Страница:
Милиционер привстал, подался вперед и толкнул задремавшего Строгова. У крайнего проема, ближе к двери, стоял человек. На фоне светлого окна сквозь мутную пелену дождя Строгов увидел невысокую, плотную фигуру в темной, до колен, куртке и кубанке. Гость! Неизвестный стоял спиной к дому и, как показалось Строгову, разглядывал кусты «Неужели уйдет один?» – подумал Николай Павлович. Человек повернулся к дому, постучал в окно. Сейчас же там погас свет. Фигура стала еле заметна. Строгов услышал, как негромко хлопнула дверь. Рядом с неизвестным появился второй. Настоятель? О чем-то поговорив, они миновали сидевших в кустах Строгова и милиционера и пошли в сторону Царской дороги, впереди – более высокий, хозяин домика, в двух-трех шагах сзади – гость. Шепнув милиционеру, чтобы он шел за ним, Строгов выскользнул из кустов и пошел по тропинке. На развилке, как и в первый раз, он остановился и прислушался, но, кроме шумящего дождя, ничего не услышал. Вниз или вверх? После короткого раздумья он направил милиционера вверх, а сам двинулся вниз. Дорога была пустынна, но, вероятнее всего, они пошли именно по ней. Спускался Строгов быстро, почти не маскируясь. Слишком уж велика была опасность потерять их из виду. Добежав до ущелья и увидев тусклые огни электростанции, Строгов остановился и осмотрелся. То, что он увидел, встревожило его. По кипарисовой аллее к морю быстро шел один человек. Кто он, рассмотреть не удалось, да и времени оставалось мало, и Строгов широким шагом двинулся по краю дороги за незнакомцем.
Около базара и оперпункта милиции неизвестный остановился. Спрятавшись за выступом кооперативного ларька, Строгов наблюдал за ним. Теперь, при свете фонарей, он узнал в нем игумена. Переброшенная через плечо переметная сума, видимо, была тяжела, потому что он опустил ее на землю. В этот момент со стороны почты раздался выстрел, за ним второй, третий… Строгов понял, что гость поднялся верхней дорогой и перестрелка идет с милиционером. Выстрелы всполошили игумена. Он поднял суму, и непрестанно оглядываясь, побежал в противоположную сторону. На мосту через Псырцху настоятель снова остановился, посмотрел на часы, взглянул в сторону почты и решительно зашагал по шоссе по направлению к Гудаутам. Цепь редких фонарей обрывалась у поворота дороги, и игумен уже подходил к этой границе света.
Строгов резко ускорил шаг и, выхватив револьвер, начал быстро приближаться к уходившему настоятелю. Когда до монаха оставалось шагов тридцать, Строгов крикнул, чтобы тот остановился. Игумен обернулся, в руках у него тускло блеснул пистолет. Строгов выстрелил, стараясь целиться в ноги. В ответ блеснул огонь, рядом жикнула пуля. Но Строгов успел подбежать к настоятелю, револьвером ударил его по руке – и сбил с ног. Вывернув монаху руку, Строгов вырвал оружие и отбросил в сторону. Он сильно сжал запястье настоятеля, заставил своего противника перевернуться лицом к земле и сел на него. Через минуту он уже связывал ему руки ремнем, но, видимо, сильно затянул петлю. Монах застонал. Отброшенная в сторону сума лежала в двух шагах. Строгов подтянул ее к себе. Рассчитывать на чью-либо помощь не приходилось. Он поднялся, ощупал руки задержанного и, убедившись, что монах не может освободиться, обыскал его. Карманы игумена были полны бумагами и свертками. Строгов пытался заставить монаха подняться, но задержанный стонал и упорно тянулся к земле.
– Ну и лежи, черт с тобой! – выругался Строгов.
По мосту затарахтела повозка. «Вот на ней и повезу», – подумал он. Из-за поворота выехала линейка. Николай Павлович вышел на дорогу и поднял руку. Сидевший на линейке человек с наброшенным на голову куском брезента натянул поводья, переводя лошадь на шаг.
– Кто такой, куда едешь? – спросил Строгов.
– В Приморское, – не поворачивая головы, ответил возница.
– Подожди! Я из ГПУ. Надо отвезти задержанного обратно в Афон!
Возница остановил лошадь, оглянулся по сторонам.
– Где он?
– Вон лежит! – Показал Строгов в сторону связанного настоятеля. – Помоги поднять его!
– Я лучше к нему подъеду, – недовольно пробормотал хозяин линейки, зачмокал и задергал поводьями.
Все дальнейшее произошло мгновенно и неожиданно. Линейка поравнялась с лежащим, Строгов наклонился, чтобы поднять связанного игумена, и в этот момент тяжелый удар сзади сбил его с ног. Что-то твердое, ребристое, скользнуло по его голове, больно ободрало ухо и ушибло плечо. Падая, Строгов споткнулся об игумена, перелетел через него, на мгновение потерял сознание. Возница наклонился над монахом, вынул нож, собираясь разрезать ремень, связывающий его руки. Но сознание уже вернулось к контрразведчику. Строгов сжался в комок, вскочил на ноги и бросился на неизвестного.
Борьба проходила с переменным успехом. Противник оказался упорным и сильным, хорошо натренированным. Знал он и приемы «джиу-джитсу», о которых Строгов слышал только мельком. Игумен, встав на колени и не имея возможности развязать руки, напряженно следил за быстро перекатывающимися по земле противниками. Шатаясь, он подошел к линейке и сел на нее. Наконец возница взял верх. Очутившись на Строгове, он ударил его кулаком в лицо, вскочил на ноги, прыгнул на повозку и ударил по лошади. Она рванула, связанный монах потерял равновесие и упал на шоссе. Лошадь понеслась. Строгов вскочил и выпустил последние пули вслед беглецу.
Николай Павлович задыхался от обиды, от сознания, что упустил врага. Вспомнив, что где-то поблизости должен быть пистолет монаха, отброшенный им во время схватки в сторону, он начал шарить вокруг. Наконец, нашел оружие у края дороги и дважды выстрелил вверх. И сейчас же услышал невдалеке ответные револьверные хлопки.
