к их государственным и личным судьбам древняя неглубокая вода Финского залива, много повидавшая на своем веку.
Незнамо-неведомо когда, лет, может, с тысячу тому назад, отплыла с Ильмень-озера вниз по Волхову крепкая дощатая лодья с нехитрым товаром для соседей-корел. Белый парус, изукрашенный цветным рукодельем - долгим разлучным рукодельем жен и невест, - наполнился ветром, и побежала та лодья знакомым, проторенным удальцами-ушкуйниками путем. Никто не знает, как взошло то кормчему в голову, только, выведя лодью в озеро Нево, поплыл он вдоль берега не на восход, как все, а на закат и зашел в открывшуюся через немалое время не то реку, не то протоку какую - широкую, быструю, светловодную. И вывела та протока-река лодью на незнакомый обширный разлив. Вода в нем была вроде как бы и свойская: на вкус - пресная, на промер - не так уж глыбкая, по волне - не страшней той, что гуляла на озере Нево, а коли по рыбе считать - так и не хуже родной, ильменской. Проплыли по ней подале и повстречали новых людей именем "емь", похожих на корел: таких же белоголовых, низкорослых и, видать, работящих. Сменялись ильменцы без убытку и повернули в широкую реку-протоку в обратный путь к Ильмень-озеру.
И хоть невдомек им было, что сыскали они тут дорогу в самый океан, но сложилась потом на берегах Волхова былина о Садко-мореходе. Впервые замечтали новгородцы о море, о водных просторах, уводящих в дальние страны, пусть хоть к морскому царю или к самому черту в зубы. И по верному следу, проложенному той ильменской лодьей, пошли другие, год от года все дальше и дальше, и один из кормчих, опять неведомо кто по имени, завел озерную свою посудину в зеленую воду, уже заметно отдающую солью, и достиг шведского острова Готланд.
Чудо свершилось: лесной, пахотный, земляной народ, который и во сне не видывал моря, пересек безмерное водное пространство.
И пошли с той поры ильменские лодьи одна за другой и к ганзейским купцам, и в датскую богатую страну, и на остров Готланд, и в самую Швецию, а навстречу им поплыли по Неве, Ладоге, Волхову в далекий город, именовавший уже себя Господином Великим Новгородом, суда шведских, датских, немецких гостей. Длинный и узкий Финский залив, самой природой врезанный глубоко в толщу материка и соединенный вдобавок широкой Невой с Ладожским озером, стал тем естественным выходом из лесного и болотного бездорожья, который был так необходим складывающемуся русскому государству и по которому пошли на продажу иноземцам воск и пенька, лен и пушнина, сало и мед.
Но где деньги - там и кровь. В 1134 году новгородских торговых гостей, приплывших в Копенгаген, поубивали, в 1157 - в Шлезвиге захватили датчане русские суда с товаром, а в 1164 - пятьдесят пять шведских военных судов припожаловали к устью Волхова и осадили город Ладогу, чтобы накрепко закрыть новгородцам ход на Балтику. Но на пятый день пришлось шведам уходить, оставив на дне озера и реки Вороной ни много, ни мало сорок три боевые посудины. В ответ и новгородцы, вместе с корелами, хоть и не сразу - через двадцать лет - пустились в первый свой морской военный поход через всю Балтику и сожгли шведскую столицу Сигтуну.
Так - то притухая, то вскидываясь полымем - занималась, словно костер, вековая борьба за берега Финского залива. Через двести лет в крепости Орешек, только что поставленной московским великим князем Юрием у входа в Ладожское озеро, был наконец заключен первый русско-шведский мирный договор. Швеция обязалась не чинить препон торговле русских на Балтийском море. Но не прошло и четверти века, как все началось сначала: войска короля Магнуса захватили Орешек и переиначили его в Нотебург...
И еще почти пять столетий по обоим берегам Финского залива, как волны, набегали и откатывались разноязычные войска Швеции, Дании, Ливонского ордена, Литвы, Речи Посполитой - с одной стороны, и всё крепнущие военные силы Новгорода и Москвы, Пскова и Владимира, царства Русского, империи Российской - с другой. На Копорье, Ивангород, Колывань, Юрьев, Раковер, старинные русские поселения на южном берегу, каким ливонские рыцари дали свои имена, шли войска Ивана Четвертого. Вдоль северного берега на Нотебург, Выборг, Гельсингфорс, Гангут, Або шли галеры, шнявы, бригантины, фрегаты, линейные корабли первого российского флотолюбца Петра Алексеевича, смелого и безудержного до окаянства. Война за войной бушевала на равнинах и болотах страны эстов и лифляндцев от Чудского озера до Рижского залива, на скалах, озерах и шхерах страны корел, емь и сумь от Ладоги до Ботники, заливая воду и камни ополченской, стрелецкой, солдатской, матросской, воеводской, офицерской, адмиральской кровью россиян, пробивающихся к морю, - двенадцать жестоких войн продолжительностью от трех до двадцати пяти лет каждая.
И теперь начиналась тринадцатая.
