Страница:
Борис Миронович, хотя и был близким другом Тухачевского, сохранял хорошие отношения и с его антагонистом Ворошиловым, помогавшим Фельдману в годы гражданской войны и позднее, уже в мирное время. Комкор называл наркома обороны отцом. Эта дружба не спасла Фельдмана от гибели.. Но в 1931 году Борис Миронович своей судьбы не знал и с сыновьей признательностью решил в своей книге потрафить старому конармейцу Клименту Ефремовичу, утверждая, что кавалерия будет играть значительную роль в будущей войне:
"Конница, вытесняемая могучей техникой с поля боя, приобретает большую, в сравнении с прошлым, ценность на театре военных действий. Богато оснащенные техникой армии находятся в большей зависимости от своего тыла, чем армии мировой войны. Ахиллесова пята моторизованных и механизированных армий - тяжеловесный тыл, с огромными запасами огнеприпасов, цистернами с бензином и маслом. Роль конницы, которая, найдя пути к этому чувствительному тылу, создает ему угрозу, еще больше возрастает в сравнении с прошлым. Технически богатая пехота - это оружие фронтальных действий. Чем больше танков, пулеметов, орудий, тем больше осложняется маневр пехоты. Конница и в будущей войне останется наиболее мощным оружием флангового воздействия. Таким образом, новая техника, изживая тактическую деятельность конницы, сводя бой в конном строю к редкому и счастливому исключению, усиливает размах оперативного и стратегического ее использования. Одновременно с перемещением боевой деятельности конницы с поля боя на театр войны (то есть в неприятельский тыл. - Б. С.) происходит перемещение ее силы с холодного оружия на огневые и прочие... технические средства... в кавалерийских дивизиях передовых армий уже введено такое новое вооружение, как бронемашины, танки, самолеты.
Благодаря внедрению техники конница приобретает еще большую подвижность, что вместе с усилением огневой мощи возрождает ее былую славу. Будущая конница - это сочетание лихости всадника, подвижности коня с мощными огневыми средствами - бронемашинами, самолетами, артиллерией, танкетками. Конница, сдав в архив истории древнюю пику и вместе с ней архаичный взгляд на боевое применение конницы, должна серьезно готовиться к новой своей роли на театрах военных действий. Удар холодным оружием - это самое простое и легкое; он стар, как мир; удар же массированной конницы во взаимодействии с новейшей техникой требует более солидной выучки и более серьезной подготовки. Наша красная конница, не забывая ни на минуту, что восточноевропейский театр, на котором ей придется действовать на первых порах, а также социально-экономические и политические факторы во вражеском тылу открывают перед ней совершенно новые горизонты, должна полностью овладеть искусством ведения огневого боя, полностью овладеть применением современной техники. Программа ближайших лет должна предусмотреть насыщение красной конницы самоходной артиллерией, бронемашинами и легкими танками. Красная конница - грозное оружие в будущей нашей схватке с империализмом; петь ей отходную, превращать ее в ездящую пехоту - ошибочно и вредно".
Да, вдохновенный гимн красной кавалерии, ничего не скажешь. Ворошилову с Буденным наверняка приятно было это читать. Как видим, противостояние в дискуссии о роли конницы в будущей войне не вполне совпадало с разделением высокопоставленных военных на группировки Ворошилова и Тухачевского, а было сложнее, драматичнее.
Справедливости ради отметим, что и сам Ворошилов не был противником насыщения армии новой техникой. В качестве эпиграфа к своей работе Фельдман привел цитату из выступления наркома на IX съезде комсомола в январе 31-го:
"Война в нынешних условиях требует огромного количества машин, причем машин различного назначения, разных названий и огромной технической сложности. Война механизируется, индустриализируется, превращаясь в огромную... фабрику истребления людей".
Тухачевский, правда, в отличие от Ворошилова и своего друга Фельдмана, коннице особого значения не придавал, и в "Новых вопросах войны" даже не нашел для нее отдельного параграфа. Но из этого не следует, что в тот момент он принципиально иначе смотрел на роль танков и другой боевой техники. Просто кавалерийскими соединениями Тухачевский никогда не командовал и оценивал возможности новых средств борьбы прежде всего с точки зрения насыщения ими пехоты. Например, и Тухачевский, и Фельдман различали танки непосредственной поддержки пехоты и танки дальнего действия, способные вести бой самостоятельно, в составе механизированных соединений. Причем Фельдман считал, что еще нельзя с уверенностью сказать, какая тенденция в развитии танковых войск в конечном счете одержит верх. Тухачевский же на первый план ставил самостоятельные действия танков по "захвату тыла" противника.
Подчеркнем также, что в начале 30-х танков в Красной Армии, как и в армиях других стран, было еще очень мало. Естественно, ни Ворошилов, ни Тухачевский не могли точно знать, когда именно начнется будущая война и сколько танков окажется в распоряжении борющихся сторон. Состояние российских дорог традиционно не служило предметом национальной гордости, так что в некоторых случаях кавалерист мог пройти там, где застревали не только автомобиль, но даже и танк. В конце концов, предлагая постепенное насыщение конницы танками, танкетками и прочей техникой, Фельдман не был так уж неправ. Во всех армиях мира танковые дивизии переформировывались из прежних кавалерийских. Другое дело, что в итоге кавалерийских частей в танковых дивизиях не осталось, равно как не осталось и собственно кавалерийских соединений. Только в Красной Армии вплоть до Великой Отечественной войны продолжали говорить о взаимодействии конницы и танков, что в ходе войны привело только к напрасным людским потерям. Однако в начале 30-х годов и Тухачевский, и Ворошилов, и Фельдман ориентировались на маневренную войну, где не будет сплошного позиционного фронта, и кавалерия сможет беспрепятственно проникать во вражеский тыл. Войска западных соседей - Польши и Германии в то время были немногочисленны и не смогли бы создать достаточную плотность обороны на своих восточных границах. Предвидеть же развитие военной и политической обстановки во всех важнейших аспектах не дано никому. Как мы еще убедимся, в значительной степени насчет характера будущей войны заблуждался и Тухачевский, хотя очень многое, наоборот, предвидел очень точно, будто заглядывал в какую-то волшебную книгу или зеркало.
