Стальнов Илья. На острие углы

   - Напрасно, Карвен, говоря это, ты так подозрительно взираешь на меня, - я положил тяжелую серебряную вилку и потянулся к бокалу с красным, густым, как кровь, вином. - Тебе прекрасно известно, что я пока не обладаю властью над Камнем.
   - Смерть, Магистр... Она пришла вместе с тобой, - прошептал брат Долкмен.
   - Она была здесь всегда. Тут все пронизано ей. Это здание, люди - все соткано из смерти. А ты, Долкмен, Мудрый брат... Хм, тебе так хочется, чтобы все поскорее забыли, кто убил Лагута, - я потер руки. - Ведь поступок сей весьма тяжел. Или я ошибаюсь?
   - И это говорит тот, по чьей милости пятнадцать лет назад отправились в долгий путь трое Мудрых! - взорвался наконец итальянец. - Ты прекрасно знаешь, что я лишь защищался. Моя душа тоже могла сейчас отправиться в долгий путь, но мне просто повезло!
   Уверенности в Долкмене поубавилось. Он оправдывался! Сие вовсе не радовало меня, а, наоборот, даже где-то тревожило. Неизвестно, что ждать от потерявшего себя Долкмена Веселого.
   - Так ли все просто, брат? - все-таки рискнул я завести его еще больше. И насколько честны твои попытки выглядеть обычной жертвой?
   - Ты хочешь сказать, что это я напал на Лагута, а не он на меня? - он сдержал ярость, и говорил вполне спокойно. - Это остроумно. Но остроумие более подходит для обольщения дам и совершенно не к месту в важной беседе между братьями.
   - А может, это он защищался от козней брата своего? - продолжал я давить итальянца без жалости и передышки. - Ты же мастак на разные козни. В них ты почти так же искусен, как и в игре в шахматы.
   - Ты не прав, Магистр. Сердцу моему больно от твоих несправедливых и даже чудовищных обвинений Ты переигрываешь, брат Не боишься ли ты? - слабая усмешка тронула его губы Это уже был не тот человек, что два дня назад, и угроза в его словах вряд ли могла сильно напугать. Что-то мне не нравилось во всем этом Вряд ли ночной бой мог служить причиной такой перемены в Долкмене. Нет, скорее всего это игра. Он не хочет, чтобы его продолжали принимать всерьез Он ждет, что я увижу в нем смятение и поспешу нанести удар. И ошибусь. Он сильно надеется на мою ошибку, но в чем?
   - Почему я должен бояться? - Я решил подыграть ему и вложил в слова эти больше снисходительности. - Разве не ты...
   - Хватит, - поднял руку аббат. - Рознь и интриги унесли жизнь одного из нас. Раздоры, недоверие и злость способны только погубить нас И если бы только нас. Ваша собачья грызня недостойна и противна не только мне, но и нашему делу Клянусь убить каждого, кого не вразумят мои слова. Кто из вас согласен со мной?
   - Ты просто повторяешь мои слова, Карвен. Доверие и помощь! - воскликнул я.
   - Твоими устами, Мудрый, говорит сама истина, - вторил мне Долкмен.
   Но каков я! Как хорошо сказал: "доверие и по мощь..." А тем временем близится ночь Черной Луны, и к этому мигу тайных откровений и скрытых возможностей Долкмен должен умереть.
   * * *
   "... И воцарится власть Люциферова. Проснется спящий. Встанет из гроба мертвый. И рухнет Храм врагов его. И постыдно побегут враги его. А пред этим придет тот, кому суждено стать дланью Тьмы, и будет у него в руках Камень Силы. И встретят его недоверием и насмешками. И в день, когда Венера войдет в пятый дом, а Луна покроется тьмой, будет названо имя его - Кармагор. Содрогнутся враги перед делами его, и задрожат небеса, и страхом от имени этого наполнится Земля. Падет от его руки тот, кто на словах служит промыслу Трижды Проклятого и Трижды Вознесенного, но в душе неверен, а верные будут владеть всем и управлять по разумению своему и во имя Люцифера. И покрывало Тьмы распростерто будет над всеми землями и морями. И скажут люди: "Вот пришел суровый господин наш"
   - Что это такое? - Я захлопнул большой, в воловьем переплете, рукописный фолиант и показал его Орзаку, как всегда, корпевшему в углу над каким-то манускриптом в синем свете свечи.
