Спиллейн Микки. Мой револьвер быстр

   Пальто помялось — лежало на стуле, — а костюм без револьвера под мышкой висел мешком. Кобура заполнила пустое пространство, но заменить оружие не могла. Я захлопнул дверь, спустился по лестнице и вышел на улицу.
   На Девятой авеню я взял такси и поехал в оружейную на Ист-сайд.
   Владелец магазина, судя по возрасту, стрелял еще из кремневых ружей. Не задавая вопросов, он изучил мою лицензию, сравнил фотографию с оригиналом и кивнул. Я выбрал армейский револьвер 45-го калибра и забрал свою покупку вместе с напоминанием сообщить в полицию об изменении номера оружия в билете.
   ...Если бы солнце сейчас клонилось к закату, мне бы ничего не стоило найти Кобби Беннета. В разгар дня сделать это было гораздо труднее. В табачной лавке на углу я наменял кучу мелочи и устроился в телефонной будке, обзванивания все его любимые заведения. И везде мне давали одинаковый ответ. Кобби Беннет исчез. Многие желали знать, кто я. «Друг», — отвечал я и вешал трубку.
   Город в определенном отношении как джунгли — потеряться в миллионах его жителей проще простого. Сегодня я был этому рад. Можно бродить по улицам неделю, не будучи узнанным, если, конечно, быть достаточно осторожным, чтобы не привлекать внимания. Мимо проехало такси. Я свистнул и, когда оно остановилось, с удовольствием сел. Сказав, куда ехать, я задернул шторку и стал массировать шею.
   Кольцо Рыжей потеряно. Нэнси — шантажистка? У меня из головы не выходил ее взгляд — в тот момент, когда я протянул деньги. Никогда не забуду его, потому что я сказал ей: этот род занятий — убийство.
   Я и не знал, насколько был прав.
   Нэнси, девушка с манерами леди и привычками бродяги. Девушка, которая вынуждена была продавать себя, чтобы жить. Нежная добрая девушка, которая должна проводить вечера дома, готовя ужин для любимого человека. Вместо этого ее терроризировал бандит. Я предложил ей помощь, и ее глаза засветились, как свечи на алтаре...
   — Приехали, мистер, — сказал шофер.
   Я просунул в окошко деньги и вышел, ища знакомую голубую форму. Я собирался найти Беннета кратчайшим путем. Полицейский шел мне навстречу, и я уставился в витрину, пока он не миновал меня, а потом ленивым шагом направился вслед за ним.
   Люди привыкли к полицейскому. Для них он незаметный постовой или заурядное лицо в патрульном автомобиле. Они забывают, что у полицейского есть глаза и уши, и он может думать. Они не догадываются, что иногда полицейскому может нравиться его работа. Улица — его владения. Он знает каждого, знает, кто чем занимается и как проводит свободное время. Иногда ему даже не хочется принимать повышение, потому что оно отрывает его от друзей и приковывает к столу. Мой полицейский походил именно на такого человека. В его походке чувствовалась устремленность, в осанке — гордость.
   Он здоровался с женщинами, сидящими у дверей, и кивал малышам.
   Когда-нибудь, если случится беда, они будут кричать и звать его.
   Полицейский зашел в бар, вскарабкался на табурет, а я занял место рядом с ним. Он снял фуражку, заказал корнбиф с капустой. Я взял то же самое. Ели мы оба в молчании. Вскоре двое сидевших рядом парней расплатились и ушли. Это была возможность, которую я ждал.
   Развернув перед собой, как экран, газету, я достал удостоверение и значок. Полицейский, увидев их, нахмурился.
   — Майк Хаммер, частный детектив. — Я говорил тихо, не переставая жевать. — За меня может поручиться Пат Чамберс. Мы работаем вместе по одному делу.
   Он еще больше помрачнел, и на его лице появилось недоверие.
   — Мне нужно найти Кобби Беннета, — продолжал я. — Немедленно. Вы знаете, где он?
   Полицейский разменял мелочь, прошел в телефонную будку и закрыл за собой дверь.
