Сологуб Федор. Королева Ортруда

   - Неужели вы не бываете у маркизы Аринас? - Был обиден для самолюбия. Слова,
   - Её всегда встретишь у маркизы Аринас,- Бросали тень на репутацию светской женщины.
   На вторники маркизы Аринас собиралось всегда очень блестящее общество, и настолько разнообразное, насколько это возможно было для того, чтобы оно всё же оставалось аристократическим. Преобладали носители древних фамилий, и с ними смешивались министры и влиятельные парламентарии, владельцы очень крупных состояний, и знаменитые своими талантами люди. Выбор этих всех, чуждых старой знати, лиц делался всегда очень строго и всегда с определённым расчётом. Нигде гак удобно и прилично не устраивались деловые встречи, как у маркизы Элеоноры.
   На обеды и вечера маркизы Аринас принимались приглашения и королевами,- один обед и один бал в течение каждого сезона. В салоне же Элеоноры уже не раз устраивались встречи принца Танкреда с его любовницами. И каждый раз на вечере маркизы Элеоноры бывала какая-нибудь приманка,- пел знаменитый итальянец, декламировала великая актриса, гипнотизёр показывал свои удивительные фокусы.
   Танкред спросил:
   - Чем же вы нас порадуете сегодня, дорогая маркиза?
   Она улыбнулась загадочно, и отвечала:
   - Только танцем. А пока гадание,- гадалка с Востока, из ваших любимых стран.
   - Чувствую, что сегодня у вас интересная программа,- сказал принц Танкред.
   - Так вот, ваше высочество, не хотите ли погадать?
   - Очень охотно.
   - Я вас провожу, но только до двери.
   - Почему так мало?
   - Она требует строгой тайны.
   Через анфилады многолюдных и шумных зал подошли к двери, завешенной тяжёлою тёмною портьерою. Принц Танкред вошёл один в полуосвещённую комнату.
   На полу лежали тёмные, пёстрые ковры. В глубине комнаты несколько ступенек вели на небольшое возвышение, заставленное цветами, так что едва оставалось место для двоих. На узком высоком стуле,- что-то вроде треножника,- сидела черномазая красавица цыганка, помахивая недостающими до полу тонкими, тёмными ногами, на щиколотках которых, лениво скрещённых, позвякивали один о другой два золотых обруча. Её слишком красные губы улыбались равнодушно и мудро, и равнодушно смотрели, полусонно и жутко, её глаза, странно большие, с неподвижно страстным чёрным блеском. На ней была белая тонкая сорочка, красная короткая юбка и чёрный платок.
   Танкред взошёл на ступеньки.
   - Здравствуй, милая.
   - Здравствуй,- тихим, низким голосом отвечала цыганка.
   - Что же ты мне предскажешь?
   - А мне что ж! Что с тобою будет, то и скажу.
   - Хорошо или худо?
   Цыганка пожала плечьми, вздохнула, и сказала тихо:
   - Кто что ищет, тот то и находит. Дай руку. Левую.
   Долго смотрела. Засмеялась гудящим тихо смехом. Заговорила нараспев:
   - О, ты будешь великий и знаменитый человек. Воевать будешь,победишь. Многие мирно тебе покорятся. В большом городе, в древнем, в громадном соборе, седой первосвященник возложит на тебя корону, и она будет золотая и железная, и блеск её алмазов нестерпим будет для взоров. Кто же ты, дивный человек, которого так возлюбила суровая ко многим судьба? На тебе простая чёрная одежда, но ты не банкир,- хотя и будешь богат,- и не министр,- хотя и подаёшь людям мудрые советы. Скажи же мне своё имя, чтобы я знала, как будут звать императора, увенчанного в вечном городе.
   Танкред отвечал шарлатанке:
   - Меня зовут Танкред. И это правда, что я - не банкир, и не министр. Я - генерал.
   На лице цыганки ничто не изменилось, и ярко-красные губы её двигались, как во сне, когда она говорила:
   - Танкред - красивое имя. В нём тебе счастие. Мудры были твои родители, когда назвали тебя так.
