Сологуб Федор. Королева Ортруда

   Старый гофмаршал позвал к себе сына, и говорил ему строго:
   - Берегись, Астольф, ты стоишь на опасной дороге.
   Астольф угрюмо смотрел вниз, багряно краснел, и упорно молчал. Теобальд Нерита продолжал:
   - Говорю тебе, Астольф, послушайся меня, избегай королевы Ортруды. Смотри, чтобы и с тобою не было того же, что с Карлом Реймерсом. Королева Ортруда любит красивых. Найдется человек красивее тебя, и более подходящий к ней по возрасту.
   Астольф молчал упрямо, и уныло склоненное лицо его не выражало ничего, кроме скуки.
   Теобальд Нерита досадчиво говорил ему:
   - Что же ты молчишь? Скажи что-нибудь. Или сказать тебе нечего, и ты сам сознаешь, как нелепо твое увлечение?
   Тогда Астольф поднимал на отца упорный взгляд широких глаз, и говорил коротко:
   - Ортруда меня любит, и я люблю Ортруду. Я не могу жить без Ортруды. Для Ортруды я готов на всё.
   Гофмаршал, покачивая головою, говорил:
   - Глупый! Только и знаешь твердить: Ортруда, Ортруда, люблю, люблю. Скоро бросит тебя твоя Ортруда.
   Астольф улыбался и отвечал отцу:
   - Не знаю. Пусть бросит, если захочет. Пусть будет, что будет. Теперь я счастлив. А потом хоть умереть, мне всё равно.
   Отец горько упрекал Астольфа.
   - Не жалеешь ты старого отца,- говорил он.- Ты еще так молод. Тебе надо учиться.
   Астольф отвечал угрюмо:
   - Я учусь
   - Как ты учишься! - говорил Теобальд Нерита.- Голова у тебя набита глупыми мечтами, только Ортруда у тебя на уме. Не до книг тебе теперь. Хоть и тяжело мне будет на старости расставаться с тобою, но я все-таки отправлю тебя на днях доучиваться в Италию или во Францию.
   Астольф отвечал решительно и резко:
   - Ни за что не уеду отсюда. Лучше в море брошусь.
   По мрачному блеску его глаз видел отец, что Астольф не задумается сделать, как говорит.
   Такие разговоры повторялись часто, и нередко заканчивались бурными сценами.
   И другие невзгоды скоро стали омрачать счастие Астольфа.
   ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ
   Афра томилась в эти дни странною, жестокою ревностью. И раньше досадовала Афру любовь королевы Ортруды, сначала к принцу Танкреду, потом к покойному Карлу Реймерсу. Относительно принца Танкреда эта ревнивая досада находила себе оправдание еще и в том, что Танкред обманывал королеву Ортруду, и в том, что он был ненавистен Афре. Любовь королевы Ортруды к Карлу Реймерсу жалила Афру больнее, и уже Афра понимала истинную причину этого темного чувства. И вот теперь нестерпимо горька стала Афре любовь королевы Ортруды к красивому, страстному мальчишке.
   Уже давно поняла Афра, как сильно то странное чувство, которое привязывает ее к королеве Ортруде, и которое влечет ее нежные уста к целованию Ортрудиных ног. Но только теперь эта неясная дотоле влюбленность в королеву Ортруду зацвела в Афре багряным цветом. Любовью разжигалась в ее сердце ревность,- ревностью еще пламеннее разжигалась любовь.
   Одиноко переживала Афра свои ревнивые муки, гордо скрывая их ото всех. Да и кому же о них рассказать? Разве самой Ортруде пожаловаться? Но какая же в том польза! Да еще и поймет ли королева Ортруда признания Афры? Может быть, только удивится этой неожиданной страсти. Может быть, только улыбнется.
   Но все-таки порою Афра не могла удержаться, и невольно проявляла свою ревность,- неловкостью движений, смущенностью взглядов, и даже иногда неожиданно-резкими словами, вызывавшими недоумевающий взор королевы Ортруды.
