Страница:
– А кто видел, не знаешь?
– Должно быть, никто не видел. На первом пути стоял товарный, не успели убрать. Скорый пришел на второй. Хотя, подожди. Нико видел.
– Какой Нико?
– Носильщик на станции. Когда это случилось, он в буфет приходил, говорил, что видел. Да его вызывали ваши, допрашивали. А вот и Маро. Иди сюда, Маро, человек хочет с тобой поговорить.
Федор обернулся и увидел невысокую полную блондинку с ярко накрашенными губами. Это была русская девушка. Вероятно, ее звали Марией, а не Маро. Она улыбнулась и подала руку.
– Гиви говорит, вы обслуживали вчера вечером человека, которого переехал поезд, – не отпуская ее большой, крепкой, шершавой руки, сказал Дробышев.
– Да, он за моим столиком сидел.
– Расскажите подробно и по порядку, как все это было, – попросил Федор.
Она вопросительно посмотрела на буфетчика.
– Поговори с товарищем, расскажи ему, – сказал толстяк и вернулся за стойку.
Маро пригласила Дробышева сесть за столик. Чувствовалось, что работа в ресторане приучила ее не теряться и не смущаться перед посторонними. Ей не надо было задавать вопросов, она быстро поняла, что от нее нужно, и с чисто профессиональной наблюдательностью рассказала о человеке, который, встав из-за ее столика, через несколько минут трагически погиб. Она никогда раньше его не видела, но запомнила многие характерные черточки. Из ее рассказа Дробышев узнал, что Самушия вошел в зал с двумя мужчинами. (Маро подробно описала их). Один из них заказал вино, водку и еду. Пили много, почти не закусывая. Она немного знает грузинский разговорный язык и поняла, что встретились товарищи по работе. Несколько раз они называли какие-то фамилии, но она их не запомнила. Сидели за столиком, что-то около часа.
– А о чем они говорили, не слышали? – спросил Дробышев.
– Когда я подходила к столику, они замолкали. Позже, когда выпили, мне удалось услышать несколько раз слово Батум.
– И только?
Она замялась.
– Ну, говорите же, что вы слышали еще! – настаивал Дробышев.
– Мне показалось, что двое требовали, чтобы третий, ну тот, который попал под поезд, ехал в Батум.
– А он, что же, не хотел?
Она кивнула головой:
– Да!
– И еще что?
– Говорил, что в Тифлисе должен увидеть «самого».
– Кого?
– Один из них заметил, что я стою рядом и громко засмеялся. А мне велел уйти. Я не расслышала.
– А кто платил?
– Тот, который заказывал.
– Был ли в руках погибшего портфель? – поинтересовался Дробышев.
– Да, был, – ответила она.
Маро показалось, что в портфеле были деньги или документы, потому что он не выпускал его из рук. Но когда они уходили, портфель нес один из его спутников.
– Они были пьяны, когда уходили?
– Больше всех был пьян, который погиб, – объяснила Маро. – он шел, а те двое его поддерживали под руки. Знаете, – сказала она, задумавшись, – чему я удивилась? Целый час они пили и разговаривали, а как объявили о подходе батумского, заторопились, поскорей расплатились и к выходу почти бежали. А пьяный упирался. Потом слышу крик: «Человек под поезд попал!»
– А этих двоих, кто с погибшим был, раньше не видели?
– Нет, не видала.
– Почему вы их запомнили?
– Да они какие-то не такие, как все.
– Как это не такие? Чем же они отличаются? – спросил Дробышев.
Маро помялась.
– Не такие. Строгие. Не улыбнулись, не пошутили.
Маро не умела объяснить толком свое впечатление. А дело было просто. Она привыкла к фамильярностям нетрезвых посетителей, к заигрыванию, к ощупывающим взглядам, двусмысленным шуткам. А эти люди не обращали на нее никакого внимания. И это было непривычно.
– Вы их после катастрофы не видели?
– Нет, они не появлялись.
– Кто-нибудь вас вызывал, допрашивал?
– Никто, – ответила Маро.
– А куда же портфель погибшего девался?
– Откуда же мне знать?
Больше ничего она, видимо, не знала. Дробышев поблагодарил за беседу.
– Пожалуйста, – сказала она, улыбаясь, – если надумаете, приходите сюда вечером, – продолжала Маро, впадая в привычный наигранно-веселый тон разбитной официантки.
Дробышев решил продолжать свои поиски. О его приезде и беседах уже стало известно сотрудникам местного оперпункта, и, когда он попросил их найти носильщика Нико, несколько человек бросились выполнять его просьбу. Не прошло и двадцати минут, в течение которых он успел просмотреть запись о происшествии в книге дежурного, как длинный и сухопарый носильщик уже сидел перед ним. В небольшой комнате оперпункта собрались сотрудники, свободные от дежурства, и с люботытством наблюдали за Дробышевым. Разговаривать в такой обстановке было трудно, но Федору не хотелось обижать их, и он, положив перед собой блокнот, начал опрос.
Нико объяснил, что он видел, как через тамбур товарного перелезли трое. Один из них был очень пьян, и двое других его поддерживали. Вагоны закрывали свет перронных фонарей, на пути было темновато, и он не смог рассмотреть людей, да это его и не интересовало. Чего-чего, а пьяных на станции хватало. На пути он находился, чтобы встречать пассажиров, – это его обязанность. Но как только мимо него прошел электровоз и поравнялся с этими тремя, он услышал крик, скрип и скрежет тормозов. Когда он подбежал к вагону, под колесами которого лежал человек, около уже никого не было.
– А те двое, которые поддерживали пьяного? – перебил носильщика Дробышев.
Нико пожал плечами.
– Их не было. Я на это сразу и не обратил внимания. Потом начали подбегать люди: машинист, пассажиры. Возможно, эти люди были в толпе, но меня окликнул пассажир, и я понес вещи.
– Нашли ли портфель? – поинтересовался Дробышев.
– Да, я видел черный портфель, он лежал на путях. Его подобрали и сдали в оперпункт.
«Пусть думают, что меня беспокоят документы», – подумал Федор и повернулся к дежурному.
– Где же портфель?
– Отправлен вместе с телом в Тифлис, – ответил тот.
Ближайший обратный поезд на Ново-Сенаки шел в одиннадцать вечера. В оставшиеся до отхода поезда два часа Дробышев решил побродить по городу. Он уже направился к выходу, но к нему подошел сотрудник оперпункта и сказал, что его вызывает Сухум. Взяв трубку, Федор услышал голос Чиверадзе.
