рабочей порядочности, и тут же, оказывается, проявили глупую, извините --
дурацкую инициативу и оставили в живых проболтавшегося раба!
-- Он обязательно будет уничтожен, я вам об этом говорю с полной
ответственностью.
-- Так сделайте это немедленно! -- прошипел сквозь зубы Маприй и снова
подкатил кресло к своему столу и, напружинившись, уселся в него. -- Ну? --
вопросительно сказал он.
-- Мне можно все-таки объяснить идею? -- будто попросился Георгио
Фатович.
-- Только в двух словах, -- решительно и огорченно определился Маприй.
-- Мы делали только перевертышей и на этом неплохо зарабатывали.
-- Конкретнее, -- поторопил шеф.
-- Что, если мы предоставим профессору, о котором я уже говорил, новое
тело, молодое, и хорошо заработаем! Думается мне, что подобной клиентуры
гораздо больше, чем нашей сегодняшней и завязок меньше.
-- Вы, как я понимаю, предлагаете убийства?
-- Почему же так!? Молодых парней и девушек, особенно воспитанников
детских домов, у которых совершенно не имеется родственников -- громадное
для нас количество!.. Их тела будут продолжать существовать, а изношенные
тела наших клиентов совершенно официально будут захораниваться. Конечно же,
здесь есть принцип нарушения добровольности с одной стороны, но это будет
оправдываться громадной и мгновенной прибылью.
-- Хорошо. А секретность? Где гарантия, что не проболтаются?
-- Это все можно хорошо подать.
-- Нет.
-- Это ваш окончательный ответ, Алекс?
-- Естественно, вы только отобрали у меня время.
-- И вы даже не хотите подумать и все взвесить?
-- Взвешивают, когда есть что взвешивать.
-- Что ж... Я очень сожалею перед вами за мое разгулявшееся
воображение, и очень прошу простить меня, Алекс...
-- Когда этот раб будет уничтожен? -- строго уточнил Маприй.
-- Я сейчас же отдам команду, -- сказал в некоторой задумчивости
Ворбий.
-- Поторопитесь, -- приказал Маприй, -- я думаю, вас не устроит жить в
отставке на проценты фирмы?
-- Алекс, вы можете абсолютно не волноваться. Я больше не потревожу вас
по пустякам, а с рабом будет покончено немедленно.
-- Только многолетняя совместная работа позволяет мне надеяться на это,
-- сказал Маприй, -- во всяком случае, я вам верю..., пока, -- подчеркнул
шеф последнее слово.
-- Я вам тоже. Ваша дальновидность всегда превосходит мои ожидания, --
попытался перейти на сердечность Ворбий.
-- Честно говоря, вы все-таки хитроватый человек, Георгио, и если бы не
уважение к вам, сами знаете от кого идущее, я...
-- Во всяком случае идея фирмы принадлежит мне, -- спокойно, будто
поднапомнив, сказал Ворбий.
-- Но начальный капитал мой, -- тут же парировал Маприй.
-- Да, -- согласился Георгио Фатович. -- И потому нам работать вместе,
а не отставлять друг друга. До свидания, Алекс. -- Ворбий ушел.
Тайный разговор
Профессор Аршиинкин-Мертвяк проходил по одному из университетских
коридоров, как вдруг он заметил среди толчеи студентов знакомое лицо.
Это была кандидат психологических наук Виктория Леонидовна Юсман.
"Бондаревски Юрий Анатольевич"... -- прозвучало как самое свежее
впечатление в голове Василия Федоровича. Юсман не замечала его присутствия
поодаль в коридоре, или делала вид, что не замечает, а профессор продолжал
пристально высвечивать своим неотступным взглядом таинственную женщину.
Но вот, несомненно, ему не показалось, Виктория Леонидовна подала знак
своему наблюдателю: большим пальцем правой руки она, через собственное
плечо, несколько раз, отчетливо указала на дверь кафедры и вскоре скрылась
за ней, и студенты разошлись кто куда.
Профессор нерешительно направился к двери кафедры и с робостью студента
постучался в нее. Не дожидаясь приглашения, он сам открыл дверь и вошел на
кафедру.
-- Здравствуйте, Василий Федорович, -- тут же, как только профессор
оказался в помещении кафедры психологии, первой с ним поздоровалась Юсман.
Она стояла боком у окна и легко, но выразимо и грустно улыбнулась вошедшему.
-- Я целую неделю вас пытаюсь увидеть, -- полушепотом заговорил
профессор, -- но тщетны были старания, и мои поиски вас, честное слово... --
не договорил он, а только выказывая неловкость объяснения, пожал плечами,
замолчал.
-- Вы напрасно меня искали, -- сказала Юсман.
-- Почему же? -- удивился немного обиженно профессор, -- наша последняя
встреча, может случиться так, не окажется для меня бесполезной.
-- Вы надеетесь на продолжение? -- кокетливо, но все так же грустно,
определилась Юсман.
-- Вы меня не так понимаете, -- переходя на еще больший шепот,
обеспокоенно заговорил профессор. -- Ваше право выбирать партнера, но ваша
подсказка! -- замысловато произнес он.
-- Что вы имеете ввиду, Василий Федорович? Какая подсказка? -- и, не
дожидаясь ответа, Юсман с отчетливой театральностью громко расхохоталась в
сторону приблизившегося к ней профессора.
Аршиинкин-Мертвяк теперь стоял уже недалеко от нее, на расстоянии длины
двухтумбового стола. -- О-о-ха-хо-хо, -- хохотнула она еще раз, будто для
убедительности, -- вы все еще под впечатлением.
-- Извините, -- озадаченно спросил профессор, -- но что вы имеете
ввиду?
-- И вы поверили мне? Вот что я имею ввиду!
-- На счет Бондаревски я ничего не стану доказывать, но... "Обратная
сторона"... Она действительно существует! И я терпеливо надеюсь на
положительный результат. За что и благодарен вам.
-- Перестаньте, я прошу вас! Вы сумасшедший человек!
-- Хорошо. Я больше не буду вам надоедать. А за подсказку... все равно,
спасибо...
-- Нет... Вы и в самом деле ненормальный! Несете какой-то вздор.
-- Может быть... Может и было бы это вздором, как выражаетесь вы, но...
"Они" вас
там знают и, как я понимаю, преследуют определенный интерес к вам.
-- Вы что, представились от меня?
-- Да. Я вынужден был это сделать.
-- Надеюсь, вы не ляпнули им, что Юсман Виктория Леонидовна объяснялась
с вами от имени Бондаревски Юрия Анатольевича?
-- Именно так!
-- Что вы хотите сказать, что вы...
-- Совершенно верно. Я сказал им то, о чем вы теперь обеспокоены и не
хотите почему-то говорить более, чем тогда, в ту удачную для меня ночь.
-- Дачную.
-- Что?
