Страница:
Более подробно об обстоятельствах этого конфликта рассказала Лидия Норд. Оказывается, в Красной Армии в ту пору еще сохранялся такой "старорежимный пережиток", как дуэли. Одна из них и послужила поводом к началу конфликта. По пьяному делу стрелялись из-за женщины командир и комиссар полка, причем инициатором дуэли выступил комиссар, пообещавший командиру убить его "как собаку", если тот откажется от поединка. В результате комиссар был убит, а командир - ранен в руку. Оба дуэлянта были партийными и, по выражению мемуаристки, "потомственными пролетариями", так что версия об убийстве комиссара "по контрреволюционным мотивам" сразу же лопнула, как мыльный пузырь. Отпадала версия и о конфликте по службе, поскольку служили командир и комиссар в разных полках. Поэтому, по свидетельству свояченицы Тухачевского,
"Реввоенсовет Западной армии (фронта. - Б. С.) (тогда политуправлений еще не было) (здесь Лидия Норд абсолютно права и не прав Телятников: Реввоенсовет Западного фронта был заменен Политуправлением только в апреле 1924 года, уже после отъезда Тухачевского из Смоленска; отмечу также, что В. Н. Касаткин временно исполнял должность члена Реввоенсовета до декабря 1923 года, и вполне возможно, что описываемый конфликт произошел не в начале 24-го, а еще в конце 23-го года. - Б. С.), разобрав дело, решил его замять".
В приказе объявили, что комиссар "неосторожно разряжал револьвер" и при этом не только смертельно ранил себя, но еще и ухитрился зацепить получившего строгий выговор командира. Почти как у Михаила Булгакова в "Днях Турбиных", где немецкий майор сообщает о мнимом ранении генерала Шратта (под видом которого производят "моментальную эвакуацию" незадачливого "гетмана всея Украины" П. П. Скоропадского, забинтовав ему лицо):
"Генерал фон Шратт зацепил брюками револьвер, ошибочно попал к себе на голова".
Так и в случае дуэли командира с комиссаром фарсовость официальной версии была слишком очевидна.
"Спустить на тормозах" дело о дуэли не удалось. Лидия Норд так излагает дальнейшее развитие событий:
"Донес ли кто о дуэлях в Москву или Реввоенсовет... сам послал туда рапорт - не знаю, но вскоре оттуда прибыли спецуполномоченные для нового разбора дела. Одновременно из Москвы был получен приказ, где Тухачевскому "ставилось на вид", что в Западной армии "процветает самый отвратительный пережиток офицерщины - дуэли".
Однажды вечером к командарму явился сильно перепуганный начальник артиллерии армии... Садлуцкий в сопровождении начальника Особого отдела... и армейского комиссара Смирнова.
- Представьте, еще комиссия не закончила работу, а у меня уже заваривается новая дуэль, - сказал, здороваясь, Садлуцкий, - поэтому мы и явились к вам..."
Суть дела свелась к ссоре между помощником командира одного артиллерийского полка и начальником боеснабжения того же полка. Первый съездил второго по физиономии, после того как тот назвал его "золотопогонной контрой". О намечавшейся дуэли успела донести жена начальника боеснабжения, опасаясь за жизнь мужа.
Рассказ Лидии Норд о том, как Тухачевский разрешил ситуацию, кажется достоверным из-за обилия весьма правдоподобных деталей и характеризует Михаила Николаевича с самой лучшей стороны. Его стоит привести почти целиком:
"Тухачевский сдвинул брови. Подумал. Потом, оглядев всех, спросил: "Что же вы решили?" - "Мы считаем, - ответил... начальник Особого отдела, что помощник комполка должен отвечать за рукоприкладство - это не царская армия..." - ядовито подчеркнул он.
"Рукоприкладством может считаться, когда старший командир ударит младшего или бойца, у них же звания одинаковы, - сухо сказал командарм и обратился к комиссару: - А что ты думаешь?" - "Я считаю, что помощник комполка еще при первых недоразумениях (а таковые были) должен был прийти к комиссару полка и пожаловаться ему", - ответил Смирнов.
"Жаловаться на товарища, да еще по мелочам, считалось у нас фискальством, - возразил Тухачевский. - От этого отучали еще в корпусах..." - "Кто отучал?" - быстро спросил начальник Особого отдела. "Товарищи по классу. Фискалу доставалось так, что он это запоминал на всю жизнь. Какая аттестация у помощника комполка?" - спросил командарм Садлуцкого. "Отличная. До этого он командовал отдельным артиллерийским дивизионом. Его дивизион на всех учебных и показательных стрельбах выходил на первое место. Я его выдвинул вне очереди на должность помощника комполка".
Тухачевский кивнул головой и повернулся к Смирнову: "Вызови-ка ты мне всех полковых комиссаров к себе и проработай с ними хорошенько этот вопрос. Нужно прекратить оскорбления командиров, честно служащих в Красной Армии и укрепляющих ее боеспособность. Во-вторых: пусть они примут меры и против дуэлей. Скажи им, что против таковых боролись последнее время и в царской армии... - Тухачевский вдруг усмехнулся и, обращаясь к Смирнову, сказал: И откуда это у твоих птенцов взялись такие "гвардейские замашки"?" "Подражание", - буркнул начальник Особого отдела.
"Пусть подражают хорошему, - отрезал командарм. - Например, поменьше фискалят на товарищей..." - "А как же тогда с революционной бдительностью?" - пустил тот в свою очередь стрелу.
"Когда весь командный состав будет крепко и дружно спаян, то будет гораздо легче выявить настоящих врагов революции", - холодно и спокойно ответил Тухачевский. Он встал и поправил пояс, что всегда служило у него признаком скрытого раздражения. "Я считаю, - отчеканил он, - что Садлуцкий должен поговорить с помощником комполка, чтобы впредь он был сдержанней. И в случае повторения подобных оскорблений он должен подать официальный рапорт начальству. Начальника боеснабжения надо будет срочно перевести в другую часть, расположенную в другом городе. Вместе им после этого служить нельзя..."
Для несостоявшихся дуэлянтов все закончилось относительно благополучно, в чем немалая заслуга Тухачевского. Но командующий за неумение сработаться с Реввоенсоветом и нежелание признать право комиссаров вмешиваться в собственно военные вопросы поплатился, как мы уже сказали, переводом в военную академию.