   Через минуту он вернулся и вновь принялся за корнбиф. Затем отодвинул тарелку, придвинул к себе кофе и, казалось, впервые заметил меня.
   — Прочитали газету, приятель?
   — Да.
   Я передал газету. Он выбрал из кармана очки в роговой оправе и углубился в бейсбольные счета. Губы его шевелились, как бы при чтении:
   — Кобби Беннет прячется в доме кварталом западнее. Испуган до смерти.
   У нас забрали грязную посуду. Я взял пирог и еще кофе, не спеша поел, потом заплатил и вышел из бара. Полицейский все еще читал газету. Он ни разу не оторвал от нее взгляда и будет сидеть так вероятно еще минут десять.
   Я нашел дом, а Кобби Беннет нашел меня. Он выглянул из окна" и я заметил белое, искаженное ужасом лицо.
   — Сюда, сюда, Майк!
   Теперь я внимательно смотрел, куда иду. Здесь было полно подозрительных углов. Едва я добрался до площадки, как Кобби схватил меня за рукав и втянул в комнату.
   — Господи, как ты меня нашел?! Я никому... Кто тебе сказал, что я здесь?
   Я оттолкнул его.
   — Тебя не трудно найти, Кобби. При достаточной сноровке можно найти любого.
   — Не говори так" Майк! Боже, ты меня нашел, это плохо. Предположим...
   — Заткнись! Ты хотел меня видеть? Я здесь.
   Кобби задвинул засов на двери и забегал по комнате, теребя руками лицо и волосы.
   — Они меня ищут, Майк. Я вовремя убрался.
   — Кто «они»?
   — Ты должен мне помочь. Господи, Майк, из-за тебя я влип, ты меня должен и вытянуть. Меня ищут понимаешь? Надо смыться из города!
   — Кто «они»? — повторил я.
   До него, наконец, дошло.
   — В городе, что-то готовится... Не понимаю, что однако одно: мне каюк, потому что меня видели с тобой. Что делать, Майк? Здесь оставаться нельзя. Ты их не знаешь. У них не бывает осечек.
   Я встал и потянулся, стараясь показать, что мне это надоело.
   — Ничего не могу тебе посоветовать, Кобби, пока ты все не расскажешь.
   А не хочешь — пошел к черту.
   Он схватил мой рукав и повис на нем.
   — Нет, Майк" не надо... Я все скажу, только я ничего не знаю. Я просто что-то почувствовал. Насчет Рыжей. Прошлым вечером видел в городе кое-каких людей. Не местные. Они приезжали сюда прежде, когда были неприятности, и после этого исчезло несколько парней. Ясно, зачем они явились — за мной... и за тобой, возможно.
   — Продолжай.
   — Существует рэкет, понимаешь? Мы платим за защиту, и платим немало.
   Пока мы платим, все идет гладко. Но, черт побери, кто-то видел, как я с тобой болтаю, и вот...
   — Как они узнали, что ты мне говорил?
   Лицо Кобби стало мертвенно-белым. — Кого это волнует? Я связан с тобой, а ты связан с этой, Рыжей!.. Почему она не сдохла раньше?!
   Я ухватил его за рубашку и подтащил к себе.
   — Заткнись, — процедил я сквозь зубы.
   — Ах, Майк, я не хотел... Я только пытаюсь рассказать...
   Я отпустил его, и он попятился назад, вытирая лоб рукавом. В слезинке, покатившейся по щеке, блеснул лучик света.
   — Я не хочу умирать, Майк. Ты можешь что-нибудь сделать?
   — Не исключено.
   Кобби с надеждой посмотрел на меня и облизал пересохшие губы.
   — Да?
   — Думай, Кобби, думай. Думай о парнях, которых ты видел. Кто они такие?
   Морщины на его лице углубились.
   — Убийцы. Мне кажется, из Детройта.
   — На кого они работают?
   — Наверно на того, кто заправляет всем рэкетом.
   — Имена, Кобби.
   Он беспомощно покачал головой.
   — Я маленькая сошка, Майк. Откуда мне знать? Каждую неделю я передаю четверть выручки парню, который передает ее дальше по цепочке. Я даже не хочу знать. Я... я боюсь, Майк. Ты единственный, к кому я могу обратиться.