Вернемся, однако, к Лидии Норд и ее воспоминаниям. Каким же все-таки образом вдова Фельдмана оказалась на Западе и насколько можно доверять ее мемуарам? Из ряда намеков в книге "Маршал Тухачевский" можно понять (если, конечно, Лидия Норд не мистифицирует читателей, дабы скрыть от чекистов обстоятельства своей биографии), что она была арестована вскоре после ареста мужа, а освободилась перед началом Великой Отечественной войны (быть может, в рамках "бериевской оттепели"?). В романе "Офелия" можно при желании усмотреть намеки, что написавшая его женщина была замужем за военным, служившим после войны в Германии. Не исключено, что Лидия Норд одна или вместе с мужем бежала в одну из западных оккупационных зон во второй половине 40-х годов. Тогда это был своеобразный вид спорта среди офицеров Советской Армии, служивших на востоке Германии, и, быть может, самым известным из беглецов стал писатель Григорий Климов, чьи книги об оккультных кознях большевиков пользуются немалой популярностью в России. В случае, если это наше предположение справедливо, то вполне объяснимым становится появление вдовы Фельдмана в Париже не позднее начала 1950 года.
Что же касается степени достоверности ее свидетельств... Лидия Норд приводит пространные беседы с Тухачевским, Фрунзе, другими военачальниками. Приводит по памяти, поскольку никаких записей, даже если вела, в условиях тюрьмы и лагеря не могла сохранить. Хотя память у нее профессиональная (еще в СССР жена Фельдмана, по ее утверждению, занималась журналистикой), трудно поверить, что она воспроизвела речи своего главного героя и других персонажей дословно. Кроме того, Лидия Норд могла что-то и присочинить, как для маскировки, так и под влиянием всепоглощающей страсти к художественному творчеству (именно творчеству посвящен ее роман "Офелия", имеющий подзаголовок "Записки художника"). Поэтому, думаю, к книге Лидии Норд о Тухачевском, и особенно к речам маршала, его друзей и врагов, надо подходить так же, как к речам героев "Истории" великого древнегреческого историка Фукидида - одного из основоположников исторической науки и критики источников. Он признавался:
"Что до речей... то в точности запомнить и воспроизвести их смысл было невозможно - ни тех, которые мне пришлось самому слышать, ни тех, о которых мне передавали другие. Но то, что, по-моему, каждый оратор мог бы сказать самого подходящего по данному вопросу (причем я, насколько возможно ближе, придерживаюсь общего смысла действительно произнесенных речей), это я и заставил их говорить в моей истории".
Вот так же и мы будем надеяться, что если не букву, то дух высказываний Тухачевского и других действующих лиц своего мемуарного повествования Лидия Норд передает достаточно точно, и позволим себе обильно цитировать их (разумеется, со ссылкой на источник). Ведь никто из тех, кто пережил "красного маршала", не оставил столь откровенных воспоминаний о нем, не подлаженных под требования цензуры, и никто из них не был столь близок к нему в 20-е и 30-е годы, как она. И, кроме того, только в мемуарах Лидии Норд Тухачевский предстает не ангелом (хотя свояченица маршалу симпатизирует) и не дьяволом, а по-настоящему живым человеком.
Теперь стоит привести рассказ свояченицы, чем закончился брак Михаила Николаевича с Ликой:
"Прошло около года, и в жизни молодых вдруг образовалась глубокая трещина. Особенно явно это стало после их поездки в Москву. Что произошло, не знал никто. Лика на все попытки родственников выведать, что происходит, упорно отмалчивалась, но с ее лица сбежал румянец, и, всегда грустная, она казалась лет на пять старше (Тухачевский, напомню, был вдвое старше своей второй жены. - Б. С.). Молчал и Тухачевский - он никогда не жаловался на жену и оставался... неизменно внимательным к ней.
Через некоторое время Лика приехала со своими вещами к дяде - заявила, что она вернулась совсем. Вечером приехал в лесничество Тухачевский. Лика не вышла к нему. Тухачевский долго говорил с Евгением Ивановичем, в его кабинете. После его отъезда лесничий прошел к племяннице и долго сидел у нее, но Лика так и не вернулась к мужу. Вместе с тем обе стороны переживали разрыв тяжело. Каждый по-своему... У Тухачевского, помимо других чувств, было больно задето самолюбие".
Лидия Норд передает различные слухи, которые сопровождали разрыв Михаила Николаевича и Лики. Самый пикантный из них, но, как кажется, наиболее далекий от действительности заключался в том, будто легендарный командарм был поклонником не менее легендарного маркиза де Сада:
"...Рассказывали о садизме Тухачевского, который, якобы, бил жену (первую, чем, якобы, и довел ее до самоубийства. - Б. С.) тонким хлыстом до крови. В связи с этими слухами военный комиссар Майер решил переговорить с Тухачевским и выяснить истину "по партийной линии", но через несколько минут он вышел из кабинета командарма, пятясь назад, и, наткнувшись спиной на Садлуцкого, смущенно пробормотал, что "все обстоит благополучно"..."
Но в отношениях Тухачевского с Ликой благополучия не было. Лидия Норд намекает, что причиной разрыва стал роман Михаила Николаевича с другой женщиной:
"Однажды он появился в театре с поразительно красивой высокой блондинкой - Татьяной Сергеевной Чернолусской. На следующий день об этом судачили все гарнизонные дамы. Сообщались подробности, что Чернолусская является сводной сестрой Луначарского (наркома просвещения. - Б. С.) (это было верно), что она приехала из Новозыбкова погостить к крестной матери, потому что давно была влюблена в Тухачевского, еще с тех пор, когда Тухачевский слегка ухаживал за ее сестрой, менее красивой, но очень изящной маленькой брюнеткой Наташей.
Михаил Николаевич стал появляться с Татьяной довольно часто. Он даже афишировал свои встречи с ней. Может быть, это была и месть жене. Лика, уезжавшая в Петроград к родным, вернулась в это время в лесничество. Еще до ее приезда в Петроград туда пришло письмо от тетки, которая писала: "Повлияйте на Лику, она делает из пустяков трагедию и хочет разойтись с мужем, который очень достойный человек и любит ее. Лика еще очень молода и сама не понимает, что она делает. К сожалению, меня она не слушает, а Женя потакает ей во всём. К тому же (она, может быть, скроет это от вас) у нее будет ребенок. Куда она денется с ним?""