Одержимо, самозабвенно, опасно, рискуя поломкой машин, мчался на вест миноносец, гонимый нетерпеливым адмиралом. Неразговорчивый, хмурый - стоял он на левом крыле трепещущего от недозволенных оборотов мостика, ухватившись за поручни и как бы подталкивая корабль вперед. Посматривая на это, командир "Охотника" - щеголеватый, но строгий по виду старший лейтенант, накануне производства в капитаны второго ранга (после чего его ждало назначение командиром на один из строящихся новых эсминцев типа "Новик") - вынимал пробку переговорной трубы в машинное отделение и, плотно прижав губы к медному раструбу, пованивающему нашатырем от усердной чистки его всемогущим флотским чистолем, негромко спрашивал: "Как обороты?" Потом, прикладывая к раструбу ухо, пожевывал губами и недовольно говорил: "Прибавьте до возможного!" И потные голые люди в кочегарке швыряли в огненные зевы тяжелые лопаты угля, и инженер-механик кривил лицо, словно от зубной боли, но стрелки тахометров чуть сдвигались вправо.
"Охотник" и так уже мчался на пределе дозволенного. Еще два-три таких ошалелых похода с адмиралом - и придется перебирать механизмы. И почему это из всех миноносцев адмиралу полюбились эти два - "Пограничник" и "Охотник"? Ни помещения приличного, ни удобств, ни хода, а вот поди ж ты: что бы ни случилось, именно на них он переносит флаг и гонит, гонит, подпихивая руками поручни... Правда, кое-что это дает: им обоим - ему и командиру "Пограничника" - карьера обеспечена. Пусть приятели посмеиваются "адмиральские извозчики"! Небось вас-то в извоз не берут...
- Как обороты? - снова спросил он и нарочно громко скомандовал: Форсируйте ход! Что?.. Не знаю, механик не я, а вы. Мне нужен ход, а не ваши объяснения.
И он с удовлетворением увидел, что адмирал отпустил поручни и положил руки в карманы короткого полупальто. Значит, фитиля пока что ожидать нечего...
Адмирал и в самом деле торопился в Порккала-Удд, чтобы успеть засветло вернуться в Гельсингфорс на броненосный крейсер "Рюрик", где была установлена прямая телеграфная связь с Петербургом. Еще три дня тому назад на порккала-уддском рейде по его приказанию сосредоточился весь отряд судов, долженствующий поставить центральное минное заграждение, и ему было важно самому убедиться в действительной готовности отряда произвести постановку мин, от которой зависела судьба войны.
Судьба войны?..
Если б кто-нибудь спросил его, опытного флотоводца, ученика адмирала Макарова и страстного защитника его идей, боевого командира порт-артурского броненосца "Севастополь", награжденного золотым оружием и Георгиевским крестом, адмирала, уже седьмой год командующего морскими силами Балтийского моря и сумевшего за эти годы неизмеримо поднять и артиллерийскую, и минную, и торпедную мощь этого флота, начальника, колючего во взаимоотношениях с Генмором и с министром и прямого со своим офицерством, - если бы кто-нибудь задал ему этот вопрос, то, по совести, он мог бы ответить, что судьба войны зависела от другого. Она зависела от стремительной наступательности действий, от дерзости замысла, от петровской почти безрассудной смелости качеств, бывших когда-то традицией российских флотоводцев: и самого Петра в Гангутском сражении, и адмирала Спиридова в Чесменском, и контр-адмирала Ушакова в бою у Керченского пролива, и вице-адмирала Макарова, кто впервые в истории флотов пустил в атаку небывалые минные катера с парохода "Константин"...
Но никто в Генморе и в министерстве не желал поддерживать наступательный дух, угасший вместе с Макаровым в день гибели его на "Петропавловске". Все словно под гипнозом находились во власти предвзятой идеи, что германский флот в первые же часы всенепременно и обязательно попытается прорваться в устье Финского залива с целью обстрелять столицу и этим смутить начальные дни войны, хотя немецкое флотское командование, конечно, давным-давно знало, что Финский залив в узкой своей части у Ревеля будет завален огромным количеством мин и что форсировать это заграждение будет стоить немалых жертв и усилий. Но неизвестно кем и когда пущенная идея обязательной обороны столицы с моря укрепилась в штабных и правительственных кругах. Она подчинила себе стратегический и оперативный замысел поведения Балтийского флота в ожидаемой войне. Она отравила мышление флотских офицеров, избранных быть академиками. Она определила узкую и слепую стезю Генмора. Более того, боевой адмирал, командующий морскими силами Балтийского моря, подпал под ужасное для флота влияние, парализующее стремительную петровскую деятельность и свойственную русским флотоводцам свободу военной мысли. Этот адмирал, мечтавший по нахимовским заветам вырывать инициативу из рук врага и подчинять его своей, поддался тлетворному действию господствующих в высших кругах холодных рассуждений о возможности или невозможности военных действий против врага, об осмысленности или бессмысленности не предусмотренных теорией военно-морского искусства предложений.
Как это случается даже и с умными и принципиальными людьми, он под напором окружающих его военачальников позабыл о собственных своих идеях обороны Финского и Рижского заливов методами наступления, о заготовленных им проектах дерзких минных постановок в южной части Балтийского моря, об обстрелах германского побережья, об активном поиске врага и навязывании ему пусть малого, но обязательного боя, внезапного и смущающего. Главной его заботой теперь было другое: как бы не опоздать с постановкой этого заграждения, - и он употреблял свои умственные и духовные силы не на то, чтобы измыслить некий новый способ сопротивления врагу, а на то, чтобы вовремя выполнить этот наиболее благополучный способ оградить себя от наступления врага.
