Страница:
Таким образом, основное золото России, основное ее серебро, основные ее жемчуга, рубины, бирюза, вообще драгоценные камни, находящиеся не в частных руках, были изъяты уже в первые годы так называемой советской власти. В это же время были вскрыты и распотрошены все царские гробницы. Есть точные сведения, что Свердлов и Луначарский лично присутствовали при вскрытии царских гробниц. Считалось, что с научными целями. Но почему бы не подождать немножко заниматься такой наукой, а заняться ею в более спокойное, мирное время? Нет, и здесь та же алчба, та же ненасытная жажда золота, драгоценных камней, сокровищ.
Досталась в руки богатейшая в мире страна. Мало ли было накоплено на Урале, на Ленских приисках, навезено из Индии, из разных заморских стран. Началось поспешное, жадное, безудержное ограбление.
Драгоценности, находящиеся в частных руках, изымались тремя этапами. Ну, дворянские и купеческие особняки были очищены в порядке насилия, и это было нетрудно сделать. Приходило несколько человек, опять же в кожаных куртках, производили тщательный обыск и все уносили с собой. Можете ли вы себе вообразить, сколько всего им тогда досталось? Потому что если какая-нибудь маленькая Шуя, или Рыбинск, или Владимир (а таких городов тысячи, не говоря уже о городах ранга Нижнего Новгорода, Самары, Костромы, Красноярска, Томска, Пскова, Киева), то в каждой Шуе все равно несколько десятков богатых купеческих особняков. А что такое купеческий особняк с точки зрения его содержания? Ого! Фарфор и картины, дорогая мебель и иконы, золото, драгоценные камни. Теперь прикиньте все это в масштабах страны, в масштабах России, и вы поймете, что это была за акция, проходящая под официальным ленинским лозунгом: «Грабь награбленное».
Итак, монастыри и церкви, наиболее примечательные особняки и дома были опустошены. Но нельзя было грабить каждый дом, дом среднего достатка, обыкновенный русский дом, где все же по их тонкому чутью оставалось еще и золотишко, и серебро, и бирюза с гранатами, и топазы с аметистами, и бурмитское зерно. Тогда была придумана система «Торгсина». «Торговля с иностранцами» – так называлась эта система. Спрашивается только, кого же надо было считать иностранцами в этой странной торговле? Задача у «Торгсина» была одна – выудить у населения остатки золота и драгоценных камней. Для этого население крупных городов посадили на полуголодный паек во всех отношениях – и еда, и одежда, и какие-нибудь там духи. Карточки и паек. Вобла, колючий хлеб, пшенка. А рядом – пожалуйста. «Торгсин». Человеческая жизнь, как во всем остальном мире. Свежие колбасы, икра, шерстяные ткани, дорогие алкогольные напитки, тончайшая парфюмерия. Но только советские денежки не годятся. Нужно золото и драгоценности. И пошли русские женщины вынимать из своих ушей серьги, снимать с пальцев кольца, обдирать с икон серебряные ризы. Поговори сейчас с любым пожилым человеком – как, мол, было ли что-нибудь в вашем доме?
– Эхе-хе! – сокрушенно вздохнет пожилой человек. – И серебряные подносы, и серебряные кофейные приборы, и жемчужные ожерелья, и серебряные оклады, и гранатовые браслеты, мало ли всего.
Можете ли вы представить себе, сколько было снесено в масштабах страны, в масштабах России? И куда же все делось?
Осталась деревня, где «Торгсины» не действовали. Там этот вопрос решался гораздо проще. При помощи милиции брали мужика, сажали его в тюрьму и держали до тех пор, пока он не рассказывал, где у него спрятаны золотые. Много монет, может быть, и не было, но все же, поскольку золотые деньги свободно обращались в России, оседали они и в избах, ну, хоть по пять кружочков. А у кого и побольше. Находилось на каждую деревню по два-три мужика, у которых этих кружочков было по два, по три десятка. Мелочь, но в масштабах огромной страны?.. Впрочем, согласимся, что это было уже крохоборство. Но не могли, не могли они допустить, чтобы хоть где-нибудь уцелел золотой кружочек не в их руках!
Посмотрите, как быстро сместились все понятия. Черчилль как-то сказал: «Если большевики укрепятся в России, то начнется полоса таких насилий и такого беззакония, которых человечество не знало с начала своей истории». Примерно так. Разве мыслимо было еще несколько лет назад, чтобы в России сажали в тюрьму за то, что у человека есть золотые деньги? И насильно эти деньги отбирали. Не давая за это ни коровы, ни овцы, никакой компенсации. Отбирали так, чтобы человек радовался, что хоть остался жив.
И при чем здесь диктатура пролетариата? И при чем здесь рабоче-крестьянская власть? Ни пролетариат, ни крестьяне это отобранное золото и в глаза не увидели. Пролетариат сам до сих пор получает бумажные деньги, которые только условно называются деньгами. Наши бумажки не котируются, как известно, ни в одной стране мира. Даже и в Москве, проходя мимо магазинов для иностранцев, то есть мимо «Березок», пролетариат должен облизываться на нормальные, соответствующие двадцатому веку товары, которыми пользуется весь мир. Так удивительно ли, что свою жалкую трешку, с которой не сунешься в магазин с хорошими товарами, работяга без жалости пропивает около дверей в другие, невалютные магазины, скинувшись на троих. Вот и вся его диктатура.
Параллельно с изъятием ценностей шло уничтожение художественных, материальных и исторических ценностей уже не с целями грабежа, но просто ради уничтожения. Ради того, чтобы прошлое России, история России не напоминали бы о себе своей красотой, для того, чтобы художество каменщиков не напоминало о гении народа, а исторические памятники о его славе, о его победах, о его пройденном уже в веках пути. Оголить народ, обезоружить его, ослепить, в конечном счете ограбить его, но уже эстетически, исторически – духовно. Народа быть не должно. Должно быть население. Не должно быть и ничего такого, следовательно, что напоминало бы народу о том, что он народ, да еще великий. Здесь надо оговориться. Процесс, о котором идет речь, перешагнул через 1924 год. Этот процесс продолжался и позже. Все дело в том, что Сталин, захватив власть в стране в свои единоличные руки, первую треть своего правления еще добросовестно и точно исполнял предначертания, которые ему достались от предыдущих правителей, и действовал еще по доставшимся ему планам. В частности, он осуществил план коллективизации, придуманный и разработанный Троцким, но этому свое время. А пока вернемся к тому, что по всей России прокатилась волна неслыханных и невиданных разрушений. Монгольское нашествие – светлый сон по сравнению с тем, что обрушилось на Россию.