Родные стали убеждать Лику помириться с мужем. Особенно усердствовала родственница, которая прежде противилась этому браку, но, после знакомства на свадьбе с Тухачевским, была очарована им. Она говорила Лике:
"Ты не можешь взять с ним церковного развода. Ваш брак был тайным, а развод сопряжен с оглаской, которая может погубить не только его карьеру, но и жизнь. Гражданский развод тебе ничего не дает - перед Богом ты останешься его женой. Потом, ты не имеешь морального права лишать твоего будущего ребенка отца - это страшный грех... Одна ты всю жизнь не проживешь, а твой второй муж может не полюбить твоего ребенка. Что ты будешь делать тогда? Менять мужей, как перчатки? Да скажи же ты, ради Бога, что произошло между Вами?"
Однако Лика на все расспросы упорно молчала. До лесничества стали доходить слухи о романе Тухачевского, но Евгений Иванович всячески оберегал от них племянницу. У Лики родилась дочка. О ее рождении Тухачевскому сообщила жена одного из командиров во время торжественного вечера, посвященного годовщине Октябрьской революции. Лидия Норд так излагает этот разговор:
""Я очень рада, что роды прошли благополучно. Ваша дочка поразительно крупный ребенок - весит девять с лишним фунтов... Анна Михайловна звонила мне по телефону перед самым собранием. Она говорила, что девочка - ваш вылитый портрет, но страшная крикунья..."
Тухачевский расстегнул крючок воротника гимнастерки, потом снова застегнул ее: "Благодарю вас. Извините, я должен позвонить, узнать о здоровье жены". Он вышел из зала своей ровной, неторопливой походкой.
Как только окончилась торжественная часть, Тухачевский ускакал куда-то верхом. Ординарец рассказывал, что командарм вернулся только под утро".
В результате Чернолусская получила отставку. Тухачевский вернулся к жене. Но по-настоящему они так и не помирились. Лидия Норд рассказывала, что, впервые после долгого перерыва увидев Тухачевского у своей постели,
"Лика страшно побледнела и прикрыла глаза. Он нагнулся и слегка коснулся губами ее лба. Потом подошел к колыбельке и долго с любопытством разглядывал дочь".
Лика и Тухачевский почти не разговаривали, хотя Михаил Николаевич теперь регулярно навещал дочь, которую назвали Ириной (опять же, нет уверенности, что мемуаристка указывает правильное имя, равно как и в случае с Чернолусской). Будто бы на этом имени настоял Тухачевский, заменив другое, данное женой, и сам зарегистрировав дочь. Дома девочку окрестили. Крестным отцом был Евгений Иванович, крестной матерью - двоюродная сестра Лики (уж не Лидия ли Норд?).
Через три месяца отец, взяв девочку на руки, уверенно заключил, что пошла она в Тухачевских. И добавил, обращаясь к Анне Михайловне, но так, чтобы слышала Лика:
"Подрастет немного - тогда займусь ею как следует. Надо ребенка воспитывать рано и твердо..."
Но жена не принимала попыток мужа заявить свои права на дочь. Лидия Норд отмечает, что делал он это порой очень своеобразно. Например, брал не понравившуюся игрушку или просто вещь и, ни слова не говоря, бросал в печку. Зато в следующий приезд привозил ей замену. По наблюдениям свояченицы,
"Тухачевский не требовал возвращения жены, но сумел поставить себя в лесничестве так, что все чувствовали - он муж Лики. После рождения ребенка он аккуратно из своего жалованья вручал Анне Михайловне порядочную сумму денег на расходы, а когда та вздумала сделать в его присутствии какое-то замечание Лике, то Михаил Николаевич вежливо, но решительно остановил ее, указав, что Лика уже не ребенок и его жена. Лесничий, обожавший свою "первую внучку", был подкуплен отношением Тухачевского к ребенку и защищал перед племянницей "право отца"".
Однако заняться воспитанием Ирины Тухачевскому, к несчастью, было не суждено. Всё испортил неожиданный визит в лесничество Чернолусской. Она представилась сестрой Тухачевского и вызвала Лику на приватный разговор. Уже во время этого разговора Анна Михайловна поняла, кем именно является неожиданная гостья, хотела помешать беседе, но дверь в комнату была заперта на ключ. Через час Татьяна вышла и молча покинула дом. После ее ухода Лика сказала Анне Михайловне:
"Да что ты, тетя... Неужели вы думали, что я не знала о ней еще тогда... Только, предупреди дядю - я ей дала слово, что Михаил Николаевич не узнает о том, что она была здесь... И потом, не надо нового скандала..." Вечером приехал Тухачевский. Он пытался выглядеть веселым, только прятал под скатертью руку со свежими продольными царапинами - вероятно, след бурного объяснения с Чернолусской. Михаил Николаевич заночевал в лесничестве. Перед сном Анна Михайловна спросила мужа: "Ты думаешь, что она его любит и простила ему еще тогда, когда узнала?" - "Она не простила... Может быть, она его любит, но между ними стало еще что-то другое... Она все равно уйдет от него..."
Так и случилось. Через месяц Лика с дочерью уехали к бабушке в Харьков. С тех пор Тухачевский видел Ирину не чаще, чем раз в полгода, но никогда не встречался при этом с ее матерью: Лика не выходила к нему. Вскоре дочь умерла от дифтерита. Разошедшиеся супруги встретились на ее похоронах. Телеграмма о болезни Ирины не застала Тухачевского на месте, и он увидел дочь уже в гробу. Дома Михаил Николаевич увидел вязаные башмачки Ирины и взял их себе. С тех пор, по уверению Лидии Норд, он всегда носил их с собой на память о дочери и Лике. Много лет спустя, в 1931 году, незадолго до отъезда из Ленинграда в связи с назначением в Москву, Тухачевский, доставая из кармана рецепт, выронил на пол конверт с Ириниными башмачками. По тому, как смутился при этом Михаил Николаевич, по тому, как сразу бросился к выходу и ни с того ни с сего ударил ногой попавшийся на пути маленький круглый столик, да так сильно, что столик отлетел к печке и раскололся, Лидия Норд поняла, что Лику он все еще любит. Да и предшествовавшая скандалу реплика свояченицы о том, что Лика вполне счастлива со вторым мужем, вызвала слишком раздраженную реакцию, показавшую, что ко второй жене Тухачевский все еще неравнодушен.