-- Не удачную, а дачную, а при сегодняшних обстоятельствах --
злополучную! -- досадно сказала Юсман, -- дернуло меня, -- озлобленно
прошептала она себе под нос.
-- Что вы сказали? -- переспросил профессор не расслышав последней
фразы.
-- Ничего, кроме того, что вы уже сделали ради своей, -- опять Юсман
прошептала для себя, -- задницы, конечно.
-- Я не пойму, -- профессор более не переспрашивал, -- вы хотите со
мной поговорить или нет?
-- Да, черт побери мою непредусмотрительность и пьяную вожделенность!
-- выкрикнула Виктория Леонидовна, но не очень громко, зато достаточно для
того, чтобы озадачить и насторожить профессора -- Хочу! Садитесь... Я тоже
сяду, -- и они оба присели, их разделял двухтумбовый темно, полированный
стол. -- Вполне вероятно, что вы натворили неисправимое, -- грустно и
отрешенно сказала упершись взглядом в полировку стола, Юсман.
-- Но вам-то что волноваться? -- взволнованно оправдался профессор. --
Ваше дело позади, и вы имеете то, к чему когда-то стремились и через что,
тоже, в свое время, наверняка не без чьего-то участия, получили сегодняшнее
удовлетворение от жизни, не так ли? Ведь вы были мужчиной?
-- Я и сейчас он, -- коротко ответила Юсман и профессору стало немного
не по себе, но жадность собственного удовлетворения, выгоды от "Обратной
стороны", тут же одержали над ним верх и Аршиинкин-Мертвяк не обратил
внимания на то, что совсем недавно он переспал с мужчиной.
-- Какая теперь разница, -- сказал профессор, -- естественно вы
осознаете себя как себя, но имеете... -- но он не договорил, Юсман прервала
его:
-- Извините, но по вашей милости, теперь я могу всего этого, -- Юсман
окинула демонстративно взглядом свое тело, -- лишиться.
-- Лишиться? -- переспросил профессор.
-- Да, именно так все, насколько я понимаю, сейчас обстоит. А вы
предлагаете разговор! О чем?
-- Но позвольте, почему вы считаете, что все так уж и плохо? Да, "они"
действительно интересовались человеком, который направил меня к "ним", но
этот, "их" интерес был вызван всего лишь статистикой!
-- Ах, какой вы наивный или выдаете себя за такого, но кто же вам
скажет подлинный интерес к человеку, направившему вас! -- возмутилась Юсман.
-- Хорошо. Пусть, предположим, так: я наивный человек. Но что вам "они"
могут сделать? В конце концов, существует законодательство, закон, который
не позволит "им"...
-- Не позволит "им" возвратить меня в мое природное тело, обладателем
которого я являлся, тьфу ты черт! Являлась...гм... Являлся когда-то?
-- Разве не так? -- в сомнении произнес профессор.
-- Не так! -- отрезала Юсман. -- Все не так как вы думаете. Они теперь
поспешат возвратить меня обратно и я лишусь и женского обличия и звания
кандидата наук и работы и нормальной зарплаты -- всего! И это -- в лучшем
случае!
-- Если все так как вы говорите, то "лучший случай" не из лучших. А что
же тогда худший? -- насторожился профессор, наконец-таки осознавая, что не
исключено, и ему придется хранить подобную тайну и иметь
предусмотрительность на будущее не вляпаться в похожий конфликт, и воздух в
его груди от этого будто затвердевал на какие-то мгновения и словно тем
самым бетонировал легкие.
-- Не мне вам объяснять, что есть худший. Об этом не трудно догадаться.
Человек, который проговорился, имея, что ему дали, уж тем более не будет
молчать, если его лишили даденного, а значит, лучший случай не предвидится.
-- Разве "они" могут...убить? -- боязливо спросил профессор.
-- А чтобы вы сделали на "их" месте, производя противозаконные
энергетические операции?
-- Почему же противозаконные? Мне кажется, это вполне официальная
фирма.
-- Да, естественно, это так, но "там" делают вид, что излечивают, а на
самом деле -- энергопересадки.
-- Значит я ваш убийца, -- медленно проговорил профессор.
-- А вы еще извинитесь передо мной, Василий Федорович! Все глядишь вам
легче будет. Но не МНЕ! -- вскрикнула Юсман, и по ее щекам кувыркнулись и
зависли на подбородке две слезинки, оставив за собой влажные полоски,
которые стали тут же подсыхать. -- Не мне, -- печально и негромко, в
остекленелой отрешенности, будто уже не замечая присутствия профессора,
сказала Виктория Леонидовна.
-- Может, я смогу вам чем-то помочь? -- жалобно спросил профессор.
-- Уходите, Василий Федорович. Немедленно уходите, -- только и ответила
Юсман, продолжая сидеть неподвижно, почти не моргая.
-- Хорошо. Я сейчас уйду, а вы успокойтесь, прошу вас, пожалуйста. --
Аршиинкин-Мертвяк встал со стула и уже возле самой двери остановившись,
сказал в полушепоте: -- До свидания, Виктория Леонидовна.
-- Идите вы к черту, -- услышал он в ответ от неподвижно сидящей
женщины, -- прощайте же, не стойте на пороге и не мучьте меня. -- В-О-ОН! --
довольно громко выкрикнула она и Аршиинкин-Мертвяк тут же выскочил в коридор
и захлопнул за собою дверь.
Миша
Аршиинкин-Мертвяк выскочил в коридор -- он оказался почти пустынным,
шли занятия. Теперь, один на один сам с собою, он несколько минут стоял в
нерешительности: "вернуться назад в помещение кафедры и попытаться...
уточнить отношения с Юсман?.. Или..." -- раздумывал он.
"Напрасно... Наверно, я поспешно пригласил сегодня в гости Мишу" --
чередовались мысли у профессора, того самого Мишу, который подрабатывал в
спорткомплексе дачного поселка.
"Интегральная фирма, оказывается, под вопросом, можно ли с "ними" иметь
дело?.." -- пристально переживал ситуацию Аршиинкин-Мертвяк. -- "Вляпаешься,
мать ее растак!" -- скользнул ругательный шепоток сквозь зубы профессора, от
чего Василий Федорович стеснительно огляделся по сторонам, выглядя при этом
так, словно исподтишка испортил воздух, не подслушал ли кто?..
И все-таки выбора не было. Точнее, он был, но тот, кто мог бы его
произвести -- никак не в состоянии был это сделать, и потому оставалось хоть
и сомневаться, принудительно озадачивать себя, но идти на риск! Потому что
жизнь дальнейшая, откажись от услуги фирмы, угрожала непостижимыми для
Василия Федоровича муками -- смертоносными! А тут -- надежда.
На улице было морозно и снежно, а солнце только напоминало о где-то
далеко существующем тепле.