   Наткнулся я на этот фолиант случайно. У меня вошло в привычку брать наугад любую книгу, и не было случая, чтобы она не несла с собой какого-нибудь открытия.
   - Пророчество Гурта Проклятого, сожженного за колдовство и ересь в Испании по наущению недоброжелателей и завистников, - ответил Орзак. - Он был умен, пребывал в фаворе у принцев и высшей знати, славился искусством врачевания Используя черную магию и запретные заклинания, поднимал с постели тех, кого поднять не мог никто. И слава о лекарских делах его гремела по всей Европе.
   - Зачем он лечил? Разве это не противно делу Люциферову- возвращать здоровье?
   - Когда используешь черные чары, то пять человек поднимешь, а один умрет, жизнью своей оплачивая прошлые исцеления. Гурт достиг многого, но не угоден стал иерархам Ордена правдой, которую говорил им в лицо, и высокомерием. Был изгнан и отдан на поругание. Эта книга - все, что от него осталось. Страницы будущего, увиденные им. - Орзак подошел к столу и взял в руки фолиант, с грустью глядя на него.
   - Он был пророком? - спросил я заинтересованно. Я слышал раньше о Гурте Проклятом. Но не знал о нем многого. А Орзак, кажется, знал о нем все.
   - Да. Хотя своими пророчествами не заработал он ничего, кроме насмешек. Никто не верил ему. Почти никто. Записи эти спас от святой инквизиции Магистр Родзав - злой враг Проклятого Гурта, ненавидевший его и... веривший всем его пророчествам Говорят, именно по его доносу и был казнен ученый. Похоже, Родзав был единственным, кто до конца понимал, сколь удивительными возможностями обладал чернокнижник, и кто не был удивлен, когда пророчества стали сбываться. Одно за другим.
   - Как? - удивился я искренне. - Все, что здесь предначертано, сбывается?
   - Все предсказанное не сбудется никогда, какая бы сила ни водила рукой, пишущей пророчество. Судьба сотворяется множеством поступков и энергий, волей множества людей. Каждый человек не только раб, но и творец. И порой предначертанное можно изменить. Если пророк осенен благостью, то восемь из десяти предсказаний сбудутся, ибо именно столько находится во власти Бога или дьявола. Но два из десяти даются на откуп выбору человеческому.
   - Сам Гурт не мог предсказать свою судьбу и изменить ее, - отметил я. - И умер в муках.
   - Что поделаешь. Возможно, он ошибся в расчетах. Возможно, просто устал и отдал себя во власть судьбы. Оно понятно: Мудрые еще раз убедились, как не хватает им порой этой самой Мудрости. Глупо нетерпимо относиться к тому, кто владеет Знанием и может то, чего не могут они. Таких выдающихся людей нужно окружать почитанием и заботой, а не жечь и топтать.
   - Уж не себя ли ты имеешь в виду? - захохотал я, внимательно изучая лицо Орзака
   - И себя тоже, хоть, возможно, я и ничтожен по сравнению с гигантами, которые были до меня. Но никто не может сказать, что я недостаточно глубоко проник в сокровенные науки или что я недостаточно умен. Или что я в делах и помыслах своих хоть на шаг отступил от Тьмы. Да, я не могу проникнуть в будущее, но я чувствую то, что не чувствует никто, и открываю двери, наглухо закрытые перед другими. Я верен Тьме, Хаункас, и готов быть верен тому, кому суждено многократно преумножить дела ее.
   - Ты готов быть верен Магистру Хаункасу?