   От меня теперь будут шарахаться, как от чумы.
   — Кто-нибудь знает, что ты здесь?
   — Ни одна живая душа.
   — А домохозяйка?
   — Я не представлялся. И ей все равно. Как ты нашел меня, Майк?
   — Не беспокойся, этим способом твои знакомые не воспользуются. Вот что нужно тебе сделать: сиди тихо из комнаты носа не высовывай, даже на лестницу. И к окну не подходи и убедись, что двери заперты.
   Кобби схватил мою руку, глаза его расшились.
   — У тебя есть план? Ты думаешь, я смогу выбраться?
   — Посмотрим... Еды достаточно?
   — Консервы и две бутылки пива.
   — Хватит. Запоминай: завтра вечером ровно в девять тридцать ты должен отсюда выйти. Спускайся по улице, заверни направо и иди себе, будто ни в чем не бывало. Здоровайся с каждым знакомым. Только все время иди. Понял?
   Маленькие капли пота выступили у него па лбу.
   — Господи, ты хочешь, чтобы меня убили? Я не могу...
   — Тогда тебя пристукнут здесь... если не подохнешь раньше с голоду.
   — Нет, Майк я не возражаю! Но, боже, идти по улице!..
   — Ты согласен? У меня нет времени, Кобби.
   Он рухнул в кресло и закрыл лицо руками.
   — Д-да. Да. В девять тридцать. — Его голова дернулась, на глазах навернулись слезы. — Что ты придумал!? Ты можешь мне сказать?
   — Не могу. Делай, что велено. Тогда исчезнешь из города и спасешь свою шкуру. Но я хочу, чтобы ты кое-что хорошенько запомнил.
   — Что?
   — Никогда не возвращайся.
   Я оставил его плачущим и дрожащим.
   На город спустились преждевременные сумерки, небо застилали тяжелые тучи. Не успел я дойти до станции, как вновь зарядил дождь. Поезд только что ушел, и в оставшиеся пять минут я позвонил Лоле. Никто не ответил.
   Тогда я набрал номер конторы, и Вельда сообщила, что день выдался на редкость спокойный. Трубку пришлось повесить, прежде чем она начала задавать вопросы: уже подходил поезд.
   На Пятьдесят девятой я схватил такси и приехал к стоянке, где бросил машину. Мне показалось, что навстречу идет знакомый, и ничего не оставалось делать, как спрятаться. Неприятно все-таки играть покойника.
   Усилился ветер, больно хлестали косые струи дождя. Редкие незадачливые пешеходы пытались ловить неостанавливающиеся такси и жались под навесы. Каждый раз, стоя перед светофором, я видел размытые очертания бледных лиц за витринами магазинов. Все с тоской глядели на низвергающиеся потоки воды...
   Дождь мог сильно затруднить поиски камеры, а время так дорого!
   Проклятая камера. Зачем она вообще понадобилась Рыжей? Стоп! Лола говорила о работе в каком-то ателье, вроде «Момент»... Я подъехал к магазину, дождался секундного затишья, выскочил из машины и пробился через небольшую толпу, собравшуюся у входа.
   В телефонном справочнике ничего похожего па «Момент» не оказалось. Я купил сигарет и спросил у продавца, нет ли у него старого манхеттенского указателя. Он сперва покачал головой, потом скрылся в задней комнате и вернулся с потрепанной книгой, покрытой пылью.
   — Обычно их забирают, — пояснил он, — но эту забыли. Вчера случайно заметил ее на полке.
   Я принялся листать. Вот телефон и адрес на Седьмой авеню. Когда я набрал номер, раздались потрескивания, и оператор сообщил, что такого абонента нет.
   Вот и все. Почти. Может быть контора еще существует только без телефона.
   Узнав, что я еду в центр, один парень попросил подвезти его. Всю дорогу он развлекал меня непрекращающейся болтовней, которую я не слышал, затем поблагодарил меня и, шлепая по лужам, исчез в дожде.