   Тихий вечер, мглисто-золотой и алый, плыл над землею, облелеянною теплою влагою. Солнце быстро склонялось к закату. Королева Ортруда и Афра одни шли медленно по ясным аллеям королевского сада. Как тихий сон, всё было вокруг них. Земля и трава казалисъ синевато-красными в скользящих косвенно и низко лучах багряного заката. Листва деревьев окрасилась пепельно-голубыми и сероватыми тонами.
   Восхищенными глазами смотрела Афра на королеву Ортруду, и любовалась ею, идущею тихо в багряных лучах заката. И знала Афра, что нежная мечта в душе королевы Ортруды зажжена образом милого пажа Астольфа, и потому так мечтательно мерцают глаза тоскующей Ортруды. Тихою тоскою и ревнивою грустью полно было смятенное сердце Афры.
   Королева Ортруда сказала:
   - Посмотри, Афра, какая здесь красная земля, и какая здесь угрюмая зелень! Словно кровавый дождь прошел здесь недавно, и еще не выпила крови пресыщенная земля.
   Афра отвечала:
   - Сквозь легкий дым и пепел вулкана так багрово светит солнце. Твоя белая одежда, Ортруда, вся пламенеет, как багряница.
   Образы убитых и умерших опять вставали в душе королевы Ортруды. Больно и горько ожили воспоминания дел порочных и жестоких. Какая грусть!
   - Мы несчастны и порочны,- говорила королева Ортруда,- и земля наша залита кровью. Но придут иные поколения,- на земле будут жить счастливые, чистые люди.
   Утешающая мечта, тебя зовут настойчиво, тебя творит печаль!
   - Они придут, эти счастливые, чистые люди,- сказала Афра,- только потому, что мы живем. И они будут такими, какими мы их воображаем, потому что это наша воля хочет воплощения нашей мечте.
   Радостно развивая радостное оправдание зла и несовершенств нашей жизни, говорила королева Ортруда:
   - Так, Афра, это верно и радостно. Всю звериную злобу первобытной, дикой земли мы изжили, а тех, кто приходит после нас, мы, хотя и злые сами, увлекаем в наше устремление от зверя к божеству. Жестокую нашу душу мы преобразим в дыхание ароматов, потому что смрад наших дел сгорит в огне наших непомерных страданий.
   - Всё, что мы можем дать будущим,- сказала Афра,- это наша суровая и прекрасная работа, подвиг нашего устремления.
   Королева Ортруда сказала с мечтательною улыбкою:
   - О чем я мечтаю всегда, это о воспитании суровом и прекрасном.
   - Путь сурового и прекрасного воспитания один,- сказала Афра,- в простодушной телесной наготе.
   - В моем Лакониуме,- говорила Ортруда,- мальчики и девочки будут жить вместе, всегда нагие, как первые люди в раю. Кардинал жестоко упрекал меня за это.
   Афра улыбнулась презрительно, и сказала:
   - Он не может и не хочет понять, что земной рай не в прошлом, а в будущем человечества. Нагие отроки и девы будут невинны и простодушны, как первые люди в раю, и нагота их будет целомудренна.
   - Рай - сад, насажденный людьми,- тихо сказала королева Ортруда.
   Солнце коснулось мглистой черты горизонта. Багровым и унылым стал его догорающий свет, и грустные наводил мысли. Королева Ортруда призадумалась. Спросила:
   - Афра, а что мы скажем, если в их душах зажжется страстность? И если сладострастие затлеется в их крови?
   - Разве это страшно? - сказала Афра.- Я верю в целительные силы природы. Пусть сладострастие и похоть зажгутся, когда придет жестокая, страстная пора. В жестокости истощи-тся сладострастие, суровое станет радостным, и, истощаясь в жестокости, само себя умертвит сладострастие. Разум человечества, вечно ведущий его вперед сквозь мрак и облак дымный к незакатному свету Истины, верховный Разум, которому мы поклоняемся и служим, светозарный и благостный, говорит нам,- и не ложно его слово, что экстазы пламенные есть и будут для очищений человека.