Дождь почти прошел. По темному небу, перегоняя друг друга, неслись клочья косматых, оборванный туч, робко мерцали редкие, но яркие звезды. Из-за поворота выскочила крытая машина. Рядом с Абзианидзе сидел Дмитренко. Строгов вышел на середину дороги и поднял руку. Грузовик не успел остановиться, как из его кузова высыпали люди. Он показал на лежащего монаха, на суму. Игумена быстро перенесли в машину, забрались в нее сами, и полуторка, набирая скорость, пошла в сторону Гудаут.
Проехали Приморское, машину остановили пограничники. Узнав от них, что повозка к Гудаутам не проезжала, Дробышев предложил вернуться.
Когда миновали железнодорожный виадук, за одним из поворотов Дробышев остановил машину.
– Андрей Михайлович! Командуй. Здесь! – произнес он вполголоса и первым соскочил с грузовика. – Оставь двух человек с задержанным. Я поведу.
Он коротко объяснил план действия. Рассыпавшись редкой цепью, сотрудники опергруппы вместе с пограничниками быстро двинулись к берегу моря. Не успели пройти и полсотни шагов, как слева донесся крик Хангулова. Дробышев и Дмитренко бросились туда. Недалеко от кювета они увидели бегущего навстречу Виктора и пограничников.
– Там лошадь и линейка! – показал он в темноту.
– Скорей! – скомандовал Дробышев и прыгнул в кусты. Пробираясь через шибляк, затянутый частой паутиний ежевики и колючего кизильника, он наткнулся на храпевшую лошадь. Вздрагивая и кося глазами на вынырнувшего из кустов Дробышева, она била ногами по спутанным постромкам. Рядом, почти вплотную, лежала опрокинутая линейка. Торчащие вверх колеса медленно продолжали свой бег. Авария произошла только что. Пока Дробышев обшаривал кусты, около него появились все участники группы
– Он где-то здесь, и, конечно, идет к морю, – пробормотал Федор.
– Тогда надо прочесать весь кустарник до берега, – решил Дмитренко. – Не стрелять, брать только живым! – Он бросился в чащу. За ним, рассыпаясь веером, двинулись остальные. Точно огромные светляки, замелькали огоньки фонарей, быстро приближающиеся к морю.
44
45
46
Около базара и оперпункта милиции неизвестный остановился. Спрятавшись за выступом кооперативного ларька, Строгов наблюдал за ним. Теперь, при свете фонарей, он узнал в нем игумена. Переброшенная через плечо переметная сума, видимо, была тяжела, потому что он опустил ее на землю. В этот момент со стороны почты раздался выстрел, за ним второй, третий… Строгов понял, что гость поднялся верхней дорогой и перестрелка идет с милиционером. Выстрелы всполошили игумена. Он поднял суму, и непрестанно оглядываясь, побежал в противоположную сторону. На мосту через Псырцху настоятель снова остановился, посмотрел на часы, взглянул в сторону почты и решительно зашагал по шоссе по направлению к Гудаутам. Цепь редких фонарей обрывалась у поворота дороги, и игумен уже подходил к этой границе света.
Строгов резко ускорил шаг и, выхватив револьвер, начал быстро приближаться к уходившему настоятелю. Когда до монаха оставалось шагов тридцать, Строгов крикнул, чтобы тот остановился. Игумен обернулся, в руках у него тускло блеснул пистолет. Строгов выстрелил, стараясь целиться в ноги. В ответ блеснул огонь, рядом жикнула пуля. Но Строгов успел подбежать к настоятелю, револьвером ударил его по руке – и сбил с ног. Вывернув монаху руку, Строгов вырвал оружие и отбросил в сторону. Он сильно сжал запястье настоятеля, заставил своего противника перевернуться лицом к земле и сел на него. Через минуту он уже связывал ему руки ремнем, но, видимо, сильно затянул петлю. Монах застонал. Отброшенная в сторону сума лежала в двух шагах. Строгов подтянул ее к себе. Рассчитывать на чью-либо помощь не приходилось. Он поднялся, ощупал руки задержанного и, убедившись, что монах не может освободиться, обыскал его. Карманы игумена были полны бумагами и свертками. Строгов пытался заставить монаха подняться, но задержанный стонал и упорно тянулся к земле.
– Ну и лежи, черт с тобой! – выругался Строгов.
По мосту затарахтела повозка. «Вот на ней и повезу», – подумал он. Из-за поворота выехала линейка. Николай Павлович вышел на дорогу и поднял руку. Сидевший на линейке человек с наброшенным на голову куском брезента натянул поводья, переводя лошадь на шаг.
– Кто такой, куда едешь? – спросил Строгов.
– В Приморское, – не поворачивая головы, ответил возница.
– Подожди! Я из ГПУ. Надо отвезти задержанного обратно в Афон!
Возница остановил лошадь, оглянулся по сторонам.
– Где он?
– Вон лежит! – Показал Строгов в сторону связанного настоятеля. – Помоги поднять его!
– Я лучше к нему подъеду, – недовольно пробормотал хозяин линейки, зачмокал и задергал поводьями.
Все дальнейшее произошло мгновенно и неожиданно. Линейка поравнялась с лежащим, Строгов наклонился, чтобы поднять связанного игумена, и в этот момент тяжелый удар сзади сбил его с ног. Что-то твердое, ребристое, скользнуло по его голове, больно ободрало ухо и ушибло плечо. Падая, Строгов споткнулся об игумена, перелетел через него, на мгновение потерял сознание. Возница наклонился над монахом, вынул нож, собираясь разрезать ремень, связывающий его руки. Но сознание уже вернулось к контрразведчику. Строгов сжался в комок, вскочил на ноги и бросился на неизвестного.
Борьба проходила с переменным успехом. Противник оказался упорным и сильным, хорошо натренированным. Знал он и приемы «джиу-джитсу», о которых Строгов слышал только мельком. Игумен, встав на колени и не имея возможности развязать руки, напряженно следил за быстро перекатывающимися по земле противниками. Шатаясь, он подошел к линейке и сел на нее. Наконец возница взял верх. Очутившись на Строгове, он ударил его кулаком в лицо, вскочил на ноги, прыгнул на повозку и ударил по лошади. Она рванула, связанный монах потерял равновесие и упал на шоссе. Лошадь понеслась. Строгов вскочил и выпустил последние пули вслед беглецу.
Николай Павлович задыхался от обиды, от сознания, что упустил врага. Вспомнив, что где-то поблизости должен быть пистолет монаха, отброшенный им во время схватки в сторону, он начал шарить вокруг. Наконец, нашел оружие у края дороги и дважды выстрелил вверх. И сейчас же услышал невдалеке ответные револьверные хлопки.