Мысль эта овладела им еще тогда, когда после встречи французского президента на "Пограничник" днем 11 июля прибыл Нагенмор - начальник Морского генерального штаба, вице-адмирал Русин, и предложил вместе с ним проехать к морскому министру, адмиралу и генерал-адъютанту Григоровичу для обсуждения создавшегося положения. На этом совещании адмиралу стало ясно, что война с Германией неизбежна, и он тут же попросил министра дать ему право самому начать постановку центрального минного заграждения, сообразуясь с оперативной обстановкой. Министр обещал доложить об этом государю, от которого это зависит. Вечером адмирал на "Пограничнике" ушел в Ревель, куда вызвал наутро всех флотских военачальников.
Всеподданнейший доклад
Морского генерального штаба
от 14 июля 1914 г.
ВАШЕМУ ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ
благоугодно было одобрить план операции Балтийского флота на случай Европейской войны; согласно плана этого, важнейшей операцией является своевременная постановка отрядом заградителей главного минного заграждения на центральной Ревель - Порккала-Уддской позиции.
Вопрос об определении момента исполнения этой операции был предметом суждения особого заседания Совета Министров под председательством ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА. 12-го сего июля ВАШЕМУ ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ благоугодно было повелеть соизволить постановку главного минного заграждения выполнить по особому на то Повелению. Между тем обстановка, могущая сложиться при настоящих политических обстоятельствах на Балтийском театре, такова, что можно ожидать внезапного появления неприятеля у входа в Финский залив; в этом случае для успеха операций флота необходимо немедленно произвести постановку главного минного заграждения, так как времени на испрашивание особого Повеления для этой операции не будет.
Представляя изложенные соображения на Высочайшее ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА благовоззрение, испрашиваю Высочайшего ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА Повеления Командующему морскими силами Балтийского моря выполнить постановку главного минного заграждения в случае обстоятельств, явно угрожающих, не ожидая особого на сие Повеления.
Русин
Гельсингфорс, "Рюрик", адмиралу Эссену
14 июля 18-26
Государем императором было отказано в праве на постановку главного заграждения по усмотрению командующего морскими силами в случае явно угрожающего положения, не ожидая особого повеления.
Григорович
Но в этом, уже целиком овладевшем им подчинении официальной военно-морской доктрине ЦМП - центральной минной позиции - вдруг, как некий светлый луч, блеснула здравая мысль. И адмирал пожалел, что она пришла в голову рядовому лейтенанту линейного корабля "Генералиссимус граф Суворов-Рымникский", а не ему, командующему морскими силами Балтийского моря, кто через несколько часов, при объявлении мобилизации, станет по Морскому уставу командующим флотом - флотом дерзких операций, флотом петровских деяний. Одним из них, несомненно, могло быть то, о чем он прочел в письме неизвестного ему лейтенанта Ливитина, оказавшемся утром 16 июля в папке личной корреспонденции, и что он тут же пытался осуществить.
Эссен - Русину
16 июля утром
(с нарочным флаг-офицером)
...2) Возникла мысль о возможности в нужную минуту заградить выход из Кильской бухты минами. Можно заранее послать пароход (норвежский, датский, английский), снабдив его фальшивыми документами, оборудовав под заградитель, чтобы по получении условной радиотелеграммы забросать выход (вернее, мористее выхода) минной банкой, а затем затопить его, но в немецких водах, конечно. Если война неизбежна, мы получим громадную выгоду путем первого удара в центр расположения сил противника со всеми вытекающими последствиями. Полагал бы, что надо ковать железо, пока горячо... Охотники на это есть...
Гельсингфорс, "Рюрик", адмиралу Эссену
16 июля 10-10
Министр приказал расформировать учебные отряды, вероятно, сегодня будет объявлена мобилизация флота и четырех округов.
Русин
СПБ, морскому министру
16 июля 12-10
Прошу разрешения поставить главное заграждение ввиду угрожаемого положения.
Эссен
Гельсингфорс, "Рюрик", адмиралу Эссену
17 июля 2-05
Его величество снова подтвердил, что постановка главного заграждения должна быть выполнена по особому повелению.
Григорович
Мобилизация была объявлена, война была неизбежной, и адмирал, не ожидая ответа Генмора, решил сам осуществить проект лейтенанта с "Генералиссимуса". Были получены сведения о находящихся в портах иностранных пароходах, лейтенант был вызван на "Рюрик" к подъему флага. И когда он появился в каюте, адмирал сообщил ему свои поправки к плану. По-макаровски дерзкая и смелая операция увлекла адмирала, и он взялся за нее всерьез. Но тут вошел флаг-офицер и положил на стол кожаный бювар, который адмирал видеть не мог в нем обычно приносились телеграммы и письма из Генмора. Нетерпеливо раскрыв его, он прочел:
Гельсингфорс, "Рюрик", Комфлоту
17 июля 8-18
Государь император повелел иметь в виду, что так как мы не в войне с Германией, то необходимо быть осторожным, чтобы не подать повод к недоразумениям и осложнениям.
Русин
Кровь кинулась ему в голову, и он едва сдержал себя. Отпустив лейтенанта, он долго шагал по каюте, заложив руки за спину, пока не появился с докладом начальник штаба. Мечта - макаровская, энергичная мечта отступила перед трезвой действительностью. Предвзятая идея о появлении в Финском заливе германского флота вновь овладела им. Напряжение нарастало.
Гельсингфорс, "Рюрик", Комфлоту
17 июля 11-18
По имеющимся сведениям, Германия в три часа ночи объявила общую мобилизацию.
Русин
СПБ, морскому министру
17 июля 11-30
Считаю необходимым теперь же поставить заграждение, боюсь опоздать, выхожу Порккала-Удд на "Охотнике".