   - Именно так
   - Что я слышу? Ради какого-то Магистра - отступника, пришедшего ниоткуда и вообще непонятно что из себя представляющего, ты готов пренебречь истинно Мудрыми, которым дана власть над Камнем Золотой Звезды и всем Орденом. Я не ослышался?
   - Ты все расслышал, Хаункас, - тихо произнес Орзак - Потому что будущее благосклонно к тебе. Потому что ты прошел нелегкие испытания и вырвался из объятий Торка. Потому что ты...
   - Потому что я - Кармагор! - негромко и зловеще произнес я, и смех мой, громкий и совсем не радостный, заметался под сводами библиотеки
   - Да, - кивнул Орзак, подошел ко мне и, склонив голову, упал на колени.
   "Кармагор - избранный слуга Тьмы, - застучало у меня в голове. - Ну конечно же! Вот за кого приняли меня Мудрые после того, как Торк в испуге бежал от меня".
   - Когда по пророчествам Гурта Проклятого должен прийти Кармагор? - резко спросил я, сверху вниз глядя на коленопреклоненного Орзака.
   - В один из семи годов, когда нужен он будет, как никогда. Этот год пятый. Все концы сплелись воедино.
   Да, все концы. Кроме одного: я - не Кармагор.
   Мне пришла в голову неожиданная мысль, от которой стало как-то не по себе. Восемь из десяти пророчеств сбываются. Значит, кто-то мог бы стать Кармагором. Бог мой, ну конечно же, Кармагором суждено было стать настоящему Магистру Хаункасу, чей прах сейчас покоится в земле Московской, похороненный по христианскому обычаю. И в тот самый миг, когда Хаункас пал от руки Адепта, волей человека был перечеркнут слепой рок.
   - Аббат тоже считает, что в моем лице пришел на землю Кармагор? - спросил я.
   - Что считает Карвен, ведомо только ему одному. Скажу лишь, что он благоволит к тебе. - Орзак так и стоял на коленях, не смея поднять голову. Иначе...
   - Иначе что?
   - Я думаю, ты был бы давно мертв, Хаункас.
   - Значит, - я провел рукой по щеке, - Камень Черного Образа у него?
   - Это ведомо лишь самой Тьме.
   - Говори, я приказываю!
   - Я не знаю, Хаункас, но Долкмен уверен в этом. Его язык порой длинен и несдержан, что, в конце концов, сослужит ему плохую службу.
   - Сослужит, - в этом я почти не сомневался.
   Значит, Долкмен уверен, что аббат владеет Камнем Черного Образа. Карвен же, надеющийся на то, что я не кто иной, как предсказанный провозвестник Тьмы, не намерен пускать это оружие в ход. Получается, что жив я лишь благодаря фантазиям покойного, отвергнутого своими же соратниками и отданного инквизиции Гурта Проклятого. И еще выходит, что задача Долкмена заключается в том, чтобы убедить аббата, что я заслуживаю смерти, что я пришел как разрушитель, и никакой я не Кармагор, а наглый самозванец, задавшийся целью еще один раз извести всех иерархов Ордена для утоления своего безграничного властолюбия. Тогда становится понятна и его хитрость в предложении союза, и намеки на то, что неплохо бы отравить Карвена Итальянец не проигрывал ни при каком раскладе. Если я решусь на убийство аббата, Долкмен завладеет Черным Образом и убьет меня, оставшись единственным Мудрым и вполне довольным этим. Но наиболее вероятным казалось итальянцу, что я просто расскажу аббату о его кознях. И тогда... Конечно, как я сразу не догадался. Мне с самого начала казался знакомым запах порошка, который дал мне Долкмен. Это запах редкой травы, названия которой мне и не вспомнить.
   Теперь можно попытаться нанести очередной удар. Я не могу поручиться, что он будет точен и достигнет цели. Вся надежда основывалась на самоуверенности итальянца. Он вряд ли способен допустить, что его игру попытаются повернуть против него самого
   - Колдун. - Я вытащил Жезл Зари и, приподняв им подбородок Орзака, внимательно вгляделся в его глаза, понимая, однако, что вряд ли мне что-нибудь удастся в них прочесть. - Ты действительно будешь предан мне?