Дождь почти прошел. По темному небу, перегоняя друг друга, неслись клочья косматых, оборванный туч, робко мерцали редкие, но яркие звезды. Из-за поворота выскочила крытая машина. Рядом с Абзианидзе сидел Дмитренко. Строгов вышел на середину дороги и поднял руку. Грузовик не успел остановиться, как из его кузова высыпали люди. Он показал на лежащего монаха, на суму. Игумена быстро перенесли в машину, забрались в нее сами, и полуторка, набирая скорость, пошла в сторону Гудаут.
Проехали Приморское, машину остановили пограничники. Узнав от них, что повозка к Гудаутам не проезжала, Дробышев предложил вернуться.
Когда миновали железнодорожный виадук, за одним из поворотов Дробышев остановил машину.
– Андрей Михайлович! Командуй. Здесь! – произнес он вполголоса и первым соскочил с грузовика. – Оставь двух человек с задержанным. Я поведу.
Он коротко объяснил план действия. Рассыпавшись редкой цепью, сотрудники опергруппы вместе с пограничниками быстро двинулись к берегу моря. Не успели пройти и полсотни шагов, как слева донесся крик Хангулова. Дробышев и Дмитренко бросились туда. Недалеко от кювета они увидели бегущего навстречу Виктора и пограничников.
– Там лошадь и линейка! – показал он в темноту.
– Скорей! – скомандовал Дробышев и прыгнул в кусты. Пробираясь через шибляк, затянутый частой паутиний ежевики и колючего кизильника, он наткнулся на храпевшую лошадь. Вздрагивая и кося глазами на вынырнувшего из кустов Дробышева, она била ногами по спутанным постромкам. Рядом, почти вплотную, лежала опрокинутая линейка. Торчащие вверх колеса медленно продолжали свой бег. Авария произошла только что. Пока Дробышев обшаривал кусты, около него появились все участники группы
– Он где-то здесь, и, конечно, идет к морю, – пробормотал Федор.
– Тогда надо прочесать весь кустарник до берега, – решил Дмитренко. – Не стрелять, брать только живым! – Он бросился в чащу. За ним, рассыпаясь веером, двинулись остальные. Точно огромные светляки, замелькали огоньки фонарей, быстро приближающиеся к морю.
44
Гость как в воду канул. «Быть может, чувствуя опасность, он ушел обратно в горы и будет выжидать более удобного момента», – подумал Дмитренко. Надо было закрыть берег и ждать до утра.
– Разрешите мне с Хангуловым пройти к Чобашгуку, – сказал Дробышев.
– Ты считаешь, что…
– Да, мысок!
– Что ж, иди, – согласился Дмитренко.
Дробышев с Хангуловым, стараясь не выходить на покрытый мелкой галькой берег, двинулись влево по краю кустарника. Шторм забросал берег корягами, намыл груды камней. Медленно продвигаясь к мысу, Федор и Виктор внимательно осматривали местность. Обрывки туч летели в небе. Сильный ветер с моря гнал крутую волну.
Это уже был не вчерашний, прорвавшийся с севера холодный «кубанец», стало теплей и светлей. Через каждые тридцать-пятьдесят шагов контрразведчики прижимались к земле, всматривались в темноту, слушали. Когда до мыса оставалось метров четыреста, дорогу преградила одна из бесчисленных горных речушек. Чуть заметная в обычное время, сейчас она разбухла и с шумом несла свои воды. Переходя ее, они промокли до пояса. Вода была холодна, согреть могла лишь быстрая ходьба, а им приходилось идти все осторожнее и медленнее.
Вдруг Хангулов заметил, как у самой кромки прибоя, рядом со спускавшимися прямо к воде кустами блеснул синеватый огонек. Он хотел сказать об этом Дробышеву, но тот сжал его руку и прошептал: «Вижу!» Огонек коротко мигнул еще раз. Не сводя глаз с места, где находился неизвестный сигнальщик, они пошли быстрее. Полоса глинистой, рыхлой земли преградила им путь. Обходить ее не было времени. Пошли напрямик. Дробышев, споткнувшись, упал, поднялся и упал опять. Вставая, он увидел темную тень Хангулова, бегущего к мысу, и услышал его крик:
– Стой!
Из кустов брызнула вспышка огня, прогремел выстрел. «Они!» – понял Дробышев и бросился вперед. В эту же минуту из крайних кустов, почти рядом с белой пеной прибоя часто захлопали выстрелы. Падая, подымаясь и снова падая, почти задыхаясь, Дробышев добежал до мыса и бросился на землю рядом со стреляющим по кустам Хангуловым.
– Их там несколько человек! – возбужденно крикнул Виктор. – Разреши, я брошу гранату. – попросил он.
– Бросай! – ответил Дробышев, продолжая стрелять по вспыхивающим огонькам. Хангулов поднялся, сорвал кольцо, метнул гранату и упал в траву. Ухнул взрыв. Дробышева обдало волной теплого воздуха, по веткам зашлепали падающие комья влажной земли. Тотчас же впереди, за кустами, затарахтел движок моторной лодки. Продолжая стрелять, Дробышев и Хангулов поднялись и побежали к воде. Выскочив на берег, они увидели шагах в сорока от себя уходящую в море лодку с подвесным мотором. В ней было трое. Один копался у чихающего мотора, двое стреляли. Пули чиркали по камням. Дробышев метнул гранату, услышал приглушенный взрыв и увидел в нескольких метрах позади моторки медленно оседающий столб воды. Не достал!
Уходящих в море заметили и остальные контрразведчики. Частые огоньки выстрелов замелькали вдоль берега.
А лодка уходила все дальше и дальше.