   Опять обрадованная, слушала Афру королева Ортруда, и опять милая в ее душе зажглась мечта, и радостная.
   - Как прекрасен Астольф! - мечтательно сказала королева Ортруда.
   Жестокая! Она и не знала, какою болью сердечною ужалили эти слова Афру, так утешавшую ее в этот мглисто-тихий вечер.
   - Ты любишь, Ортруда, этого мальчишку? - спросила Афра.
   Голос Афры был сурово-жесток, и ревнивая злость зажглась в ее глазах.
   - Люблю,- сказала Ортруда.- Люблю так, как еще никого никогда не любила. Словно полюбила в первый раз, и в первый раз узнала, что значит любить. Но почему ты так опечали-лась, Афра? Почему ты спросила меня об этом таким гневным голосом? Почему так бледно и сурово твое лицо?
   Афра молчала. Ревнивые слезы блеснули на ее ресницах.
   - Ты ревнуешь? - печально спросила Ортруда.- Какая же ты глупая, Афра! Ведь я же и тебя люблю. Разве чувство наше не свободно? Разве душа у нас не широка, как мир? И даже больше мира она, и вмещает в себя все творимое ею по воле. Я люблю тебя, Афра. А ты меня любишь?
   Королева Ортруда нежно склонилась к Афре, и целовала ее жаркие щеки, ее влажные от слез глаза.
   - О, милая Ортруда, как я люблю тебя! - воскликнула Афра.
   И целовала руки и лицо королевы Ортруды. И к ногам Ортруды склонилась Афра, милые лобзая стопы.
   Солнце скрылось; быстро темнело. Бесшумно и внезапно, в белой одежде пажа, подошел к ним Астольф. Он бродил задумчивый и грустный по аллеям, где сумрак сгущался, и увидел королеву Ортруду и Афру только тогда, когда подошел к ним совсем близко.
   Увидел Астольф их поцелуи, слова любви услышал. И убежал, ревниво плача, и звук быстрых ног его по песку дорог был подобен плеску и шороху легких волн на песчаном берегу морском.
   Недолго наслаждался Астольф счастием любви. Испуганный страстными ласками королевы Ортруды, отравленный легкими дымами далекого вулкана, скоро затосковал Астольф.
   Нежность королевы Ортруды к Афре постоянно распаляла его тоску. Астольф зажегся жестокою ревностью. Он вспомнил тот разговор с Афрою, когда она говорила, что любит королеву Ортруду.
   Ревность, преждевременная любовь, угрызения совести,- все эти фурии терзали страстного мальчика.
   Убитая им графиня Маргарита Камаи не давала теперь покоя Астольфу. Иногда по ночам она приходила к нему,- стонать на пороге комнаты, где он спал. Иногда Маргарита легкою тенью скользила мимо Астольфа в темных переходах древнего замка, зыбкам смехом дразнила Астольфа, и говорила ему:
   - Зачем же ты убил меня? Королева Ортруда тебя разлюбила.
   А королева Ортруда все сильнее с каждым днем чувствовала в себе влечение к Афре. И отрадные слова великой нежности были наконец сказаны.
   Чувства Астольфа к Афре двоились: он ненавидел Афру за то, что ее любит Ортруда,- но и любил Афру, потому что и Ортруда ее любит, и еще потому, что в самой Афре было для него какое-то очарование.
   Картина, изображавшая Астольфа, была окончена.
   - Тебе нравится, Астольф? - спросила королева Ортруда.
   - О, да! - воскликнул Астольф.
   - В этой картине есть большой недостаток,- сказала Ортруда.
   - В ней нет никакого недостатка! - возразил Астольф.- Она прекрасна.