   - Увы, Магистр, но я не мыслю себе ничего другого. Я верен Тьме, и не будет более преданного слуги Кармагору, великому детищу ее.
   - Ну хорошо, я готов поверить тебе. И готов испытать тебя* Испытание будет несложное.
   - Приказывай...
   * * *
   Немой горбун сидел на подушке, согнувшись, подобрав под себя ноги, и время от времени подбрасывал сухие поленья в пылающий очаг. Он радостно и криво улыбался, когда пламя вздымалось вверх и сыпались искры, отражающиеся в его темных немигающих глазах. Кто знает, какие мысли бродили в его голове в этот миг. Может, его одолели воспоминания об огромном, хищном и величественном костре, недавно в считанные минуты пожравшем Мудрого, открывая тому путь по большому кругу. А может, горбун ждал, что пламя этого очага вырвется из тесных оков, сметая все на своем пути, знаменуя пришествие новых времен - сладостного разрушительного хаоса. Впрочем, эти мысли, если и были подходящи для Магистра Хаункаса или на крайний случай для Фрица Эрлиха, вряд ли могли прийти в голову жалкому горбуну Скорее всего его просто переполняла присущая каждому человеческому существу тяга к огню, преклонение и ужас перед его мощью, и именно поэтому алое пламя озаряло такую довольную и страшную гримасу на лице Робгура. И именно поэтому дрожали его пальцы, словно дирижируя пламенем.
   Впрочем, довольно о горбуне, и так немало строк в моем повествовании уделено столь жалкому созданию, но это лишь потому, что он, как верный пес, не отходил ни на шаг от Карвена и присутствовал при всех наших беседах, постоянно маяча на моих глазах Пришел я сегодня в эти покои, уж конечно, не для того, чтобы рассматривать Робгура.
   - Что нужно тебе, - спросил аббат, - в столь поздний час?
   - Помнится, брат Карвен, ты говорил о том, что истинному слуге Тьмы необходимо принести жертву, отринуть все амбиции, жажду власти, тщеславие и страх, смирить желания и думать больше о назначении своем, чем о собственном благе.
   - Да, желания и чувства неустойчивы и подвержены изменениям, словно замки, построенные из песка. Гранит же долга и убежденности у верного промыслу Тьмы незыблем и не подвержен минутным влияниям.
   - Я рад слышать это, ибо ты убедил меня, что визит мой будет не бесполезен как для меня, так и для тебя.
   - Я стараюсь понять, к чему ты клонишь. Его голос был равнодушен, я же пытался показать, что взволнован и даже удручен.
   - Огонь страстей. Не скрою, он тлеет и во мне, но я готов сделать все, чтобы загасить его во имя великого долга. Но не кажется ли тебе, что остальных Мудрых адским пламенем жжет властолюбие?
   Я сделал паузу, но Карвен ничем не выразил своей заинтересованности. Он ждал.
   - О, конечно же, мои слова не о тебе, - спохватился я - Другими движут низкие и неустойчивые, подобные жалкой пыли желания.
   - Лагут мертв. Долкмен жив, и я не думаю, что ты прав по отношению к его персоне. Ты слышал мое слово - из-за мелких счетов, ничтожных страстей и глупого тщеславия я не позволю погубить все. Если ты пришел, подобно ядовитому пауку, плести сеть лживых обвинений, то просчитался. Ты стоишь на краю пропасти, Магистр, и помни: до нее тебе всего лишь один шаг. Не поскользнись, ибо пропасть эта бездонна и населена черным кошмаром.
   - Ты говоришь - сети, - засмеялся я и наклонился к Карвену: - Тут все пропитано изменой и братоубийством. О, аббат, если бы хоть треть сил, которые в совете Мудрых да и во всем Ордене расходуются на интриги, пошла на великое дело, думаю, сегодня триумф наш был бы ближе и уже восходила бы на горизонте Черная Звезда.
   - К чему ты клонишь?