Из Батума, Поти и Сухума на перехват вышли пограничные катера. Поиск продолжался остаток ночи и все утро. На рассвете начали поступать сообщения о последствиях шторма. На песчаный берег селения Пичвнари, расположенного в пяти километрах севернее Кобулет, выбросило фелюгу, приписанную к турецкому порту Ризе. Людей в ней не оказалось, но в трюмах обнаружили контрабанду. Рядом с вымоченными тюками английской шерсти лежали пачки с французской парфюмерией, предупредительной санитарией и тщательно упакованные коробки со шведскими швейными иголками любых размеров. У селения Гагида, в восемнадцати километрах южней Очемчир, на берег выбросило небольшую турецкую шхуну дельфинобойцев. Поступил сигнал бедствия с вышедшего из Батума судна «Мария Клеомена» из Пирея. Потеряв управление, греки просили о помощи. В Сухуме волны повредили строящийся мол. Утром погранкатера начали возвращаться на свои базы, но никто из командиров не мог похвастаться успехом. Единственным трофеем была небольшая лодка, выловленная на траверсе Сухума. Штурвальный «ПК-194» заметил в мерно вздымающихся волнах днище. Вытащенная на борт, лодка удивила моряков новой, оригинальной формой киля, тщательностью отделки и небольшим, но мощным съемным мотором с фабричной маркой «Б-Д Вирмингам». В бортовой и подводной частях пограничники обнаружили несколько рваных отверстий, видимо и послуживших причиной того, что лодка была брошена. Вероятно, на ней-то и ушел шпион. Но где были люди?
– Разрешите мне с Хангуловым пройти к Чобашгуку, – сказал Дробышев.
– Ты считаешь, что…
– Да, мысок!
– Что ж, иди, – согласился Дмитренко.
Дробышев с Хангуловым, стараясь не выходить на покрытый мелкой галькой берег, двинулись влево по краю кустарника. Шторм забросал берег корягами, намыл груды камней. Медленно продвигаясь к мысу, Федор и Виктор внимательно осматривали местность. Обрывки туч летели в небе. Сильный ветер с моря гнал крутую волну.
Это уже был не вчерашний, прорвавшийся с севера холодный «кубанец», стало теплей и светлей. Через каждые тридцать-пятьдесят шагов контрразведчики прижимались к земле, всматривались в темноту, слушали. Когда до мыса оставалось метров четыреста, дорогу преградила одна из бесчисленных горных речушек. Чуть заметная в обычное время, сейчас она разбухла и с шумом несла свои воды. Переходя ее, они промокли до пояса. Вода была холодна, согреть могла лишь быстрая ходьба, а им приходилось идти все осторожнее и медленнее.
Вдруг Хангулов заметил, как у самой кромки прибоя, рядом со спускавшимися прямо к воде кустами блеснул синеватый огонек. Он хотел сказать об этом Дробышеву, но тот сжал его руку и прошептал: «Вижу!» Огонек коротко мигнул еще раз. Не сводя глаз с места, где находился неизвестный сигнальщик, они пошли быстрее. Полоса глинистой, рыхлой земли преградила им путь. Обходить ее не было времени. Пошли напрямик. Дробышев, споткнувшись, упал, поднялся и упал опять. Вставая, он увидел темную тень Хангулова, бегущего к мысу, и услышал его крик:
– Стой!
Из кустов брызнула вспышка огня, прогремел выстрел. «Они!» – понял Дробышев и бросился вперед. В эту же минуту из крайних кустов, почти рядом с белой пеной прибоя часто захлопали выстрелы. Падая, подымаясь и снова падая, почти задыхаясь, Дробышев добежал до мыса и бросился на землю рядом со стреляющим по кустам Хангуловым.
– Их там несколько человек! – возбужденно крикнул Виктор. – Разреши, я брошу гранату. – попросил он.
– Бросай! – ответил Дробышев, продолжая стрелять по вспыхивающим огонькам. Хангулов поднялся, сорвал кольцо, метнул гранату и упал в траву. Ухнул взрыв. Дробышева обдало волной теплого воздуха, по веткам зашлепали падающие комья влажной земли. Тотчас же впереди, за кустами, затарахтел движок моторной лодки. Продолжая стрелять, Дробышев и Хангулов поднялись и побежали к воде. Выскочив на берег, они увидели шагах в сорока от себя уходящую в море лодку с подвесным мотором. В ней было трое. Один копался у чихающего мотора, двое стреляли. Пули чиркали по камням. Дробышев метнул гранату, услышал приглушенный взрыв и увидел в нескольких метрах позади моторки медленно оседающий столб воды. Не достал!
Уходящих в море заметили и остальные контрразведчики. Частые огоньки выстрелов замелькали вдоль берега.
А лодка уходила все дальше и дальше.
Из Батума, Поти и Сухума на перехват вышли пограничные катера. Поиск продолжался остаток ночи и все утро. На рассвете начали поступать сообщения о последствиях шторма. На песчаный берег селения Пичвнари, расположенного в пяти километрах севернее Кобулет, выбросило фелюгу, приписанную к турецкому порту Ризе. Людей в ней не оказалось, но в трюмах обнаружили контрабанду. Рядом с вымоченными тюками английской шерсти лежали пачки с французской парфюмерией, предупредительной санитарией и тщательно упакованные коробки со шведскими швейными иголками любых размеров. У селения Гагида, в восемнадцати километрах южней Очемчир, на берег выбросило небольшую турецкую шхуну дельфинобойцев. Поступил сигнал бедствия с вышедшего из Батума судна «Мария Клеомена» из Пирея. Потеряв управление, греки просили о помощи. В Сухуме волны повредили строящийся мол. Утром погранкатера начали возвращаться на свои базы, но никто из командиров не мог похвастаться успехом. Единственным трофеем была небольшая лодка, выловленная на траверсе Сухума. Штурвальный «ПК-194» заметил в мерно вздымающихся волнах днище. Вытащенная на борт, лодка удивила моряков новой, оригинальной формой киля, тщательностью отделки и небольшим, но мощным съемным мотором с фабричной маркой «Б-Д Вирмингам». В бортовой и подводной частях пограничники обнаружили несколько рваных отверстий, видимо и послуживших причиной того, что лодка была брошена. Вероятно, на ней-то и ушел шпион. Но где были люди?
45
На рассвете дождь так же внезапно, как и начался, перестал. Проснувшись, Сандро увидел, что комната залита солнцем. Слышно было, как во дворе с кем-то перекликается хозяйка. Через раскрытые окна виднелись обступившие дом дикие груши и яблони. Между ними розовели кусты кизила и алычи Все такое привычное и родное, что Сандро улыбнулся, быстро оделся и, напевая, вышел во двор. Около глиняной печки, приготовляя гостю завтрак, суетилась жена Христофора. Весело потрескивали горящие сучья. Из короткой трубы тянулся тонкий столбик голубоватого дыма. Ярко светило ослепительное солнце, согревая вымокшую и озябшую землю.