"Счастлива? - рванул он пояс. - Но только он ей не муж... Да... Да!.. Не муж! Пусть она не забывает, что мы были обвенчаны... Она может иметь двадцать гражданских разводов, но в глазах церкви и перед лицом Бога останется на всю жизнь моей женой. Спроси священника, "верующая" женщина". Лидия Норд не могла скрыть своего удивления: "В глазах церкви -может быть... А Бог правду видит. И мне кажется очень странным, когда коммунист начинает вдруг апеллировать к церкви и к Богу".
Действительно, для правоверного атеиста Тухачевского каким-то неестественным кажется обращение к Богу в минуту душевного смятения. Но, возможно, в глубине сознания у Михаила Николаевича оставалось чувство богооставленности, некие остатки религиозного чувства, которого не вытеснила полностью коммунистическая идея? Может быть, отсюда, из стремления заглушить внутренний зов к Богу, идет его издевательство над обрядами и догматами, как христианскими, так и мусульманскими, о котором рассказывают мемуаристы? Как вспоминает генерал-майор Н. И. Корицкий, однажды в 18-м во время боев в Поволжье кто-то из сослуживцев привез Тухачевскому
"широченный татарский халат. Михаил Николаевич облачился в него, соорудил из полотенца подобие чалмы и, усевшись по-турецки, стал на татарском языке призывать правоверных к молитве - ни дать ни взять муэдзин на минарете".
А позднее в Смоленске старожилам запомнилось, как Михаил Николаевич гулял по городу со своей собакой по кличке Христосик.
Кстати, с помощью эпизода с башмачками и разбитым столиком Лидия Норд, хотя и очень своеобразно, но вводит в свои воспоминания близкую к истинной, скрытую датировку событий, замаскированную лежащей на поверхности вымышленной хронологией. Она утверждает, что отъезд Тухачевского из Ленинграда и его назначение в Москву, равно как и сцена с башмачками, произошли в 1925 году, еще до последовавшей в этом же году смерти Фрунзе. Однако в начале повествования свояченица маршала проговаривается, что этот эпизод относится ко времени через двенадцать лет после кончины дочери Тухачевского. По всем данным, знакомство и свадьба Михаила Николаевича и Лики состоялись зимой 1920/21 годов, так что умереть Ирина могла никак не ранее 1922 года, уже во время вторичного командования ее отца Западным фронтом. Между тем, Тухачевский возглавлял Ленинградский военный округ в 1928-1931 годах. Следовательно, история, рассказанная Лидией Норд, случилась в 31-м году. Возможно, говоря о сроке в двенадцать лет, она невольно немного сдвинула события, приурочив их к 1934 году - году отъезда из Ленинграда ее мужа Б. М. Фельдмана.
Думаю, что не только роман Тухачевского с Чернолусской или какой-то другой женщиной привел к тому, что Лика порвала с мужем. Ведь год их брака для Тухачевского был годом Кронштадта и Тамбова, годом расправы с теми, кого еще несколько месяцев назад красные называли "своими" и чьим именем собирались вершить мировую революцию. Я уже привел в главе о Кронштадтском восстании рассказ Михаила Николаевича свояченице о своих чувствах по поводу его подавления. Наверняка убежденность в своей правоте стоила Тухачевскому немалых душевных усилий. И Лика могла ужаснуться нравственной перемене, происшедшей в муже (или только сейчас ею замеченной), его готовности без сожаления расстреливать соотечественников, часто безоружных, доведенных до крайности тяготами войны и продразверстки. А Тухачевский, похоже, любил ее до конца жизни, хотя и женился потом в третий раз, да и любовниц имел достаточно.
В более чем легкомысленном отношении к узам брака Михаил Николаевич принципиально не слишком отличался от других командиров Красной Армии и в 20-е, и в 30-е годы. Церковный брак был почти что запрещен, а для коммунистов попросту опасен, поскольку грозил исключением из партии и полным крахом карьеры. И если уж на то пошло, венчание, как мы только что убедились, не спасло второй брак Тухачевского. Да и гражданский брак отнюдь не признавался обязательным. Люди сходились, жили несколько лет, расходились. От подобных непрочных союзов оставались дети, обреченные на безотцовщину при живых отцах. В армии, одной из наиболее закрытых, замкнутых в себе ячеек общества, флирт старших командиров с женами подчиненных расцветал пышным цветом. В архивах сохранилось донесение о любопытном инциденте, происшедшем в середине 30-х в Минске, в штабе Белорусского военного округа на банкете после обильных возлияний. Одному из командиров показалось, надо полагать не без оснований, что командующий округом командарм И. П. Уборевич (отметим в скобках - близкий друг Тухачевского) слишком откровенно ухаживает за его женой, и он залепил Иерониму Петровичу тортом в физиономию. Примерно к тому же времени относится жалоба одного майора из Ленинграда, что заместитель наркома маршал Тухачевский несколько часов без ведома мужа катал его жену на своем автомобиле. Как знать, может быть, Михаил Николаевич позволил себе и нечто большее, о чем супруга предпочла не рассказывать ревнивому майору. Да, Тухачевский если и выделялся из командирской среды в этом отношении, то только тем, что был кавалером вежливым, галантным (это отмечают все, его знавшие), никогда не употреблял грубых слов, не злоупотреблял спиртным. По утверждению Лидии Норд, ее свояк традиционной для красных командиров водке предпочитал коньяк, да и тот несколько более обильно стал употреблять лишь в последние месяцы жизни, чувствуя сгущающиеся над собой тучи.
Вскоре после второй женитьбы Тухачевского у него произошел конфликт с Реввоенсоветом Западного фронта. О нем поведал, хотя и весьма туманно, сослуживец Михаила Николаевича И. А. Телятников, работавший в ту пору в политотделе фронта и являвшийся членом партбюро:
"Хорошо помню, какая нездоровая обстановка создалась вокруг Тухачевского в начале 1924 года, незадолго до назначения его помощником начальника Штаба РККА. Поползли грязные сплетни. Исходили они, как мне казалось, от начальника Политуправления В. Н. Касаткина, человека властолюбивого и, безусловно, склонного к интригам. Неблаговидную роль играл при этом и секретарь партийной организации Васильев. Его стараниями в склочное дело было вовлечено почти все партийное бюро. В результате Тухачевский выехал к новому месту службы с очень нелестной характеристикой. На заседании партбюро, когда обсуждалась эта характеристика, Михаил Николаевич держался с завидной выдержкой и достоинством. Но у меня создалось впечатление, что защищать себя он не умеет".
