-- Да.
-- А ты?
-- А я -- в друзьях и помощниках на той стороне!
-- Ошибаешься.
-- Почему?
-- Мы тоже встречались.
-- И что?
-- Результат -- против тебя.
-- Заметно?
-- Открыто.
-- Вот, сука!
-- Эмоции!
-- Извини.
-- Ладно. Слушай меня.
-- Слушаю.
-- Приказываю пока ждать.
-- А скоро?
-- Думаю, да. Оповещу.
-- Сигнал?
-- Лимоны любишь?
-- Обожаю!
-- Сигнал: дважды вкус лимона.
-- Понятно.
-- Повтори.
-- "Дважды вкус лимона".
-- Правильно. Жди.
-- Буду начеку.
-- Надеюсь. Вокруг спокойно?
-- Сейчас уже начнет!
-- Тогда все. Конец приема.
Последний обрывок судьбы
Юля продолжала читать отцовский дневник. Многое уже сегодня знала
девушка о папе. Ее настроение выровнялось и к изучению этих, рукописных
откровений, она сейчас относилась все больше как ученик, впивающийся глазами
и сознанием, забывающий обо всем на свете вокруг, в дорогой и любимый для
него учебник, в котором изложен жизненно необходимый для него предмет.
А то, что у Юлии возникало раньше, когда она получила случайную
возможность приступить к чтению первых страниц дневника: рыдающие истерики
чувств наплывами, истаскивающие до бессилия тело и душу, часто приводящие к
тупиковому оцепенению разум -- этого теперь уже не было.
Дневник, с каждой страницей утрачивал, как замечала Юля,
последовательность, местами записи встречались все чаще, даже где-то наспех
изложенными, косноязычили.
* * *
"Порою, и это все чаще, мне кажется, что Юленька догадывается о моих
внутренних переживаниях. Но я говорю себе -- нет! Этого не может, не должно
случиться, потому как, тогда... неведомо что произойдет. Если такое
случится, не дай-то Бог, то, я не знаю, во что все это, мое внутреннее
выльется и какие примет формы наружи, в реальности -- я не знаю, трудно даже
предположить.
Лучше не думать об этом. Прочь скользкие мысли! Я все правильно делаю.
* * *
Я переспал с Юсман. Она узнала от меня о некоторых моих внутренних
переживаниях и мучениях по поводу моей дочери.
Юсман -- сумасшедшая, хотя и кандидат психологических наук! Она мне
дала какой-то идиотский номер телефона, какой-то, не менее идиотской,
сумасшедшей фирмы. Проституцкий бред! Фантастический абсурд!..
Но я все-таки попробую туда позвонить, поскольку терять мне нечего.
* * *
Я посетил эту фирму. Ну, и что?! Не исключено, что Юсман в ту ночь
просто наврала или бредила.
Представитель фирмы все отрицает, но..., ка-жется..., не исключена
зацепка, может что-то и прояснится.
* * *
Миша. Интересный молодой человек. Ка-жется, это лучшая кандидатура, да
что-там, скорее бывает лучше, но она единственная -- у меня совершенно нет
выбора, а в особенности, как я уже начинаю догадываться, мало времени. Надо
спешить и все обставить как подобается.
А если..., а вдруг, ничего не получится и я потеряю Юленьку?!
Нет. Все будет хорошо, говорю я себе и буду говорить только так и не
иначе.
Главная моя задача теперь заключена в том, чтобы они понравились
друг-другу. И в самом деле о существовании такой проблемы я еще не думал
всерьез, а надо было бы!
* * *
Откуда у меня дома появился этот журнал со статьей об этой фирме?!
Словно кто-то нарочно подбросил его. Кто? И зачем?
Слава Богу, мне думается, что я выкрутился и Юленька ничего не успела
понять или заподозрить.
Кажется, Мише Юленька в пору, по крайней мере симпатизирует -- это
пол-дела.
Юленька не против этого молодого человека.
Господи, только бы мне все это выдержать!
* * *
Сегодня решающий день. Сейчас я обязательно дозвонюсь Мише и мы
встретимся. Там все готово, там -- ждут, я не должен их подвести, и Миша не
должен подвести меня.
Юленька Мише нравится -- этого достаточно, остальное неважно, потому
что самое главное, что я люблю Юленьку, а значит и Миша скоро будет любить
мою дочь, сегодня же так случится, произойдет!
И все-таки немного, но жаль этого молодого человека мне. Впрочем,
нельзя расслабляться. Передумать -- это конец!
Юленьке Миша подходит, о Господи! Трудно такое осознавать и вытерпеть.
А вдруг как она в него влюблена?
Боже мой! Что я думаю?! Будто забываюсь на время, что именно так и
надо, чтобы она была влюблена в этого молодого человека.
Это мне мешает, старая привычка моего одинокого, скрытого влечения к
дочери.
Сегодня все меняется, все по-другому. Надо победить себя изнутри.
Зачем я пытаюсь представить себе то, как я играю короля в костюме
нищего -- для этого необходимо иметь божественно-гениальный та-лант,
которого у меня нет. Ведь сыграть короля в костюме короля может и последний
дурак! Так, что же я боюсь тогда? Я не дурак и одевши кос-тюм короля, без
особого труда буду производить должное, соответствующее впечатление.Все
будет в порядке. Все будет так как надо.
Юля и я, Миша -- будем всегда вместе. Это прекрасное время
приближается.
Однако, пора звонить.
Все."
Юля сидела на кожаном диване в кабинете отца в коротеньком домашнем
халате. По прочтении этих срок, она опустила дневник отца себе на обнаженные
колени и пристально задумалась.
Девушку мучила ускользающая от нее загадка: что стоит за этими,
последними строками дневника?
Странная метафора, в которой сказано отцом о, наверняка, что-то другое
выражающих, одеждах нищего и короля, -- обеспокоила сердце дочери, и сейчас,
эта метафора, исподволь обнажала мутное, еще не разглядеть, (но что-то, вот
оно, есть), необъяснимое предчувствие того, что, несомненно, рядом лежащее,
даже обязательно знакомое, но еще не уличенное в чем-то, в каких-то
действиях, совершенных или совершаемых поступках.
"А может и так, на это тоже похоже: папа и в самом деле в последних
своих записях все больше выражается как человек, который не в себе.
Господи!" -- думалось Юле.
И все-таки, изложенное на бумаге, не похоже на переломанно-перемешанные
мысли человека, теряющего, или потерявшего контроль собственного разума над
собой -- ... не похоже..." -- по-дытожила, рассуждая про себя Юля, --
"Тогда... Все должно, обязательно должно объясниться!.. Но как?..
Нет! Так больше продолжаться не может! Мне срочно необходимо увидеться
с папой. Да что это такое, наконец!
Какое они имеют право не допускать к нему меня?!" -- разгоряченно
возмутилась девушка, произнеся последнюю фразу вслух, -- "Сегодня же я
потребую свидания с ним и оно состоится! Или я разгромлю их лечебницу! --
агрессивно вскочивши с дивана, громко выкрикнула Юля в сторону, по
направлению воображаемого присутствия недоброжелателей, удерживающих ее
отца, и пригрозила им кулаком, -- "Я разгром-лю вашу лечебницу! Вы
слышите?!" -- прокричала она.