Здесь он долго не задержался, также вступив в острые споры с академической профессурой из кадровых полковников и генералов царской армии о путях развития советских вооруженных сил и военного искусства. О его работе в академии я скажу немного погодя. Пока же отмечу только, что скорее всего тогда, в Москве, и завязался разрушивший второй брак Тухачевского роман с Чернолусской или с кем-то еще.
В январе 1922 года Михаила Николаевича вернули командовать Западным фронтом. На этом посту он оставался до конца марта 1924 года. Возможно, его возвращение было связано с активизацией отрядов Булак-Балаховича. В Кремле не без основания надеялись, что победитель Антонова с ними справится. Действительно, в течение нескольких месяцев люди Булак-Балаховича были оттеснены за польскую границу. А незадолго до окончательного отъезда Михаила Николаевича из Смоленска у него произошел второй и последний конфликт с Реввоенсоветом фронта. В Наркомат по военным и морским делам поступил донос на Тухачевского от секретаря парткома Западного фронта с обвинениями в неправильном отношении к коммунистам и в аморальном поведении. М. В. Фрунзе наложил на донос благоприятную для друга резолюцию:
"Партия верила Тухачевскому, верит и будет верить".
Очевидно, поводом к доносу послужил второй развод Тухачевского и его внебрачные связи. Фрунзе, естественно, не стал губить друга. А, кроме того, если бы тогда давали ход каждой "аморалке", Красная Армия рисковала вообще остаться без командного состава, да и без значительной части комиссаров.
Фрунзе занял посты начальника Штаба РККА и заместителя председателя Реввоенсовета Республики в марте 1924 года. Очевидно, к этому времени и относится донос на Тухачевского. На этот донос Фрунзе отреагировал повышением Тухачевского в должности. Михаил Николаевич с апреля 1924 года занял пост помощника начальника Штаба РККА. А его недругов из Политуправления Западного фронта вскоре убрали. Как свидетельствует И. А. Телятников:
"Сама жизнь отвела облыжные наветы. Менее чем через год М. Н. Тухачевский опять вернулся в Смоленск. Его назначили командовать Западным военным округом. А Касаткин со своими приспешниками исчез".
Здесь мемуарист, опять-таки, контаминирует два конфликта. Ведь вернулся Тухачевский в Смоленск после первого конфликта еще в 1922 году, а Касаткин оставался на своем посту и в 1923-м, о февраля по декабрь даже временно исполняя должность члена РВС Западного фронта. А вот Васильева (возможно, именно он фигурирует у Лидии Норд под фамилией Смирнов) с поста секретаря партбюро убрали еще до "второго пришествия" Тухачевского. Вероятно, в Москве решили наказать инициатора склоки, чтобы хоть немного притормозить поток кляуз. Место Васильева занял Телятников. В своих воспоминаниях он приводит разговор с командующим, когда тот вновь становился на партийный учет и отдал секретарю парткома личное дело, где были собраны все материалы по поводу первого конфликта. Пока Телятников листал весьма пухлую папку, Тухачевский заявил ему:
"Вы должны до конца рассеять все недоразумения, которые причинили мне столько неприятностей. Военкомов в штабах теперь нет, начальник штаба беспартийный. Вся моя надежда на вас, и потомив отношениях между нами нужна полная ясность. Я хорошо понимаю и высоко ценю политорганы и партийные организации. Сам начал службу в Красной Армии с должности политического комиссара..."
Телятников утверждал:
"Беседа наша затянулась за полночь. Михаил Николаевич подробно рассказывал о своем жизненном пути, объяснял побуждения, которые привели его в ряды большевистской партии. Но больше всего, разумеется, мы старались разобраться в причинах, повлекших за собой прошлогодние нападки на Тухачевского. Из долгой этой беседы я вынес твердое убеждение, что Тухачевский - человек честный, искренний, хотя вокруг него плетут интриги. Есть люди, которые завидуют ему. В годы гражданской войны он чувствовал внимание к себе со стороны Владимира Ильича и очень гордился тем, что выполнял ряд важных ленинских поручений. Иногда это делалось вопреки желанию руководителей военного ведомства, и с годами у них сложилась стойкая неприязнь к Тухачевскому".
Казалось бы, в неискренности в данном случае можно заподозрить или Телятникова, или самого Тухачевского. Ведь мы уже неоднократно убеждались, что в период гражданской войны командарм военкомов не слишком-то жаловал и отстаивал право командиров-коммунистов командовать без надзора со стороны бдительных комиссаров. Но мне представляется, что не лукавили ни мемуарист, ни его собеседник. Одним из основных качеств Тухачевского, обеспечивших стремительное развитие его карьеры, многие историки считают будто бы присущую ему "чрезвычайную способность подстраиваться". Именно этими словами охарактеризовал Тухачевского неоднократно встречавшийся с Михаилом Николаевичем немецкий генерал Карл Шпальке, оценивая его стремительную карьеру при большевиках:
"Он помимо прочих талантов принес с собой и чрезвычайную способность подстраиваться, позволившую ему обойти стороной неисчислимые рифы в водовороте революции, добраться до поначалу неприступного поста".
В какой-то степени это так, хотя ничего чрезвычайного в "подстраивании" самого молодого марашала Красной Армии на самом деле не было. Тухачевский, как человек умный и воспитанный, несомненно, строил разговор с любым собеседником так, чтобы без нужды его не раздражать, а тем более озлоблять. Вот и беседуя с секретарем партбюро, он, конечно же, не стал говорить ему о ненужности института комиссаров в армии, а постарался найти "точки соприкосновения", подчеркнул, что сам начал службу военкомом... Да и не мог Михаил Николаевич отрицать роль партийных организаций в Красной Армии, если сам вступил в партию после Октябрьской революции и именно в большевистской партии видел средство к возрождению мощи русской армии, по крайней мере в первые годы Советской власти. Другое дело, что "подстраивание" под собеседника у Тухачевского не было никак связано со склонностью к интриганству. Наоборот, если вспомнить его перемещения по фронтам гражданской войны, часто вызванные конфликтами с членами Реввоенсовета и вышестоящими начальниками, то видно, что ни разу противники молодого командарма не поплатились в результате стычки с ним своими постами. Да и на новые должности Тухачевский назначался только вследствие своих организаторских, волевых и полководческих качеств и никоим образом не способствовал смещению предшественников, чтобы освободить место себе. Он не плел интриги против других, а сам становился жертвой зависти и интриганства. И последняя интрига против Тухачевского, как мы знаем, привела его к гибели.