Здесь мемуарист явно соединил два конфликта, происшедшие у Тухачевского с Реввоенсоветом Западного фронта. Первый из них произошел в 1921 году, вскоре после второй женитьбы Михаила Николаевича и перед его назначением 25 июля начальником и комиссаром Военной академии РККА в Москве. Само это назначение явно стало следствием сложившихся напряженных отношений с партийным руководством фронта.
"Конница, вытесняемая могучей техникой с поля боя, приобретает большую, в сравнении с прошлым, ценность на театре военных действий. Богато оснащенные техникой армии находятся в большей зависимости от своего тыла, чем армии мировой войны. Ахиллесова пята моторизованных и механизированных армий - тяжеловесный тыл, с огромными запасами огнеприпасов, цистернами с бензином и маслом. Роль конницы, которая, найдя пути к этому чувствительному тылу, создает ему угрозу, еще больше возрастает в сравнении с прошлым. Технически богатая пехота - это оружие фронтальных действий. Чем больше танков, пулеметов, орудий, тем больше осложняется маневр пехоты. Конница и в будущей войне останется наиболее мощным оружием флангового воздействия. Таким образом, новая техника, изживая тактическую деятельность конницы, сводя бой в конном строю к редкому и счастливому исключению, усиливает размах оперативного и стратегического ее использования. Одновременно с перемещением боевой деятельности конницы с поля боя на театр войны (то есть в неприятельский тыл. - Б. С.) происходит перемещение ее силы с холодного оружия на огневые и прочие... технические средства... в кавалерийских дивизиях передовых армий уже введено такое новое вооружение, как бронемашины, танки, самолеты.
Благодаря внедрению техники конница приобретает еще большую подвижность, что вместе с усилением огневой мощи возрождает ее былую славу. Будущая конница - это сочетание лихости всадника, подвижности коня с мощными огневыми средствами - бронемашинами, самолетами, артиллерией, танкетками. Конница, сдав в архив истории древнюю пику и вместе с ней архаичный взгляд на боевое применение конницы, должна серьезно готовиться к новой своей роли на театрах военных действий. Удар холодным оружием - это самое простое и легкое; он стар, как мир; удар же массированной конницы во взаимодействии с новейшей техникой требует более солидной выучки и более серьезной подготовки. Наша красная конница, не забывая ни на минуту, что восточноевропейский театр, на котором ей придется действовать на первых порах, а также социально-экономические и политические факторы во вражеском тылу открывают перед ней совершенно новые горизонты, должна полностью овладеть искусством ведения огневого боя, полностью овладеть применением современной техники. Программа ближайших лет должна предусмотреть насыщение красной конницы самоходной артиллерией, бронемашинами и легкими танками. Красная конница - грозное оружие в будущей нашей схватке с империализмом; петь ей отходную, превращать ее в ездящую пехоту - ошибочно и вредно".
Да, вдохновенный гимн красной кавалерии, ничего не скажешь. Ворошилову с Буденным наверняка приятно было это читать. Как видим, противостояние в дискуссии о роли конницы в будущей войне не вполне совпадало с разделением высокопоставленных военных на группировки Ворошилова и Тухачевского, а было сложнее, драматичнее.
Справедливости ради отметим, что и сам Ворошилов не был противником насыщения армии новой техникой. В качестве эпиграфа к своей работе Фельдман привел цитату из выступления наркома на IX съезде комсомола в январе 31-го:
"Война в нынешних условиях требует огромного количества машин, причем машин различного назначения, разных названий и огромной технической сложности. Война механизируется, индустриализируется, превращаясь в огромную... фабрику истребления людей".
Тухачевский, правда, в отличие от Ворошилова и своего друга Фельдмана, коннице особого значения не придавал, и в "Новых вопросах войны" даже не нашел для нее отдельного параграфа. Но из этого не следует, что в тот момент он принципиально иначе смотрел на роль танков и другой боевой техники. Просто кавалерийскими соединениями Тухачевский никогда не командовал и оценивал возможности новых средств борьбы прежде всего с точки зрения насыщения ими пехоты. Например, и Тухачевский, и Фельдман различали танки непосредственной поддержки пехоты и танки дальнего действия, способные вести бой самостоятельно, в составе механизированных соединений. Причем Фельдман считал, что еще нельзя с уверенностью сказать, какая тенденция в развитии танковых войск в конечном счете одержит верх. Тухачевский же на первый план ставил самостоятельные действия танков по "захвату тыла" противника.
Подчеркнем также, что в начале 30-х танков в Красной Армии, как и в армиях других стран, было еще очень мало. Естественно, ни Ворошилов, ни Тухачевский не могли точно знать, когда именно начнется будущая война и сколько танков окажется в распоряжении борющихся сторон. Состояние российских дорог традиционно не служило предметом национальной гордости, так что в некоторых случаях кавалерист мог пройти там, где застревали не только автомобиль, но даже и танк. В конце концов, предлагая постепенное насыщение конницы танками, танкетками и прочей техникой, Фельдман не был так уж неправ. Во всех армиях мира танковые дивизии переформировывались из прежних кавалерийских. Другое дело, что в итоге кавалерийских частей в танковых дивизиях не осталось, равно как не осталось и собственно кавалерийских соединений. Только в Красной Армии вплоть до Великой Отечественной войны продолжали говорить о взаимодействии конницы и танков, что в ходе войны привело только к напрасным людским потерям. Однако в начале 30-х годов и Тухачевский, и Ворошилов, и Фельдман ориентировались на маневренную войну, где не будет сплошного позиционного фронта, и кавалерия сможет беспрепятственно проникать во вражеский тыл. Войска западных соседей - Польши и Германии в то время были немногочисленны и не смогли бы создать достаточную плотность обороны на своих восточных границах. Предвидеть же развитие военной и политической обстановки во всех важнейших аспектах не дано никому. Как мы еще убедимся, в значительной степени насчет характера будущей войны заблуждался и Тухачевский, хотя очень многое, наоборот, предвидел очень точно, будто заглядывал в какую-то волшебную книгу или зеркало.
