Вот так работали фронтовые ОРМУ. Иногда поступало сразу большое количество, порою сотни раненых. Бывало, отец и его хирургические сестры по двое-трое суток не отходили от операционных столов. Вы спросите: как это возможно? Все возможно, когда требуется, тем более когда от этого “возможно” зависят человеческие жизни. Ведь у поколения наших отцов, да и у большинства и военных, и “невоенных” нашего поколения тоже, понятие и принципы безупречности выполнения служебного долга были превыше всего. При большом количестве поступивших раненых обычными были и такие ситуации: чтобы хирургу не терять стерильности рук (по-медицински — “не размываться”), санитары при соответствующей необходимости подносили хирургу “утку” прямо к операционному столу. “Ну-ка, девки, отвернитесь!” — следовала команда, и операции продолжались. Никогда не прекращались они и во время бомбёжек и обстрелов: как же можно прервать операцию, если на столе лежит располосованный или со вскрытой брюшной полостью раненый? Бывало, осколки дырявят верх палатки, а хирурги и медсестры в это время над раненым наклоняются, закрывают его своими телами.
Вот одна из характерных картин напряженности работы медперсонала ОРМУ. После двух-трех суток непрекращающихся операций закончилась последняя. Отец или другой хирург в окровавленном фартуке, в маске выходит в предоперационную, тут же падает без сил на груду кровавого, грязного белья, бинтов и сразу засыпает. Санитары бережно уносят его в палату, раздевают и бдительно охраняют сон. Отца моего любили, о нем как о хирурге ходили легенды. Я всё это, как говорится, “мотал на ус”, наблюдая, как работает полевая медицина и непосредственно участвуя в этой работе. Полагаю, у меня тогда и зародилось подспудное желание стать врачом.
Сначала я был в ОРМУ, можно сказать, кем-то вроде медицинского разнорабочего. Но через месяц уже полностью встроился в работу медперсонала: и ноги-руки раненым держал при ампутациях, и перетаскивал их на носилках вместе с санитарами, и бельё стирал, и за ранеными ухаживал, и хоронить умерших приходилось. И вот после таких моих “подвигов” на медицинском “фронте” санитары — а они были буквально звери в смысле выучки и сноровки — и сказали отцу: оставляй сына, он вполне может любого санитара заменить. После таких “ходатайств” отец сдался и оставил меня в ОРМУ. Я официально принял присягу (в возрасте 15 лет и 2 месяцев), после чего мне выдали красноармейскую книжку: рядовой, санитар ОРМУ-19, полевой госпиталь N… Калининского фронта, и даже определили денежное содержание: аж 60 рублей в месяц! И “вкалывал” я на полную катушку! Ну и отношение ко мне персонала стало как к фронтовому товарищу, а не как к “сынку” старшего хирурга…
Вот так и пошла моя фронтовая служба, продолжает свой рассказ Владимир Николаевич. Фронтовой путь нашей ОРМУ прошёл через Калининскую область, Белоруссию, Латвию. Потом 3-ю Ударную армию перебросили в состав 1-го Белорусского фронта. Прошли мы через всю Польшу, причем прямо через Варшаву. Разрушена она была полностью — одни руины: груды битого кирпича, обломки зданий, останки домашней мебели, утвари, лохмотья какие-то на улицах в грудах камня и развалинах домов. И повсеместно ощущался исходящий из развалин тошнотворный, сладковатый трупный запах — развалины ещё не разбирались, расчищены были только несколько центральных улиц для прохода войск. Далее началась тяжёлая Висло-Одерская операция, — и конечно, большое количество раненых прошло через операционные столы и руки наших хирургов, медсестёр, санитаров и другого медперсонала. В апреле 1945 года подошли к Берлину. Помню щиты на дорогах: до Берлина 300 км, потом 200, потом 100. Настроение у всех в эти дни было приподнятое, хотя бои шли ожесточенные, потери были большие, раненые поступали сплошным потоком. Но в это время уже начали цвести сады, деревья в листве — все это повышало настроение, несмотря на жертвы, мучения раненых у нас перед глазами, похороны погибших. Увы, на войне, особенно к ее концу, к жертвам как-то привыкаешь — это вроде бы обычный атрибут боев, сражений и их последствий, находящийся в “ведении” медиков. Да иначе и быть не должно: можно ведь просто свихнуться, ежедневно видя такое количество израненных, изувеченных и погибших от ран молодых парней, здоровых мужиков среднего и старшего возрастов, у которых дома остались жены, дети, семьи. Такая вроде бы “черствость” к жертвам войны и их страданиям — естественная защитная реакция организма на войне, иначе не выживешь, просто сойдешь с катушек…
Своими глазами видел я, какие ожесточенные бои шли за Берлин: повсеместно разрывы снарядов, фаустпатронов, грохот артиллерии… Немцы оборонялись остервенело, бои шли буквально за каждый дом, и почти на всех стенах надписи на двух языках: “Берлин останется немецким!”…
“Неприступная крепость”, однако, вскоре пала, и весь персонал нашей роты, как и многие другие воины-освободители, расписался на рейхстаге — есть там и моя “визитная карточка”…
И вот я подхожу к очень важному эпизоду моей уже берлинской, но еще фронтовой (война-то пока не кончилась) службы. Дня через два-три после взятия Берлина патологоанатом нашей армии майор Юрий Валентинович Гулькевич вызвал меня: собирайся, будешь присутствовать при историческом событии. Шестого мая привели меня в какой-то подвал возле рейхсканцелярии, и там я увидел… обгоревший труп Геббельса! Опознал его сразу — сходство с карикатурами Кукрыниксов полное: сплющенная голова, одна нога в ортопедическом ботинке согнута в колене, малого роста — всего метра полтора…
Владимир Николаевич Лабуздко показывает редкую, никогда и нигде не публиковавшуюся фотографию: патологоанатом Гулькевич, офицеры контрразведки фронта, группа экспертов. Майор Гулькевич производит вскрытие, а рядом Володя Лабуздко в резиновом фартуке и перчатках ему ассистирует.