В отчаянии, девушка стала обозленно, истерично избивать кулаками
лежащую на диване пуховую подушку.
Вскоре она почувствовала усталость во всем теле. Тогда медленно она
прилегла на диван и обессиленно закрыла глаза.
Не через долго Юля уснула.
Внеплановое решение
-- Новоявленный, глубокий вечер, -- тихо проговорила Юля, всматриваясь
в настороженные тени, которые словно подползали под каждое фруктовое дерево
дворика дачи. -- Интересно, -- задумчиво сказала она.
-- Что? -- послышался негромко вопрос молодого человека. Миша устало
лежал поодаль от окна на растормошенной кровати.
-- Тени своим рождением обязаны сегодня-шнему безоблачному небу и
полнолунию, Луне, но они будто прячутся, в самом деле, прячутся от своего
родителя. Интересно, не правда ли?
-- Да, Юленька. Так всегда. Мы стараемся уйти от того, кому или чему
принадлежим собою. И это справедливо -- размножение. Вечный процесс. Суть
любого движения и существования.
-- А почему так? Почему не объединение? -- предложила уточнить,
продолжая неподвижно стоять у окна, Юля.
-- Тем и един Господь, что все размножается.
-- Миша, -- позвала Юля.
-- Да, -- отозвался молодой человек.
-- Если бы я сейчас могла обернуться назад и увидеть папу. Ты... совсем
сказал как он. Не обижайся. Может, тебе покажется это глупым или
ненормальным, пусть даже так, но я, сейчас бы хотела оказаться с ним, здесь,
с моим отцом как с тобой. И я отдалась бы ему всей душой бы и... телом...
Извини... Миша... Порыв... Видимо, я слишком потрясена случившимся, --
жалобно сказала Юля и тут же отвернулась от окна и присмотрелась к молодому
человеку.
-- Иди ко мне, Юленька, маленькая моя, -- позвал ее Миша.
Юля подошла к молодому человеку в это время привставшему на кровати на
локтях, халат соскользнул с ее плеч и обнажилось гибкое женское тело -- Юля
села так близко к Мише, что их лица, дыхания оказались друг против друга.
-- Обними меня, папа, поцелуй. -- мягко по-просила она.
-- Не казни меня, Юленька, -- заговорил молодой человек, исцеловывая ее
лицо, губы, глаза, -- Любимая, нежная, -- заботливо нашептывал он.
-- Я твоя, ты хотел, я твоя, -- будто бредила Юля... -- Достаточно! --
неожиданно вскричала она и вскочила с кровати, вырвавшись из Мишиных
объятий. -- Завтра же я иду к отцу! -- решительно сказала Юля и уселась в
кресло-качалку в дальнем углу комнаты, и теперь молодой человек мог видеть
только ее раскачивающийся, белеющий наготой и окутанный полумраком, силуэт.
-- Ты... действительно любишь меня? -- через паузу, вкрадчиво спросил,
будто позвал Юлю Миша.
-- Я должна видеть папу, -- холодно и спокойно сказала в ответ она.
-- Ты не ответила на вопрос, Юленька.
-- Я люблю своего отца... в тебе.
-- Как это? -- отчетливо насторожился молодой человек.
-- Ты меня..., я не смогу объяснить..., не поймешь правильно, как я
того бы хотела, Миша.
-- Хорошо, -- успокаиваясь в голосе, сказал молодой человек и присел на
кровати. -- Пусть оно так, -- подытожил он свое невмешательство. -- И что ты
намерена предпринять?
-- Я хочу видеть отца и все! -- воскликнула не громко Юля. -- Завтра же
я еду к нему. Ты должен мне сказать, где находится это заведение или же...,
я сама разыщу его, чего бы мне это не стоило.
Между ними, будто проснулась, ничего не соображая толком -- не зная,
чью принять сторону и чей выражать интерес, озадаченная теперь пауза.
Юля ждала определенного ответа, от кото-рого, как сейчас понимал Миша,
определялись их дальнейшие отношения. Юля это понимала тоже.
-- Что ж... -- заговорил молодой человек, чувствуя, как продолжает
незримо присутствовать, словно прислушиваться, проснувшаяся пауза к
интонациям его зазвучавшего голоса. -- Если ты не станешь возражать,
Юленька..., я сопровожу тебя завтра к твоему отцу.
-- Да. Я хочу этого, -- тут же согласилась она.
-- Но я не могу поручиться за то, что нас пустят к нему, -- словно
предлагая отказаться от подобной затеи, с интонацией надежды на это, сказал
Миша.
-- Пусть... они только попробуют не пустить. -- Злым шепотом
проговорила Юля, не обращая внимания на чувственный намек молодого человека.
-- Я взорву это заведение, уничтожу.
И снова пауза, которая теперь, словно заметалась между молодыми людьми,
от одного к другому: одного пытаясь успокаивать -- другого подталкивая,
убеждая говорить, а не молчать.
"Столько вымученных ожиданием лет, чтобы, в конечном итоге, прийти к
тому, что любимая, наконец-таки, -- станет понимать меня, согласна принять
меня, но... прежнего, которого теперь нет и не может быть". -- Думалось
Василию Федоровичу. -- "Зловещая несправедливость!.. И ничего ведь,
действительно, не исправишь теперь, ничего... Она опять будет рядом, к этому
стремился, будет любить...но, не меня, и все же, меня! И от этого... еще
больнее. Еще бессердечнее уклад и милость судьбы, уходя от которой, можно
угодить не дальше, чем еще в большую боль и страдание...
Смирение. Вот чего не хватило, не хватает и сейчас. Будь она трижды
проклята, жажда, отнимающая глаза, но надежда..., только она не изменна,
если остался еще, хотя бы клочок разума в тупике моего положения! Ведь
остался... Я все понимаю, а значит... буду бороться, но теперь уже не так,
как я это делал раньше. У меня... выбора нет.
Надо идти и начинать все заново. Я уступил свое место и занял чужое. Я
дважды нарушил свое благополучие, нарушил судьбу, попытался исправить ее
ошибку в своих правилах. А у судьбы другая орфография! И мои правила
поставили лишнюю запятую..."
Миша нервно вскочил с кровати и подошел к окну. Он смотрел на
облуненный светом двор, на Луну, которой нечего было скрывать в своем
полнолунии. И он, впервые в своей жизни понимал, что он, и в самом деле --
Мертвяк, Аршиинкин-Мертвяк. Он понимал, что он уже действительно, и в самом
деле, мертв и что он сам закончил, оборвал свою жизнь там, в Интеграль-ной
фирме, и навсегда.
Он сейчас понимал, что уже принял бесповоротное решение о дальнейшем
своем существовании.
-- Она взошла хрустально-молодою, -- сказал Миша, не поворачиваясь к
Юле, всматриваясь в лунное небо.
-- Кто? -- не громко спросила Юля.
-- Она..., взошла хрустально-молодою..., совсем, едва заметною, Луна,
-- сказал молодой человек и глубоко, волнительно вздохнул. --
Висела долго хрупкой запятою.
Моей судьбы наверно в том вина...
Копил годами солнечную усталь
Я для раздумий, и пришли они...