Надо наметить несколько линий, по которым шло разрушение. Не по всем же линиям оно шло. Водокачки, например, паровозные депо никто не трогал, равно как и нефтяные вышки, железнодорожные насыпи, мосты через реки, хоть это все и досталось от «проклятого прошлого», было построено царскими инженерами, хоть транссибирскую железнодорожную магистраль закладывал лично Николай Александрович, цесаревич, будущий Николай II, который ездил для этого во Владивосток и вынул там для этого первую лопату грунта.
И пароходов, ледоколов царских не взрывали, а только переименовывали. Например, ледокол «Ермак» (кстати сказать, единственный в мире в то время) становился ледоколом «Красиным». Линкоры «Севастополь», «Гангут» и «Петропавловск» соответственно именовались «Октябрьская революция», «Марат» и «Парижская коммуна». Волжские купеческие пароходы с многочисленными разнообразными названиями превращались преимущественно в «Володарских» и «Урицких». Они шлепали колесами до недавних пор, а может, кое-где по какой-нибудь Печоре шлепают еще и сейчас.
Но вот почти в каждом селе (а уж в пяти-семи километрах друг от друга обязательно) по всей России стояли замечательные усадьбы, красивые, просторные дома, иногда более скромные, но все же с анфиладами комнат, с паркетами, с колоннадами и мезонинами, а часто – дворцы. Если накинуть хотя бы на европейскую часть России сетку с величиной ячейки, ну, пусть хотя бы в десять километров, то сколько же десятков тысяч получится этих усадеб, этих «ампиров», «русских классицизмов» или, может быть, не совсем стильных, но замечательных, красивых и дорогих домов? Тысячи и десятки тысяч. Они, во-первых, были действительно красивы и теперь определяли бы во многом наш пейзаж. Такой дом бывал окружен ухоженными парками, садами, цветниками, оранжереями, системами прудов. Поэтому сама земля производила впечатление (и производила бы теперь) благоустроенной и ухоженной земли, в то время как сейчас она производит впечатление земли истерзанной и замусоренной.
Во-вторых, если их были десятки тысяч, если каждый дом стоил бы по теперешним ценам, ну, хоть тысяч сто, то получаются уже миллиарды.
В-третьих, в каждом доме стояла дорогая мебель, зеркала, висели люстры, были в обиходе фарфор, фаянс, бронза, старое стекло, изразцы, гобелены, иконы, часы, рояли, арфы. А все это новые миллиарды[25].
В-четвертых, в этих домах хранились большие ценные библиотеки.
Надо сказать, что с точки зрения исполнительской тут поработали и сами русские мужички. Тут подчас ни латыши, ни евреи, никакие другие интернационалисты не участвовали. Конечно, в стране был создан соответствующий климат для разрушения и ликвидации этих усадеб. И климат этот был распространяем из центра, когда все эти ценности, вся эта красота были поставлены вне закона, так что кому только не лень, тот и мог их громить, грабить и разорять. Но непосредственные руки, которые прикасались к книгам, картинам, скульптурам и роялям, были чаще всего свои же, русские руки.
Не надо думать, что все эти усадьбы смела волна народного гнева, как это теперь хотят изобразить. Эти усадьбы пережили и момент революции, и гражданскую войну. Лишь постепенно дошел до них ряд. В самом деле – стоит на отшибе от деревни большой запертый дом, в который не составляет никакого труда проникнуть, разбив окно, а то и сорвав замок. Да уж найдется какая-нибудь лазейка. Опять же не шли всей деревней, но находилось два-три догадливых мужика, чаще всего лодыря и негодяя, которые делали первый шаг в разгроме усадьбы, воровали оттуда первые вещи. А потом уж начинался процесс, так сказать, выветривания, который продолжался до тех пор, пока не оставался на месте бывшего дома один фундамент.
Не так давно я побывал в Шахматове, бывшем имении Блока около Солнечногорска. Сожжение этой усадьбы с легкой руки Маяковского стало как бы символом революции. Помните, наверное, как Маяковский встретился с Блоком в Петербурге около костра в первые дни революции.
– Ну как? – это Маяковский спрашивает Блока.
– Хорошо, – отвечает Блок, а помолчав, добавил: – У меня библиотеку сожгли в усадьбе.
И в этом, дескать, весь Блок, его раздвоенность, его классовая неполноценность. Вот и выходит, что библиотеку и усадьбе Блока сожгла именно революция, то ли пролетариат, то ли его союзник – крестьянство.
Но я расспросил на месте и узнал, что Шахматово сожгли два брата – ворюги и пьяницы. Всего лишь. Таковые ворюги и пьяницы всегда найдутся поблизости, была бы усадьба, стоящая вне закона. Я заходил в дом этих ворюг (сами они теперь живут где-то в Москве) и обнаружил в их доме топчан, у которого ножки – это ножки бывшего блоковского рояля, а на дворе на стене висит от того же рояля дека. Зачем она понадобилась тем братьям, я не знаю, но висит она до сих пор.
В селе Жерехове близ Ставрова во Владимирской области дом XVII века некоторое время использовался под скотный двор. Во втором этаже в комнатах и залах с лепными потолками держали коров. Но сам дом уцелел, пережил критические годы, и теперь в нем устроили дом отдыха. Вместо коров в комнатах с лепными потолками живут и отдыхают трудящиеся.
В Орловской области, как мне рассказывали очевидцы, в дом с огромными венскими зеркалами затаскивали для потехи быка и располагали его так, чтобы он видел свое отражение в зеркале, а сзади махали красной тряпкой. Бык бросался сам на себя и на красную тряпку. Бесценные венские зеркала разлетались вдребезги к огромному удовольствию тех, опять-таки трех-четырех мужиков, которые захотели потешиться. В Рязанской области мне рассказали, что большую французскую библиотеку из усадьбы вывалили в овраг где она лежала и истлевала многие годы. Сельский учитель (это мне и рассказывал) взял себе два десятка книг и показал их мне. То были Вольтер, Руссо, Дидро, Расин, Мериме, Ламарк в прижизненных изданиях. Значит, если библиотека насчитывала несколько тысяч томов, какие же сокровища были вывалены в овраг?