   Сзади прозвучали сердитые гудки и предупреждающий свисток полицейского. Я очнулся и стал внимательнее смотреть по сторонам. А через минуту не сдержал грязного слова: в киоске у метро продавали вечерние газеты, и каждая кричала на весь мир, что полиция начала чистить город.
   Кто-то заговорил.
   Остановившись у очередного светофора, я крикнул мальчишке, чтобы принес газету и дал ему доллар за труды. Ну да, вот: шапки, заголовки и подзаголовки. Полиция располагает сведениями о гигантской преступной организации.
   Дадут деру! Черт бы побрал эти газеты! Почему они не могут помолчать?
   Зажегся зеленый свет, и я тронулся с места. Пришлось объехать квартал с односторонним движением и втиснуться между грязным грузовиком и маленьким седаном. Нужный мне дом оказался старым, обшарпанным зданием с заколоченной лавкой тканей на первом этаже.
   Я позвонил; через минуту зашумел лифт. Открылась узкая дверь, и на меня выжидательно посмотрел парень с недельной щетиной на лице.
   — Где можно найти сторожа?
   — Фто фы фосисе?
   Я вытащил значок и монету.
   — Частный детектив.
   Он сплюнул табачную жвачку в шахту лифта и засунул монету в карман.
   — Я сторож. Слушаю вас.
   — Меня интересует ателье «Момент». Оно было зарегистрировано здесь.
   — Э-э, конда еще... Уже больше года, как выехали.
   — Теперь никого нет?
   — Никого. Какой идиот захочет арендовать помещение в такой дыре?
   — Можно посмотреть?
   — Конечно, пойдемте.
   Мы поднялись на четвертый этаж. Здесь сторож остановился и включил свет в коридоре.
   — Комната 209.
   Дверь была заперта. Парень поколдовал над выключателем, и комната осветилась.
   Кто-то убирался отсюда в такой спешке, будто за ним по пятам гнался дьявол. На полу, покрытом паутиной, валялись пленки и негативы. Занавесей на окнах не было, но толстый слой грязи надежно защищал от солнечных лучей. И повсюду тончайшей пудрой лежал гипосульфит.
   Я поднял несколько фотографий: парочки, гуляющие под ручку; парочки на скамейках парка; парочки, выходящие из бродвейских театров. На обратной стороне снимков карандашом были проставлены номера.
   Боковую стену занимал стеллаж с выдвижными ящиками. На одном было написано: «Нэнси Сэнфорд». Там лежали квитанции и смятая записка напоминание заказать пленку. Изящный почерк, очень женственный. Наверняка Нэнси. Я взял записку и положил ее в карман.
   Сторож торчал в дверях, молча за мной наблюдая. Он несколько раз вздохнул и, наконец, промямлил:
   — Знаете, это место было не таким, когда они выезжали.
   Я замер.
   — Не понял.
   Он сплюнул на пол.
   — Тогда все аккуратно было сложено в углу. А сейчас будто расшвыряли.
   — Кому принадлежало дело?
   — Забыл имя этого типа. — Он пожал плечами. — Однажды прикатил сюда на нескольких машинах, сложился, заявил, что выезжает — и только его и видели. Жмот страшный — за все время и цента не дал.
   — Ну, а люди, которые у него работали?
   — Ха, пришли и, обнаружив, что он смылся, развонялись на всю округу.
   Ну, а я тут при чем? Что мне им, зарплату платить?
   Я пожевал спичку, оглядел в последний раз комнату и вышел. Сторож закрыл дверь, снова поколдовал над выключателем, затем зашел за мной в лифт, и мы спустились.
   — Узнали, что хотели? — спросил он.
   — У меня, собственно, не было определенной цели. Я... э-э... проверяю владельца. Он задолжал некоторую сумму. За пленку.
   — Тут внизу еще что-то есть. Меня попросили оставить кое-какие вещи.
   Я разрешил, когда она дала мне доллар.
   — Она?
   — Ну. Здесь работала. Рыженькая такая... милая крошка.
   Он снова плюнул сквозь коричневые, как глина, зубы, и плевок разбился о стену.
