мужчинам, никогда не понять, что если она, женщина, не может существовать
только с одним мужчиной, так это не всегда от безрассудства, глупости,
разврата или еще чего, а и от другого, скажем: незнания, скорее даже --
познания себя как женщины, женщины как таковой. Это тот самый момент, когда
женщина не знает возможностей женского тела и потому обнаруживает эти
возможности, изучает проявления своего тела и души как ребенок какую-нибудь
игрушку. И только те женщины, которые твердо знают свое тело и понимают его
-- быстро охладевают к нему или же всегда остаются в какой-то мере
безразличными к своему естеству, а если нет..., есть еще один путь, но лишь
для немногих женщин, которые, обнаруживают себя в соединении с истинным
мужчиной, который проявлен в истинном символе, сотканном из бесчисленного
множества необходимых для такой счастливицы образов, дающих ей возможность
раскрывать и познавать себя -- с этим, одним, единственным и незаменимым, но
заменяющим и вмещающим в себя все и всех остальных. -- Виктория замолчала.
-- Уверен, что ты, возможно, права, Виктория, -- прозвучал посвежевший
голос профессора, смотрящего неотрывно в глаза женщине, еще не досказавшей.
-- Но что же все-таки есть символ? -- придав своему голосу мягкую и
заинтересованную интонацию, осведомился он, не притворяясь, выказав
подлинную откровенность своей души, выказав то, что она, его душа сейчас и
чувствовала на самом деле, а еще он почему-то боялся, что Виктория не
продолжит начатый разговор на тему, от которой профессор находился каждый
свой день неподалеку: дочь Юлия. -- Так что же все-таки символ? -- поторопил
он ответ вторично, потому что Виктория все еще продолжала молчать.
Прошла осторожная минута со стороны профессора и загадочно-напряженная
со стороны его партнера-собеседницы.
-- Тебе сколько лет? -- наконец, но неожиданно спросила она.
-- Двадцать, -- немного обиженно ответил профессор.
-- Я спросила серьезно.
-- Двадцать... Сорокалетней давности, -- грустновато подтвердил он.
-- Значит.., шестьдесят лет, -- подыскивая слова для продолжения
разговора, как бы по пути передвижения своих мыслей, определилась она.
-- Значит, шестьдесят, -- будто машинально повторил за Викторией и
профессор.
-- Слушай, ты прожил, -- заговорила она, -- шестьдесят и неужели так и
ни разу не задумывался над этим?
-- Над чем?
-- Над символом.
-- Я все время пытался бороться только с его последствиями.
-- Что ты имеешь ввиду?
-- Я примеряю на себя сказанное тобою и все совпадает. Ты говоришь
символ, а я понимаю -- цель.
-- Можно и так, -- подтвердила Виктория.
-- Моя первая жена, (если бы я понимал тогда!), имела символ по
отношению ко мне, когда выходила за меня замуж, всего лишь, остаться по
окончании университета на жительство в Москве, и по осуществлении символа
она стала уродливой натурой, отвратительным человеком.
-- Но она не виновна в этом. Она познает себя, -- пояснила
заинтересованно слушающая профессора собеседница.
-- И это я теперь понимаю. Больше того, скажу, и каждый мужчина, как ты
повествуешь о женщине, должен научиться заранее распознавать, и если не
желает потерять любовь своей избранницы, то, и уметь во время выражать из
себя -- очередной символ, новый и именно тот, который она, его суженая, еще
не открыла, не познала, но теперь возжелала -- открыть и познать. Она,
обладательница предыдущего символа, как исчерпавшего себя, ибо она его
достигла, но она не может остановиться и, тем самым, продолжая собирать
себя, она начинает стремиться и выискивать, иначе, убегая от деградации,
новый символ, а развитие не может быть обвинительно, это все равно что
ополчаться на свечение Солнца: оно есть и светит, потому что не может иначе.
По-детски просто, по наитию природы, обнаруживает она в себе свое естество
женщины, и потому ей будут всегда требоваться все новые символы, пока она не
станет полностью женщиной, чтобы перестать быть и ею. И ты же не станешь
отрицать, что мужчины так же познают и открывают себя, как и вы, женщины.
-- Ты присутствовал на защите моей диссертации? -- тут же ответила на
вопрос вопросом Виктория.
-- Да, и потом внимательно читал ее содержание.
-- Тогда зачем ты, -- немного обидевшись, в свою очередь сказала
собеседница, -- спрашивал о символе?
-- Не обижайся на меня. Одно дело знать об этом, и совсем другое,
поверь мне, уметь правильно определяться в жизни.
-- Это касается тебя и сейчас?
-- Да... Моя дочь, Юлия... Я хочу остаться для нее в символе, целью --
всегда необходимого рядом отца. Возможно ли такое?
-- Остаться отцом... -- задумалась, заботливо оживившись, Виктория. --
Думается, в основном такое не составляет проблемы для большинства людей...
Но отцом..., который всегда рядом...
-- Именно так, -- подтвердил без колебаний Аршиинкин-Мертвяк.
-- Что значит рядом? -- поинтересовалась Виктория. -- В смысле, возьмем
гиперболу, даже в постели?
-- Я не говорил этого, но... такое... -- замешкался стеснительно
Василий Федорович,-- было бы в самый раз... Идеал, -- вырвалось у него.
-- Ты говоришь о таких вещах, о которых можно услышать только человеку
понимающему.
-- Да, Виктория, и ты меня должна понять правильно: она, Юлия -- как
две капли воды похожа на мою вторую жену, если хочешь, то она -- мой
недостигнутый символ.
-- Так и займись ею, женой.
-- Она умерла. Давно.
-- Извини, я не знала, Василий Федорович.
-- Так, возможно ли это? -- будто и не слыша извинений в свой адрес,
волнительно спросил профессор.
-- Возможно, -- коротко, но почему-то настолько убедительно сказала
Виктория, что профессору, стало на какое-то мгновение, окрыленно легко,
по-мальчишески шаловливо и радостно. Но это мгновение ускользнуло и логика
отцовства предоставила свои достоверные оправдания:
-- Как же я буду выглядеть в социуме, не говоря уже перед самой
дочерью, если я предложу ей свои руку и сердце? -- опечалено, словно позоря
себя вслух, сказал он.
Некоторое время, они, Виктория и Василий Федорович молчали: Виктория
словно решалась на что-то -- сказать или сделать, но профессор, не замечая
ее чувственной подготовки на какое-то действо, сидел все так же, на кровати,
но теперь -- мучительно охватив свою голову обеими руками и облокотившись
себе на колени.
-- Мне сейчас трудно тебе это объяснить, но я сейчас подумала, что
такую проблему под силу решить, только... "Обратной стороне" -- шепотом
проговорила Виктория последнюю фразу.
-- Ты шутишь, -- не отрывая рук от головы, почти безразлично проговорил
профессор.