Тут дело именно в искусственно созданном климате, распространившемся по всей стране и обусловившем уничтожение фантастических ценностей, которые нельзя теперь ни учесть, ни даже вообразить. Ведь владельцы имений никогда не давали отчета, какие картины и какие книги у них хранятся в родовых, с шестнадцатого и с семнадцатого века, имениях, они нигде не регистрировали своих библиотек и своих собраний. Климат обусловил гибель ценностей, где бы они ни находились.
Вот читаем про судьбу библиотеки из Владимирского Рождественского монастыря.
«В наши дни уцелела лишь часть книг этой библиотеки, в том числе и такие шедевры, как Лаврентьевская летопись. Вряд ли мы узнаем когда-нибудь, при каких обстоятельствах эта рукопись попала в далекое алтайское село. Здесь любили и ценили древнюю книгу. Крестьяне собрали большую коллекцию замечательных древних рукописей».
В качестве комментария надо пояснить, что речь идет, конечно, о староверческом селе. Именно староверы становились собирателями древних икон и древних книг. Что касается путей, по которым книги из Рождественского монастыря попали на Алтай, то догадаться нетрудно – монастырь был разорен. Серебро и золото изъято, а на книги и иконы тогда еще не было нынешнего вкуса. Они беспощадно уничтожались. В Нижнем Новгороде, в частности, сожгли несколько вагонов икон, собранных за Волгой – на Керженце и Ветлуге, после того как оттуда насильственным порядком выслали в Сибирь всех старообрядцев-кержаков. Могли, могли попасть книги из Владимира на Алтай. Но мы остановились на том, что крестьяне (крестьяне, а не графы и не князья) собрали большую коллекцию… «Однако острые социальные конфликты нашего века не пощадили уникальную крестьянскую библиотеку, разделенную к тому времени на две части. Сборник с материалами о Максиме Греке попал в ту часть старой библиотеки, из которой чудом уцелело несколько книг: они оказались внизу огромной кучи, лежавшей в сарае без крыши, нижние книги ушли под снег, и их не заметили, когда всю кучу увозили сжигать. Весной одна жительница села заметила оттаявшие книги и спрятала их… Хранительница спасенных книг была уже старухой, правда, обремененной болезнями, но решительной и строгой…»
Это все напечатано в журнале «Знание – сила» за 1975 год в статье кандидата исторических наук Н. Покровского.
Книги оказались бесценными. Но уточним некоторые положения статьи, расшифруем их для не очень догадливых.
Под «острыми конфликтами нашего века, не пощадившими уникальную крестьянскую библиотеку», надо понимать коллективизацию, раскулачивание и насильственный вывоз старообрядцев из их села. Ничего другого здесь быть не может. Библиотека была разделена на две части. Куда делась одна половина, Покровский не говорит. По всей вероятности, сдана в утильсырье как макулатура. Вторая половина (не поместилась на подводе?) была свалена в сарай без крыши, где ее занесло снегом. Эти книги весной увезли и сожгли. Но несколько книг вмерзло в снег, что их и спасло. Женщина (решительная и строгая) подобрала книги и спрятала их. Теперь она их отдала Н.Покровскому, и они попали в книгохранилище. В каком виде?
«Часть ее листов склеилась в сплошной блок. В иных местах чернила на бумаге были уже почти неразличимы, на одном из листов, к нашей радости, оказалась дата – 1591 год».
Теперь скажите – где свет, где тьма? Кто в этой истории варвар и мракобес – религиозная старуха, подобравшая и сохранившая случайно уцелевшие и оттаявшие книги, или те представители советской власти, которые свалили уникальную библиотеку в сарай без крыши, а потом всю кучу, кроме нескольких книг, вмерзших в снег, увезли и сожгли?
Итак, десятки тысяч замечательных усадеб были уничтожены, а места, на которых они стояли, загажены и замусорены. Если бы мы совсем не имели никакого представления о том, что это были за усадьбы, не так бы, наверное, было жалко их теперь, не столько их самих (они-то бесчувственные дома), но ту страну, которая их потеряла, которую они украшали и облагораживали. Мы знаем о них не только из литературы и живописи, но и по немногим сохранившимся образцам. Ну, во-первых, знаменитые Горки, которыми пользовался, несмотря на ненависть к прошлому России, великий вождь мирового пролетариата.
Или посмотрите имение в Долгопрудном, в котором располагался Лев Давидович Троцкий. Шереметьевский дворец в Останкине или Юсуповский в Архангельском, конечно, выделялись и тогда своим богатством, но такие усадьбы, как, скажем, тютчевское Мураново или тургеневское Спасское-Лутовиново, были не только обыкновенны, но и заурядны. И вот ходим мы по Муранову, восхищаемся паркетом, канделябрами, всей обстановкой, и не спохватываемся, что именно таких усадеб были десятки тысяч.
Кое-где уцелели сами дома. Там устроен в нем санаторий, там детдом, там колония для малолетних преступников, там интернат какой-нибудь – это бывает. Но эти дома не дают уже никакого представления о том, какими они были и что вместе с ними утрачено нашей страной, нашей землей, нашим народом[26].
Вторая линия – монастыри и бесчисленные церкви. Начнем с Москвы. И сделаем небольшое отступление. Недавно в одном журнале я прочитал любопытную статью о делах и порядках в Конго, в африканском государстве, образовавшемся, как известно, недавно и только еще становящемся на ноги. Как перед каждым новым государством, да к тому еще и африканским, перед Конго стоят разные трудные задачи, и какая же в первую очередь? Оказывается, государство создано, но население его еще не чувствует себя нацией, у него нет еще чувства национального единства, национального самосознания. Хорошо знающий положение в Конго, умный и думающий журналист пишет:
«Сегодня в Африке пытаются создать нацию «сверху», не дожидаясь возникновения объективных условий. Другого пути нет. Иначе можно попасть в заколдованный круг. Чтобы сделать резкий скачок в экономике, покончить с нищетой, голодом, африканским странам необходимы огромные усилия. Это возможно только при общенациональном напряжении сил и таком сплочении людей, которые просто нереальны без наличия нации. В этих попытках ускорить ход событий нет ничего от суетного тщеславия. Это необходимо. Поэтому-то в Африке сейчас заняты поисками любых стимулов, способных помочь единению людей. По-своему важны даже символы, олицетворяющие государство».