Я понял, что воспитывая чувства,
Позволил мыслям одичать в тени...
Я до сих пор оглядываю дали,
Надеюсь, что зайду за горизонт!
Восходы все еще не отпылали,
Еще не оступался я с высот...
Отзапятаюсь. В жизни так ведется, --
Всегда над нами остается высь!
И в полный круг моя Луна сомкнется,
И так отпишет белой точкой жизнь...
-- Чьи это строки? -- спросила Юля.
-- Я считаю, что строки принадлежат на тот момент, когда они звучат,
всегда тому, кто их читает, а вообще-то... -- это строки вашего отца,
Юленька. Ты их наверняка не знала, совершенно случайно они оказались у меня.
-- Ты говоришь так, что можно подумать, папа подарил тебе целую
тетрадку своих стихов, Миша. -- будто укорила Юля.
-- Нет. Не тетрадку, -- загадочно проговорил Миша, продолжая смотреть
на Луну.
-- Точка, -- сказала Юля.
-- Да. И она отписала его жизнь.
-- Немедленно извинись, Миша, ты сказал какую-то гадость. Мой отец жив,
и он еще будет жить, слышишь! -- потребовала Юля.
-- Юленька! -- будто опомнился молодой человек и отвернувшись от окна,
прошагал к белеющему силуэту в кресле. -- Я просто оговорился, -- жалобно
сказал он, припавши к Юлиным коленям и исцеловывая нежные ее руки. -- Я
совсем не то имел ввиду. Я хотел сказать: отписала одну из частей его жизни,
но будут еще и другие. Прости меня, Юленька. Я проговорил это в каком-то
чертовом забытьи, прости.
-- Мы действительно завтра идем? -- спросила Юля, не наклоняясь к
Мишиным ласкам, будто отшатнувшаяся от них -- так она сидела в кресле,
недоверчиво откинувшись на его спинку.
-- Да. Я же сказал -- Да! Сейчас же..., я позвоню Вере домой, прямо
сейчас! Я буду настой-чив. Она не откажет.
-- Звони, -- потребовал Юля.
Несколько секунд Миша продолжал сидеть оцепенело.
-- Звони же! -- настойчиво прикрикнула Юля.
-- Конечно, -- оживился молодой человек и тут же ловко встал во весь
рост на ноги и решительно прошел к журнальному столику у кровати, на котором
стоял телефон, сел на кровать, снял трубку с аппарата.
Не через долго, зазвучал его голос...
-- Алло, -- сказал он.
-- Да, -- ответили ему.
-- Это вас беспокоит Миша. Будьте добры, пригласите к телефону Веру.
-- Кто ее просит?
-- Это я, Миша.
-- Зачем вы звоните сюда? Этот номер для экстремального случая.
-- Можете считать, что это именно так, Георгио Фатович. Позовите Веру.
-- Вы что... не один? Ваша дочь рядом?
-- Да.
-- Весьма не осторожно, Василий Федорович, весьма. Вера!.. Возьми
трубку...
-- Да. Я слушаю вас, Василий Федорович. Вы, наверно, беспокоитесь о
здоровье этого молодого человека. Пока он себя чувствует не плохо, смирился,
молчит...
-- Перестаньте! Я не хочу об этом слышать.
-- Тогда, зачем же вы звоните?
-- Как хотите, Вера..., но завтра Юля должна увидеть своего отца.
-- Что?! Свидание? Вы с ума сошли, Василий Федорович. Это исключено.
-- Давайте без осложнений, Вера. Юля увидит отца, и это обязательно.
Увидит завтра.
-- Вы что, пугаете?
-- Я предупреждаю об обязательном.
-- Извините, но... как по-вашему я это устрою?! Прикажете показывать
вашей дочери старого молодого человека, а говорить будете за него вы, или мы
ему заткнем рот?
-- Как вам угодно.
-- Нет. Вы определенно не в себе, Василий Федорович.
-- Это вы угадали.
-- Перестаньте острить! Я понимаю, что вы не можете справиться со своей
дочерью, и все заботы на этот счет пытаетесь свалить на меня. Мы так не
договаривались. Скажите Юле -- нет. Или давайте, если вы так слабы,
пригласите ее к телефону: я ей все, что понадобится, объясню.
-- Слушайте меня внимательно: завтра я и Юля будем у вас в клинике
ровно в одиннадцать часов. И я не хотел бы никаких осложнений, Ве-ра. До
завтра. Все.
Но Юля слышала только Мишин голос:
"Алло... Это вас беспокоит Миша. Будьте добры, пригласите к телефону
Веру... Это я, Ми-ша... Можете считать, что это именно так, Георгио Фатович.
Позовите Веру... Да... Перестаньте, я не хочу об этом слышать!.. Как хотите,
Вера..., но завтра Юля должна увидеть своего отца... Давайте без осложнений,
Вера. Юля увидит отца, и это обязательно. Увидит завтра... Я предупреждаю об
обязательном... Как вам угодно... Это вы угадали... Слушайте меня
внимательно: завтра я и Юля будем у вас в клинике ровно в одиннадцать часов.
И я не хотел бы никаких осложнений, Вера. До завтра. Все..."
Миша брезгливо бросил трубку на аппарат. У него было такое чувство, что
трубка может сейчас сама подлететь к его уху и он услышит какую-нибудь
гадость, против которой не в силах будет протестовать.
Молодой человек поторопился встать с кровати и отойти к окну, чтобы
успокоиться и не выказать, через возникшее волнение, для пристально следящей
за ним Юли какую-нибудь нежелательную догадку.
Неожиданно Василий Федорович почувст-вовал, что у него ничего не
получилось, когда он попытался вытереть пот со лба! Его правая рука
оставалась лежать на подоконнике неподвижно, а он совершенно точно понимал,
что поднял ее к лицу! "Что такое?!" -- удивился и испугался он про себя. --
"Я могу поклясться, что моя рука сейчас поднята, но я вижу точно -- она
осталась на подоконнике... Что это со мной? И голова немного закружилась.
Стоп. Надо успокоиться, взять себя в руки... Вот так. Руку на место.
Спокойно. Поднимаю ее: пошла... Слава Богу. Нельзя волноваться. Но почему
же?!" -- возмутился он. -- "Неудачная пересадка? Или... Так было надо?..
Юсман права: меня поместили временно... Во всяком случае, я теперь знаю, что
волноваться нельзя -- тело начинает отставать от моих движений. Надо взять
себя в руки и ни в коем случае впредь не поддаваться более испугам или
неожиданным переживаниям".
-- Все в порядке? -- через некоторое время поинтересовалась Юля.
-- Да. Все в порядке, Юленька. Завтра мы отправляемся в клинику.
-- Но..., мне показалось, Вера не согласна?
-- Это я беру на себя.
Юля встала из кресла и подойдя к молодому человеку, прижалась к его
спине:
-- Спасибо, Миша, -- сказала она и шепотом спросила, -- Луна же,
правда, не отписала папину жизнь?
-- Нет, Юленька.