   Танкред вынул кошелек, достал несколько золотых монет, и протянул их цыганке. Но она отстранила их медленным движением голой руки, и тихо сказала:
   - Подержи у себя моё золото. Оно счастливое. И пусть оно растёт в твоих счастливых руках. Когда слова мои сбудутся, я приду за ним, и ты дашь мне семь миллионов золотых лир. И не пожалеешь. До свидания, мудрый воин Танкред,- до дня твоего воцарения в Вечном городе.
   Принц Танкред вышел, слегка взволнованный и смущённый. Слишком яркий после полумрака у гадалки свет бальной залы заставил его щурить глаза. Элеонора пытливо посмотрела в его лицо.
   - Ну, что она вам сказала, ваше высочество? - спросила она с оттенком фамильярности, простительной старому другу. Танкред засмеялся.
   - Не решусь сказать, что именно. Поверить ей, так очень хорошо.
   Элеонора сказала с обещающею улыбкою:
   - Сейчас будет танец, один из тex, которые принято называть танцами будущего.
   - А кто танцует? - спросил Танкред.
   - К сожалению, не могу сказать даже вашему высочеству. Это большой секрет. Да, сказать по правде, я и сама не знаю.
   - Почему? Ведь мы же увидим плясунью!
   - Вы не увидите её лица.
   В большой белой зале была воздвигнута эстрада, затянутая серовато-зелёным сукном. С трёх сторон эстрада была задрапирована сукнами того же цвета. Оркестр был скрыт за эстрадою, на хорах. Звуки музыки были томны. Догорание душного дня чувствовалось в них. И первые, далёкие звуки приближающейся грозы. Хозяйка провела Танкреда к одному из средних кресел в первом ряду, и сама села рядом. Справа от Танкреда оказалась Имогена Мелладо.
   Было жуткое ожидание и шелест слухов о том, кто и что будет танцевать. Знали наверное, из слов Элеоноры, что это не профессиональная танцовщица, а дама или девица из общества.
   Принц Танкред слегка склонился к Имогене, и спросил очень тихо:
   - Что вы больше всего любите?
   - Ночь, звёзды,- отвечала Имогена,- темноту и в ней огни.
   Шевельнулись складки сукна в заднем углу эстрады. Чья-то белая рука раздвинула их,- и мелькнуло вдруг на однообразно ровном фоне сукна смугло-белое с лёгкими переливами розовато-тёмных перламутров тело. Девушка в чёрной маске, очаровательно-стройная и нежная, приблизилась к рампе. Начался странный, из мечты и воспоминаний творимый танец.
   Танкред спросил:
   - Вам нравится, Имогена?
   - Какая прекрасная! - тихо ответила она.
   Смотрела с удивлением. Танец неизвестной плясуньи оживил в её душе мечты и страхи её, когда она засыпала, сладко и горько мечтая о женихе. Мечты о далёком, о милом выражали задумчивые позы и грациозные, медленные движения неведомой плясуньи.
   Остановилась, голову на руку склонив... Вдруг страшный удар грома разбудил её... Несколько тревожных поз, стремительный танец смятения и ужаса...
   Развились волосы неведомой плясуньи, и бились в быстром беге по её нагим плечам светлые волны волос.
   Ветер стремительным холодом обвивал её горячее тело. Её глаза горели, как огни изумрудов. Ноги её дрожали от внезапного холода.
   Наконец она опомнилась. Осмотрелась. Пошла куда-то, дрожа от холода и от медленного страха. Долго блуждала, и всё не могла найти своей двери. Всё скорее шла. Побежала.
   Много дверей было вдоль её бега. Но ни одной она не могла отворить,все были заперты крепко. Наконец одна из них уступила отчаянным усилиям.
   Остановилась. Робко прислушивалась. Тихо пошла по коврам.
   Что-то опять испугало её, и она бросилась бежать. Упала.
   Лежит... Рукоплескания... Вдруг вскочила. В лёгком беге скрылась за стремительно-распахнутою складкою драпировки.