-- Здравствуйте! Василий Федорович! -- стоял возле двери кафедры и
вспоминал Аршиинкин-Мертвяк. Именно так это сегодня двумя часами назад и
было: окликнул профессора возле входа в Университет Миша -- молодой человек
направлялся на какую-то кафедру по каким-то своим проблемам.
-- О-о! -- как-то покровительственно удивился в ответ на приветствие
молодого человека профессор, -- добрый день, Миша, -- сказал он. -- Вы как
всегда в спортивной форме, изящно подтянуты, глядя на вас я прямо-таки
молодею!
-- Хочется быть таким же? -- игриво поинтересовался Миша.
-- Еще бы! -- воскликнул Аршиинкин-Мертвяк.
Есть люди, на которых даже предусматривающая подвижность одежда
смотрится по стариковски, но одежда на Мише короткая, по пояс, кожаная,
утепленная изнутри искусственным мехом, куртка коричневого цвета,
темно-синие джинсы фирмы "Левис" и кожаные, белого цвета, тоже утепленные,
кроссовки, вокруг шеи, поверх воротника куртки, небрежно повязан белый
мохеровый шарф, -- одежда на Мише сама отставала от него, даже тогда
отставала, когда молодой человек замирал на какое-нибудь мгновение. Дело в
том, что Миша обладал присутствием внутренней подвижности, которую ощущал
сразу любой, с ним общающийся, человек, у которого непроизвольно возникали
желания, порывы к движениям, будь то движениям тела или души. Ну, а уж о
Мишиной подвижности физической говорить даже не приходилось.
Миша и в самом деле для окружающих всегда выглядел азартным в
переплетениях своих мускул, присутствие которых понималось, даже если они
скрывались под одеждой: его походка воспринималась легкой и невесомой, но
чередовалась она местами с прямо-таки, ощутимо-тяжеловесными фрагментами
движений, что подчеркивало беглую и разумную силу этого человека. Кроме
того, Миша был "нормального роста", как говорили ему вслед, посматривая
многие представительницы женского пола -- чуть повыше среднего.
Миша имел четкий, красивый, будто графически вычерченный профиль
высоколобого, черноглазого лица и смотрелся запоминающимся для первого
встречного. Волосы у него были черные и кучерявые, как у аборигена
африканца, и он носил их всегда коротко и аккуратно подстриженными, ни в
какое время года не прикрывая головными уборами. Но примечательнее всего
являлась его широкая и уверенная улыбка, обнажающая два ряда крепких
белоснежных зубов. Эта улыбка имела особый магнетизм, и человек,
разговаривающий с Мишей, тут же начинал непроизвольно улыбаться. Улыбка Миши
передавалась собеседнику, который, независимо от своего желания, улыбался в
ответ, и магнетизм этой улыбки можно было бы сравнить разве что с липкой
соблазнительностью чужого зевка, но только, если от зевка частенько хочется
поскорее избавиться, то от Мишиной улыбки у каждого начинали обнажаться
человечность и хорошие манеры. Мише было двадцать два года, уже около двух
лет, как он демобилизовался из десантников, и теперь готовился поступать в
спортивный вуз, будучи уже трижды мастером спорта по шахматам, большому
теннису и самбо. Миша снимал однокомнатную квартиру в районе станции метро
"Тульская" и жил там один, изредка его привлекали женские посещения, любил
он строго, без излишеств, но вкусно поесть, практически не пил спиртного,
немало читал всевозможных книг, увлекался автомеханикой, но только чисто
теоретически, потому что приобрести машину, хотя бы и старую, пока не
хватало средств, но права на вождение автомобиля уже имел. И мало кто знал,
да в огромном городе этим и не очень-то принято интересоваться, что Миша
являлся бывшим воспитанником детского дома, и лишь основательная сила воли
не позволяла этому молодому человеку время от времени депрессировать
одиночеством и не ранить окружающих заостренными лезвиями эгоизма, чтобы
потом от этого самому не мучиться совестливо: эти лезвия эгоизма ему удалось
уничтожить, переломать в спорте.
-- А вы, Василий Федорович, -- улыбнулся Миша, и профессор тут же
оскалил свои неровные зубы в ответ, -- будете опять предлагать в
Университет? -- спросил молодой человек, почувствовав, что профессор что-то
хочет ему сказать, но как бы раздумывает.
-- Да ты же несклоняемый! Всегда в одном лице! -- от души хохотнул
профессор, что редко он когда смог бы сделать, и этот хохоток скорее походил
на какой-то внутренний толчок, дребезжание развернувшейся пружины, глубоко
придерживаемой эйфории, необъяснимого, глубокого возбуждения, но Миша на это
не обратил внимание.
-- Спорт, Василий Федорович -- моя стихия! -- весело ответил он на
шутку профессора.
-- Да ты знаешь ли, чудак-человек, что спорт -- это буквально все, что
только можно себе представить? Спорт -- это соревнование: кто лучше, больше,
дальше, -- объяснил профессор и с добродушной ехидцей, -- "вот мол, как я
тебя", -- прибавил в интонации, будто для малого ребенка, -- а соревнование
присутствует в любом деле! -- и тут же профессор улыбнулся Мише.
-- Пусть так! -- весело ответил Миша. -- С профессорами философии
спорить -- бесполезно! -- подчеркнул он последнее слово, -- но я занимаюсь
теми видами спорта, которые мне нравятся. -- Молодой человек снова
улыбнулся, улыбка перемагнитилась на лицо профессора. Миша, развернувшись
красиво корпусом, хотел было уже направиться в сторону входных дверей в
здание Университета, думая, что встреча на этом исчерпана, но...
-- Миша! Подожди, пожалуйста... -- будто спохватился профессор.
-- Да, Василий Федорович, -- сразу же остановился и вежливо отозвался
молодой человек.
-- Слушай, Миша, у меня есть несколько задачек -- ну, никак не могу
решить! Может, поможешь?
-- Можно. В следующие выходные захватите с собой на дачу, -- не
раздумывая, охотно согласился молодой человек.
-- А если сегодня? Как ты на это смотришь?
-- Сегодня? -- немного подумал молодой человек. -- В принципе можно.
Они при вас?
-- Дома.
-- Ох, и хитрый вы человек, Василий Федорович! --лукаво прищурившись,
проговорил Миша, и снова приняв серьезное выражение лица, спросил: -- у вас
какое-то сегодня торжество?
-- Ну, если ты придешь, то устроим и торжество. Большего не обещаю --
маленькое, но со вкусом. Так как? Договоримся?
-- А почему бы и нет? -- весело сказал молодой человек и улыбнулся, и
Аршиинкин-Мертвяк тут же примерил эту улыбку на свое лицо.
-- Хорошо, -- определился профессор. -- Часикам к семи сможешь?
Устроит?
-- Нормально.
Аршиинкин-Мертвяк полез во внутренний карман своего кожаного на меху
пальто и извлек оттуда какую-то разноцветную карточку.