Сняли с Геббельса скальп, продолжает рассказывать мой собеседник, сделали вскрытие. Составили акт: труп принадлежит Йозефу Геббельсу. Потом провели экспертизу трупов его жены Магды и детей. У детей во рту обнаружили осколки ампул с цианистым калием, как об этом позже и писали в прессе.
В это время все в Берлине искали Гитлера. Слухи ходили самые разные: улетел, уплыл на подводной лодке, прячется где-то в Берлине и прочие предположения. Но числа 15-го мая встретившийся мне майор Гулькевич сказал: “Володька, не верь никаким слухам: вчера вот этими руками держал челюсть Гитлера! Хотя он почти весь сгорел, но мы его всё же опознали”. Да, именно майор Гулькевич проводил экспертизу останков Гитлера. После войны он уехал в Минск, где стал профессором, а потом академиком Белорусской Академии наук.
Здесь я как собеседник прервал рассказчика, усомнившись в том, что он уже 15 мая узнал такую сверхсекретную “новость”, и пояснил, почему. О поисках, обнаружении трупа Гитлера и экспертизе его останков рассказывалось в широко опубликованных в различных периодических изданиях 60-х годов прошлого столетия воспоминаниях Ирины Ржевской, военного переводчика одной из воинских частей Советских войск в Германии, обеспечивающей работу экспертной комиссии. Как сообщала Ржевская, работа этой комиссии была настолько засекречена, что ни о факте обнаружения трупа Гитлера, ни о работе экспертов, ни о результатах экспертизы не знал даже сам маршал Жуков, который в это время был командующим Советскими войсками в Германии. В одной из бесед с Ржевской в период подготовки Жуковым своих мемуаров он подтвердил этот факт и очень удивился, что даже от него эта информация была напрочь закрыта курировавшим эту “экспертизную” операцию МВД, на что, видимо, имелись жёсткие указания Сталина по секретности всего, что было связано с обнаружением Гитлера или его останков. Владимир Николаевич знал о публикациях Ржевской, но еще раз подтвердил, что о “челюсти Гитлера” именно еще в мае 1945 года он узнал от патологоанатома 3-й Ударной армии майора Гулькевича: мол, можешь верить или не верить.
Помню один случай, демонстрирующий, как погибают на войне и сами и губят других из-за собственного разгильдяйства, говорит Владимир Николаевич. Это было после Висло-Одерской операции. ОРМУ наша была развернута уже на западном берегу Одера. И хотя наша авиация господствовала в воздухе, но немцы нас периодически бомбили, особенно ночью. Так вот, наш повар поленился вечером загасить огонь в полевой кухне. Или решил погреться и лег рядом, завернувшись в плащ-палатку. Ночью любой огонёк издалека виден, всем фронтовикам это хорошо известно. Ну и пара немецких самолетов как раз и отбомбилась по этой кухне. Мы с отцом спали в соседней палатке. С грохотом взрывов первых бомб сразу же бросились на землю. Это и спасло — вся палатка оказалась изорвана осколками. Погибли и повар-разгильдяй, и еще несколько человек персонала нашей ОРМУ.
Или вот еще такой эпизод на тему: у кого какая судьбина на войне. Проезжали через какой-то небольшой немецкий городишко. Его только что взяли — всё в сплошном пожаре. Наши студебекеры с имуществом и персоналом ОРМУ буквально продираются через улицу. Я ехал в кузове второй автомашины. Вдруг слышу грохот, оборачиваюсь и с ужасом вижу такую картину: фасад рядом находящегося четырёхэтажного дома рухнул на следующие за нами две автомашины…
Между тем наша беседа продолжалась.
Приключилась со мной однажды такая мимолётная лирическая история. В старом польском городе ночью мы зашли с санитарами на ночёвку в какой-то богатый особняк. Из любопытства пошёл по комнатам. Всё в сохранности: дорогая посуда, каминный зал с головами кабанов и лосей, кругом зеркала. В одной из комнат приоткрыта дверь, пробивается свет. Открыл дверь и остолбенел: за столом со свечой сидит изумительной красоты девушка, блондинка лет 16-17. Рядом безрукий парень, как оказалось, вроде бы её брат. Я довольно сносно настропалился к этому времени говорить по-польски. Выяснилось, что Тереза, так звали девушку, и её брат Юзек — беженцы из Варшавы. Я с ней разговариваю, глаз от неё не могу оторвать и вдруг чувствую, что засыпаю. А она смеётся: “О, пан Владек спать хочет!”. Я ушёл в свою комнату и сразу провалился в глубокий сон. Проснулся от команды: “Подъём!” Через 30 минут посадка на автомашины! Я влез в шинель, надел рюкзак, бросил автомат на грудь, — меня торопят, а я бегом к комнате, где была прекрасная паненка. И она как раз выходит из комнаты: “Ой, пан Владек отъезжае?”. “Так, Тереза, так”, — отвечаю. И тут она охватывает мою шею руками — а автомат на груди мешает — и начинает меня целовать, приговаривая: “Владек, Владек!”. Я, ничего не соображая, как в дурмане, пошел к машинам. А ведь мог дать ей номер своей полевой почты… Ну да что я в те свои 16 лет, тем более на фронте, знал и понимал в любовных отношениях?
А теперь последний фрагмент из воспоминаний Владимира Николаевича.