   Гости делали всевозможные предположения. Кого не называли! Спрашивали Элеонору. Но она сама не знала. Говорила:
   - Я никогда не видела её иначе, как в чёрной маске.
   Или, может быть, только притворялась, что не знает? Тонкая улыбка скользила по её губам.
   Как-то незаметно для них обоих, Танкред и Имогена очутились в полутёмной, очень удалённой гостиной. Танкред первый раз остался наедине с Имогеною. Оба они были взволнованы откровенною красотою плясуньи.
   Танкред попросил:
   - Расскажите мне о вашем детстве.
   Имогена послушно говорила. Потом Танкред заговорил с нею об её женихе.
   - Господин Парладе-и-Ередиа очень милый молодой человек, достойный любви.
   - О, да! - с восторгом сказала Имогена.
   - Скромный, храбрый, красивый, умный.
   Имогена молча улыбалась, и благодарными глазами смотрела на Танкреда.
   - Он должен вас очень любить.
   - Он очень любит меня.
   - Однако уехал.
   Блеснули слезинки на глазах Имогены. А Танкред говорил:
   - Не огорчайтесь. Вернётся. А вам не досадно, зачем он уехал?
   Имогена смотрела, как жалкий, беспомощный ребенок. Конечно, ей было досадно. Разве он не мог отказаться от этой должности? Любим только раз в жизни. Она шепнула:
   - Что ж делать!
   - Он вам часто пишет?
   - Почти каждый день. Почти! И вы?
   - Да, ваше высочество.
   Слёзы в голосе. Танкред любовался её смущением. Спросил опять:
   - Вы очень скучаете?
   - Да, немножко.
   Старалась казаться храброю. Танкред продолжал:
   - Я уверен, что соблазны парижской жизни его не коснутся. Он будет думать только о вас. А вы о нём. Быть верною - так трогательно. Цепи любви неразрывны. Кто любит, тот невольник. Хоть и не любит человек цепей, но эти носит сравнительно охотно.
   Сердце Имогены дрогнуло от лёгкого страха. Говорят, что француженки так очаровательны, и так умеют увлечь.
   Танкред продолжал дразнить её. Хвалил её верность, его достоинства. Яд его иронии вливался в её сердце, и оно горело и болело. Ирония принимает до конца, и вскрывает противо-речия. Сладостная верность жениху претворялась в рабство. Его достоинства претворялись в смешное и мелкое.
   Имогена заплакала. Танкред утешал. И утешил чем-то, какими-то словами, по-видимому ничтожными, но ей вдруг сладкими. И сердце её уже влеклось к Танкреду, уже в неё влюблён-ному нежно. Странно и больно спорили в ней противочувствия, и это дульцинировало её внезапное влечение к празднично-прекрасному принцу Танкреду, и альдонсировало её обыкновенную, дозволенную, будничную любовь к жениху, секретарю миссии в Париже, господину Мануелю Парладе-и-Ередиа.
   А Танкред, вечно изменчивый Танкред! Он уже чувствовал в себе кипение новой страстнос-ти, влюблённость в Имогену, девушку с фиалковыми, невинно-страстными глазками, с лёгким, звонким голосом.
   Нельзя было слишком длить это свидание. Танкред вышел из гостиной один. Были танцы, но он сегодня не танцевал. Ему представили Лилиенфельда. Танкреду понравилась уверенная и почтительная манера банкира.
   Потом устроилась карточная игра, очень крупная. Лилиенфельд сумел проиграть Танкреду солидный куш, и оставил игру, ссылаясь на жестокую мигрень, вывезенную, по его словам, из Африки. Откланиваясь принцу, он пригласил его к себе на охоту, и Танкред любезно принял приглашение.
   После ужина, за которым пили много, в кабинете покойного маркиза собрался тесный кружок близких к Танкреду. Дам не было. Разговоры стали вольны. Заговорили о ревности. И вдруг стало как-то неловко. Ломая неловкость развязностью, заговорил граф Роберт Камаи:
   - В наше время дико и несовременно ревновать жену. Я не против ревности, но ревновать жён,- это уж слишком наивно.