Срочное ускорение дела
После того, как Вера переговорила по теле-фону с Аршиинкиным-Мертвяком,
пересаженным в тело Миши, когда, так поспешно и вызывающе, Василий Федорович
оставил Веру на телефонной линии, односторонне положивши трубку на аппарат,
Георгио Фатович, все подслушавший через наушники, быстро зашагал туда-сюда
по своему домашнему кабинету, в котором провел около часа в одиночестве.
-- Слушай меня внимательно, Карвелла! -- распорядительно заговорил он,
когда решил и объявился в проеме двери в комнате своей жены. -- Сама судьба
нам готовит завтра сюрприз! -- торжественно и обдуманно объявил он.
-- Но, Фантик, -- (так обычно называла Ворбия дома его жена),
обратилась к мужу Карвелла, пытаясь оправдаться, -- я совершенно не знаю,
что мне делать? -- в это время она сидела на диване и читала книгу, но
теперь Карвелла захлопнула ее и стала машинально, она побаивалась своего
мужа, ощупывать, поглаживать руками переплет книги, перекладывать книгу из
руки в руку.
...
-- Завтра они придут оба, -- Карвелла замерла, -- придут сами и ничего
лучшего нельзя себе вообразить. Сами придут, понимаешь?!
-- Ну, и что? -- разочарованно разведя руками в стороны, растерянно
сказала жена и книга упала на пол. -- Я лучше убью или спрячу этого
старикашку, нежели они увидят его! -- обиженно сказала она.
-- Зачем же так, -- покачал неодобрительно головой Ворбий.
-- А как же? Ну, я не знаю. Скажи мне, Фантик, что делать?
-- Старикашку покажешь, -- твердо приказал Ворбий. -- Обязательно
покажешь.
-- Постой, но... -- хотела возразить Карвелла.
-- Позже. Позже расскажу как именно, -- остановил ее Георгио Фатович.
-- Понятно, -- согласилась она и приготовилась внимательно слушать
мужа.
-- Завтра... -- сказал, злорадно улыбаясь, Ворбий и выдержал небольшую
паузу, -- ты сделаешь им уколы.
-- Я стану молодой! -- воскликнула Карвелла.
-- Тише, Кара, -- будто пригрозил Ворбий своей жене. -- Не спугни такую
удачу.
Кара -- так звал свою жену Карвеллу Вор-бий -- обычно когда злился на
нее.
-- Молчу и слушаю, -- тут же определилась Карвелла.
Георгио Фатович, до сего момента, продол-жавший оставаться в дверном
проеме, скоро прошел в комнату к жене и, присевши рядом с ней на диван,
заговорил шепотом.
В тупике отчаяния
Миша сидел в своей палате, в клинике, на жесткой кушетке. Его всего --
чувственно противоречило как изнутри так и снаружи: молодой человек ощущал
себя, будто перепачканным, измазанным с ног до головы чужой,
приторно-вонючей блевотиной и от этого душу его выворачивало наизнанку,
вплоть до ощущения физической тошноты.
Он сидел на кушетке в состоянии большем, чем обманутый человек.
Первые дни его действительно рвало, в особенности после еды, но
постепенно, ему стало удаваться сдерживать рвотные позывы и в конце концов,
он силою воли заставил себя, научил -- принимать пищу, не извергая ее
обратно в тарелку.
Миша сидел на жесткой кушетке и его отрывистые мысли и чувства, сейчас
походили скорее на пунктирные отрывистые линии, которые, словно пытались
отстреливать мутные, маячащие вдалеке и хохочущие над ним, ускользающие
мишени.
"Они!.. Кто они?!.." -- отстреливал мишени Миша, -- "За что же так?!!"
-- раскачивался он из стороны в сторону, раскачивался не своим корпусом,
сидя на кушетке и крепко обхвативши не свою голову не своими руками, -- "Я
презираю их, не-на-ви-жу!..
Профессор... Бесстыжий, подлый отец своей дочери!.. Как он мог? Меня...
Уничтожить так больно... За что?...
Это старое тело!.. Меня бросили в помойную... яму... Я искалечу его!..
Проклятый Аршиинкин-Мертвяк!.. Я... Смогу ли я убить сам се-бя?..
О-он... Теперь я...
Так вот же он!.. Негодяй!
Я тебя сейчас проучу!.. Я буду бить тебя больно, сильно... пока не
убью!
Получай! А-а!!
Еще! А-а!!" -- остервенело вскочивши с кушетки на ноги, стал избивать
себя Миша.
Он бросал тело Аршиинкина-Мертвяка на стены и оно ударялось и падало
навзничь на пол. Но снова поднималось и снова ударялось...
В палату вбежали два здоровенных медбрата в белых халатах и они ловко
одели на пожилого мужчину, избивающего себя, смирительную рубашку.
-- Я его бью! -- кричал мужчина, запелено-ванный в смирительную рубашку
и опрокинутый на кушетку, изворачиваясь, будто перевер-нутая с лапок на
спину гусеница, пытаясь осво-бодиться. -- Я ненавижу его!
Пришла Вера со шприцем в руках. Она сделала пациенту какой-то укол и он
стал успокаиваться и уже, тихо теперь и безнадежно-спокойно проговорил:
-- Жаль только, что больно не ему, а мне...
-- и пациент уснул.
-- Поспи, -- сказала уснувшему, когда медбратья уже вышли из палаты,
надменно улыбнувшись Вера, -- скоро я тебя освобожу,-- как-то ласково и
заботливо добавила она.
Клиника
Юля и Миша свернули в переулок. Они шли молча и не очень быстро, но в
их неторопливости отчетливо понималась, виделась решительность и правота.
Таким шагом обычно приближаются к дому человека-должника, к дому, где
тебе обязаны и должны, но надо быть начеку, настороже, потому что могут и
обмануть или чем-то разжалобить, отвлечь и выклянчить совершенно
нежелательную отсрочку отдачи долга.
-- Это здесь, -- сказал, притормаживая шаг, молодой человек.
Оба они остановились.
-- В этом доме? -- уточнила Юля.
-- Да, -- подтвердил Миша. -- Вход со двора.
Они прошли через едва приоткрытые высокие металлические в подтеках
ржавчины ворота, над которыми сверху, и вообще, далее по переулку, вдоль
всего кирпичного забора, Юля мельком обратила на это внимание, протянулась
многорядно колючая проволока.
Со двора кирпичный, четырехэтажный дом, в котором располагалась
клиника, выглядел довольно старым зданием: по, хотя и крепким на вид, стенам
змеино расползались трещины, множество выщерблин в фундаменте. Неприятно
бросались в глаза прочные сети решеток на всех окнах.
Юля и Миша прошли во внутрь здания и ме-таллическая дверь, будто
протяжно огрызаясь на своих петлях, тут же потянулась толстенной пружиной,
вмонтированной в стену и закрылась за ними.
Тяжелым и душным воспринималось освещение в маленьком фойе:
трансформаторно гудели несколько пыльно-желтеющих люминесцентных ламп,
нервируя и ущемляя сосредоточенность и заставляя большую часть внимания
посетителя обращать на себя, словно отвлекая, по чьему-то намерению, от
чего-то другого, что не должны замечать.
Сразу у двери на выступающей барельефом из стены колонне, висел
телефонный аппарат местного значения. Его трубка была вся залацкана,
замусолена так, что создавалось впечатление, будто ее снимало с аппарата
-- А ты?
