Сологуб Федор. Королева Ортруда

   - Верь мне, верь, верная моя Ортруда, жена моя и царица. Рука моя сильна, сердце моё не ведает боязни. Рыцарский меч мой остёр и тяжёл, и рукоять его крестообразна. От вражьей силы, здешней и нездешней, тебя защитит твой, Ортруда, верный рыцарь, твой Танкред. Столь же верный, но более счастливый, чем славный Ламанчский рыцарь, прославит он тебя, для света гордая Ортруда, для меня милая Дульцинея, прекраснейшая из дам.
   Он обнимал её охваченный тонким чёрным шёлком стан, и целовал её лёгкие руки, и к ногам её склонясь, целовал её белый атласный башмачок,- а в мечте его стояла перед ним, с круглым улыбающимся лицом, с туго налитою под серым полотном сорочки грудью, простонародно-красивая, босая девушка, простодушная, доверчивая Альдонса.
   ГЛАВА СОРОКОВАЯ
   Ночь настала. Была она душная, знойная, чёрная. Дышала близостью бури. Звёзды казались слишком крупными, и горели жутко на чёрных безднах высоких, слишком высоких небес. В ясном сиянии луны была напряжённая печаль. И луна проливала печаль свою на землю, и резкими тенями дрожала бессильная, недвижная земля. И луна проливала печаль свою на море, и, повинуясь холодному очарованию печали, вздымалася морская зыбь миллионами шумно ропщущих волн. Всё чаще и чаще набегали на луну тучи, и убегали, и опять струился лунный свет, зелен и настойчиво-печален.
   Ортруда стояла у окна вместе с Афрою, и смотрела на море. Круглый небольшой зал, где они находились, составлял основание Северной башни. В переднем, выходящем к морю, полукружии его массивной стены были пять высоких и узких окон,- среднее из них самое высокое, боковые меньше и меньше. Они доходили до самого пола, который был сложен из громадных плит.
   За ними, снаружи, висел над морем узкий полукруглый балкон, обнесённый невысокою каменною балюстрадою. Против среднего окна, в заднем полукружии стены, видна была широкая ниша, завешанная тёмным сукном; коридор за нею вёл в опочивальню королевы. По бокам этой ниши две железные двери; за одною из них - узкая круговая лестница в башенной стене приводила несколькими оборотами на верхнюю площадку башни; за другою - такая же лестница вниз.
   Разговаривали, и прислушивались к морским голосам. Далёкий, глухой из-за закрытых окон шум волн возрастал, словно тосковало о чём-то и томилось беспокойное ночное море. Тихо и печально говорила Ортруда, склонив голову на руку, лежащую на тяжёлом, тёмном переплете оконной рамы:
   - Моему Танкреду не нравится мой замок. А я его так люблю! Танкред мечтает о славе, о блестящей жизни, о войне. Обо всём, что мне совсем не нужно, что чуждо и враждебно мне. Или мне не следовало царствовать?
   - Ты - лучшая из королев всего мира, милая Ортруда,- сказала Афра.
   Видно было по её лицу, что слова Ортруды как-то странно волнуют её. Казалось, что она с трудом противится желанию сказать что-то Ортруде. Томительная игра противочувствий сказывалась в напряжённом выражении её чёрных, как ночь грозовая, глаз, в дрожании её страстно-алых губ. Ортруда, не оборачивая к ней своею печальною лица, продолжала говорить тихо, точно сама с собою:
   - Танкреду скучно стало в моей милой Пальме. А я всё больше приникаю душою к этому старому дому. Если бы ты знала, Афра, как грустно почувствовать, что души любимых не сливаются в одном желании! Если бы он не был со мною всегда так неизменно-нежен, я подумала бы, что он меня разлюбил.
   Афра молчала, и смотрела на Ортруду с выражением восторга и страдания, и глаза её были ревнивы, и гневные слова, которых она не скажет, жгли её губы.