Прекрасная и четкая мысль! Чем выше национальное самосознание у народа, то есть чем больше он народ, тем он сильнее. Чтобы стать сильными даже и экономически, в молодом государстве стараются искусственно прививать это самое национальное самосознание, общенародное единство, ищут любые стимулы. Важны даже символы.
А если у народа уже сложилось на протяжении веков национальное самосознание? Если у него есть уже символы, олицетворяющие его единство, его славу, его силу? Что же нужно делать для того, чтобы народ разъединить, разобщить, лишить единства, притупить национальное самосознание и вообще ослабить? Очевидно, нужно ликвидировать как стимулы, так и символы. Значит, все, что национально, скажем еще точнее, все, что ярко национально, все, что есть у этого народа самобытного, непохожего на других, все, что определяет его лицо и лицо земли, которую он населяет, облик его городов и сел, все, чем мог бы он гордиться, все, глядя на что, он мог бы радоваться в сердце своем, что это вот его, кровное, исконное и своеобразное, – все это надо как можно скорее уничтожить, чтобы не напоминало, сделать безликим, ординарным, не говорящим ни уму, а главным образом, ни душе, ни сердцу.
Если в молодом африканском государстве проводится искусственное национализирование населения с целью укрепления государства, то в России началась искусственная денационализация, по прямой логике – с целью ослабления народа.
Самым ярким городом с точки зрения национального своеобразия была Москва. На нее-то и направились главные разрушительные усилия.
Рассказывают, что некий Заславский, назначенный главным архитектором Москвы, ездил в автомобиле с секретарем, колеся по московским улицам наугад, и на все, что ему бросалось в глаза, показывал пальцем, а секретарь, сидящий рядом, помечал в записной книжке. Что же могло бросаться Заславскому в глаза? Церкви, конечно, златоглавые церкви и златоглавые московские монастыри.
– Это. Это. Это. Это. Это! – коротко бросал подонок и гад Заславский, а секретарь помечал. И вот, как по мановению руки этого Заславского, на месте удивительных храмов XVI и XVII веков образовались чахлые скверики и пустую площадки. Сотни (!) взорванных московских церквей, да еще десятки оставленных «на потом», брошенных на произвол судьбы, то есть на медленное разрушение и умирание[28].
Творящие это прекрасно ведали, что творят. Архитектор Щусев, видимо, уже почувствовав, что грозит Москве, говорил: «Москва – один из красивейших мировых центров, обязана этим преимущественно старине. Отнимите у Москвы старину, и она сделается одним из безобразнейших городов».
Большинство памятников старины сносили внезапно, быстро, главным образом ночью. То есть взрывали их ночью, а уж кирпич разбирали потом на глазах у безмолвных, безответных, поруганных и вот именно парализованных москвичей.
Впрочем, иногда возникали маленькие, жалкие, наивные дискуссии даже и в газетах. Вот образец. «Вечерняя Москва», 23 мая 1927 года.
«О КРАСНЫХ ВОРОТАХ»
Московские архитекторы предлагают перепланировать площадь. Что говорят в М.К.Х.?
В субботу в «Рабочею Москве» было напечатано сообщение о том, что группа московских архитекторов разрабатывает вопрос о переносе Красных Ворот на территорию близлежащего Лермонтовского сквера.
Возможен ли этот новый вариант разрешения спора о Красных Воротах?
Один из крупных архитекторов академик А. В. Щусев говорит по этому поводу следующее:
– Я думаю, что проект переноса Красных Ворот в другое место нецелесообразен.
Красные Ворота – несомненно, ценный памятник старины. Они представляют особую ценность именно на своем месте на возвышенной площади. Все же если вопрос будет состоять в том, перенести их в другое место или уничтожить, то, разумеется, придется примириться с тем, что они будут установлены в Лермонтовском сквере.
С другой стороны, я глубоко убежден, что лучшие московские архитекторы согласились бы безвозмездно принять участие в конкурсе на перепланировку площади с сохранением Красных Ворот. Конкурс, несомненно, выявил бы много интересных предложений, которые позволили бы Моссовету оставить Красные Ворота.
Являясь мертвой точкой на площади, Красные Ворота, после перепланировки площади ни в коем случае не будут мешать движению. Зам. зав. М.К.Х. товарищ Домарев также относится отрицательно к переносу Красных Ворот в Лермонтовский сквер.
– У нас, – говорит т. Домарев, – есть уже одно аналогичное предложение. На днях в М.К.Х. поступило письмо нескольких инженеров НКПС, которые в целях освобождения площади предлагают перенести Красные Ворота и здание НКПС, расположенное на углу площади.
Однако ни это предложение, ни то, о котором сообщает «Рабочая Москва», нас не устраивает.
Поскольку есть соответствующее постановление Московского Совета, вопрос можно считать решенным: через несколько дней мы приступим к сносу Красных Ворот».
Обратили ли вы внимание, между прочим, на робкий и заискивающий тон выдающегося русского архитектора Щусева и на безапелляционный, наглый, диктаторский тон зам. зав М.К.Х. т. Домарева?
Красные Ворога, Триумфальная арка, Сухарева башня, Страстной монастырь, Симонов монастырь… Четыреста двадцать семь уничтоженных бесценных памятников, из которых каждый, кроме всего прочею, стоил бы теперь (даже если продать на распиловку в Америку) миллионы и миллионы.
Один из воротил тогдашнего архитектурного мира и вообще Страны Советов Н. Гинзбург давал в руки разрушителей национального облика Москвы прекрасный рецепт, поскольку нельзя все же было взорвать половину Москвы. Ну, четыреста памятников куда ни шло. Но ведь задача была стереть с лица Москвы даже признаки национального своеобразия. И вот он, хитрый, но более того, подлый рецепт. Цитирую точно по журналу «Советская архитектура», номер 1 – 2 за 1930 год.