Эссен
Гельсингфорс, "Рюрик", Комфлоту
17 июля 15-00
Агентурным сведениям, часть германского флота переходит из Киля в Данциг.
Русин
Морские силы.
17 июля 15-15
Задержать все суда в коммерческих портах, вход и выход из Финского залива закрыть впредь до моего распоряжения. Ставить заграждение...
Комфлот
(не отправлена)
СПБ, морскому министру
17 июля 18-00
Полдень отправил вам миноносцем соображения для доклада государю. Если не получу ответа сегодня ночью, утром поставлю заграждение.
Эссен
Петергоф, государю императору
17 июля 21-00
Государь, положение весьма серьезно, немедленная постановка заграждения необходима, запоздание может сделать борьбу с германским флотом невозможной, прошу высочайшего вашего...
(не дописано)
Гельсингфорс, "Рюрик", Комфлоту
18 июля 2-20
Агентурным сведениям, германский флот может быть у позиции к шестнадцати часам. Минмор докладывает государю.
Русин
По правому борту броненосного крейсера "Рюрик" от кормовой башни до часового у флагштока, как заведенный механизм, второй час ходил адмирал. Утро вставало ясным и тихим. Тишина стояла и над спящим кораблем, и над рейдом, вода которого начинала приобретать краски. Просвистали дудки унтер-офицеров, началась смена вахты. Адмирал, заложив руки за спину, все ходил, сдерживая торопливость шага.
На очередном повороте у кормовой башни его нагнал лейтенант Бошнаков, потерявший обычную щеголеватость, с красными от бессонницы глазами.
- Ваше высокопревосходительство, - негромко начал он, но адмирал, заметив в его руке листки телеграммы, резким движением выхватил их.
Гельсингфорс, "Рюрик", адмиралу Эссену
(принята 4-15)
Молния номер два
Генерал-адъютант Григорович
Гельсингфорс, крейсер "Рюрик", Командующему флотом
(принята 4-18)
Разрешаю поставить главное заграждение.
Главком генерал-адъютант Николай
Адмирал снял фуражку и широко перекрестился.
В шесть часов пятьдесят шесть минут из левого кормового полупортика минного заградителя "Нарова", бывшего когда-то паропарусным фрегатом "Генерал-адмирал", подталкиваемая матросами, громыхая по рельсам, скатилась в воду первая из тех тридцати девяти тысяч тридцати двух мин, которые будут поставлены в Финском заливе и в Балтийском море кораблями Российского императорского флота. И подобно тому, как крохотный камешек увлекает за собой к обрыву громадно-объемный горный обвал, она увлекала за собой в бездну истории веками сложившийся политический уклад огромного государства, именовавшегося Российской империей.
СЛОВАРЬ МОРСКИХ ТЕРМИНОВ
Бакштов - веревка, выпускаемая за корму корабля для крепления гребных судов во время стоянки.
Банка - 1) сиденье для гребцов в шлюпке; скамейка на корабле; 2) мель.
Баталер - заведующий снабженческой частью на корабле.
Ватервейс - желоб вдоль борта для стока воды.
Вашскородь (вашбродь, вашескородие) - упрощенный флотским обиходом официальный титул царского офицера (ваше благородие, ваше высокоблагородие), подчеркивающий разницу в сословных правах.
Вендорф - помощник петербургского градоначальника.
Выстрела - горизонтальные бревна, отваленные перпендикулярно бортам корабля, стоящего на якоре, с целью держать на воде привязанные к ним шлюпки.
Гардемарин - воспитанник Морского корпуса и Морского инженерного училища в царском флоте.
Гордень - снасть, проходящая в неподвижный блок, служащая для подъема груза.
Каперанг, кавторанг - сокращенные названия флотских чинов: капитан первого ранга, капитан второго ранга.
Кингстон - клапан в подводной части корабля для впуска воды извне внутрь судна. "Открыть кингстоны" - значит затопить судно.
Комингс - ограждение люка или двери в виде порога, препятствующее стоку воды.
Кондуктор - подпрапорщик, выслужившийся из матросов.
Линьки - короткая веревка с узлом, орудие телесного наказания в царском флоте в крепостнические времена.
Марсовой - матрос, специалист по тросам.
Обрез - низкая кадка.
Плутонг - название батареи мелких орудий на корабле.
Риполин - дорогой сорт масляной краски.
Риф, "взять рифы" - уменьшить площадь паруса.
Свеаборг - морская крепость в Гельсингфорсе.
Склянки, "бить склянки" - бить в колокол определенное число раз, означающих известный промежуток времени.
Стеньга - дерево, служащее продолжением мачты.
Такелаж - общее наименование всех снастей, при помощи которых идет управление парусами и которыми удерживаются мачты и рангоут на своих местах.
Урядник - во флоте в начале XIX в. - унтер-офицер.
Фалреп - трос, заменяющий перила у входных трапов.
Фендрик - старинное (Петровской эпохи) наименование младшего флотского офицера.
Шаровая краска - мел с сажей, употребляется для окраски борта.
Шканцы - парадная часть верхней палубы от задней трубы до юта.
Шкафут - часть верхней палубы от передней мачты (фок-мачта) до задней трубы.
Шкентель - снасть на выстреле, за которую привязывают шлюпки, катера; в переносном смысле "на шкентеле" - на самом краю, в конце, на левом фланге строя.
Шпигат отводной - сквозное отверстие в борту на высоте палубы для стока воды за борт.
"Штандарт" - царская яхта.
Этишкет - шнур, прикрепляющий к плечу головной убор кавалеристов.