   - В самом замысле картины есть недостаток,- говорила Ортруда.- Юному мечтателю недостает девы. Я напишу вас обоих, тебя и Афру.
   На другой день Астольф и Афра стояли в том же уединенном саду королевы Ортруды,- перед юным мечтателем явилась первозданная дева, улыбалась ему, и он смотрел на нее нерешительно и робко, потому что она звала его от его мечтаний к неведомым ему творческим совершениям. Он был более удивлен и восхищен, чем обрадован,- прекрасна была первоздан-ная дева, но что-то в ее взорах страшило.
   Смуглое тело Афры восхищало Ортруду еще более теперь, чем тело Астольфа. Оно было законченнее, совершеннее. Астольф понимал это, и томился ревностью.
   - Смотри на нее, как влюбленный,- сказала ему королева Ортруда.
   Астольф отвечал досадливо:
   - Я в нее не влюблен,- она толстая.
   Афра смеялась, и смех ее досаждал Астольфу.
   - Ты ошибаешься, Астольф,- сказала Ортруда,- правда, она не такая тонкая, как ты, но ведь она не мальчик.
   Ортруда сказала Афре:
   - Завтра утром приди одна. Я задумала еще картину, где ты одна будешь мне моделью.
   - А как же эта картина? - спросил Астольф.
   - Кончу, не бойся,- улыбаясь, сказала Ортруда.
   Астольф ушел опечаленный.
   Ортруда была с Астольфом в этот вечер очень ласкова. Но Астольфу казалось, что это из жалости.
   Опять был вечер, и снова трава и земля стали багряны. Погруженный в грустную задумчи-вость, тихо и одиноко шел Астольф по тенистым аллеям дворцового сада. Мглисто-золотое солнце склонялось к далекому шуму волн. Багряная мгла разливалась в сумраке сада. Воспоми-нания о ночном убийстве опять горько томили Астольфа. Чей-то докучный голос, скучный и однозвучный, шептал за его спиною:
   - Зачем же ты убил бедную Маргариту? Ортруда тебя разлюбила.
   Чьи-то легкие шаги чудились Астольфу,- он оборачивался, но никого не было. Неприятно-резкий крик какой-то птицы преследовал Астольфа. Астольфу казалось иногда, что он опять слышит за собою предсмертный хрип Маргариты.
   Астольф знал, что ему некуда бежать от этих призрачных преследователей, оставивших прохладный покой небытия только для того, чтобы измучить Астольфа.
   Вдруг он увидел Альдонсу. Испуганная короткая мысль метнулась в его голове:
   "Как же Альдонса здесь? Ведь ее повесили".
   Краснощекая, дебелая, такая красная и толстая, какою никогда не была Альдонса при жизни, она смотрела прямо на Астольфа, и беззвучно хохотала, вся сотрясаясь от смеха. Сначала Астольф увидел только одно ее лицо. Он удивился, что лицо Альдонсы видно так низко над мглою тихих трав. Но потом Астольф различил в багряной мгле и всю Альдонсу. Присев на корточки над клумбою, она поливала цветы.
   С удивлением и с ужасом смотрел на нее Астольф. Но он преодолел свой страх, подошел к Альдонсе близко, и спросил:
   - Зачем ты здесь, Альдонса? Что ты здесь делаешь? Кто пустил тебя в этот сад?
   Резким, злым голосом, похожим на зловещий крик черной птицы, ответила ему Альдонса:
   - Тебе-то что! Меня повесили, и я теперь хожу, куда хочу. Меня не зарежешь.
   Астольф воскликнул, крестясь:
   - Именем Господа заклинаю тебя,- исчезни!
   Вдруг исчезла Альдонса, словно растаяла, словно и не было ее. И только оставила в душе Астольфа странную тоску.
   Дивясь и тоскуя, возвращался Астольф домой. Он думал:
   "Приходила за мною, звала меня. Образ грубого бытия показала мне, чтобы я понял, что жить не надо.