-- Держи мою визитку, -- сказал профессор
и протянул карточку молодому человеку. -- Там есть мой домашний адрес и
телефон, -- пояснил он.
-- Единственное вот..., -- как-то замялся Миша. -- Как ваши домашние?
-- А! Из домашних? -- только я и моя дочь.
-- А-а др...
-- Это и все. Мы живем вдвоем.
-- Ну, если так, -- оживившись, сказал молодой человек, -- и мой визит
особенно не помешает, я обязательно буду! -- улыбнувшись, согласился он
окончательно.
Они распрощались до вечера, и Миша направился в здание Университета, а
профессор съездил на своей машине в ближайшее кафе перекусить и снова
вернулся на работу.
Именно так это и было двумя часами назад, а потом..., а потом разговор
с Юс...
Внезапно, в размышления Аршиинкина-Мертвяка ворвалась студенческая
суета, возникшая словно ниоткуда -- наступил перерыв между лекциями.
Рыцарь Чести
Вечером Аршиинкин-Мертвяк находился у себя дома. Он сидел в своем
рабочем кабинете и время от времени посматривал на часы, между тем как, по
очереди, терпеливо оценивал шахматные задачи в брошюре, которую он сегодня
специально купил в киоске по дороге из Университета домой, он подыскивал
среди множества задач, на его взгляд, наиболее интересные, где бы
действительно он смог оказаться в затруднении, в случае, если бы он и в
самом деле взялся за их решение. Шахматы профессор не любил, но уважал их за
развитие логики, и он с удовольствием заменил бы игру в них на что-нибудь
более подходящее его сердцу, но такого занятия пока не находилось.
Наконец профессор отметил карандашом несколько задач и отложил брошюру
в сторону на видное место на своем рабочем столе.
"Половина седьмого" -- промыслил он про себя, когда в очередной раз
взглянул на свои ручные часы, -- "Скоро должен быть и Миша. Насколько я
помню, -- продолжал внутреннее размышление Василий Федорович, -- Этот
молодой человек был всегда пунктуальным..."
Медленная туманность воспоминаний нежно и тепло стала окутывать
профессора и он, откинувшись на спинку дивана, в сонливой истоме липко
зевнул, опустил подбородок на грудь и мягко закрыл усталые за день глаза.
Нет, он совершенно понимал, что не спит, осознает свое присутствие
дома, в рабочем кабинете, сидящим на своем излюбленном диване... Плавно, не
отчетливо для того чтобы разглядеть, но достаточно для ласковой ощупи его
причудливых чувств, всплывали, откуда-то из неведомой, но понимаемой, точно
присутствующей, глубины, в которую теперь стремительно падал Василий
Федорович, видения его пережитого прошлого.
Видения прошлых лет заговорили о себе:
Тогда, они, Василий Федорович и дочь Юля жили уже без супруги и матери.
Все на двоих и для двоих. Юля и он -- дочь и отец. Он самостоятельно
воспитывал дочь: ухаживал за ней, обучал премудростям жизни. Юля все больше
взрослея, напоминала, да что там напоминала -- походила на свою маму, да что
там походила -- являлась ее волшебной копией: по форме и движениям тела, в
эмоциях и чувственных переживаниях, в логике мышления. И она очень любила
своего отца, так же как мама, жена... Насколько у нее получалось, она и вела
себя дома, словно маленькая хозяйка: убиралась в квартире, перепачкиваясь
при этом с ног до головы, сама кулинарничала -- пока под руководством и
присмотром отца, пыталась, и где-то получалось у нее, заниматься стиркой
белья, правда, приходилось папе многое перестирывать заново, выжимать, но
все-таки!
Воспоминания завлекали в свои ласковые глубины профессора, и
расслабленный полет в них стареющего человека нравился ему, среди
разноцветного мельтешения чувств и образов памяти стали появляться очертания
намагниченных деталей, особо близких. И вот...
Словно картинки для разукрашивания...
Оживающие слайды чувств...
Влажная кожа... Дочери... -- семь лет... Юля, только что после
совместного купания. Неловко девочка, переминаясь с ноги на ногу, стоит в
своей разобранной кроватке... Щекотно...
Едва примагничиваются... Щекотные ладони папы...
Едва припухшие, но уже упругие груди, не по детски крупные соски,
настороженные голени... А лицо -- улыбающейся жены... Капельки воды --
промокает, стирает сухое полотенце...
Однажды, когда Юле было уже лет около девяти, он не удержался...
Нет, Василий Федорович, продолжительно боролся, смотрел в Юлины
сосредоточенные, немного напуганные глаза...
Но...
На что-то похоже...
Близко, неловко, похоже, мучительно...
Запретная ласка...
Ей... было приятно...
Так... он... все-таки... сдался...
Потом, где-то еще около года, Василий Федорович продолжал купать свою
дочь, но она все больше стеснялась его и ускользала от того, чтобы
повторялось...
В короткое время она совершенно стала самостоятельной не только в
купании, но и в отходе ко сну.
И все-таки, в подвижной игре ли, в домашних делах и прочем, нет-нет, да
девочка неожиданно оживляясь и тут же, замирая на некоторое мгновение,
исподволь, посматривала на своего отца выразительно светящимися от неведомой
радости глазами, словно была благодарна...
Даже теперь, когда Юля уже стала совершенно взрослым человеком, иногда
она так посмотрит на своего отца, будто до сих пор..., те же глаза детства.
Отдаленное волнение...
Оживающее сновидение...
Но разум...
...
Внезапно, там в прихожей, надломленной мелодией встрепенулся
электрический звонок -- кто-то пришел.
Аршиинкин-Мертвяк тоже встрепенулся у себя в кабинете на диване, будто
этот звонок ужалил его в душу, и тем самым образные размышления профессора
остановились, оборвались, и стали медленно рассеиваться...
"Что это? Где я? Почему?..." -- в первые мгновения подумалось Василию
Федоровичу.
Аршиинкин-Мертвяк ощущал мутную тяжесть в области сердца, мысли его еще
путались и теперь спотыкались об убегающих врассыпную , только что
властвовавших над ним образов прошлых, но близких лет.
Профессор настороженно приходил в себя, осмотрелся по сторонам,
разгадывая что произошло...
Звонок в дверь повторился, но уже безболезненно для хозяина квартиры.
Тут же профессор спохватился и, бегло нащупавши под ногами домашние тапочки,
подскочил с дивана, вышел в прихожую и, засуетившись с открыванием зам-ков,
поторопился успокоить гостя через дверь:
-- Открываю, открываю. -- Но впопыхах Василий Федорович замешкался:
вместо того, чтобы открыть замок, он его провернул в обратную сторону --
закрыл на еще один оборот и пока догадался об этом -- думал, что замок
заело. -- Минуточку... Одну минуточку... Сейчас открываю, -- оправдывался он
пытаясь заполнить паузу собственной неуклюжести, силясь отщелкнуть
непослушный замок.
