Страница:
повторяют нам все бредовые слухи тех лет как историческую несомненность: что
в заводских столовых травят работниц мышьяком; что если скисает надоенное в
совхозе молоко, то это -- не глупая нерасторопность, но -- расчёт врага:
заставить страну пухнуть с голоду (так и пишут). Обобщенно и безлико они
пишут о том зловещем собирательном кулаке, который поступил на завод и
подбрасывает болт в станок. Что ж, они -- ведуны человеческого сердца, им
это легче вообразить: человек каким-то чудом уклонился от ссылки в тундру,
бежал в город, еще большим чудом поступил на завод, уже умирая от голода, и
теперь вместо того, чтобы кормить семью, он подбрасывает болт в станок!
Напротив, авторы не могут и не хотят сдержать своего восхищения
руководителями канальных работ, работодателями, которых, несмотря на 30-е
годы, они упорно называют чекистами, вынуждая к этому термину и нас. Они
восхищаются не только их умом, волей, организацией, но и в высшем
человеческом смысле, как существами удивительными. Показателен хотя бы
эпизод с Яковом Раппопортом (фото на стр. 80, не скажешь, что глуп). Этот
недоучившийся студент Дерптского университета, эвакуированного в Воронеж, и
ставший на новой родине заместителем председателя губернского ЧК, а затем
заместителем начальника строительства Беломорстроя, -- по словам авторов,
обходя строительство, остался недоволен, как рабочие гонят тачки и задал
инженеру уничтожающий вопрос: а вы помните, чему равняется косинус сорока
пяти градусов? И инженер был раздавлен и устыжен эрудицией Раппопорта13, и
сейчас же исправил свои вредительские указания, и гон тачек пошел на высоком
техническом уровне. Подобными анекдотами авторы не только художественно
сдабривают своё изложение, но и поднимают нас на научную высоту!
И чем выше пост занимает работодатель, тем с большим преклонением он
описывается авторами. Безудержные похвалы выстилаются начальнику ГУЛага
Матвею Берману.14 Много восторженных похвал достаётся Лазарю Когану, бывшему
анархисту, в 1918 году перешедшему на сторону победивших большевиков,
доказавшему свою верность на посту начальника Особого Отдела IX армии, потом
заместителя начальника войск ОГПУ, одному из организаторов ГУЛага, а теперь
начальнику строительства Беломорканала. Но тем более авторы могут лишь
присоединиться к словам товарища Когана о железном наркоме: "Товарищ Ягода
-- наш главный, наш повседневный руководитель". (Это пуще всего и погубило
книгу! Славословия Генриху Ягоде и его портрет были вырваны даже из
сохранившегося для нас экземпляра, и долго пришлось нам искать этот
портрет.)
Уж тем более этот тон внедрялся в лагерные брошюры. Вот например: "На
шлюз No. 3 пришли почётные гости (их портреты висели в каждом бараке) --
товарищ Каганович, Ягода и Берман. Люди заработали быстрее. Там наверху
улыбнулись -- и улыбка передалась сотням людей в котловане."15 И в казённые
песни:
"Сам Ягода ведёт нас и учит,
Зорок глаз его, крепка рука".
Общий восторг перед лагерным строем жизни влечет авторов к такому
панегирику: "В какой бы уголок Союза ни забросила вас судьба, пусть это
будет глушь и темнота, -- отпечаток порядка... четкости и сознательности...
несет на себе любая организация ОГПУ". А какая ж в российской глуши
организация ГПУ? -- да только лагерь. Лагерь как светоч прогресса -- вот
уровень нашего исторического источника.
Тут высказался и сам главный редактор. Выступая на последнем слете
беломорстроевцев 25.8.33 в городе Дмитрове (они уже переехали на
Волгоканал), Горький сказал: "Я с 1928 года присматриваюсь к тому, как ОГПУ
перевоспитывает людей". (Это значит -- еще раньше Соловков, раньше того
расстрелянного мальчишки; как в Союз вернулся -- так и присматривается.) И,
уже еле сдерживая слезы, обратился к присутствующим чекистам: "Черти
драповые, вы сами не знаете, что' сделали..." Отмечают авторы: тут чекисты
только улыбнулись. (Они знали, ЧТО сделали...) О чрезмерной скромности
чекистов пишет Горький и в самой книге. (Эта их нелюбовь к гласности,
действительно, трогательная черта.)
Коллективные авторы не просто умалчивают о смертях на Беломорканале, то
есть не следуют трусливому рецепту полуправды, но прямо пишут (стр. 190),
что никто не умирает на строительстве! (Вероятно вот они как считают: сто
тысяч начинало канал, сто тысяч и кончило. Значит все живы. Они упускают
только этапы, заглотанные строительством в две лютых зимы. Но это уже на
уровне косинуса плутоватого инженерства.)
Авторы не видят ничего более вдохновляющего, чем этот лагерный труд. В
подневольном труде они усматривают одну из высших форм пламенного
сознательного творчества. Вот теоретическая основа исправления: "Преступники
-- от прежних гнусных условий, а страна наша красива, мощна и великодушна,
её надо украшать". По их мнению все эти пригнанные на канал никогда бы не
нашли своего пути в жизни, если бы работодатели не велели им соединить
Белого моря с Балтийским, Потому что ведь "человеческое сырье обрабатывается
неизмеримо труднее, чем дерево" -- что за язык! глубина какая! кто это
сказал? -- это Горький говорит в книге, оспаривая "словесную мишуру
"гуманизма" ". А Зощенко глубоко вникнув пишет: "перековка -- это не желание
выслужиться и освободиться (такие подозрения всё-таки были? -- А. С.), а на
самом деле перестройка сознания и гордость строителя". О, человековед! Катал
ли ты канальную тачку да на штрафном пайке?..
Этой достойной книгой, составившей славу советской литературы, мы и
будем руководствоваться в наших суждениях о канале.
Как случилось, что для первой великой стройки Архипелага избран был
именно Беломорканал? Понуждала ли Сталина дотошная экономическая или военная
необходимость? Дойдя до конца строительства, мы сумеем уверенно ответить,
что -- нет. Раскалял ли его благородный дух соревнования с Петром Первым,
протащившим волоками по этой трассе свой флот, или с императором Павлом, при
котором был высказан первый проект этого канала? Вряд ли Мудрый о том и
знал. Сталину нужна была где-нибудь великая стройка заключёнными, которая
поглотит много рабочих рук и много жизней (избыток людей от раскулачивания),
с надежностью душегубки, но дешевле её, -- одновременно оставив великий
памятник его царствования типа пирамиды. На излюбленном рабовладельческом
Востоке, у которого Сталин больше всего в жизни почерпнул, любили строить
великие "каналы". И я почти вижу, как с любовью рассматривая карту
русско-европейского севера, где была собрана тогда большая часть лагерей,
Властитель провел в центре этого края линию от моря до моря кончиком
трубочного черенка.