   Да,- думал Астольф,- надо любить, мечтать, творить,- а жить на этой земле не надо".
   Вся жизнь Астольфа стала теперь одним предсмертным томлением.
   Такая милая, радостная жизнь,- неужели отвергнуть ее? Такая прекрасная земля,- неужели оставить ее? Легкий, такой сладостный воздух земной жизни,неужели перестать дышать им?
   Наконец Астольф решился умереть. Он думал тоскуя:
   "Умру самовольно, но не так, как умер Карл Реймерс. Никто не узнает, что я сам себя умертвил,- и не упрекнут за мою смерть жестокие, злые люди милую мою, хоть и неверную Ортруду".
   Был вечер, королева Ортруда ждала Астольфа,- и не дождалась.
   Неясно тоскуя и томясь, Ортруда тихою тенью блуждала из комнаты в комнату. На столе у ее постели, увидела она, белело что-то, выдаваясь углом из-под книги. Ортруда подошла. Это было письмо.
   Горькое предчувствие сжало ее сердце. Прочла письмо. Так, это от Астольфа. Только две строчки.
   "Ты уже не любишь меня,- как же мне жить!"
   И больше ни слова. Даже подписи не было.
   Испуганная Ортруда послала спросить, не болен ли Астольф. Но дома о нем ничего не знали. Знали только, что он уехал с товарищами на прогулку в горы.
   К ночи принесли его труп,- и с ним печальный, сбивчивый рассказ.
   Мальчики остановились обедать на высокой лужайке над скалою, откуда видны были далеко берега Острова и море. Все были веселы. Вдруг несчастный случай. Астольф подошел слишком близко к обрыву, чтобы посмотреть на морской берег внизу. Обернувшись на голоса товарищей, он сделал неосторожное движение, и сорвался со скалы. Его подняли уже мертвым, с разбитою о камни головою.
   Опять гроб, и опять надгробное рыдание.
   В гробу Астольф лежал бледный, прекрасный, осыпанный белыми, благоуханными цветами. Королева Ортруда приходила плакать над ним, и не таила своей печали.
   Теобальд Нерита казался помешавшимся от горя. Вот грустный конец древнего, славного рода! Кто же теперь наследует ключи королевского замка, и тайну подземного хода?
   Вероника Нерита рыдала над гробом своего сына слишком театрально. Ее жалели, но к сожалению о ней у многих примешивалась презрительная усмешка. Вероника Нерита была еще очень моложава, и траур удивительно шел ей к лицу. К удивлению многих, через несколько дней она умерла от тоски по сыне. Говорили, что Вероника Нерита отравилась.
   ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ
   Вулкан на острове Драгонере дымился все сильнее и сильнее. Прежде выдавались все-таки дни и даже целые недели, когда дым над его тупою, раздвоенною вершиною истончался, таял, и вовсе исчезал. Теперь же вулкан дымился постоянно. Уже много столетий безмятежно дремав-ший, изредка только испускавший немного дыма и пепла, вулкан дивил теперь упорством и продолжительностью своих темных, дымных вздохов, неистощимостью своего медлительного гнева.
   Вблизи, из города Драгонера, и с берегов острова, дым вулкана казался густым и черным. Казалось, что он заволакивает тупую вершину горы словно черною, мохнатою шапкою, над которою, далеко откинутое по ветру, веет длинное, черное перо, вырванное из крыла гигантской, живущей в облаках, птицы. Издали этот дым представлялся легким и тонким, как и раньше.
   На пространстве всего государства Соединенных Островов стали заметны в воздухе стран-ные, неприятные изменения. Всё явственнее различался разлитый над всею страною горькова-тый запах. Дни стали тусклыми, и недолгие зори пылали багряно, румянцем умирающих. Многоцветные прежде пейзажи Островов окрашивались сначала в оранжевые тона, а теперь становились тускло-сероватыми.