Наконец замок поддался, привычно скрежетнул его металлический запор и
дурацкую инициативу и оставили в живых проболтавшегося раба!
-- Он обязательно будет уничтожен, я вам об этом говорю с полной
ответственностью.
-- Так сделайте это немедленно! -- прошипел сквозь зубы Маприй и снова
подкатил кресло к своему столу и, напружинившись, уселся в него. -- Ну? --
вопросительно сказал он.
-- Мне можно все-таки объяснить идею? -- будто попросился Георгио
Фатович.
-- Только в двух словах, -- решительно и огорченно определился Маприй.
-- Мы делали только перевертышей и на этом неплохо зарабатывали.
-- Конкретнее, -- поторопил шеф.
-- Что, если мы предоставим профессору, о котором я уже говорил, новое
тело, молодое, и хорошо заработаем! Думается мне, что подобной клиентуры
гораздо больше, чем нашей сегодняшней и завязок меньше.
-- Вы, как я понимаю, предлагаете убийства?
-- Почему же так!? Молодых парней и девушек, особенно воспитанников
детских домов, у которых совершенно не имеется родственников -- громадное
для нас количество!.. Их тела будут продолжать существовать, а изношенные
тела наших клиентов совершенно официально будут захораниваться. Конечно же,
здесь есть принцип нарушения добровольности с одной стороны, но это будет
оправдываться громадной и мгновенной прибылью.
-- Хорошо. А секретность? Где гарантия, что не проболтаются?
-- Это все можно хорошо подать.
-- Нет.
-- Это ваш окончательный ответ, Алекс?
-- Естественно, вы только отобрали у меня время.
-- И вы даже не хотите подумать и все взвесить?
-- Взвешивают, когда есть что взвешивать.
-- Что ж... Я очень сожалею перед вами за мое разгулявшееся
воображение, и очень прошу простить меня, Алекс...
-- Когда этот раб будет уничтожен? -- строго уточнил Маприй.
-- Я сейчас же отдам команду, -- сказал в некоторой задумчивости
Ворбий.
-- Поторопитесь, -- приказал Маприй, -- я думаю, вас не устроит жить в
отставке на проценты фирмы?
-- Алекс, вы можете абсолютно не волноваться. Я больше не потревожу вас
по пустякам, а с рабом будет покончено немедленно.
-- Только многолетняя совместная работа позволяет мне надеяться на это,
-- сказал Маприй, -- во всяком случае, я вам верю..., пока, -- подчеркнул
шеф последнее слово.
-- Я вам тоже. Ваша дальновидность всегда превосходит мои ожидания, --
попытался перейти на сердечность Ворбий.
-- Честно говоря, вы все-таки хитроватый человек, Георгио, и если бы не
уважение к вам, сами знаете от кого идущее, я...
-- Во всяком случае идея фирмы принадлежит мне, -- спокойно, будто
поднапомнив, сказал Ворбий.
-- Но начальный капитал мой, -- тут же парировал Маприй.
-- Да, -- согласился Георгио Фатович. -- И потому нам работать вместе,
а не отставлять друг друга. До свидания, Алекс. -- Ворбий ушел.
Тайный разговор
Профессор Аршиинкин-Мертвяк проходил по одному из университетских
коридоров, как вдруг он заметил среди толчеи студентов знакомое лицо.
Это была кандидат психологических наук Виктория Леонидовна Юсман.
"Бондаревски Юрий Анатольевич"... -- прозвучало как самое свежее
впечатление в голове Василия Федоровича. Юсман не замечала его присутствия
поодаль в коридоре, или делала вид, что не замечает, а профессор продолжал
пристально высвечивать своим неотступным взглядом таинственную женщину.
Но вот, несомненно, ему не показалось, Виктория Леонидовна подала знак
своему наблюдателю: большим пальцем правой руки она, через собственное
плечо, несколько раз, отчетливо указала на дверь кафедры и вскоре скрылась
за ней, и студенты разошлись кто куда.
Профессор нерешительно направился к двери кафедры и с робостью студента
постучался в нее. Не дожидаясь приглашения, он сам открыл дверь и вошел на
кафедру.
-- Здравствуйте, Василий Федорович, -- тут же, как только профессор
оказался в помещении кафедры психологии, первой с ним поздоровалась Юсман.
Она стояла боком у окна и легко, но выразимо и грустно улыбнулась вошедшему.
-- Я целую неделю вас пытаюсь увидеть, -- полушепотом заговорил
профессор, -- но тщетны были старания, и мои поиски вас, честное слово... --
не договорил он, а только выказывая неловкость объяснения, пожал плечами,
замолчал.
-- Вы напрасно меня искали, -- сказала Юсман.
-- Почему же? -- удивился немного обиженно профессор, -- наша последняя
встреча, может случиться так, не окажется для меня бесполезной.
-- Вы надеетесь на продолжение? -- кокетливо, но все так же грустно,
определилась Юсман.
-- Вы меня не так понимаете, -- переходя на еще больший шепот,
обеспокоенно заговорил профессор. -- Ваше право выбирать партнера, но ваша
подсказка! -- замысловато произнес он.
-- Что вы имеете ввиду, Василий Федорович? Какая подсказка? -- и, не
дожидаясь ответа, Юсман с отчетливой театральностью громко расхохоталась в
сторону приблизившегося к ней профессора.
Аршиинкин-Мертвяк теперь стоял уже недалеко от нее, на расстоянии длины
двухтумбового стола. -- О-о-ха-хо-хо, -- хохотнула она еще раз, будто для
убедительности, -- вы все еще под впечатлением.
-- Извините, -- озадаченно спросил профессор, -- но что вы имеете
ввиду?
-- И вы поверили мне? Вот что я имею ввиду!
-- На счет Бондаревски я ничего не стану доказывать, но... "Обратная
сторона"... Она действительно существует! И я терпеливо надеюсь на
положительный результат. За что и благодарен вам.
-- Перестаньте, я прошу вас! Вы сумасшедший человек!
-- Хорошо. Я больше не буду вам надоедать. А за подсказку... все равно,
спасибо...
-- Нет... Вы и в самом деле ненормальный! Несете какой-то вздор.
-- Может быть... Может и было бы это вздором, как выражаетесь вы, но...
"Они" вас
там знают и, как я понимаю, преследуют определенный интерес к вам.
-- Вы что, представились от меня?
-- Да. Я вынужден был это сделать.
-- Надеюсь, вы не ляпнули им, что Юсман Виктория Леонидовна объяснялась
с вами от имени Бондаревски Юрия Анатольевича?
-- Именно так!
-- Что вы хотите сказать, что вы...
-- Совершенно верно. Я сказал им то, о чем вы теперь обеспокоены и не
хотите почему-то говорить более, чем тогда, в ту удачную для меня ночь.
-- Дачную.
-- Что?