При том, что Михаил Николаевич оставался в большой мере чужим для командиров и комиссаров рабоче-крестьянского происхождения и с дореволюционным партийным стажем, он уже не был своим и для основной массы служивших в Красной Армии бывших царских офицеров и генералов. Об этом хорошо пишет Лидия Норд: "Долгую и упорную борьбу вел Тухачевский, отстаивая права "квалифицированного состава армии", беспартийных военных специалистов из бывших офицеров. Многие комиссары и политработники не скрывали своего недоверия к ним и при первом удобном случае бежали жаловаться на них в Особые отделы. Бывшие офицеры в большинстве случаев жаловаться туда не бегали, а когда становилось невтерпеж, подавали рапорт по начальству о невозможности работать в таких условиях. Тухачевский очень внимательно относился к таким рапортам и немедленно приказывал разобрать каждое дело и доложить ему. Успешно отстаивал он и тех, кого хотели по необоснованным доносам демобилизовать из армии. Он разбивал логическими доводами все вздорные обвинения и, в случае необходимости, писал рапорт в Реввоенсовет в Москву...
Но у Тухачевского было много недоброжелателей и из среды бывших офицеров... Отчасти играла роль обида, что бывшему генералу или полковнику, которые считали, что их военный опыт и знания намного превосходят опыт и военную подготовку Тухачевского, приходится подчиняться 29-летнему командарму, "щелкоперу из поручиков". Особенно остро почувствовалась обида, когда дошли слухи, что Тухачевский просил в Москве об откомандировании из его армии (а позже, когда он был начальником Ленинградского Военного Округа, то и из некоторых частей этого округа) наиболее пожилых строевых командиров. Тухачевский ходатайствовал о назначении их в военные академии и на курсы усовершенствования командного состава, где они могли бы принести большую пользу своими знаниями.
Тухачевский тянул вверх наиболее молодых и способных, предпочитая их более опытным "старикам". Он считал, что предельный возраст командира полка не должен превышать 50 лет.
"В этом возрасте уже человек изнашивается, начинает страдать подагрой, ревматизмом, сердцем и прочим, - говорил он. - Куда же ему при нынешней маневренности командовать частью?"
Старые строевики сочли свой перевод на преподавательские должности "равносильным отставке".
Не ладил Тухачевский и с теми, кто устроился в Красную Армию, как на хорошо оплачиваемое, гарантирующее известную безопасность место, и потом оказался нерадивым хозяином своей части.
Командарм очень часто и неожиданно появлялся в расположении того или иного полка. Прежде чем идти в штаб, он осматривал матчасть, заглядывал в конюшни, говорил с бойцами, потом появлялся на полковых занятиях и, попросив продолжать их, садился и внимательно наблюдал. Оттуда он шел на кухню, в склады. Докладывать о своем прибытии он запрещал. Когда до командира доходила весть о визите командарма, Тухачевский уже успевал все осмотреть и сделать свои выводы. Найдя в части большие упущения, Тухачевский уезжал, не повидавшись с ее командиром. Командир вызывался к командарму. Тухачевский не распекал его, а говорил очень коротко:
"Ваш полк в безобразном состоянии. Если не приведете его в течение трех недель в полный порядок - поедете командовать "полчком" (очевидно, кадрированной территориальной частью, имевшей в мирное время лишь очень немногочисленный постоянный состав бойцов и командиров. - Б. С.)..."
Возражать и оправдываться в таких случаях было бесполезно. Тухачевский поднимался, одергивал свой пояс и сухо бросал: "Это всё. Вы свободны"".
Словом, слуга партии, отец солдатам. Беда, однако, заключалась в том, что, искренне заботясь о рядовых бойцах и пользуясь среди них немалой популярностью, Тухачевский был довольно одинок среди высшего и среднего комсостава, встречал там зависть и скрытую враждебность. Молодой командарм действительно способствовал удалению со строевых постов бывших генералов и штаб-офицеров царской армии. Однако руководство партии во главе со Сталиным вело дело к чистке Красной Армии от беспартийных "старорежимных" офицеров вообще, в том числе и от младших, на которых думал опереться Тухачевский. Офицеров либо демобилизовывали из армии (а ведь еще в конце 1921 года они составляли более трети всего командного состава), либо переводили на преподавательские и иные нестроевые должности. Влияние Троцкого, заявившего еще на IX съезде Советов в том же 21-м году, что комсостав Красной Армии стал единым, спаянным организмом, и являвшегося противником изгнания из армии старых военных специалистов, стремительно падало. В январе 1925 года он был отстранен от руководства военным ведомством. Сталин же и его сторонники, самым видным из которых в Красной Армии был Ворошилов, свою опору видели в выдвиженцах периода гражданской войны из числа бывших унтер-офицеров (такие в 21-м году среди красных командиров составляли 13 процентов) и рабочих и крестьян (их было свыше половины), которых усиленно рекрутировали в члены партии (в 23-м году доля коммунистов в армии превысила 10 процентов). Тухачевский же в осуществлении своих планов реорганизации Красной Армии (а они были весьма амбициозны) мог более или менее твердо опереться лишь на узкую прослойку бывших царских офицеров, как и он, достаточно рано связавших свою судьбу с коммунистической партией. Показательно, что большинство из тех, кто оказался вместе с Тухачевским на скамье подсудимых, составляли как раз такие военачальники - Уборевич, Эйдеман, Путна... Подпоручик и два прапорщика, вступившие в РКП (б) в 17-м году. Только Корк успел дослужиться до подполковника и, наверное поэтому, в ряды большевиков встал немного позднее - только в 1927 году. Между прочим, при такой незначительной опоре среди высшего и среднего комсостава и думать нечего было ни о каком успешном военном заговоре и перевороте... Лидия Норд довольно подробно рассказывает о работе Тухачевского в академии (ее главным руководителем по стратегии он оставался и будучи помощником, а затем заместителем начальника Штаба РККА, вплоть до осени 1925 года). Только свояченица маршала относит пребывание Тухачевского в должности начальника академии на конец 20-х или даже начало 30-х годов, уже после того, как он командовал Ленинградским Военным Округом. На самом деле, как мы знаем, во главе академии РККА Тухачевский состоял во второй половине 1921 года, как раз в период брака с Ликой - кузиной Лидии Норд, так что осведомленность последней, чей муж тогда тоже учился в академии, вполне понятна. Вдова Фельдмана утверждает:
"У Тухачевского дела шли не так гладко. В академии его не особенно любили. Он ворвался туда со своей мятежной натурой, как врывается смерч в застоявшуюся заводь. "Почему слушатели приходят на занятия вразброд? спросил он в первый день приезда у своего помощника. - Если они старшие и высшие командиры, то тем более им должна быть понятна дисциплина. Здесь военное учебное заведение, а не привилегированный частный пансион для девиц". Новый начальник академии побывал на занятиях у всех преподавателей... Присутствовал при проведении нескольких военных игр. Он не сделал ни одного замечания, но выходил из академии нахмуренный".