Постояв у плиты, где варилась кукуруза. Сандро подошел к изгороди, оглядел улицу и увидел Пурцеладзе, сидящего невдалеке на поваленном бревне. Заметив Сандро, он покачал головой и, оглянувшись по сторонам, погрозил ему кулаком. Сандро засмеялся. Пора было выходить. Быстро поев и сунув в карман приготовленный на дорогу сверток с едой, он вышел со двора, помахал рукой провожавшей его хозяйке и зашагал в сторону Бешкардаша, до которого оставалось километра три.
Как устроен человек! Шел он навстречу опасности и не знал, будет ли для него завтра так же светить солнце, будет ли он так же шагать по каменистым тропам, видеть это голубое небо и дышать этим напоенным ароматом цветов воздухом. А он шел беспечно, сбивал прутом тянувшиеся к нему с обеих сторон верви и пел. Песня бродила в нем, как молодое вино, и даже в грустные ее напевы он вкладывал веселые нотки. Все радовало. И солнце, после долгого дождя согревшее землю, и прозрачная струящаяся даль, ограниченная каменными громадами ближайших гор, среди которых он родился и вырос, и молодость, для которой нет преград.
Потом его опять начал беспокоить все тот же вопрос: почему не вернулся домой Христофор? Два дня назад ушел в Бешкардаш, что бы проверить на месте обстановку и не вернулся. На брошенный вскользь вопрос жена Христофора ответила пожатием плеч. Не знали? Педупрежденный Сандро не стал ее расспрашивать. «Э, обойдется и без него», – успокоил он себя и больше не возвращался к этому. Давно он не спал так крепко и спокойно, а утром увидел залитую солнцем комнату и окончательно утвердился в своей вере в успех.
Только подходя к Бешкардашу и спускаясь с высотки, откуда открывалось селение, он обернулся. Метрах в ста пятидесяти из-за деревьев вынырнул его неотступный спутник. Сандро не утерпел и по-мальчишески помахал ему рукой, потом, зайдя в кусты, еще раз внимательно осмотрел себя. На нем была серая домотканая рубаха с рукавами навыпуск, опоясанная тонким кавказским ремешком с серебряной, потемневшей от времени насечкой, такие же домотканные брюки, выворотные сапоги, стянутые серомятными ремешками, а поверх надеты чусты. На голове красовалась мягкая сванская шерстяная шапочка с небольшими полями. Сбоку, на поясном ремне висел крохотный охотничий нож и кожаный кисет с табаком, трутом и кресалом, через плечо переброшена черная куртка. Чем не пришедший издалека горец! Осматривая себя, он машинально ощупал грудь, где в кожаном мешочке лежали письмо полковника Чолокаева и старая вытертая справка Нижне-Тебердинского сельсовета, годичной давности, на имя Косты Беталова. Под рубашкою, под мышкой, на ремне, затянутом через плечо, в плоской кобуре лежал вальтер с двойной обоймой калибра 7, 65 – последняя новинка немецкого производства, предмет восхищения и зависти тех, кому удавалось посмотреть эту нарядную игрушку. Сандро с трудом получил разрешение Чиверадзе взять ее с собой без надежды использовать. Стараясь не думать об оружии, он все время чувствовал стягивающий грудь ремень.
Сейчас он выйдет из кустарника и с этой минуты порвется его связь с миром. Нет, не так! И там, в Бешкардаше, есть люди, много людей, близких ему, так же, как он, любящих свой край, его друзей и единомышленников. Но там есть и враги, Эмухвари, открыто противопоставившие себя народу, жестокие, безжалостные, отрезавшие себе путь отступления, путь раскаяния. В тесной связи с именем Эмхи в сводках несколько раз промелькнуло название селения Бешкардаш, заставившее работников оперативной группы насторожиться. Работа уже подходила к концу, когда совершенно неожиданно выяснилась важная роль этого маленького селения в предгорьях Абхазского хребта, служившего местом сбора банды. Здесь у Эмхи были сообщники, такие как Метакса, – связной, «почтовый ящик», информаторы, хозяева явок, люди люто ненавидящие все то новое, что вошло в их жизнь. У них были свои счеты с Советской властью, они притаились до «лучших дней». Образ жизни этих людей ничем не отличался внешне от жизни их соседей – они работали, выступали на собраниях, критиковали недостатки, аплодировали докладчикам. Даже очень близкие люди не знали их подлинного лица. До поры до времени это спасало их от разоблачения. Но шло время. Чувствуя свою обреченность, они все больше и больше ожесточались и становились опасней.
Сандро спустился в долину, на противоположной стороне которой по холму были размещены утопавшие в зелени домики. Над некоторыми из них курились дымки. Изредка слышался ленивый лай собак. Тишина и покой! Чувство неясной тревоги зародилось в сердце Сандро.
К первым домикам Сандро подходил уже готовый ко всяким неожиданностям. Он украдкой оглядывался, запоминал все мелочи. Увидев проходившую с ведром женщину, спросил ее:
– Где дом Метакса?
– Какого? – ответила она.
Сандро совсем забыл, что в селении их несколько.
– Константина, – добавил он и в первый раз пожалел, что не дождался возвращения Христофора: тогда бы не пришлось спрашивать встречных, да и обстановка не была бы такой туманной.
Женщина оглядела его.
– На том краю! – и махнула рукой в сторону горы.
Поднимаясь по неширокой улице, он подумал, что о его приходе скоро станет известно всем женщинам Бешкардаша, а через них – и всему селению. Не так уж часто посещают посторонние этот медвежий угол, чтобы это не представляло интереса для его обитателей.
Он внимательно оглядывал дома. В окнах не видно людей, улица пустынна. Впереди, в нескольких десятках шагов, она кончалась, переходила в тропу и убегала в кустарник. Дальше темнел лес. Надо было кого-нибудь спросить. Он подошел к одному из крайних домов. У калитки обернулся. Следом за ним неторопливо брел Пурцеладзе. Сандро взглянул на другую сторону. Из окна домика напротив на него удивленно и, как ему показалось, испуганно смотрел Христофор! Сандро почувствовал опасность и замедлил шаг. Из дома вышел человек и направился к нему. «Кто бы это мог быть?» – думал Сандро и весь собрался, как для прыжка.
– Здравствуй, – сказал подошедший. Внешность и одежда обличали в нем грека. – Кто тебе нужен?