Ют - часть верхней палубы на корме корабля.
Незнамо-неведомо когда, лет, может, с тысячу тому назад, отплыла с Ильмень-озера вниз по Волхову крепкая дощатая лодья с нехитрым товаром для соседей-корел. Белый парус, изукрашенный цветным рукодельем - долгим разлучным рукодельем жен и невест, - наполнился ветром, и побежала та лодья знакомым, проторенным удальцами-ушкуйниками путем. Никто не знает, как взошло то кормчему в голову, только, выведя лодью в озеро Нево, поплыл он вдоль берега не на восход, как все, а на закат и зашел в открывшуюся через немалое время не то реку, не то протоку какую - широкую, быструю, светловодную. И вывела та протока-река лодью на незнакомый обширный разлив. Вода в нем была вроде как бы и свойская: на вкус - пресная, на промер - не так уж глыбкая, по волне - не страшней той, что гуляла на озере Нево, а коли по рыбе считать - так и не хуже родной, ильменской. Проплыли по ней подале и повстречали новых людей именем "емь", похожих на корел: таких же белоголовых, низкорослых и, видать, работящих. Сменялись ильменцы без убытку и повернули в широкую реку-протоку в обратный путь к Ильмень-озеру.
И хоть невдомек им было, что сыскали они тут дорогу в самый океан, но сложилась потом на берегах Волхова былина о Садко-мореходе. Впервые замечтали новгородцы о море, о водных просторах, уводящих в дальние страны, пусть хоть к морскому царю или к самому черту в зубы. И по верному следу, проложенному той ильменской лодьей, пошли другие, год от года все дальше и дальше, и один из кормчих, опять неведомо кто по имени, завел озерную свою посудину в зеленую воду, уже заметно отдающую солью, и достиг шведского острова Готланд.
Чудо свершилось: лесной, пахотный, земляной народ, который и во сне не видывал моря, пересек безмерное водное пространство.
И пошли с той поры ильменские лодьи одна за другой и к ганзейским купцам, и в датскую богатую страну, и на остров Готланд, и в самую Швецию, а навстречу им поплыли по Неве, Ладоге, Волхову в далекий город, именовавший уже себя Господином Великим Новгородом, суда шведских, датских, немецких гостей. Длинный и узкий Финский залив, самой природой врезанный глубоко в толщу материка и соединенный вдобавок широкой Невой с Ладожским озером, стал тем естественным выходом из лесного и болотного бездорожья, который был так необходим складывающемуся русскому государству и по которому пошли на продажу иноземцам воск и пенька, лен и пушнина, сало и мед.
Но где деньги - там и кровь. В 1134 году новгородских торговых гостей, приплывших в Копенгаген, поубивали, в 1157 - в Шлезвиге захватили датчане русские суда с товаром, а в 1164 - пятьдесят пять шведских военных судов припожаловали к устью Волхова и осадили город Ладогу, чтобы накрепко закрыть новгородцам ход на Балтику. Но на пятый день пришлось шведам уходить, оставив на дне озера и реки Вороной ни много, ни мало сорок три боевые посудины. В ответ и новгородцы, вместе с корелами, хоть и не сразу - через двадцать лет - пустились в первый свой морской военный поход через всю Балтику и сожгли шведскую столицу Сигтуну.
Так - то притухая, то вскидываясь полымем - занималась, словно костер, вековая борьба за берега Финского залива. Через двести лет в крепости Орешек, только что поставленной московским великим князем Юрием у входа в Ладожское озеро, был наконец заключен первый русско-шведский мирный договор. Швеция обязалась не чинить препон торговле русских на Балтийском море. Но не прошло и четверти века, как все началось сначала: войска короля Магнуса захватили Орешек и переиначили его в Нотебург...
И еще почти пять столетий по обоим берегам Финского залива, как волны, набегали и откатывались разноязычные войска Швеции, Дании, Ливонского ордена, Литвы, Речи Посполитой - с одной стороны, и всё крепнущие военные силы Новгорода и Москвы, Пскова и Владимира, царства Русского, империи Российской - с другой. На Копорье, Ивангород, Колывань, Юрьев, Раковер, старинные русские поселения на южном берегу, каким ливонские рыцари дали свои имена, шли войска Ивана Четвертого. Вдоль северного берега на Нотебург, Выборг, Гельсингфорс, Гангут, Або шли галеры, шнявы, бригантины, фрегаты, линейные корабли первого российского флотолюбца Петра Алексеевича, смелого и безудержного до окаянства. Война за войной бушевала на равнинах и болотах страны эстов и лифляндцев от Чудского озера до Рижского залива, на скалах, озерах и шхерах страны корел, емь и сумь от Ладоги до Ботники, заливая воду и камни ополченской, стрелецкой, солдатской, матросской, воеводской, офицерской, адмиральской кровью россиян, пробивающихся к морю, - двенадцать жестоких войн продолжительностью от трех до двадцати пяти лет каждая.
И теперь начиналась тринадцатая.