   - Порядочные люди ревнуют любовниц,- сказал гофмаршал Нерита.
   - Да,- продолжал Камаи,- всякий имеет любовницу для себя, жену для других,- для дома, для семьи, для общества, для имени, для друзей, и для её любовников.
   Танкред засмеялся.
   - Это остроумно! - воскликнул он. Смеялись и другие. Вдруг Танкред нахмурился. Спросил:
   - Вы не делаете исключений?
   - Увы, нет,- спокойно ответил Камаи.
   - И для моей жены? - спросил Танкред притворно-спокойным голосом.
   Граф Камаи усмехнулся тонко, и сказал:
   - Наша августейшая повелительница живёт не для вашего высочества, а для государства. Дела правления заботят государыню гораздо больше, чем любовь супруга и его зыбкая верность. И для вашего высочества это хорошо.
   - Почему? - принуждённо улыбаясь, спросил Танкред.
   За графа Камаи отвечал герцог Кабрера.
   - Потому,- сказал он,- что женщины на наших островах несдержанны в гневе, и очень ревнивы. И притом они ловко действуют навахою или нашею древнею дагою.
   Танкред сегодня пил больше обыкновенного, и потому стал слишком откровенным. Он говорил:
   - Быть мужем королевы! О, это - слишком большая роскошь. Муж королевы, но не король.
   - Почёт высокого положения без его тягости и ответственности,- сказал герцог Кабрера.
   - Почёт! Быть только производителем династии!
   - Разве этого мало? - спросил Кабрера. Танкред продолжал:
   - Положение королевской жены гораздо лучше. Она делит с королём его титул и его почести. Она коронована. Не понимаю, где был мой ум, когда я согласился на эту блестящую комбинацию.
   Граф Камаи с любезною улыбкою царедворца сказал:
   - Как бы то ни было, решимость вашего королевского высочества дала нам редкое счастие видеть порою в нашей среде и пользоваться высоким обществом столь обаятельного джентльмена.
   Танкред возразил:
   - Мой милый граф! Если бы я не знал хорошо, что вы ко мне всегда одинаково добры, я назвал бы вас льстецом.
   - Ваше высочество, поверьте...
   Танкред с живостью перебил его:
   - Нет, не хвалите меня. Теперь это лишнее. Мне совсем не это надо. Я очень расстроен.
   - Имейте терпение, ваше высочество,- сказал Кабрера,- вы окружены верными друзьями. Всё устроится.
   Танкред пожал его руку. Сказал:
   - Мне надо денег. Я не могу жить на эти гроши. Государство напрасно скупится.
   - Конечно,- сказал герцог,- если государство последует мудрым советам вашего высочества, то оно сторицею вернет своё, хотя бы и дало вашему высочеству возможность вести самый блистательный образ жизни.
   - И меня утомило моё двусмысленное положение, - сказал Танкред.
   - Его можно изменить,- значительно сказал Кабрера.- Стоит захотеть.
   Герцог Кабрера сидел, откинувшись на спинку кресла, и ронял серый пепел толстой сигары на зелёный ковёр. Его острые, серые глаза смотрели вдаль с пророческим, вдохновенным выражением. Тонкий, стройный, решительный, от опьянения румяный и смелый, он и в самом деле казался умелым делателем королей. Танкред смотрел на него с доверчивым уважением. Сказал:
   - Мне не нравится, сказать по правде, что Ортруда заигрывает с радикальною сволочью. Граф Камаи сказал с лёгкою ирониею:
   - Это - мудрая политика.
   - Это может кончиться худо, - сказал Кабрера, - и мы возлагаем все наши надежды на бдительность, патриотизм и мудрость вашего высочества.
   Все они, спасающие отечество, были пьяны, и языки их ворочались не совсем свободно.
   ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ
   Афра пришла в редакцию журнала "Вперёд". Она знала, что найдёт там Филиппа Меччио.