В Германии, особенно сразу после окончания войны, в войсках случалось всякое. Бывали случаи и бандитизма, и грабежей, и грубейших нарушений дисциплины с вызывающим неповиновением командирам. Видел я и изнасилованных, истерзанных немок. В армии ведь всякий народец был. Да и дух мщения гитлеровцам был очень силён в войсках — почти у всех солдат и офицеров были погибшие родные и близкие, разрушенные дома, сожженные села, деревни. Так что в какой-то степени ненависть к немцам наших солдат можно было понять. Но с победами всё явственнее стали проступать признаки разложения, прежде всего морального, в некоторых частях. Солдаты напяливали на гимнастерку “реквизированные” у немцев гражданские пиджаки, какие-то кофты, на руку, а то и на обе, нацепляли по десятку часов. Да и “фронтовые сто грамм” кое-где переходили в буйные пьянки, порою с непредвиденными последствиями и чрезвычайными происшествиями. Даже командирам некоторые перестали подчиняться — как же, мы победили, нам всё дозволено! Конечно, все эти постыдные случаи ни в коей мере не носили массовый, повальный характер, а были, так сказать, “частным” явлением, своего рода “последствиями” победы и тех испытаний, которые вынесли на себе солдаты, измученные войной и последними, особенно такими ожесточенными, боями, какие были в Берлинской операции. При этом очень тяжело переживались всеми потери своих товарищей в этих боях, то есть в самом конце войны. Ну и, конечно, требовалась и последовала, естественно, как это понимают медики и психологи, разрядка. Но в ряде мест она выливалась, к сожалению, в безобразия и даже в бесчинства. Но такое творилось в основном там, где сами командиры распускались, не контролировали обстановку в подчинённых подразделениях и тоже безобразничали вместе со своими “подопечными”.
Но такое продолжалось недолго. Где-то, по-моему, не позже чем в конце мая, во всех войсках действующей армии был зачитан приказ командующего фронтом маршала Георгия Жукова (кажется, он в это время уже был назначен командующим Советских войск в Германии); кроме того, этот приказ на русском и немецком языках был расклеен по всей Германии и напечатан в специальных листовках. Я долго хранил листовку с этим приказом, но куда-то она потом запропастилась. Однако приказ этот помню почти дословно, вот его содержание:
“Солдаты! За юбками немок и немецким барахлом вы теряете облик русского советского солдата, забываете о своем долге воина-освободителя… Вы должны быть примером для немцев и союзных войск…” и так далее. А вот его приказная часть: “Приказываю. Командирам частей, комендантам гарнизонов, военным патрулям: за бандитизм, грабежи, насилия — пойманных на этих преступлениях расстреливать на месте. Выявленных в бесчинствах против местного населения отдавать под суд военных трибуналов… Командирам всех степеней в срок до… восстановить требуемый порядок в подчиненных войсках”. Вот такой и по содержанию, и по стилю был издан жуковский железный приказ. И эти факты, и случаи начавшегося было падения дисциплины в войсках после победного 9 мая 1945 года, и вышеприведенный приказ Жукова из истории не выбросишь, да и не нужно выбрасывать. Это тоже история нашей Армии.
После нескольких расстрелов, о чём широко было объявлено в приказах по войскам (“во всех полках, батальонах, ротах и батареях…”) — эти приказы тоже расклеивались по всей Германии, — все безобразия и бесчинства прекратились. Дисциплина вскоре была восстановлена… Все эти “особенности” быта наших войск первых месяцев “оккупации Германии”, на мой взгляд, очень достоверно и в подробностях описал наш знаменитый писатель Юрий Бондарев в своем прекрасном романе “Берег”, а совсем недавно — Владимир Богомолов в последнем своём незавершённом романе “Жизнь моя, иль ты приснилась мне?”.
…Отца после окончания войны оставили служить в Германии, а меня отправили домой в Ленинград. На границе, в комендатуре, у меня отобрали: мою небольшую коллекцию оружия: пистолет ТТ, наган, “вальтер”, “парабеллум” (пистолет мне подарил офицер, которого я выхаживал после ранения, а трофейного стреляющего добра на фронте было полным-полно); отобрали также и все фашистские кресты, которые я насобирал в поверженном Берлине; а вот за мои личные награды меня даже похвалили — и действительно, четыре медали — “За боевые заслуги”, “За освобождение Варшавы”, “За взятие Берлина” и “За победу над Германией…” — на груди шестнадцатилетнего паренька смотрелись весьма внушительно…
Честно говоря, чисто по-мальчишески я очень гордился своими медалями. Да и сейчас горжусь. К тому же после войны, да и потом лет 10-15, отношение к воинским наградам было не такое, как сейчас. Никто не стыдился их носить даже повседневно, не говоря уж о праздниках. Так что мне было чем гордиться среди своих сверстников.
Приехав в город на Неве, я пошёл в военкомат. Военком долго вертел в руках мои документы, потом усадил меня за свой стол и долго расспрашивал, где я воевал, за что награжден и прочее. Потом, некоторое время подумав, спросил меня: “Что же мне с тобой делать?” И, ещё раз повертев в руках мои документы, размашисто начертал на моём предписании: “ДЕМОБИЛИЗОВАТЬ ИЗ КРАСНОЙ АРМИИ КАК НЕ ДОСТИГШЕГО ПРИЗЫВНОГО ВОЗРАСТА”. Вот такую “историческую” резолюцию наложил на моё командировочное предписание военком, чем поставил точку в моей военной жизни. Началась жизнь мирная, послевоенная…
Поставив здесь тоже точку в воспоминаниях Владимира Николаевича Лабуздко, я подумал: о скольких ещё незаметных рядовых героях и простых тружениках Великой Отечественной войны мы так ничего и не знаем. А ведь именно они были становым хребтом и одной из главных сил в этой тяжелейшей войне, обеспечивших победу в ней.
