Софи Ханна. Полужизни

   – Не веришь мне, спроси у Джинетт, – предлагает Эйден.
   – Почему не позвонил? Я же вся извелась!
   – Прости! – Он обнимает меня за плечи. – До отъезда в Манчестер я был в полиции.
   Новость для меня как гром среди ясного неба.
   – Что?
   – Ты прекрасно слышала!
   Я отстраняюсь, заглядываю Эйдену в глаза и вижу: что-то изменилось. Такое ощущение, будто... Даже не знаю, как выразиться. Такое ощущение, будто он успокоился. Невидимая война, бушевавшая в его душе с памятной поездки в Лондон, закончилась. Я сжимаю волю в кулак и жду, что он скажет. Сама я ничего менять не хочу.
   Тогда зачем я караулила Чарли Зэйлер у входа в управление?
   – Они бы все равно до меня добрались, иначе просто не бывает. Вот я и решил: чем томиться ожиданием, лучше отправлюсь к ним сам.
   – Я тоже, – вырывается у меня. Эйден не рассердится: я поступила так же, как он.
   – Ты была в полиции?
   О том, что я ждала именно Шарлотту Зэйлер, лучше не говорить: получится слишком похоже на преступный сговор.
   Эйден улыбается. Судя по блеску в глазах, его переполняют эмоции.
   – Поверила! – вздыхает он. – Ты наконец-то поверила, что я ее убил!
   – Нет!
   – Да, Рут. Иначе бы ты не пошла в полицию.
   – Я не верила и не верю! Как же так, Эйден? Как я могу верить, что ты убил Мэри, если собственными глазами видела ее живой и невредимой?!
   Эйден молчит.
   – Что сказали в полиции?
   – То же самое, что ты. Вчера ко мне приходил детектив Саймон Уотерхаус.
   – Вчера? Детектив сюда приходил? – недоумеваю я. Вчера я за двоих надрывалась в мастерской и проверяла все потенциальные тайники в поисках картины Мэри. – Ты же вчера был в Манчестере!
   – Не надо подлавливать меня, Рут! – после долгой паузы цедит Эйден. Даже не пытается увязать только что сказанное с ложью про Манчестер.
   Наверное, нужно закрыть тему, но я не могу.
   – Где картина? Что ты с ней сделал? Где ты сегодня ночевал? У Мэри?
   Лицо Эйдена превращается в маску.
   – Думаешь, я смог бы туда пойти, даже если бы захотел? Будь моя воля, я бы на щепки этот дом разнес!
   Я тоже не могу там находиться! Прошлой ночью, когда Эйден не пришел, когда я заглянула в мастерскую и никого не обнаружила, когда ожидание стало невыносимым, я решила, что должна снова побывать на Мегсон-Кресент. В половине третьего утра я села в машину, пяткой нажала на педаль сцепления и сказала себе: «Нужно съездить к Мэри». Я ведь уже к ней ездила, а если справилась с чем-то однажды, справлюсь еще раз. Но я не смогла. Когда свернула на Сибер-стрит, увидела детскую площадку Уинстэнли-Истейт, все эти десятилетние слои краски, облезающие с горок, качелей и каруселей, здоровая нога нажала на тормоз. Пришлось развернуться и ехать домой. Каким бы ничтожным ни был шанс застать Эйдена у Мэри, искушать судьбу я не желала. Я бы просто этого не вынесла!
   – Зачем мне возвращаться в дом, где совершил убийство? Зачем? – с перекошенным от боли лицом вопрошает Эйден.
   – Но... разве тот детектив не объяснил, что Мэри жива? Разве он не ездил на Мегсон-Кресент и не разговаривал с ней? – Я стремительно теряю контроль над ситуацией. В последнее время такое чувство возникает постоянно, от других я уже отвыкла.
   – Да, он ездил и разговаривал. – Эйден меряет гостиную шагами. – Та женщина, кем бы она ни была, твердит, что никогда обо мне не слышала.