«Мы не должны делать никаких капиталовложений в существующую Москву и терпеливо лишь дождаться естественного износа старых строений, исполнения амортизационных сроков, после которых разрушение этих домов и кварталов будет безболезненным процессом дизенфекции Москвы».
Досталась в руки богатейшая в мире страна. Мало ли было накоплено на Урале, на Ленских приисках, навезено из Индии, из разных заморских стран. Началось поспешное, жадное, безудержное ограбление.
Драгоценности, находящиеся в частных руках, изымались тремя этапами. Ну, дворянские и купеческие особняки были очищены в порядке насилия, и это было нетрудно сделать. Приходило несколько человек, опять же в кожаных куртках, производили тщательный обыск и все уносили с собой. Можете ли вы себе вообразить, сколько всего им тогда досталось? Потому что если какая-нибудь маленькая Шуя, или Рыбинск, или Владимир (а таких городов тысячи, не говоря уже о городах ранга Нижнего Новгорода, Самары, Костромы, Красноярска, Томска, Пскова, Киева), то в каждой Шуе все равно несколько десятков богатых купеческих особняков. А что такое купеческий особняк с точки зрения его содержания? Ого! Фарфор и картины, дорогая мебель и иконы, золото, драгоценные камни. Теперь прикиньте все это в масштабах страны, в масштабах России, и вы поймете, что это была за акция, проходящая под официальным ленинским лозунгом: «Грабь награбленное».
Итак, монастыри и церкви, наиболее примечательные особняки и дома были опустошены. Но нельзя было грабить каждый дом, дом среднего достатка, обыкновенный русский дом, где все же по их тонкому чутью оставалось еще и золотишко, и серебро, и бирюза с гранатами, и топазы с аметистами, и бурмитское зерно. Тогда была придумана система «Торгсина». «Торговля с иностранцами» – так называлась эта система. Спрашивается только, кого же надо было считать иностранцами в этой странной торговле? Задача у «Торгсина» была одна – выудить у населения остатки золота и драгоценных камней. Для этого население крупных городов посадили на полуголодный паек во всех отношениях – и еда, и одежда, и какие-нибудь там духи. Карточки и паек. Вобла, колючий хлеб, пшенка. А рядом – пожалуйста. «Торгсин». Человеческая жизнь, как во всем остальном мире. Свежие колбасы, икра, шерстяные ткани, дорогие алкогольные напитки, тончайшая парфюмерия. Но только советские денежки не годятся. Нужно золото и драгоценности. И пошли русские женщины вынимать из своих ушей серьги, снимать с пальцев кольца, обдирать с икон серебряные ризы. Поговори сейчас с любым пожилым человеком – как, мол, было ли что-нибудь в вашем доме?
– Эхе-хе! – сокрушенно вздохнет пожилой человек. – И серебряные подносы, и серебряные кофейные приборы, и жемчужные ожерелья, и серебряные оклады, и гранатовые браслеты, мало ли всего.
Можете ли вы представить себе, сколько было снесено в масштабах страны, в масштабах России? И куда же все делось?
Осталась деревня, где «Торгсины» не действовали. Там этот вопрос решался гораздо проще. При помощи милиции брали мужика, сажали его в тюрьму и держали до тех пор, пока он не рассказывал, где у него спрятаны золотые. Много монет, может быть, и не было, но все же, поскольку золотые деньги свободно обращались в России, оседали они и в избах, ну, хоть по пять кружочков. А у кого и побольше. Находилось на каждую деревню по два-три мужика, у которых этих кружочков было по два, по три десятка. Мелочь, но в масштабах огромной страны?.. Впрочем, согласимся, что это было уже крохоборство. Но не могли, не могли они допустить, чтобы хоть где-нибудь уцелел золотой кружочек не в их руках!
Посмотрите, как быстро сместились все понятия. Черчилль как-то сказал: «Если большевики укрепятся в России, то начнется полоса таких насилий и такого беззакония, которых человечество не знало с начала своей истории». Примерно так. Разве мыслимо было еще несколько лет назад, чтобы в России сажали в тюрьму за то, что у человека есть золотые деньги? И насильно эти деньги отбирали. Не давая за это ни коровы, ни овцы, никакой компенсации. Отбирали так, чтобы человек радовался, что хоть остался жив.
И при чем здесь диктатура пролетариата? И при чем здесь рабоче-крестьянская власть? Ни пролетариат, ни крестьяне это отобранное золото и в глаза не увидели. Пролетариат сам до сих пор получает бумажные деньги, которые только условно называются деньгами. Наши бумажки не котируются, как известно, ни в одной стране мира. Даже и в Москве, проходя мимо магазинов для иностранцев, то есть мимо «Березок», пролетариат должен облизываться на нормальные, соответствующие двадцатому веку товары, которыми пользуется весь мир. Так удивительно ли, что свою жалкую трешку, с которой не сунешься в магазин с хорошими товарами, работяга без жалости пропивает около дверей в другие, невалютные магазины, скинувшись на троих. Вот и вся его диктатура.
Параллельно с изъятием ценностей шло уничтожение художественных, материальных и исторических ценностей уже не с целями грабежа, но просто ради уничтожения. Ради того, чтобы прошлое России, история России не напоминали бы о себе своей красотой, для того, чтобы художество каменщиков не напоминало о гении народа, а исторические памятники о его славе, о его победах, о его пройденном уже в веках пути. Оголить народ, обезоружить его, ослепить, в конечном счете ограбить его, но уже эстетически, исторически – духовно. Народа быть не должно. Должно быть население. Не должно быть и ничего такого, следовательно, что напоминало бы народу о том, что он народ, да еще великий. Здесь надо оговориться. Процесс, о котором идет речь, перешагнул через 1924 год. Этот процесс продолжался и позже. Все дело в том, что Сталин, захватив власть в стране в свои единоличные руки, первую треть своего правления еще добросовестно и точно исполнял предначертания, которые ему достались от предыдущих правителей, и действовал еще по доставшимся ему планам. В частности, он осуществил план коллективизации, придуманный и разработанный Троцким, но этому свое время. А пока вернемся к тому, что по всей России прокатилась волна неслыханных и невиданных разрушений. Монгольское нашествие – светлый сон по сравнению с тем, что обрушилось на Россию.