В дальнейшем Владимир Николаевич поступил и окончил Военно-морскую медицинскую академию в Ленинграде (была такая — в хрущёвском погроме Вооружённых сил 1955-1969 годов её прикрыли). Службу военно-морского врача начал на Тихоокеанском флоте: сначала на первичных медицинских должностях, потом флагманским врачом бригады кораблей ОВРа (охраны водного района) на Сахалине. Затем служил флагманским врачом дивизии подводных лодок в Либаве (прекрасная исконная российская военно-морская база с незамерзающей гаванью, бывший порт имени Александра III; ныне отдана задаром латвийским сепаратистам), в последующем — в медицинских учреждениях центрального аппарата ВМФ. Закончил службу полковником медицинской службы в 1974 году. Жил в подмосковном Одинцове. Месяца два-три поздним летом и осенью проводил в гостях у тещи в Сочи. Катался на водных лыжах, играл с подростками и молодежью в футбол. Высочайшего класса преферансист — если не в первой пятерке, то уж в первой десятке преферансистов мира обязательно (собственно, мы с ним и познакомились когда-то за преферансом)…
Владимир Николаевич с супругой (она тоже врач) вырастили двух сыновей — оба военно-морские офицеры. Но со службой в непрерывно “реформируемых”, а фактически разрушаемых Вооружённых силах и в ещё более разгромленном без войн и поражений Военно-морском флоте они уже распрощались. Но, видимо, не особенно нашли себя и в гражданской жизни…
В конце 1999 года Владимир Николаевич Лабуздко, будучи вроде бы совершенно здоровым — увы! — скоропостижно скончался…
СОБОРНОЕ СЛОВО
В апреле 2006 года в Москве прошёл юбилейный Х съезд Всемирного Русского Народного Собора. Учитывая большое значение этого православного форума, редакция публикует выступления участ-
ников Собора, вызвавшие наибольший интерес.
Митрополит Кирилл Права человека и нравственная ответственность*
Вот одна из характерных картин напряженности работы медперсонала ОРМУ. После двух-трех суток непрекращающихся операций закончилась последняя. Отец или другой хирург в окровавленном фартуке, в маске выходит в предоперационную, тут же падает без сил на груду кровавого, грязного белья, бинтов и сразу засыпает. Санитары бережно уносят его в палату, раздевают и бдительно охраняют сон. Отца моего любили, о нем как о хирурге ходили легенды. Я всё это, как говорится, “мотал на ус”, наблюдая, как работает полевая медицина и непосредственно участвуя в этой работе. Полагаю, у меня тогда и зародилось подспудное желание стать врачом.
Сначала я был в ОРМУ, можно сказать, кем-то вроде медицинского разнорабочего. Но через месяц уже полностью встроился в работу медперсонала: и ноги-руки раненым держал при ампутациях, и перетаскивал их на носилках вместе с санитарами, и бельё стирал, и за ранеными ухаживал, и хоронить умерших приходилось. И вот после таких моих “подвигов” на медицинском “фронте” санитары — а они были буквально звери в смысле выучки и сноровки — и сказали отцу: оставляй сына, он вполне может любого санитара заменить. После таких “ходатайств” отец сдался и оставил меня в ОРМУ. Я официально принял присягу (в возрасте 15 лет и 2 месяцев), после чего мне выдали красноармейскую книжку: рядовой, санитар ОРМУ-19, полевой госпиталь N… Калининского фронта, и даже определили денежное содержание: аж 60 рублей в месяц! И “вкалывал” я на полную катушку! Ну и отношение ко мне персонала стало как к фронтовому товарищу, а не как к “сынку” старшего хирурга…
Вот так и пошла моя фронтовая служба, продолжает свой рассказ Владимир Николаевич. Фронтовой путь нашей ОРМУ прошёл через Калининскую область, Белоруссию, Латвию. Потом 3-ю Ударную армию перебросили в состав 1-го Белорусского фронта. Прошли мы через всю Польшу, причем прямо через Варшаву. Разрушена она была полностью — одни руины: груды битого кирпича, обломки зданий, останки домашней мебели, утвари, лохмотья какие-то на улицах в грудах камня и развалинах домов. И повсеместно ощущался исходящий из развалин тошнотворный, сладковатый трупный запах — развалины ещё не разбирались, расчищены были только несколько центральных улиц для прохода войск. Далее началась тяжёлая Висло-Одерская операция, — и конечно, большое количество раненых прошло через операционные столы и руки наших хирургов, медсестёр, санитаров и другого медперсонала. В апреле 1945 года подошли к Берлину. Помню щиты на дорогах: до Берлина 300 км, потом 200, потом 100. Настроение у всех в эти дни было приподнятое, хотя бои шли ожесточенные, потери были большие, раненые поступали сплошным потоком. Но в это время уже начали цвести сады, деревья в листве — все это повышало настроение, несмотря на жертвы, мучения раненых у нас перед глазами, похороны погибших. Увы, на войне, особенно к ее концу, к жертвам как-то привыкаешь — это вроде бы обычный атрибут боев, сражений и их последствий, находящийся в “ведении” медиков. Да иначе и быть не должно: можно ведь просто свихнуться, ежедневно видя такое количество израненных, изувеченных и погибших от ран молодых парней, здоровых мужиков среднего и старшего возрастов, у которых дома остались жены, дети, семьи. Такая вроде бы “черствость” к жертвам войны и их страданиям — естественная защитная реакция организма на войне, иначе не выживешь, просто сойдешь с катушек…
Своими глазами видел я, какие ожесточенные бои шли за Берлин: повсеместно разрывы снарядов, фаустпатронов, грохот артиллерии… Немцы оборонялись остервенело, бои шли буквально за каждый дом, и почти на всех стенах надписи на двух языках: “Берлин останется немецким!”…
“Неприступная крепость”, однако, вскоре пала, и весь персонал нашей роты, как и многие другие воины-освободители, расписался на рейхстаге — есть там и моя “визитная карточка”…
И вот я подхожу к очень важному эпизоду моей уже берлинской, но еще фронтовой (война-то пока не кончилась) службы. Дня через два-три после взятия Берлина патологоанатом нашей армии майор Юрий Валентинович Гулькевич вызвал меня: собирайся, будешь присутствовать при историческом событии. Шестого мая привели меня в какой-то подвал возле рейхсканцелярии, и там я увидел… обгоревший труп Геббельса! Опознал его сразу — сходство с карикатурами Кукрыниксов полное: сплющенная голова, одна нога в ортопедическом ботинке согнута в колене, малого роста — всего метра полтора…
Владимир Николаевич Лабуздко показывает редкую, никогда и нигде не публиковавшуюся фотографию: патологоанатом Гулькевич, офицеры контрразведки фронта, группа экспертов. Майор Гулькевич производит вскрытие, а рядом Володя Лабуздко в резиновом фартуке и перчатках ему ассистирует.