Объявляя же стройку, её надо было объявить только срочной. Потому что
ничего не срочного в те годы в нашей стране не делалось. Если б она была не
срочной -- никто бы не поверил в её жизненную важность -- а даже
заключённые, умирая под опрокинутой тачкой, должны были верить в эту
важность. И если б она была не срочной -- то они б не умирали, и не
расчищали бы площадки для нового общества.
"Канал должен быть построен в короткий срок и стоить дешево! -- таково
указание товарища Сталина!" (А кто жил тогда -- тот помнит, чтоэ значит --
УКАЗАНИЕ ТОВАРИЩА СТАЛИНА!) Двадцать месяцев! -- вот сколько отпустил
Великий Вождь своим преступникам и на канал и на исправление: с сентября
1931 года по апрель 1933-го. Даже двух полных лет он дать им не мог -- так
торопился. Двести двадцать шесть километров. Скальный грунт.
Загроможденность местности валунами. Болота. Семь шлюзов "Повенецкой
лестницы", двенадцать шлюзов на спуске к Белому морю. И -- "это не
Днепрострой, которому дали долгий срок и валюту. Беломорстрой поручен ОГПУ и
ни копейки валюты!"
Вот теперь всё более и более нам яснеет замысел: значит, так нужен этот
канал Сталину и стране, что -- ни копейки валюты. Пусть единовременно
работает у вас сто тысяч заключённых -- какой капитал еще ценней? И в
двадцать месяцев отдайте канал! ни дня отсрочки.
Вот тут и рассвирепеешь на инженеров-вредителей. Инженеры говорят:
будем делать бетонные сооружения. Отвечают чекисты: некогда. Инженеры
говорят: нужно много железа. Чекисты: замените деревом! Инженеры говорят:
нужны тракторы, краны, строительные машины! Чекисты: ничего этого не будет,
ни копейки валюты, делайте все руками!
Книга называет это: "дерзкая чекистская формулировка технического
задания".16 То есть раппопортовский косинус...
Так торопимся, что для северного этого проекта привозим ташкентцев,
гидротехников и ирригаторов Средней Азии (как раз удачно их посадили). Из
них создается на Фуркасовском переулке (позади Большой Лубянки) Особое
(опять особое, любимое слово!) Конструкторское Бюро.17 (Впрочем чекист
Иванченко спрашивает инженера Журина: "А зачем проектировать, когда есть
проект Волго-Дона? По нему и стройте.")
Так торопимся, что они начинают делать проект еще прежде изысканий на
местности! Само собой мчим в Карелию изыскательные партии. Ни один
конструктор не имеет права выйти за пределы бюро, ни тем более в Карелию
(бдительность). Поэтому идет облёт телеграммами: а какая там отметка? а
какой там грунт?
Так торопимся, что эшелоны зэков прибывают и прибывают на будущую
трассу, а там еще нет ни бараков, ни снабжения, ни инструментов, ни точного
плана -- что же надо делать? (Нет бараков -- зато есть ранняя северная
осень. Нет инструментов -- зато идет первый месяц из двадцати.18)
Так торопимся, что приехавшие наконец на трассу инженеры не имеют
ватмана, линеек, кнопок (! ) и даже света в рабочем бараке. Они работают при
коптилках, это похоже на Гражданскую войну! -- упиваются наши авторы.
Веселым тоном записных забавников они рассказывают нам: женщины
приехали в шелковых платьях, а тут получают тачки! И "кто только не
встречается друг с другом в Тунгуде: былые студенты, эсперантисты, соратники
по белым отрядам!" Соратники по белым отрядам давно уже встретились друг с
другом на Соловках, а вот что эсперантисты и студенты тоже получают
беломорские тачки, за эту информацию спасибо авторам! Почти давясь от смеха,
рассказывают они нам: везут из Красноведских лагерей, из Сталинабада, из
Самарканда туркменов и таджиков в бухарских халатах, чалмах -- а тут
карельские морозы! то-то неожиданность для басмачей! Тут норма два кубометра
гранитной скалы разбить и вывезти на сто метров тачкой! А сыпят снега и всё
заваливают, тачки кувыркаются с трапов в снег. Ну, вот так примерно.
<picture:> Начало работ
Но пусть говорят авторы: "по мокрым доскам тачка вихляла,
опрокидывалась"19, "человек с такой тачкой был похож на лошадь в
оглоблях"20; даже не скальным, а просто мерзлым грунтом "тачка нагружается
час". Или более общая картинка: "В уродливой впадине, запорошенной снегом,
было полно людей и камней. Люди бродили, спотыкались о камни. По двое, по
трое они нагибались и, охватив валун, пытались приподнять. Валун не
шевелился. Тогда звали 4-го, 5-го..." Но тут на помощь приходит техника
нашего славного века: "валуны из котлована вытягивают сетью" -- а сеть
тянется канатом, а канат -- "барабаном, крутимым лошадью"! Или вот другой
прием -- деревянные журавли для подъёма камней. Или вот еще -- из первых
механизмов Беломорстроя.
И это вам -- вредители? Да это гениальные инженеры! -- из XX века их
бросили в пещерный -- и, смотрите, они справились!
Основной транспорт Беломорстроя? -- Грабарки, узнаем мы из книги. А еще
есть Беломорские форды! Это вот что такое: тяжелые деревянные площадки,
положенные на четыре круглых деревянных обрубка (катка) -- две лошади тащат
такой форд и отвозят камни. А тачку возят вдвоём -- на подъёмах её
подхватывает крючник. А как валить деревья, если нет ни пил, ни топоров? И
это может наша смекалка: обвязывают деревья верёвками и в разные стороны
попеременно бригады тянут -- расшатывают деревья! Всё может наша смекалка!
-- а почему? А потому что КАНАЛ СТРОИТСЯ ПО ИНИЦИАТИВЕ И ЗАДАНИЮ ТОВАРИЩА
СТАЛИНА! -- написано в газетах и повторяют по радио каждый день.
Представить такое поле боя и на нём "в длинных серо-пепельных шинелях
или кожаных куртках" -- чекисты. Их всего 37 человек на сто тысяч
заключённых, но их все любят, и эта любовь движет карельскими валунами. Вот
остановились они, показал товарищ Френкель рукой, чмокнул губами товарищ
Фирин, ничего не сказал товарищ Успенский (отцеубийца? соловецкий палач?) --
и судьбы тысяч людей решены на сегодняшнюю морозную ночь или весь этот
полярный месяц.