-- Нисколько, -- в полуголосе, но твердо подтвердила Виктория.
-- Не надо. Я прошу тебя, -- умоляюще попросил Аршиинкин-Мертвяк и,
выпрямившись, посмотрел собеседнице в глаза.
-- Напрасно. Я думала тебе помочь и не более того, но то, о чем ты
предположил, шутки исключены, Василий Федорович.
-- Хорошо. Помоги, -- безнадежно согласился профессор. -- Что это,
"Обратная сторона"?
-- Как ты думаешь..., -- прошептала собеседница, -- кто я?
-- Виктория, -- начал было говорить профессор, но собеседница
отрицательно покачала головой в знак неправильного ответа, -- я имел в виду,
-- поправился профессор, -- Виктория Леонидовна Юсман, кандидат
психологических наук.
-- Опять же... Неверно, -- не приняла ответа она.
-- Ну..., я не знаю..., хотя... Не назвал еще одного -- женщина?..
Так?..
-- Абсолютно не так.
-- Но позволь, не мужчина же... ты?
-- Именно так.
-- Тогда, в таком случае, мне остается подумать, что ты либо дуришь
невпопад, обижаешь, а это, мягко говоря -- неприятно; либо ты... --
сумасшедшая, извини конечно меня, Виктория.
-- Ты не назвал третьего.
-- Никакого третьего варианта не может здесь быть.
-- Третий вариант есть... Бондаревски Юрий Анатольевич, -- спокойно
сказала Виктория.
-- Что-то не припомню. Кто он? -- озадачился профессор, настраиваясь
услышать привычную логику ответа.
-- Это -- я, Василий Федорович, -- подтвердила Виктория. -- Он самый,
собственной персоной, и она назвалась громче и отчетливее, -- Бондаревски
Юрий Анатольевич. Но теперь, -- прибавила она, -- в телесах женщины. Прошу
любить и жаловать, но это между нами!.. Что ты молчишь, Василий Федорович?..
Ты удивлен?.. А-а..., понятно... Снова подумалось, что говоришь с
сумасшедшей?.. Ну..., как знаешь..., молчи, -- и она потянулась рукой, и
ловко взяла свою сумочку со стоящего рядом с кроватью низенького стола и
пламя свечи раскачалось от ее манипуляции.
Виктория извлекла из сумочки блокнот в кожаном переплете, быстро
раскрыла его, отлистала несколько страниц и вырвала ту, на которой теперь
остановилась -- страница оказалась чистой, как заметил наблюдавший за этим
профессор. Виктория бегло, по памяти, написала оказавшейся в ее руке ручкой,
видимо хранившейся в корешке блокнота, пару небрежного почерка строк и
подала листок Аршиинкину-Мертвяку.
-- Здесь, если надумаешь, необходимый тебе адрес и телефон... Возьми,
-- профессор принял листок, продолжая молча смотреть на Викторию, --
"Обратная сторона" -- делает перевертышей... Это официальная фирма, правда
известная не такому широкому кругу как другие медицинские учреждения. Может
они и согласятся помочь, довольно не исключено. Больше... Я тебе ничего не
скажу, Василий Федорович. И не смотри ты на меня такими неподвижными
глазами. Никто, никогда и нигде тебе не поверит, что я не Виктория!... Ты и
сам не поверишь, все-таки советую обратиться.
-- Но я же не... тот..., который... Не из тех..., что?... -- продолжая
смотреть стеклянным взглядом на собеседницу, недосказал, будто попытался
оправдаться профессор.
-- А я и не думала тебя обижать, Василий Федорович. Но... Не могу я, и
не имею права тебе сказать больше, чем уже тебе известно теперь.
Утром, всю обратную дорогу в Москву, сидя за рулем своего БМВ,
Аршиинкин-Мертвяк, машинально распознавая дорогу, сосредоточенно
просматривал в своей памяти фрагментами саму вчерашнюю вечеринку, постельные
удовольствия с Викторией. Но потом... Теперь, в кармане его спортивного
костюма, спрятан адрес "Обратной стороны", написанный на блокнотном листке
Викторией.
Дьявольщина
Аршиинкин-Мертвяк возвратился домой в Москву в привычную трехкомнатную
квартиру и объявился перед своею дочерью каким-то, как показалось ей,
нерасторопным: не одел свои тапочки, а только лишь взял их в руки и немного
посмотрев на них, бросил валяться у вешалки -- остался в носках, проскочил
на кухню -- схватил бутерброд с колбасой -- надкусил его и положил обратно в
тарелку.
-- Как отдыхалось, папа? -- задала обычный вопрос Юлия, на который
Василию Федоровичу можно было даже не отвечать, потому что за последние годы
вопрос этот приобрел форму своеобразного приветствия между ним и дочерью, и
профессор традиционно не ответил на него и было уже решил пройти к себе в
кабинет, который, впрочем являлся и его спальней, но... Юлия почему-то
вопреки образовавшимся правилам настоятельно повторила вопрос:
-- Как отдыхалось, папа? -- более требовательно произнесла она.
И теперь не ответить профессор не мог. Он остановился в прихожей, едва
приоткрывши дверь в свой кабинет, а дочь смотрела ему прямо в глаза, и она
ожидала ответа.
-- Хорошо, Юленька -- неуверенно и озадаченно проговорил Василий
Федорович на инерции внутреннего раздумья.
-- Зачем же ты пытаешься от меня скрыть очевидное! Я вижу. Я понимаю,
что что-то не так... Папа!
-- Все так. Все нормально, Юленька. Нет проблем, кроме тех, что и
всегда с нами, -- ласково проговорил Аршиинкин-Мертвяк.
-- Как знаешь, папа. Будем считать, что мне показалось.
-- Вне каких-либо сомнений, Юля... -- коротко и подвижно сказал
профессор и... на пару секунд замолчав, извинительно добавил: -- Мне еще
надо успеть переодеться и кое-что обдумать.
-- Да. Конечно же, папа.
-- Надо войти в повседневную форму, -- все так же, извинительно,
пояснил Василий Федорович, но уже в тоне подоспевшей на выручку шутливости.
Юлия немного успокоилась.
-- Тебе заварить кофе? -- спросила она.
-- Да-да, естественно, -- тут же согласился профессор -- быстро
ускользнул в свой кабинет и уже, когда он закрыл за собою дверь, вдогонку
уходящей на кухню дочери донесся его поспешный голос, -- и пожалуйста --
по-креп-че!..