Было от чего хмуриться Тухачевскому. Ведь он отстаивал совсем иные принципы военной теории и практики, чем большинство академических профессоров. Еще в 1919 году в стенах той же академии Михаил Николаевич в первой своей лекции утверждал:
"Наши русские генералы не сумели познать гражданскую войну, не сумели овладеть ее формами. Лишь очень немногие генералы белой гвардии, способные и проникнутые классовым буржуазным самосознанием, оказались на высоте своего дела. Большая же часть надменно заявляла, что наша гражданская война - так, какая-то малая война или комиссарская партизанщина. Однако, несмотря на такие зловещие утверждения, мы видим перед собой не малую войну, а большую планомерную войну, чуть ли не миллионных армий, проникнутую единой идеей и совершающую блестящие маневры. И в рядах этой армии среди ее преданных, рожденных гражданской войной начальников начинает слагаться определенная доктрина этой войны, а с ней вместе и теоретическое ее обоснование... Революционная действительность открыла глаза на значение большой, организованной войны (в отличие от войны партизанской, неорганизованной, во многом стихийной. - Б. С.) для дела освобождения пролетариата... Изучение основ и законов гражданской войны - это вопрос коммунистической программы..."
Русские генералы и полковники, составлявшие костяк профессорско-преподавательского состава академии, в подавляющем большинстве ориентировались на опыт не гражданской, а первой мировой войны и в соответствии с ним собирались строить военную доктрину и обучать слушателей. Тухачевский же делал основной упор на присущую гражданской войне повышенную маневренность как на основную черту будущей войны, предполагая только, что эта маневренность еще более увеличится вследствие насыщения войск техникой. На практике во второй мировой войне причудливо соединились черты войны маневренной и войны позиционной, когда сплошные линии позиционного фронта прорывались с помощью артиллерии, танковых и механизированных соединений и авиации. Фронт борьбы постоянно перемещался в ту или другую сторону, причем эти перемещения носили быстрый и масштабный характер и сопровождались уничтожением значительных масс войск терпящей поражение армии. Но в начале 20-х годов еще невозможно было всё это предвидеть.
Лидия Норд отмечает, что Тухачевский не только укрепил дисциплину в академии, избавился от слабых преподавателей и упорядочил быт слушателей (в частности, лично осмотрев кастрюли и котлы на кухне и приказав привести все в соответствие с санитарными нормами). Он ввел более сложную программу. Его свояченица рассказала, что, ознакомившись с новыми конспектами, и преподаватели, и слушатели приуныли, поскольку Тухачевский требовал больше и жестче, чем прежний начальник:
"Единственное, что, пожалуй, мирило их с Тухачевским, так это то, что часы, отведенные им для политических занятий, были очень урезаны. Но зато приуныли преподаватели политических наук, так как их лекционный заработок уменьшился".
На требовательного начальника роптали подчиненные. Зато их жены боготворили Михаила Николаевича. По свидетельству Лидии Норд, супруги преподавателей относились к Тухачевскому весьма благосклонно, отстаивали его от нападок перед мужьями и считали "самым обаятельным человеком на свете". Свояченица командарма утверждала, что дело пошло еще дальше:
"Дамы, сделав Тухачевского своим кумиром, не довольствовались этим. Каждой хотелось, чтобы этот кумир принадлежал только ей. Красавицы, у которых молодость уже прошла, но "грачи еще не улетели", соперничали между собой. К предстоявшему традиционному академическому балу дамы готовились, как к генеральному сражению. Опустошались кошельки мужей, в доме устанавливался "режим экономии", а у знаменитой портнихи, шившей "по заграничным журналам", создавалась такая очередь, что та прекратила запись".
Никто не желал ударить в грязь лицом перед "самым обаятельным" полководцем Красной Армии. Тут вспоминается великий роман Габриэля Гарсия Маркеса "Сто лет одиночества", где к легендарному предводителю повстанцев полковнику Аурелиано Буэндиа матери приводили дочерей "на расплод". И совсем уж не из романа, а из жизни - многочисленные любовные связи Наполеона. Видно, знаменитые полководцы обладают какой-то демонической силой и притягивают к себе женщин, как магнит.
Лидия Норд задается вопросом: были ли у Тухачевского настоящие, глубокие романы? И отвечает на него так:
"Пожалуй, нет. Я говорю "пожалуй" потому, что иногда его было очень трудно понять... И потому, что я знала - самое для него дорогое он скрывал в глубинах души, а на словах даже порой высмеивал... Знаю одно: увлечения кончались у него очень быстро. У меня впечатление, что он чего-то искал в женщинах и не находил. "Знаешь, а ведь в ней что-то есть", - говорил он мне, указывая на очень красивую женщину. Обычно тогда он начинал ухаживать, но в большинстве случаев флирт кончался быстро и он говорил: "Она оказалась обыкновенной курицей"".
По уверениям Лидии Норд, одним из самых длительных и, как ей казалось, платонических романов Тухачевский имел с некой Марией Николаевной X. Мемуаристка так описывает ее:
"Блондинка, с темными бровями и длинным разрезом серо-голубых широко расставленных глаз. У нее был греческий, но немного тяжелый профиль, гладкая прическа и "лебединая шея"... Настоящей красавицей ее нельзя было назвать, но в ней действительно "что-то было". Держала она себя очень скромно, была замужем и муж ее обожал... Тухачевский не переносил женщин вульгарных и одевавшихся без вкуса. "Когда я встретил ее второй раз, на ней было такое платье, что я чуть не закричал от ужаса и весь мой интерес к ней испарился в ту же минуту", - делился он со мной. Или: "Пока она стояла казалась привлекательной, но когда пошла, то так вульгарно раскачивала бедрами, то я поспешил отвернуться, не смотреть ей вслед". Чем ярче разгоралась звезда Тухачевского, тем больше женщин кружилось вокруг него. Тогда у Михаила Николаевича стала проявляться избалованность и даже рисовка..."