-- Не удачную, а дачную, а при сегодняшних обстоятельствах --
злополучную! -- досадно сказала Юсман, -- дернуло меня, -- озлобленно
прошептала она себе под нос.
-- Что вы сказали? -- переспросил профессор не расслышав последней
фразы.
-- Ничего, кроме того, что вы уже сделали ради своей, -- опять Юсман
прошептала для себя, -- задницы, конечно.
-- Я не пойму, -- профессор более не переспрашивал, -- вы хотите со
мной поговорить или нет?
-- Да, черт побери мою непредусмотрительность и пьяную вожделенность!
-- выкрикнула Виктория Леонидовна, но не очень громко, зато достаточно для
того, чтобы озадачить и насторожить профессора -- Хочу! Садитесь... Я тоже
сяду, -- и они оба присели, их разделял двухтумбовый темно, полированный
стол. -- Вполне вероятно, что вы натворили неисправимое, -- грустно и
отрешенно сказала упершись взглядом в полировку стола, Юсман.
-- Но вам-то что волноваться? -- взволнованно оправдался профессор. --
Ваше дело позади, и вы имеете то, к чему когда-то стремились и через что,
тоже, в свое время, наверняка не без чьего-то участия, получили сегодняшнее
удовлетворение от жизни, не так ли? Ведь вы были мужчиной?
-- Я и сейчас он, -- коротко ответила Юсман и профессору стало немного
не по себе, но жадность собственного удовлетворения, выгоды от "Обратной
стороны", тут же одержали над ним верх и Аршиинкин-Мертвяк не обратил
внимания на то, что совсем недавно он переспал с мужчиной.
-- Какая теперь разница, -- сказал профессор, -- естественно вы
осознаете себя как себя, но имеете... -- но он не договорил, Юсман прервала
его:
-- Извините, но по вашей милости, теперь я могу всего этого, -- Юсман
окинула демонстративно взглядом свое тело, -- лишиться.
-- Лишиться? -- переспросил профессор.
-- Да, именно так все, насколько я понимаю, сейчас обстоит. А вы
предлагаете разговор! О чем?
-- Но позвольте, почему вы считаете, что все так уж и плохо? Да, "они"
действительно интересовались человеком, который направил меня к "ним", но
этот, "их" интерес был вызван всего лишь статистикой!
-- Ах, какой вы наивный или выдаете себя за такого, но кто же вам
скажет подлинный интерес к человеку, направившему вас! -- возмутилась Юсман.
-- Хорошо. Пусть, предположим, так: я наивный человек. Но что вам "они"
могут сделать? В конце концов, существует законодательство, закон, который
не позволит "им"...
-- Не позволит "им" возвратить меня в мое природное тело, обладателем
которого я являлся, тьфу ты черт! Являлась...гм... Являлся когда-то?
-- Разве не так? -- в сомнении произнес профессор.
-- Не так! -- отрезала Юсман. -- Все не так как вы думаете. Они теперь
поспешат возвратить меня обратно и я лишусь и женского обличия и звания
кандидата наук и работы и нормальной зарплаты -- всего! И это -- в лучшем
случае!
-- Если все так как вы говорите, то "лучший случай" не из лучших. А что
же тогда худший? -- насторожился профессор, наконец-таки осознавая, что не
исключено, и ему придется хранить подобную тайну и иметь
предусмотрительность на будущее не вляпаться в похожий конфликт, и воздух в
его груди от этого будто затвердевал на какие-то мгновения и словно тем
самым бетонировал легкие.
-- Не мне вам объяснять, что есть худший. Об этом не трудно догадаться.
Человек, который проговорился, имея, что ему дали, уж тем более не будет
молчать, если его лишили даденного, а значит, лучший случай не предвидится.
-- Разве "они" могут...убить? -- боязливо спросил профессор.
-- А чтобы вы сделали на "их" месте, производя противозаконные
энергетические операции?
-- Почему же противозаконные? Мне кажется, это вполне официальная
фирма.
-- Да, естественно, это так, но "там" делают вид, что излечивают, а на
самом деле -- энергопересадки.
-- Значит я ваш убийца, -- медленно проговорил профессор.
-- А вы еще извинитесь передо мной, Василий Федорович! Все глядишь вам
легче будет. Но не МНЕ! -- вскрикнула Юсман, и по ее щекам кувыркнулись и
зависли на подбородке две слезинки, оставив за собой влажные полоски,
которые стали тут же подсыхать. -- Не мне, -- печально и негромко, в
остекленелой отрешенности, будто уже не замечая присутствия профессора,
сказала Виктория Леонидовна.
-- Может, я смогу вам чем-то помочь? -- жалобно спросил профессор.
-- Уходите, Василий Федорович. Немедленно уходите, -- только и ответила
Юсман, продолжая сидеть неподвижно, почти не моргая.
-- Хорошо. Я сейчас уйду, а вы успокойтесь, прошу вас, пожалуйста. --
Аршиинкин-Мертвяк встал со стула и уже возле самой двери остановившись,
сказал в полушепоте: -- До свидания, Виктория Леонидовна.
-- Идите вы к черту, -- услышал он в ответ от неподвижно сидящей
женщины, -- прощайте же, не стойте на пороге и не мучьте меня. -- В-О-ОН! --
довольно громко выкрикнула она и Аршиинкин-Мертвяк тут же выскочил в коридор
и захлопнул за собою дверь.
Миша
Аршиинкин-Мертвяк выскочил в коридор -- он оказался почти пустынным,
шли занятия. Теперь, один на один сам с собою, он несколько минут стоял в
нерешительности: "вернуться назад в помещение кафедры и попытаться...
уточнить отношения с Юсман?.. Или..." -- раздумывал он.
"Напрасно... Наверно, я поспешно пригласил сегодня в гости Мишу" --
чередовались мысли у профессора, того самого Мишу, который подрабатывал в
спорткомплексе дачного поселка.
"Интегральная фирма, оказывается, под вопросом, можно ли с "ними" иметь
дело?.." -- пристально переживал ситуацию Аршиинкин-Мертвяк. -- "Вляпаешься,
мать ее растак!" -- скользнул ругательный шепоток сквозь зубы профессора, от
чего Василий Федорович стеснительно огляделся по сторонам, выглядя при этом
так, словно исподтишка испортил воздух, не подслушал ли кто?..
И все-таки выбора не было. Точнее, он был, но тот, кто мог бы его
произвести -- никак не в состоянии был это сделать, и потому оставалось хоть
и сомневаться, принудительно озадачивать себя, но идти на риск! Потому что
жизнь дальнейшая, откажись от услуги фирмы, угрожала непостижимыми для
Василия Федоровича муками -- смертоносными! А тут -- надежда.
На улице было морозно и снежно, а солнце только напоминало о где-то
далеко существующем тепле.
-- Здравствуйте! Василий Федорович! -- стоял возле двери кафедры и
вспоминал Аршиинкин-Мертвяк. Именно так это сегодня двумя часами назад и
было: окликнул профессора возле входа в Университет Миша -- молодой человек
направлялся на какую-то кафедру по каким-то своим проблемам.