   Говорила Ортруда:
   - О, если бы Светозарный предстал предо мною! В сверкании молний и в хоре громов сказал бы мне вещее слово! Приближается великая буря с востока, и снова приближению бури радуется моё сердце. Вызов небу брошу снова, и, может быть, ныне наконец неложное услышу слово откровения.
   - Небеса молчат,- тихо сказала Афра.- Не с них сойдёт тот, кто возвестит истину. Из тёмной бездны поднимется Светозарный.
   - Да,- говорила Ортруда,- Демиург утаил от нас истинное знание. В сокровенном своём единстве заключив всё ведение и всю мудрость, на неведение он обрёк нас, предал нас мукам отчаяния и нищеты духовной, томлению нестерпимому. Из земли, из красной глины, как и первый человек, восстал утешающий, мудрый Змий. Он хотел открыть людям истинное знание,- и они испугались, и не отстояли своего рая, и робко бежали во тьму. Афра, во мне пламенная душа, и я хочу говорить с громами, и в шуме бурь утвердить мою державную волю.
   - А ты не боишься, Ортруда? - искушая и улыбаясь радостно, спросила Афра.
   Ортруда повернулась к ней. Смотрела на неё внимательно. Говорила тихо и задумчиво, словно взвешивая каждое слово:
   - Боюсь? Может быть. Но и над страхом есть победа. Я побеждаю всегда. Бессильный лежит мир перед моею мыслью. Вечное есть противоречие между моею свободою и роковою необходимостью, которой подчиняется косный мир. Но пусть люди на этой земле остаются во власти законов и долга,- я возношу мою жизнь в мир моей верховной воли.
   Горя восторгом и улыбками, воскликнула Афра:
   - Ортруда, или ты не знаешь, что в тебе самой обитает Светозарный, которого ты призыва-ешь! Земным образом светлого духа стоишь ты передо мною, Ортруда, и за то я люблю тебя нежно и преданно, и мне сладко целовать край твоей одежды. Ты прекрасна,- ты прекраснее всех живущих на земле, и недаром он, тот, которого ты так безумно и так напрасно любишь, недаром он называет тебя Дульцинеею, прекраснейшею из всех дам. Ты сама знаешь, как ты прекрасна и очаровательна,- ты это знаешь, ты любишь откровенные, правдивые зеркала, ты любишь и зыбкие отражения в поверхности спокойных вод.
   Афра склонилась к ногам Ортруды, и целовала её белые башмаки. И, улыбаясь нежно, Ортруда подняла её, и сказала:
   - Сладкие и безумные говоришь ты слова, Афра. Ты истощаешь для меня всю свою нежность,- и что же у тебя останется сказать твоему милому?
   - Любовь рождает слова неистощимо,- ответила Афра.
   Бледным светом вспыхнул тёмный покой,- вдали сверкнула первая молния. Долгие и медленные прошли секунды,- и донеслось далёкое рокотание грома. Радостное возбуждение, как всегда во время грозы, опять охватило Ортруду. Она торопливо простилась с Афрою, и ушла к себе.
   Под лёгкою рукою Ортруды повернулись бесшумно бронзовые выключатели,заискрились огранённые покровы электрических весёлых лампочек, стало весело, нарядно и уютно в просто-рной опочивальне, и было странно слышать в ней возрастающие за стеной голоса яростной бури. Ортруда позвонила. Ловкая молодая девушка проворно и безмолвно раздела Ортруду, откинула одеяло её постели, переложила со столика у окна на столик у кровати начатый роман, и ушла.
   Прежде, чем лечь, Ортруда раздёрнула занавеси одного из окон. Легла, смотрела в окно, слушала могучие вопли бури.