   – Что значит «кем бы она ни была»? – Холодные волны страха накрывают меня с головой. – Неужели он не проверил...
   – Та женщина предъявила водительские права и паспорт. Ее зовут Мэри Трелиз, а внешность до мелочей соответствует словесному портрету, который я составил.
   – Эйден, я...
   – Вот, имею результат! – неестественно громко восклицает Эйден. – В полиции мне не верят и делу хода не дадут. – Он зло усмехается, издеваясь, судя по всему, над собой. – Никто не ворвется сюда среди ночи и не утащит меня в кутузку. Это нужно отметить!
   – Эйден...
   – Ура мне, троекратное ура! – Брызги слюны попадают мне на лицо. – Почему шампанское не открываешь? Не каждый день твоему любимому сходит с рук убийство!

* * *

   С Эйденом мы познакомились не случайно. Я составила подробнейший план, хотя, чтобы претворить его в жизнь, понадобилось все мое самообладание. Двадцать второго августа прошлого года я встала, надела джинсы с футболкой, сунула ноги в шлепанцы – наряд не менялся с начала лета – и села в машину, не дав себе шанса передумать.
   Адрес Эйдена, записанный на обороте квитанции, лежал в кармане джинсов. Где находится «Багетная мастерская Сида», я знала наизусть, но с бумажкой было сложнее отказаться от плана. В книгах это называется дополнительной мотивацией. Я и до этого ее несколько раз использовала – вроде помогало.
   Я оставила машину в конце Димейн-авеню, откуда к реке убегает грунтовая дорога, и пошла пешком. Чтобы снять напряжение, я отсчитывала шаги и на сороковом увидела здание из серого кирпича с плоской крышей и широкой деревянной дверью, нижняя часть которой покоробилась, потрескалась и вздулась, как шелковая юбка. Дверь оказалась приоткрыта. С внутренней стороны виднелись две большие петли и два засова размером еще больше. И те и другие покрылись ржавчиной, напоминающей экзотический красно-коричневый мох. Будь дверь закрыта, я вряд ли набралась бы смелости постучать.
   Сол Хансард, до недавнего времени мой босс в Галерее Спиллинга, гарантировал, что Эйден обрадуется знакомству со мной. Сол повторял это тысячу раз, а я не верила, потому что до сих пор везде оказывалась не ко двору. Я стояла у приоткрытой двери и слушала «Мадам Джордж», песню Вана Моррисона. Постучав, я стала ждать, слушать уже бешеный стук своего сердца и смотреть в длинное прямоугольное окно в пластиковой раме, единственное, насколько успела разобрать. Оно было справа от меня и тянулось вдоль всего здания. Сквозь него я и разглядела трубки люминесцентных ламп, бетонный пол, у стены десятки деревянных планок, и крашеных, и необработанных, два больших стола, застеленных чем-то вроде разноцветных бархатных скатертей, и маленький приемник с перепачканной краской антенной. На одном столе были разложены рулон коричневой бумаги, ножницы, клещи, большой макетный нож, стопки каталогов.
   Эйдена Сида не наблюдалось.
   Несмотря на жару, я дрожала и нервничала до тошноты. Страшно хотелось сбежать, благо – малодушно уверяла я себя – имелись все основания. Я ведь постучала, но никого не было. Что же теперь делать, не входить же без приглашения? Пальцы судорожно сжали ключи от машины. Убегу! Больше ни к одной мастерской близко не подойду! Никто не догадается, что я приезжала. Эйден Сид, где бы и кем бы он ни был, вообще не в курсе...
   Сол Хансард догадается! Сол этого на тормозах не спустит. При одной мысли о Хансарде стало стыдно. Хватит с меня его записок и отеческого участия! Следовало убедить его, что я в порядке, а для этого существовала одна-единственная возможность.
   «Это отрицательная мотивация! – одернула себя я. – А нужна положительная!»
   Я постучала снова, громче и настойчивее.