Вернемся, однако, к Лидии Норд и ее воспоминаниям. Каким же все-таки образом вдова Фельдмана оказалась на Западе и насколько можно доверять ее мемуарам? Из ряда намеков в книге "Маршал Тухачевский" можно понять (если, конечно, Лидия Норд не мистифицирует читателей, дабы скрыть от чекистов обстоятельства своей биографии), что она была арестована вскоре после ареста мужа, а освободилась перед началом Великой Отечественной войны (быть может, в рамках "бериевской оттепели"?). В романе "Офелия" можно при желании усмотреть намеки, что написавшая его женщина была замужем за военным, служившим после войны в Германии. Не исключено, что Лидия Норд одна или вместе с мужем бежала в одну из западных оккупационных зон во второй половине 40-х годов. Тогда это был своеобразный вид спорта среди офицеров Советской Армии, служивших на востоке Германии, и, быть может, самым известным из беглецов стал писатель Григорий Климов, чьи книги об оккультных кознях большевиков пользуются немалой популярностью в России. В случае, если это наше предположение справедливо, то вполне объяснимым становится появление вдовы Фельдмана в Париже не позднее начала 1950 года.
Что же касается степени достоверности ее свидетельств... Лидия Норд приводит пространные беседы с Тухачевским, Фрунзе, другими военачальниками. Приводит по памяти, поскольку никаких записей, даже если вела, в условиях тюрьмы и лагеря не могла сохранить. Хотя память у нее профессиональная (еще в СССР жена Фельдмана, по ее утверждению, занималась журналистикой), трудно поверить, что она воспроизвела речи своего главного героя и других персонажей дословно. Кроме того, Лидия Норд могла что-то и присочинить, как для маскировки, так и под влиянием всепоглощающей страсти к художественному творчеству (именно творчеству посвящен ее роман "Офелия", имеющий подзаголовок "Записки художника"). Поэтому, думаю, к книге Лидии Норд о Тухачевском, и особенно к речам маршала, его друзей и врагов, надо подходить так же, как к речам героев "Истории" великого древнегреческого историка Фукидида - одного из основоположников исторической науки и критики источников. Он признавался:
"Что до речей... то в точности запомнить и воспроизвести их смысл было невозможно - ни тех, которые мне пришлось самому слышать, ни тех, о которых мне передавали другие. Но то, что, по-моему, каждый оратор мог бы сказать самого подходящего по данному вопросу (причем я, насколько возможно ближе, придерживаюсь общего смысла действительно произнесенных речей), это я и заставил их говорить в моей истории".
Вот так же и мы будем надеяться, что если не букву, то дух высказываний Тухачевского и других действующих лиц своего мемуарного повествования Лидия Норд передает достаточно точно, и позволим себе обильно цитировать их (разумеется, со ссылкой на источник). Ведь никто из тех, кто пережил "красного маршала", не оставил столь откровенных воспоминаний о нем, не подлаженных под требования цензуры, и никто из них не был столь близок к нему в 20-е и 30-е годы, как она. И, кроме того, только в мемуарах Лидии Норд Тухачевский предстает не ангелом (хотя свояченица маршалу симпатизирует) и не дьяволом, а по-настоящему живым человеком.
Теперь стоит привести рассказ свояченицы, чем закончился брак Михаила Николаевича с Ликой:
"Прошло около года, и в жизни молодых вдруг образовалась глубокая трещина. Особенно явно это стало после их поездки в Москву. Что произошло, не знал никто. Лика на все попытки родственников выведать, что происходит, упорно отмалчивалась, но с ее лица сбежал румянец, и, всегда грустная, она казалась лет на пять старше (Тухачевский, напомню, был вдвое старше своей второй жены. - Б. С.). Молчал и Тухачевский - он никогда не жаловался на жену и оставался... неизменно внимательным к ней.
Через некоторое время Лика приехала со своими вещами к дяде - заявила, что она вернулась совсем. Вечером приехал в лесничество Тухачевский. Лика не вышла к нему. Тухачевский долго говорил с Евгением Ивановичем, в его кабинете. После его отъезда лесничий прошел к племяннице и долго сидел у нее, но Лика так и не вернулась к мужу. Вместе с тем обе стороны переживали разрыв тяжело. Каждый по-своему... У Тухачевского, помимо других чувств, было больно задето самолюбие".
Лидия Норд передает различные слухи, которые сопровождали разрыв Михаила Николаевича и Лики. Самый пикантный из них, но, как кажется, наиболее далекий от действительности заключался в том, будто легендарный командарм был поклонником не менее легендарного маркиза де Сада:
"...Рассказывали о садизме Тухачевского, который, якобы, бил жену (первую, чем, якобы, и довел ее до самоубийства. - Б. С.) тонким хлыстом до крови. В связи с этими слухами военный комиссар Майер решил переговорить с Тухачевским и выяснить истину "по партийной линии", но через несколько минут он вышел из кабинета командарма, пятясь назад, и, наткнувшись спиной на Садлуцкого, смущенно пробормотал, что "все обстоит благополучно"..."
Но в отношениях Тухачевского с Ликой благополучия не было. Лидия Норд намекает, что причиной разрыва стал роман Михаила Николаевича с другой женщиной:
"Однажды он появился в театре с поразительно красивой высокой блондинкой - Татьяной Сергеевной Чернолусской. На следующий день об этом судачили все гарнизонные дамы. Сообщались подробности, что Чернолусская является сводной сестрой Луначарского (наркома просвещения. - Б. С.) (это было верно), что она приехала из Новозыбкова погостить к крестной матери, потому что давно была влюблена в Тухачевского, еще с тех пор, когда Тухачевский слегка ухаживал за ее сестрой, менее красивой, но очень изящной маленькой брюнеткой Наташей.
Михаил Николаевич стал появляться с Татьяной довольно часто. Он даже афишировал свои встречи с ней. Может быть, это была и месть жене. Лика, уезжавшая в Петроград к родным, вернулась в это время в лесничество. Еще до ее приезда в Петроград туда пришло письмо от тетки, которая писала: "Повлияйте на Лику, она делает из пустяков трагедию и хочет разойтись с мужем, который очень достойный человек и любит ее. Лика еще очень молода и сама не понимает, что она делает. К сожалению, меня она не слушает, а Женя потакает ей во всём. К тому же (она, может быть, скроет это от вас) у нее будет ребенок. Куда она денется с ним?""
Родные стали убеждать Лику помириться с мужем. Особенно усердствовала родственница, которая прежде противилась этому браку, но, после знакомства на свадьбе с Тухачевским, была очарована им. Она говорила Лике:
"Ты не можешь взять с ним церковного развода. Ваш брак был тайным, а развод сопряжен с оглаской, которая может погубить не только его карьеру, но и жизнь. Гражданский развод тебе ничего не дает - перед Богом ты останешься его женой. Потом, ты не имеешь морального права лишать твоего будущего ребенка отца - это страшный грех... Одна ты всю жизнь не проживешь, а твой второй муж может не полюбить твоего ребенка. Что ты будешь делать тогда? Менять мужей, как перчатки? Да скажи же ты, ради Бога, что произошло между Вами?"