Надо наметить несколько линий, по которым шло разрушение. Не по всем же линиям оно шло. Водокачки, например, паровозные депо никто не трогал, равно как и нефтяные вышки, железнодорожные насыпи, мосты через реки, хоть это все и досталось от «проклятого прошлого», было построено царскими инженерами, хоть транссибирскую железнодорожную магистраль закладывал лично Николай Александрович, цесаревич, будущий Николай II, который ездил для этого во Владивосток и вынул там для этого первую лопату грунта.
И пароходов, ледоколов царских не взрывали, а только переименовывали. Например, ледокол «Ермак» (кстати сказать, единственный в мире в то время) становился ледоколом «Красиным». Линкоры «Севастополь», «Гангут» и «Петропавловск» соответственно именовались «Октябрьская революция», «Марат» и «Парижская коммуна». Волжские купеческие пароходы с многочисленными разнообразными названиями превращались преимущественно в «Володарских» и «Урицких». Они шлепали колесами до недавних пор, а может, кое-где по какой-нибудь Печоре шлепают еще и сейчас.
Но вот почти в каждом селе (а уж в пяти-семи километрах друг от друга обязательно) по всей России стояли замечательные усадьбы, красивые, просторные дома, иногда более скромные, но все же с анфиладами комнат, с паркетами, с колоннадами и мезонинами, а часто – дворцы. Если накинуть хотя бы на европейскую часть России сетку с величиной ячейки, ну, пусть хотя бы в десять километров, то сколько же десятков тысяч получится этих усадеб, этих «ампиров», «русских классицизмов» или, может быть, не совсем стильных, но замечательных, красивых и дорогих домов? Тысячи и десятки тысяч. Они, во-первых, были действительно красивы и теперь определяли бы во многом наш пейзаж. Такой дом бывал окружен ухоженными парками, садами, цветниками, оранжереями, системами прудов. Поэтому сама земля производила впечатление (и производила бы теперь) благоустроенной и ухоженной земли, в то время как сейчас она производит впечатление земли истерзанной и замусоренной.
Во-вторых, если их были десятки тысяч, если каждый дом стоил бы по теперешним ценам, ну, хоть тысяч сто, то получаются уже миллиарды.
В-третьих, в каждом доме стояла дорогая мебель, зеркала, висели люстры, были в обиходе фарфор, фаянс, бронза, старое стекло, изразцы, гобелены, иконы, часы, рояли, арфы. А все это новые миллиарды[25].
В-четвертых, в этих домах хранились большие ценные библиотеки.
Надо сказать, что с точки зрения исполнительской тут поработали и сами русские мужички. Тут подчас ни латыши, ни евреи, никакие другие интернационалисты не участвовали. Конечно, в стране был создан соответствующий климат для разрушения и ликвидации этих усадеб. И климат этот был распространяем из центра, когда все эти ценности, вся эта красота были поставлены вне закона, так что кому только не лень, тот и мог их громить, грабить и разорять. Но непосредственные руки, которые прикасались к книгам, картинам, скульптурам и роялям, были чаще всего свои же, русские руки.
Не надо думать, что все эти усадьбы смела волна народного гнева, как это теперь хотят изобразить. Эти усадьбы пережили и момент революции, и гражданскую войну. Лишь постепенно дошел до них ряд. В самом деле – стоит на отшибе от деревни большой запертый дом, в который не составляет никакого труда проникнуть, разбив окно, а то и сорвав замок. Да уж найдется какая-нибудь лазейка. Опять же не шли всей деревней, но находилось два-три догадливых мужика, чаще всего лодыря и негодяя, которые делали первый шаг в разгроме усадьбы, воровали оттуда первые вещи. А потом уж начинался процесс, так сказать, выветривания, который продолжался до тех пор, пока не оставался на месте бывшего дома один фундамент.
Не так давно я побывал в Шахматове, бывшем имении Блока около Солнечногорска. Сожжение этой усадьбы с легкой руки Маяковского стало как бы символом революции. Помните, наверное, как Маяковский встретился с Блоком в Петербурге около костра в первые дни революции.
– Ну как? – это Маяковский спрашивает Блока.
– Хорошо, – отвечает Блок, а помолчав, добавил: – У меня библиотеку сожгли в усадьбе.
И в этом, дескать, весь Блок, его раздвоенность, его классовая неполноценность. Вот и выходит, что библиотеку и усадьбе Блока сожгла именно революция, то ли пролетариат, то ли его союзник – крестьянство.
Но я расспросил на месте и узнал, что Шахматово сожгли два брата – ворюги и пьяницы. Всего лишь. Таковые ворюги и пьяницы всегда найдутся поблизости, была бы усадьба, стоящая вне закона. Я заходил в дом этих ворюг (сами они теперь живут где-то в Москве) и обнаружил в их доме топчан, у которого ножки – это ножки бывшего блоковского рояля, а на дворе на стене висит от того же рояля дека. Зачем она понадобилась тем братьям, я не знаю, но висит она до сих пор.
В селе Жерехове близ Ставрова во Владимирской области дом XVII века некоторое время использовался под скотный двор. Во втором этаже в комнатах и залах с лепными потолками держали коров. Но сам дом уцелел, пережил критические годы, и теперь в нем устроили дом отдыха. Вместо коров в комнатах с лепными потолками живут и отдыхают трудящиеся.
В Орловской области, как мне рассказывали очевидцы, в дом с огромными венскими зеркалами затаскивали для потехи быка и располагали его так, чтобы он видел свое отражение в зеркале, а сзади махали красной тряпкой. Бык бросался сам на себя и на красную тряпку. Бесценные венские зеркала разлетались вдребезги к огромному удовольствию тех, опять-таки трех-четырех мужиков, которые захотели потешиться. В Рязанской области мне рассказали, что большую французскую библиотеку из усадьбы вывалили в овраг где она лежала и истлевала многие годы. Сельский учитель (это мне и рассказывал) взял себе два десятка книг и показал их мне. То были Вольтер, Руссо, Дидро, Расин, Мериме, Ламарк в прижизненных изданиях. Значит, если библиотека насчитывала несколько тысяч томов, какие же сокровища были вывалены в овраг?