"Реввоенсовет Западной армии (фронта. - Б. С.) (тогда политуправлений еще не было) (здесь Лидия Норд абсолютно права и не прав Телятников: Реввоенсовет Западного фронта был заменен Политуправлением только в апреле 1924 года, уже после отъезда Тухачевского из Смоленска; отмечу также, что В. Н. Касаткин временно исполнял должность члена Реввоенсовета до декабря 1923 года, и вполне возможно, что описываемый конфликт произошел не в начале 24-го, а еще в конце 23-го года. - Б. С.), разобрав дело, решил его замять".
В приказе объявили, что комиссар "неосторожно разряжал револьвер" и при этом не только смертельно ранил себя, но еще и ухитрился зацепить получившего строгий выговор командира. Почти как у Михаила Булгакова в "Днях Турбиных", где немецкий майор сообщает о мнимом ранении генерала Шратта (под видом которого производят "моментальную эвакуацию" незадачливого "гетмана всея Украины" П. П. Скоропадского, забинтовав ему лицо):
"Генерал фон Шратт зацепил брюками револьвер, ошибочно попал к себе на голова".
Так и в случае дуэли командира с комиссаром фарсовость официальной версии была слишком очевидна.
"Спустить на тормозах" дело о дуэли не удалось. Лидия Норд так излагает дальнейшее развитие событий:
"Донес ли кто о дуэлях в Москву или Реввоенсовет... сам послал туда рапорт - не знаю, но вскоре оттуда прибыли спецуполномоченные для нового разбора дела. Одновременно из Москвы был получен приказ, где Тухачевскому "ставилось на вид", что в Западной армии "процветает самый отвратительный пережиток офицерщины - дуэли".
Однажды вечером к командарму явился сильно перепуганный начальник артиллерии армии... Садлуцкий в сопровождении начальника Особого отдела... и армейского комиссара Смирнова.
- Представьте, еще комиссия не закончила работу, а у меня уже заваривается новая дуэль, - сказал, здороваясь, Садлуцкий, - поэтому мы и явились к вам..."
Суть дела свелась к ссоре между помощником командира одного артиллерийского полка и начальником боеснабжения того же полка. Первый съездил второго по физиономии, после того как тот назвал его "золотопогонной контрой". О намечавшейся дуэли успела донести жена начальника боеснабжения, опасаясь за жизнь мужа.
Рассказ Лидии Норд о том, как Тухачевский разрешил ситуацию, кажется достоверным из-за обилия весьма правдоподобных деталей и характеризует Михаила Николаевича с самой лучшей стороны. Его стоит привести почти целиком:
"Тухачевский сдвинул брови. Подумал. Потом, оглядев всех, спросил: "Что же вы решили?" - "Мы считаем, - ответил... начальник Особого отдела, что помощник комполка должен отвечать за рукоприкладство - это не царская армия..." - ядовито подчеркнул он.
"Рукоприкладством может считаться, когда старший командир ударит младшего или бойца, у них же звания одинаковы, - сухо сказал командарм и обратился к комиссару: - А что ты думаешь?" - "Я считаю, что помощник комполка еще при первых недоразумениях (а таковые были) должен был прийти к комиссару полка и пожаловаться ему", - ответил Смирнов.
"Жаловаться на товарища, да еще по мелочам, считалось у нас фискальством, - возразил Тухачевский. - От этого отучали еще в корпусах..." - "Кто отучал?" - быстро спросил начальник Особого отдела. "Товарищи по классу. Фискалу доставалось так, что он это запоминал на всю жизнь. Какая аттестация у помощника комполка?" - спросил командарм Садлуцкого. "Отличная. До этого он командовал отдельным артиллерийским дивизионом. Его дивизион на всех учебных и показательных стрельбах выходил на первое место. Я его выдвинул вне очереди на должность помощника комполка".
Тухачевский кивнул головой и повернулся к Смирнову: "Вызови-ка ты мне всех полковых комиссаров к себе и проработай с ними хорошенько этот вопрос. Нужно прекратить оскорбления командиров, честно служащих в Красной Армии и укрепляющих ее боеспособность. Во-вторых: пусть они примут меры и против дуэлей. Скажи им, что против таковых боролись последнее время и в царской армии... - Тухачевский вдруг усмехнулся и, обращаясь к Смирнову, сказал: И откуда это у твоих птенцов взялись такие "гвардейские замашки"?" "Подражание", - буркнул начальник Особого отдела.
"Пусть подражают хорошему, - отрезал командарм. - Например, поменьше фискалят на товарищей..." - "А как же тогда с революционной бдительностью?" - пустил тот в свою очередь стрелу.
"Когда весь командный состав будет крепко и дружно спаян, то будет гораздо легче выявить настоящих врагов революции", - холодно и спокойно ответил Тухачевский. Он встал и поправил пояс, что всегда служило у него признаком скрытого раздражения. "Я считаю, - отчеканил он, - что Садлуцкий должен поговорить с помощником комполка, чтобы впредь он был сдержанней. И в случае повторения подобных оскорблений он должен подать официальный рапорт начальству. Начальника боеснабжения надо будет срочно перевести в другую часть, расположенную в другом городе. Вместе им после этого служить нельзя..."
Для несостоявшихся дуэлянтов все закончилось относительно благополучно, в чем немалая заслуга Тухачевского. Но командующий за неумение сработаться с Реввоенсоветом и нежелание признать право комиссаров вмешиваться в собственно военные вопросы поплатился, как мы уже сказали, переводом в военную академию.
Здесь он долго не задержался, также вступив в острые споры с академической профессурой из кадровых полковников и генералов царской армии о путях развития советских вооруженных сил и военного искусства. О его работе в академии я скажу немного погодя. Пока же отмечу только, что скорее всего тогда, в Москве, и завязался разрушивший второй брак Тухачевского роман с Чернолусской или с кем-то еще.