-- О-о! -- как-то покровительственно удивился в ответ на приветствие
молодого человека профессор, -- добрый день, Миша, -- сказал он. -- Вы как
всегда в спортивной форме, изящно подтянуты, глядя на вас я прямо-таки
молодею!
-- Хочется быть таким же? -- игриво поинтересовался Миша.
-- Еще бы! -- воскликнул Аршиинкин-Мертвяк.
Есть люди, на которых даже предусматривающая подвижность одежда
смотрится по стариковски, но одежда на Мише короткая, по пояс, кожаная,
утепленная изнутри искусственным мехом, куртка коричневого цвета,
темно-синие джинсы фирмы "Левис" и кожаные, белого цвета, тоже утепленные,
кроссовки, вокруг шеи, поверх воротника куртки, небрежно повязан белый
мохеровый шарф, -- одежда на Мише сама отставала от него, даже тогда
отставала, когда молодой человек замирал на какое-нибудь мгновение. Дело в
том, что Миша обладал присутствием внутренней подвижности, которую ощущал
сразу любой, с ним общающийся, человек, у которого непроизвольно возникали
желания, порывы к движениям, будь то движениям тела или души. Ну, а уж о
Мишиной подвижности физической говорить даже не приходилось.
Миша и в самом деле для окружающих всегда выглядел азартным в
переплетениях своих мускул, присутствие которых понималось, даже если они
скрывались под одеждой: его походка воспринималась легкой и невесомой, но
чередовалась она местами с прямо-таки, ощутимо-тяжеловесными фрагментами
движений, что подчеркивало беглую и разумную силу этого человека. Кроме
того, Миша был "нормального роста", как говорили ему вслед, посматривая
многие представительницы женского пола -- чуть повыше среднего.
Миша имел четкий, красивый, будто графически вычерченный профиль
высоколобого, черноглазого лица и смотрелся запоминающимся для первого
встречного. Волосы у него были черные и кучерявые, как у аборигена
африканца, и он носил их всегда коротко и аккуратно подстриженными, ни в
какое время года не прикрывая головными уборами. Но примечательнее всего
являлась его широкая и уверенная улыбка, обнажающая два ряда крепких
белоснежных зубов. Эта улыбка имела особый магнетизм, и человек,
разговаривающий с Мишей, тут же начинал непроизвольно улыбаться. Улыбка Миши
передавалась собеседнику, который, независимо от своего желания, улыбался в
ответ, и магнетизм этой улыбки можно было бы сравнить разве что с липкой
соблазнительностью чужого зевка, но только, если от зевка частенько хочется
поскорее избавиться, то от Мишиной улыбки у каждого начинали обнажаться
человечность и хорошие манеры. Мише было двадцать два года, уже около двух
лет, как он демобилизовался из десантников, и теперь готовился поступать в
спортивный вуз, будучи уже трижды мастером спорта по шахматам, большому
теннису и самбо. Миша снимал однокомнатную квартиру в районе станции метро
"Тульская" и жил там один, изредка его привлекали женские посещения, любил
он строго, без излишеств, но вкусно поесть, практически не пил спиртного,
немало читал всевозможных книг, увлекался автомеханикой, но только чисто
теоретически, потому что приобрести машину, хотя бы и старую, пока не
хватало средств, но права на вождение автомобиля уже имел. И мало кто знал,
да в огромном городе этим и не очень-то принято интересоваться, что Миша
являлся бывшим воспитанником детского дома, и лишь основательная сила воли
не позволяла этому молодому человеку время от времени депрессировать
одиночеством и не ранить окружающих заостренными лезвиями эгоизма, чтобы
потом от этого самому не мучиться совестливо: эти лезвия эгоизма ему удалось
уничтожить, переломать в спорте.
-- А вы, Василий Федорович, -- улыбнулся Миша, и профессор тут же
оскалил свои неровные зубы в ответ, -- будете опять предлагать в
Университет? -- спросил молодой человек, почувствовав, что профессор что-то
хочет ему сказать, но как бы раздумывает.
-- Да ты же несклоняемый! Всегда в одном лице! -- от души хохотнул
профессор, что редко он когда смог бы сделать, и этот хохоток скорее походил
на какой-то внутренний толчок, дребезжание развернувшейся пружины, глубоко
придерживаемой эйфории, необъяснимого, глубокого возбуждения, но Миша на это
не обратил внимание.
-- Спорт, Василий Федорович -- моя стихия! -- весело ответил он на
шутку профессора.
-- Да ты знаешь ли, чудак-человек, что спорт -- это буквально все, что
только можно себе представить? Спорт -- это соревнование: кто лучше, больше,
дальше, -- объяснил профессор и с добродушной ехидцей, -- "вот мол, как я
тебя", -- прибавил в интонации, будто для малого ребенка, -- а соревнование
присутствует в любом деле! -- и тут же профессор улыбнулся Мише.
-- Пусть так! -- весело ответил Миша. -- С профессорами философии
спорить -- бесполезно! -- подчеркнул он последнее слово, -- но я занимаюсь
теми видами спорта, которые мне нравятся. -- Молодой человек снова
улыбнулся, улыбка перемагнитилась на лицо профессора. Миша, развернувшись
красиво корпусом, хотел было уже направиться в сторону входных дверей в
здание Университета, думая, что встреча на этом исчерпана, но...
-- Миша! Подожди, пожалуйста... -- будто спохватился профессор.
-- Да, Василий Федорович, -- сразу же остановился и вежливо отозвался
молодой человек.
-- Слушай, Миша, у меня есть несколько задачек -- ну, никак не могу
решить! Может, поможешь?
-- Можно. В следующие выходные захватите с собой на дачу, -- не
раздумывая, охотно согласился молодой человек.
-- А если сегодня? Как ты на это смотришь?
-- Сегодня? -- немного подумал молодой человек. -- В принципе можно.
Они при вас?
-- Дома.
-- Ох, и хитрый вы человек, Василий Федорович! --лукаво прищурившись,
проговорил Миша, и снова приняв серьезное выражение лица, спросил: -- у вас
какое-то сегодня торжество?
-- Ну, если ты придешь, то устроим и торжество. Большего не обещаю --
маленькое, но со вкусом. Так как? Договоримся?
-- А почему бы и нет? -- весело сказал молодой человек и улыбнулся, и
Аршиинкин-Мертвяк тут же примерил эту улыбку на свое лицо.
-- Хорошо, -- определился профессор. -- Часикам к семи сможешь?
Устроит?
-- Нормально.
Аршиинкин-Мертвяк полез во внутренний карман своего кожаного на меху
пальто и извлек оттуда какую-то разноцветную карточку.
-- Держи мою визитку, -- сказал профессор
и протянул карточку молодому человеку. -- Там есть мой домашний адрес и
телефон, -- пояснил он.