Аршиинкин-Мертвяк остался один на один сам с собою. В начале он
медленно прохаживался по своему небольшому кабинету от окна к двери и
обратно, потом он присел на свой любимый мягкий, с нежной обивкой диван,
который уже два дня не принимал тепла своего хозяина и встретил теперь его
прохладно. Все размышления Василия Федоровича были направлены только в одном
направлении: последняя ночь, проведенная в обществе женщины, безумная, но
может быть, очень хотелось так, -- реальная возможность разрешения всех
нестерпимо-болевых проблем, и такая перспектива нормальной жизни! Удержаться
от соблазна пофантазировать профессор не мог, но так же, не мог он, все же
отдаваясь влечению обольстительного желания перестать быть самим собою --
профессором философии Университета, и он, наряду с наслаждением, все-таки
пытался давать себе отчет, анализировать, нарабатывать вывод в колючих
рамках освоенной им на протяжении жизни логики. "Ну, это же не логично!" --
думалось ему, -- "Как можно поверить в такое?!" -- спрашивал он сам у себя,
-- "Виктория Леонидовна Юсман вовсе не Виктория Леонидовна Юсман, а
Бондаревски Юрий Анатольевич! Не женщина, а мужчина, вернее -- мужчина в
женском теле! Не верю!.. Не... верю... Но..., собственно говоря..., почему
бы и не... поверить?.. Чертовщина какая-то, дъявольщина и только!" --
разочарованно вскочил с дивана профессор и несколько раз бегло туда-сюда, от
окна к двери, прошелся по кабинету и снова размашисто уселся на свой диван.
"А хорошо бы, если все так!" -- опять размышлялось ему, и он, медленно и с
предвкушением наслаждения закрыл свои счастливые глаза и стал погружаться в
полудрему, пытаясь разглядеть, в теперь видимых им внутренне мельтешениях
необъяснимых форм, образ любимой женщины, своей второй супруги -- Юлиной
мамы, давно ушедшей, но ставшей от этого еще ближе ему, Василию Федоровичу,
потому что была она с тех пор и сейчас, всегда и везде рядом в помыслах и в
переживаниях чувств и даже -- ощутимо рядом, в реальности, в образе дочери,
которая удивительно копировала свою мать и телом и душою и разумом, и
Аршиинкин-Мертвяк все больше с годами, труднее мог различить, разобрать,
кого же он остался любить: дочь Юлию или жену Катеньку? От этого он часто
терялся и порою, с громадным трудом успевал себя остановить, не решиться
войти на ночь в спальню к Юлии. И Юлия, порою, кажется замечала, о чем--то
догадывалась, особенно, когда отец ласкал ее в ранней юности. Были моменты,
когда она просыпалась и тут же, открывая глаза, упиралась своим сонливым
взглядом в отца, стоящего у ее кровати: так, бывало, он стоял и смотрел, не
в силах подолгу отойти от дочери, а она, ничего не понимая, смотрела на него
и девственно снова засыпала под его присмотром. Он ревновал свою дочь ко
всем взглядам молодых людей на нее, будь то на улице, в метро, в
Университете или в каком-либо другом месте. Теперь дочь приобрела молодую,
налитую свежестью упругую плоть, и такую же как и была у Катеньки смуглую,
шелковисто-ароматную кожу. Девчоночным задором курносились ее груди как и у
Кати. Смоляного цвета волосы до плеч, распущенные и пышные кое-где самой
природой разбросано -- сворачивались они в крупные пружины плавно и
мелодично обвисающие от своей тяжести. Прон-зительно карие глаза, понимающие
и отзывчивые. Строгая, но невероятно женственная улыбка губ. Были моменты,
когда профессора просто валило с ног от безумного желания обладать всеми
этими прелестями! Но, как же дико и не по-человечески несправедливо
издевалась над ним природа его жизни теперь: Аршиинкин-Мертвяк пребывал в
состоянии человека, у которого отняли что-то сокровенное, во что он безумно
был влюблен. Создавалось полное впечатление, что его супруга продолжала с
ним жить, но только словно за невидимой, прозрачной и неощутимой преградой,
нарушить которую он был не в состоянии. Будто супруга забыла его как мужа и
теперь отчетливо и реально играла роль его дочери, но достучаться и
напомнить о себе и совершенно не дождаться окончания спектакля! Профессор
понимал это ясно, даже надежда была абсолютно исключена -- словно актер
обезумел! Жена его Катенька, в образе, в роли его дочери Юлии! Как бред! Но
реальность!
-- Папа, -- в прикрытую дверь кабинета постучалась Юлия. -- Твой кофе
готов.
"Обратная Сторона"
-- Алло. Это телефон... номер... семь нулей?
-- Да. Вы звоните правильно.
-- Интегральная фирма "Обратная сторона"?
-- Секретарь Интегральной фирмы "Обратная сторона" слушает вас.
-- Будьте добры, подскажите: как и когда я могу у вас
проконсультироваться?
-- Мы работаем с десяти до восемнадцати часов ежедневно, суббота и
воскресенье -- выходные дни, перерыв с часа до двух, но для того, чтобы вас
проконсультировали, вам понадобится записаться на прием. Какой день и время
удобны для вас?
-- Неплохо бы...э...э-э..., сейчас сориентируюсь...
-- Ничего страшного, я подожду, не торопитесь.
-- Кажется, в пятницу лучше всего.
-- Это уж вам решать, когда лучше. Так что, записывать на пятницу?
-- Да. Если можно, то, пожалуйста, на пятницу.
-- На который час?
-- Думаю..., часика на три. Можно так?
-- Записываю вас на пятнадцать часов. Большая просьба не опаздывать.
Запомните пожалуйста свой номер: двадцать два.
-- Разумеется. Я понимаю.
-- Минуточку, не кладите, пожалуйста, трубку. По какому вопросу вы
желаете получить консультацию?
-- Как-то... Я... не могу... сразу и сказать, честное слово.
-- Хорошо. Запишу по личному.
-- В принципе так... Скажите.
-- Да. Я слушаю.
-- По моему приходу в пятницу мне будет ясно, там, у вас, к кому и куда
обратиться. Я имею ввиду, чтобы не разыскивать, какое помещение, кто меня
примет?
-- Вас примет Георгио Фатович Ворбий, второй этаж, приемная...
... В наступившую пятницу, в пятнадцать часов, как и предварительно
оговаривалось по телефону, Василий Федорович, без особого труда разыскал
Интегральную фирму "Обратная сторона". По указанному в беглой записке
Виктории Леонидовны Юсман адресу, на окраине центральной части Москвы,
находился старой постройки двухэтажный особняк: множество вылепленных,
видимо из гипса, всевозможных фигурок людей и животных, покрытых золотистой
серебрянкой, привлекательно украшали со стороны непротяженного и почти
безлюдного переулка лицевой фасад здания фирмы.
Профессор, почему-то не раздумывая долго, что никак не определялось в
его отработанных правилах ситуационного поведения, сразу же нажал
продолжительно на кнопку электрического звонка, расположенную невысоко,
слева у входной двери в здание, сразу под табличкой: "Позвоните и ждите".
Спустя несколько секунд через небольшую никелированную решетку над
табличкой раздался металлический голос: "Пожалуйста, назовите ваш номер".
-- Двадцать два, -- как можно отчетливее произнес профессор.