   В редакции шла обычная будничная работа. Афра прошла полутёмным коридором мимо редакционных комнат к кабинету главного редактора.
   Юркий смуглый мальчишка, похожий на цыганенка, улыбаясь широко, отчего его большой рот казался ещё больше, сказал ей:
   - Доктор Меччио занят, и никого не принимает, но уж об вас, милая барышня, я ему скажу.
   Постучался в дверь, приоткрыл её, и крикнул:
   - Госпожа Монигетти!
   - Очень рад, войдите,- раздался из-за двери звучный голос, в точных акцентах которого ясно отражался решительный, деятельный характер.
   Афра вошла в кабинет. Дверь за нею захлопнулась твёрдо и точно, словно решительным характером главного редактора было загипнотизировано всё здесь.
   Филиппе Меччио сидел в кабинете один,- человек, которого любила Афра, и который любил её с тою, несколько суровою, неловкою застенчивостью, с которою относятся к женщинам очень чистые и очень увлечённые работою люди. Они встречались часто, но поцелуи их были невинны, и любовь их была чиста.
   Некрасив,- смугл,- быстр в движениях,- более ловок, чем силен,- с неприятным, подстерегающим выражением слишком умных глаз,- с неприятно-резким очерком губ,- с излишне отчётливыми морщинами на красивой крутизне лба,- с голосом, отлично звучащим на площади и в парламенте, но неприятно сильным в комнате, сверкающим, как лезвиями остро отточенных кинжалов, резкими, точными ударениями,- таков был человек, которого любила Афра, человек, у которого было много фанатически преданных ему друзей, поклонников и поклонниц, человек, в которого влюблялись страстно и безнадежно прекрасные девушки, очарованные блеском его неожиданных взоров и пламенною страстностью его речей.
   Доктор медицины Филиппе Меччио, признанный глава своей партии, был рождён быть трибуном. Прирождённый демагог, он лучше всего чувствовал себя перед толпою, слушающею его речь, хотя бы то была и враждебная ему компания самодовольных, сытых мещан. Речи его покоряли рабочую толпу; они зажигали в трудящемся люде живую веру,- и немногого стоили в печати. Его жест, его взгляд, его внезапный сарказм,- вот от чего дрожали и бледнели его политические враги, вот от чего горели восторгом сердца его единомышленников. Говоря парламенту или толпе, он не вдавался в изысканные утончённости. То, что он говорил, в устах другого могло бы показаться избитым, банальным. Но когда Филиппо Меччио в тысячный раз повторял, что частная собственность на орудия производства должна быть уничтожена, казалось, что в громе и в молнии рождается новый закон, изведённый из трепетно-пламенеющей души человека, который страданиями непостыдной, славной жизни и тяжкими усилиями мысли стяжал познание непреложной истины.
   Филиппо Меччио отличался железным самообладанием. Сегодня утром он говорил на митинге телефонисток, и имел бурный успех. С цветами, с восторженными криками провожали его девушки до редакции. Теперь цветы благоухали в стеклянных и глиняных вазах, на столах, на полках, на подоконниках, а Филиппо Меччио был невозмутимо спокоен, точно овации милых девушек нисколько не взволновали его.
   Перед Филиппом Меччио лежала груда писем. Он поздоровался с Афрою, и продолжал читать письма. Сказал Афре:
   - Хорошие вести с механических заводов. Рабочие организованы и готовы к действиям.
   - Как вы любите мучить! - сказала Афра.
   - Чем? - с удивлением спросил Меччио.
   - Филиппо, когда я ни приду, вы всё заняты,- сказала Афра.- Вы совсем не обращаете на меня внимания!
   - Милая Афра, я так занят! - сказал Меччио.- Но я очень люблю, когда вы приходите. В моей конуре становится светлее.
   - Но вы так мало со мною разговариваете,- жаловалась Афра.- И никогда не зовёте меня сами. Хоть бы в часы отдыха звали меня.