   «Если справлюсь, если хватит смелости предложить Эйдену Сиду свои услуги, я снова начну зарабатывать деньги, – обещала я себе. – Тогда смогу подольше остаться в Блантир-Лодж и завесить стены новыми картинами. Я должна, иначе просто нельзя!»
   В то время на ночь я читала книгу под названием «А если все получится?». «Мы научим вас жить надеждой, а не страхом!» – сулил текст на обложке.
   После третьего стука послышался низкий мужской голос. «Иду!» – крикнули мне с таким раздражением, словно отвечали уже несколько раз, а я не унималась. В дверях возник Эйден, истрепанным полотенцем вытирая мокрые руки.
   – Слушаю вас! – проговорил он, оглядывая меня с головы до ног.

* * *

   Чувства, которые я испытала, впервые увидев Эйдена, – самое яркое воспоминание о том дне. Дело было вовсе не в привлекательности, хотя его физические данные я оценила моментально. «Это он, тот самый», – крутилось в голове. Я смотрела на совершенно незнакомого человека и понимала: он подходит идеально, правда, для чего именно, не могла объяснить даже себе. Я просто знала, что хочу остаться с ним навсегда.
   – Я занят, – холодно объявил Эйден. – Что вам угодно?
   Потрясенная своими ощущениями, я почти забыла, зачем пришла.
   – Э-э... Я от Сола Хансарда из Галереи Спиллинга. Он сказал, что вы ищете помощника, – пролепетала я, оглядывая блестящие погончики на черном пиджаке-куртке, щетину на подбородке, темные, почти черные волосы, которые давным-давно не расчесывали. К верхней губе тянулся кривоватый шрам. Эйден подошел ближе, и я увидела, что глаза у него темно-синие с серыми крапинками вокруг зрачков. По первому впечатлению я решила, что ему слегка за сорок.
   Эйден тоже буравил меня взглядом.
   – Я никого не ищу.
   – Ой! – Сердце упало, решимость таяла, как снег на солнце.
   – Но это не значит, что мне никто не нужен, – просто искать нет времени.
   – Значит, вы заинтересованы...
   – У меня не десять рук, сам все не успеваю! – И Эйден фыркнул, словно я в чем-то его упрекала. – Вам нужна работа?
   – Да, могу приступить немедленно.
   – Вы багетчица?
   – Я... – Вопрос застал врасплох, но я постаралась себя не выдать. За время работы у Сола я не сделала ни одного багета и понятия не имела, что к чему. Только интуиция подсказывала, что «нет» говорить нельзя. Продолжить разговор с Эйденом хотелось не меньше, чем пару минут назад – сбежать. Просто так он от меня не отделается! Необъяснимое влечение к незнакомцу пугало. – Сейчас я без работы, – призналась я. – Какое-то время работала у Сола в Галерее Спиллинга, но потом...
   – Сколько вы у него работали?
   – Почти два года.
   – Ясно... (Он улыбается или усмехается?) И что думаете о Хансарде как о багетчике?
   – Ну... трудно сказать... – промямлила я, понимая, что каждый багетчик работает по-своему, но говорить об этом вслух неразумно.
   – Так он обучил вас? – допытывался Эйден.
   – Нет, – призналась я, решив, что лучше честность, чем вранье и отговорки. – Рамами занимался Сол, а я была администратором – отвечала на звонки, общалась с клиентами, находила покупателей на картины...
   – За два года вы не обрамили ни одной картины?
   Я покачала головой.
   – Если приведу вас туда, – он кивнул на мастерскую, – и скажу: приступайте, вы сориентируетесь?
   – Нет.
   – Тогда вы мне не подходите. Я багетчик и ищу помощника, чтобы выполнять в два раза больше заказов, – проговорил он медленно и четко, словно глупому ребенку, и испачканной в краске рукой откинул волосы с глаз.
   – Я научусь, – пообещала я. – На лету все схватываю.
   – Вы администратор, а мне администратор не нужен, причем Хансарду я об этом говорил. Увы, он не слушает. Неудивительно, в голове у него полный бардак. Да вы наверняка в курсе, раз у него работали!