   На острове Драгонере начались угрожающие явления,- подземные гулы, легкие сотрясения почвы. У подножия вулкана и на его склонах несколько домов обвалились. И уже люди в дерев-нях этого острова и в городе Драгонере стали бояться извержения вулкана. Тогда великое беспо-койство охватило испуганных жителей Драгонеры, быстро сменив их прежнюю беспечность.
   Припоминались и перетолковывались на все лады старые рассказы о городах, засыпанных пеплом вулканов. В газетах печатались статьи об известных в истории землетрясениях и извержениях вулканов.
   Школьники торжествовали: взрослые охотно слушали теперь их рассказы, по учебнику и со слов старательных учительниц, о Геркулануме и Помпее, о Содоме и Гоморре, о поглощенной океаном великой Атлантиде, о раскопках на месте древних городов, и даже, кстати, о всемирном потопе, о столпотворении вавилонском, и об изгнании первых людей из рая.
   В семьях только и разговору было, что о вулкане. Эти разговоры усиливали общее угнетенное, тревожное настроение. Семейная жизнь стала невыносимою. Женщины плакали. Мужчины ссорились с ними и друг с другом, и предавались отчаянному распутству.
   Мальчики,- народ всегда и везде беззаботный и легкомысленный,ленились и проказни-чали напропалую. Каждую ночь целыми толпами они тайком удирали из родительских домов, и бежали к вулкану, чтобы к восходу солнца пробраться поближе к широким краям кратера. Возвращались они оборванные, грязные, с обожженными руками и ногами, и родители дома нещадно били их.
   Девочки нервничали, плакали, и влюблялись в распустившихся мальчишек, которые казались им теперь большими героями. Взрослым было не до того, чтобы заботиться о детях. Угнетенные страхом родители о них почти забывали, и даже учителя и учительницы в школах просиживали целые часы в учительских комнатах, вкривь и вкось рассуждая о вулкане.
   Скупые крестьяне, владельцы виноградников, расположенных на склонах горы, не знали, что им теперь делать. Корысть приковывала их к наследственным, возделанным трудами многих поколений садам на плодородной почве склонов вулкана, страх гнал прочь. Но куда идти? Переселяться на другие острова? Для этого надо продать свою землю и дома, а кто теперь станет покупать землю на склонах просыпающегося вулкана? А если кто и купил бы, так разве только за полцены.
   Патеры устраивали в Драгонере процессии, чтобы усиленными молитвами умилостивить разгневанное Небо. Набожные женщины молили святую Агату смирить гнев старого вулкана.
   Местные газеты еще более усиливали тревогу. Газетчики радовались лишнему заработку: в газетах каждый день печатались известия о состоянии вулкана и статьи по этому поводу. Газеты выходили поэтому в сильно увеличенном объеме, и тираж их возрос еще более, чем это бывало во дни войны, мятежа, сенсационных судебных процессов или иных скандальных происшествий.
   Тревожно стало на улицах и на площадях Драгонеры. Уличные ораторы свирепо громили патеров и первого министра. Доставалось заодно от них и королеве Ортруде, и принцу Танкреду.
   Часто из-за ничтожных причин возникали уличные драки. Опять начались стычки рабочих с полицейскими.
   Часто собирались митинги и в городе Драгонере, и в селах этого острова. На этих митингах принимались самые свирепые резолюции. Правительство обвиняли в том, что оно не принимает никаких мер.
   В газетах и на митингах требовали казенных субсидий на выселение, требовали принудите-льного отчуждения и раздачи земельных участков на других островах желающим выселиться с опасного острова. Газета Филиппа Меччио особенно энергично настаивала на выселении. В этой газете, кроме статей агитационного характера на тему о вулкане, были помещены превосходно-разработанные планы расселения жителей угрожаемого острова по всей стране Островов.