В январе 1922 года Михаила Николаевича вернули командовать Западным фронтом. На этом посту он оставался до конца марта 1924 года. Возможно, его возвращение было связано с активизацией отрядов Булак-Балаховича. В Кремле не без основания надеялись, что победитель Антонова с ними справится. Действительно, в течение нескольких месяцев люди Булак-Балаховича были оттеснены за польскую границу. А незадолго до окончательного отъезда Михаила Николаевича из Смоленска у него произошел второй и последний конфликт с Реввоенсоветом фронта. В Наркомат по военным и морским делам поступил донос на Тухачевского от секретаря парткома Западного фронта с обвинениями в неправильном отношении к коммунистам и в аморальном поведении. М. В. Фрунзе наложил на донос благоприятную для друга резолюцию:
"Партия верила Тухачевскому, верит и будет верить".
Очевидно, поводом к доносу послужил второй развод Тухачевского и его внебрачные связи. Фрунзе, естественно, не стал губить друга. А, кроме того, если бы тогда давали ход каждой "аморалке", Красная Армия рисковала вообще остаться без командного состава, да и без значительной части комиссаров.
Фрунзе занял посты начальника Штаба РККА и заместителя председателя Реввоенсовета Республики в марте 1924 года. Очевидно, к этому времени и относится донос на Тухачевского. На этот донос Фрунзе отреагировал повышением Тухачевского в должности. Михаил Николаевич с апреля 1924 года занял пост помощника начальника Штаба РККА. А его недругов из Политуправления Западного фронта вскоре убрали. Как свидетельствует И. А. Телятников:
"Сама жизнь отвела облыжные наветы. Менее чем через год М. Н. Тухачевский опять вернулся в Смоленск. Его назначили командовать Западным военным округом. А Касаткин со своими приспешниками исчез".
Здесь мемуарист, опять-таки, контаминирует два конфликта. Ведь вернулся Тухачевский в Смоленск после первого конфликта еще в 1922 году, а Касаткин оставался на своем посту и в 1923-м, о февраля по декабрь даже временно исполняя должность члена РВС Западного фронта. А вот Васильева (возможно, именно он фигурирует у Лидии Норд под фамилией Смирнов) с поста секретаря партбюро убрали еще до "второго пришествия" Тухачевского. Вероятно, в Москве решили наказать инициатора склоки, чтобы хоть немного притормозить поток кляуз. Место Васильева занял Телятников. В своих воспоминаниях он приводит разговор с командующим, когда тот вновь становился на партийный учет и отдал секретарю парткома личное дело, где были собраны все материалы по поводу первого конфликта. Пока Телятников листал весьма пухлую папку, Тухачевский заявил ему:
"Вы должны до конца рассеять все недоразумения, которые причинили мне столько неприятностей. Военкомов в штабах теперь нет, начальник штаба беспартийный. Вся моя надежда на вас, и потомив отношениях между нами нужна полная ясность. Я хорошо понимаю и высоко ценю политорганы и партийные организации. Сам начал службу в Красной Армии с должности политического комиссара..."
Телятников утверждал:
"Беседа наша затянулась за полночь. Михаил Николаевич подробно рассказывал о своем жизненном пути, объяснял побуждения, которые привели его в ряды большевистской партии. Но больше всего, разумеется, мы старались разобраться в причинах, повлекших за собой прошлогодние нападки на Тухачевского. Из долгой этой беседы я вынес твердое убеждение, что Тухачевский - человек честный, искренний, хотя вокруг него плетут интриги. Есть люди, которые завидуют ему. В годы гражданской войны он чувствовал внимание к себе со стороны Владимира Ильича и очень гордился тем, что выполнял ряд важных ленинских поручений. Иногда это делалось вопреки желанию руководителей военного ведомства, и с годами у них сложилась стойкая неприязнь к Тухачевскому".
Казалось бы, в неискренности в данном случае можно заподозрить или Телятникова, или самого Тухачевского. Ведь мы уже неоднократно убеждались, что в период гражданской войны командарм военкомов не слишком-то жаловал и отстаивал право командиров-коммунистов командовать без надзора со стороны бдительных комиссаров. Но мне представляется, что не лукавили ни мемуарист, ни его собеседник. Одним из основных качеств Тухачевского, обеспечивших стремительное развитие его карьеры, многие историки считают будто бы присущую ему "чрезвычайную способность подстраиваться". Именно этими словами охарактеризовал Тухачевского неоднократно встречавшийся с Михаилом Николаевичем немецкий генерал Карл Шпальке, оценивая его стремительную карьеру при большевиках:
"Он помимо прочих талантов принес с собой и чрезвычайную способность подстраиваться, позволившую ему обойти стороной неисчислимые рифы в водовороте революции, добраться до поначалу неприступного поста".
В какой-то степени это так, хотя ничего чрезвычайного в "подстраивании" самого молодого марашала Красной Армии на самом деле не было. Тухачевский, как человек умный и воспитанный, несомненно, строил разговор с любым собеседником так, чтобы без нужды его не раздражать, а тем более озлоблять. Вот и беседуя с секретарем партбюро, он, конечно же, не стал говорить ему о ненужности института комиссаров в армии, а постарался найти "точки соприкосновения", подчеркнул, что сам начал службу военкомом... Да и не мог Михаил Николаевич отрицать роль партийных организаций в Красной Армии, если сам вступил в партию после Октябрьской революции и именно в большевистской партии видел средство к возрождению мощи русской армии, по крайней мере в первые годы Советской власти. Другое дело, что "подстраивание" под собеседника у Тухачевского не было никак связано со склонностью к интриганству. Наоборот, если вспомнить его перемещения по фронтам гражданской войны, часто вызванные конфликтами с членами Реввоенсовета и вышестоящими начальниками, то видно, что ни разу противники молодого командарма не поплатились в результате стычки с ним своими постами. Да и на новые должности Тухачевский назначался только вследствие своих организаторских, волевых и полководческих качеств и никоим образом не способствовал смещению предшественников, чтобы освободить место себе. Он не плел интриги против других, а сам становился жертвой зависти и интриганства. И последняя интрига против Тухачевского, как мы знаем, привела его к гибели.