-- А я -- в друзьях и помощниках на той стороне!
-- Ошибаешься.
-- Почему?
-- Мы тоже встречались.
-- И что?
-- Результат -- против тебя.
-- Заметно?
-- Открыто.
-- Вот, сука!
-- Эмоции!
-- Извини.
-- Ладно. Слушай меня.
-- Слушаю.
-- Приказываю пока ждать.
-- А скоро?
-- Думаю, да. Оповещу.
-- Сигнал?
-- Лимоны любишь?
-- Обожаю!
-- Сигнал: дважды вкус лимона.
-- Понятно.
-- Повтори.
-- "Дважды вкус лимона".
-- Правильно. Жди.
-- Буду начеку.
-- Надеюсь. Вокруг спокойно?
-- Сейчас уже начнет!
-- Тогда все. Конец приема.
Последний обрывок судьбы
Юля продолжала читать отцовский дневник. Многое уже сегодня знала
девушка о папе. Ее настроение выровнялось и к изучению этих, рукописных
откровений, она сейчас относилась все больше как ученик, впивающийся глазами
и сознанием, забывающий обо всем на свете вокруг, в дорогой и любимый для
него учебник, в котором изложен жизненно необходимый для него предмет.
А то, что у Юлии возникало раньше, когда она получила случайную
возможность приступить к чтению первых страниц дневника: рыдающие истерики
чувств наплывами, истаскивающие до бессилия тело и душу, часто приводящие к
тупиковому оцепенению разум -- этого теперь уже не было.
Дневник, с каждой страницей утрачивал, как замечала Юля,
последовательность, местами записи встречались все чаще, даже где-то наспех
изложенными, косноязычили.
* * *
"Порою, и это все чаще, мне кажется, что Юленька догадывается о моих
внутренних переживаниях. Но я говорю себе -- нет! Этого не может, не должно
случиться, потому как, тогда... неведомо что произойдет. Если такое
случится, не дай-то Бог, то, я не знаю, во что все это, мое внутреннее
выльется и какие примет формы наружи, в реальности -- я не знаю, трудно даже
предположить.
Лучше не думать об этом. Прочь скользкие мысли! Я все правильно делаю.
* * *
Я переспал с Юсман. Она узнала от меня о некоторых моих внутренних
переживаниях и мучениях по поводу моей дочери.
Юсман -- сумасшедшая, хотя и кандидат психологических наук! Она мне
дала какой-то идиотский номер телефона, какой-то, не менее идиотской,
сумасшедшей фирмы. Проституцкий бред! Фантастический абсурд!..
Но я все-таки попробую туда позвонить, поскольку терять мне нечего.
* * *
Я посетил эту фирму. Ну, и что?! Не исключено, что Юсман в ту ночь
просто наврала или бредила.
Представитель фирмы все отрицает, но..., ка-жется..., не исключена
зацепка, может что-то и прояснится.
* * *
Миша. Интересный молодой человек. Ка-жется, это лучшая кандидатура, да
что-там, скорее бывает лучше, но она единственная -- у меня совершенно нет
выбора, а в особенности, как я уже начинаю догадываться, мало времени. Надо
спешить и все обставить как подобается.
А если..., а вдруг, ничего не получится и я потеряю Юленьку?!
Нет. Все будет хорошо, говорю я себе и буду говорить только так и не
иначе.
Главная моя задача теперь заключена в том, чтобы они понравились
друг-другу. И в самом деле о существовании такой проблемы я еще не думал
всерьез, а надо было бы!
* * *
Откуда у меня дома появился этот журнал со статьей об этой фирме?!
Словно кто-то нарочно подбросил его. Кто? И зачем?
Слава Богу, мне думается, что я выкрутился и Юленька ничего не успела
понять или заподозрить.
Кажется, Мише Юленька в пору, по крайней мере симпатизирует -- это
пол-дела.
Юленька не против этого молодого человека.
Господи, только бы мне все это выдержать!
* * *
Сегодня решающий день. Сейчас я обязательно дозвонюсь Мише и мы
встретимся. Там все готово, там -- ждут, я не должен их подвести, и Миша не
должен подвести меня.
Юленька Мише нравится -- этого достаточно, остальное неважно, потому
что самое главное, что я люблю Юленьку, а значит и Миша скоро будет любить
мою дочь, сегодня же так случится, произойдет!
И все-таки немного, но жаль этого молодого человека мне. Впрочем,
нельзя расслабляться. Передумать -- это конец!
Юленьке Миша подходит, о Господи! Трудно такое осознавать и вытерпеть.
А вдруг как она в него влюблена?
Боже мой! Что я думаю?! Будто забываюсь на время, что именно так и
надо, чтобы она была влюблена в этого молодого человека.
Это мне мешает, старая привычка моего одинокого, скрытого влечения к
дочери.
Сегодня все меняется, все по-другому. Надо победить себя изнутри.
Зачем я пытаюсь представить себе то, как я играю короля в костюме
нищего -- для этого необходимо иметь божественно-гениальный та-лант,
которого у меня нет. Ведь сыграть короля в костюме короля может и последний
дурак! Так, что же я боюсь тогда? Я не дурак и одевши кос-тюм короля, без
особого труда буду производить должное, соответствующее впечатление.Все
будет в порядке. Все будет так как надо.
Юля и я, Миша -- будем всегда вместе. Это прекрасное время
приближается.
Однако, пора звонить.
Все."
Юля сидела на кожаном диване в кабинете отца в коротеньком домашнем
халате. По прочтении этих срок, она опустила дневник отца себе на обнаженные
колени и пристально задумалась.
Девушку мучила ускользающая от нее загадка: что стоит за этими,
последними строками дневника?
Странная метафора, в которой сказано отцом о, наверняка, что-то другое
выражающих, одеждах нищего и короля, -- обеспокоила сердце дочери, и сейчас,
эта метафора, исподволь обнажала мутное, еще не разглядеть, (но что-то, вот
оно, есть), необъяснимое предчувствие того, что, несомненно, рядом лежащее,
даже обязательно знакомое, но еще не уличенное в чем-то, в каких-то
действиях, совершенных или совершаемых поступках.
"А может и так, на это тоже похоже: папа и в самом деле в последних
своих записях все больше выражается как человек, который не в себе.
Господи!" -- думалось Юле.
И все-таки, изложенное на бумаге, не похоже на переломанно-перемешанные
мысли человека, теряющего, или потерявшего контроль собственного разума над
собой -- ... не похоже..." -- по-дытожила, рассуждая про себя Юля, --
"Тогда... Все должно, обязательно должно объясниться!.. Но как?..
Нет! Так больше продолжаться не может! Мне срочно необходимо увидеться
с папой. Да что это такое, наконец!
Какое они имеют право не допускать к нему меня?!" -- разгоряченно
возмутилась девушка, произнеся последнюю фразу вслух, -- "Сегодня же я
потребую свидания с ним и оно состоится! Или я разгромлю их лечебницу! --
агрессивно вскочивши с дивана, громко выкрикнула Юля в сторону, по
направлению воображаемого присутствия недоброжелателей, удерживающих ее
отца, и пригрозила им кулаком, -- "Я разгром-лю вашу лечебницу! Вы
слышите?!" -- прокричала она.