– Что ты там шумишь? – спросил Иван Александрович. Он добавил иронически: – Даже Тифлис всполошил! – Чиверадзе помолчал. – Первым же поездом возвращайся домой, – строго закончил он.
Проходя мимо буфета, Дробышев вспомнил, что с утра ничего не ел, и зашел в зал. Почти все столы были заняты. Буфетчик, увидев его, улыбнулся как старому знакомому и помахал рукой. Пробираясь к свободному столику, Федор столкнулся с Маро. Она побледнела, и пройдя вплотную, шепнула, чтобы он прошел в угол к ее столику. Как только он сел, она подошла и, протянув карточку, вполголоса сказала:
– Мне надо вам что-то сказать. – Первый раз она не улыбнулась. – Быстро идите на улицу. Я выйду за вами.
Голос ее был тревожен. У Федора пропало желание есть, он встал и направился к выходу. Обернувшись в дверях, увидел, что Маро испуганно оглядела зал и смотрит на него. Спустившись по лестнице на площадь, Дробышев завернул за неосвещенный угол – оттуда ему был хорошо виден вокзал – и приготовился ждать. Не прошло и минуты, как он увидел вышедшую Маро. Она быстро спустилась по лестнице и, перебежав площадь, юркнула за угол, где ее ждал Дробышев, схватила ничего не понимающего Федора за руку и быстро зашептала, что через час после их беседы в зале появился один из тех, кто сидел с погибшим. Отозвав ее в сторону, он спросил, о чем она говорила с приезжим русским. Она сделала вид, что не узнала его, и ответила, что русский спрашивал, не вспомнит ли она людей, которые были на вокзале с убитым, а она будто бы сказала русскому, что за день у нее перед глазами проходит много народу и она не помнит, кто сидел за ее столиком. Неизвестный, видимо, успокоился, но все же предупредил, чтобы она держала язык за зубами, потому что русский уедет, а она останется!
Невры Маро сдали и она заплакала.
Дробышев смотрел и думал: «Никуда я не уеду отсюда, пока не разберусь до конца! Убили Самушия ведь, – решил он, – убили, чтобы не выдал других. Кто эти двое? Один здесь. А другой?»
Маро побежала к вокзалу. Федор, обойдя вокруг здание, через перрон отправился в оперативный пункт.
Дежурный соединил его с Сухумом, и через несколько минут сквозь треск, разряды и какие-то разговоры он услышал голос Ивана Александровича.
– Необходимо задержаться на один-два дня, – сказал Дробышев, – совершенно необходимо! Очень важные сообщения. Очень! – подчеркнул он. – Разрешите?
– Догадываюсь! Не случайная смерть? Разберемся! Но сам выезжай!
– Надо остаться! – повторил Федор.
– Выезжай немедленно! – вскипел Чиверадзе, – понимаешь, немедленно обратно. Понял?
– Понятно! – обиженно ответил Дробышев. – Через час выезжаю.
40
41
– Должно быть, никто не видел. На первом пути стоял товарный, не успели убрать. Скорый пришел на второй. Хотя, подожди. Нико видел.
– Какой Нико?
– Носильщик на станции. Когда это случилось, он в буфет приходил, говорил, что видел. Да его вызывали ваши, допрашивали. А вот и Маро. Иди сюда, Маро, человек хочет с тобой поговорить.
Федор обернулся и увидел невысокую полную блондинку с ярко накрашенными губами. Это была русская девушка. Вероятно, ее звали Марией, а не Маро. Она улыбнулась и подала руку.
– Гиви говорит, вы обслуживали вчера вечером человека, которого переехал поезд, – не отпуская ее большой, крепкой, шершавой руки, сказал Дробышев.
– Да, он за моим столиком сидел.
– Расскажите подробно и по порядку, как все это было, – попросил Федор.
Она вопросительно посмотрела на буфетчика.
– Поговори с товарищем, расскажи ему, – сказал толстяк и вернулся за стойку.
Маро пригласила Дробышева сесть за столик. Чувствовалось, что работа в ресторане приучила ее не теряться и не смущаться перед посторонними. Ей не надо было задавать вопросов, она быстро поняла, что от нее нужно, и с чисто профессиональной наблюдательностью рассказала о человеке, который, встав из-за ее столика, через несколько минут трагически погиб. Она никогда раньше его не видела, но запомнила многие характерные черточки. Из ее рассказа Дробышев узнал, что Самушия вошел в зал с двумя мужчинами. (Маро подробно описала их). Один из них заказал вино, водку и еду. Пили много, почти не закусывая. Она немного знает грузинский разговорный язык и поняла, что встретились товарищи по работе. Несколько раз они называли какие-то фамилии, но она их не запомнила. Сидели за столиком, что-то около часа.
– А о чем они говорили, не слышали? – спросил Дробышев.
– Когда я подходила к столику, они замолкали. Позже, когда выпили, мне удалось услышать несколько раз слово Батум.
– И только?
Она замялась.
– Ну, говорите же, что вы слышали еще! – настаивал Дробышев.
– Мне показалось, что двое требовали, чтобы третий, ну тот, который попал под поезд, ехал в Батум.
– А он, что же, не хотел?
Она кивнула головой:
– Да!
– И еще что?
– Говорил, что в Тифлисе должен увидеть «самого».
– Кого?
– Один из них заметил, что я стою рядом и громко засмеялся. А мне велел уйти. Я не расслышала.
– А кто платил?
– Тот, который заказывал.
– Был ли в руках погибшего портфель? – поинтересовался Дробышев.
– Да, был, – ответила она.
Маро показалось, что в портфеле были деньги или документы, потому что он не выпускал его из рук. Но когда они уходили, портфель нес один из его спутников.
– Они были пьяны, когда уходили?
– Больше всех был пьян, который погиб, – объяснила Маро. – он шел, а те двое его поддерживали под руки. Знаете, – сказала она, задумавшись, – чему я удивилась? Целый час они пили и разговаривали, а как объявили о подходе батумского, заторопились, поскорей расплатились и к выходу почти бежали. А пьяный упирался. Потом слышу крик: «Человек под поезд попал!»
– А этих двоих, кто с погибшим был, раньше не видели?
– Нет, не видала.
– Почему вы их запомнили?
– Да они какие-то не такие, как все.
– Как это не такие? Чем же они отличаются? – спросил Дробышев.
Маро помялась.
– Не такие. Строгие. Не улыбнулись, не пошутили.