Одержимо, самозабвенно, опасно, рискуя поломкой машин, мчался на вест миноносец, гонимый нетерпеливым адмиралом. Неразговорчивый, хмурый - стоял он на левом крыле трепещущего от недозволенных оборотов мостика, ухватившись за поручни и как бы подталкивая корабль вперед. Посматривая на это, командир "Охотника" - щеголеватый, но строгий по виду старший лейтенант, накануне производства в капитаны второго ранга (после чего его ждало назначение командиром на один из строящихся новых эсминцев типа "Новик") - вынимал пробку переговорной трубы в машинное отделение и, плотно прижав губы к медному раструбу, пованивающему нашатырем от усердной чистки его всемогущим флотским чистолем, негромко спрашивал: "Как обороты?" Потом, прикладывая к раструбу ухо, пожевывал губами и недовольно говорил: "Прибавьте до возможного!" И потные голые люди в кочегарке швыряли в огненные зевы тяжелые лопаты угля, и инженер-механик кривил лицо, словно от зубной боли, но стрелки тахометров чуть сдвигались вправо.
"Охотник" и так уже мчался на пределе дозволенного. Еще два-три таких ошалелых похода с адмиралом - и придется перебирать механизмы. И почему это из всех миноносцев адмиралу полюбились эти два - "Пограничник" и "Охотник"? Ни помещения приличного, ни удобств, ни хода, а вот поди ж ты: что бы ни случилось, именно на них он переносит флаг и гонит, гонит, подпихивая руками поручни... Правда, кое-что это дает: им обоим - ему и командиру "Пограничника" - карьера обеспечена. Пусть приятели посмеиваются "адмиральские извозчики"! Небось вас-то в извоз не берут...
- Как обороты? - снова спросил он и нарочно громко скомандовал: Форсируйте ход! Что?.. Не знаю, механик не я, а вы. Мне нужен ход, а не ваши объяснения.
И он с удовлетворением увидел, что адмирал отпустил поручни и положил руки в карманы короткого полупальто. Значит, фитиля пока что ожидать нечего...
Адмирал и в самом деле торопился в Порккала-Удд, чтобы успеть засветло вернуться в Гельсингфорс на броненосный крейсер "Рюрик", где была установлена прямая телеграфная связь с Петербургом. Еще три дня тому назад на порккала-уддском рейде по его приказанию сосредоточился весь отряд судов, долженствующий поставить центральное минное заграждение, и ему было важно самому убедиться в действительной готовности отряда произвести постановку мин, от которой зависела судьба войны.
Судьба войны?..
Если б кто-нибудь спросил его, опытного флотоводца, ученика адмирала Макарова и страстного защитника его идей, боевого командира порт-артурского броненосца "Севастополь", награжденного золотым оружием и Георгиевским крестом, адмирала, уже седьмой год командующего морскими силами Балтийского моря и сумевшего за эти годы неизмеримо поднять и артиллерийскую, и минную, и торпедную мощь этого флота, начальника, колючего во взаимоотношениях с Генмором и с министром и прямого со своим офицерством, - если бы кто-нибудь задал ему этот вопрос, то, по совести, он мог бы ответить, что судьба войны зависела от другого. Она зависела от стремительной наступательности действий, от дерзости замысла, от петровской почти безрассудной смелости качеств, бывших когда-то традицией российских флотоводцев: и самого Петра в Гангутском сражении, и адмирала Спиридова в Чесменском, и контр-адмирала Ушакова в бою у Керченского пролива, и вице-адмирала Макарова, кто впервые в истории флотов пустил в атаку небывалые минные катера с парохода "Константин"...
Но никто в Генморе и в министерстве не желал поддерживать наступательный дух, угасший вместе с Макаровым в день гибели его на "Петропавловске". Все словно под гипнозом находились во власти предвзятой идеи, что германский флот в первые же часы всенепременно и обязательно попытается прорваться в устье Финского залива с целью обстрелять столицу и этим смутить начальные дни войны, хотя немецкое флотское командование, конечно, давным-давно знало, что Финский залив в узкой своей части у Ревеля будет завален огромным количеством мин и что форсировать это заграждение будет стоить немалых жертв и усилий. Но неизвестно кем и когда пущенная идея обязательной обороны столицы с моря укрепилась в штабных и правительственных кругах. Она подчинила себе стратегический и оперативный замысел поведения Балтийского флота в ожидаемой войне. Она отравила мышление флотских офицеров, избранных быть академиками. Она определила узкую и слепую стезю Генмора. Более того, боевой адмирал, командующий морскими силами Балтийского моря, подпал под ужасное для флота влияние, парализующее стремительную петровскую деятельность и свойственную русским флотоводцам свободу военной мысли. Этот адмирал, мечтавший по нахимовским заветам вырывать инициативу из рук врага и подчинять его своей, поддался тлетворному действию господствующих в высших кругах холодных рассуждений о возможности или невозможности военных действий против врага, об осмысленности или бессмысленности не предусмотренных теорией военно-морского искусства предложений.
Как это случается даже и с умными и принципиальными людьми, он под напором окружающих его военачальников позабыл о собственных своих идеях обороны Финского и Рижского заливов методами наступления, о заготовленных им проектах дерзких минных постановок в южной части Балтийского моря, об обстрелах германского побережья, об активном поиске врага и навязывании ему пусть малого, но обязательного боя, внезапного и смущающего. Главной его заботой теперь было другое: как бы не опоздать с постановкой этого заграждения, - и он употреблял свои умственные и духовные силы не на то, чтобы измыслить некий новый способ сопротивления врагу, а на то, чтобы вовремя выполнить этот наиболее благополучный способ оградить себя от наступления врага.
Мысль эта овладела им еще тогда, когда после встречи французского президента на "Пограничник" днем 11 июля прибыл Нагенмор - начальник Морского генерального штаба, вице-адмирал Русин, и предложил вместе с ним проехать к морскому министру, адмиралу и генерал-адъютанту Григоровичу для обсуждения создавшегося положения. На этом совещании адмиралу стало ясно, что война с Германией неизбежна, и он тут же попросил министра дать ему право самому начать постановку центрального минного заграждения, сообразуясь с оперативной обстановкой. Министр обещал доложить об этом государю, от которого это зависит. Вечером адмирал на "Пограничнике" ушел в Ревель, куда вызвал наутро всех флотских военачальников.