В том-то и величие этой постройки, что она совершается без современной
техники и без всяких поставок от страны! "Это -- не темпы ущербного
европейско-американского капитализма. Это социалистические темпы!" --
гордятся авторы.21 (В 60-е годы мы знаем, что это называется большой
скачок.) Вся книга славит именно отсталость техники и кустарничество. Кранов
нет? Будут свои! -- и делаются "деррики" -- краны из дерева, и только
трущиеся металлические части к ним отливают сами. "Своя индустрия на
канале!" -- ликуют наши авторы. И тачечные колёса тоже отливают в
самодельной вагранке!
picture: Френкель, Фирин и Успенский
Так спешно нужен был стране канал, что не нашлось для строительства
тачечных колёс! Для заводов Ленинграда это был бы непосильный заказ!
Нет, несправедливо -- эту дичайшую стройку XX века, материковый канал,
построенный "от тачки и кайла", -- несправедливо было бы сравнивать с
египетскими пирамидами: ведь пирамиды строились с привлечением современной
им техники!! А у нас была техника -- на сорок веков назад!
В том-то душегубка и состояла. На газовые камеры у нас газа не было.
Побудьте-ка инженером в этих условиях! Все дамбы -- земляные,
водоспуски -- деревянные. Земля то и дело даёт течь. Чем же уплотнить её? --
гоняют по дамбе лошадей с катками! (только еще лошадей вместе с заключёнными
не жалеет Сталин и страна -- а потому что это кулацкое животное, и тоже
должно вымереть.) Очень трудно обезопасить от течи и сопряжения земли с
деревом. Надо заменить железо деревом! -- и инженер Маслов изобретает
ромбовидные деревянные ворота шлюзов. На стены шлюзов бетона нет! -- чем
крепить стены шлюзов? Вспоминают древнерусские ряжи -- деревянные срубы
высотою в 15 метров, изнутри засыпаемые грунтом. Пользуйтесь техникой
пещерного века, но ответственность по веку ХХ-му: прорвет где-нибудь --
отдай голову.
Пишет железный нарком Ягода главному инженеру Хрусталёву: "по имеющимся
донесениям (то есть от стукачей и от Когана-Френкеля-Фирина) необходимой
энергии и заинтересованности в работе вы не проявляете и не чувствуете.
Приказываю немедленно ответить -- намерены ли вы немедленно (язычёк-то)...
взяться по-настоящему за работу... и заставить добросовестно работать ту
часть инженеров (какую? кого?), которые саботируют и срывают..." Что
отвечать главному? Жить-то хочется... "Я сознаю свою преступную мягкость...
я каюсь в собственной расхлябанности..".
А тем временем в уши неугомонно: "КАНАЛ СТРОИТСЯ ПО ИНИЦИАТИВЕ И
ЗАДАНИЮ ТОВАРИЩА СТАЛИНА!" "Радио в бараке, на трассе, у ручья, в карельской
избе, с грузовика, радио, не спящее ни днём, ни ночью (вообразите!), эти
бесчисленные чёрные рты, чёрные маски без глаз (образно!) кричат неустанно:
что думают о трассе чекисты всей страны, что сказала партия". То же -- думай
и ты! То же -- думай и ты! "Природу научим -- свободу получим!" Да
здравствует соцсоревнование и ударничество! Соревнования между бригадами!
Соревнование между фалангами (250-300 человек)! Соревнования между
трудколлективами! Соревнование между шлюзами! Наконец, и вохровцы вступают с
зэками в соревнование!22 (Обязательство вохровцев: лучше вас охранять?)
Но главная опора, конечно -- на социально близких, т о е с т ь на
воров! (Эти понятия уже слились на канале.) Растроганный Горький кричит им с
трибуны: "Да любой капиталист грабит больше, чем все вы вместе взятые!" Урки
ревут, польщенные. "И крупные слёзы брызнули из глаз бывшего карманника".23
Ставка на то, чтобы использовать для строительства романтизм
правонарушителей. А им еще бы не лестно! Говорит вор из президиума слёта:
"По два дня хлеба не получали, но это нам не страшно. (Они ведь всегда
кого-нибудь раскурочат.) Нам дорого то, что с нами разговаривают как с
людьми (чем не могут похвастаться инженеры). Скалы у нас такие, что буры
ломаются. Ничего, берём." (Чем же БЕРУТ? и к т о берёт?..)
Это -- классовая теория: опереться в лагере на своих против чужих. О
Беломоре не написано, как кормятся бригадиры, а о Березниках рассказывает
свидетель (И.Д.Т.): отдельная кухня бригадиров (сплошь -- блатарей) и паёк
-- лучше военного. Чтоб кулаки их были крепки и знали, ЗА ЧТО сжиматься...
На 2-м лагпункте -- воровство, вырывание из рук посуды, карточек на
баланду, но блатных за это не исключают из ударников: это не затмевает их
социального лица, их производственного порыва. Пищу доставляют на
производство холодной. Из сушилок воруют вещи -- ничего, берём! Повенец --
штрафной городок, хаос и неразбериха. Хлеба в Повенце не пекут, возят из
Кеми (посмотрите на карту)! На участке Шижня норма питания не выдаётся, в
бараках холодно, обовшивели, хворают -- ничего, берём! Канал строится по
инициативе... Всюду КВБ -- культурно-воспит-боеточки! (Хулиган, едва придя в
лагерь, сразу становится воспитателем.) Создать атмосферу постоянной боевой
тревоги! Вдруг объявляется штурмовая ночь -- удар по бюрократии! Как раз к
концу вечерней работы ходят по комнатам управления культвоспитатели и
штурмуют! Вдруг -- прорыв (не воды, процентов) на отделении Тунгуда! ШТУРМ!
Решено: удвоить нормы выработки! Вот как!24 Вдруг какая-то бригада выполняет
дневное задание ни с того, ни с сего -- на 852%! Пойми, кто может! То
объявляется всеобщий день рекордов! Удар по темпосрывателям! Вот какой-то
бригаде раздача премиальных пирожков. (Что ж лица такие заморенные?
Вожделенный момент -- а радости нет...)
picture: Раздача пирожков
Как будто всё идёт хорошо. Летом 1932-го Ягода объехал трассу и остался
доволен, кормилец. Но в декабре телеграмма его: нормы не выполняются,
прекратить бездельное шатание тысяч людей! (в это веришь! это -- видишь!).
Трудколлективы тянутся на работу с выцветшими знаменами. Обнаружено: по
сводкам уже несколько раз выбрано по 100% кубатуры! -- а канал так и не
кончен! Нерадивые работяги засыпают ряжи вместо камней и земли -- льдом! А
весной это потает, и вода прорвет! Новые лозунги воспитателей: "Туфта25 --
опаснейшее орудие контрреволюции" (а тухтят блатные больше всех: уж лёд
засыпать в ряжи -- узнаю, это их затея!). Еще лозунг: "туфтач -- классовый
враг!" -- и поручается ворам идти разоблачать туфту, контролировать сдачу
каэровских бригад! (лучший способ приписать выработку каэров -- себе). Туфта
-- есть попытка сорвать всю исправительно-трудовую политику ГПУ -- вот что
такое ужасная эта туфта! Туфта -- это хищение социалистической
собственности! -- вот что такое ужасная эта туфта! В феврале 1933 года
отбирают свободу у досрочно-освобожденных инженеров -- за обнаруженную
туфту.