Сняли с Геббельса скальп, продолжает рассказывать мой собеседник, сделали вскрытие. Составили акт: труп принадлежит Йозефу Геббельсу. Потом провели экспертизу трупов его жены Магды и детей. У детей во рту обнаружили осколки ампул с цианистым калием, как об этом позже и писали в прессе.
В это время все в Берлине искали Гитлера. Слухи ходили самые разные: улетел, уплыл на подводной лодке, прячется где-то в Берлине и прочие предположения. Но числа 15-го мая встретившийся мне майор Гулькевич сказал: “Володька, не верь никаким слухам: вчера вот этими руками держал челюсть Гитлера! Хотя он почти весь сгорел, но мы его всё же опознали”. Да, именно майор Гулькевич проводил экспертизу останков Гитлера. После войны он уехал в Минск, где стал профессором, а потом академиком Белорусской Академии наук.
Здесь я как собеседник прервал рассказчика, усомнившись в том, что он уже 15 мая узнал такую сверхсекретную “новость”, и пояснил, почему. О поисках, обнаружении трупа Гитлера и экспертизе его останков рассказывалось в широко опубликованных в различных периодических изданиях 60-х годов прошлого столетия воспоминаниях Ирины Ржевской, военного переводчика одной из воинских частей Советских войск в Германии, обеспечивающей работу экспертной комиссии. Как сообщала Ржевская, работа этой комиссии была настолько засекречена, что ни о факте обнаружения трупа Гитлера, ни о работе экспертов, ни о результатах экспертизы не знал даже сам маршал Жуков, который в это время был командующим Советскими войсками в Германии. В одной из бесед с Ржевской в период подготовки Жуковым своих мемуаров он подтвердил этот факт и очень удивился, что даже от него эта информация была напрочь закрыта курировавшим эту “экспертизную” операцию МВД, на что, видимо, имелись жёсткие указания Сталина по секретности всего, что было связано с обнаружением Гитлера или его останков. Владимир Николаевич знал о публикациях Ржевской, но еще раз подтвердил, что о “челюсти Гитлера” именно еще в мае 1945 года он узнал от патологоанатома 3-й Ударной армии майора Гулькевича: мол, можешь верить или не верить.
Помню один случай, демонстрирующий, как погибают на войне и сами и губят других из-за собственного разгильдяйства, говорит Владимир Николаевич. Это было после Висло-Одерской операции. ОРМУ наша была развернута уже на западном берегу Одера. И хотя наша авиация господствовала в воздухе, но немцы нас периодически бомбили, особенно ночью. Так вот, наш повар поленился вечером загасить огонь в полевой кухне. Или решил погреться и лег рядом, завернувшись в плащ-палатку. Ночью любой огонёк издалека виден, всем фронтовикам это хорошо известно. Ну и пара немецких самолетов как раз и отбомбилась по этой кухне. Мы с отцом спали в соседней палатке. С грохотом взрывов первых бомб сразу же бросились на землю. Это и спасло — вся палатка оказалась изорвана осколками. Погибли и повар-разгильдяй, и еще несколько человек персонала нашей ОРМУ.
Или вот еще такой эпизод на тему: у кого какая судьбина на войне. Проезжали через какой-то небольшой немецкий городишко. Его только что взяли — всё в сплошном пожаре. Наши студебекеры с имуществом и персоналом ОРМУ буквально продираются через улицу. Я ехал в кузове второй автомашины. Вдруг слышу грохот, оборачиваюсь и с ужасом вижу такую картину: фасад рядом находящегося четырёхэтажного дома рухнул на следующие за нами две автомашины…
Между тем наша беседа продолжалась.
Приключилась со мной однажды такая мимолётная лирическая история. В старом польском городе ночью мы зашли с санитарами на ночёвку в какой-то богатый особняк. Из любопытства пошёл по комнатам. Всё в сохранности: дорогая посуда, каминный зал с головами кабанов и лосей, кругом зеркала. В одной из комнат приоткрыта дверь, пробивается свет. Открыл дверь и остолбенел: за столом со свечой сидит изумительной красоты девушка, блондинка лет 16-17. Рядом безрукий парень, как оказалось, вроде бы её брат. Я довольно сносно настропалился к этому времени говорить по-польски. Выяснилось, что Тереза, так звали девушку, и её брат Юзек — беженцы из Варшавы. Я с ней разговариваю, глаз от неё не могу оторвать и вдруг чувствую, что засыпаю. А она смеётся: “О, пан Владек спать хочет!”. Я ушёл в свою комнату и сразу провалился в глубокий сон. Проснулся от команды: “Подъём!” Через 30 минут посадка на автомашины! Я влез в шинель, надел рюкзак, бросил автомат на грудь, — меня торопят, а я бегом к комнате, где была прекрасная паненка. И она как раз выходит из комнаты: “Ой, пан Владек отъезжае?”. “Так, Тереза, так”, — отвечаю. И тут она охватывает мою шею руками — а автомат на груди мешает — и начинает меня целовать, приговаривая: “Владек, Владек!”. Я, ничего не соображая, как в дурмане, пошел к машинам. А ведь мог дать ей номер своей полевой почты… Ну да что я в те свои 16 лет, тем более на фронте, знал и понимал в любовных отношениях?
А теперь последний фрагмент из воспоминаний Владимира Николаевича.