Всеподданнейший доклад
Морского генерального штаба
от 14 июля 1914 г.
ВАШЕМУ ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ
благоугодно было одобрить план операции Балтийского флота на случай Европейской войны; согласно плана этого, важнейшей операцией является своевременная постановка отрядом заградителей главного минного заграждения на центральной Ревель - Порккала-Уддской позиции.
Вопрос об определении момента исполнения этой операции был предметом суждения особого заседания Совета Министров под председательством ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА. 12-го сего июля ВАШЕМУ ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ благоугодно было повелеть соизволить постановку главного минного заграждения выполнить по особому на то Повелению. Между тем обстановка, могущая сложиться при настоящих политических обстоятельствах на Балтийском театре, такова, что можно ожидать внезапного появления неприятеля у входа в Финский залив; в этом случае для успеха операций флота необходимо немедленно произвести постановку главного минного заграждения, так как времени на испрашивание особого Повеления для этой операции не будет.
Представляя изложенные соображения на Высочайшее ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА благовоззрение, испрашиваю Высочайшего ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА Повеления Командующему морскими силами Балтийского моря выполнить постановку главного минного заграждения в случае обстоятельств, явно угрожающих, не ожидая особого на сие Повеления.
Русин
Гельсингфорс, "Рюрик", адмиралу Эссену
14 июля 18-26
Государем императором было отказано в праве на постановку главного заграждения по усмотрению командующего морскими силами в случае явно угрожающего положения, не ожидая особого повеления.
Григорович
Но в этом, уже целиком овладевшем им подчинении официальной военно-морской доктрине ЦМП - центральной минной позиции - вдруг, как некий светлый луч, блеснула здравая мысль. И адмирал пожалел, что она пришла в голову рядовому лейтенанту линейного корабля "Генералиссимус граф Суворов-Рымникский", а не ему, командующему морскими силами Балтийского моря, кто через несколько часов, при объявлении мобилизации, станет по Морскому уставу командующим флотом - флотом дерзких операций, флотом петровских деяний. Одним из них, несомненно, могло быть то, о чем он прочел в письме неизвестного ему лейтенанта Ливитина, оказавшемся утром 16 июля в папке личной корреспонденции, и что он тут же пытался осуществить.
Эссен - Русину
16 июля утром
(с нарочным флаг-офицером)
...2) Возникла мысль о возможности в нужную минуту заградить выход из Кильской бухты минами. Можно заранее послать пароход (норвежский, датский, английский), снабдив его фальшивыми документами, оборудовав под заградитель, чтобы по получении условной радиотелеграммы забросать выход (вернее, мористее выхода) минной банкой, а затем затопить его, но в немецких водах, конечно. Если война неизбежна, мы получим громадную выгоду путем первого удара в центр расположения сил противника со всеми вытекающими последствиями. Полагал бы, что надо ковать железо, пока горячо... Охотники на это есть...
Гельсингфорс, "Рюрик", адмиралу Эссену
16 июля 10-10
Министр приказал расформировать учебные отряды, вероятно, сегодня будет объявлена мобилизация флота и четырех округов.
Русин
СПБ, морскому министру
16 июля 12-10
Прошу разрешения поставить главное заграждение ввиду угрожаемого положения.
Эссен
Гельсингфорс, "Рюрик", адмиралу Эссену
17 июля 2-05
Его величество снова подтвердил, что постановка главного заграждения должна быть выполнена по особому повелению.
Григорович
Мобилизация была объявлена, война была неизбежной, и адмирал, не ожидая ответа Генмора, решил сам осуществить проект лейтенанта с "Генералиссимуса". Были получены сведения о находящихся в портах иностранных пароходах, лейтенант был вызван на "Рюрик" к подъему флага. И когда он появился в каюте, адмирал сообщил ему свои поправки к плану. По-макаровски дерзкая и смелая операция увлекла адмирала, и он взялся за нее всерьез. Но тут вошел флаг-офицер и положил на стол кожаный бювар, который адмирал видеть не мог в нем обычно приносились телеграммы и письма из Генмора. Нетерпеливо раскрыв его, он прочел:
Гельсингфорс, "Рюрик", Комфлоту
17 июля 8-18
Государь император повелел иметь в виду, что так как мы не в войне с Германией, то необходимо быть осторожным, чтобы не подать повод к недоразумениям и осложнениям.
Русин
Кровь кинулась ему в голову, и он едва сдержал себя. Отпустив лейтенанта, он долго шагал по каюте, заложив руки за спину, пока не появился с докладом начальник штаба. Мечта - макаровская, энергичная мечта отступила перед трезвой действительностью. Предвзятая идея о появлении в Финском заливе германского флота вновь овладела им. Напряжение нарастало.
Гельсингфорс, "Рюрик", Комфлоту
17 июля 11-18
По имеющимся сведениям, Германия в три часа ночи объявила общую мобилизацию.
Русин
СПБ, морскому министру
17 июля 11-30
Считаю необходимым теперь же поставить заграждение, боюсь опоздать, выхожу Порккала-Удд на "Охотнике".
Эссен
Гельсингфорс, "Рюрик", Комфлоту
17 июля 15-00
Агентурным сведениям, часть германского флота переходит из Киля в Данциг.