Во входной двери что-то щелкнуло и за той же никелированной решеткой
тут же возник все тот же, металлический голос: "Проходите".
Василий Федорович, теперь уже осторожно, открыл входную дверь и вошел
во внутрь особняка фирмы.
И вот он стоял в небольшом округлом фойе -- входная дверь захлопнулась
позади, и с этого мгновения профессор как-то почувствовал, что выйти отсюда
обратно в переулок он сможет не иначе как по чьему-то разрешению на то, а
значит, ему неминуемо предстояло с кем-то, но из представителей "Обратной
стороны", встретиться. Здесь Аршиинкину-Мертвяку пришлось смириться со своим
положением и он постарался успокоить себя, уравновесить и отставить в
сторону волнительную мысль "вернуться в переулок", которая возникла
одновременно с тем, как он, "хорошо не обдумавши", оказался в этом фойе.
-- Вас ожидают в приемной на втором этаже. -- неожиданно раздался
неведомо откуда мужской радиоголос, но внимательный, более очеловеченный.
Профессор поднялся по беломраморным ступенькам довольно широкой
лестницы и, пройдя несколько шагов по коридору, оказался в крохотном фойе
второго этажа, где располагались мягкие кресла, здесь же и находилась дверь
с выпуклой отливающей сталью надписью на ней -- "ПРИЕМНАЯ".
Василий Федорович подумал было присесть в одно из комфортных кресел,
как вдруг, не позволив профессору расслабиться от настороженности и привести
свои мысли и чувства из легкой растрепанности в состояние, готовое на
рассуждение и анализ, остановив его, почти что готового усесться у
журнального столика в облюбованное кресло, скрипнув едва, плавно открылась
дверь в "ПРИЕМНУЮ", и профессору кто-то мужским голосом, теперь кажется уже
знакомым, начиная от входной двери в особняк, предложил:
-- Будьте добры -- мы вас ждем. Проходите в "ПРИЕМНУЮ".
-- Георгио Фатович Ворбий -- Учредитель Интегральной фирмы "Обратная
сторона", -- представился Аршиинкину-Мертвяку, наконец-таки усевшемуся в
мягкое кресло, установленное для посетителей в приемной возле рабочего
стола, представитель фирмы...
-- "Довольно неприятный человек", -- подумалось профессору.
-- С кем я имею честь начать разговор? -- через некоторую паузу
заинтересовался представитель фирмы.
-- Я не хотел бы представляться, -- сказал Василий Федорович.
-- Хорошо. Ваше право... Ну, назовитесь... хоть как-нибудь, если не
трудно. Знаете ли..., мне кажется, -- общаться будет легче.
-- Добро. Тогда... Зовите меня просто Профессор.
-- Что ж... Это имя, на мой взгляд, вам очень к лицу. -- с оттенком
лукавости высказался на этот счет представитель фирмы.
-- Тем более, что оно ничего не скрывает, -- прибавил к словам Ворбия
Аршиинкин-Мертвяк, чтобы его не воспринимали унизительно.
-- Вы хотите сказать, что вы и в самом деле...
-- Я ничего не хочу сказать, -- остановил представителя фирмы Василий
Федорович. -- Я пришел к вам по делу.
-- По личному, -- подтвердил последнюю фразу профессора Георгио
Фатович. -- По крайней мере, так у меня записано в журнале приемов моим
секретарем. Я полон внимания, -- перешел на строго деловой тон Ворбий. --
Какая услуга требуется с нашей стороны? -- сказал он и тут же поправился. --
Со стороны фирмы?
Представитель фирмы говорил так, словно он, казалось профессору, уже
что-то знал о своем посетителе. И тут Василий Федорович как-то замялся в
своих чувствах, и это стало заметно внешне: молча, покашливая через нос, он
пробовал усесться в кресле поудобнее -- с левого подлокотника облокотился на
правый и наоборот; его мысли, будто наспех примеряли речевые одежды-слова,
вертелись перед Василием Федоровичем, но никак не решался он какими-либо из
них воспользоваться, заговорить.
Дело в том, что только сейчас Аршиинкин-Мертвяк осознанно и реально
понял всю нелепость своего положения, которое требовало сказать,
объясниться, и на полном серьезе, по поводу причины своего прихода сюда:
одно дело, хмельное, с глазу на глаз, откровение с женщиной, и совершенно
другое дело -- здесь!..
--- Что вас интересует? -- мягко, но требовательно предложил остановить
затянувшуюся паузу Ворбий. -- Дело в том, -- пояснил он и взглянул на свои
ручные часы, как бы прикидывая, формулируя вывод, -- что вам придется
оплатить нашей фирме неустойку за потраченное на вас рабочее время, в случае
вашего необоснованного прихода. Так что, советую вам поторопиться с
объяснениями. У меня есть профессиональное, извините, подозрение, что вы не
страдаете тем недугом, которым занимаемся мы. Тогда что?.. Потрудитесь
оправдаться или оплатить счет. Время неумолимо движется, профессор.
-- Платить или говорить -- это моя проблема, господин Ворбий, --
сдерживая внутренний напор взволнованности чувств, как бы невзначай
приструнив представителя фирмы, негромко сказал Василий Федорович, но
все-таки, не сдержавшись, выказывая тем самым свою неустойчивость, он
подвижно и раздраженно прибавил -- хочется напомнить вам о том, что я
совершенно свободен и волен выбирать решение самостоятельно, без подсказки.
-- И Аршиинкину-Мертвяку стало немного легче: "Поставил на место" --
подумалось ему.
-- Я совершенно не подразумевал вас обидеть, но Устав нашей фирмы
действительно предусматривает...
-- Я пришел не обижаться, а посоветоваться или же приобрести услугу, --
коротко, не давши досказать Ворбию, определился Василий Федорович.
-- Я все так же полон внимания, профессор.
-- Дело в том, что мне уже -- шестьдесят. -- Внушительно объявил
Аршиинкин-Мертвяк.
-- Возраст -- не помеха. -- Игриво попытался пошутить представитель
фирмы, но было появившаяся улыбка на его лице тут же исчезла, потому что
посетитель не поддержал его взаимностью, даже, скорее весь вид профессора
выражал определенно то, что он не заметил, не расслышал развлекательной,
эмоциональной вспышки Ворбия.
Профессор снова молчал. Он сосредоточивался. Георгио Фатович
извинительно и терпеливо ожидал, когда заговорит посетитель.
-- Я ничего толком не знаю, но насколько осведомлен, вы, ваша фирма
производит каким- то образом перевертышей? -- вопросительно заговорил
Аршиинкин-Мертвяк.