При том, что Михаил Николаевич оставался в большой мере чужим для командиров и комиссаров рабоче-крестьянского происхождения и с дореволюционным партийным стажем, он уже не был своим и для основной массы служивших в Красной Армии бывших царских офицеров и генералов. Об этом хорошо пишет Лидия Норд: "Долгую и упорную борьбу вел Тухачевский, отстаивая права "квалифицированного состава армии", беспартийных военных специалистов из бывших офицеров. Многие комиссары и политработники не скрывали своего недоверия к ним и при первом удобном случае бежали жаловаться на них в Особые отделы. Бывшие офицеры в большинстве случаев жаловаться туда не бегали, а когда становилось невтерпеж, подавали рапорт по начальству о невозможности работать в таких условиях. Тухачевский очень внимательно относился к таким рапортам и немедленно приказывал разобрать каждое дело и доложить ему. Успешно отстаивал он и тех, кого хотели по необоснованным доносам демобилизовать из армии. Он разбивал логическими доводами все вздорные обвинения и, в случае необходимости, писал рапорт в Реввоенсовет в Москву...
Но у Тухачевского было много недоброжелателей и из среды бывших офицеров... Отчасти играла роль обида, что бывшему генералу или полковнику, которые считали, что их военный опыт и знания намного превосходят опыт и военную подготовку Тухачевского, приходится подчиняться 29-летнему командарму, "щелкоперу из поручиков". Особенно остро почувствовалась обида, когда дошли слухи, что Тухачевский просил в Москве об откомандировании из его армии (а позже, когда он был начальником Ленинградского Военного Округа, то и из некоторых частей этого округа) наиболее пожилых строевых командиров. Тухачевский ходатайствовал о назначении их в военные академии и на курсы усовершенствования командного состава, где они могли бы принести большую пользу своими знаниями.
Тухачевский тянул вверх наиболее молодых и способных, предпочитая их более опытным "старикам". Он считал, что предельный возраст командира полка не должен превышать 50 лет.
"В этом возрасте уже человек изнашивается, начинает страдать подагрой, ревматизмом, сердцем и прочим, - говорил он. - Куда же ему при нынешней маневренности командовать частью?"
Старые строевики сочли свой перевод на преподавательские должности "равносильным отставке".
Не ладил Тухачевский и с теми, кто устроился в Красную Армию, как на хорошо оплачиваемое, гарантирующее известную безопасность место, и потом оказался нерадивым хозяином своей части.
Командарм очень часто и неожиданно появлялся в расположении того или иного полка. Прежде чем идти в штаб, он осматривал матчасть, заглядывал в конюшни, говорил с бойцами, потом появлялся на полковых занятиях и, попросив продолжать их, садился и внимательно наблюдал. Оттуда он шел на кухню, в склады. Докладывать о своем прибытии он запрещал. Когда до командира доходила весть о визите командарма, Тухачевский уже успевал все осмотреть и сделать свои выводы. Найдя в части большие упущения, Тухачевский уезжал, не повидавшись с ее командиром. Командир вызывался к командарму. Тухачевский не распекал его, а говорил очень коротко:
"Ваш полк в безобразном состоянии. Если не приведете его в течение трех недель в полный порядок - поедете командовать "полчком" (очевидно, кадрированной территориальной частью, имевшей в мирное время лишь очень немногочисленный постоянный состав бойцов и командиров. - Б. С.)..."
Возражать и оправдываться в таких случаях было бесполезно. Тухачевский поднимался, одергивал свой пояс и сухо бросал: "Это всё. Вы свободны"".
Словом, слуга партии, отец солдатам. Беда, однако, заключалась в том, что, искренне заботясь о рядовых бойцах и пользуясь среди них немалой популярностью, Тухачевский был довольно одинок среди высшего и среднего комсостава, встречал там зависть и скрытую враждебность. Молодой командарм действительно способствовал удалению со строевых постов бывших генералов и штаб-офицеров царской армии. Однако руководство партии во главе со Сталиным вело дело к чистке Красной Армии от беспартийных "старорежимных" офицеров вообще, в том числе и от младших, на которых думал опереться Тухачевский. Офицеров либо демобилизовывали из армии (а ведь еще в конце 1921 года они составляли более трети всего командного состава), либо переводили на преподавательские и иные нестроевые должности. Влияние Троцкого, заявившего еще на IX съезде Советов в том же 21-м году, что комсостав Красной Армии стал единым, спаянным организмом, и являвшегося противником изгнания из армии старых военных специалистов, стремительно падало. В январе 1925 года он был отстранен от руководства военным ведомством. Сталин же и его сторонники, самым видным из которых в Красной Армии был Ворошилов, свою опору видели в выдвиженцах периода гражданской войны из числа бывших унтер-офицеров (такие в 21-м году среди красных командиров составляли 13 процентов) и рабочих и крестьян (их было свыше половины), которых усиленно рекрутировали в члены партии (в 23-м году доля коммунистов в армии превысила 10 процентов). Тухачевский же в осуществлении своих планов реорганизации Красной Армии (а они были весьма амбициозны) мог более или менее твердо опереться лишь на узкую прослойку бывших царских офицеров, как и он, достаточно рано связавших свою судьбу с коммунистической партией. Показательно, что большинство из тех, кто оказался вместе с Тухачевским на скамье подсудимых, составляли как раз такие военачальники - Уборевич, Эйдеман, Путна... Подпоручик и два прапорщика, вступившие в РКП (б) в 17-м году. Только Корк успел дослужиться до подполковника и, наверное поэтому, в ряды большевиков встал немного позднее - только в 1927 году. Между прочим, при такой незначительной опоре среди высшего и среднего комсостава и думать нечего было ни о каком успешном военном заговоре и перевороте... Лидия Норд довольно подробно рассказывает о работе Тухачевского в академии (ее главным руководителем по стратегии он оставался и будучи помощником, а затем заместителем начальника Штаба РККА, вплоть до осени 1925 года). Только свояченица маршала относит пребывание Тухачевского в должности начальника академии на конец 20-х или даже начало 30-х годов, уже после того, как он командовал Ленинградским Военным Округом. На самом деле, как мы знаем, во главе академии РККА Тухачевский состоял во второй половине 1921 года, как раз в период брака с Ликой - кузиной Лидии Норд, так что осведомленность последней, чей муж тогда тоже учился в академии, вполне понятна. Вдова Фельдмана утверждает:
"У Тухачевского дела шли не так гладко. В академии его не особенно любили. Он ворвался туда со своей мятежной натурой, как врывается смерч в застоявшуюся заводь. "Почему слушатели приходят на занятия вразброд? спросил он в первый день приезда у своего помощника. - Если они старшие и высшие командиры, то тем более им должна быть понятна дисциплина. Здесь военное учебное заведение, а не привилегированный частный пансион для девиц". Новый начальник академии побывал на занятиях у всех преподавателей... Присутствовал при проведении нескольких военных игр. Он не сделал ни одного замечания, но выходил из академии нахмуренный".