Однако Лика на все расспросы упорно молчала. До лесничества стали доходить слухи о романе Тухачевского, но Евгений Иванович всячески оберегал от них племянницу. У Лики родилась дочка. О ее рождении Тухачевскому сообщила жена одного из командиров во время торжественного вечера, посвященного годовщине Октябрьской революции. Лидия Норд так излагает этот разговор:
""Я очень рада, что роды прошли благополучно. Ваша дочка поразительно крупный ребенок - весит девять с лишним фунтов... Анна Михайловна звонила мне по телефону перед самым собранием. Она говорила, что девочка - ваш вылитый портрет, но страшная крикунья..."
Тухачевский расстегнул крючок воротника гимнастерки, потом снова застегнул ее: "Благодарю вас. Извините, я должен позвонить, узнать о здоровье жены". Он вышел из зала своей ровной, неторопливой походкой.
Как только окончилась торжественная часть, Тухачевский ускакал куда-то верхом. Ординарец рассказывал, что командарм вернулся только под утро".
В результате Чернолусская получила отставку. Тухачевский вернулся к жене. Но по-настоящему они так и не помирились. Лидия Норд рассказывала, что, впервые после долгого перерыва увидев Тухачевского у своей постели,
"Лика страшно побледнела и прикрыла глаза. Он нагнулся и слегка коснулся губами ее лба. Потом подошел к колыбельке и долго с любопытством разглядывал дочь".
Лика и Тухачевский почти не разговаривали, хотя Михаил Николаевич теперь регулярно навещал дочь, которую назвали Ириной (опять же, нет уверенности, что мемуаристка указывает правильное имя, равно как и в случае с Чернолусской). Будто бы на этом имени настоял Тухачевский, заменив другое, данное женой, и сам зарегистрировав дочь. Дома девочку окрестили. Крестным отцом был Евгений Иванович, крестной матерью - двоюродная сестра Лики (уж не Лидия ли Норд?).
Через три месяца отец, взяв девочку на руки, уверенно заключил, что пошла она в Тухачевских. И добавил, обращаясь к Анне Михайловне, но так, чтобы слышала Лика:
"Подрастет немного - тогда займусь ею как следует. Надо ребенка воспитывать рано и твердо..."
Но жена не принимала попыток мужа заявить свои права на дочь. Лидия Норд отмечает, что делал он это порой очень своеобразно. Например, брал не понравившуюся игрушку или просто вещь и, ни слова не говоря, бросал в печку. Зато в следующий приезд привозил ей замену. По наблюдениям свояченицы,
"Тухачевский не требовал возвращения жены, но сумел поставить себя в лесничестве так, что все чувствовали - он муж Лики. После рождения ребенка он аккуратно из своего жалованья вручал Анне Михайловне порядочную сумму денег на расходы, а когда та вздумала сделать в его присутствии какое-то замечание Лике, то Михаил Николаевич вежливо, но решительно остановил ее, указав, что Лика уже не ребенок и его жена. Лесничий, обожавший свою "первую внучку", был подкуплен отношением Тухачевского к ребенку и защищал перед племянницей "право отца"".
Однако заняться воспитанием Ирины Тухачевскому, к несчастью, было не суждено. Всё испортил неожиданный визит в лесничество Чернолусской. Она представилась сестрой Тухачевского и вызвала Лику на приватный разговор. Уже во время этого разговора Анна Михайловна поняла, кем именно является неожиданная гостья, хотела помешать беседе, но дверь в комнату была заперта на ключ. Через час Татьяна вышла и молча покинула дом. После ее ухода Лика сказала Анне Михайловне:
"Да что ты, тетя... Неужели вы думали, что я не знала о ней еще тогда... Только, предупреди дядю - я ей дала слово, что Михаил Николаевич не узнает о том, что она была здесь... И потом, не надо нового скандала..." Вечером приехал Тухачевский. Он пытался выглядеть веселым, только прятал под скатертью руку со свежими продольными царапинами - вероятно, след бурного объяснения с Чернолусской. Михаил Николаевич заночевал в лесничестве. Перед сном Анна Михайловна спросила мужа: "Ты думаешь, что она его любит и простила ему еще тогда, когда узнала?" - "Она не простила... Может быть, она его любит, но между ними стало еще что-то другое... Она все равно уйдет от него..."
Так и случилось. Через месяц Лика с дочерью уехали к бабушке в Харьков. С тех пор Тухачевский видел Ирину не чаще, чем раз в полгода, но никогда не встречался при этом с ее матерью: Лика не выходила к нему. Вскоре дочь умерла от дифтерита. Разошедшиеся супруги встретились на ее похоронах. Телеграмма о болезни Ирины не застала Тухачевского на месте, и он увидел дочь уже в гробу. Дома Михаил Николаевич увидел вязаные башмачки Ирины и взял их себе. С тех пор, по уверению Лидии Норд, он всегда носил их с собой на память о дочери и Лике. Много лет спустя, в 1931 году, незадолго до отъезда из Ленинграда в связи с назначением в Москву, Тухачевский, доставая из кармана рецепт, выронил на пол конверт с Ириниными башмачками. По тому, как смутился при этом Михаил Николаевич, по тому, как сразу бросился к выходу и ни с того ни с сего ударил ногой попавшийся на пути маленький круглый столик, да так сильно, что столик отлетел к печке и раскололся, Лидия Норд поняла, что Лику он все еще любит. Да и предшествовавшая скандалу реплика свояченицы о том, что Лика вполне счастлива со вторым мужем, вызвала слишком раздраженную реакцию, показавшую, что ко второй жене Тухачевский все еще неравнодушен.
"Счастлива? - рванул он пояс. - Но только он ей не муж... Да... Да!.. Не муж! Пусть она не забывает, что мы были обвенчаны... Она может иметь двадцать гражданских разводов, но в глазах церкви и перед лицом Бога останется на всю жизнь моей женой. Спроси священника, "верующая" женщина". Лидия Норд не могла скрыть своего удивления: "В глазах церкви -может быть... А Бог правду видит. И мне кажется очень странным, когда коммунист начинает вдруг апеллировать к церкви и к Богу".