Маро не умела объяснить толком свое впечатление. А дело было просто. Она привыкла к фамильярностям нетрезвых посетителей, к заигрыванию, к ощупывающим взглядам, двусмысленным шуткам. А эти люди не обращали на нее никакого внимания. И это было непривычно.
– Вы их после катастрофы не видели?
– Нет, они не появлялись.
– Кто-нибудь вас вызывал, допрашивал?
– Никто, – ответила Маро.
– А куда же портфель погибшего девался?
– Откуда же мне знать?
Больше ничего она, видимо, не знала. Дробышев поблагодарил за беседу.
– Пожалуйста, – сказала она, улыбаясь, – если надумаете, приходите сюда вечером, – продолжала Маро, впадая в привычный наигранно-веселый тон разбитной официантки.
Дробышев решил продолжать свои поиски. О его приезде и беседах уже стало известно сотрудникам местного оперпункта, и, когда он попросил их найти носильщика Нико, несколько человек бросились выполнять его просьбу. Не прошло и двадцати минут, в течение которых он успел просмотреть запись о происшествии в книге дежурного, как длинный и сухопарый носильщик уже сидел перед ним. В небольшой комнате оперпункта собрались сотрудники, свободные от дежурства, и с люботытством наблюдали за Дробышевым. Разговаривать в такой обстановке было трудно, но Федору не хотелось обижать их, и он, положив перед собой блокнот, начал опрос.
Нико объяснил, что он видел, как через тамбур товарного перелезли трое. Один из них был очень пьян, и двое других его поддерживали. Вагоны закрывали свет перронных фонарей, на пути было темновато, и он не смог рассмотреть людей, да это его и не интересовало. Чего-чего, а пьяных на станции хватало. На пути он находился, чтобы встречать пассажиров, – это его обязанность. Но как только мимо него прошел электровоз и поравнялся с этими тремя, он услышал крик, скрип и скрежет тормозов. Когда он подбежал к вагону, под колесами которого лежал человек, около уже никого не было.
– А те двое, которые поддерживали пьяного? – перебил носильщика Дробышев.
Нико пожал плечами.
– Их не было. Я на это сразу и не обратил внимания. Потом начали подбегать люди: машинист, пассажиры. Возможно, эти люди были в толпе, но меня окликнул пассажир, и я понес вещи.
– Нашли ли портфель? – поинтересовался Дробышев.
– Да, я видел черный портфель, он лежал на путях. Его подобрали и сдали в оперпункт.
«Пусть думают, что меня беспокоят документы», – подумал Федор и повернулся к дежурному.
– Где же портфель?
– Отправлен вместе с телом в Тифлис, – ответил тот.
Ближайший обратный поезд на Ново-Сенаки шел в одиннадцать вечера. В оставшиеся до отхода поезда два часа Дробышев решил побродить по городу. Он уже направился к выходу, но к нему подошел сотрудник оперпункта и сказал, что его вызывает Сухум. Взяв трубку, Федор услышал голос Чиверадзе.
– Что ты там шумишь? – спросил Иван Александрович. Он добавил иронически: – Даже Тифлис всполошил! – Чиверадзе помолчал. – Первым же поездом возвращайся домой, – строго закончил он.
Проходя мимо буфета, Дробышев вспомнил, что с утра ничего не ел, и зашел в зал. Почти все столы были заняты. Буфетчик, увидев его, улыбнулся как старому знакомому и помахал рукой. Пробираясь к свободному столику, Федор столкнулся с Маро. Она побледнела, и пройдя вплотную, шепнула, чтобы он прошел в угол к ее столику. Как только он сел, она подошла и, протянув карточку, вполголоса сказала:
– Мне надо вам что-то сказать. – Первый раз она не улыбнулась. – Быстро идите на улицу. Я выйду за вами.
Голос ее был тревожен. У Федора пропало желание есть, он встал и направился к выходу. Обернувшись в дверях, увидел, что Маро испуганно оглядела зал и смотрит на него. Спустившись по лестнице на площадь, Дробышев завернул за неосвещенный угол – оттуда ему был хорошо виден вокзал – и приготовился ждать. Не прошло и минуты, как он увидел вышедшую Маро. Она быстро спустилась по лестнице и, перебежав площадь, юркнула за угол, где ее ждал Дробышев, схватила ничего не понимающего Федора за руку и быстро зашептала, что через час после их беседы в зале появился один из тех, кто сидел с погибшим. Отозвав ее в сторону, он спросил, о чем она говорила с приезжим русским. Она сделала вид, что не узнала его, и ответила, что русский спрашивал, не вспомнит ли она людей, которые были на вокзале с убитым, а она будто бы сказала русскому, что за день у нее перед глазами проходит много народу и она не помнит, кто сидел за ее столиком. Неизвестный, видимо, успокоился, но все же предупредил, чтобы она держала язык за зубами, потому что русский уедет, а она останется!
Невры Маро сдали и она заплакала.
Дробышев смотрел и думал: «Никуда я не уеду отсюда, пока не разберусь до конца! Убили Самушия ведь, – решил он, – убили, чтобы не выдал других. Кто эти двое? Один здесь. А другой?»
Маро побежала к вокзалу. Федор, обойдя вокруг здание, через перрон отправился в оперативный пункт.
Дежурный соединил его с Сухумом, и через несколько минут сквозь треск, разряды и какие-то разговоры он услышал голос Ивана Александровича.
– Необходимо задержаться на один-два дня, – сказал Дробышев, – совершенно необходимо! Очень важные сообщения. Очень! – подчеркнул он. – Разрешите?
– Догадываюсь! Не случайная смерть? Разберемся! Но сам выезжай!
– Надо остаться! – повторил Федор.
– Выезжай немедленно! – вскипел Чиверадзе, – понимаешь, немедленно обратно. Понял?
– Понятно! – обиженно ответил Дробышев. – Через час выезжаю.
40
Прошли только сутки, как Федор уехал в эту срочную командировку, а Елену Николаевну уже томили страх и предчувствие каких-то опасностей.