В Германии, особенно сразу после окончания войны, в войсках случалось всякое. Бывали случаи и бандитизма, и грабежей, и грубейших нарушений дисциплины с вызывающим неповиновением командирам. Видел я и изнасилованных, истерзанных немок. В армии ведь всякий народец был. Да и дух мщения гитлеровцам был очень силён в войсках — почти у всех солдат и офицеров были погибшие родные и близкие, разрушенные дома, сожженные села, деревни. Так что в какой-то степени ненависть к немцам наших солдат можно было понять. Но с победами всё явственнее стали проступать признаки разложения, прежде всего морального, в некоторых частях. Солдаты напяливали на гимнастерку “реквизированные” у немцев гражданские пиджаки, какие-то кофты, на руку, а то и на обе, нацепляли по десятку часов. Да и “фронтовые сто грамм” кое-где переходили в буйные пьянки, порою с непредвиденными последствиями и чрезвычайными происшествиями. Даже командирам некоторые перестали подчиняться — как же, мы победили, нам всё дозволено! Конечно, все эти постыдные случаи ни в коей мере не носили массовый, повальный характер, а были, так сказать, “частным” явлением, своего рода “последствиями” победы и тех испытаний, которые вынесли на себе солдаты, измученные войной и последними, особенно такими ожесточенными, боями, какие были в Берлинской операции. При этом очень тяжело переживались всеми потери своих товарищей в этих боях, то есть в самом конце войны. Ну и, конечно, требовалась и последовала, естественно, как это понимают медики и психологи, разрядка. Но в ряде мест она выливалась, к сожалению, в безобразия и даже в бесчинства. Но такое творилось в основном там, где сами командиры распускались, не контролировали обстановку в подчинённых подразделениях и тоже безобразничали вместе со своими “подопечными”.
Но такое продолжалось недолго. Где-то, по-моему, не позже чем в конце мая, во всех войсках действующей армии был зачитан приказ командующего фронтом маршала Георгия Жукова (кажется, он в это время уже был назначен командующим Советских войск в Германии); кроме того, этот приказ на русском и немецком языках был расклеен по всей Германии и напечатан в специальных листовках. Я долго хранил листовку с этим приказом, но куда-то она потом запропастилась. Однако приказ этот помню почти дословно, вот его содержание:
“Солдаты! За юбками немок и немецким барахлом вы теряете облик русского советского солдата, забываете о своем долге воина-освободителя… Вы должны быть примером для немцев и союзных войск…” и так далее. А вот его приказная часть: “Приказываю. Командирам частей, комендантам гарнизонов, военным патрулям: за бандитизм, грабежи, насилия — пойманных на этих преступлениях расстреливать на месте. Выявленных в бесчинствах против местного населения отдавать под суд военных трибуналов… Командирам всех степеней в срок до… восстановить требуемый порядок в подчиненных войсках”. Вот такой и по содержанию, и по стилю был издан жуковский железный приказ. И эти факты, и случаи начавшегося было падения дисциплины в войсках после победного 9 мая 1945 года, и вышеприведенный приказ Жукова из истории не выбросишь, да и не нужно выбрасывать. Это тоже история нашей Армии.
После нескольких расстрелов, о чём широко было объявлено в приказах по войскам (“во всех полках, батальонах, ротах и батареях…”) — эти приказы тоже расклеивались по всей Германии, — все безобразия и бесчинства прекратились. Дисциплина вскоре была восстановлена… Все эти “особенности” быта наших войск первых месяцев “оккупации Германии”, на мой взгляд, очень достоверно и в подробностях описал наш знаменитый писатель Юрий Бондарев в своем прекрасном романе “Берег”, а совсем недавно — Владимир Богомолов в последнем своём незавершённом романе “Жизнь моя, иль ты приснилась мне?”.
…Отца после окончания войны оставили служить в Германии, а меня отправили домой в Ленинград. На границе, в комендатуре, у меня отобрали: мою небольшую коллекцию оружия: пистолет ТТ, наган, “вальтер”, “парабеллум” (пистолет мне подарил офицер, которого я выхаживал после ранения, а трофейного стреляющего добра на фронте было полным-полно); отобрали также и все фашистские кресты, которые я насобирал в поверженном Берлине; а вот за мои личные награды меня даже похвалили — и действительно, четыре медали — “За боевые заслуги”, “За освобождение Варшавы”, “За взятие Берлина” и “За победу над Германией…” — на груди шестнадцатилетнего паренька смотрелись весьма внушительно…
Честно говоря, чисто по-мальчишески я очень гордился своими медалями. Да и сейчас горжусь. К тому же после войны, да и потом лет 10-15, отношение к воинским наградам было не такое, как сейчас. Никто не стыдился их носить даже повседневно, не говоря уж о праздниках. Так что мне было чем гордиться среди своих сверстников.
Приехав в город на Неве, я пошёл в военкомат. Военком долго вертел в руках мои документы, потом усадил меня за свой стол и долго расспрашивал, где я воевал, за что награжден и прочее. Потом, некоторое время подумав, спросил меня: “Что же мне с тобой делать?” И, ещё раз повертев в руках мои документы, размашисто начертал на моём предписании: “ДЕМОБИЛИЗОВАТЬ ИЗ КРАСНОЙ АРМИИ КАК НЕ ДОСТИГШЕГО ПРИЗЫВНОГО ВОЗРАСТА”. Вот такую “историческую” резолюцию наложил на моё командировочное предписание военком, чем поставил точку в моей военной жизни. Началась жизнь мирная, послевоенная…
Поставив здесь тоже точку в воспоминаниях Владимира Николаевича Лабуздко, я подумал: о скольких ещё незаметных рядовых героях и простых тружениках Великой Отечественной войны мы так ничего и не знаем. А ведь именно они были становым хребтом и одной из главных сил в этой тяжелейшей войне, обеспечивших победу в ней.