   - Ты не задумывался, почему Лагут напал на меня?, И почему в последовавшем поединке один Мудрый был зарублен другим? Почему это произошло, Карвен? Ничто не происходит просто так. Ты хочешь знать причину?
   - Я хочу ее знать.
   - Они оба жаждали моей смерти. Но их, стервятников, святой Жезл, отданный Тьмой в мои руки, остановил и вразумил. Они даже в самом глубоком сне мечтали о том, чтобы растерзать меня. Ими правил не разум, а одна ненависть. Они ненавидели меня, но еще больше друг друга. А знаешь почему, брат? Подумай, говорят ли тебе что-нибудь слова: утерянная книга
   Гурта Проклятого. Неизвестное пророчества великого чернокнижника.
   - К чему ты клонишь?
   - У нас еще есть время. Поэтому я рискну занять у тебя небольшую его толику на поучительный рассказ.
   - Он имеет отношение к нашему делу?
   - Думаю, что имеет.
   - Тогда я выслушаю тебя...
   И я повторил слово в слово то, что некогда поведал мне Адепт.
   * * *
   Старый Али был замечательным караванщиком. Самые знатные и богатые люди почитали за счастье, если им удавалось вручить свой груз или подданных ему Йод опеку, ибо не было случая, чтобы путь его закончился неудачей. Разбойники обходили его стороной. Не иначе как отметина Аллаха была на Али, караванщике. Так считали все и, стараясь задобрить, приглашали Али к себе на праздники, чтобы и хозяев дома коснулась крылом благоволящая к нему удача.
   О том, что удача здесь ни при чем, было известно только самому Али. Хитрость, подкуп, задабривание самых безжалостных разбойников, а то и прямая помощь им - вот причина его успехов. Даже сам Абдула - земля содрогалась от зверств его банды - не трогал Али. Никому не было ведомо, что караванщик и разбойник - дальние родственники и что во многом благодаря этому звезда Али сияет столь ярко и ровно.
   Как-то, закутавшись в теплое одеяло, Али сидел у костра. Ночи в пустыне холодные, небо прозрачное, а звезды, будто далекие костры, светят так маняще. Али был уже не молод, руки и лицо его покрывали шрамы - следы многочисленных схваток, в которых Аллах даровал ему жизнь и победу. У него был хороший дом в Хорезме, молодые жены, заботливые и ласковые (за них заплачено немало, но, надо сказать, они вполне оправдывали эти деньги). Уже не было нужды пускаться в дальние путешествия, хватало помощников, которые могли сделать это за него. И все же Али продолжал сам водить караваны, так как дороги ему были вечера, подобные этому, в пустыне, приносящие чувство освобождения от оков материи. В такие минуты существовал лишь он да сам Аллах, создатель этого дивного и неисчерпаемого мира, сущий во всем и везде, бесконечно могущественный и бесконечно прекрасный в делах своих.
   Али подбросил в костер сухих веток, и искры взметнулись вверх, озарив лица сидящих у огня. Вот краснобородый купец из Багдада, богатый и заносчивый, но вместе с тем разговорчивый. Вот его слуга. А это путник и лекарь, снискавший всеобщее уважение своей ученостью и разумностью слов.
   Али не особенно интересовало, кого он сопровождает. Но, как предусмотрительный и опытный караванщик, он привык оценивать достоинства своих попутчиков. В основном это были обычные, движимые жаждой денег и приключений люди. А вот в тех двоих, сидевших напротив, он никак не мог разобраться. Огромный, однорукий, с безобразным шрамом, идущим через все лицо, явно не мусульманин Его товарищ, худой, высокий, невероятно сильный, спокойно поднимавший тяжести, которые и двоим не под силу, похож на египтянина.