День промелькнул в сутолоке хозяйственных дел и забот, но к вечеру, оставшись одна, она загрустила. С сумерками возвратились и волнения за мужа. Елена Николаевна знала, что некоторые жены телефонными звонками надоедали начальникам своих мужей – куда поехал? Надолго ли? И чуть не задавали вопрос «зачем?» Им говорили о примерных сроках командировок, но на остальное отвечали неопределенно и, как им казалось, загадочно. Наиболее дотошным и надоедливым сухо напоминали, что их мужья работают не в промкооперации и что женам чекистов любопытство противопоказано. По возвращении из командировок с мужьями таких ревниво-любопытных разговаривали. Разговоры были неофициальные, но неприятные и оканчивались, как правило, дома слезами «слабого пола». К счастью, таких жен было не так уж много. Большинство женщин, вышедших замуж за чекистов, мирились с неизбежной скукой довольно частых одиноких вечеров. Многие из них работали, у многих были дети. Это скрашивало семейную жизнь. Кое-кто иногда не выдерживал. Застигнутый врасплох слезами жены, муж гладил поникшую, дорогую ему голову и, взволнованный, успокаивал свою подругу словами, которым сам не очень верил, о том, что нужно подождать, сейчас не такое время, чтобы отдыхать. Елена тоже прошла через это. В сущности что, как не это толкнуло ее к Григорию Самойловичу?
По ее расчетам, Федор завтра должен был вернуться.
Она читала, когда в окно постучали. Отодвинув занавеску, Елена увидела за стеклом незнакомое лицо. Человек что-то говорил, но она видела только раскрывающийся рот. Она открыла окно. Человек сказал, что он из госпиталя, от доктора Шервашидзе. Она испугалась.
– Не случилось ли чего-нибудь с Дробышевым?
– Не знаю, но доктор сказал, чтобы вы немедленно пришли в больницу.
Елена Николаевна растерялась. Она схватила платок, надела его, потом сняла. Чувствуя, что у нее дрожат ноги, она села, но сейчас же вскочила и выглянула в окно. Неизвестный ожидал. Она крикнула ему, что идет, и, забыв даже погасить свет, выскочила из комнаты. У калитки, ласкаясь, к ней подбежал Дин. Увидев собаку, Елена вспомнила, что дома никого не осталось, и крикнула: «Домой!» Дин неохотно повернул обратно, но, не пройдя несколько шагов, остановился и, стараясь не попадаться на глаза расстроенной хозяйке, побежал за ней. Схватив провожатого за руку, ничего не соображая от волнения, Елена заторопилась. Неизвестный успокаивал, но она не слушала. Воображение рисовало ей страшную картину нового ранения Федора. Ранения? А может быть, даже смерть? Она уже бежала. Видимо, спутник ее был не совсем здоров, не поспевал за нею, снова уговаривал не спешить, потом начал отставать. Когда она вышла к Ботаническому саду и обернулась, его уже не было.
Редкие городские фонари обошли этот квартал. Елена скорей угадывала, чем видела тропинку, ведущую к насыпи, за которой начинался подъем к больнице. Густо разросшиеся ветви деревьев свешивались из-за железной ограды, закрывали сад. Елена слишком торопилась, чтобы ожидать провожатого теперь, когда были уже видны огни больницы. Ей показалось, что здание освещено ярче, чем всегда. «Ну, конечно, что-то случилось с Федором», – продолжая бежать думала она. В эту минуту какой-то человек преградил ей дорогу. Она толкнула его и хотела бежать дальше, но неизвестный схватил ее за руку. Темнота мешала рассмотреть его, но человек и не думал прятаться.
– Подождите, Елена Николаевна! – сказал он вполголоса, и она узнала Майсурадзе. Он тянул ее к ограде. Если на улице, затененной деревьями, был полумрак, то там было совсем темно.
– Что вы делаете? – возмутилась она, пытаясь выдернуть руку. Елене на мгновение показалось, что Майсурадзе, случайно встретив ее, пытается воспользоваться безлюдностью и темнотой, чтобы возобновить свои пошлые ухаживания. Она гневно оттолкнула его, но он бесцеремонно схватил ее за плечи. Елена хотела крикнуть, но рука Майсурадзе закрыла ей рот.
– Не кричите! – услышала она свистящий шепот.
– Что вам нужно?
– Постойте спокойно, я не собираюсь за вами ухаживать. – В голосе Майсурадзе послышалась явная угроза.
– Меня срочно вызвали в больницу, – начала она.
– Вас вызвал я. Иначе вас трудно вечером вытащить из дому. Слушайте внимательно. Мужу, да и вам грозит опасность!
Теперь Елена уж не сопротивлялась, не пыталась бежать. Ей вспомнился незнакомец, встреченный недавно возле дома. Что-то общее было у Майсурадзе с тем человеком.
– Вам нельзя доверять, потому что вы болтливы, – продолжал Майсурадзе. – Но опасность слишком велика, и у нас мало времени.
– Болтлива? – стараясь быть спокойной, удивилась Елена.
– Да, болтливы и, видимо, легкомысленны, – продолжал Майсурадзе. – С вами разговаривали, предупредили, чтобы вы никому не говорили об этом. А вы сейчас же все рассказали мужу и по его указанию бегали в ГПУ.
«Так вот в чем дело! – подумала она. – Значит, прав Федор, что врагов еще много. Того человека она не знает, но этот…»
– Что вы рассказали мужу и что говорили в ГПУ? – продолжал допрашивать Майсурадзе. Теперь он был не заискивающий, не вкрадчивый, как в поезде, нет, жестокий, чужой, угрожающий. Так вот какие бывают враги! А она-то думала, что у них хищные, полуприкрытые масками плакатные лица шпионов и вредителей. Елена чувствовала, как в ее душе растет презрение и ненависть к этим людям с двойными лицами, фразами и поступками.
– Что же вы рассказали вашему мужу? – как сквозь сон, услышала она настойчивый голос Майсурадзе.
– Что вам надо от меня? – крикнула она.
– Она смеется над нами, – произнес кто-то сзади. Елена обернулась и увидела загородившую ей дорогу большую темную фигуру. И тогда со вспыхнувшей яростью, уже не владея собой, она закричала и бросилась бежать, бежать к свету, к людям, чтобы рассказать им, предупредить об опасности. Она услышала за собой топот, площадную брань и визгливый крик: «Кончай ее!» И сейчас же грянул выстрел, за ним второй, третий. Она почувствовала удар, перед глазами вспыхнуло и погасло огненно-яркое, ослепительное пламя.
В это же мгновенье из темноты выскочила огромная собака, бросилась на Майсурадзе и опрокинула его на землю. Острые клыки впились в руку. Убийца вскочил и в упор выстрелил. Овчарка взвизгнула и тяжело свалилась на траву.