   После знойного дня налетела на Острова буря, ведьма безобразная, страшная, с разметав-шимися косами. Она ревела от злости и от боли, разрывая в неистовых метаниях о скалы и о пальмы своё свинцово-тёмное, струистое тело. Непроглядный мрак окутывал испуганную землю, дрожащие в ярости волны и ожесточённое небо. Жалобно стонали и трещали деревья, страх смерти носился над ними. Ветер свистел,- миллионы змей неслись в воздухе с яростным шипением. Морские волны шумно бились у подножия королевского замка. Они казались безумно-пьяными от бешенства и от печали. На краткий миг проглатывая тьму, с безумною торопливостью насыщая бешенство желаний, одна за другою быстро вспыхивали синие и зелёные змеи молний. И тогда вдруг страшный гром покрывал все звуки неба и земли, - и уносился. Удар за ударом, молния за молниею, повторялись всё чаще, всё яростнее, всё ближе. Казалось, что земля дрожит, что стены замка колеблются.
   Ортруда откинула одеяло, сбросила с себя одежды, и лежала, томясь и вздыхая. Электричес-кие лампочки бросали равнодушный свет на её приосенённое белым покровом алькова тело. При ярких вспышках молний их близкий, пленный свет, казалось, меркнул, и тело Ортруды словно загоралось зеленоватыми и синеватыми огнями.
   Ей было душно, и какое-то странное ожидание томило её. Быть может, она ждала Танкреда? Она знала, что он засиделся после ужина со своими военными друзьями за бутылкою вина. Придёт поздно.
   Но вдруг поняла Ортруда, что не его она ждёт в эту ночь. Голоса бури звали её. Дикий восторг внезапно поднял её с постели. Торопливо закутала она тёмным плащом своё обнажённое тело, быстро пробежала коридор, и в круглом зале открыла дверь на башню.
   На узкой лестнице было темно. Только сверкание молний в маленькие окошечки освещало порою часть влажной, покрытой плесенью стены и две-три истёртые ступени. Были холодны их каменные плиты под ногами Ортруды. Здесь ещё слышнее было яростное неистовство бури. Казалось, что прочные, толстые стены замка непрерывно дрожат. Казалось, что несокрушимая башня трепещет, готовая упасть.
   Вот уже нет потолка над головой Ортруды, и вот уже она на верхней площадке. Только невысокий каменный парапет, такой же, как на балконе в круглом зале, ограждает её от падения в клокочущую ярость морской пучины. Ветер неистово рвёт складки её плаща. Ортруда порывисто развела руки, и сбросила плащ. Клубясь и свиваясь чёрною змеею, он скользнул по камню холодных плит, и упал на краю площадки, остановленный преградою парапета.
   Широко простирая руки, Ортруда звала Светозарного. Истоки дождя низвергались на неё. Сверкали молнии, и гром гремел над её головою,- но на высоте над замком и над морем, в полыхании мгновенных пожаров, в диком хоре воющих и гремящих голосов не откликался ей тот, которого она звала.
   Знакомый голос назвал её имя, знакомые шаги услышала она так близко за собою,- это был принц Таикред. Он поднял сброшенный ею плащ, закутал её поспешно, и увлек по лестнице вниз. Ортруда не сопротивляясь шла за ним. Опять взволнованный её близостью, он шептал ей нежные слова. Она не слышала его. Печаль томила её. Она сказала тихо:
   - Он меня не услышал. Но он услышит меня.
   Танкред наклонился к ней. Он не расслышал её слов, но почему-то не захотел переспросить её. Сказал:
   - Этот ужасный замок внушает тебе, милая Ортруда, безумные поступки. Невозможно делать то, что ты делаешь.
   Вслушавшись в его слова, Ортруда приостановилась, и сказала с нежною настойчивостью:
   - О, только люби меня, Танкред, люби меня и безумно поступающую, люби меня и восходящую на башню сбрасывать земные одежды и говорить с громами. Люби меня, люби меня, Танкред!
   - Ты знаешь, Ортруда, как я люблю тебя,- отвечал Танкред,- но не будем останавливаться здесь, пойдём скорее,- ты вся холодная и мокрая.
   Ортруда засмеялась.