В отчаянии, девушка стала обозленно, истерично избивать кулаками
лежащую на диване пуховую подушку.
Вскоре она почувствовала усталость во всем теле. Тогда медленно она
прилегла на диван и обессиленно закрыла глаза.
Не через долго Юля уснула.
Внеплановое решение
-- Новоявленный, глубокий вечер, -- тихо проговорила Юля, всматриваясь
в настороженные тени, которые словно подползали под каждое фруктовое дерево
дворика дачи. -- Интересно, -- задумчиво сказала она.
-- Что? -- послышался негромко вопрос молодого человека. Миша устало
лежал поодаль от окна на растормошенной кровати.
-- Тени своим рождением обязаны сегодня-шнему безоблачному небу и
полнолунию, Луне, но они будто прячутся, в самом деле, прячутся от своего
родителя. Интересно, не правда ли?
-- Да, Юленька. Так всегда. Мы стараемся уйти от того, кому или чему
принадлежим собою. И это справедливо -- размножение. Вечный процесс. Суть
любого движения и существования.
-- А почему так? Почему не объединение? -- предложила уточнить,
продолжая неподвижно стоять у окна, Юля.
-- Тем и един Господь, что все размножается.
-- Миша, -- позвала Юля.
-- Да, -- отозвался молодой человек.
-- Если бы я сейчас могла обернуться назад и увидеть папу. Ты... совсем
сказал как он. Не обижайся. Может, тебе покажется это глупым или
ненормальным, пусть даже так, но я, сейчас бы хотела оказаться с ним, здесь,
с моим отцом как с тобой. И я отдалась бы ему всей душой бы и... телом...
Извини... Миша... Порыв... Видимо, я слишком потрясена случившимся, --
жалобно сказала Юля и тут же отвернулась от окна и присмотрелась к молодому
человеку.
-- Иди ко мне, Юленька, маленькая моя, -- позвал ее Миша.
Юля подошла к молодому человеку в это время привставшему на кровати на
локтях, халат соскользнул с ее плеч и обнажилось гибкое женское тело -- Юля
села так близко к Мише, что их лица, дыхания оказались друг против друга.
-- Обними меня, папа, поцелуй. -- мягко по-просила она.
-- Не казни меня, Юленька, -- заговорил молодой человек, исцеловывая ее
лицо, губы, глаза, -- Любимая, нежная, -- заботливо нашептывал он.
-- Я твоя, ты хотел, я твоя, -- будто бредила Юля... -- Достаточно! --
неожиданно вскричала она и вскочила с кровати, вырвавшись из Мишиных
объятий. -- Завтра же я иду к отцу! -- решительно сказала Юля и уселась в
кресло-качалку в дальнем углу комнаты, и теперь молодой человек мог видеть
только ее раскачивающийся, белеющий наготой и окутанный полумраком, силуэт.
-- Ты... действительно любишь меня? -- через паузу, вкрадчиво спросил,
будто позвал Юлю Миша.
-- Я должна видеть папу, -- холодно и спокойно сказала в ответ она.
-- Ты не ответила на вопрос, Юленька.
-- Я люблю своего отца... в тебе.
-- Как это? -- отчетливо насторожился молодой человек.
-- Ты меня..., я не смогу объяснить..., не поймешь правильно, как я
того бы хотела, Миша.
-- Хорошо, -- успокаиваясь в голосе, сказал молодой человек и присел на
кровати. -- Пусть оно так, -- подытожил он свое невмешательство. -- И что ты
намерена предпринять?
-- Я хочу видеть отца и все! -- воскликнула не громко Юля. -- Завтра же
я еду к нему. Ты должен мне сказать, где находится это заведение или же...,
я сама разыщу его, чего бы мне это не стоило.
Между ними, будто проснулась, ничего не соображая толком -- не зная,
чью принять сторону и чей выражать интерес, озадаченная теперь пауза.
Юля ждала определенного ответа, от кото-рого, как сейчас понимал Миша,
определялись их дальнейшие отношения. Юля это понимала тоже.
-- Что ж... -- заговорил молодой человек, чувствуя, как продолжает
незримо присутствовать, словно прислушиваться, проснувшаяся пауза к
интонациям его зазвучавшего голоса. -- Если ты не станешь возражать,
Юленька..., я сопровожу тебя завтра к твоему отцу.
-- Да. Я хочу этого, -- тут же согласилась она.
-- Но я не могу поручиться за то, что нас пустят к нему, -- словно
предлагая отказаться от подобной затеи, с интонацией надежды на это, сказал
Миша.
-- Пусть... они только попробуют не пустить. -- Злым шепотом
проговорила Юля, не обращая внимания на чувственный намек молодого человека.
-- Я взорву это заведение, уничтожу.
И снова пауза, которая теперь, словно заметалась между молодыми людьми,
от одного к другому: одного пытаясь успокаивать -- другого подталкивая,
убеждая говорить, а не молчать.
"Столько вымученных ожиданием лет, чтобы, в конечном итоге, прийти к
тому, что любимая, наконец-таки, -- станет понимать меня, согласна принять
меня, но... прежнего, которого теперь нет и не может быть". -- Думалось
Василию Федоровичу. -- "Зловещая несправедливость!.. И ничего ведь,
действительно, не исправишь теперь, ничего... Она опять будет рядом, к этому
стремился, будет любить...но, не меня, и все же, меня! И от этого... еще
больнее. Еще бессердечнее уклад и милость судьбы, уходя от которой, можно
угодить не дальше, чем еще в большую боль и страдание...
Смирение. Вот чего не хватило, не хватает и сейчас. Будь она трижды
проклята, жажда, отнимающая глаза, но надежда..., только она не изменна,
если остался еще, хотя бы клочок разума в тупике моего положения! Ведь
остался... Я все понимаю, а значит... буду бороться, но теперь уже не так,
как я это делал раньше. У меня... выбора нет.
Надо идти и начинать все заново. Я уступил свое место и занял чужое. Я
дважды нарушил свое благополучие, нарушил судьбу, попытался исправить ее
ошибку в своих правилах. А у судьбы другая орфография! И мои правила
поставили лишнюю запятую..."
Миша нервно вскочил с кровати и подошел к окну. Он смотрел на
облуненный светом двор, на Луну, которой нечего было скрывать в своем
полнолунии. И он, впервые в своей жизни понимал, что он, и в самом деле --
Мертвяк, Аршиинкин-Мертвяк. Он понимал, что он уже действительно, и в самом
деле, мертв и что он сам закончил, оборвал свою жизнь там, в Интеграль-ной
фирме, и навсегда.
Он сейчас понимал, что уже принял бесповоротное решение о дальнейшем
своем существовании.
-- Она взошла хрустально-молодою, -- сказал Миша, не поворачиваясь к
Юле, всматриваясь в лунное небо.
-- Кто? -- не громко спросила Юля.
-- Она..., взошла хрустально-молодою..., совсем, едва заметною, Луна,
-- сказал молодой человек и глубоко, волнительно вздохнул. --
Висела долго хрупкой запятою.
Моей судьбы наверно в том вина...
Копил годами солнечную усталь
Я для раздумий, и пришли они...