   С самого начала караванщику страшно не хоте лось брать их. Он не любил связываться с неверны ми. Аллаху это неугодно, да и вообще можно ли счи тать неверного за человека? Аллах, до того дня рас положенный к нему, запросто может отвернуться за такие дела - и что тогда? Нет, неверных Али не любил, к тому же от этого однорукого веяло угрозой и недоброжелательностью, а худой был замкнут и непроницаем. Что можно ждать хорошего от таких людей? Не стоило брать их с собой, но... Но они заплатили такие большие деньги, будто золото ничего не значило для них. Ведь Али еще в Хорезме, желая избавиться от неприятных попутчиков, заломил та кую несуразную сумму, что знал они откажутся. К его удивлению, эти двое согласились на все условия не торгуясь.
   Странно, но они не везли с собой почти никакой поклажи. Весь груз состоял из пары мешков да всевозможного оружия. Очень они походили на разбойников, но это как раз не беда. Али вел караван по пути, где ему некого бояться.
   Купцы лениво переговаривались, вспоминая всякие невероятные истории. Али знал, что они или хвастаются, или просто врут, но у костра не принято уличать во лжи. Наоборот, если история лжива, но красива рассказчик заслуживает лишь благодарности. А как же иначе коротать бесконечные вечера?
   - И тогда шах вывел свою дочь и говорит мне: "Уважаемый! Я думаю, что..." - похотливо ворковал краснобородый купец, сам захваченный своим рассказом и еще не придумавший, чем он кончится.
   Тут послышался окрик - караульные подали сигнал об опасности. Все повскакали с мест, никого не нужно было понукать.
   Путешествия всегда сопряжены с опасностями, и каждый в караване обязан уметь держать в руках оружие.
   Али оставался совершенно спокоен. Он даже не потянулся к своей сабле. Никто не тронет караван счастливого Али. Путники перепуганы, но зря. Ведь это земли, где хозяйничает банда Абдулы.
   Вот возникла из тьмы цепочка верблюдов, на которых сидели всадники. Чужаки остановились на расстоянии выстрела. Разбойники обычно так не действуют. С воем и криками они налетают на караван, уничтожая всех и каждого, кроме женщин и тех, за кого можно получить выкуп.
   - Кто эти люди? - спросил рыжебородый купец.
   - Не знаю, - соврал караванщик.
   - Ты обещал нам безопасность! - заволновался купец. - Мы платим тебе вдвое за то, чтобы ты уберег нас.
   - Если я обещал, то так и будет, уважаемый. Твой товар в сохранности достигнет города Багдада, не будь я Али.
   От отряда отделился один всадник и приблизился на несколько шагов.
   - Салам аллейкум, - закричал он. - Я пришел с миром и хочу говорить с Али.
   - Кто ты?
   - Я твой друг.
   - Подойди. - Али махнул рукой. Незнакомец, завернутый в бурнус так, что лица его не было видно, подъехал к костру, спешился.
   - Пусть они уйдут, - кивнул он на сидящих вокруг огня. - Али, мне нужно поговорить с тобой.
   - Оставьте нас одних.
   Когда все отошли, двое уселись у огня, поближе друг к другу, чтобы их разговор не был слышен посторонним.
   - Салам аллейкум, караванщик Али.
   - Вы аллейку салам, досточтимый Абдула. Вскоре слуга принес чаю, и главарь банды отхлебнул из пиалы.
   - Что ты хочешь сказать мне, А0дула?
   - Як тебе с просьбой. Ты должен взять у меня немного золота и передать его в Багдаде моему другу, знатному и уважаемому Гасану, который знает, как разумно распорядиться им.
   - Хорошо, я возьму золото и передам его уважаемому Гасану.
   Абдула вытащил из-под халата мешочек и положил перед Али.
   - Больше у меня нет дел к тебе. Разреши только моим людям обогреться у костра. Мы устали и хотим горячего напитку. Откажешь ли ты нам, Али?
   - Как я могу отказать тебе, моему дорогому родственнику?
   Али встал и крикнул:
   - Уберите оружие! Это друзья.
   Оружие было спрятано, путники разошлись по своим местам и успокоились. Абдула махнул рукой и громко крикнул что-то нечленораздельное, видимо подавая особый сигнал.