   - Если бы я жила в Средние века,- сказала она,- я бы летала на шабаш каждую ночь и во всякую погоду. А днём, молодая и прекрасная колдунья, я бы шла босая по болотным топким тропам собирать чародейные тайные травы. Накликав на страну мою дождь, я шла бы на высокий холм, и там кружилась бы в неистовой пляске. И жгли бы меня потом на костре, а я бы выла от нестерпимой боли, и смеялась бы. А теперь кто заплетёт, кто поведёт чародейные хороводы?
   - У тебя начинается лихорадка,- сказал Танкред.
   Он поднял её на руки, и понес, и целовал, обнимая. Вдруг, в блеске молний, вскрикнула испуганная чем-то Ортруда.
   Недалеко от Северной башни находилась в королевском замке квартира гофмаршала Нерита Его сын, Астольф, в эту ночь долго не мог заснуть. Долго вертелся он на своей постели. Сладкая истома мучила его. Мечталось Астольфу прекрасное лицо королевы Ортруды и знойно-ласковая улыбка на нём Мечтались ему её обнажённые ноги, лобзаемые лазурною синевою тихих волн. Их лёгкий загар рождал в душе его стыдливые соблазны. Метался Астольф на душной постели, и уже не раз с уст его срывался невольно лёгкий стон, и уже не раз быстрые слёзы струились по его щекам.
   Уже несколько ночей подряд переживал он эти томления. Почему-то вспоминалась ему старая легенда о белом короле. Почти бессознательная хитрость подсказала ему, что если кто-нибудь и увидит, как он пробирается по коридорам к дверям королевской опочивальни бросить взгляд,- один только взгляд,- на спящую Ортруду, то его примут за призрак белого короля, и не задержат. И вот, томимый странною тоскою нежных предчувствий, уже не первый раз вставал он в эти знойные ночи с постели, и тихо прокрадывался к ЕЁ дверям. Но открыть дверь ещё ни разу не осмелился, и только к её дыханию прислушивался или к тихому звуку её речей, когда она разговаривала с Танкредом.
   Сегодня Астольф долго ждал, когда в их квартире затихнут шаги и голоса, и заснёт отец. Уже когда дрожали зыбко в его окне бешеные перемигивания молний, он встал, набросил на себя лёгкий белый плащ, и тихо вышел в коридор. С бешеным свистом сквозь разбитое стекло окна метнулся ему навстречу холодный вихрь. И холод плит под ногами, и блистание огненных змей, и непрерывное грохотание громов, и шум ветра и волн,- и так трудно идти навстречу этой стихийной злости! Но Астольф не останавливаясь пробегал коридор за коридором.
   Вдруг близко от себя он услышал шаги, голоса,- Ортрудин голос. Всё ближе. Молния вспыхнула. Танкред несёт Ортруду. Ревнивою злостью зажглись глаза Астольфа. Её лицо. Ресницы длинные приподняты, и взор её на нём, и в глазах её испуг. Вскрикнула. Он испугал её!
   Астольф бросился бежать.
   В глазах Ортруды мгновенно мелькнуло смуглое лицо, жгучие очи. Над многоголосым шумом бури вспыхнул алым, острым лучом яркий вопль Ортруды.
   - Что с тобою, Ортруда? - спросил тревожно Танкред.
   Опять блеск молнии. Где же он? Исчез бледный призрак с пламенными глазами. Ортруда шептала:
   - Белый король стоял передо мною. Лицо его было бледно, и глаза его сверкали чёрными огнями.
   - Что ты говоришь, Ортруда! Ты совсем простужена. У тебя начинаются галлюцинации.
   - Нет, милый Танкред,- отвечала спокойно Ортруда,- я видела его ясно. Он стоял здесь, у стены, против меня, и шептал мне что-то.
   - Ты больна, Ортруда,- говорил Танкред. Быстро внёс её в спальню. Позвонил.
   - Не беспокой врача, Танкред,- сказала Ортруда.- Я ничуть не больна. А белый призрак... что ж! при блеске молнии, может быть, мне только показалось, что стоит кто-то. Мы, женщины, так суеверны, так боязливы.
   ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ
   Утро после бури взошло над Островами безмятежно ясное, тихое. Истощив свою внезапную ярость, природа опять улыбалась светло и невинно, как будто бы не было погибших в море людей,- она ликовала, сияла, пела неисчислимыми множествами голосов и шумов. Пряные благоухания снова лились в широко открытые окна кабинета, где королева Ортруда занималась делами правления. В благоуханиях яркой радости казались забытыми навсегда гневный гром и яростные блистания полуночной бури.
   В кабинете королевы Ортруды было светло, бело, просторно. Королева Ортруда не очень внимательно слушала, что говорил ей первый министр, Виктор Лорена. Да и что бы она могла сказать или сделать вопреки? Ведь она же доверяла этому правительству, как доверяла бы и всякому другому, и называла его своим, как назвала бы и всякое другое.
   Почти бессознательно выражая привычными словами своё согласие со всеми предложения-ми министра, почти машинально подписывая те бумаги, которые по закону требовали королев-ской подписи, Ортруда думала о своём. С напряжением, почти мучительным, старалась она что-то припомнить. Лицо, которое вчера на краткий миг вспыхнуло перед нею в фосфорическом блистании молнии, припоминалось ей. Знакомые черты мгновенного видения то отчётливо, но разрозненно вставали перед её полузакрытыми глазами, то убегали в зыбкую мглу неопреде-лённых очертаний. И наконец слились в один ясный образ.
   Ортруда радостно улыбнулась. Так, это, конечно, мальчишка Астольф Нерита. Странно, что она не узнала его сразу. Но зачем же он приходил? В его непонятном появлении в ночных переходах старою королевского замка не было ли связи с теми слухами, которые возникли недавно, слухами о явлениях белого короля? Может быть, начитавшись старых легенд, наслышавшись от старых слуг в замке всякой небывальщины, встаёт Астольф по ночам, и ходит сонный, и сам не знает о своих зловещих блужданиях? Душа белого короля не воплощалась ли всегда в теле какого-нибудь юного лунатика?
   Забывши совсем, кто сидит перед нею в широком кресле у её письменного стола, королева Ортруда задумчиво спросила:
   - Скажите мне, что же вы думаете обо всём этом? Подняв глаза на министра, она почти машинально добавила обычное обращение:
   - Дорогой господин Лорена. И сразу спохватилась,- зачем спрашивала его. Слегка покраснела, как-то неуверенно и смущённо улыбнулась, и тревожно посмотрела на министра. Но, очевидно, не вышло никакой неловкости. Виктор Лорена и в парламенте отличался находчивостью; он понял вопрос королевы Ортруды в том смысле, что она хочет ещё раз услышать его мнение относительно общего политического положения, и принялся с привычным многословием парламентского деятеля развивать свои взгляды. Королева Ортруда молчала, и слушала его со спокойным, немного презрительным выражением.
   Виктор Лорена был крупный, сильный, очень моложавый, очень самоуверенный человек лет пятидесяти пяти. Сын мелкого провинциального торговца, бывший адвокат, женатый на дочери богатого фабриканта, он был ловкий делатель карьеры. Его сшитый в Лондоне фрак сидел на нём превосходно,- цилиндр блестел безукоризненно-ровно, - его густая, чёрная, с лёгкою проседью борода была подстрижена, как у светского парижского модника,- и всё-таки во всей его рослой фигуре было что-то неуклюжее и мужиковатое, и в спокойной уверенности, с которою он держал себя здесь, перед королевою, сказывалась какая-то неестественная преуве-личенность. Это был настоящий буржуа, чувствующий своё засилие и желающий, чтобы и другие чувствовали его. Вся его повадка всегда очень не нравилась королеве Ортруде. Но тем любезнее она всегда разговаривала с ним.
   То, что он говорил теперь, было дифирамбом буржуазии.