Я понял, что воспитывая чувства,
Позволил мыслям одичать в тени...
Я до сих пор оглядываю дали,
Надеюсь, что зайду за горизонт!
Восходы все еще не отпылали,
Еще не оступался я с высот...
Отзапятаюсь. В жизни так ведется, --
Всегда над нами остается высь!
И в полный круг моя Луна сомкнется,
И так отпишет белой точкой жизнь...
-- Чьи это строки? -- спросила Юля.
-- Я считаю, что строки принадлежат на тот момент, когда они звучат,
всегда тому, кто их читает, а вообще-то... -- это строки вашего отца,
Юленька. Ты их наверняка не знала, совершенно случайно они оказались у меня.
-- Ты говоришь так, что можно подумать, папа подарил тебе целую
тетрадку своих стихов, Миша. -- будто укорила Юля.
-- Нет. Не тетрадку, -- загадочно проговорил Миша, продолжая смотреть
на Луну.
-- Точка, -- сказала Юля.
-- Да. И она отписала его жизнь.
-- Немедленно извинись, Миша, ты сказал какую-то гадость. Мой отец жив,
и он еще будет жить, слышишь! -- потребовала Юля.
-- Юленька! -- будто опомнился молодой человек и отвернувшись от окна,
прошагал к белеющему силуэту в кресле. -- Я просто оговорился, -- жалобно
сказал он, припавши к Юлиным коленям и исцеловывая нежные ее руки. -- Я
совсем не то имел ввиду. Я хотел сказать: отписала одну из частей его жизни,
но будут еще и другие. Прости меня, Юленька. Я проговорил это в каком-то
чертовом забытьи, прости.
-- Мы действительно завтра идем? -- спросила Юля, не наклоняясь к
Мишиным ласкам, будто отшатнувшаяся от них -- так она сидела в кресле,
недоверчиво откинувшись на его спинку.
-- Да. Я же сказал -- Да! Сейчас же..., я позвоню Вере домой, прямо
сейчас! Я буду настой-чив. Она не откажет.
-- Звони, -- потребовал Юля.
Несколько секунд Миша продолжал сидеть оцепенело.
-- Звони же! -- настойчиво прикрикнула Юля.
-- Конечно, -- оживился молодой человек и тут же ловко встал во весь
рост на ноги и решительно прошел к журнальному столику у кровати, на котором
стоял телефон, сел на кровать, снял трубку с аппарата.
Не через долго, зазвучал его голос...
-- Алло, -- сказал он.
-- Да, -- ответили ему.
-- Это вас беспокоит Миша. Будьте добры, пригласите к телефону Веру.
-- Кто ее просит?
-- Это я, Миша.
-- Зачем вы звоните сюда? Этот номер для экстремального случая.
-- Можете считать, что это именно так, Георгио Фатович. Позовите Веру.
-- Вы что... не один? Ваша дочь рядом?
-- Да.
-- Весьма не осторожно, Василий Федорович, весьма. Вера!.. Возьми
трубку...
-- Да. Я слушаю вас, Василий Федорович. Вы, наверно, беспокоитесь о
здоровье этого молодого человека. Пока он себя чувствует не плохо, смирился,
молчит...
-- Перестаньте! Я не хочу об этом слышать.
-- Тогда, зачем же вы звоните?
-- Как хотите, Вера..., но завтра Юля должна увидеть своего отца.
-- Что?! Свидание? Вы с ума сошли, Василий Федорович. Это исключено.
-- Давайте без осложнений, Вера. Юля увидит отца, и это обязательно.
Увидит завтра.
-- Вы что, пугаете?
-- Я предупреждаю об обязательном.
-- Извините, но... как по-вашему я это устрою?! Прикажете показывать
вашей дочери старого молодого человека, а говорить будете за него вы, или мы
ему заткнем рот?
-- Как вам угодно.
-- Нет. Вы определенно не в себе, Василий Федорович.
-- Это вы угадали.
-- Перестаньте острить! Я понимаю, что вы не можете справиться со своей
дочерью, и все заботы на этот счет пытаетесь свалить на меня. Мы так не
договаривались. Скажите Юле -- нет. Или давайте, если вы так слабы,
пригласите ее к телефону: я ей все, что понадобится, объясню.
-- Слушайте меня внимательно: завтра я и Юля будем у вас в клинике
ровно в одиннадцать часов. И я не хотел бы никаких осложнений, Ве-ра. До
завтра. Все.
Но Юля слышала только Мишин голос:
"Алло... Это вас беспокоит Миша. Будьте добры, пригласите к телефону
Веру... Это я, Ми-ша... Можете считать, что это именно так, Георгио Фатович.
Позовите Веру... Да... Перестаньте, я не хочу об этом слышать!.. Как хотите,
Вера..., но завтра Юля должна увидеть своего отца... Давайте без осложнений,
Вера. Юля увидит отца, и это обязательно. Увидит завтра... Я предупреждаю об
обязательном... Как вам угодно... Это вы угадали... Слушайте меня
внимательно: завтра я и Юля будем у вас в клинике ровно в одиннадцать часов.
И я не хотел бы никаких осложнений, Вера. До завтра. Все..."
Миша брезгливо бросил трубку на аппарат. У него было такое чувство, что
трубка может сейчас сама подлететь к его уху и он услышит какую-нибудь
гадость, против которой не в силах будет протестовать.
Молодой человек поторопился встать с кровати и отойти к окну, чтобы
успокоиться и не выказать, через возникшее волнение, для пристально следящей
за ним Юли какую-нибудь нежелательную догадку.
Неожиданно Василий Федорович почувст-вовал, что у него ничего не
получилось, когда он попытался вытереть пот со лба! Его правая рука
оставалась лежать на подоконнике неподвижно, а он совершенно точно понимал,
что поднял ее к лицу! "Что такое?!" -- удивился и испугался он про себя. --
"Я могу поклясться, что моя рука сейчас поднята, но я вижу точно -- она
осталась на подоконнике... Что это со мной? И голова немного закружилась.
Стоп. Надо успокоиться, взять себя в руки... Вот так. Руку на место.
Спокойно. Поднимаю ее: пошла... Слава Богу. Нельзя волноваться. Но почему
же?!" -- возмутился он. -- "Неудачная пересадка? Или... Так было надо?..
Юсман права: меня поместили временно... Во всяком случае, я теперь знаю, что
волноваться нельзя -- тело начинает отставать от моих движений. Надо взять
себя в руки и ни в коем случае впредь не поддаваться более испугам или
неожиданным переживаниям".
-- Все в порядке? -- через некоторое время поинтересовалась Юля.
-- Да. Все в порядке, Юленька. Завтра мы отправляемся в клинику.
-- Но..., мне показалось, Вера не согласна?
-- Это я беру на себя.
Юля встала из кресла и подойдя к молодому человеку, прижалась к его
спине:
-- Спасибо, Миша, -- сказала она и шепотом спросила, -- Луна же,
правда, не отписала папину жизнь?
-- Нет, Юленька.