   Неужели он меня испытывал? Я не собиралась чернить Сола, который всегда хорошо ко мне относился.
   – Нельзя одновременно быть багетчиком и директором картинной галереи, – продолжал Эйден. – Хансард хватается за все и в результате по-настоящему ничем не занимается. Поэтому я и поинтересовался вашим мнением. Его рамы откровенно дрянные: он ни бескислотную бумагу, ни картон для паспарту не использует. – Наверное, вид у меня был совершенно озадаченный, потому Эйден тяжело вздохнул и проговорил: – Основная функция рамы – защитная, то есть когда снимут раму, картина должна быть в таком же состоянии, в каком ее туда поместили, сколько бы времени ни прошло. Это – первое, что должен усвоить багетчик.
   Либо я совершенно запуталась, либо Эйден собрался предложить мне работу.
   – Вы ведь Рут, правильно?
   Уверенность в себе испарялась, словно пот. Вспомнилось последнее сообщение, которое Сол оставил на моем автоответчике. «Я дал тебе блестящие рекомендации. Если Эйден не дурак, он за тебя ухватится».
   – Почему вы хотите здесь работать?
   Это что, собеседование?
   – Возможно, прозвучит банально, но я люблю искусство, – зачастила я, стараясь скрыть нервозность. – Нет ничего прекраснее...
   – Насколько мне известно, вы тот еще администратор, – процедил Эйден. – Разругались с клиенткой Хансарда, прибыльного заказа его лишили.
   – Кто вам сказал? – спросила я, отчаянно пытаясь сохранить спокойствие.
   – Хансард, конечно, кто же еще?
   Эйден, похоже, не врал, зачем ему? Гнев большой свинцовой гирей раздавил остатки здравого смысла. Сол выманил меня из дома и заставил прийти сюда, предварительно лишив малейшего шанса получить работу. Окончательно сломленная, я смотрела под ноги и умоляла себя не устраивать скандал. Сегодняшний случай далеко не единственный. В воспаленном сознании он стал магнитом, к которому железными опилками потянулись неприятные воспоминания. Тот же ужас, только в другом проявлении! После выпавших на мою долю мытарств страх, досада и унижение уже не внове. Каждое из этих чувств испытано и пропущено через себя, каждое узнаю, как старого друга, почти родственника.
   – Простите за беспокойство, – буркнула я и зашагала прочь.
   – Что, критика не по нутру?
   Издевательский тон окончательно вывел из себя. Если бы не злость на Сола, я вряд ли решилась бы на то, что сделала дальше. «Бесстрашие – это страх, которым правят бесы» – где я это вычитала? Я развернулась и медленно, отсчитывая шаги, двинулась обратно к Эйдену.
   – Основная функция моей психики – защитная, то есть по окончании разговора с вами я должна быть в таком же состоянии, в каком сюда приехала, – надменно заявила я. – Прошу вас, забудьте о моей просьбе и моем приходе вообще. Всего доброго!
   Я побежала к машине, и на сей раз меня не окликнули. Я упала на сиденье и, тяжело дыша, захлопнула дверцу. Следовало навести порядок в мыслях. Насчет Эйдена я ошиблась и ничего особенного не почувствовала. Вообще ничего. Ошиблась я и насчет Сола: думала, он обо мне заботится, а он издевался.
   Что же делать? Где работу искать? В галерее сблизиться с картинами и художниками не получалось. Мир искусства тесен, а спиллингский – тем более, я осознала это только что, не получив работу из-за недавнего скандала с клиенткой. Вряд ли Сол рассказал об этом только Эйдену. Можно, конечно, отправиться в Лондон, но тогда прощай любимый домик в парке! Интуиция подсказывала: вместе с ним я потеряю все.
   Разумеется, я могла устроиться на обычную работу – уборщицей или кассиром в ресторан фастфуда, но к чему себя обманывать: нет, не смогла бы. Как бы я ни нуждалась в деньгах (а нуждалась я отчаянно), на все ради них я бы не пошла. Если нет занятия по душе, зачем жить? По привычке? Думаю, не стоит.