Действительно, для правоверного атеиста Тухачевского каким-то неестественным кажется обращение к Богу в минуту душевного смятения. Но, возможно, в глубине сознания у Михаила Николаевича оставалось чувство богооставленности, некие остатки религиозного чувства, которого не вытеснила полностью коммунистическая идея? Может быть, отсюда, из стремления заглушить внутренний зов к Богу, идет его издевательство над обрядами и догматами, как христианскими, так и мусульманскими, о котором рассказывают мемуаристы? Как вспоминает генерал-майор Н. И. Корицкий, однажды в 18-м во время боев в Поволжье кто-то из сослуживцев привез Тухачевскому
"широченный татарский халат. Михаил Николаевич облачился в него, соорудил из полотенца подобие чалмы и, усевшись по-турецки, стал на татарском языке призывать правоверных к молитве - ни дать ни взять муэдзин на минарете".
А позднее в Смоленске старожилам запомнилось, как Михаил Николаевич гулял по городу со своей собакой по кличке Христосик.
Кстати, с помощью эпизода с башмачками и разбитым столиком Лидия Норд, хотя и очень своеобразно, но вводит в свои воспоминания близкую к истинной, скрытую датировку событий, замаскированную лежащей на поверхности вымышленной хронологией. Она утверждает, что отъезд Тухачевского из Ленинграда и его назначение в Москву, равно как и сцена с башмачками, произошли в 1925 году, еще до последовавшей в этом же году смерти Фрунзе. Однако в начале повествования свояченица маршала проговаривается, что этот эпизод относится ко времени через двенадцать лет после кончины дочери Тухачевского. По всем данным, знакомство и свадьба Михаила Николаевича и Лики состоялись зимой 1920/21 годов, так что умереть Ирина могла никак не ранее 1922 года, уже во время вторичного командования ее отца Западным фронтом. Между тем, Тухачевский возглавлял Ленинградский военный округ в 1928-1931 годах. Следовательно, история, рассказанная Лидией Норд, случилась в 31-м году. Возможно, говоря о сроке в двенадцать лет, она невольно немного сдвинула события, приурочив их к 1934 году - году отъезда из Ленинграда ее мужа Б. М. Фельдмана.
Думаю, что не только роман Тухачевского с Чернолусской или какой-то другой женщиной привел к тому, что Лика порвала с мужем. Ведь год их брака для Тухачевского был годом Кронштадта и Тамбова, годом расправы с теми, кого еще несколько месяцев назад красные называли "своими" и чьим именем собирались вершить мировую революцию. Я уже привел в главе о Кронштадтском восстании рассказ Михаила Николаевича свояченице о своих чувствах по поводу его подавления. Наверняка убежденность в своей правоте стоила Тухачевскому немалых душевных усилий. И Лика могла ужаснуться нравственной перемене, происшедшей в муже (или только сейчас ею замеченной), его готовности без сожаления расстреливать соотечественников, часто безоружных, доведенных до крайности тяготами войны и продразверстки. А Тухачевский, похоже, любил ее до конца жизни, хотя и женился потом в третий раз, да и любовниц имел достаточно.
В более чем легкомысленном отношении к узам брака Михаил Николаевич принципиально не слишком отличался от других командиров Красной Армии и в 20-е, и в 30-е годы. Церковный брак был почти что запрещен, а для коммунистов попросту опасен, поскольку грозил исключением из партии и полным крахом карьеры. И если уж на то пошло, венчание, как мы только что убедились, не спасло второй брак Тухачевского. Да и гражданский брак отнюдь не признавался обязательным. Люди сходились, жили несколько лет, расходились. От подобных непрочных союзов оставались дети, обреченные на безотцовщину при живых отцах. В армии, одной из наиболее закрытых, замкнутых в себе ячеек общества, флирт старших командиров с женами подчиненных расцветал пышным цветом. В архивах сохранилось донесение о любопытном инциденте, происшедшем в середине 30-х в Минске, в штабе Белорусского военного округа на банкете после обильных возлияний. Одному из командиров показалось, надо полагать не без оснований, что командующий округом командарм И. П. Уборевич (отметим в скобках - близкий друг Тухачевского) слишком откровенно ухаживает за его женой, и он залепил Иерониму Петровичу тортом в физиономию. Примерно к тому же времени относится жалоба одного майора из Ленинграда, что заместитель наркома маршал Тухачевский несколько часов без ведома мужа катал его жену на своем автомобиле. Как знать, может быть, Михаил Николаевич позволил себе и нечто большее, о чем супруга предпочла не рассказывать ревнивому майору. Да, Тухачевский если и выделялся из командирской среды в этом отношении, то только тем, что был кавалером вежливым, галантным (это отмечают все, его знавшие), никогда не употреблял грубых слов, не злоупотреблял спиртным. По утверждению Лидии Норд, ее свояк традиционной для красных командиров водке предпочитал коньяк, да и тот несколько более обильно стал употреблять лишь в последние месяцы жизни, чувствуя сгущающиеся над собой тучи.
Вскоре после второй женитьбы Тухачевского у него произошел конфликт с Реввоенсоветом Западного фронта. О нем поведал, хотя и весьма туманно, сослуживец Михаила Николаевича И. А. Телятников, работавший в ту пору в политотделе фронта и являвшийся членом партбюро:
"Хорошо помню, какая нездоровая обстановка создалась вокруг Тухачевского в начале 1924 года, незадолго до назначения его помощником начальника Штаба РККА. Поползли грязные сплетни. Исходили они, как мне казалось, от начальника Политуправления В. Н. Касаткина, человека властолюбивого и, безусловно, склонного к интригам. Неблаговидную роль играл при этом и секретарь партийной организации Васильев. Его стараниями в склочное дело было вовлечено почти все партийное бюро. В результате Тухачевский выехал к новому месту службы с очень нелестной характеристикой. На заседании партбюро, когда обсуждалась эта характеристика, Михаил Николаевич держался с завидной выдержкой и достоинством. Но у меня создалось впечатление, что защищать себя он не умеет".
Здесь мемуарист явно соединил два конфликта, происшедшие у Тухачевского с Реввоенсоветом Западного фронта. Первый из них произошел в 1921 году, вскоре после второй женитьбы Михаила Николаевича и перед его назначением 25 июля начальником и комиссаром Военной академии РККА в Москве. Само это назначение явно стало следствием сложившихся напряженных отношений с партийным руководством фронта.