Срочное ускорение дела
После того, как Вера переговорила по теле-фону с Аршиинкиным-Мертвяком,
пересаженным в тело Миши, когда, так поспешно и вызывающе, Василий Федорович
оставил Веру на телефонной линии, односторонне положивши трубку на аппарат,
Георгио Фатович, все подслушавший через наушники, быстро зашагал туда-сюда
по своему домашнему кабинету, в котором провел около часа в одиночестве.
-- Слушай меня внимательно, Карвелла! -- распорядительно заговорил он,
когда решил и объявился в проеме двери в комнате своей жены. -- Сама судьба
нам готовит завтра сюрприз! -- торжественно и обдуманно объявил он.
-- Но, Фантик, -- (так обычно называла Ворбия дома его жена),
обратилась к мужу Карвелла, пытаясь оправдаться, -- я совершенно не знаю,
что мне делать? -- в это время она сидела на диване и читала книгу, но
теперь Карвелла захлопнула ее и стала машинально, она побаивалась своего
мужа, ощупывать, поглаживать руками переплет книги, перекладывать книгу из
руки в руку.
...
-- Завтра они придут оба, -- Карвелла замерла, -- придут сами и ничего
лучшего нельзя себе вообразить. Сами придут, понимаешь?!
-- Ну, и что? -- разочарованно разведя руками в стороны, растерянно
сказала жена и книга упала на пол. -- Я лучше убью или спрячу этого
старикашку, нежели они увидят его! -- обиженно сказала она.
-- Зачем же так, -- покачал неодобрительно головой Ворбий.
-- А как же? Ну, я не знаю. Скажи мне, Фантик, что делать?
-- Старикашку покажешь, -- твердо приказал Ворбий. -- Обязательно
покажешь.
-- Постой, но... -- хотела возразить Карвелла.
-- Позже. Позже расскажу как именно, -- остановил ее Георгио Фатович.
-- Понятно, -- согласилась она и приготовилась внимательно слушать
мужа.
-- Завтра... -- сказал, злорадно улыбаясь, Ворбий и выдержал небольшую
паузу, -- ты сделаешь им уколы.
-- Я стану молодой! -- воскликнула Карвелла.
-- Тише, Кара, -- будто пригрозил Ворбий своей жене. -- Не спугни такую
удачу.
Кара -- так звал свою жену Карвеллу Вор-бий -- обычно когда злился на
нее.
-- Молчу и слушаю, -- тут же определилась Карвелла.
Георгио Фатович, до сего момента, продол-жавший оставаться в дверном
проеме, скоро прошел в комнату к жене и, присевши рядом с ней на диван,
заговорил шепотом.
В тупике отчаяния
Миша сидел в своей палате, в клинике, на жесткой кушетке. Его всего --
чувственно противоречило как изнутри так и снаружи: молодой человек ощущал
себя, будто перепачканным, измазанным с ног до головы чужой,
приторно-вонючей блевотиной и от этого душу его выворачивало наизнанку,
вплоть до ощущения физической тошноты.
Он сидел на кушетке в состоянии большем, чем обманутый человек.
Первые дни его действительно рвало, в особенности после еды, но
постепенно, ему стало удаваться сдерживать рвотные позывы и в конце концов,
он силою воли заставил себя, научил -- принимать пищу, не извергая ее
обратно в тарелку.
Миша сидел на жесткой кушетке и его отрывистые мысли и чувства, сейчас
походили скорее на пунктирные отрывистые линии, которые, словно пытались
отстреливать мутные, маячащие вдалеке и хохочущие над ним, ускользающие
мишени.
"Они!.. Кто они?!.." -- отстреливал мишени Миша, -- "За что же так?!!"
-- раскачивался он из стороны в сторону, раскачивался не своим корпусом,
сидя на кушетке и крепко обхвативши не свою голову не своими руками, -- "Я
презираю их, не-на-ви-жу!..
Профессор... Бесстыжий, подлый отец своей дочери!.. Как он мог? Меня...
Уничтожить так больно... За что?...
Это старое тело!.. Меня бросили в помойную... яму... Я искалечу его!..
Проклятый Аршиинкин-Мертвяк!.. Я... Смогу ли я убить сам се-бя?..
О-он... Теперь я...
Так вот же он!.. Негодяй!
Я тебя сейчас проучу!.. Я буду бить тебя больно, сильно... пока не
убью!
Получай! А-а!!
Еще! А-а!!" -- остервенело вскочивши с кушетки на ноги, стал избивать
себя Миша.
Он бросал тело Аршиинкина-Мертвяка на стены и оно ударялось и падало
навзничь на пол. Но снова поднималось и снова ударялось...
В палату вбежали два здоровенных медбрата в белых халатах и они ловко
одели на пожилого мужчину, избивающего себя, смирительную рубашку.
-- Я его бью! -- кричал мужчина, запелено-ванный в смирительную рубашку
и опрокинутый на кушетку, изворачиваясь, будто перевер-нутая с лапок на
спину гусеница, пытаясь осво-бодиться. -- Я ненавижу его!
Пришла Вера со шприцем в руках. Она сделала пациенту какой-то укол и он
стал успокаиваться и уже, тихо теперь и безнадежно-спокойно проговорил:
-- Жаль только, что больно не ему, а мне...
-- и пациент уснул.
-- Поспи, -- сказала уснувшему, когда медбратья уже вышли из палаты,
надменно улыбнувшись Вера, -- скоро я тебя освобожу,-- как-то ласково и
заботливо добавила она.
Клиника
Юля и Миша свернули в переулок. Они шли молча и не очень быстро, но в
их неторопливости отчетливо понималась, виделась решительность и правота.
Таким шагом обычно приближаются к дому человека-должника, к дому, где
тебе обязаны и должны, но надо быть начеку, настороже, потому что могут и
обмануть или чем-то разжалобить, отвлечь и выклянчить совершенно
нежелательную отсрочку отдачи долга.
-- Это здесь, -- сказал, притормаживая шаг, молодой человек.
Оба они остановились.
-- В этом доме? -- уточнила Юля.
-- Да, -- подтвердил Миша. -- Вход со двора.
Они прошли через едва приоткрытые высокие металлические в подтеках
ржавчины ворота, над которыми сверху, и вообще, далее по переулку, вдоль
всего кирпичного забора, Юля мельком обратила на это внимание, протянулась
многорядно колючая проволока.
Со двора кирпичный, четырехэтажный дом, в котором располагалась
клиника, выглядел довольно старым зданием: по, хотя и крепким на вид, стенам
змеино расползались трещины, множество выщерблин в фундаменте. Неприятно
бросались в глаза прочные сети решеток на всех окнах.
Юля и Миша прошли во внутрь здания и ме-таллическая дверь, будто
протяжно огрызаясь на своих петлях, тут же потянулась толстенной пружиной,
вмонтированной в стену и закрылась за ними.
Тяжелым и душным воспринималось освещение в маленьком фойе:
трансформаторно гудели несколько пыльно-желтеющих люминесцентных ламп,
нервируя и ущемляя сосредоточенность и заставляя большую часть внимания
посетителя обращать на себя, словно отвлекая, по чьему-то намерению, от
чего-то другого, что не должны замечать.
Сразу у двери на выступающей барельефом из стены колонне, висел
телефонный аппарат местного значения. Его трубка была вся залацкана,
замусолена так, что создавалось впечатление, будто ее снимало с аппарата