   - Когда же мне отдыхать, милая Афра! Готовятся важные события. Настала пора для организованного выступления пролетариата.
   Но он быстро сложил письма, непрочитанные в одну пачку, прочитанные в другую, спрятал их отдельно каждую, и сел рядом с Афрою на диван, в спокойной позе отдыхающего человека. Он казался усталым, лицо у него было рассеянное, и видно было, что он всё ещё думает о своей работе.
   Афра вздохнула. Он посмотрел на неё, и выражение сдержанной страстности мгновенно мелькнуло в его внезапно оживившихся глазах. Он взял её руку, и долго целовал её. Спросил:
   - Которые же цветы - ваши?
   - О, Филиппо, вы их даже не заметили! Она взяла лежавший на диване рядом с нею букет, и сказала:
   - У вас сегодня такое множество цветов. Если вы позволите, я соединю розы из этих двух ваз в одну вазу, а мои поставлю в другую.
   - Отлично! - весело сказал Меччио.- Меня влечёт к вам обаяние вашей девственности. Я удивляюсь, как вы сохранились среди всех соблазнов высокой среды.
   Афра, с заботливою осторожностью перемещая цветы, спросила:
   - Неужели вы считаете необходимым вооружённое восстание?
   - Нет,- сказал Меччио,- мы его не хотим.
   - Зачем же вы к нему готовитесь?
   - Зачем? Оно не то, что необходимо,- оно, к сожалению, неизбежно.
   - Вы в этом уверены?
   - Да. Рабочие достаточно сорганизованы в своих синдикатах. Как ни борется правительство против того, чтобы чиновники соединялись в синдикаты, но кое-где оно должно было уступить. Синдикаты учителей и учительниц существуют беспрепятственно. Недавно мы добились регистрации синдиката почтово-телеграфных служащих и телефонисток. Но организация ещё не всё. Настало время добиться экспроприации орудий производства. Пора действовать.
   - Ну, что ж,- сказала Афра,- будет всеобщая забастовка.
   - Если бы на сцене были только капиталисты да рабочие,- говорил Меччио,- вопрос разрешился бы просто победою тех или других или компромиссом. Но к услугам западноевропейского капитала есть организованное в его интересах буржуазное государство,- сила большая и нам враждебная. Капитал не уступит без отчаянной борьбы, и государство поможет ему всеми своими силами. Оно будет защищать то, что называют порядком, против того, что оно назовёт бунтом. Оно двинет к фабрикам и шахтам полицию и войска. Полицейские будут разгонять наши собрания, и не постесняются пустить в ход кулаки и палки, и даже оружие. Если наши окажут где-нибудь сопротивление этому насилию, то правительство объявит ту местность в состоянии восстания, назначит военного губернатора, и тогда на место наших собраний явятся войска. Если мы не разойдёмся, войска начнут стрелять, и нам останется на выбор или покорность, или гражданская война.
   - А если забастовка будет течь мирно,- спросила Афра,- и рабочие не станут оказывать сопротивления полиции и войскам?
   - Техника дела известная,- продолжал Меччио.- Правительство во что бы то ни стало попытается сорвать забастовку и вызвать вооружённое восстание в надежде залить страну кровью и ужаснуть рабочих. Для этого ему достаточно подослать несколько провокаторов. Они сделают два-три выстрела в войска, и солдаты поверят, что перед ними - враги.
   - Вы забываете, Меччио, что королева Ортруда не согласится на то, чтобы ввести военное положение,- сказала Афра.
   Меччио спокойно ответил:
   - Воля доброй королевы не устоит перед яростью трусливого буржуазного парламента. В крайнем случае её убьют или свергнут. Нет, Афра, мы должны быть готовы ко всем случайно-стям. Всеобщая забастовка, вооружённое восстание, захват пролетариатом власти,- вот этапы нашего пути.
   - А жёлтые синдикаты вас не беспокоят?
   - Пустяки! Наш центральный комитет решил набирать боевые дружины. И это исполняется в большой тайне.