   Я включила зажигание и тут же выключила. Отравление угарным газом – простейший вариант, тем более есть машина, и я в ней сижу. Если в багажнике найдется шланг, приступлю немедленно.
   Мысли перепутались. В них вдруг возникли Он и Она, и в кои-то веки между нами не было противоречий. Неужели, сведя счеты с жизнью, я перераспределю вину за случившееся? Я ведь взяла вину на себя и несу ее бремя в одиночку. Я так устала. Потом... пусть кто-нибудь высчитывает оптимальные, справедливые для всех троих пропорции.
   Услышав громкий стук, я вздрогнула и от сильного головокружения не сразу разобрала, что у машины стоит Эйден. Вот так штука! За пару секунд я напрочь о нем забыла. Эйден Сид потерял для меня интерес, как и весь мир, который я собралась покинуть. Не буду обращать внимания, пусть себе стучит.
   Эйден распахнул дверцу.
   – Что с вами? – испуганно спросил он. – У вас такой вид!
   – Оставьте меня в покое!
   – Вам плохо? Помощь нужна?
   Очень хотелось пить. Весь день я ничего не ела и не пила – слишком сильно нервничала – и сейчас представила чашку горячего чая, стакан шипящей колы, да пусть даже выдохшейся... Из глаз потекли слезы. Может человек одновременно мечтать о смерти и о коле?
   – Я полная идиотка! – прошептала я.
   – Ваши профессиональные качества можно обсудить потом, – сказал Эйден. – Из-за таких, как я, расстраиваться не стоит. Не умею я собеседования проводить. Никогда подчиненных не нанимал, всю жизнь один. Если по-прежнему хотите работать у меня, я вас беру.
   – Нет, не хочу. – Я вытерла слезы.
   Эйден присел на корточки у раскрытой дверцы.
   – Рут, Сол Хансард не обливал вас грязью. Наоборот! Сол лишь сказал, что вы нечаянно обидели его постоянную клиентку, от которой он мечтал избавиться. Если от клиента мечтает избавиться мягкий человек вроде Сола Хансарда... В общем, кошмарные клиенты есть у каждого из нас, спросите любого багетчика. Такие мнутся, жмутся, заставляют решать за них, а потом встают в позу и хают работу. Меня особенно раздражают неврастеники, которые вдруг замечают под стеклом пылинку, требуют снять раму и вычистить стекло. Приходится ставить новую раму, естественно, бесплатно.
   Голова моя безвольно поникла, ладони взмокли – я поняла, что теряю сознание. К счастью, Эйден меня поймал.
   – Что с вами? – с тревогой спросил он. – Давайте я отвезу вас в больницу!
   – Все нормально! – проговорила я скорее для самой себя. – Я просто устала и проголодалась. Сейчас поеду домой и...
   – Никуда вы не поедете! В таком состоянии за руль садиться нельзя. Пойдемте со мной!
   Поддерживая обеими руками, Эйден помог мне выбраться из машины. От его прикосновений кожа едва ли не воспламенялась. Он повернул меня в нужную сторону, туда, мол, идем туда. Опираясь на его плечо, я добрела до мастерской.
   – У вас есть кола? – пробормотала я, даже не пытаясь пригладить растрепавшиеся волосы, и истерически захохотала. – Как видите, я на собеседованиях держусь не лучше вашего. Вот к чему привела попытка устроиться на работу!
   – Я уже сказал, что беру вас.
   – А я не хочу!
   – Хотите, – тихо возразил Эйден, остановившись у двери мастерской и взглянув на меня. – Вам нужна эта работа, и дело не только в деньгах.
   – С чего вы...