Такой был подъём, такой энтузиазм -- и откуда эта туфта? зачем её
придумали заключённые?.. Очевидно, это -- ставка на реставрацию капитализма.
Здесь не без чёрной руки белоэмиграции.
В начале 1933-го -- новый приказ Ягоды: все управления переименовать в
штабы боевых участков! 50% аппарата -- бросить на строительство! (а лопат
хватит?..) Работать -- в три смены (ночь-то почти полярная)! Кормить --
прямо на трассе (остывшим)! За туфту -- судить!
В январе -- ШТУРМ ВОДОРАЗДЕЛА! Все фаланги с кухнями и имуществом
брошены в одно место! Не всем хватило палаток, спят на снегу -- ничего,
БЕРЁМ! Канал строится по инициативе...
Из Москвы -- приказ No. 1: "до конца строительства объявить сплошной
штурм!" После рабочего дня гонят на трассу машинисток, канцеляристок,
прачек.
В феврале -- запрет свиданий по всему БелБалтЛагу -- то ли угроза
сыпного тифа, то ли нажим на зэков.
В апреле -- непрерывный 48-часовой штурм -- ура-а! -- ТРИДЦАТЬ ТЫСЯЧ
ЧЕЛОВЕК НЕ СПИТ!
И к 1 мая 1933 года нарком Ягода докладывает любимому Учителю, что
канал -- готов в назначенный срок.
В июле 1933-го Сталин, Ворошилов и Киров предпринимают приятную
прогулку на пароходе для осмотра канала. Есть фотография -- они сидят в
плетеных креслах на палубе, "шутят, смеются, курят". (А между тем Киров уже
обречён, но -- не знает).
В августе проехали сто двадцать писателей.
Обслуживать Беломорканал было на месте некому, прислали раскулаченных
("спецпереселенцев"), Берман сам выбирал места для их поселков.
Большая часть "каналоармейцев" поехала строить следующий канал --
Волга-Москва.26
Отвлечёмся от Коллективного зубоскального Тома.
Как ни мрачны казались Соловки, но соловчанам, этапированным кончать
свой срок (а то и жизнь) на Беломоре, только тут ощутилось, что шуточки
кончены, только тут открылось, что' такое подлинный лагерь, который
постепенно узнали все мы. Вместо соловецкой тишины -- неумолкающий мат и
дикий шум раздоров вперемежку с воспитательной агитацией. Даже в бараках
медвежегорского лагпункта при Управлении БелБалтЛага спали на вагонках (уже
изобретенных) не по четыре, а по восемь человек: на каждом щите двое
валетом. Вместо монастырских каменных зданий -- продуваемые временные
бараки, а то палатки, а то и просто на снегу. И переведённые из Березников,
где тоже по 12 часов работали, находили, что здесь -- тяжелей. Дни рекордов.
Ночи штурмов. "От нас всё -- нам ничего"... В густоте, в неразберихе при
взрывах скал -- много калечных и насмерть. Остывшая баланда, поедаемая между
валунами. Какая работа -- мы уже прочли. Какая еда -- а какая ж может быть
еда в 1931-33 годах? (Скрипникова рассказывает, что даже в медвежегорской
столовой для вольнонаёмных подавалась мутная жижа с головками камсы и
отдельными зернами пшена.)27 Одежда -- своя, донашиваемая. И только одно
обращение, одна погонка, одна присказка: "Давай!.. Давай!.. Давай!.."
Говорят, что в первую зиму, с 1931 на 1932 г., сто тысяч и вымерло --
столько, сколько постоянно было на канале. Отчего ж не поверить? Скорей даже
эта цифра преуменьшенная: в сходных условиях в лагерях военных лет
смертность один процент в день была заурядна, известна всем. Так что на
Беломоре сто тысяч могло вымереть за три месяца с небольшим. А еще было одно
лето. И еще одна зима.
Д. П. Витковский, соловчанин, работавший на Беломоре прорабом, и этою
самою тухтою, то есть приписыванием несуществующих объёмов работ, спасший
жизнь многим, рисует такую вечернюю картину:
"После конца рабочего дня на трассе остаются трупы. Снег запорашивает
их лица. Кто-то скорчился под опрокинутой тачкой, спрятал руки в рукава и
так замёрз. Кто-то застыл с головой вобранной в колени. Там замёрзли двое,
прислонясь друг к другу спинами. Это -- крестьянские ребята, лучшие
работники, каких только можно представить. Их посылают на канал сразу
десятками тысяч, да стараются, чтоб на один лагпункт никто не попал со своим
батькой, разлучают. И сразу дают им такую норму на гальках и валунах,
которую и летом не выполнишь. Никто не может их научить, предупредить, они
по-деревенски отдают все силы, быстро слабеют -- и вот замерзают, обнявшись
по-двое. Ночью едут сани и собирают их. Возчики бросают трупы на сани с
деревянным стуком.
А летом от неприбранных вовремя трупов -- уже кости, они вместе с
галькой попадают в бетономешалку. Так попали они в бетон последнего шлюза у
города Беломорска и навсегда сохранятся там."28
Многотиражка Беломорстроя захлёбывалась, что многие каналоармейцы,
"эстетически увлечённые" великой задачей -- в свободное время (и,
разумеется, без оплаты хлебом) выкладывают стены канала камнями --
исключительно для красоты.
Так впору было бы им выложить на откосах канала шесть фамилий --
главных подручных у Сталина и Ягоды, главных надсмотрщиков Беломора,
шестерых наёмных убийц, записав за каждым тысяч по тридцать жизней: Фирин --
Берман -- Френкель -- Коган -- Раппопорт -- Жук.
Да приписать сюда, пожалуй, начальника ВОХРы БелБалтЛага -- Бродского.
Да куратора канала от ВЦИК -- Сольца.
Да всех 37 чекистов, которые были на канале. Да 36 писателей,
восславивших Беломор.29 Еще Погодина не забыть. Чтоб проезжающие пароходные
экскурсанты читали и -- думали.
Да вот беда -- экскурсантов-то нет!
Как нет?
Вот так. И пароходов нет. По расписанию ничто там не ходит.
Захотел я в 1966 году, кончая эту книгу, проехать по великому Беломору,
посмотреть самому. Ну, состязаясь с теми ста двадцатью. Так нельзя: не на
чем. Надо проситься на грузовое судно. А там документы проверяют. А у меня
уж фамилия наклёванная, сразу будет подозрение: зачем еду? Итак, чтобы книга
была целей -- лучше не ехать.