-- Вас неверно, то есть абсолютно ложно информировали! -- разгоряченно
и в свою очередь немного, как показалось профессору, взволнованно, даже
обидчиво, тут же отреагировал на сказанное посетителем Ворбий. -- Да, мы
занимаемся аномалиями людской психики и если мужчина желает быть женщиной и
только с одним мужчиной, так это не всегда от безрассудства, глупости,
разврата или еще чего, а и от другого, скажем: незнания, скорее даже --
познания себя как женщины, женщины как таковой. Это тот самый момент, когда
женщина не знает возможностей женского тела и потому обнаруживает эти
возможности, изучает проявления своего тела и души как ребенок какую-нибудь
игрушку. И только те женщины, которые твердо знают свое тело и понимают его
-- быстро охладевают к нему или же всегда остаются в какой-то мере
безразличными к своему естеству, а если нет..., есть еще один путь, но лишь
для немногих женщин, которые, обнаруживают себя в соединении с истинным
мужчиной, который проявлен в истинном символе, сотканном из бесчисленного
множества необходимых для такой счастливицы образов, дающих ей возможность
раскрывать и познавать себя -- с этим, одним, единственным и незаменимым, но
заменяющим и вмещающим в себя все и всех остальных. -- Виктория замолчала.
-- Уверен, что ты, возможно, права, Виктория, -- прозвучал посвежевший
голос профессора, смотрящего неотрывно в глаза женщине, еще не досказавшей.
-- Но что же все-таки есть символ? -- придав своему голосу мягкую и
заинтересованную интонацию, осведомился он, не притворяясь, выказав
подлинную откровенность своей души, выказав то, что она, его душа сейчас и
чувствовала на самом деле, а еще он почему-то боялся, что Виктория не
продолжит начатый разговор на тему, от которой профессор находился каждый
свой день неподалеку: дочь Юлия. -- Так что же все-таки символ? -- поторопил
он ответ вторично, потому что Виктория все еще продолжала молчать.
Прошла осторожная минута со стороны профессора и загадочно-напряженная
со стороны его партнера-собеседницы.
-- Тебе сколько лет? -- наконец, но неожиданно спросила она.
-- Двадцать, -- немного обиженно ответил профессор.
-- Я спросила серьезно.
-- Двадцать... Сорокалетней давности, -- грустновато подтвердил он.
-- Значит.., шестьдесят лет, -- подыскивая слова для продолжения
разговора, как бы по пути передвижения своих мыслей, определилась она.
-- Значит, шестьдесят, -- будто машинально повторил за Викторией и
профессор.
-- Слушай, ты прожил, -- заговорила она, -- шестьдесят и неужели так и
ни разу не задумывался над этим?
-- Над чем?
-- Над символом.
-- Я все время пытался бороться только с его последствиями.
-- Что ты имеешь ввиду?
-- Я примеряю на себя сказанное тобою и все совпадает. Ты говоришь
символ, а я понимаю -- цель.
-- Можно и так, -- подтвердила Виктория.
-- Моя первая жена, (если бы я понимал тогда!), имела символ по
отношению ко мне, когда выходила за меня замуж, всего лишь, остаться по
окончании университета на жительство в Москве, и по осуществлении символа
она стала уродливой натурой, отвратительным человеком.
-- Но она не виновна в этом. Она познает себя, -- пояснила
заинтересованно слушающая профессора собеседница.
-- И это я теперь понимаю. Больше того, скажу, и каждый мужчина, как ты
повествуешь о женщине, должен научиться заранее распознавать, и если не
желает потерять любовь своей избранницы, то, и уметь во время выражать из
себя -- очередной символ, новый и именно тот, который она, его суженая, еще
не открыла, не познала, но теперь возжелала -- открыть и познать. Она,
обладательница предыдущего символа, как исчерпавшего себя, ибо она его
достигла, но она не может остановиться и, тем самым, продолжая собирать
себя, она начинает стремиться и выискивать, иначе, убегая от деградации,
новый символ, а развитие не может быть обвинительно, это все равно что
ополчаться на свечение Солнца: оно есть и светит, потому что не может иначе.
По-детски просто, по наитию природы, обнаруживает она в себе свое естество
женщины, и потому ей будут всегда требоваться все новые символы, пока она не
станет полностью женщиной, чтобы перестать быть и ею. И ты же не станешь
отрицать, что мужчины так же познают и открывают себя, как и вы, женщины.
-- Ты присутствовал на защите моей диссертации? -- тут же ответила на
вопрос вопросом Виктория.
-- Да, и потом внимательно читал ее содержание.
-- Тогда зачем ты, -- немного обидевшись, в свою очередь сказала
собеседница, -- спрашивал о символе?
-- Не обижайся на меня. Одно дело знать об этом, и совсем другое,
поверь мне, уметь правильно определяться в жизни.
-- Это касается тебя и сейчас?
-- Да... Моя дочь, Юлия... Я хочу остаться для нее в символе, целью --
всегда необходимого рядом отца. Возможно ли такое?
-- Остаться отцом... -- задумалась, заботливо оживившись, Виктория. --
Думается, в основном такое не составляет проблемы для большинства людей...
Но отцом..., который всегда рядом...
-- Именно так, -- подтвердил без колебаний Аршиинкин-Мертвяк.
-- Что значит рядом? -- поинтересовалась Виктория. -- В смысле, возьмем
гиперболу, даже в постели?
-- Я не говорил этого, но... такое... -- замешкался стеснительно
Василий Федорович,-- было бы в самый раз... Идеал, -- вырвалось у него.
-- Ты говоришь о таких вещах, о которых можно услышать только человеку
понимающему.
-- Да, Виктория, и ты меня должна понять правильно: она, Юлия -- как
две капли воды похожа на мою вторую жену, если хочешь, то она -- мой
недостигнутый символ.
-- Так и займись ею, женой.
-- Она умерла. Давно.
-- Извини, я не знала, Василий Федорович.
-- Так, возможно ли это? -- будто и не слыша извинений в свой адрес,
волнительно спросил профессор.
-- Возможно, -- коротко, но почему-то настолько убедительно сказала
Виктория, что профессору, стало на какое-то мгновение, окрыленно легко,
по-мальчишески шаловливо и радостно. Но это мгновение ускользнуло и логика
отцовства предоставила свои достоверные оправдания:
-- Как же я буду выглядеть в социуме, не говоря уже перед самой
дочерью, если я предложу ей свои руку и сердце? -- опечалено, словно позоря
себя вслух, сказал он.
Некоторое время, они, Виктория и Василий Федорович молчали: Виктория
словно решалась на что-то -- сказать или сделать, но профессор, не замечая
ее чувственной подготовки на какое-то действо, сидел все так же, на кровати,
но теперь -- мучительно охватив свою голову обеими руками и облокотившись
себе на колени.
-- Мне сейчас трудно тебе это объяснить, но я сейчас подумала, что
такую проблему под силу решить, только... "Обратной стороне" -- шепотом
проговорила Виктория последнюю фразу.
-- Ты шутишь, -- не отрывая рук от головы, почти безразлично проговорил
профессор.
-- Нисколько, -- в полуголосе, но твердо подтвердила Виктория.