День промелькнул в сутолоке хозяйственных дел и забот, но к вечеру, оставшись одна, она загрустила. С сумерками возвратились и волнения за мужа. Елена Николаевна знала, что некоторые жены телефонными звонками надоедали начальникам своих мужей – куда поехал? Надолго ли? И чуть не задавали вопрос «зачем?» Им говорили о примерных сроках командировок, но на остальное отвечали неопределенно и, как им казалось, загадочно. Наиболее дотошным и надоедливым сухо напоминали, что их мужья работают не в промкооперации и что женам чекистов любопытство противопоказано. По возвращении из командировок с мужьями таких ревниво-любопытных разговаривали. Разговоры были неофициальные, но неприятные и оканчивались, как правило, дома слезами «слабого пола». К счастью, таких жен было не так уж много. Большинство женщин, вышедших замуж за чекистов, мирились с неизбежной скукой довольно частых одиноких вечеров. Многие из них работали, у многих были дети. Это скрашивало семейную жизнь. Кое-кто иногда не выдерживал. Застигнутый врасплох слезами жены, муж гладил поникшую, дорогую ему голову и, взволнованный, успокаивал свою подругу словами, которым сам не очень верил, о том, что нужно подождать, сейчас не такое время, чтобы отдыхать. Елена тоже прошла через это. В сущности что, как не это толкнуло ее к Григорию Самойловичу?
По ее расчетам, Федор завтра должен был вернуться.
Она читала, когда в окно постучали. Отодвинув занавеску, Елена увидела за стеклом незнакомое лицо. Человек что-то говорил, но она видела только раскрывающийся рот. Она открыла окно. Человек сказал, что он из госпиталя, от доктора Шервашидзе. Она испугалась.
– Не случилось ли чего-нибудь с Дробышевым?
– Не знаю, но доктор сказал, чтобы вы немедленно пришли в больницу.
Елена Николаевна растерялась. Она схватила платок, надела его, потом сняла. Чувствуя, что у нее дрожат ноги, она села, но сейчас же вскочила и выглянула в окно. Неизвестный ожидал. Она крикнула ему, что идет, и, забыв даже погасить свет, выскочила из комнаты. У калитки, ласкаясь, к ней подбежал Дин. Увидев собаку, Елена вспомнила, что дома никого не осталось, и крикнула: «Домой!» Дин неохотно повернул обратно, но, не пройдя несколько шагов, остановился и, стараясь не попадаться на глаза расстроенной хозяйке, побежал за ней. Схватив провожатого за руку, ничего не соображая от волнения, Елена заторопилась. Неизвестный успокаивал, но она не слушала. Воображение рисовало ей страшную картину нового ранения Федора. Ранения? А может быть, даже смерть? Она уже бежала. Видимо, спутник ее был не совсем здоров, не поспевал за нею, снова уговаривал не спешить, потом начал отставать. Когда она вышла к Ботаническому саду и обернулась, его уже не было.
Редкие городские фонари обошли этот квартал. Елена скорей угадывала, чем видела тропинку, ведущую к насыпи, за которой начинался подъем к больнице. Густо разросшиеся ветви деревьев свешивались из-за железной ограды, закрывали сад. Елена слишком торопилась, чтобы ожидать провожатого теперь, когда были уже видны огни больницы. Ей показалось, что здание освещено ярче, чем всегда. «Ну, конечно, что-то случилось с Федором», – продолжая бежать думала она. В эту минуту какой-то человек преградил ей дорогу. Она толкнула его и хотела бежать дальше, но неизвестный схватил ее за руку. Темнота мешала рассмотреть его, но человек и не думал прятаться.
– Подождите, Елена Николаевна! – сказал он вполголоса, и она узнала Майсурадзе. Он тянул ее к ограде. Если на улице, затененной деревьями, был полумрак, то там было совсем темно.
– Что вы делаете? – возмутилась она, пытаясь выдернуть руку. Елене на мгновение показалось, что Майсурадзе, случайно встретив ее, пытается воспользоваться безлюдностью и темнотой, чтобы возобновить свои пошлые ухаживания. Она гневно оттолкнула его, но он бесцеремонно схватил ее за плечи. Елена хотела крикнуть, но рука Майсурадзе закрыла ей рот.
– Не кричите! – услышала она свистящий шепот.
– Что вам нужно?
– Постойте спокойно, я не собираюсь за вами ухаживать. – В голосе Майсурадзе послышалась явная угроза.
– Меня срочно вызвали в больницу, – начала она.
– Вас вызвал я. Иначе вас трудно вечером вытащить из дому. Слушайте внимательно. Мужу, да и вам грозит опасность!
Теперь Елена уж не сопротивлялась, не пыталась бежать. Ей вспомнился незнакомец, встреченный недавно возле дома. Что-то общее было у Майсурадзе с тем человеком.
– Вам нельзя доверять, потому что вы болтливы, – продолжал Майсурадзе. – Но опасность слишком велика, и у нас мало времени.
– Болтлива? – стараясь быть спокойной, удивилась Елена.
– Да, болтливы и, видимо, легкомысленны, – продолжал Майсурадзе. – С вами разговаривали, предупредили, чтобы вы никому не говорили об этом. А вы сейчас же все рассказали мужу и по его указанию бегали в ГПУ.
«Так вот в чем дело! – подумала она. – Значит, прав Федор, что врагов еще много. Того человека она не знает, но этот…»
– Что вы рассказали мужу и что говорили в ГПУ? – продолжал допрашивать Майсурадзе. Теперь он был не заискивающий, не вкрадчивый, как в поезде, нет, жестокий, чужой, угрожающий. Так вот какие бывают враги! А она-то думала, что у них хищные, полуприкрытые масками плакатные лица шпионов и вредителей. Елена чувствовала, как в ее душе растет презрение и ненависть к этим людям с двойными лицами, фразами и поступками.
– Что же вы рассказали вашему мужу? – как сквозь сон, услышала она настойчивый голос Майсурадзе.
– Что вам надо от меня? – крикнула она.
– Она смеется над нами, – произнес кто-то сзади. Елена обернулась и увидела загородившую ей дорогу большую темную фигуру. И тогда со вспыхнувшей яростью, уже не владея собой, она закричала и бросилась бежать, бежать к свету, к людям, чтобы рассказать им, предупредить об опасности. Она услышала за собой топот, площадную брань и визгливый крик: «Кончай ее!» И сейчас же грянул выстрел, за ним второй, третий. Она почувствовала удар, перед глазами вспыхнуло и погасло огненно-яркое, ослепительное пламя.
В это же мгновенье из темноты выскочила огромная собака, бросилась на Майсурадзе и опрокинула его на землю. Острые клыки впились в руку. Убийца вскочил и в упор выстрелил. Овчарка взвизгнула и тяжело свалилась на траву.