   - Да, ваше величество,- говорил он,- европейская буржуазия ещё не сказала своего последнего слова, ещё не исчерпала своего исторического значения. Что бы ни говорили и ни писали о нас наши враги слева, как и наши противники справа, буржуазия всё ещё полна жизненных сил, и будет с прежним успехом и впредь продолжать исполнение своей великой задачи, высоко держа знамя свободы, обеспечивая каждому из граждан охрану его законных интересов.
   Королева Ортруда сказала неопределённым тоном:
   - Господин Филиппе Меччио думает совсем иначе. Он предсказывает близкое крушение буржуазного строя. И многие ему верят.
   Виктор Лорена пожал плечами и спокойно улыбнулся. Продолжал:
   - Да, ваше величество, к сожалению, это правда, что в последнее время социалистическая пропаганда усиливается, число рабочих ассоциаций и синдикатов возрастает чрезвычайно, и химерические идеи социализма становятся весьма популярны в широких слоях народа. Именно, широких,малограмотных и малокультурных. Но всё-таки ещё не пришло время для установления господства рабочего пролетариата. Да оно и не придёт никогда,я в этом твёрдо убеждён.
   Ортруда опять прервала его. Её глаза смеялись, но на страстно-алых губах её не было улыбки, когда она говорила:
   - А доктор Меччио твёрдо убеждён в том, что социалистический строй неизбежен.
   - О, да! - воскликнул Виктор Лорена, - все эти демагоги ораторствуют с видом людей, обладающих несомненною истиною. Они гордо распустили над Европою павлиний хвост якобы научной теории. Но они скромно умалчивают о том, что и наука, и жизнь уже внесли немало опустошений в их первоначальные положения. Лет сорок тому назад они предсказывали, что капиталы и земли будут собираться в руках всё меньшего и меньшего количества владельцев. Действительность показала совершенно обратное: и земли, и капиталы быстро раздробляются, число землевладельцев и мелких капиталистов растёт.
   - Что ж,- возразила королева Ортруда,- теоретические промахи всегда возможны, но они, как мы видим, не подрывают силы этого движения.
   - Да, до поры, до времени,- сказал Виктор Лорена.- Социализм силён только до тех пор, пока он ещё остаётся в области приятных мечтаний и очаровательных обещаний. Чем более несбыточны эти мечты, чем нелепее и невозможнее эти фантастические обещания, тем охотнее верят им люди,- те нищие духом, которые готовы верить, что улучшения своей участи они добьются не своим личным трудом, не своею личною борьбою за блага жизни, а только таким преобразованием общества, которое обеспечивало бы каждому лентяю безбедное существование в обмен за кое-какую работу.
   - Однако,- тихо сказала королева Ортруда,- одни боятся этого учения, другие ему верят.
   - Правительства боятся социализма,- говорил Виктор Лорена,- и совершенно напрасно. Народы ему верят,- но их он в конце концов обманет, как и всякое учение химерическое, более религиозное, чем научное, более возбуждающее надежды, чем опирающееся на строгие доводы разума.
   - А всё-таки,-сказала королева Ортруда,- эти строгие доводы разума не удержат пролетариат, доведённый до отчаяния, от его выступлений. И кто знает, к чему это приведёт нас!
   - Выступления пролетариата,- возразил Виктор Лорена, - заранее обречены на неудачу. Современный человек слишком индивидуалист, чтобы поднять бремя социалистического строя. Время скоро покажет народам всю деспотическую сущность этих мечтаний, и всю научную несостоятельность этой теории, такой стройной на первый взгляд, и даже, я бы сказал, слишком стройной.
   - Итак, - спросила Ортруда,- дорогой господин Лорена, вы настроены оптимистически?
   - Да, ваше величество, - со своею обычною уверенностью ответил Виктор Лорена.
   - А всё это движение, которое мы наблюдаем? - спрашивала опять Ортруда.
   - Конечно, - говорил Лорена,- назревает необходимость некоторых перемен, но это вовсе не так опасно, как думают многие мнительные люди. Положение рабочих в некоторых отраслях промышленности, действительно, следует улучшить, и мы это сделаем. Вообще, мы пойдём вовремя на минимум необходимых уступок,- и только.