Но всё-таки немножко я туда подобрался. Сперва -- Медвежегорск. До сих
пор еще -- много барачных зданий, от тех времён. И -- величественная
в заводских столовых травят работниц мышьяком; что если скисает надоенное в
совхозе молоко, то это -- не глупая нерасторопность, но -- расчёт врага:
заставить страну пухнуть с голоду (так и пишут). Обобщенно и безлико они
пишут о том зловещем собирательном кулаке, который поступил на завод и
подбрасывает болт в станок. Что ж, они -- ведуны человеческого сердца, им
это легче вообразить: человек каким-то чудом уклонился от ссылки в тундру,
бежал в город, еще большим чудом поступил на завод, уже умирая от голода, и
теперь вместо того, чтобы кормить семью, он подбрасывает болт в станок!
Напротив, авторы не могут и не хотят сдержать своего восхищения
руководителями канальных работ, работодателями, которых, несмотря на 30-е
годы, они упорно называют чекистами, вынуждая к этому термину и нас. Они
восхищаются не только их умом, волей, организацией, но и в высшем
человеческом смысле, как существами удивительными. Показателен хотя бы
эпизод с Яковом Раппопортом (фото на стр. 80, не скажешь, что глуп). Этот
недоучившийся студент Дерптского университета, эвакуированного в Воронеж, и
ставший на новой родине заместителем председателя губернского ЧК, а затем
заместителем начальника строительства Беломорстроя, -- по словам авторов,
обходя строительство, остался недоволен, как рабочие гонят тачки и задал
инженеру уничтожающий вопрос: а вы помните, чему равняется косинус сорока
пяти градусов? И инженер был раздавлен и устыжен эрудицией Раппопорта13, и
сейчас же исправил свои вредительские указания, и гон тачек пошел на высоком
техническом уровне. Подобными анекдотами авторы не только художественно
сдабривают своё изложение, но и поднимают нас на научную высоту!
И чем выше пост занимает работодатель, тем с большим преклонением он
описывается авторами. Безудержные похвалы выстилаются начальнику ГУЛага
Матвею Берману.14 Много восторженных похвал достаётся Лазарю Когану, бывшему
анархисту, в 1918 году перешедшему на сторону победивших большевиков,
доказавшему свою верность на посту начальника Особого Отдела IX армии, потом
заместителя начальника войск ОГПУ, одному из организаторов ГУЛага, а теперь
начальнику строительства Беломорканала. Но тем более авторы могут лишь
присоединиться к словам товарища Когана о железном наркоме: "Товарищ Ягода
-- наш главный, наш повседневный руководитель". (Это пуще всего и погубило
книгу! Славословия Генриху Ягоде и его портрет были вырваны даже из
сохранившегося для нас экземпляра, и долго пришлось нам искать этот
портрет.)
Уж тем более этот тон внедрялся в лагерные брошюры. Вот например: "На
шлюз No. 3 пришли почётные гости (их портреты висели в каждом бараке) --
товарищ Каганович, Ягода и Берман. Люди заработали быстрее. Там наверху
улыбнулись -- и улыбка передалась сотням людей в котловане."15 И в казённые
песни:
"Сам Ягода ведёт нас и учит,
Зорок глаз его, крепка рука".
Общий восторг перед лагерным строем жизни влечет авторов к такому
панегирику: "В какой бы уголок Союза ни забросила вас судьба, пусть это
будет глушь и темнота, -- отпечаток порядка... четкости и сознательности...
несет на себе любая организация ОГПУ". А какая ж в российской глуши
организация ГПУ? -- да только лагерь. Лагерь как светоч прогресса -- вот
уровень нашего исторического источника.
Тут высказался и сам главный редактор. Выступая на последнем слете
беломорстроевцев 25.8.33 в городе Дмитрове (они уже переехали на
Волгоканал), Горький сказал: "Я с 1928 года присматриваюсь к тому, как ОГПУ
перевоспитывает людей". (Это значит -- еще раньше Соловков, раньше того
расстрелянного мальчишки; как в Союз вернулся -- так и присматривается.) И,
уже еле сдерживая слезы, обратился к присутствующим чекистам: "Черти
драповые, вы сами не знаете, что' сделали..." Отмечают авторы: тут чекисты
только улыбнулись. (Они знали, ЧТО сделали...) О чрезмерной скромности
чекистов пишет Горький и в самой книге. (Эта их нелюбовь к гласности,
действительно, трогательная черта.)
Коллективные авторы не просто умалчивают о смертях на Беломорканале, то
есть не следуют трусливому рецепту полуправды, но прямо пишут (стр. 190),
что никто не умирает на строительстве! (Вероятно вот они как считают: сто
тысяч начинало канал, сто тысяч и кончило. Значит все живы. Они упускают
только этапы, заглотанные строительством в две лютых зимы. Но это уже на
уровне косинуса плутоватого инженерства.)
Авторы не видят ничего более вдохновляющего, чем этот лагерный труд. В
подневольном труде они усматривают одну из высших форм пламенного
сознательного творчества. Вот теоретическая основа исправления: "Преступники
-- от прежних гнусных условий, а страна наша красива, мощна и великодушна,
её надо украшать". По их мнению все эти пригнанные на канал никогда бы не
нашли своего пути в жизни, если бы работодатели не велели им соединить
Белого моря с Балтийским, Потому что ведь "человеческое сырье обрабатывается
неизмеримо труднее, чем дерево" -- что за язык! глубина какая! кто это
сказал? -- это Горький говорит в книге, оспаривая "словесную мишуру
"гуманизма" ". А Зощенко глубоко вникнув пишет: "перековка -- это не желание
выслужиться и освободиться (такие подозрения всё-таки были? -- А. С.), а на
самом деле перестройка сознания и гордость строителя". О, человековед! Катал
ли ты канальную тачку да на штрафном пайке?..
Этой достойной книгой, составившей славу советской литературы, мы и
будем руководствоваться в наших суждениях о канале.
Как случилось, что для первой великой стройки Архипелага избран был
именно Беломорканал? Понуждала ли Сталина дотошная экономическая или военная
необходимость? Дойдя до конца строительства, мы сумеем уверенно ответить,
что -- нет. Раскалял ли его благородный дух соревнования с Петром Первым,
протащившим волоками по этой трассе свой флот, или с императором Павлом, при
котором был высказан первый проект этого канала? Вряд ли Мудрый о том и
знал. Сталину нужна была где-нибудь великая стройка заключёнными, которая
поглотит много рабочих рук и много жизней (избыток людей от раскулачивания),
с надежностью душегубки, но дешевле её, -- одновременно оставив великий
памятник его царствования типа пирамиды. На излюбленном рабовладельческом
Востоке, у которого Сталин больше всего в жизни почерпнул, любили строить
великие "каналы". И я почти вижу, как с любовью рассматривая карту
русско-европейского севера, где была собрана тогда большая часть лагерей,
Властитель провел в центре этого края линию от моря до моря кончиком
трубочного черенка.