Тут дело именно в искусственно созданном климате, распространившемся по всей стране и обусловившем уничтожение фантастических ценностей, которые нельзя теперь ни учесть, ни даже вообразить. Ведь владельцы имений никогда не давали отчета, какие картины и какие книги у них хранятся в родовых, с шестнадцатого и с семнадцатого века, имениях, они нигде не регистрировали своих библиотек и своих собраний. Климат обусловил гибель ценностей, где бы они ни находились.
Вот читаем про судьбу библиотеки из Владимирского Рождественского монастыря.
«В наши дни уцелела лишь часть книг этой библиотеки, в том числе и такие шедевры, как Лаврентьевская летопись. Вряд ли мы узнаем когда-нибудь, при каких обстоятельствах эта рукопись попала в далекое алтайское село. Здесь любили и ценили древнюю книгу. Крестьяне собрали большую коллекцию замечательных древних рукописей».
В качестве комментария надо пояснить, что речь идет, конечно, о староверческом селе. Именно староверы становились собирателями древних икон и древних книг. Что касается путей, по которым книги из Рождественского монастыря попали на Алтай, то догадаться нетрудно – монастырь был разорен. Серебро и золото изъято, а на книги и иконы тогда еще не было нынешнего вкуса. Они беспощадно уничтожались. В Нижнем Новгороде, в частности, сожгли несколько вагонов икон, собранных за Волгой – на Керженце и Ветлуге, после того как оттуда насильственным порядком выслали в Сибирь всех старообрядцев-кержаков. Могли, могли попасть книги из Владимира на Алтай. Но мы остановились на том, что крестьяне (крестьяне, а не графы и не князья) собрали большую коллекцию… «Однако острые социальные конфликты нашего века не пощадили уникальную крестьянскую библиотеку, разделенную к тому времени на две части. Сборник с материалами о Максиме Греке попал в ту часть старой библиотеки, из которой чудом уцелело несколько книг: они оказались внизу огромной кучи, лежавшей в сарае без крыши, нижние книги ушли под снег, и их не заметили, когда всю кучу увозили сжигать. Весной одна жительница села заметила оттаявшие книги и спрятала их… Хранительница спасенных книг была уже старухой, правда, обремененной болезнями, но решительной и строгой…»
Это все напечатано в журнале «Знание – сила» за 1975 год в статье кандидата исторических наук Н. Покровского.
Книги оказались бесценными. Но уточним некоторые положения статьи, расшифруем их для не очень догадливых.
Под «острыми конфликтами нашего века, не пощадившими уникальную крестьянскую библиотеку», надо понимать коллективизацию, раскулачивание и насильственный вывоз старообрядцев из их села. Ничего другого здесь быть не может. Библиотека была разделена на две части. Куда делась одна половина, Покровский не говорит. По всей вероятности, сдана в утильсырье как макулатура. Вторая половина (не поместилась на подводе?) была свалена в сарай без крыши, где ее занесло снегом. Эти книги весной увезли и сожгли. Но несколько книг вмерзло в снег, что их и спасло. Женщина (решительная и строгая) подобрала книги и спрятала их. Теперь она их отдала Н.Покровскому, и они попали в книгохранилище. В каком виде?
«Часть ее листов склеилась в сплошной блок. В иных местах чернила на бумаге были уже почти неразличимы, на одном из листов, к нашей радости, оказалась дата – 1591 год».
Теперь скажите – где свет, где тьма? Кто в этой истории варвар и мракобес – религиозная старуха, подобравшая и сохранившая случайно уцелевшие и оттаявшие книги, или те представители советской власти, которые свалили уникальную библиотеку в сарай без крыши, а потом всю кучу, кроме нескольких книг, вмерзших в снег, увезли и сожгли?
Итак, десятки тысяч замечательных усадеб были уничтожены, а места, на которых они стояли, загажены и замусорены. Если бы мы совсем не имели никакого представления о том, что это были за усадьбы, не так бы, наверное, было жалко их теперь, не столько их самих (они-то бесчувственные дома), но ту страну, которая их потеряла, которую они украшали и облагораживали. Мы знаем о них не только из литературы и живописи, но и по немногим сохранившимся образцам. Ну, во-первых, знаменитые Горки, которыми пользовался, несмотря на ненависть к прошлому России, великий вождь мирового пролетариата.
Или посмотрите имение в Долгопрудном, в котором располагался Лев Давидович Троцкий. Шереметьевский дворец в Останкине или Юсуповский в Архангельском, конечно, выделялись и тогда своим богатством, но такие усадьбы, как, скажем, тютчевское Мураново или тургеневское Спасское-Лутовиново, были не только обыкновенны, но и заурядны. И вот ходим мы по Муранову, восхищаемся паркетом, канделябрами, всей обстановкой, и не спохватываемся, что именно таких усадеб были десятки тысяч.
Кое-где уцелели сами дома. Там устроен в нем санаторий, там детдом, там колония для малолетних преступников, там интернат какой-нибудь – это бывает. Но эти дома не дают уже никакого представления о том, какими они были и что вместе с ними утрачено нашей страной, нашей землей, нашим народом[26].
Вторая линия – монастыри и бесчисленные церкви. Начнем с Москвы. И сделаем небольшое отступление. Недавно в одном журнале я прочитал любопытную статью о делах и порядках в Конго, в африканском государстве, образовавшемся, как известно, недавно и только еще становящемся на ноги. Как перед каждым новым государством, да к тому еще и африканским, перед Конго стоят разные трудные задачи, и какая же в первую очередь? Оказывается, государство создано, но население его еще не чувствует себя нацией, у него нет еще чувства национального единства, национального самосознания. Хорошо знающий положение в Конго, умный и думающий журналист пишет:
«Сегодня в Африке пытаются создать нацию «сверху», не дожидаясь возникновения объективных условий. Другого пути нет. Иначе можно попасть в заколдованный круг. Чтобы сделать резкий скачок в экономике, покончить с нищетой, голодом, африканским странам необходимы огромные усилия. Это возможно только при общенациональном напряжении сил и таком сплочении людей, которые просто нереальны без наличия нации. В этих попытках ускорить ход событий нет ничего от суетного тщеславия. Это необходимо. Поэтому-то в Африке сейчас заняты поисками любых стимулов, способных помочь единению людей. По-своему важны даже символы, олицетворяющие государство».