-- Единственное вот..., -- как-то замялся Миша. -- Как ваши домашние?
-- А! Из домашних? -- только я и моя дочь.
-- А-а др...
-- Это и все. Мы живем вдвоем.
-- Ну, если так, -- оживившись, сказал молодой человек, -- и мой визит
особенно не помешает, я обязательно буду! -- улыбнувшись, согласился он
окончательно.
Они распрощались до вечера, и Миша направился в здание Университета, а
профессор съездил на своей машине в ближайшее кафе перекусить и снова
вернулся на работу.
Именно так это и было двумя часами назад, а потом..., а потом разговор
с Юс...
Внезапно, в размышления Аршиинкина-Мертвяка ворвалась студенческая
суета, возникшая словно ниоткуда -- наступил перерыв между лекциями.
Рыцарь Чести
Вечером Аршиинкин-Мертвяк находился у себя дома. Он сидел в своем
рабочем кабинете и время от времени посматривал на часы, между тем как, по
очереди, терпеливо оценивал шахматные задачи в брошюре, которую он сегодня
специально купил в киоске по дороге из Университета домой, он подыскивал
среди множества задач, на его взгляд, наиболее интересные, где бы
действительно он смог оказаться в затруднении, в случае, если бы он и в
самом деле взялся за их решение. Шахматы профессор не любил, но уважал их за
развитие логики, и он с удовольствием заменил бы игру в них на что-нибудь
более подходящее его сердцу, но такого занятия пока не находилось.
Наконец профессор отметил карандашом несколько задач и отложил брошюру
в сторону на видное место на своем рабочем столе.
"Половина седьмого" -- промыслил он про себя, когда в очередной раз
взглянул на свои ручные часы, -- "Скоро должен быть и Миша. Насколько я
помню, -- продолжал внутреннее размышление Василий Федорович, -- Этот
молодой человек был всегда пунктуальным..."
Медленная туманность воспоминаний нежно и тепло стала окутывать
профессора и он, откинувшись на спинку дивана, в сонливой истоме липко
зевнул, опустил подбородок на грудь и мягко закрыл усталые за день глаза.
Нет, он совершенно понимал, что не спит, осознает свое присутствие
дома, в рабочем кабинете, сидящим на своем излюбленном диване... Плавно, не
отчетливо для того чтобы разглядеть, но достаточно для ласковой ощупи его
причудливых чувств, всплывали, откуда-то из неведомой, но понимаемой, точно
присутствующей, глубины, в которую теперь стремительно падал Василий
Федорович, видения его пережитого прошлого.
Видения прошлых лет заговорили о себе:
Тогда, они, Василий Федорович и дочь Юля жили уже без супруги и матери.
Все на двоих и для двоих. Юля и он -- дочь и отец. Он самостоятельно
воспитывал дочь: ухаживал за ней, обучал премудростям жизни. Юля все больше
взрослея, напоминала, да что там напоминала -- походила на свою маму, да что
там походила -- являлась ее волшебной копией: по форме и движениям тела, в
эмоциях и чувственных переживаниях, в логике мышления. И она очень любила
своего отца, так же как мама, жена... Насколько у нее получалось, она и вела
себя дома, словно маленькая хозяйка: убиралась в квартире, перепачкиваясь
при этом с ног до головы, сама кулинарничала -- пока под руководством и
присмотром отца, пыталась, и где-то получалось у нее, заниматься стиркой
белья, правда, приходилось папе многое перестирывать заново, выжимать, но
все-таки!
Воспоминания завлекали в свои ласковые глубины профессора, и
расслабленный полет в них стареющего человека нравился ему, среди
разноцветного мельтешения чувств и образов памяти стали появляться очертания
намагниченных деталей, особо близких. И вот...
Словно картинки для разукрашивания...
Оживающие слайды чувств...
Влажная кожа... Дочери... -- семь лет... Юля, только что после
совместного купания. Неловко девочка, переминаясь с ноги на ногу, стоит в
своей разобранной кроватке... Щекотно...
Едва примагничиваются... Щекотные ладони папы...
Едва припухшие, но уже упругие груди, не по детски крупные соски,
настороженные голени... А лицо -- улыбающейся жены... Капельки воды --
промокает, стирает сухое полотенце...
Однажды, когда Юле было уже лет около девяти, он не удержался...
Нет, Василий Федорович, продолжительно боролся, смотрел в Юлины
сосредоточенные, немного напуганные глаза...
Но...
На что-то похоже...
Близко, неловко, похоже, мучительно...
Запретная ласка...
Ей... было приятно...
Так... он... все-таки... сдался...
Потом, где-то еще около года, Василий Федорович продолжал купать свою
дочь, но она все больше стеснялась его и ускользала от того, чтобы
повторялось...
В короткое время она совершенно стала самостоятельной не только в
купании, но и в отходе ко сну.
И все-таки, в подвижной игре ли, в домашних делах и прочем, нет-нет, да
девочка неожиданно оживляясь и тут же, замирая на некоторое мгновение,
исподволь, посматривала на своего отца выразительно светящимися от неведомой
радости глазами, словно была благодарна...
Даже теперь, когда Юля уже стала совершенно взрослым человеком, иногда
она так посмотрит на своего отца, будто до сих пор..., те же глаза детства.
Отдаленное волнение...
Оживающее сновидение...
Но разум...
...
Внезапно, там в прихожей, надломленной мелодией встрепенулся
электрический звонок -- кто-то пришел.
Аршиинкин-Мертвяк тоже встрепенулся у себя в кабинете на диване, будто
этот звонок ужалил его в душу, и тем самым образные размышления профессора
остановились, оборвались, и стали медленно рассеиваться...
"Что это? Где я? Почему?..." -- в первые мгновения подумалось Василию
Федоровичу.
Аршиинкин-Мертвяк ощущал мутную тяжесть в области сердца, мысли его еще
путались и теперь спотыкались об убегающих врассыпную , только что
властвовавших над ним образов прошлых, но близких лет.
Профессор настороженно приходил в себя, осмотрелся по сторонам,
разгадывая что произошло...
Звонок в дверь повторился, но уже безболезненно для хозяина квартиры.
Тут же профессор спохватился и, бегло нащупавши под ногами домашние тапочки,
подскочил с дивана, вышел в прихожую и, засуетившись с открыванием зам-ков,
поторопился успокоить гостя через дверь:
-- Открываю, открываю. -- Но впопыхах Василий Федорович замешкался:
вместо того, чтобы открыть замок, он его провернул в обратную сторону --
закрыл на еще один оборот и пока догадался об этом -- думал, что замок
заело. -- Минуточку... Одну минуточку... Сейчас открываю, -- оправдывался он
пытаясь заполнить паузу собственной неуклюжести, силясь отщелкнуть
непослушный замок.
Наконец замок поддался, привычно скрежетнул его металлический запор и