   Афра сказала улыбаясь:
   - Филиппо, вы так откровенны со мною! Вы знаете, что я близка к Ортруде.
   - От наших организаций,- возразил Меччио,- Ортруде лично и её семье не угрожает ни малейшей опасности. В этом я вам ручаюсь. Пусть она занимается своею живописью безбояз-ненно,- мы ничего не имеем против того, чтобы её милые пейзажи, в которых так много настроения, и её изображения нагих дев, которые она пишет с настоящим искусством, приобретались и впредь для национальной галереи.
   Афра улыбаясь сказала:
   - Я вспомнила сейчас забавную встречу с одною простушкою. Она при всей своей болтливости всё же не могла выболтать тайны только потому, что и сама не была в неё посвящена.
   Рассказала об Альдонсе Жорис.
   - Это, конечно, Танкред,- с негодованием сказал Меччио.- Этот авантюрист никому не даёт спуску. Но скоро он сломит себе голову.
   - А моей болтливости вы, Филиппо, не боитесь? - спросила Афра.
   - Болтайте, Афра, сколько хотите,- отвечал Меччио, я уверен, что, предупреждая ваших друзей, вы не скажете им того, чего говорить им не надо. Но о том, что народ готов восстать, говорите им. Мы и в парламенте громко говорим большинству: если вы не совершите немедлен-но крупных социальных реформ, то неизбежно вооружённое восстание. Об этом же говорят те тысячи книжек, которые мы бросаем в народ. Народ доведён до отчаяния,- повторяйте своей высокой подруге почаще эти простые и страшные слова.
   - Ортруда их запомнила,- сказала Афра.- Но что же она может сделать!
   - Так и мы,- сказал Меччио,- ничего не можем. Ход событий неотвратим. Мы только облегчаем течение событий. Доставка оружия,- Афра, это - большая тайна,- идёт успешно. Кроме того, мы устроили в горах свой завод для выделки холодного оружия. Славные оттуда выходят клинки! Нам удалось устроить склад оружия под боком у королевского замка.
   - Зачем там?
   - Нашлось безопасное место. Один раз наши, правда, оплошали. Солдаты совсем было окружили их, но, если поверить их спутанному рассказу, их спасла какая-то горная фея, черноокая царица лазурного грота.
   Афра отвернулась к окну. Делала вид, что увидела на улице что-то интересное. На лице её отражалось колебание. Меччио продолжал:
   - Эти люди очень суеверны. Не знаю, что им там показалось. Опасный промысел! Понятно, что контрабандисту трудно сохранить душевное равновесие. На что вы там смотрите, Афра?
   Подошёл к окну. Сказал:
   - Вот один из отрядов нашей армии.
   Открыл окно. С улицы доносилось пение: женские голоса пели международный гимн. По улице шли босые девушки и женщины в простонародной одинаковой одежде. Лица у них были праздничные, на одежде и в волосах у них было много цветов, и в руках у некоторых были флаги с какими-то изображениями и буквами,
   - Женщины, которых вы видите,- объяснял Меччио,- члены двух синдикатов, телефонисток и сельских учительниц. Они празднуют регистрацию синдиката телефонисток.
   Афра спросила:
   - Почему у них одежды одинаковы и ленты одного цвета?
   Меччио засмеялся. Сказал:
   - К стыду моему должен сознаться, что нашим агитаторам помогают народные суеверия. Слухи о гроте, который открылся, о белом короле,- всё это нам на руку. Люди, о которых я вам сейчас рассказывал, очень подробно описали наряд своей горной покровительницы. Это им было нетрудно сделать, работа фантазии была не велика, любая крестьяночка могла послужить им моделью. Но так как они вообразили, что горная фея стоит за рабочий люд, то вот точь-в-точь по их рассказу стали одеваться девушки и женщины, сорганизовавшиеся в синдикаты: зелёная с красным вышивка,- листья и цветы гвоздики,- зелёная лента вместо пояса, белая матовая пряжка, на голове повязка белая с красными бусами, и сандалии, как у горной феи, подвешены к пряжке пояса.