В дальнейшем Владимир Николаевич поступил и окончил Военно-морскую медицинскую академию в Ленинграде (была такая — в хрущёвском погроме Вооружённых сил 1955-1969 годов её прикрыли). Службу военно-морского врача начал на Тихоокеанском флоте: сначала на первичных медицинских должностях, потом флагманским врачом бригады кораблей ОВРа (охраны водного района) на Сахалине. Затем служил флагманским врачом дивизии подводных лодок в Либаве (прекрасная исконная российская военно-морская база с незамерзающей гаванью, бывший порт имени Александра III; ныне отдана задаром латвийским сепаратистам), в последующем — в медицинских учреждениях центрального аппарата ВМФ. Закончил службу полковником медицинской службы в 1974 году. Жил в подмосковном Одинцове. Месяца два-три поздним летом и осенью проводил в гостях у тещи в Сочи. Катался на водных лыжах, играл с подростками и молодежью в футбол. Высочайшего класса преферансист — если не в первой пятерке, то уж в первой десятке преферансистов мира обязательно (собственно, мы с ним и познакомились когда-то за преферансом)…
Владимир Николаевич с супругой (она тоже врач) вырастили двух сыновей — оба военно-морские офицеры. Но со службой в непрерывно “реформируемых”, а фактически разрушаемых Вооружённых силах и в ещё более разгромленном без войн и поражений Военно-морском флоте они уже распрощались. Но, видимо, не особенно нашли себя и в гражданской жизни…
В конце 1999 года Владимир Николаевич Лабуздко, будучи вроде бы совершенно здоровым — увы! — скоропостижно скончался…
СОБОРНОЕ СЛОВО
В апреле 2006 года в Москве прошёл юбилейный Х съезд Всемирного Русского Народного Собора. Учитывая большое значение этого православного форума, редакция публикует выступления участ-
ников Собора, вызвавшие наибольший интерес.
Митрополит Кирилл Права человека и нравственная ответственность*
Ваше Святейшество! Уважаемые дамы и господа!
Дорогие братья и сестры!
Скорее всего, в XXI веке для России и народов русского мира важными, если не первостепенными, вопросами по-прежнему будут оставаться вопросы научно-технического, экономического и социального развития. Однако очевидно, что энергию для любого вида человеческой деятельности возможно почерпнуть только в духовной сфере. Поэтому успешное решение этих задач будет очень сильно зависеть от того, как они впишутся в духовные параметры самобытной цивилизации, которую представляют собой Россия и весь русский мир. Кроме того, важным фактором, влияющим на развитие всей русской цивилизации, останутся отношения с внешним миром, то есть отношения с другими цивилизациями, и прежде всего с западной. И вот здесь особое значение приобретает идейная основа этих отношений. В случае с западной цивилизацией речь идет о правах и достоинстве человека. Православная традиция, являющаяся культурообразующей для русской цивилизации, не может не ответить на этот вызов, иначе русский мир превратится в маргинальное явление в современном мире. С 1991 года страны, образовавшиеся в результате распада Советского Союза, юридически закрепили права и свободы человека в качестве центральной нормы общественно-политических отношений. И сегодня этот выбор не ставится под сомнение. Напротив, политическое руководство и общественные лидеры постоянно подтверждают верность этим принципам.
Однако в последние годы развиваются такие тенденции в области прав человека, которые оцениваются верующими людьми, по меньшей мере, как двойственные. С одной стороны, права человека служат благу. Нельзя забывать, что именно под воздействием этой концепции на общественное мнение стран бывшего социалистического лагеря Русская Православная Церковь и другие религиозные общины стран Восточной Европы освободились от оков безбожия. Кроме того, права человека провозглашают борьбу с различными злоупотреблениями, унижениями и злом, которые совершаются в обществе против личности.
Но, с другой стороны, мы становимся свидетелями того, как концепцией прав человека прикрываются ложь, неправда, оскорбление религиозных и национальных ценностей. Кроме того, в комплекс прав и свобод человека постепенно интегрируются идеи, противоречащие не только христианским, но и вообще традиционным моральным представлениям о человеке. Последнее вызывает особое опасение, так как за правами человека стоит принудительная сила государства, которая может заставлять человека совершать грех, сочувствовать или попустительствовать греху по причине банального конформизма.
Все это переводит тему прав человека из чисто политической области в область, затрагивающую вопросы жизни и судьбы человека, а на церковном языке — спасения человека. Напомню, что сотериология, или учение о спасении, находится в центре христианской проповеди. В связи с этим для верующего сознания важно ответить на следующие вопросы. Вступает ли в противоречие с замыслом Бога о человеке признание и следование нормам концепции прав человека в том виде, в котором она сегодня воплощается в международном и национальном законодательстве? В какой степени права человека могут способствовать или препятствовать жизни христианина и вообще верующего человека согласно его вере? Сегодня члены Русской Православной Церкви призываются к размышлениям над этими вопросами. Необходимо соборным разумом исследовать эту тему.
Есть такое мнение, что права человека — это универсальная норма. Не может существовать православная, исламская, буддистская, русская или американская концепция прав человека. Это привносит относительность в понимание прав человека, а следовательно, существенно ограничивает его функционирование в международной жизни. Так размышляют многие политики и общественные лидеры. Действительно, можно понять желание сохранить универсальный характер концепции прав и свобод, который бы не зависел от каких-либо переменных. Собственно, и православные люди не возражают против существования в современном мире некоторых универсальных правил поведения. Но эти правила должны быть по-настоящему универсальными. Возникает вопрос: являются ли таковыми претендующие на эту роль права человека в современном изложении?
Дело в том, что эта концепция родилась и развилась в западных странах с их особой исторической и культурной судьбой. Следует признать, что в этих странах она имела свои успехи, но показала и свои недостатки. Нередко именно повышенным уровнем индивидуализма объясняется демографический спад, асоциальное и безнравственное поведение — то есть все то, что сегодня представляет общественную проблему на Западе. Но означает ли это, что западные стандарты человеческого счастья подходят для всех стран и всех культур? Другие цивилизации тоже имеют свой положительный опыт общественной жизни. Почему они не имеют права сказать свое слово? Конечно, имеют. Это право каждого народа.
Чтобы русская цивилизация могла сказать свое слово о правах человека, необходимо провести тщательный анализ этой концепции в ее современном состоянии. Прежде всего, необходим разговор о тех философских идеях, которые лежат в основании концепции прав человека, а следовательно, влияют на ее развитие и применение.