Объявляя же стройку, её надо было объявить только срочной. Потому что
ничего не срочного в те годы в нашей стране не делалось. Если б она была не
срочной -- никто бы не поверил в её жизненную важность -- а даже
заключённые, умирая под опрокинутой тачкой, должны были верить в эту
важность. И если б она была не срочной -- то они б не умирали, и не
расчищали бы площадки для нового общества.
"Канал должен быть построен в короткий срок и стоить дешево! -- таково
указание товарища Сталина!" (А кто жил тогда -- тот помнит, чтоэ значит --
УКАЗАНИЕ ТОВАРИЩА СТАЛИНА!) Двадцать месяцев! -- вот сколько отпустил
Великий Вождь своим преступникам и на канал и на исправление: с сентября
1931 года по апрель 1933-го. Даже двух полных лет он дать им не мог -- так
торопился. Двести двадцать шесть километров. Скальный грунт.
Загроможденность местности валунами. Болота. Семь шлюзов "Повенецкой
лестницы", двенадцать шлюзов на спуске к Белому морю. И -- "это не
Днепрострой, которому дали долгий срок и валюту. Беломорстрой поручен ОГПУ и
ни копейки валюты!"
Вот теперь всё более и более нам яснеет замысел: значит, так нужен этот
канал Сталину и стране, что -- ни копейки валюты. Пусть единовременно
работает у вас сто тысяч заключённых -- какой капитал еще ценней? И в
двадцать месяцев отдайте канал! ни дня отсрочки.
Вот тут и рассвирепеешь на инженеров-вредителей. Инженеры говорят:
будем делать бетонные сооружения. Отвечают чекисты: некогда. Инженеры
говорят: нужно много железа. Чекисты: замените деревом! Инженеры говорят:
нужны тракторы, краны, строительные машины! Чекисты: ничего этого не будет,
ни копейки валюты, делайте все руками!
Книга называет это: "дерзкая чекистская формулировка технического
задания".16 То есть раппопортовский косинус...
Так торопимся, что для северного этого проекта привозим ташкентцев,
гидротехников и ирригаторов Средней Азии (как раз удачно их посадили). Из
них создается на Фуркасовском переулке (позади Большой Лубянки) Особое
(опять особое, любимое слово!) Конструкторское Бюро.17 (Впрочем чекист
Иванченко спрашивает инженера Журина: "А зачем проектировать, когда есть
проект Волго-Дона? По нему и стройте.")
Так торопимся, что они начинают делать проект еще прежде изысканий на
местности! Само собой мчим в Карелию изыскательные партии. Ни один
конструктор не имеет права выйти за пределы бюро, ни тем более в Карелию
(бдительность). Поэтому идет облёт телеграммами: а какая там отметка? а
какой там грунт?
Так торопимся, что эшелоны зэков прибывают и прибывают на будущую
трассу, а там еще нет ни бараков, ни снабжения, ни инструментов, ни точного
плана -- что же надо делать? (Нет бараков -- зато есть ранняя северная
осень. Нет инструментов -- зато идет первый месяц из двадцати.18)
Так торопимся, что приехавшие наконец на трассу инженеры не имеют
ватмана, линеек, кнопок (! ) и даже света в рабочем бараке. Они работают при
коптилках, это похоже на Гражданскую войну! -- упиваются наши авторы.
Веселым тоном записных забавников они рассказывают нам: женщины
приехали в шелковых платьях, а тут получают тачки! И "кто только не
встречается друг с другом в Тунгуде: былые студенты, эсперантисты, соратники
по белым отрядам!" Соратники по белым отрядам давно уже встретились друг с
другом на Соловках, а вот что эсперантисты и студенты тоже получают
беломорские тачки, за эту информацию спасибо авторам! Почти давясь от смеха,
рассказывают они нам: везут из Красноведских лагерей, из Сталинабада, из
Самарканда туркменов и таджиков в бухарских халатах, чалмах -- а тут
карельские морозы! то-то неожиданность для басмачей! Тут норма два кубометра
гранитной скалы разбить и вывезти на сто метров тачкой! А сыпят снега и всё
заваливают, тачки кувыркаются с трапов в снег. Ну, вот так примерно.
<picture:> Начало работ
Но пусть говорят авторы: "по мокрым доскам тачка вихляла,
опрокидывалась"19, "человек с такой тачкой был похож на лошадь в
оглоблях"20; даже не скальным, а просто мерзлым грунтом "тачка нагружается
час". Или более общая картинка: "В уродливой впадине, запорошенной снегом,
было полно людей и камней. Люди бродили, спотыкались о камни. По двое, по
трое они нагибались и, охватив валун, пытались приподнять. Валун не
шевелился. Тогда звали 4-го, 5-го..." Но тут на помощь приходит техника
нашего славного века: "валуны из котлована вытягивают сетью" -- а сеть
тянется канатом, а канат -- "барабаном, крутимым лошадью"! Или вот другой
прием -- деревянные журавли для подъёма камней. Или вот еще -- из первых
механизмов Беломорстроя.
И это вам -- вредители? Да это гениальные инженеры! -- из XX века их
бросили в пещерный -- и, смотрите, они справились!
Основной транспорт Беломорстроя? -- Грабарки, узнаем мы из книги. А еще
есть Беломорские форды! Это вот что такое: тяжелые деревянные площадки,
положенные на четыре круглых деревянных обрубка (катка) -- две лошади тащат
такой форд и отвозят камни. А тачку возят вдвоём -- на подъёмах её
подхватывает крючник. А как валить деревья, если нет ни пил, ни топоров? И
это может наша смекалка: обвязывают деревья верёвками и в разные стороны
попеременно бригады тянут -- расшатывают деревья! Всё может наша смекалка!
-- а почему? А потому что КАНАЛ СТРОИТСЯ ПО ИНИЦИАТИВЕ И ЗАДАНИЮ ТОВАРИЩА
СТАЛИНА! -- написано в газетах и повторяют по радио каждый день.
Представить такое поле боя и на нём "в длинных серо-пепельных шинелях
или кожаных куртках" -- чекисты. Их всего 37 человек на сто тысяч
заключённых, но их все любят, и эта любовь движет карельскими валунами. Вот
остановились они, показал товарищ Френкель рукой, чмокнул губами товарищ
Фирин, ничего не сказал товарищ Успенский (отцеубийца? соловецкий палач?) --
и судьбы тысяч людей решены на сегодняшнюю морозную ночь или весь этот
полярный месяц.