– Я ищу дом Метакса. Константина Метакса.
– Это здесь. Заходи, гостем будешь, – сказал грек, отворяя калитку.
Сандро вошел во двор и остановился.
– Прошу тебя в дом, – настойчиво повторил хозяин. Сандро поблагодарил .
В комнате никого не было. Но только что здесь находились люди. На столе стояла еда и стаканы с вином. На большом, обитом железом сундуке, лежала бурка. Подушка еще сохраняла вмятину от головы. Из-под сундука высовывалось голенище сапога, со скамейки раскачиваясь, свешивался пояс. Стоя у дверей и рассматривая комнату, Сандро понял, что его появление вспугнуло обитателей дома. И не только хозяев, но и гостей. Вот хотя бы того, который спал на сундуке на своей бурке. Можно было догадаться, что этот гость не грек, как хозяин дома, потому что греки не носили бурок. Взглянув на открытую дверь в другую комнату, Сандро мысленно представил себе, как за стеной стоят эти гости и напряженно прислушиваются. В сенях загремел засов, хозяин закрывал входную дверь. И сейчас же Сандро услышал его голос:
– Проходи, садись, пожалуйста!
Сандро сел у стола. Продолжая улыбаться, напротив сел хозяин. Теперь Сандро не сомневался, что это Метакса.
– Ты Метакса? – спросил он.
– Да.
– Константин?
– Константин! – подтвердил он. – А ты кто?
– Мне нужен Хута, – не отвечая на вопрос, сказал Санро.
Метакса перестал улыбаться и с плохо деланным удивлением спросил:
– Какой Хута?
– Я пришел к Хута, – упрямо повторил Сандро, – от Арама Минасяна. – Увидев, что Метакса делает вид, что не понимает его, он добавил: – Если ты не знаешь Хута и Минасяна, прости меня, я пойду. – И встал.
– Подожди, – заторопился хозяин; – я сейчас. Он выскочил из комнаты. Сандро снова сел и услышал, как за стеной зашептались.
«Здесь! Ну, теперь держись, Сандро», – подумал он. Наконец шепот затих, в дверях показался хозяин.
– Ты прости, пожалуйста. Сейчас придет тот, кто тебе нужен. – Сказал он и извиняющимся тоном добавил: – Сам знаешь, какое время! Кушать будешь? – Не ожидая ответа, он налил вина, подвинул хлеб и мясо. Сандро поблагодарил и уже собирался выпить, но в дверях показался рослый горец. Сандро взглянул и поставил стакан на стол.
В прошлом году, когда Сандро включили в состав оперативных группы и знакомили с делом «шакалов», Дробышев показал ему фотокарточку Эмухвари.
Интересная была история, как удалось снять этого матерого диверсанта. Осенью 1930 года на одну из многочисленных свадеб в Очемчирском районе явился гость. Никто не спрашивал, кто он и откуда. Приглашенный из Очемчир фотограф в надежде на заработок без конца щелкал затвором, снимая молодых, родителей и многочисленных гостей. Вернувшись в город, он отпечатал наиболее удавшиеся снимки и стал ожидать заказчиков. Но вместо них однажды в его фотоателье с громким названием «Ренессанс» явился сотрудник ГПУ и забрал все фотографии и негативы. После допроса фотографу вернули фотокарточки и негативы. Все, кроме одной, о чем перепуганный хозяин ателье так и не догадался.
Внимательно разглядывая фотографию, Сандро хорошо запомнил черты этого красивого, продолговатого лица. Все в нем было крупным и запоминающимся – и нос с хищным вырезом ноздрей, и большой рот, и темные глаза, и огромные, как крылья летучей мыши, уши. Исключением были маленькие, коротко подбритые усики, открывавшие большие пухлые губы.
Прошел год, и вот теперь перед Сандро стоял этот человек, пировавший когда-то на свадьбе.
Интерес к Хута был так велик, что заставил Сандро на минуту забыть об опасности. Эмухвари в чустах на босу ногу, в серых брюках и синей шелковой рубашке с растегнутым воротом, с руками, заложенными назад (конечно, с оружием), стоял в дверях и пытливо смотрел на нежданного пришельца.
Постояв у плиты, где варилась кукуруза. Сандро подошел к изгороди, оглядел улицу и увидел Пурцеладзе, сидящего невдалеке на поваленном бревне. Заметив Сандро, он покачал головой и, оглянувшись по сторонам, погрозил ему кулаком. Сандро засмеялся. Пора было выходить. Быстро поев и сунув в карман приготовленный на дорогу сверток с едой, он вышел со двора, помахал рукой провожавшей его хозяйке и зашагал в сторону Бешкардаша, до которого оставалось километра три.
Как устроен человек! Шел он навстречу опасности и не знал, будет ли для него завтра так же светить солнце, будет ли он так же шагать по каменистым тропам, видеть это голубое небо и дышать этим напоенным ароматом цветов воздухом. А он шел беспечно, сбивал прутом тянувшиеся к нему с обеих сторон верви и пел. Песня бродила в нем, как молодое вино, и даже в грустные ее напевы он вкладывал веселые нотки. Все радовало. И солнце, после долгого дождя согревшее землю, и прозрачная струящаяся даль, ограниченная каменными громадами ближайших гор, среди которых он родился и вырос, и молодость, для которой нет преград.
Потом его опять начал беспокоить все тот же вопрос: почему не вернулся домой Христофор? Два дня назад ушел в Бешкардаш, что бы проверить на месте обстановку и не вернулся. На брошенный вскользь вопрос жена Христофора ответила пожатием плеч. Не знали? Педупрежденный Сандро не стал ее расспрашивать. «Э, обойдется и без него», – успокоил он себя и больше не возвращался к этому. Давно он не спал так крепко и спокойно, а утром увидел залитую солнцем комнату и окончательно утвердился в своей вере в успех.