-- Не надо. Я прошу тебя, -- умоляюще попросил Аршиинкин-Мертвяк и,
выпрямившись, посмотрел собеседнице в глаза.
-- Напрасно. Я думала тебе помочь и не более того, но то, о чем ты
предположил, шутки исключены, Василий Федорович.
-- Хорошо. Помоги, -- безнадежно согласился профессор. -- Что это,
"Обратная сторона"?
-- Как ты думаешь..., -- прошептала собеседница, -- кто я?
-- Виктория, -- начал было говорить профессор, но собеседница
отрицательно покачала головой в знак неправильного ответа, -- я имел в виду,
-- поправился профессор, -- Виктория Леонидовна Юсман, кандидат
психологических наук.
-- Опять же... Неверно, -- не приняла ответа она.
-- Ну..., я не знаю..., хотя... Не назвал еще одного -- женщина?..
Так?..
-- Абсолютно не так.
-- Но позволь, не мужчина же... ты?
-- Именно так.
-- Тогда, в таком случае, мне остается подумать, что ты либо дуришь
невпопад, обижаешь, а это, мягко говоря -- неприятно; либо ты... --
сумасшедшая, извини конечно меня, Виктория.
-- Ты не назвал третьего.
-- Никакого третьего варианта не может здесь быть.
-- Третий вариант есть... Бондаревски Юрий Анатольевич, -- спокойно
сказала Виктория.
-- Что-то не припомню. Кто он? -- озадачился профессор, настраиваясь
услышать привычную логику ответа.
-- Это -- я, Василий Федорович, -- подтвердила Виктория. -- Он самый,
собственной персоной, и она назвалась громче и отчетливее, -- Бондаревски
Юрий Анатольевич. Но теперь, -- прибавила она, -- в телесах женщины. Прошу
любить и жаловать, но это между нами!.. Что ты молчишь, Василий Федорович?..
Ты удивлен?.. А-а..., понятно... Снова подумалось, что говоришь с
сумасшедшей?.. Ну..., как знаешь..., молчи, -- и она потянулась рукой, и
ловко взяла свою сумочку со стоящего рядом с кроватью низенького стола и
пламя свечи раскачалось от ее манипуляции.
Виктория извлекла из сумочки блокнот в кожаном переплете, быстро
раскрыла его, отлистала несколько страниц и вырвала ту, на которой теперь
остановилась -- страница оказалась чистой, как заметил наблюдавший за этим
профессор. Виктория бегло, по памяти, написала оказавшейся в ее руке ручкой,
видимо хранившейся в корешке блокнота, пару небрежного почерка строк и
подала листок Аршиинкину-Мертвяку.
-- Здесь, если надумаешь, необходимый тебе адрес и телефон... Возьми,
-- профессор принял листок, продолжая молча смотреть на Викторию, --
"Обратная сторона" -- делает перевертышей... Это официальная фирма, правда
известная не такому широкому кругу как другие медицинские учреждения. Может
они и согласятся помочь, довольно не исключено. Больше... Я тебе ничего не
скажу, Василий Федорович. И не смотри ты на меня такими неподвижными
глазами. Никто, никогда и нигде тебе не поверит, что я не Виктория!... Ты и
сам не поверишь, все-таки советую обратиться.
-- Но я же не... тот..., который... Не из тех..., что?... -- продолжая
смотреть стеклянным взглядом на собеседницу, недосказал, будто попытался
оправдаться профессор.
-- А я и не думала тебя обижать, Василий Федорович. Но... Не могу я, и
не имею права тебе сказать больше, чем уже тебе известно теперь.
Утром, всю обратную дорогу в Москву, сидя за рулем своего БМВ,
Аршиинкин-Мертвяк, машинально распознавая дорогу, сосредоточенно
просматривал в своей памяти фрагментами саму вчерашнюю вечеринку, постельные
удовольствия с Викторией. Но потом... Теперь, в кармане его спортивного
костюма, спрятан адрес "Обратной стороны", написанный на блокнотном листке
Викторией.
Дьявольщина
Аршиинкин-Мертвяк возвратился домой в Москву в привычную трехкомнатную
квартиру и объявился перед своею дочерью каким-то, как показалось ей,
нерасторопным: не одел свои тапочки, а только лишь взял их в руки и немного
посмотрев на них, бросил валяться у вешалки -- остался в носках, проскочил
на кухню -- схватил бутерброд с колбасой -- надкусил его и положил обратно в
тарелку.
-- Как отдыхалось, папа? -- задала обычный вопрос Юлия, на который
Василию Федоровичу можно было даже не отвечать, потому что за последние годы
вопрос этот приобрел форму своеобразного приветствия между ним и дочерью, и
профессор традиционно не ответил на него и было уже решил пройти к себе в
кабинет, который, впрочем являлся и его спальней, но... Юлия почему-то
вопреки образовавшимся правилам настоятельно повторила вопрос:
-- Как отдыхалось, папа? -- более требовательно произнесла она.
И теперь не ответить профессор не мог. Он остановился в прихожей, едва
приоткрывши дверь в свой кабинет, а дочь смотрела ему прямо в глаза, и она
ожидала ответа.
-- Хорошо, Юленька -- неуверенно и озадаченно проговорил Василий
Федорович на инерции внутреннего раздумья.
-- Зачем же ты пытаешься от меня скрыть очевидное! Я вижу. Я понимаю,
что что-то не так... Папа!
-- Все так. Все нормально, Юленька. Нет проблем, кроме тех, что и
всегда с нами, -- ласково проговорил Аршиинкин-Мертвяк.
-- Как знаешь, папа. Будем считать, что мне показалось.
-- Вне каких-либо сомнений, Юля... -- коротко и подвижно сказал
профессор и... на пару секунд замолчав, извинительно добавил: -- Мне еще
надо успеть переодеться и кое-что обдумать.
-- Да. Конечно же, папа.
-- Надо войти в повседневную форму, -- все так же, извинительно,
пояснил Василий Федорович, но уже в тоне подоспевшей на выручку шутливости.
Юлия немного успокоилась.
-- Тебе заварить кофе? -- спросила она.
-- Да-да, естественно, -- тут же согласился профессор -- быстро
ускользнул в свой кабинет и уже, когда он закрыл за собою дверь, вдогонку
уходящей на кухню дочери донесся его поспешный голос, -- и пожалуйста --
по-креп-че!..