В том-то и величие этой постройки, что она совершается без современной
техники и без всяких поставок от страны! "Это -- не темпы ущербного
европейско-американского капитализма. Это социалистические темпы!" --
гордятся авторы.21 (В 60-е годы мы знаем, что это называется большой
скачок.) Вся книга славит именно отсталость техники и кустарничество. Кранов
нет? Будут свои! -- и делаются "деррики" -- краны из дерева, и только
трущиеся металлические части к ним отливают сами. "Своя индустрия на
канале!" -- ликуют наши авторы. И тачечные колёса тоже отливают в
самодельной вагранке!
picture: Френкель, Фирин и Успенский
Так спешно нужен был стране канал, что не нашлось для строительства
тачечных колёс! Для заводов Ленинграда это был бы непосильный заказ!
Нет, несправедливо -- эту дичайшую стройку XX века, материковый канал,
построенный "от тачки и кайла", -- несправедливо было бы сравнивать с
египетскими пирамидами: ведь пирамиды строились с привлечением современной
им техники!! А у нас была техника -- на сорок веков назад!
В том-то душегубка и состояла. На газовые камеры у нас газа не было.
Побудьте-ка инженером в этих условиях! Все дамбы -- земляные,
водоспуски -- деревянные. Земля то и дело даёт течь. Чем же уплотнить её? --
гоняют по дамбе лошадей с катками! (только еще лошадей вместе с заключёнными
не жалеет Сталин и страна -- а потому что это кулацкое животное, и тоже
должно вымереть.) Очень трудно обезопасить от течи и сопряжения земли с
деревом. Надо заменить железо деревом! -- и инженер Маслов изобретает
ромбовидные деревянные ворота шлюзов. На стены шлюзов бетона нет! -- чем
крепить стены шлюзов? Вспоминают древнерусские ряжи -- деревянные срубы
высотою в 15 метров, изнутри засыпаемые грунтом. Пользуйтесь техникой
пещерного века, но ответственность по веку ХХ-му: прорвет где-нибудь --
отдай голову.
Пишет железный нарком Ягода главному инженеру Хрусталёву: "по имеющимся
донесениям (то есть от стукачей и от Когана-Френкеля-Фирина) необходимой
энергии и заинтересованности в работе вы не проявляете и не чувствуете.
Приказываю немедленно ответить -- намерены ли вы немедленно (язычёк-то)...
взяться по-настоящему за работу... и заставить добросовестно работать ту
часть инженеров (какую? кого?), которые саботируют и срывают..." Что
отвечать главному? Жить-то хочется... "Я сознаю свою преступную мягкость...
я каюсь в собственной расхлябанности..".
А тем временем в уши неугомонно: "КАНАЛ СТРОИТСЯ ПО ИНИЦИАТИВЕ И
ЗАДАНИЮ ТОВАРИЩА СТАЛИНА!" "Радио в бараке, на трассе, у ручья, в карельской
избе, с грузовика, радио, не спящее ни днём, ни ночью (вообразите!), эти
бесчисленные чёрные рты, чёрные маски без глаз (образно!) кричат неустанно:
что думают о трассе чекисты всей страны, что сказала партия". То же -- думай
и ты! То же -- думай и ты! "Природу научим -- свободу получим!" Да
здравствует соцсоревнование и ударничество! Соревнования между бригадами!
Соревнование между фалангами (250-300 человек)! Соревнования между
трудколлективами! Соревнование между шлюзами! Наконец, и вохровцы вступают с
зэками в соревнование!22 (Обязательство вохровцев: лучше вас охранять?)
Но главная опора, конечно -- на социально близких, т о е с т ь на
воров! (Эти понятия уже слились на канале.) Растроганный Горький кричит им с
трибуны: "Да любой капиталист грабит больше, чем все вы вместе взятые!" Урки
ревут, польщенные. "И крупные слёзы брызнули из глаз бывшего карманника".23
Ставка на то, чтобы использовать для строительства романтизм
правонарушителей. А им еще бы не лестно! Говорит вор из президиума слёта:
"По два дня хлеба не получали, но это нам не страшно. (Они ведь всегда
кого-нибудь раскурочат.) Нам дорого то, что с нами разговаривают как с
людьми (чем не могут похвастаться инженеры). Скалы у нас такие, что буры
ломаются. Ничего, берём." (Чем же БЕРУТ? и к т о берёт?..)
Это -- классовая теория: опереться в лагере на своих против чужих. О
Беломоре не написано, как кормятся бригадиры, а о Березниках рассказывает
свидетель (И.Д.Т.): отдельная кухня бригадиров (сплошь -- блатарей) и паёк
-- лучше военного. Чтоб кулаки их были крепки и знали, ЗА ЧТО сжиматься...
На 2-м лагпункте -- воровство, вырывание из рук посуды, карточек на
баланду, но блатных за это не исключают из ударников: это не затмевает их
социального лица, их производственного порыва. Пищу доставляют на
производство холодной. Из сушилок воруют вещи -- ничего, берём! Повенец --
штрафной городок, хаос и неразбериха. Хлеба в Повенце не пекут, возят из
Кеми (посмотрите на карту)! На участке Шижня норма питания не выдаётся, в
бараках холодно, обовшивели, хворают -- ничего, берём! Канал строится по
инициативе... Всюду КВБ -- культурно-воспит-боеточки! (Хулиган, едва придя в
лагерь, сразу становится воспитателем.) Создать атмосферу постоянной боевой
тревоги! Вдруг объявляется штурмовая ночь -- удар по бюрократии! Как раз к
концу вечерней работы ходят по комнатам управления культвоспитатели и
штурмуют! Вдруг -- прорыв (не воды, процентов) на отделении Тунгуда! ШТУРМ!
Решено: удвоить нормы выработки! Вот как!24 Вдруг какая-то бригада выполняет
дневное задание ни с того, ни с сего -- на 852%! Пойми, кто может! То
объявляется всеобщий день рекордов! Удар по темпосрывателям! Вот какой-то
бригаде раздача премиальных пирожков. (Что ж лица такие заморенные?
Вожделенный момент -- а радости нет...)
picture: Раздача пирожков
Как будто всё идёт хорошо. Летом 1932-го Ягода объехал трассу и остался
доволен, кормилец. Но в декабре телеграмма его: нормы не выполняются,
прекратить бездельное шатание тысяч людей! (в это веришь! это -- видишь!).
Трудколлективы тянутся на работу с выцветшими знаменами. Обнаружено: по
сводкам уже несколько раз выбрано по 100% кубатуры! -- а канал так и не
кончен! Нерадивые работяги засыпают ряжи вместо камней и земли -- льдом! А
весной это потает, и вода прорвет! Новые лозунги воспитателей: "Туфта25 --
опаснейшее орудие контрреволюции" (а тухтят блатные больше всех: уж лёд
засыпать в ряжи -- узнаю, это их затея!). Еще лозунг: "туфтач -- классовый
враг!" -- и поручается ворам идти разоблачать туфту, контролировать сдачу
каэровских бригад! (лучший способ приписать выработку каэров -- себе). Туфта
-- есть попытка сорвать всю исправительно-трудовую политику ГПУ -- вот что
такое ужасная эта туфта! Туфта -- это хищение социалистической
собственности! -- вот что такое ужасная эта туфта! В феврале 1933 года
отбирают свободу у досрочно-освобожденных инженеров -- за обнаруженную
туфту.