   — Ты газеты читаешь? — спросил я.
   — Иногда смотрю карикатурки. Четыре года назад разбил очки и все никак не соберусь заказать новые. А что?
   — Да так, ничего. Пойдем, взглянем на эти вещи.
   Я сунул ему еще пятерку, и она исчезла в том же кармане.
   Мы опустились в подвал. Воздух здесь был сырой и пыльный, с затхлым душком, почти как в морге. Ко всем прелестям добавлялся еще и непрекращающийся шорох крыс. Свет не горел, однако у парня оказался фонарь, которым он освещал стены. В темноте блестели бусинки глаз. По спине у меня поползли мурашки.
   Луч перешел на пол, и мы остановились перед ящиком, поломанной мебелью и всякой хранимой годами дрянью. Мой гид поворошил этот хлам ручкой метлы, но только вспугнул несколько крыс. Вдоль стен стояли заваленные бумагами полки. Счета и расписки, ветхие гроссбухи и пачки серых листов.
   Свет ушел в сторону, и сторож произнес:
   — Кажется, вот.
   Я подержал фонарь, а парень вытащил скособоченную коробку, перевязанную бечевой. Сверху красным фломастером на ней был)о выведено:
   «Осторожно!»
   — Точно.
   Он кивнул и сжал губы, выискивая, куда бы сплюнуть. Наконец увидел крысу и выпустил заряд. Я услышал, как крыса дернулась, поскребла лапками и свалилась в груду бумаги. Эта штука, которую он жевал, была отравлена, не иначе.
   Я развязал веревку. Возможно, я ожидал слишком многого. Моя рука с фонариком слегка дрожала, и, нагнувшись, я затаил дыхание.
   Коробка была выложена промокательной бумагой, чтобы поглощать влагу.
   А на дне, аккуратно разделены карточками с датой съемки, в два ряда стояли фотографии.
   Я разразился всеми грязными словами, которые только знал. Еще одна куча снимков с улыбающимися в объектив парочками!.. Я бы их бросил там, если бы не вспомнил, что они стоили мне пять зелененьких.
   У лифта сторож попросил меня расписаться в книге посетителей. Я нацарапал «Дж. Джонсон» и вышел.
   В четверть девятого я позвонил Пату домой. Он еще не приходил, и пришлось искать его па работе. Как только я услышал его голос, то понял: что-то стряслось.
   — Майк? Ты где?
   — Тут поблизости. Что-нибудь новенького?
   — Да. — Он глотал слова. — Я хочу с тобой поговорить. Можешь подойти через десять минут в гриль-бар?
   — А что?..
   — Узнаешь, — перебил Пат и бросил трубку.
   Ровно через десять минут я был на месте и нашел Пата в отдельном кабинете. На лбу у него собрались морщины, которых прежде я не замечал.
   Это его старило. Увидев меня, он выдавил слабую улыбку и махнул на кресло.
   На столике лежала расстеленная вечерняя газета. Пат выразительно постучал по кричащему заголовку.
   — Что ты об этом скажешь?
   Я сунул в рот сигарету и закурил.
   — Тебе лучше знать, Пат.
   Он скомкал газету и в ярости отшвырнул ее.
   Официант принес два пива, и Пат прикончил свое и заказал еще, прежде чем тот ушел.
   — На меня давят, приятель. Знаешь, сколько на свете пройдох?
   Миллионы. Девять десятых из них живут в нашем городе. И все могут голосовать. Они звонят какой-нибудь шишке и говорят, чего хотят. Очень скоро эта шишка получает много одинаковых звонков; значит, надо реагировать. И вот начинается давление. Здорово, да. У тебя на руках такой материал, а ты должен его бросить!
   Второе пиво последовало за первым. Я никогда не видел Пата в таком состоянии.
   — Я старался быть настоящим полицейским, — продолжал он. — Я старался следовать букве закона и честно выполнять свой долг. Какой обман... Мне звонят, напоминают, что я всего лишь полицейский капитан. Сиди, мол, тихо и не рыпайся!
   — Ближе к делу, Пат.