Аршиинкин-Мертвяк остался один на один сам с собою. В начале он
медленно прохаживался по своему небольшому кабинету от окна к двери и
обратно, потом он присел на свой любимый мягкий, с нежной обивкой диван,
который уже два дня не принимал тепла своего хозяина и встретил теперь его
прохладно. Все размышления Василия Федоровича были направлены только в одном
направлении: последняя ночь, проведенная в обществе женщины, безумная, но
может быть, очень хотелось так, -- реальная возможность разрешения всех
нестерпимо-болевых проблем, и такая перспектива нормальной жизни! Удержаться
от соблазна пофантазировать профессор не мог, но так же, не мог он, все же
отдаваясь влечению обольстительного желания перестать быть самим собою --
профессором философии Университета, и он, наряду с наслаждением, все-таки
пытался давать себе отчет, анализировать, нарабатывать вывод в колючих
рамках освоенной им на протяжении жизни логики. "Ну, это же не логично!" --
думалось ему, -- "Как можно поверить в такое?!" -- спрашивал он сам у себя,
-- "Виктория Леонидовна Юсман вовсе не Виктория Леонидовна Юсман, а
Бондаревски Юрий Анатольевич! Не женщина, а мужчина, вернее -- мужчина в
женском теле! Не верю!.. Не... верю... Но..., собственно говоря..., почему
бы и не... поверить?.. Чертовщина какая-то, дъявольщина и только!" --
разочарованно вскочил с дивана профессор и несколько раз бегло туда-сюда, от
окна к двери, прошелся по кабинету и снова размашисто уселся на свой диван.
"А хорошо бы, если все так!" -- опять размышлялось ему, и он, медленно и с
предвкушением наслаждения закрыл свои счастливые глаза и стал погружаться в
полудрему, пытаясь разглядеть, в теперь видимых им внутренне мельтешениях
необъяснимых форм, образ любимой женщины, своей второй супруги -- Юлиной
мамы, давно ушедшей, но ставшей от этого еще ближе ему, Василию Федоровичу,
потому что была она с тех пор и сейчас, всегда и везде рядом в помыслах и в
переживаниях чувств и даже -- ощутимо рядом, в реальности, в образе дочери,
которая удивительно копировала свою мать и телом и душою и разумом, и
Аршиинкин-Мертвяк все больше с годами, труднее мог различить, разобрать,
кого же он остался любить: дочь Юлию или жену Катеньку? От этого он часто
терялся и порою, с громадным трудом успевал себя остановить, не решиться
войти на ночь в спальню к Юлии. И Юлия, порою, кажется замечала, о чем--то
догадывалась, особенно, когда отец ласкал ее в ранней юности. Были моменты,
когда она просыпалась и тут же, открывая глаза, упиралась своим сонливым
взглядом в отца, стоящего у ее кровати: так, бывало, он стоял и смотрел, не
в силах подолгу отойти от дочери, а она, ничего не понимая, смотрела на него
и девственно снова засыпала под его присмотром. Он ревновал свою дочь ко
всем взглядам молодых людей на нее, будь то на улице, в метро, в
Университете или в каком-либо другом месте. Теперь дочь приобрела молодую,
налитую свежестью упругую плоть, и такую же как и была у Катеньки смуглую,
шелковисто-ароматную кожу. Девчоночным задором курносились ее груди как и у
Кати. Смоляного цвета волосы до плеч, распущенные и пышные кое-где самой
природой разбросано -- сворачивались они в крупные пружины плавно и
мелодично обвисающие от своей тяжести. Прон-зительно карие глаза, понимающие
и отзывчивые. Строгая, но невероятно женственная улыбка губ. Были моменты,
когда профессора просто валило с ног от безумного желания обладать всеми
этими прелестями! Но, как же дико и не по-человечески несправедливо
издевалась над ним природа его жизни теперь: Аршиинкин-Мертвяк пребывал в
состоянии человека, у которого отняли что-то сокровенное, во что он безумно
был влюблен. Создавалось полное впечатление, что его супруга продолжала с
ним жить, но только словно за невидимой, прозрачной и неощутимой преградой,
нарушить которую он был не в состоянии. Будто супруга забыла его как мужа и
теперь отчетливо и реально играла роль его дочери, но достучаться и
напомнить о себе и совершенно не дождаться окончания спектакля! Профессор
понимал это ясно, даже надежда была абсолютно исключена -- словно актер
обезумел! Жена его Катенька, в образе, в роли его дочери Юлии! Как бред! Но
реальность!
-- Папа, -- в прикрытую дверь кабинета постучалась Юлия. -- Твой кофе
готов.
"Обратная Сторона"
-- Алло. Это телефон... номер... семь нулей?
-- Да. Вы звоните правильно.
-- Интегральная фирма "Обратная сторона"?
-- Секретарь Интегральной фирмы "Обратная сторона" слушает вас.
-- Будьте добры, подскажите: как и когда я могу у вас
проконсультироваться?
-- Мы работаем с десяти до восемнадцати часов ежедневно, суббота и
воскресенье -- выходные дни, перерыв с часа до двух, но для того, чтобы вас
проконсультировали, вам понадобится записаться на прием. Какой день и время
удобны для вас?
-- Неплохо бы...э...э-э..., сейчас сориентируюсь...
-- Ничего страшного, я подожду, не торопитесь.
-- Кажется, в пятницу лучше всего.
-- Это уж вам решать, когда лучше. Так что, записывать на пятницу?
-- Да. Если можно, то, пожалуйста, на пятницу.
-- На который час?
-- Думаю..., часика на три. Можно так?
-- Записываю вас на пятнадцать часов. Большая просьба не опаздывать.
Запомните пожалуйста свой номер: двадцать два.
-- Разумеется. Я понимаю.
-- Минуточку, не кладите, пожалуйста, трубку. По какому вопросу вы
желаете получить консультацию?
-- Как-то... Я... не могу... сразу и сказать, честное слово.
-- Хорошо. Запишу по личному.
-- В принципе так... Скажите.
-- Да. Я слушаю.
-- По моему приходу в пятницу мне будет ясно, там, у вас, к кому и куда
обратиться. Я имею ввиду, чтобы не разыскивать, какое помещение, кто меня
примет?
-- Вас примет Георгио Фатович Ворбий, второй этаж, приемная...
... В наступившую пятницу, в пятнадцать часов, как и предварительно
оговаривалось по телефону, Василий Федорович, без особого труда разыскал
Интегральную фирму "Обратная сторона". По указанному в беглой записке
Виктории Леонидовны Юсман адресу, на окраине центральной части Москвы,
находился старой постройки двухэтажный особняк: множество вылепленных,
видимо из гипса, всевозможных фигурок людей и животных, покрытых золотистой
серебрянкой, привлекательно украшали со стороны непротяженного и почти
безлюдного переулка лицевой фасад здания фирмы.
Профессор, почему-то не раздумывая долго, что никак не определялось в
его отработанных правилах ситуационного поведения, сразу же нажал
продолжительно на кнопку электрического звонка, расположенную невысоко,
слева у входной двери в здание, сразу под табличкой: "Позвоните и ждите".
Спустя несколько секунд через небольшую никелированную решетку над
табличкой раздался металлический голос: "Пожалуйста, назовите ваш номер".
-- Двадцать два, -- как можно отчетливее произнес профессор.