Русин
Морские силы.
17 июля 15-15
Задержать все суда в коммерческих портах, вход и выход из Финского залива закрыть впредь до моего распоряжения. Ставить заграждение...
Комфлот
(не отправлена)
СПБ, морскому министру
17 июля 18-00
Полдень отправил вам миноносцем соображения для доклада государю. Если не получу ответа сегодня ночью, утром поставлю заграждение.
Эссен
Петергоф, государю императору
17 июля 21-00
Государь, положение весьма серьезно, немедленная постановка заграждения необходима, запоздание может сделать борьбу с германским флотом невозможной, прошу высочайшего вашего...
(не дописано)
Гельсингфорс, "Рюрик", Комфлоту
18 июля 2-20
Агентурным сведениям, германский флот может быть у позиции к шестнадцати часам. Минмор докладывает государю.
Русин
По правому борту броненосного крейсера "Рюрик" от кормовой башни до часового у флагштока, как заведенный механизм, второй час ходил адмирал. Утро вставало ясным и тихим. Тишина стояла и над спящим кораблем, и над рейдом, вода которого начинала приобретать краски. Просвистали дудки унтер-офицеров, началась смена вахты. Адмирал, заложив руки за спину, все ходил, сдерживая торопливость шага.
На очередном повороте у кормовой башни его нагнал лейтенант Бошнаков, потерявший обычную щеголеватость, с красными от бессонницы глазами.
- Ваше высокопревосходительство, - негромко начал он, но адмирал, заметив в его руке листки телеграммы, резким движением выхватил их.
Гельсингфорс, "Рюрик", адмиралу Эссену
(принята 4-15)
Молния номер два
Генерал-адъютант Григорович
Гельсингфорс, крейсер "Рюрик", Командующему флотом
(принята 4-18)
Разрешаю поставить главное заграждение.
Главком генерал-адъютант Николай
Адмирал снял фуражку и широко перекрестился.
В шесть часов пятьдесят шесть минут из левого кормового полупортика минного заградителя "Нарова", бывшего когда-то паропарусным фрегатом "Генерал-адмирал", подталкиваемая матросами, громыхая по рельсам, скатилась в воду первая из тех тридцати девяти тысяч тридцати двух мин, которые будут поставлены в Финском заливе и в Балтийском море кораблями Российского императорского флота. И подобно тому, как крохотный камешек увлекает за собой к обрыву громадно-объемный горный обвал, она увлекала за собой в бездну истории веками сложившийся политический уклад огромного государства, именовавшегося Российской империей.
СЛОВАРЬ МОРСКИХ ТЕРМИНОВ
Бакштов - веревка, выпускаемая за корму корабля для крепления гребных судов во время стоянки.
Банка - 1) сиденье для гребцов в шлюпке; скамейка на корабле; 2) мель.
Баталер - заведующий снабженческой частью на корабле.
Ватервейс - желоб вдоль борта для стока воды.
Вашскородь (вашбродь, вашескородие) - упрощенный флотским обиходом официальный титул царского офицера (ваше благородие, ваше высокоблагородие), подчеркивающий разницу в сословных правах.
Вендорф - помощник петербургского градоначальника.
Выстрела - горизонтальные бревна, отваленные перпендикулярно бортам корабля, стоящего на якоре, с целью держать на воде привязанные к ним шлюпки.
Гардемарин - воспитанник Морского корпуса и Морского инженерного училища в царском флоте.
Гордень - снасть, проходящая в неподвижный блок, служащая для подъема груза.
Каперанг, кавторанг - сокращенные названия флотских чинов: капитан первого ранга, капитан второго ранга.
Кингстон - клапан в подводной части корабля для впуска воды извне внутрь судна. "Открыть кингстоны" - значит затопить судно.
Комингс - ограждение люка или двери в виде порога, препятствующее стоку воды.
Кондуктор - подпрапорщик, выслужившийся из матросов.
Линьки - короткая веревка с узлом, орудие телесного наказания в царском флоте в крепостнические времена.
Марсовой - матрос, специалист по тросам.
Обрез - низкая кадка.
Плутонг - название батареи мелких орудий на корабле.
Риполин - дорогой сорт масляной краски.
Риф, "взять рифы" - уменьшить площадь паруса.
Свеаборг - морская крепость в Гельсингфорсе.
Склянки, "бить склянки" - бить в колокол определенное число раз, означающих известный промежуток времени.
Стеньга - дерево, служащее продолжением мачты.
Такелаж - общее наименование всех снастей, при помощи которых идет управление парусами и которыми удерживаются мачты и рангоут на своих местах.
Урядник - во флоте в начале XIX в. - унтер-офицер.
Фалреп - трос, заменяющий перила у входных трапов.
Фендрик - старинное (Петровской эпохи) наименование младшего флотского офицера.
Шаровая краска - мел с сажей, употребляется для окраски борта.
Шканцы - парадная часть верхней палубы от задней трубы до юта.
Шкафут - часть верхней палубы от передней мачты (фок-мачта) до задней трубы.
Шкентель - снасть на выстреле, за которую привязывают шлюпки, катера; в переносном смысле "на шкентеле" - на самом краю, в конце, на левом фланге строя.
Шпигат отводной - сквозное отверстие в борту на высоте палубы для стока воды за борт.
"Штандарт" - царская яхта.
Этишкет - шнур, прикрепляющий к плечу головной убор кавалеристов.
Ют - часть верхней палубы на корме корабля.