41
В середине августа прошли проливные дожди. Сплошные потоки воды обрушились на побережье. Сразу потемнело и похолодало. Со склонов гор к морю медленно сползали огромные массы разжиженной земли вместе с цветами, виноградниками и кустами табака. Погибали плоды тяжелого труда тысяч людей. Бедствие росло и ширилось. Шоссе, проходившее вдоль берега моря, не остановило оползней. Реки вышли из берегов. Сообщение между селениями и городами было прервано. Единственным видом транспорта остались буйволы, флегматично двигавшиеся по этому бездорожью. Море, еще несколько дней назад спокойное и синее, теперь побурело и огромными валами тяжело бухало о гранитные парапеты. Только крайняя необходимость заставляла человека покидать свое жилье, мокнуть, скользить, вязнуть, с трудом передвигать ноги. Непогода остановила и железнодорожное движение. Скорый поезд из Москвы, не дойдя двадцати километров до Сочи, застрял в районе селения Нижнее Лоо. Огромные глыбы известняка, нависавшие над дорогой, обрушились и завалили железнодорожное полотно. Пассажиры отсиживались в вагонах, «забивали козла», играли в карты и в шахматы; уныло бродили по составу и, кляня непрестанно льющий дождь, жадно прислушивались ко все растущим слухам.
Осмотрев камни, преградишие путь, и переговорив с главным кондуктором, Березовский убедился, что помощи дождешься не скоро, и решил вместе с сопровождающим его сотрудником пешком пройти полтора-два километра до станции Лоо, оттуда связаться по телефону с Сочи и любым способом добраться до Сухума. Надо было торопиться. Допросы Тавокина, Капитонова и других помогли окончательно установить наличие в Абхазии хорошо законспирированной антисоветской организации, тесно связанной с московским центром. ОГПУ теперь располагало точным списком участников контрреволюционного подполья и конкретными фактами их преступной деятельности. Судя по последним сообщениям из Сухума, вражеские элементы активизировали свою деятельность, и Березовский отправился в Абхазию, чтобы руководить операцией по ликвидации затянувшегося дела «шакалов».
В один из этих же дождливых дней Пурцеладзе и Сандро были вызваны к Чиверадзе. Иван Александрович, всегда подтянутый и четкий, в последнее время чувствовал недомогание. Сутулясь, он дремал в своем кресле. Увидев вызванных, зябко повел плечами.
– Отдохнули?
Голос у Ивана Александровича немного хрипел. Чиверадзе протянул руку к коробке «Самсуна», достал папиросу, долго разминал табак пальцами, зажег спичку и закурил. Наблюдая за ним, Сандро заметил, что рука Чиверадзе дрожала – Ивана Александровича лихорадило. Сыроватый табак долго не раскуривался. Наконец, после нескольких глубоких затяжек он выдохнул из себя сероватое облако дыма и, как бы продолжая беседу, заговорил:
– Вы знаете, что рассказал Коста. К сожалению знал он мало, и, видимо, место его во всей этой истории незначительно.
– Он говорил нам, что уже выполнял роль связного, – подсказал Пурцеладзе.
– Он подтвердил это и при допросе, – продолжал Чиверадзе, – указал, сколько раз и куда ходил и сколько за это ему платили. Раньше он передавал письма через Измаила из Ажар. Все эти сведения проверяются. Содержания писем не знал. Об Эмухвари слышал от Измаила и Минасяна, но никогда его не видел. Он же рассказал, что должен был передать письмо Минасяну, а если встреча почему-либо не состоится, то доставить его в Бешкардаш некоему Константину Метакса. Возможно, там будут и Эмхи. – Он посмотрел на Сандро. – Ты должен сыграть роль Косты. Значит так: ты горец, нес письмо из-под Микоян-Шахара, из селения Нижняя Теберда. Письмо тебе дал священник этого селения отец Георгий. Его знают Эмухвари. Запомни его приметы: невысокого роста, лет шестидесяти, худой, с редкой седой бородкой. Одет всегда одинаково – в старый серый подрясник. Священствует в селении лет двадцать. Живет в маленькой пристройке при церкви. Церковь расположена перед выходом из селения на северной окраине. За доставку письма священник обещал тебе сто рублей и барана. Шел ты три дня. Священник предупредил, что ждать тебя будут девятого, десятого и одиннадцатого августа от шести часов утра до двенадцати часов ночи у Красного моста, не доходя Цебельды. Человека, который подойдет к тебе, зовут Арам. Ты пришел к месту восьмого, ждал двое суток.
Чиверадзе говорил тяжело, часто останавливался, закрывал глаза и отдыхал.
– Десятого к тебе пришел Минасян, ты передал ему письмо и пошел обратно. Минасян решил проводить тебя до Лат. Не доходя Багад, вас обстреляли неизвестные, видимо местные чекисты. При перестрелке Минасяна ранили, ну, хотя бы в ногу. Идти он не мог, сказал, чтобы ты сам отнес письмо в Бешкардаш. Отойдя с километр, ты услышат частую стрельбу. Ты думаешь, что Минасяна захватили или убили чекисты. Все это на случай, если тебе придется рассказать о себе. Можешь немного пофантазировать, но в меру. Смотри, не переборщи. Эмхи, это не Минасян.
– А что надо делать дальше?
– Сейчас скажу. Письмо постарайся отдать Эмухвари лично в руки. Ты должен убедиться, что они в Бешкардаше. Если все будет так, как мы наметили, и ты с ними встретишься, запомни их. В момент операции подключишься к нашим.
– А может быть, попробовать их захватить? – предложил Пурцеладзе.
– Это вдвоем-то? Нет уж, пожалуйста без эксперимента, а то получится, как с Минасяном. Ты, – Чиверадзе посмотрел на Пурцеладзе, – будешь только прикрывать Сандро. Иди за ним на таком расстоянии, чтобы посторонние не догадались, что вы знакомы. Как только Сандро…
Иван Акександрович остановился, закрыл глаза, прижал руку к сердцу, медленно и глубоко задышал. Пурцеладзе вскочил, налил из графина стакан воды и протянул Ивану Александровичу. Чиверадзе с трудом открыл глаза. Болезненная гримаса искривила его рот. Он нащупал ящик стола и, вынув пузырек с какой-то жидкостью, передал Пурцеладзе.
– Десять капель, – услышал Володя слабый шепот.
– А не много? – на всякий случай с опаской спросил Сандро.
Ивана Александровича положили на диван, расстегнули ему китель.