Только подходя к Бешкардашу и спускаясь с высотки, откуда открывалось селение, он обернулся. Метрах в ста пятидесяти из-за деревьев вынырнул его неотступный спутник. Сандро не утерпел и по-мальчишески помахал ему рукой, потом, зайдя в кусты, еще раз внимательно осмотрел себя. На нем была серая домотканая рубаха с рукавами навыпуск, опоясанная тонким кавказским ремешком с серебряной, потемневшей от времени насечкой, такие же домотканные брюки, выворотные сапоги, стянутые серомятными ремешками, а поверх надеты чусты. На голове красовалась мягкая сванская шерстяная шапочка с небольшими полями. Сбоку, на поясном ремне висел крохотный охотничий нож и кожаный кисет с табаком, трутом и кресалом, через плечо переброшена черная куртка. Чем не пришедший издалека горец! Осматривая себя, он машинально ощупал грудь, где в кожаном мешочке лежали письмо полковника Чолокаева и старая вытертая справка Нижне-Тебердинского сельсовета, годичной давности, на имя Косты Беталова. Под рубашкою, под мышкой, на ремне, затянутом через плечо, в плоской кобуре лежал вальтер с двойной обоймой калибра 7, 65 – последняя новинка немецкого производства, предмет восхищения и зависти тех, кому удавалось посмотреть эту нарядную игрушку. Сандро с трудом получил разрешение Чиверадзе взять ее с собой без надежды использовать. Стараясь не думать об оружии, он все время чувствовал стягивающий грудь ремень.
Сейчас он выйдет из кустарника и с этой минуты порвется его связь с миром. Нет, не так! И там, в Бешкардаше, есть люди, много людей, близких ему, так же, как он, любящих свой край, его друзей и единомышленников. Но там есть и враги, Эмухвари, открыто противопоставившие себя народу, жестокие, безжалостные, отрезавшие себе путь отступления, путь раскаяния. В тесной связи с именем Эмхи в сводках несколько раз промелькнуло название селения Бешкардаш, заставившее работников оперативной группы насторожиться. Работа уже подходила к концу, когда совершенно неожиданно выяснилась важная роль этого маленького селения в предгорьях Абхазского хребта, служившего местом сбора банды. Здесь у Эмхи были сообщники, такие как Метакса, – связной, «почтовый ящик», информаторы, хозяева явок, люди люто ненавидящие все то новое, что вошло в их жизнь. У них были свои счеты с Советской властью, они притаились до «лучших дней». Образ жизни этих людей ничем не отличался внешне от жизни их соседей – они работали, выступали на собраниях, критиковали недостатки, аплодировали докладчикам. Даже очень близкие люди не знали их подлинного лица. До поры до времени это спасало их от разоблачения. Но шло время. Чувствуя свою обреченность, они все больше и больше ожесточались и становились опасней.
Сандро спустился в долину, на противоположной стороне которой по холму были размещены утопавшие в зелени домики. Над некоторыми из них курились дымки. Изредка слышался ленивый лай собак. Тишина и покой! Чувство неясной тревоги зародилось в сердце Сандро.
К первым домикам Сандро подходил уже готовый ко всяким неожиданностям. Он украдкой оглядывался, запоминал все мелочи. Увидев проходившую с ведром женщину, спросил ее:
– Где дом Метакса?
– Какого? – ответила она.
Сандро совсем забыл, что в селении их несколько.
– Константина, – добавил он и в первый раз пожалел, что не дождался возвращения Христофора: тогда бы не пришлось спрашивать встречных, да и обстановка не была бы такой туманной.
Женщина оглядела его.
– На том краю! – и махнула рукой в сторону горы.
Поднимаясь по неширокой улице, он подумал, что о его приходе скоро станет известно всем женщинам Бешкардаша, а через них – и всему селению. Не так уж часто посещают посторонние этот медвежий угол, чтобы это не представляло интереса для его обитателей.
Он внимательно оглядывал дома. В окнах не видно людей, улица пустынна. Впереди, в нескольких десятках шагов, она кончалась, переходила в тропу и убегала в кустарник. Дальше темнел лес. Надо было кого-нибудь спросить. Он подошел к одному из крайних домов. У калитки обернулся. Следом за ним неторопливо брел Пурцеладзе. Сандро взглянул на другую сторону. Из окна домика напротив на него удивленно и, как ему показалось, испуганно смотрел Христофор! Сандро почувствовал опасность и замедлил шаг. Из дома вышел человек и направился к нему. «Кто бы это мог быть?» – думал Сандро и весь собрался, как для прыжка.
– Здравствуй, – сказал подошедший. Внешность и одежда обличали в нем грека. – Кто тебе нужен?
– Я ищу дом Метакса. Константина Метакса.
– Это здесь. Заходи, гостем будешь, – сказал грек, отворяя калитку.
Сандро вошел во двор и остановился.
– Прошу тебя в дом, – настойчиво повторил хозяин. Сандро поблагодарил .
В комнате никого не было. Но только что здесь находились люди. На столе стояла еда и стаканы с вином. На большом, обитом железом сундуке, лежала бурка. Подушка еще сохраняла вмятину от головы. Из-под сундука высовывалось голенище сапога, со скамейки раскачиваясь, свешивался пояс. Стоя у дверей и рассматривая комнату, Сандро понял, что его появление вспугнуло обитателей дома. И не только хозяев, но и гостей. Вот хотя бы того, который спал на сундуке на своей бурке. Можно было догадаться, что этот гость не грек, как хозяин дома, потому что греки не носили бурок. Взглянув на открытую дверь в другую комнату, Сандро мысленно представил себе, как за стеной стоят эти гости и напряженно прислушиваются. В сенях загремел засов, хозяин закрывал входную дверь. И сейчас же Сандро услышал его голос:
– Проходи, садись, пожалуйста!
Сандро сел у стола. Продолжая улыбаться, напротив сел хозяин. Теперь Сандро не сомневался, что это Метакса.
– Ты Метакса? – спросил он.
– Да.
– Константин?
– Константин! – подтвердил он. – А ты кто?
– Мне нужен Хута, – не отвечая на вопрос, сказал Санро.
Метакса перестал улыбаться и с плохо деланным удивлением спросил:
– Какой Хута?
– Я пришел к Хута, – упрямо повторил Сандро, – от Арама Минасяна. – Увидев, что Метакса делает вид, что не понимает его, он добавил: – Если ты не знаешь Хута и Минасяна, прости меня, я пойду. – И встал.
– Подожди, – заторопился хозяин; – я сейчас. Он выскочил из комнаты. Сандро снова сел и услышал, как за стеной зашептались.
«Здесь! Ну, теперь держись, Сандро», – подумал он. Наконец шепот затих, в дверях показался хозяин.