Во входной двери что-то щелкнуло и за той же никелированной решеткой
тут же возник все тот же, металлический голос: "Проходите".
Василий Федорович, теперь уже осторожно, открыл входную дверь и вошел
во внутрь особняка фирмы.
И вот он стоял в небольшом округлом фойе -- входная дверь захлопнулась
позади, и с этого мгновения профессор как-то почувствовал, что выйти отсюда
обратно в переулок он сможет не иначе как по чьему-то разрешению на то, а
значит, ему неминуемо предстояло с кем-то, но из представителей "Обратной
стороны", встретиться. Здесь Аршиинкину-Мертвяку пришлось смириться со своим
положением и он постарался успокоить себя, уравновесить и отставить в
сторону волнительную мысль "вернуться в переулок", которая возникла
одновременно с тем, как он, "хорошо не обдумавши", оказался в этом фойе.
-- Вас ожидают в приемной на втором этаже. -- неожиданно раздался
неведомо откуда мужской радиоголос, но внимательный, более очеловеченный.
Профессор поднялся по беломраморным ступенькам довольно широкой
лестницы и, пройдя несколько шагов по коридору, оказался в крохотном фойе
второго этажа, где располагались мягкие кресла, здесь же и находилась дверь
с выпуклой отливающей сталью надписью на ней -- "ПРИЕМНАЯ".
Василий Федорович подумал было присесть в одно из комфортных кресел,
как вдруг, не позволив профессору расслабиться от настороженности и привести
свои мысли и чувства из легкой растрепанности в состояние, готовое на
рассуждение и анализ, остановив его, почти что готового усесться у
журнального столика в облюбованное кресло, скрипнув едва, плавно открылась
дверь в "ПРИЕМНУЮ", и профессору кто-то мужским голосом, теперь кажется уже
знакомым, начиная от входной двери в особняк, предложил:
-- Будьте добры -- мы вас ждем. Проходите в "ПРИЕМНУЮ".
-- Георгио Фатович Ворбий -- Учредитель Интегральной фирмы "Обратная
сторона", -- представился Аршиинкину-Мертвяку, наконец-таки усевшемуся в
мягкое кресло, установленное для посетителей в приемной возле рабочего
стола, представитель фирмы...
-- "Довольно неприятный человек", -- подумалось профессору.
-- С кем я имею честь начать разговор? -- через некоторую паузу
заинтересовался представитель фирмы.
-- Я не хотел бы представляться, -- сказал Василий Федорович.
-- Хорошо. Ваше право... Ну, назовитесь... хоть как-нибудь, если не
трудно. Знаете ли..., мне кажется, -- общаться будет легче.
-- Добро. Тогда... Зовите меня просто Профессор.
-- Что ж... Это имя, на мой взгляд, вам очень к лицу. -- с оттенком
лукавости высказался на этот счет представитель фирмы.
-- Тем более, что оно ничего не скрывает, -- прибавил к словам Ворбия
Аршиинкин-Мертвяк, чтобы его не воспринимали унизительно.
-- Вы хотите сказать, что вы и в самом деле...
-- Я ничего не хочу сказать, -- остановил представителя фирмы Василий
Федорович. -- Я пришел к вам по делу.
-- По личному, -- подтвердил последнюю фразу профессора Георгио
Фатович. -- По крайней мере, так у меня записано в журнале приемов моим
секретарем. Я полон внимания, -- перешел на строго деловой тон Ворбий. --
Какая услуга требуется с нашей стороны? -- сказал он и тут же поправился. --
Со стороны фирмы?
Представитель фирмы говорил так, словно он, казалось профессору, уже
что-то знал о своем посетителе. И тут Василий Федорович как-то замялся в
своих чувствах, и это стало заметно внешне: молча, покашливая через нос, он
пробовал усесться в кресле поудобнее -- с левого подлокотника облокотился на
правый и наоборот; его мысли, будто наспех примеряли речевые одежды-слова,
вертелись перед Василием Федоровичем, но никак не решался он какими-либо из
них воспользоваться, заговорить.
Дело в том, что только сейчас Аршиинкин-Мертвяк осознанно и реально
понял всю нелепость своего положения, которое требовало сказать,
объясниться, и на полном серьезе, по поводу причины своего прихода сюда:
одно дело, хмельное, с глазу на глаз, откровение с женщиной, и совершенно
другое дело -- здесь!..
--- Что вас интересует? -- мягко, но требовательно предложил остановить
затянувшуюся паузу Ворбий. -- Дело в том, -- пояснил он и взглянул на свои
ручные часы, как бы прикидывая, формулируя вывод, -- что вам придется
оплатить нашей фирме неустойку за потраченное на вас рабочее время, в случае
вашего необоснованного прихода. Так что, советую вам поторопиться с
объяснениями. У меня есть профессиональное, извините, подозрение, что вы не
страдаете тем недугом, которым занимаемся мы. Тогда что?.. Потрудитесь
оправдаться или оплатить счет. Время неумолимо движется, профессор.
-- Платить или говорить -- это моя проблема, господин Ворбий, --
сдерживая внутренний напор взволнованности чувств, как бы невзначай
приструнив представителя фирмы, негромко сказал Василий Федорович, но
все-таки, не сдержавшись, выказывая тем самым свою неустойчивость, он
подвижно и раздраженно прибавил -- хочется напомнить вам о том, что я
совершенно свободен и волен выбирать решение самостоятельно, без подсказки.
-- И Аршиинкину-Мертвяку стало немного легче: "Поставил на место" --
подумалось ему.
-- Я совершенно не подразумевал вас обидеть, но Устав нашей фирмы
действительно предусматривает...
-- Я пришел не обижаться, а посоветоваться или же приобрести услугу, --
коротко, не давши досказать Ворбию, определился Василий Федорович.
-- Я все так же полон внимания, профессор.
-- Дело в том, что мне уже -- шестьдесят. -- Внушительно объявил
Аршиинкин-Мертвяк.
-- Возраст -- не помеха. -- Игриво попытался пошутить представитель
фирмы, но было появившаяся улыбка на его лице тут же исчезла, потому что
посетитель не поддержал его взаимностью, даже, скорее весь вид профессора
выражал определенно то, что он не заметил, не расслышал развлекательной,
эмоциональной вспышки Ворбия.
Профессор снова молчал. Он сосредоточивался. Георгио Фатович
извинительно и терпеливо ожидал, когда заговорит посетитель.
-- Я ничего толком не знаю, но насколько осведомлен, вы, ваша фирма
производит каким- то образом перевертышей? -- вопросительно заговорил
Аршиинкин-Мертвяк.
-- Вас неверно, то есть абсолютно ложно информировали! -- разгоряченно
и в свою очередь немного, как показалось профессору, взволнованно, даже
обидчиво, тут же отреагировал на сказанное посетителем Ворбий. -- Да, мы
занимаемся аномалиями людской психики и если мужчина желает быть женщиной и