   – Я лучший в своей профессии, и вам хочется работать в моей мастерской. Кстати, я тоже упрям. Эти туфли, – он показал на свою обувь, – я ждал целых два года. Мне порекомендовали сапожника из Хамблсфорда, великолепного мастера. Я отправился в Хамблсфорд и выяснил, что у него лист ожидания на два года вперед. Пришлось записаться и ждать. Запросто ведь мог купить в магазине готовую дрянь, но я не стал. Я не сомневался, что получу самое лучшее, поэтому и ждал два года. Старые туфли до дыр сносились, а я все ждал. – Явно смущенный, Эйден выдержал паузу и продолжил: – Хансард сказал, что вы прекрасный человек. Багетчик он хреновый, а вот в людях разбирается.
   Мой ответ получился самым идиотским и бестолковым из всех возможных:
   – Жаль, вашему сапожнику эльфы не помогали.
   Эйден пропустил мои слова мимо ушей. Неужели в детстве не читал сказку «Эльфы и сапожник»?
   – Что вы говорили, прежде чем уйти? Ну, об искусстве?
   – Ничего особенного.
   – «Нет ничего прекраснее...»
   – Вы будете смеяться.
   – Раз начали, говорите до конца! – нетерпеливо потребовал Эйден. – Ну?
   – Я... просто одержима искусством, – густо краснея, призналась я. – Поэтому и устроилась работать к Солу.
   – Вы художница? – Эйден прищурился.
   – Нет, вовсе нет, художницы из меня бы не вышло.
   – Вот и славно, – кивнул Эйден, – потому что мне нужен багетчик.
   Он провел меня по захламленной мастерской в еще более захламленную жилую комнату – незаправленная постель, горы одежды, книг, дисков, немытой посуды... Я с трудом выключила внутренний голос, отметивший, что такой бардак простителен двадцатилетнему парню, а сорокалетнему мужчине – нет. Подобные мысли очень в духе моего отца, с которым мне не хотелось иметь ничего общего.
   В комнате пахло фруктовым мылом или гелем для душа. Я поискала глазами раковину, но не увидела. Где же санузел? С другой стороны мастерской? Я уже собралась спросить, когда обратила внимание на стены и удивилась, что не сразу заметила главную «изюминку» комнаты. Три из четырех стен были завешаны не иначе как творениями самого Эйдена – рамами, как экстравагантными (одну венчала резная корона), так и простыми, деревянными и пластиковыми, темными и светлыми, с плоским и выпуклым багетом.
   Необычным казалось и то, что все рамы были пустые.
   Эйден присел перед маленьким холодильником.
   – Хотите бутерброд с сыром? Боюсь, ничего другого... Хотя еще апельсиновый сок есть! – воскликнул он с искренним удивлением.
   Эйден встал и перехватил мой восторженный взгляд.
   – Говорю же, я самый лучший! – Он подошел ближе и стал показывать: – Вот эта, с рифлением по углам, в стиле Палладио, сделана в стиле греческого храма, а эта – совсем другая. Видите овы?{Орнамент, имеющий вид птичьих яиц, помещенных одно возле другого и образующих горизонтальную полосу.}
   – Почему они пустые? Почему вы ничего в них не вставили?
   – Это коллекционные рамы. И они не пустые – в них черный картон. Это как неоконченная фраза, художник хочет, чтобы вы задумались. – Он расхохотался. – Я вас разыгрываю! Это просто черный картон!
   Не люблю, когда меня разыгрывают. Эйден вдоволь похохотал, но почему рамы пустуют, не объяснил. Если честно, меня это мало волновало. Все мысли были о бутерброде с сыром и апельсиновом соке. От голода ни о чем другом я думать не могла, а еще я боялась, что у меня пахнет изо рта. Неужели я даже зубы не почистила? Впрочем, если перекушу, можно будет не беспокоиться.
   В маленькой квартирке Эйдена я вдруг остро почувствовала, как опустилась за последние два месяца. Почему так получилось? Что со мной? Почему я такая слабая?
   – О чем вы думаете? – спросил Эйден, отрезая сыр заляпанным краской макетным ножом.
   – Ни о чем!
   – О чем-то же думаете.