   Вскоре всадники сидели у костров и пили чай, ели лепешки и мирно разговаривали с путешественниками. Суровые рыцари пустыни позволили себе немного расслабиться.
   Наверняка кому-то из купцов с самого начала было ясно, что это за люди, но очаг и еда в пустыне уравнивают всех, и кому какое дело, с кем ты сидишь и в какой ситуации встретишь его через неделю. В пустыне вражда или дружба, схватка или взаимовыручка порой кратковременны, и через несколько часов все может измениться.
   Родственники не виделись давно и охотно беседовали.
   - Я видел мужа моей сестры, досточтимого Рустама. Он здравствует и спрашивал о тебе, Абдула.
   - Я тоже здравствую и желаю ему всего хорошего. Передай, Али, ему это.
   - Несомненно, передам.
   За беседой незаметно пролетел час.
   - Спасибо, нам пора, - поднялся Абдула.
   - Куда ты уносишься ночью? Во тьме властвует опасность и злые джинны. Побудь у теплого костра до утра.
   - До утра... Все так мимолетно, и никому не дано знать, что будет утром.
   - Я знаю, что будет утром. Мы проснемся, и караван возобновит свой путь.
   - Ты не знаешь, что будет утром, Али. Это дано знать лишь Аллаху. Или шайтану.
   Абдула крикнул что-то зычное и такое же непонятное. Его слуги встали, прощаясь.
   - Аллах велик! - зычно крикнул Абдула.
   Никто из путников ничего не успел предпринять. Никто не ожидал нападения, так что это была не битва, а кровавая резня. Разбойники без устали орудовали кинжалами и ятаганами, не щадя никого.
   Ужас опустился на землю. Метались в свете костров обезумевшие от страха беззащитные люди, ползали на коленях, умоляя о пощаде, иные пытались сопротивляться, понимая, что пришел их смертный час. Достойная или недостойная смерть косила всех. Те, кто еще недавно разламывал с жертвами лепешки, сейчас рубили без пощады. Суета, крики, ругань, мелькание огней. И в центре всего этого стоял разбойник Абдула - безжалостный и суровый. Недобрая усмешка тронула его губы.
   Али сразу же получил удар сзади и откатился к мешкам. Он мог все видеть, и зрелище наполнило его сердце отчаянием. Ставшая в миг жестокой судьба нанесла ему смертельный удар. И чьими руками! Его родственника, человека, которого он знал с самого детства. Али не мог поверить в это. Этого просто не могло быть.
   Из всех несчастных действенное сопротивление смог оказать лишь долговязый египтянин. Он увернулся от удара ятаганом, могучим взмахом кулака сбил с ног одного разбойника, схватил оружие и вонзил клинок другому нападавшему в живот. Потом снес голову третьему грабителю. Равных ему в бою не было. И неизвестно, чем бы закончилась схватка, если бы однорукий товарищ египтянина, который должен был защищать его спину, не выхватил нож и по самую рукоять не вонзил ему в шею.
   Вскоре все закончилось. На удивление, разбойники не жалели никого - ни женщин, с которыми хорошо можно было позабавиться, ни богатых купцов, за которых можно было получить щедрый выкуп. Летели головы, пронзались сердца, и вот уже нет среди путников живых.
   Тут застывший в неподвижности Абдула очнулся и огляделся. Взгляд его упал на лежавшего без движения Али.
   - Ты жив, Али?
   Караванщик приподнялся и застонал.
   - Зачем, Абдула, ты сделал это? Разве я обидел тебя чем-то? Или когда-нибудь предал тебя?
   - Нет, Али. Я люблю тебя и много лет хранил тебя от напастей. Но есть вещи поважнее!...
   С этими словами он вонзил нож в грудь караванщику. Али исполнилось сорок восемь лет, когда Аллах отвернулся от него.
   Абдула вытер нож, упал на колени рядом с поверженным и прочитал молитву.
   - Мне очень жаль, Али, но я не мог поступить иначе.
   К разбойнику подошел однорукий, единственный оставшийся в живых из каравана, и снисходительно произнес