Такой был подъём, такой энтузиазм -- и откуда эта туфта? зачем её
придумали заключённые?.. Очевидно, это -- ставка на реставрацию капитализма.
Здесь не без чёрной руки белоэмиграции.
В начале 1933-го -- новый приказ Ягоды: все управления переименовать в
штабы боевых участков! 50% аппарата -- бросить на строительство! (а лопат
хватит?..) Работать -- в три смены (ночь-то почти полярная)! Кормить --
прямо на трассе (остывшим)! За туфту -- судить!
В январе -- ШТУРМ ВОДОРАЗДЕЛА! Все фаланги с кухнями и имуществом
брошены в одно место! Не всем хватило палаток, спят на снегу -- ничего,
БЕРЁМ! Канал строится по инициативе...
Из Москвы -- приказ No. 1: "до конца строительства объявить сплошной
штурм!" После рабочего дня гонят на трассу машинисток, канцеляристок,
прачек.
В феврале -- запрет свиданий по всему БелБалтЛагу -- то ли угроза
сыпного тифа, то ли нажим на зэков.
В апреле -- непрерывный 48-часовой штурм -- ура-а! -- ТРИДЦАТЬ ТЫСЯЧ
ЧЕЛОВЕК НЕ СПИТ!
И к 1 мая 1933 года нарком Ягода докладывает любимому Учителю, что
канал -- готов в назначенный срок.
В июле 1933-го Сталин, Ворошилов и Киров предпринимают приятную
прогулку на пароходе для осмотра канала. Есть фотография -- они сидят в
плетеных креслах на палубе, "шутят, смеются, курят". (А между тем Киров уже
обречён, но -- не знает).
В августе проехали сто двадцать писателей.
Обслуживать Беломорканал было на месте некому, прислали раскулаченных
("спецпереселенцев"), Берман сам выбирал места для их поселков.
Большая часть "каналоармейцев" поехала строить следующий канал --
Волга-Москва.26
Отвлечёмся от Коллективного зубоскального Тома.
Как ни мрачны казались Соловки, но соловчанам, этапированным кончать
свой срок (а то и жизнь) на Беломоре, только тут ощутилось, что шуточки
кончены, только тут открылось, что' такое подлинный лагерь, который
постепенно узнали все мы. Вместо соловецкой тишины -- неумолкающий мат и
дикий шум раздоров вперемежку с воспитательной агитацией. Даже в бараках
медвежегорского лагпункта при Управлении БелБалтЛага спали на вагонках (уже
изобретенных) не по четыре, а по восемь человек: на каждом щите двое
валетом. Вместо монастырских каменных зданий -- продуваемые временные
бараки, а то палатки, а то и просто на снегу. И переведённые из Березников,
где тоже по 12 часов работали, находили, что здесь -- тяжелей. Дни рекордов.
Ночи штурмов. "От нас всё -- нам ничего"... В густоте, в неразберихе при
взрывах скал -- много калечных и насмерть. Остывшая баланда, поедаемая между
валунами. Какая работа -- мы уже прочли. Какая еда -- а какая ж может быть
еда в 1931-33 годах? (Скрипникова рассказывает, что даже в медвежегорской
столовой для вольнонаёмных подавалась мутная жижа с головками камсы и
отдельными зернами пшена.)27 Одежда -- своя, донашиваемая. И только одно
обращение, одна погонка, одна присказка: "Давай!.. Давай!.. Давай!.."
Говорят, что в первую зиму, с 1931 на 1932 г., сто тысяч и вымерло --
столько, сколько постоянно было на канале. Отчего ж не поверить? Скорей даже
эта цифра преуменьшенная: в сходных условиях в лагерях военных лет
смертность один процент в день была заурядна, известна всем. Так что на
Беломоре сто тысяч могло вымереть за три месяца с небольшим. А еще было одно
лето. И еще одна зима.
Д. П. Витковский, соловчанин, работавший на Беломоре прорабом, и этою
самою тухтою, то есть приписыванием несуществующих объёмов работ, спасший
жизнь многим, рисует такую вечернюю картину:
"После конца рабочего дня на трассе остаются трупы. Снег запорашивает
их лица. Кто-то скорчился под опрокинутой тачкой, спрятал руки в рукава и
так замёрз. Кто-то застыл с головой вобранной в колени. Там замёрзли двое,
прислонясь друг к другу спинами. Это -- крестьянские ребята, лучшие
работники, каких только можно представить. Их посылают на канал сразу
десятками тысяч, да стараются, чтоб на один лагпункт никто не попал со своим
батькой, разлучают. И сразу дают им такую норму на гальках и валунах,
которую и летом не выполнишь. Никто не может их научить, предупредить, они
по-деревенски отдают все силы, быстро слабеют -- и вот замерзают, обнявшись
по-двое. Ночью едут сани и собирают их. Возчики бросают трупы на сани с
деревянным стуком.
А летом от неприбранных вовремя трупов -- уже кости, они вместе с
галькой попадают в бетономешалку. Так попали они в бетон последнего шлюза у
города Беломорска и навсегда сохранятся там."28
Многотиражка Беломорстроя захлёбывалась, что многие каналоармейцы,
"эстетически увлечённые" великой задачей -- в свободное время (и,
разумеется, без оплаты хлебом) выкладывают стены канала камнями --
исключительно для красоты.
Так впору было бы им выложить на откосах канала шесть фамилий --
главных подручных у Сталина и Ягоды, главных надсмотрщиков Беломора,
шестерых наёмных убийц, записав за каждым тысяч по тридцать жизней: Фирин --
Берман -- Френкель -- Коган -- Раппопорт -- Жук.
Да приписать сюда, пожалуй, начальника ВОХРы БелБалтЛага -- Бродского.
Да куратора канала от ВЦИК -- Сольца.
Да всех 37 чекистов, которые были на канале. Да 36 писателей,
восславивших Беломор.29 Еще Погодина не забыть. Чтоб проезжающие пароходные
экскурсанты читали и -- думали.
Да вот беда -- экскурсантов-то нет!
Как нет?
Вот так. И пароходов нет. По расписанию ничто там не ходит.
Захотел я в 1966 году, кончая эту книгу, проехать по великому Беломору,
посмотреть самому. Ну, состязаясь с теми ста двадцатью. Так нельзя: не на
чем. Надо проситься на грузовое судно. А там документы проверяют. А у меня
уж фамилия наклёванная, сразу будет подозрение: зачем еду? Итак, чтобы книга
была целей -- лучше не ехать.
Но всё-таки немножко я туда подобрался. Сперва -- Медвежегорск. До сих
пор еще -- много барачных зданий, от тех времён. И -- величественная