Прекрасная и четкая мысль! Чем выше национальное самосознание у народа, то есть чем больше он народ, тем он сильнее. Чтобы стать сильными даже и экономически, в молодом государстве стараются искусственно прививать это самое национальное самосознание, общенародное единство, ищут любые стимулы. Важны даже символы.
А если у народа уже сложилось на протяжении веков национальное самосознание? Если у него есть уже символы, олицетворяющие его единство, его славу, его силу? Что же нужно делать для того, чтобы народ разъединить, разобщить, лишить единства, притупить национальное самосознание и вообще ослабить? Очевидно, нужно ликвидировать как стимулы, так и символы. Значит, все, что национально, скажем еще точнее, все, что ярко национально, все, что есть у этого народа самобытного, непохожего на других, все, что определяет его лицо и лицо земли, которую он населяет, облик его городов и сел, все, чем мог бы он гордиться, все, глядя на что, он мог бы радоваться в сердце своем, что это вот его, кровное, исконное и своеобразное, – все это надо как можно скорее уничтожить, чтобы не напоминало, сделать безликим, ординарным, не говорящим ни уму, а главным образом, ни душе, ни сердцу.
Если в молодом африканском государстве проводится искусственное национализирование населения с целью укрепления государства, то в России началась искусственная денационализация, по прямой логике – с целью ослабления народа.
Самым ярким городом с точки зрения национального своеобразия была Москва. На нее-то и направились главные разрушительные усилия.
Рассказывают, что некий Заславский, назначенный главным архитектором Москвы, ездил в автомобиле с секретарем, колеся по московским улицам наугад, и на все, что ему бросалось в глаза, показывал пальцем, а секретарь, сидящий рядом, помечал в записной книжке. Что же могло бросаться Заславскому в глаза? Церкви, конечно, златоглавые церкви и златоглавые московские монастыри.
– Это. Это. Это. Это. Это! – коротко бросал подонок и гад Заславский, а секретарь помечал. И вот, как по мановению руки этого Заславского, на месте удивительных храмов XVI и XVII веков образовались чахлые скверики и пустую площадки. Сотни (!) взорванных московских церквей, да еще десятки оставленных «на потом», брошенных на произвол судьбы, то есть на медленное разрушение и умирание[28].
Творящие это прекрасно ведали, что творят. Архитектор Щусев, видимо, уже почувствовав, что грозит Москве, говорил: «Москва – один из красивейших мировых центров, обязана этим преимущественно старине. Отнимите у Москвы старину, и она сделается одним из безобразнейших городов».
Большинство памятников старины сносили внезапно, быстро, главным образом ночью. То есть взрывали их ночью, а уж кирпич разбирали потом на глазах у безмолвных, безответных, поруганных и вот именно парализованных москвичей.
Впрочем, иногда возникали маленькие, жалкие, наивные дискуссии даже и в газетах. Вот образец. «Вечерняя Москва», 23 мая 1927 года.
«О КРАСНЫХ ВОРОТАХ»
Московские архитекторы предлагают перепланировать площадь. Что говорят в М.К.Х.?
В субботу в «Рабочею Москве» было напечатано сообщение о том, что группа московских архитекторов разрабатывает вопрос о переносе Красных Ворот на территорию близлежащего Лермонтовского сквера.
Возможен ли этот новый вариант разрешения спора о Красных Воротах?
Один из крупных архитекторов академик А. В. Щусев говорит по этому поводу следующее:
– Я думаю, что проект переноса Красных Ворот в другое место нецелесообразен.
Красные Ворота – несомненно, ценный памятник старины. Они представляют особую ценность именно на своем месте на возвышенной площади. Все же если вопрос будет состоять в том, перенести их в другое место или уничтожить, то, разумеется, придется примириться с тем, что они будут установлены в Лермонтовском сквере.
С другой стороны, я глубоко убежден, что лучшие московские архитекторы согласились бы безвозмездно принять участие в конкурсе на перепланировку площади с сохранением Красных Ворот. Конкурс, несомненно, выявил бы много интересных предложений, которые позволили бы Моссовету оставить Красные Ворота.
Являясь мертвой точкой на площади, Красные Ворота, после перепланировки площади ни в коем случае не будут мешать движению. Зам. зав. М.К.Х. товарищ Домарев также относится отрицательно к переносу Красных Ворот в Лермонтовский сквер.
– У нас, – говорит т. Домарев, – есть уже одно аналогичное предложение. На днях в М.К.Х. поступило письмо нескольких инженеров НКПС, которые в целях освобождения площади предлагают перенести Красные Ворота и здание НКПС, расположенное на углу площади.
Однако ни это предложение, ни то, о котором сообщает «Рабочая Москва», нас не устраивает.
Поскольку есть соответствующее постановление Московского Совета, вопрос можно считать решенным: через несколько дней мы приступим к сносу Красных Ворот».
Обратили ли вы внимание, между прочим, на робкий и заискивающий тон выдающегося русского архитектора Щусева и на безапелляционный, наглый, диктаторский тон зам. зав М.К.Х. т. Домарева?
Красные Ворога, Триумфальная арка, Сухарева башня, Страстной монастырь, Симонов монастырь… Четыреста двадцать семь уничтоженных бесценных памятников, из которых каждый, кроме всего прочею, стоил бы теперь (даже если продать на распиловку в Америку) миллионы и миллионы.
Один из воротил тогдашнего архитектурного мира и вообще Страны Советов Н. Гинзбург давал в руки разрушителей национального облика Москвы прекрасный рецепт, поскольку нельзя все же было взорвать половину Москвы. Ну, четыреста памятников куда ни шло. Но ведь задача была стереть с лица Москвы даже признаки национального своеобразия. И вот он, хитрый, но более того, подлый рецепт. Цитирую точно по журналу «Советская архитектура», номер 1 – 2 за 1930 год.
«Мы не должны делать никаких капиталовложений в существующую Москву и терпеливо лишь дождаться естественного износа старых строений, исполнения амортизационных сроков, после которых разрушение этих домов и кварталов будет безболезненным процессом дизенфекции Москвы».