   — Все сводится к одному: убийство Энн Минор, конечно, можно расследовать, но без далеко идущих последствий.
   Я стряхнул пепел с сигареты.
   — Ты хочешь сказать, что с системой «девушек по вызову» связаны большие люди, которые не желают чтобы всплыли их имена?
   — Да. Или я продолжаю работу и самым милым образом получаю отставку, или сдаюсь и спасаю свою шкуру.
   Я насмешливо покачал головой.
   — Такова плата за честность... Что же ты выбираешь?
   — Не знаю, Майк.
   — Скоро тебе придется решать.
   Наши взгляды встретились, и Пат медленно кивнул. Скверная улыбка раздвинула его губы.
   — Подсказал.
   — Ты делаешь свое дело, а я позабочусь о тех, кто тебя беспокоит.
   Если понадобится, я вколочу им зубы в глотку с превеликим удовольствием.
   Дорогостоящие девицы — только одна сторона организованной проституции.
   Рэкет, шантаж — все тесно переплелось. И ниточки тянутся на самый верх. Но стоит развязать один узел, как посыплется вся сеть. Надо поймать кого-нибудь, кто расколется, и, чтобы спасти шею, начнут колоться остальные. Так мы получим доказательства.
   Я стукнул рукой по столу и сжал пальцы в кулак так, что кожа на суставах побелела.
   — Сейчас они испуганы, заметают следы. Это паника, а в панике неизбежны ошибки. Нам нужно лишь быть наготове и ждать.
   — Да, но сколько?
   — Один из их людей взят ими на заметку, потому что болтал со мной.
   Завтра вечером, ровно в девять тридцать субъект по имени Кобби Беннет покинет дом, где сейчас прячется, и пойдет по улице; где-то они его обязательно засекут. Вот и все: накрыв их там, мы откроем счет. Это снова здорово напугает их. Надо показать, что политикам не удалось замять дело.
   — Беннет знает о плане?
   — Он понимает, что должен сыграть роль подсадной утки. Это его единственный шанс остаться в живых, другого выхода нет. Ты расставишь по пути своих людей, готовых вмешаться... А Беннет пусть потом убирается.
   Больше он не вернется.
   Я написал на обратной стороне конверта адрес Кобби, пометил маршрут, каким он пойдет, и протянул конверт Пату. Тот осмотрел его и сунул в карман.
   — Это может стоить мне работы.
   — Это может стоить тебе и головы, — напомнил я ему. — Но если выйдет, звонить и предупреждать не будут, а поспешат смыться из города. Мы ничего не переделаем — игра стара, как Ева, — но кто-то одумается и станет жить нормально, а кто-то поскорее сдохнет.
   — И все из-за одной рыжеволосой девушки.
   — Да. Из-за Нэнси. Все из-за того, что ее убили.
   — Мы этого не знаем.
   — Брось, Нэнси была приговорена. Но я чувствую что-то еще...
   — Страховая компания согласна выплатить родственникам, если таковые найдутся.
   — Тут-то и зарыта собака, как сказал поэт. — Я поднялся и допил пиво.
   — Позвоню тебе завтра утром, Пат. Я хочу присутствовать на операции. Дашь мне знать, если расшифруете книжечку.
   Он все еще ухмылялся; а в глазах его уже горел огонь, от которого у кого угодно душа могла уйти в пятки.
   — Кое-что получается. У Кандида нашли заметки, сейчас их сравнивают с символами в книжке.. Так что ему придется попотеть, когда мы его найдем. Я застыл с открытым ртом.
   — То есть как это «найдем»?
   — Мюррей Кандид исчез, — сказал Пат.

Глава 12

   Сев в машину, я начал думать над тем, что сообщил мне Пат. Исчез Мюррей? Почему? Проклятье, вечно «почему»!.. Удрал на всякий случай? Или его убрали — слишком много знал? Мюррей ловкач и наверняка имел подстраховку — объемистую папку в сейфе адвоката, которая в случае гибели владельца попадает в полицию. Большие люди вынуждены оставить его в живых из боязни замарать себя.