   Правительство не торопилось предпринимать что-нибудь. Виктор Лорена очень хорошо понимал, что вулкан опасен. Но что же могло сделать министерство? Бюджет и так был обременен расходами на флот и на экзотические предприятия. Для крупных радикальных мер в казначействе не было денег. Да и опасались, что покупка государством у частных владельцев земли может стать началом национализации или социализации земли. Думали, что стоит сделать только один шаг в этом направлении, чтобы движение со стихийною силою охватило всю страну.
   В парламенте Драгонера не имела влиятельных заступников; все депутаты от Драгонеры принадлежали к оппозиции.
   Королева Ортруда настаивала на том, чтобы приняты были необходимые меры. Виктор Лорена давал ей уклончивые ответы. Наконец Ортруда потребовала, чтобы совет министров немедленно занялся вопросом о том, как помочь жителям опасного острова. Королева Ортруда сказала решительно:
   - Этот вопрос я считаю неотложным. Если министерство и парламент думают иначе, то я найду необходимым осведомиться о мнении народа. Я принуждена буду в таком случае поручить составление кабинета и производство выборов в новый парламент господину Филиппу Меччио. Доктор Меччио имеет готовую программу мер помощи жителям Драгонеры.
   Виктор Лорена спокойно возразил:
   - Я и мои товарищи во всякую минуту готовы предоставить свои портфели в распоряжение вашего величества. Но я считаю своим долгом представить вам, государыня, как неудобно и опасно производить именно в это время рискованные опыты переустройства государства.
   Королева Ортруда сказала гневно:
   - Так всегда говорят люди, которым хочется, чтобы всё осталось по-прежнему. В спокой-ное время они уверяют, что реформы не нужны, и что народ благоденствует, потому и спокоен. Когда же народ начинает волноваться, тогда говорят, что надобно дождаться успокоения, и только потом дать реформы. А дождутся успокоения, хотя бы ценою крови, тогда начинается опять та же песня.
   Виктор Лорена почтительно выслушал королеву, и продолжал:
   - Правительство и парламент стараются действовать согласно интересам и воле народа. Я не сомневаюсь в том, что и новые выборы пошлют в парламент прежнее большинство. Если ваше величество и призовете к власти Филиппа Меччио, он, всё равно, у власти не удержится. Страна не желает опасных социалистических опытов. Доктор Меччио тем менее может рассчитывать хотя бы на случайное и временное большинство в парламенте, что в последнее время в его воззрениях произошел заметный поворот от социализма к синдикализму. В его газете на днях была помещена статья, в которой пространно и остроумно доказывалось, что только синдикалистское движение чуждо парламентской грязи.
   - Как бы то ни было, мы не можем бездействовать,- сказала королева Ортруда.
   - Поверьте, государыня, мы и не бездействуем,- возразил Виктор Лорена.- Правитель-ство вашего величества весьма озабочено этим вопросом. Мы не считаем возможным принимать недостаточно обдуманные решения. Но, согласно повелению вашего величества, если вы не утратили ко мне и к моим товарищам доверия, я не позже как через сутки представлю вам отчет о мерах, которые может принять нынешнее правительство.
   Виктор Лорена почему-то никогда не думал о том, что Филиппо Меччио может оказаться во главе правительства. Из слов Ортруды он заключил, что господству буржуазии грозит опас-ность. Виктор Лорена не сомневался, что Филиппо Меччио в должности первого министра не остановится даже перед правлением внезаконным. Во всяком случае,- думал Виктор Лорена,- Филиппо Меччио поспешит использовать ту статью конституции, которая предоставляет короне в чрезвычайных обстоятельствах, когда парламент не заседает, право принимать чрезвычайные меры и издавать декреты, имеющие силу закона до рассмотрения их парламентом. Если эта статья была до сих пор полезна только для реакционно-настроенных слоев общества, то, несомненно, может наступить момент, когда она окажется пригодною и для демократии.
   Виктор Лорена понял, что необходимо принять если не действительные меры, то хотя видимость мер помощи жителям Драгонеры.