Центральным понятием современной концепции прав человека является понятие “человеческое достоинство”. Достоинство человека — это главный мотив и оправдание существования прав и свобод. Именно для защиты человеческого достоинства формулируются те или иные права и свободы. В историческом развитии западных стран перечень прав и свобод расширялся, охватывая все новые и новые сферы общественной жизни. Так появились политические, экономические, культурные и социальные права. Этот процесс показывает, что в истории происходит постепенное выявление новых граней достоинства человека. В последние же годы особенно обострились вопросы взаимоотношений меду полами, статуса человеческой жизни, биоэтики. Другими словами, нарождается новое поколение прав человека — права, связанные с определением того, что есть человек на уровне его природы. Поэтому сегодня как никогда важно попытаться прояснить, что же такое человеческое достоинство.
Дорогие братья и сестры!
Скорее всего, в XXI веке для России и народов русского мира важными, если не первостепенными, вопросами по-прежнему будут оставаться вопросы научно-технического, экономического и социального развития. Однако очевидно, что энергию для любого вида человеческой деятельности возможно почерпнуть только в духовной сфере. Поэтому успешное решение этих задач будет очень сильно зависеть от того, как они впишутся в духовные параметры самобытной цивилизации, которую представляют собой Россия и весь русский мир. Кроме того, важным фактором, влияющим на развитие всей русской цивилизации, останутся отношения с внешним миром, то есть отношения с другими цивилизациями, и прежде всего с западной. И вот здесь особое значение приобретает идейная основа этих отношений. В случае с западной цивилизацией речь идет о правах и достоинстве человека. Православная традиция, являющаяся культурообразующей для русской цивилизации, не может не ответить на этот вызов, иначе русский мир превратится в маргинальное явление в современном мире. С 1991 года страны, образовавшиеся в результате распада Советского Союза, юридически закрепили права и свободы человека в качестве центральной нормы общественно-политических отношений. И сегодня этот выбор не ставится под сомнение. Напротив, политическое руководство и общественные лидеры постоянно подтверждают верность этим принципам.
Однако в последние годы развиваются такие тенденции в области прав человека, которые оцениваются верующими людьми, по меньшей мере, как двойственные. С одной стороны, права человека служат благу. Нельзя забывать, что именно под воздействием этой концепции на общественное мнение стран бывшего социалистического лагеря Русская Православная Церковь и другие религиозные общины стран Восточной Европы освободились от оков безбожия. Кроме того, права человека провозглашают борьбу с различными злоупотреблениями, унижениями и злом, которые совершаются в обществе против личности.
Но, с другой стороны, мы становимся свидетелями того, как концепцией прав человека прикрываются ложь, неправда, оскорбление религиозных и национальных ценностей. Кроме того, в комплекс прав и свобод человека постепенно интегрируются идеи, противоречащие не только христианским, но и вообще традиционным моральным представлениям о человеке. Последнее вызывает особое опасение, так как за правами человека стоит принудительная сила государства, которая может заставлять человека совершать грех, сочувствовать или попустительствовать греху по причине банального конформизма.
Все это переводит тему прав человека из чисто политической области в область, затрагивающую вопросы жизни и судьбы человека, а на церковном языке — спасения человека. Напомню, что сотериология, или учение о спасении, находится в центре христианской проповеди. В связи с этим для верующего сознания важно ответить на следующие вопросы. Вступает ли в противоречие с замыслом Бога о человеке признание и следование нормам концепции прав человека в том виде, в котором она сегодня воплощается в международном и национальном законодательстве? В какой степени права человека могут способствовать или препятствовать жизни христианина и вообще верующего человека согласно его вере? Сегодня члены Русской Православной Церкви призываются к размышлениям над этими вопросами. Необходимо соборным разумом исследовать эту тему.
Есть такое мнение, что права человека — это универсальная норма. Не может существовать православная, исламская, буддистская, русская или американская концепция прав человека. Это привносит относительность в понимание прав человека, а следовательно, существенно ограничивает его функционирование в международной жизни. Так размышляют многие политики и общественные лидеры. Действительно, можно понять желание сохранить универсальный характер концепции прав и свобод, который бы не зависел от каких-либо переменных. Собственно, и православные люди не возражают против существования в современном мире некоторых универсальных правил поведения. Но эти правила должны быть по-настоящему универсальными. Возникает вопрос: являются ли таковыми претендующие на эту роль права человека в современном изложении?
Дело в том, что эта концепция родилась и развилась в западных странах с их особой исторической и культурной судьбой. Следует признать, что в этих странах она имела свои успехи, но показала и свои недостатки. Нередко именно повышенным уровнем индивидуализма объясняется демографический спад, асоциальное и безнравственное поведение — то есть все то, что сегодня представляет общественную проблему на Западе. Но означает ли это, что западные стандарты человеческого счастья подходят для всех стран и всех культур? Другие цивилизации тоже имеют свой положительный опыт общественной жизни. Почему они не имеют права сказать свое слово? Конечно, имеют. Это право каждого народа.
Чтобы русская цивилизация могла сказать свое слово о правах человека, необходимо провести тщательный анализ этой концепции в ее современном состоянии. Прежде всего, необходим разговор о тех философских идеях, которые лежат в основании концепции прав человека, а следовательно, влияют на ее развитие и применение.
Центральным понятием современной концепции прав человека является понятие “человеческое достоинство”. Достоинство человека — это главный мотив и оправдание существования прав и свобод. Именно для защиты человеческого достоинства формулируются те или иные права и свободы. В историческом развитии западных стран перечень прав и свобод расширялся, охватывая все новые и новые сферы общественной жизни. Так появились политические, экономические, культурные и социальные права. Этот процесс показывает, что в истории происходит постепенное выявление новых граней достоинства человека. В последние же годы особенно обострились вопросы взаимоотношений меду полами, статуса человеческой жизни, биоэтики. Другими словами, нарождается новое поколение прав человека — права, связанные с определением того, что есть человек на уровне его природы. Поэтому сегодня как никогда важно попытаться прояснить, что же такое человеческое достоинство.