Инструктаж продолжал Дмитренко. Полузакрыв глаза, Чиверадзе слушал свой собственный, разработанный в деталях план, который должен был привести к ликвидации вооруженной группы Эмухвари. Скосив глаза, он отыскал Сандро и кивком головы поманил его к себе. Бледный, тяжело дыша, он медленно выговаривал слова и повторял их, точно боясь, что Сандро не поймет. Чиверадзе предупреждал его об опасности.
– Будь начеку, – говорил он шепотом. – Взять их трудно, очень трудно. Но это необходимо. Ты только разведчик. Если он там, передай письмо и уходи. Спрячься, дай знать Пурцеладзе и не выпускай их из-под наблюдения. Мы будем в Бешкардаше и сообща, все вместе, их не выпустим. – И, словно боясь, что он его не поймет, медленно повторил: – Не стреляй! Терпи. Пусть стреляют они, ты молчи. Даже лучше! Пусть расстреляют патроны, у них мало, легче будет брать… живыми…
Сил больше не было. Иван Александрович отвалился на подушку, прикусил бескровную губу и закрыл глаза.
– А если их в селении не будет? – обратился Сандро к Дмитренко. – Как тогда с письмом?
– Тогда жди! День, два, смотря по обстановке. Если Эмхи там не будут, Метакса найдет способ сообщить им о твоем приходе. Это, конечно, хуже, – нельзя скапливать наших людей до их прихода – заметят. Нет, нет, они должны быть там, – решил Дмитренко. – Пограничники предупреждены и в курсе всей операции.
Сандро и Пурцеладзе закивали головами.
– Тогда давайте, выполняйте!
Выйдя из кабинета, Дмитренко вызвал к Ивану Александровичу врача. Дежурный доложил, что звонили из Сочи, приехавший из Москвы Березовский спрашивал, можно ли проехать на машине от Пиленково до Сухума. Узнав, что дорога в нескольких местах разбита, он проосил передать Чиверадзе, что выезжает погранкатером и к ночи будет.
Можно было идти прямо на Михайловку, а Дмитренко почему-то требовал, чтобы они шли кругом, через Келасури, вдоль реки до Александровки, потом повернули на Павловку и через Константиновку, с юга, вышли к Бешкардаш. Для чего это? Дмитренко пояснил: идти так как шел бы Минасян.
Перейдя Келасурский мост, Сандро повернул влево по дороге вдоль реки. Тропа то и дело пропадала в густой траве, Сандро сбивался с пути и, отыскивая дорогу, возвращался назад. Ущелье то расширялось, то сужалось. Огромные грабы, окутанные внизу большими зелеными шапками лавровишни и рододендрона, тянули к солнцу свои кроны. Вдоль стволов, свешивая зеленые гроздья, вился дикий виноград. Воздух был полон густых и влажных испарений.
Обступившие дорогу густые кусты стали попадаться реже, лес поредел и незаметно перешел в рощу гладкоствольных буков. После очередного спуска Сандро ступил на ветхий деревянный мост, дрожавший от непогоды, старости и тяжести пешехода. За мостом он поднялся вверх к небольшому греческому селению, не останавливаясь, прошел вдоль маленьких домиков, спрятанных в густой листве фруктовых садов, и присел у нависшего над тропой огромного обломка гранита, решив подождать идущего сзади Пурцеладзе. Надо было еще раз договориться о совместных действиях, уточнить условленную сигнализацию.
Через полчаса на тропинке показался Володя. Он сел возле Сандро. Они еще раз все обсудили.
– Ты смотри, не спутай, – напомнил Пурцеладзе, – и не лезь на рожон. Помни, что говорил Иван Александрович.
Осмотрев камни, преградишие путь, и переговорив с главным кондуктором, Березовский убедился, что помощи дождешься не скоро, и решил вместе с сопровождающим его сотрудником пешком пройти полтора-два километра до станции Лоо, оттуда связаться по телефону с Сочи и любым способом добраться до Сухума. Надо было торопиться. Допросы Тавокина, Капитонова и других помогли окончательно установить наличие в Абхазии хорошо законспирированной антисоветской организации, тесно связанной с московским центром. ОГПУ теперь располагало точным списком участников контрреволюционного подполья и конкретными фактами их преступной деятельности. Судя по последним сообщениям из Сухума, вражеские элементы активизировали свою деятельность, и Березовский отправился в Абхазию, чтобы руководить операцией по ликвидации затянувшегося дела «шакалов».
В один из этих же дождливых дней Пурцеладзе и Сандро были вызваны к Чиверадзе. Иван Александрович, всегда подтянутый и четкий, в последнее время чувствовал недомогание. Сутулясь, он дремал в своем кресле. Увидев вызванных, зябко повел плечами.
– Отдохнули?
Голос у Ивана Александровича немного хрипел. Чиверадзе протянул руку к коробке «Самсуна», достал папиросу, долго разминал табак пальцами, зажег спичку и закурил. Наблюдая за ним, Сандро заметил, что рука Чиверадзе дрожала – Ивана Александровича лихорадило. Сыроватый табак долго не раскуривался. Наконец, после нескольких глубоких затяжек он выдохнул из себя сероватое облако дыма и, как бы продолжая беседу, заговорил:
– Вы знаете, что рассказал Коста. К сожалению знал он мало, и, видимо, место его во всей этой истории незначительно.
– Он говорил нам, что уже выполнял роль связного, – подсказал Пурцеладзе.
– Он подтвердил это и при допросе, – продолжал Чиверадзе, – указал, сколько раз и куда ходил и сколько за это ему платили. Раньше он передавал письма через Измаила из Ажар. Все эти сведения проверяются. Содержания писем не знал. Об Эмухвари слышал от Измаила и Минасяна, но никогда его не видел. Он же рассказал, что должен был передать письмо Минасяну, а если встреча почему-либо не состоится, то доставить его в Бешкардаш некоему Константину Метакса. Возможно, там будут и Эмхи. – Он посмотрел на Сандро. – Ты должен сыграть роль Косты. Значит так: ты горец, нес письмо из-под Микоян-Шахара, из селения Нижняя Теберда. Письмо тебе дал священник этого селения отец Георгий. Его знают Эмухвари. Запомни его приметы: невысокого роста, лет шестидесяти, худой, с редкой седой бородкой. Одет всегда одинаково – в старый серый подрясник. Священствует в селении лет двадцать. Живет в маленькой пристройке при церкви. Церковь расположена перед выходом из селения на северной окраине. За доставку письма священник обещал тебе сто рублей и барана. Шел ты три дня. Священник предупредил, что ждать тебя будут девятого, десятого и одиннадцатого августа от шести часов утра до двенадцати часов ночи у Красного моста, не доходя Цебельды. Человека, который подойдет к тебе, зовут Арам. Ты пришел к месту восьмого, ждал двое суток.