   - Стало быть, бояться нечего? - с неопределённою улыбкою спросила Ортруда.
   Лорена уверенно сказал:
   - Готов поручиться чем угодно, ваше величество, что решительно нечего бояться Я смотрю прямо в глаза будущему с большими и светлыми надеждами и без малейших опасений.
   Королева Ортруда встала. Сказала с любезною улыбкою, одною из тех, которые так привычны, что их даже не замечают:
   - Благодарю вас очень, дорогой господин Лорена. Вы совершенно рассеяли все мои сомнения.
   Виктор Лорена поцеловал протянутую ему руку Ортруды, почтительно откланялся и ушёл. С лёгкою насмешливою улыбкою смотрела за ним Ортруда. Она думала, что самоуверенность его не умна, и что осведомлённость его в теориях весьма поверхностна.
   Ортруда ненадолго осталась одна. Думы её были печальны, и душа её была омрачена. Она томилась тёмными, но мрачными предчувствиями скорби неутешной. Зенитный час её жизни был слишком ясен, как перед грозою. Таким безоблачным казался ей доныне облик милого её Танкреда,- лучезарный образ, созданный её пылким воображением, щедро наделённый всеми достоинствами, которые она хотела в нём видеть.
   Светлый лик! И так непонятна в его ярком озарении подстерегающая, по пятам крадущаяся за Ортрудою печаль. Или это - чародейный голос, предвещательный, из тёмной глубины восходящий?
   От королевы Виктор Лорена прошёл к принцу Танкреду,- ещё накануне получил oт него пригласительную записку.
   В последнее время принц Танкред всё чаще и чаще искал случаев поговорить с Виктором Лорена. Министр от этих встреч не уклонялся, и часто, по приглашениям Танкреда, заходил к нему после докладов у королевы; иногда и перед ними. Всегда для таких приглашений у Танкреда находился какой-нибудь благовидный предлог, что-нибудь из спортивной или светской жизни. И всегда разговор очень скоро переходил на то, что Танкред принимался развивать снова свои великолепные планы,- об усилении флота, о колониях в Африке и на островах Тихого океана, о союзе с Англиею, о Латинской империи.
   Виктор Лорена думал, что понимает, почему принц Танкред так занят мечтами о всех этих странных и опасных авантюрах. Он отлично знал, что Танкред в последние годы всё более запутывается в долгах. Танкред влюблялся быстро и часто. Расходы его на любовниц станови-лись наконец слишком велики. Притом же ему приходилось платить многим за молчание, чтобы Ортруда продолжала оставаться по-прежнему в блаженном неведении. Вот эта нужда в деньгах, всё возраставшая с годами, и толкала Танкреда к политическим и финансовым авантюрам, и заставляла его не избегать связи с банкирами и с биржевиками. Случалось ему даже иногда в прилично скрытых формах торговать своим влиянием. Поддерживать наилучшие отношения с министерством было для него очень важно.
   Лорена никогда не спорил с принцем Танкредом по существу, и соглашался на словах со всем, что говорил ему Танкред. При данных обстоятельствах принц Танкред казался ему человеком полезным для кабинета. Влияния и связи партии, втихомолку группировавшейся около Танкреда, партии военных честолюбивцев и шовинистов, входили в расчёты хитрого министра, который не прочь был воспользоваться тем, что в среде этой партии было не мало людей, искусившихся в придворных интригах. Политик осторожный и ловкий, Виктор Лорена был уверен, что на этом, хотя и скользком, пути его не завлекут дальше, чем он сам захочет. Он надеялся, что в обмен на фразы сочувствия и на кое-какие обещания сумеет, по крайней мере, укрепить своё личное влияние в высоких сферах. И потому в разговорах с Танкредом он до небес превозносил его государственный ум. Только уклонялся от всякого решительного шага. Говорил, что к осуществлению этих планов следует приступать очень осторожно. Находил многие трудности и помехи.