Было от чего хмуриться Тухачевскому. Ведь он отстаивал совсем иные принципы военной теории и практики, чем большинство академических профессоров. Еще в 1919 году в стенах той же академии Михаил Николаевич в первой своей лекции утверждал:
"Наши русские генералы не сумели познать гражданскую войну, не сумели овладеть ее формами. Лишь очень немногие генералы белой гвардии, способные и проникнутые классовым буржуазным самосознанием, оказались на высоте своего дела. Большая же часть надменно заявляла, что наша гражданская война - так, какая-то малая война или комиссарская партизанщина. Однако, несмотря на такие зловещие утверждения, мы видим перед собой не малую войну, а большую планомерную войну, чуть ли не миллионных армий, проникнутую единой идеей и совершающую блестящие маневры. И в рядах этой армии среди ее преданных, рожденных гражданской войной начальников начинает слагаться определенная доктрина этой войны, а с ней вместе и теоретическое ее обоснование... Революционная действительность открыла глаза на значение большой, организованной войны (в отличие от войны партизанской, неорганизованной, во многом стихийной. - Б. С.) для дела освобождения пролетариата... Изучение основ и законов гражданской войны - это вопрос коммунистической программы..."
Русские генералы и полковники, составлявшие костяк профессорско-преподавательского состава академии, в подавляющем большинстве ориентировались на опыт не гражданской, а первой мировой войны и в соответствии с ним собирались строить военную доктрину и обучать слушателей. Тухачевский же делал основной упор на присущую гражданской войне повышенную маневренность как на основную черту будущей войны, предполагая только, что эта маневренность еще более увеличится вследствие насыщения войск техникой. На практике во второй мировой войне причудливо соединились черты войны маневренной и войны позиционной, когда сплошные линии позиционного фронта прорывались с помощью артиллерии, танковых и механизированных соединений и авиации. Фронт борьбы постоянно перемещался в ту или другую сторону, причем эти перемещения носили быстрый и масштабный характер и сопровождались уничтожением значительных масс войск терпящей поражение армии. Но в начале 20-х годов еще невозможно было всё это предвидеть.
Лидия Норд отмечает, что Тухачевский не только укрепил дисциплину в академии, избавился от слабых преподавателей и упорядочил быт слушателей (в частности, лично осмотрев кастрюли и котлы на кухне и приказав привести все в соответствие с санитарными нормами). Он ввел более сложную программу. Его свояченица рассказала, что, ознакомившись с новыми конспектами, и преподаватели, и слушатели приуныли, поскольку Тухачевский требовал больше и жестче, чем прежний начальник:
"Единственное, что, пожалуй, мирило их с Тухачевским, так это то, что часы, отведенные им для политических занятий, были очень урезаны. Но зато приуныли преподаватели политических наук, так как их лекционный заработок уменьшился".
На требовательного начальника роптали подчиненные. Зато их жены боготворили Михаила Николаевича. По свидетельству Лидии Норд, супруги преподавателей относились к Тухачевскому весьма благосклонно, отстаивали его от нападок перед мужьями и считали "самым обаятельным человеком на свете". Свояченица командарма утверждала, что дело пошло еще дальше:
"Дамы, сделав Тухачевского своим кумиром, не довольствовались этим. Каждой хотелось, чтобы этот кумир принадлежал только ей. Красавицы, у которых молодость уже прошла, но "грачи еще не улетели", соперничали между собой. К предстоявшему традиционному академическому балу дамы готовились, как к генеральному сражению. Опустошались кошельки мужей, в доме устанавливался "режим экономии", а у знаменитой портнихи, шившей "по заграничным журналам", создавалась такая очередь, что та прекратила запись".
Никто не желал ударить в грязь лицом перед "самым обаятельным" полководцем Красной Армии. Тут вспоминается великий роман Габриэля Гарсия Маркеса "Сто лет одиночества", где к легендарному предводителю повстанцев полковнику Аурелиано Буэндиа матери приводили дочерей "на расплод". И совсем уж не из романа, а из жизни - многочисленные любовные связи Наполеона. Видно, знаменитые полководцы обладают какой-то демонической силой и притягивают к себе женщин, как магнит.
Лидия Норд задается вопросом: были ли у Тухачевского настоящие, глубокие романы? И отвечает на него так:
"Пожалуй, нет. Я говорю "пожалуй" потому, что иногда его было очень трудно понять... И потому, что я знала - самое для него дорогое он скрывал в глубинах души, а на словах даже порой высмеивал... Знаю одно: увлечения кончались у него очень быстро. У меня впечатление, что он чего-то искал в женщинах и не находил. "Знаешь, а ведь в ней что-то есть", - говорил он мне, указывая на очень красивую женщину. Обычно тогда он начинал ухаживать, но в большинстве случаев флирт кончался быстро и он говорил: "Она оказалась обыкновенной курицей"".
По уверениям Лидии Норд, одним из самых длительных и, как ей казалось, платонических романов Тухачевский имел с некой Марией Николаевной X. Мемуаристка так описывает ее:
"Блондинка, с темными бровями и длинным разрезом серо-голубых широко расставленных глаз. У нее был греческий, но немного тяжелый профиль, гладкая прическа и "лебединая шея"... Настоящей красавицей ее нельзя было назвать, но в ней действительно "что-то было". Держала она себя очень скромно, была замужем и муж ее обожал... Тухачевский не переносил женщин вульгарных и одевавшихся без вкуса. "Когда я встретил ее второй раз, на ней было такое платье, что я чуть не закричал от ужаса и весь мой интерес к ней испарился в ту же минуту", - делился он со мной. Или: "Пока она стояла казалась привлекательной, но когда пошла, то так вульгарно раскачивала бедрами, то я поспешил отвернуться, не смотреть ей вслед". Чем ярче разгоралась звезда Тухачевского, тем больше женщин кружилось вокруг него. Тогда у Михаила Николаевича стала проявляться избалованность и даже рисовка..."