Чиверадзе говорил тяжело, часто останавливался, закрывал глаза и отдыхал.
– Десятого к тебе пришел Минасян, ты передал ему письмо и пошел обратно. Минасян решил проводить тебя до Лат. Не доходя Багад, вас обстреляли неизвестные, видимо местные чекисты. При перестрелке Минасяна ранили, ну, хотя бы в ногу. Идти он не мог, сказал, чтобы ты сам отнес письмо в Бешкардаш. Отойдя с километр, ты услышат частую стрельбу. Ты думаешь, что Минасяна захватили или убили чекисты. Все это на случай, если тебе придется рассказать о себе. Можешь немного пофантазировать, но в меру. Смотри, не переборщи. Эмхи, это не Минасян.
– А что надо делать дальше?
– Сейчас скажу. Письмо постарайся отдать Эмухвари лично в руки. Ты должен убедиться, что они в Бешкардаше. Если все будет так, как мы наметили, и ты с ними встретишься, запомни их. В момент операции подключишься к нашим.
– А может быть, попробовать их захватить? – предложил Пурцеладзе.
– Это вдвоем-то? Нет уж, пожалуйста без эксперимента, а то получится, как с Минасяном. Ты, – Чиверадзе посмотрел на Пурцеладзе, – будешь только прикрывать Сандро. Иди за ним на таком расстоянии, чтобы посторонние не догадались, что вы знакомы. Как только Сандро…
Иван Акександрович остановился, закрыл глаза, прижал руку к сердцу, медленно и глубоко задышал. Пурцеладзе вскочил, налил из графина стакан воды и протянул Ивану Александровичу. Чиверадзе с трудом открыл глаза. Болезненная гримаса искривила его рот. Он нащупал ящик стола и, вынув пузырек с какой-то жидкостью, передал Пурцеладзе.
– Десять капель, – услышал Володя слабый шепот.
– А не много? – на всякий случай с опаской спросил Сандро.
Ивана Александровича положили на диван, расстегнули ему китель.
Инструктаж продолжал Дмитренко. Полузакрыв глаза, Чиверадзе слушал свой собственный, разработанный в деталях план, который должен был привести к ликвидации вооруженной группы Эмухвари. Скосив глаза, он отыскал Сандро и кивком головы поманил его к себе. Бледный, тяжело дыша, он медленно выговаривал слова и повторял их, точно боясь, что Сандро не поймет. Чиверадзе предупреждал его об опасности.
– Будь начеку, – говорил он шепотом. – Взять их трудно, очень трудно. Но это необходимо. Ты только разведчик. Если он там, передай письмо и уходи. Спрячься, дай знать Пурцеладзе и не выпускай их из-под наблюдения. Мы будем в Бешкардаше и сообща, все вместе, их не выпустим. – И, словно боясь, что он его не поймет, медленно повторил: – Не стреляй! Терпи. Пусть стреляют они, ты молчи. Даже лучше! Пусть расстреляют патроны, у них мало, легче будет брать… живыми…
Сил больше не было. Иван Александрович отвалился на подушку, прикусил бескровную губу и закрыл глаза.
– А если их в селении не будет? – обратился Сандро к Дмитренко. – Как тогда с письмом?
– Тогда жди! День, два, смотря по обстановке. Если Эмхи там не будут, Метакса найдет способ сообщить им о твоем приходе. Это, конечно, хуже, – нельзя скапливать наших людей до их прихода – заметят. Нет, нет, они должны быть там, – решил Дмитренко. – Пограничники предупреждены и в курсе всей операции.
Сандро и Пурцеладзе закивали головами.
– Тогда давайте, выполняйте!
Выйдя из кабинета, Дмитренко вызвал к Ивану Александровичу врача. Дежурный доложил, что звонили из Сочи, приехавший из Москвы Березовский спрашивал, можно ли проехать на машине от Пиленково до Сухума. Узнав, что дорога в нескольких местах разбита, он проосил передать Чиверадзе, что выезжает погранкатером и к ночи будет.
* * *
Да, это было тяжелее, чем в прошлый раз. До Келасури Сандро шел по шоссе, под несмолкающий шум дождя, обходя выбоины, полные воды. Еще не выйдя из города, он промочил ноги. В сапогах противно хлюпало. Он попробовал сойти с шоссе и идти по обочине, но вскоре вернулся обратно. Там было еще хуже. Ноги скользили, он дважды падал, измазался в глине и вымок еще больше. Шагая по пустынной дороге, Сандро думал о том, как будет выполнять задание. Оно было сложным, очыень опасным и не совсем понятным. Вот хотя б этот путь. Он засмеялся, вспомнив, что следом идет Пурцеладзе. «Наверно, так же падает, как и я», – подумал он. От сознания, что недалеко от него находится друг, Сандро стало как-то теплее.Можно было идти прямо на Михайловку, а Дмитренко почему-то требовал, чтобы они шли кругом, через Келасури, вдоль реки до Александровки, потом повернули на Павловку и через Константиновку, с юга, вышли к Бешкардаш. Для чего это? Дмитренко пояснил: идти так как шел бы Минасян.
Перейдя Келасурский мост, Сандро повернул влево по дороге вдоль реки. Тропа то и дело пропадала в густой траве, Сандро сбивался с пути и, отыскивая дорогу, возвращался назад. Ущелье то расширялось, то сужалось. Огромные грабы, окутанные внизу большими зелеными шапками лавровишни и рододендрона, тянули к солнцу свои кроны. Вдоль стволов, свешивая зеленые гроздья, вился дикий виноград. Воздух был полон густых и влажных испарений.
Обступившие дорогу густые кусты стали попадаться реже, лес поредел и незаметно перешел в рощу гладкоствольных буков. После очередного спуска Сандро ступил на ветхий деревянный мост, дрожавший от непогоды, старости и тяжести пешехода. За мостом он поднялся вверх к небольшому греческому селению, не останавливаясь, прошел вдоль маленьких домиков, спрятанных в густой листве фруктовых садов, и присел у нависшего над тропой огромного обломка гранита, решив подождать идущего сзади Пурцеладзе. Надо было еще раз договориться о совместных действиях, уточнить условленную сигнализацию.
Через полчаса на тропинке показался Володя. Он сел возле Сандро. Они еще раз все обсудили.
– Ты смотри, не спутай, – напомнил Пурцеладзе, – и не лезь на рожон. Помни, что говорил Иван Александрович.