   Раз Эйден не ответил на мой вопрос о рамах, я тоже отвечать не обязана, и он прекрасно это понимал.
   Эйден сделал мне бутерброд, налил сок, и я, сев по-турецки на пол, принялась за еду. Все было потрясающе вкусно.
   – Хотите еще? – предложил Эйден, глядя, как я с волчьим аппетитом вгрызаюсь в бутерброд.
   Я кивнула.
   – Не расскажете, почему ушли от Хансарда?
   – Тут и рассказывать нечего. Художница принесла картину, которую хотела вставить в раму. Я спросила, нельзя ли купить эту картину, но художница ответила, что нет, картина не продается. Тогда я спросила про другие картины, и она сказала, что вообще не продает свои работы.
   – Что за безумие?! – воскликнул Эйден. Он стоял ко мне спиной и рылся в холодильнике. – Художник принципиально не продает свои работы? В жизни не слышал ничего подобного!
   «Безумие? – содрогнувшись, подумала я. – А завесить стены пустыми рамами не безумие?»
   – А дальше? – полюбопытствовал Эйден.
   – Художница заявила, что я к ней пристаю. – Я глотнула сок, надеясь, что он сменит тему.
   – Обычная служебная неприятность, – отметил Эйден. – Та к почему вы ушли? Хансард ведь принял вашу сторону?
   Судя по тону, наверняка Эйден не знал. Выходит, Сол ему не рассказал?
   – Останься я в галерее, пришлось бы встречаться с той женщиной снова и снова, – пояснила я. – Она регулярно в галерее появляется.
   Эйден вручил мне второй бутерброд. На хлебном мякише отпечатались следы его пальцев.
   – Нужно быть сильнее, – сказал Эйден, в упор глядя на меня. – Я не позволю вам уволиться из-за каприза взбалмошной тетки!
   Не желая отвечать, я сосредоточилась на бутерброде.
   – Вы ведь о чем-то умолчали, да? – не унимался Эйден.
   Я кивнула.
   Что мелькнуло в его глазах – страх или настороженность?
   – Вы очень похожи на меня, я сразу это понял, поэтому и набросился на вас. – Эйден положил мне руку на плечо. – Все в порядке, больше спрашивать не буду, – пообещал он и взглянул на пустые рамы, словно заключая с ними безмолвный договор.
   Когда Эйден повернулся ко мне, я улыбнулась, и он улыбнулся в ответ. Обсудив основные вопросы, мы оба расслабились и говорили уже на устраивающие обоих темы – о рамах и искусстве в целом. Я еще бутерброд не доела, а Эйден уже начал рассказывать о своем ремесле все, что знал сам и считал нужным сообщить мне. В первую очередь я узнала о том, что все типы и модели рам позаимствованы из архитектуры. Из-под стопки черных футболок и вытертых джинсов Эйден достал старые потрепанные книги, показал мне фотографии табернаклей, коробчатых рам, рам для картин с иллюзией объема. Он обругал багетчиков вроде Сола, которые не знакомы с историей рам и не читают специальную литературу, досталось и составителям художественных альбомов – за репродукции необрамленных, «висящих в пустоте» картин, словно рама не часть произведения искусства.
   Меня изумили его гнев и страстное желание сделать мой мозг копией своего, начинив той же информацией. Впрочем, копии бы все равно не получилось: кое о чем Эйден умолчал. Ни тогда, ни позже он не обмолвился о том, почему украсил стены пустыми рамами, а я так и не объяснила толком, почему ушла из Галереи Спиллинга. Эйдену я выдала сильно упрощенную версию, хотя все получилось не совсем так. Едва увидев ту картину, я поняла, что она должна быть моей, и я отчаянно убеждала художницу ее продать, надоедала, приставала до тех пор, пока та не вспылила.
   Виновата я. Снова виновата я...
   Разумеется, я не сказала Эйдену главное. Не сказала, потому что узнала это лишь несколько месяцев спустя. Художницу звали Мэри Трелиз.