   Нет, Мюррей целехонек. Город достаточно велик, чтобы спрятать даже его, но рано или поздно он покажется. Пат предусмотрел это, и теперь каждый автобус, каждый поезд осматривают полицейские. Готов поспорить: не одна только крыса Мюррей спешит покинуть тонущий корабль.
   На улице шел дождь — моросящий, холодный, противный. Вечерние толпы заметно поредели. Магазин у дома Лолы еще работал, а буженина выглядела слишком привлекательной, чтобы пройти мимо. Нагрузившись таким количеством продовольствия, которое невозможно съесть и за месяц, я прикрыл голову целлофановым пакетом и побежал к подъезду.
   Лола лежала в постели с влажным полотенцем на лбу.
   — Это я, милая.
   — А, я подумала, это лошадь несется по ступеням. Я положил пакет на стул и присел на край постели, потянувшись к полотенцу. Лола улыбнулась.
   — О, Майк, как хорошо тебя видеть!
   Она обняла меня за шею, закрыла глаза и потерлась волосами о мое лицо.
   — Тяжелый день, крошка?
   — Ужасный, — пожаловалась она. — Я промокла, выбилась из сил и чертовски голодна. А камеру не нашла.
   — По крайней мере, я могу тебя накормить. Все закуплено. И ничего не надо готовить.
   — Ты прекрасный человек" Майк. Я бы хотела...
   — Что?
   — Ничего. Давай поедим.
   Я подхватил ее на руки и поднял. Глаза Лолы заблестели, что могло означать многое.
   — А ты, оказывается, большая девочка.
   — Я должна быть такой... для тебя. На кухню, н-поо-о!
   Она игриво ударила меня по спине.
   Среди тарелок были салфетки, между ними лежал нож. Наши колени, когда мы сели, соприкасались.
   — Расскажи мне, как прошел день.
   — Не о чем рассказывать. Я начала с самого начала списка и обошла пятнадцать магазинов. Ни в одном из них камеры не было и нет. А продавцы встречались такие предприимчивые, что чуть не уговаривали меня купить другую.
   — Сколько еще осталось?
   — Работы на неделю, Майк. Не слишком ли долго?
   — Ничего другого не остается.
   — Хорошо. Не беспокойся, я беру это на себя. Между прочим, камеру искал кто-то еще.
   Моя чашка застыла в воздухе.
   — Кто?
   — Какой-то мужчина. Причем — я расспросила продавцов, — его интересовала именно эта камера.
   Теперь стоило хорошенько подумать, прежде чем пускать Лолу на поиски.
   — Возможно, совпадение... но вряд ли.
   — Я не боюсь, Майк.
   — Если это не случайность, он скоро узнает про тебя и где-нибудь подстережет. Нет, мне это не нравится.
   Она помрачнела.
   — Как ты сказал, Майк, я большая девочка. Мне не впервой справляться с мужчиной, если он пристает на улице. Точный удар коленом может наделать много хлопот для парня, а если это не сработает, ну... громкий крик соберет массу героев, готовых защитить честь девушки.
   Я рассмеялся.
   — Хорошо, хорошо. После такой речи мне страшно будет поцеловать тебя на ночь.
   — Майк, с тобой я беспомощней котенка и нема как рыба. Пожалуйста, поцелуй меня на ночь, ладно?
   — Я подумаю. Сперва нам предстоит работа.
   — Какая?
   — Смотреть на фотографии. У меня целая куча снимков, сделанных Нэнси.
   За них уплачены деньги. так что грех бездельничать.
   Мы расчистили стол, и я выбрал фотографии из коробки.
   — Половину смотришь ты, половину я. Будь внимательна, вдруг что-нибудь найдем.
   Лола кивнула и взяла верхнюю; я сделал то же самое. Сперва я рассматривал каждую карточку очень тщательно, но фотографии следовали одному образцу, и вскоре я заторопился. Лица и еще раз лица; улыбки, порой удивленные, нарочитые позы... Все снято опять на Бродвее.
   На двух снимках мужчина пытался загородить лицо; камера остановила его движение. Я отложил их в сторону — открытая часть лица казалась мне знакомой.