– Ты прости, пожалуйста. Сейчас придет тот, кто тебе нужен. – Сказал он и извиняющимся тоном добавил: – Сам знаешь, какое время! Кушать будешь? – Не ожидая ответа, он налил вина, подвинул хлеб и мясо. Сандро поблагодарил и уже собирался выпить, но в дверях показался рослый горец. Сандро взглянул и поставил стакан на стол.
В прошлом году, когда Сандро включили в состав оперативных группы и знакомили с делом «шакалов», Дробышев показал ему фотокарточку Эмухвари.
Интересная была история, как удалось снять этого матерого диверсанта. Осенью 1930 года на одну из многочисленных свадеб в Очемчирском районе явился гость. Никто не спрашивал, кто он и откуда. Приглашенный из Очемчир фотограф в надежде на заработок без конца щелкал затвором, снимая молодых, родителей и многочисленных гостей. Вернувшись в город, он отпечатал наиболее удавшиеся снимки и стал ожидать заказчиков. Но вместо них однажды в его фотоателье с громким названием «Ренессанс» явился сотрудник ГПУ и забрал все фотографии и негативы. После допроса фотографу вернули фотокарточки и негативы. Все, кроме одной, о чем перепуганный хозяин ателье так и не догадался.
Внимательно разглядывая фотографию, Сандро хорошо запомнил черты этого красивого, продолговатого лица. Все в нем было крупным и запоминающимся – и нос с хищным вырезом ноздрей, и большой рот, и темные глаза, и огромные, как крылья летучей мыши, уши. Исключением были маленькие, коротко подбритые усики, открывавшие большие пухлые губы.
Прошел год, и вот теперь перед Сандро стоял этот человек, пировавший когда-то на свадьбе.
Интерес к Хута был так велик, что заставил Сандро на минуту забыть об опасности. Эмухвари в чустах на босу ногу, в серых брюках и синей шелковой рубашке с растегнутым воротом, с руками, заложенными назад (конечно, с оружием), стоял в дверях и пытливо смотрел на нежданного пришельца.
46
Когда Чиверадзе окончил свой доклад, Березовский поднялся, прошелся по комнате и остановился у кровати больного.
– Ты не находишь, Иван Алексадрович, что в вашей работе много кустарщины?
– Чего? – Чиверадзе даже приподнялся с подушки.
– Кустарщины, – повторил Березовский. – Смотри! На захват Минасяна ты посылаешь одного сотрудника.
– В окружении принимало участие семь человек, – перебил Чиверадзе. Василий Николаевич улыбнулся.
– Ты понял, что сделал ошибку, и подключил шестерых. – И, увидев протестующий жест своего собеседника, продолжал:
– Ну, что сделано, то сделано. Возможно, в данном случае у тебя не было другого выхода. Заметь, я говорю – возможно. Теперь дальше. В Афон поехали четыре человека.
– А Строгов, а Чиковани, а шофер?
– Ну, если ты будешь считать шофера, я вынужден буду скинуть Дробышева. Одной рукой в такой операции много не сделаешь.
– Он знает обстановку лучше других! – с горячностью сказал Чиверадзе.
– Не сомневаюсь! Но в момент ареста помощь его будет не велика. И потом, его состояние.
Зазвонил телефон. Березовский снял трубку.
– Это тебя, – сказал он, пододвигая аппарат к кровати. Чиверадзе долго слушал, потом спросил – Взяли? – Через некоторое время он повторил снова: – Взяли? – Березовский понял, что звонят из Афона.
– Что, что?! – голос у Чиверадзе сорвался. – Как ушел? – Его лицо покрылось пятнами.
Через минуту он положил трубку и рассказал Березовскому, что произошло в Афоне.
– Кто это был? – спросил Василий Николаевич.
Чиверздае пожал плечами.
– Приедут – узнаем!
– Видишь, кто-то ушел. Кто же? Где сегодня ночевал Назим?
– Нет, это не он. Он в Сухуме, но в курсе всех событий. Об аресте Жирухина ему в этот же день сообщил Шелия.
– А этот узнал от кого?
– Вечером к нему приезжал из Михайловки заведующий сельмагом. Как только он ушел, Шелия позвонил по телефону, вышел из дома и на набережной встретился с Назимом. Разговаривали минуты две-три и разошлись. Назим пошел домой и больше не выходил.
– Ты не находишь, Иван Алексадрович, что в вашей работе много кустарщины?
– Чего? – Чиверадзе даже приподнялся с подушки.
– Кустарщины, – повторил Березовский. – Смотри! На захват Минасяна ты посылаешь одного сотрудника.
– В окружении принимало участие семь человек, – перебил Чиверадзе. Василий Николаевич улыбнулся.
– Ты понял, что сделал ошибку, и подключил шестерых. – И, увидев протестующий жест своего собеседника, продолжал:
– Ну, что сделано, то сделано. Возможно, в данном случае у тебя не было другого выхода. Заметь, я говорю – возможно. Теперь дальше. В Афон поехали четыре человека.
– А Строгов, а Чиковани, а шофер?
– Ну, если ты будешь считать шофера, я вынужден буду скинуть Дробышева. Одной рукой в такой операции много не сделаешь.
– Он знает обстановку лучше других! – с горячностью сказал Чиверадзе.
– Не сомневаюсь! Но в момент ареста помощь его будет не велика. И потом, его состояние.
Зазвонил телефон. Березовский снял трубку.
– Это тебя, – сказал он, пододвигая аппарат к кровати. Чиверадзе долго слушал, потом спросил – Взяли? – Через некоторое время он повторил снова: – Взяли? – Березовский понял, что звонят из Афона.
– Что, что?! – голос у Чиверадзе сорвался. – Как ушел? – Его лицо покрылось пятнами.
Через минуту он положил трубку и рассказал Березовскому, что произошло в Афоне.
– Кто это был? – спросил Василий Николаевич.
Чиверздае пожал плечами.
– Приедут – узнаем!
– Видишь, кто-то ушел. Кто же? Где сегодня ночевал Назим?
– Нет, это не он. Он в Сухуме, но в курсе всех событий. Об аресте Жирухина ему в этот же день сообщил Шелия.
– А этот узнал от кого?
– Вечером к нему приезжал из Михайловки заведующий сельмагом. Как только он ушел, Шелия позвонил по телефону, вышел из дома и на набережной встретился с Назимом. Разговаривали минуты две-три и разошлись. Назим пошел домой и больше не выходил.